- Нам не справиться с ним, - пробормотал Эштон, опустив взгляд. – Эксперимент был ловушкой. Оно ждало