Сердце под серебром
Мед и железо
Киев шумел, как огромный растревоженный улей. Над Подолом стоял дым от кузниц и гончарных печей, с Днепра доносились крики лодейщиков, загоняющих суда в почайнинскую гавань. Но здесь, на Детинце, за высокими дубовыми стенами, жизнь текла иначе — степенно и опасно.
Ратибор сидел на корточках у коновязи, вытирая промасленной ветошью свой клинок. Это был не украшенный золотом меч, какими щеголяли боярские сынки, а рабочий франкский клинок — тусклый, со сколом на гарде, но острый, как бритва.
Ратибор был варягом по крови, но русичем по духу. Десять лет он ходил в походы с князем. Его лицо, пересеченное старым шрамом от печенежской сабли, редко выражало эмоции. Он умел молчать, умел слушать и умел убивать. В дружине его уважали не за род (рода у него и не было, приблуда из Новгорода), а за то, что он всегда возвращался живым.
— Опять железку ласкаешь, бирюк? — гулкий бас заставил коней вздрогнуть.
К коновязи, переваливаясь утиной походкой, подошел Путята . Широкий в плечах, краснолицый, с добродушной улыбкой, скрытой в густой русой бороде. Путята был силен, как медведь, и столь же бесхитростен.
— Меч ухода требует, — буркнул Ратибор, не поднимая глаз. — Не то, что твоя пузатая братина с пивом.
Путята захохотал, хлопнув Ратибора по спине так, что тот чуть не выронил клинок.
— Я, брат, жизнью наслаждаюсь! Вчера пир был у Твердислава, я такого меду испил! А Милолика моя… эх, Ратибор, зря ты не женишься. Приходишь домой, а там — ласка, тепло, пироги с зайчатиной!
Ратибор криво усмехнулся. Он любил Путяту, как младшего брата, хоть тот и был старше званием (род Путяты был древним, местным). Но в слепую любовь Ратибор не верил. Слишком часто он видел, как жены воинов встречали их из походов, пряча чужие подарки под подушкой.
— Смотри, залюбит она тебя до смерти, — беззлобно огрызнулся Ратибор, вкладывая меч в ножны.
— Не каркай! — отмахнулся Путята. — Лучше пошли. Боярин Свенельд вызывает старших. Вести какие-то… недобрые с юга.
При имени Свенельда лицо Ратибора окаменело. Он не любил этого человека. Слишком скользкий. Слишком умный.
**
В гриднице Князя было сумрачно. Сам Князь, седой, но еще крепкий воитель, сидел на резном кресле, накрытом красным корзно (плащом). Рядом с ним, наклонившись к самому уху правителя, стоял Свенельд.
Боярин Свенельд был красив той холодной, хищной красотой, которая нравится женщинам и пугает детей. Узкое лицо, аккуратно подстриженная борода "лопатой" на византийский манер, перстни на тонких, почти женских пальцах. Но Ратибор знал силу этих пальцев — он видел, как Свенельд одной рукой натягивал боевой лук, пробивавший кольчугу насквозь.
— …в Весь-Лесном, Княже, — вкрадчиво говорил Свенельд, его голос был мягким, как бархат, скрывающий кинжал. — Говорят, «Лютоволки». Вырезали семью Старосты.
Князь с грохотом ударил кулаком по подлокотнику.
— Опять?! Я думал, мы их перевешали три года назад! Ты сам мне докладывал, Свенельд!
— Значит, недоглядели, государь, — Свенельд склонил голову, изображая смирение. Но глаза его бегали.
Ратибор, стоящий у стены, внимательно наблюдал. Свенельд нервничал. Не страх перед Князем, нет. Свенельд теребил золотую цепь на шее — старая привычка, когда он врал или просчитывал ходы.
— Что прикажешь, Княже? — басом прогудел воевода, стоящий напротив. — Послать сотню? Прочешем лес, спалим их норы…
— Нет! — Свенельд перебил воеводу слишком резко, и все удивленно повернулись к нему. Он тут же смягчил тон: — Прости, воевода. Я лишь мыслю о казне и людях. Если пошлем сотню — «Волки» уйдут в болота. Их там и черт не сыщет, только людей сгноим.
— И что ты предлагаешь, советник? — Князь прищурился.
— Хитрость, государь. Малый отряд. Вроде как посольство или дознание. Поедут тихо, якобы не ведая про банду. «Волки» осмелеют, вылезут пограбить. Тут мы их и прижмем, или хотя бы логово вызнаем.
Князь пожевал ус, обдумывая.
— Дело говоришь. Но кто возглавит смертн… дознавателей? Путята?
— Нет, — снова возразил Свенельд, и легкая улыбка тронула его губы. — Путята… слишком горяч. Тут нужен ум холодный, глаз зоркий. Кто следы читать умеет, а не только чарками греметь.
Свенельд медленно повернул голову и встретился взглядом с Ратибором. В глазах боярина было что-то странное. Насмешка? Или приговор?
— Пусть едет Ратибор. Он из леса вышел, лес его и примет. А Путяту оставим здесь, на стене, догляд нужен и за городом.
Ратибор сделал шаг вперед.
— Воля твоя, Княже. Поеду. Только людей сам отберу.
— Добро, — кивнул Князь. — Только бери немного. Десяток, не более.
Свенельд удовлетворенно кивнул. Ловушка захлопнулась. Ратибор еще не знал, что ему только что подписали смертный приговор, упакованный в красивую обертку "важного задания".
Вечером Ратибор зашел в терем Путяты, чтобы проститься. Он застал странную сцену.
Во дворе, под старой липой, стояла Милолика. Она была действительно красива: статная, с тяжелой русой косой, перевитой лентами, и огромными васильковыми глазами. Она смотрела куда-то поверх забора, в сторону княжеского дворца. На губах её играла мечтательная, чуть блудливая улыбка.
Но стоило скрипнуть калитке, как маска мгновенно сменилась.
— Ратибор! — она всплеснула руками, став воплощением гостеприимства. — Заходи, гостем будешь! Путята только из бани вышел.
— Я ненадолго, Милолика, — буркнул Ратибор. Ему не нравилось, как она смотрела на него — оценивающе, как на товар на торгу.
Из дома вышел распаренный, красный Путята.
— Брат! Остаешься? Слыхал я, Князь тебя посылает. Ох, завидую! Лес, дорога, приключения! А мне — гнить на стене да пьяных караулить.
— Свенельд настоял, — коротко бросил Ратибор, внимательно глядя на жену друга.
При упоминании имени Свенельда пальцы Милолики, перебиравшие край передника, дрогнули и судорожно сжались. На секунду в её глазах мелькнул жадный блеск. Ратибор заметил это.
«Значит, слухи не врут», — подумал он. Шепотки о том, что жена Путяты часто гуляет к реке, когда муж в карауле, ходили давно. Но то, что она метит в любовницы к самому боряину… Это было опасно.
— Боярин Свенельд мудр, — сладко пропела Милолика, подходя к мужу и кладя голову ему на плечо. — Зачем тебе, сокол мой, под стрелы лезть? Ты мне здесь нужен, живой и теплый.
Она потерлась щекой о плечо Путяты, глядя при этом прямо в глаза Ратибору. В её взгляде был вызов: «Я знаю, что ты знаешь. Но ты ничего не докажешь».
Путята растаял, обняв жену лапищей:
— Вот видишь, Ратибор! Жена бережет. Ладно, поезжай с Богом. Но вернись, слышишь? Убьешь мне всех волков — с меня пир!
Ратибор кивнул.
— Береги себя, Путята. И спину береги. Даже дома.
Он развернулся и пошел прочь. Путята не понял намека. Но Милолика поняла. Она проводила его взглядом, полным холодной ненависти. Этот хмурый варяг мешал ей. Он был единственным, кто мог открыть глаза её глупому мужу.
«Хорошо, что Свенельд отослал его», — подумала она. — «В лесу много опасностей. Может, и не вернется».
В кармане передника она сжимала маленькую берестяную грамотку, которую ей тайно передала служанка боярина час назад: "Сегодня ночью. У старого дуба".
В полдень в Киев влетел всадник. Лошадь его, загнанная насмерть, пала, не добежав до Боричева взвоза, и гонец, весь в грязи и запекшейся чужой крови, бежал вверх, к Детинцу, шатаясь как пьяный.
Стража у Золотых ворот (тогда еще деревянных) скрестила копья, но, увидев безумные глаза смерда, расступилась.
— К Князю! — хрипел он. — Беда!
Его ввели в гридницу. Князь Игорь обедал. Он отложил нож, увидев гонца.
Гонец упал на колени и швырнул на пол перед княжеским столом мешок. Из мешка выкатилась отрубленная рука, на пальце которой блестел медный перстень с печаткой — знак старосты.
В гриднице повисла тишина.
— Гостомысл… — тихо произнес Князь. — Весь-Лесной?
— Все, государь… — зарыдал гонец, размазывая грязь по лицу. — Всех посекли. Терем сожгли. Деток порубили. Я один в лесу схоронился, видел… Стрелы черные, свист волчий.
Князь медленно поднялся. Его лицо налилось кровью. Староста был его "глазами" на важном участке пути. Убить старосту — значит плюнуть в лицо Князю.
— «Лютоволки»? — голос Князя был тих, но от этого еще более страшен.
— Они, батюшка! Орали по-звериному, когда дом жгли!
Князь пнул ногой тяжелую скамью, опрокинув её.
— Воевода! Сбирай дружину! Полную сотню! Выжечь этот лес до корней!
Гридница взорвалась гулом голосов. Воины хватались за мечи, предвкушая добрую драку и месть. И только один человек в тени колонны не шелохнулся, хотя внутри у него всё оборвалось.
Боярин Свенельд почувствовал, как ледяная игла страха пронзила сердце.
Свенельд выскользнул из гридницы незамеченным. Он буквально вбежал в свой терем, запер дубовую дверь на засов и прислонился к ней спиной, тяжело дыша.
«Идиоты. Безмозглые лесные твари!»
Он налил себе вина из кувшина, расплескав половину. Руки дрожали.
Свенельд знал атамана «Лютоволков» — Свирепа. Это был жадный, жестокий, но расчетливый разбойник. Свенельд платил ему (точнее, закрывал глаза на грабежи "чужих" купцов), а Свиреп взамен отдавал долю добычи и не трогал княжеские обозы и старост. Это был симбиоз: Свенельд получал золото на свои интриги, бандиты — жизнь.
И вот теперь Свиреп убил Старосту?
«Зачем? Гостомысл платил виру. Зачем резать курицу, несущую яйца? Они там перепились белены? Или Свиреп решил, что он теперь ровня Князю?»
Свенельд понимал одно: если Князь пошлет сотню воеводы Блуда, те возьмут бандитов в кольцо. Кого-то прикончат, но атамана Свирепа, скорее всего, захотят взять живым для пыток. На дыбе Свиреп споет всё. Он расскажет про серебро, что передавал боярину. Про тайные тропы, которые Свенельд оставлял без охраны.
Это будет конец. Не просто смерть, а позорная казнь. Свенельда привяжут к хвостам коней и разорвут на части.
Боярин нервно заходил по горнице, кусая губы до крови.
Сотню нельзя посылать. Слишком много ушей.
Но и оставлять «Волков» нельзя — они вышли из повиновения и стали опасны.
Нужен другой выход. Кто-то должен поехать туда и "разобраться". Но не сотня грубых рубак, а кто-то один. Или малый отряд. Такой отряд, который можно контролировать.
— Проклятые псы, — прошипел Свенельд, глядя в огонь очага. — Вы сами подписали себе смертный приговор. Но сначала вы послужите мне в последний раз.
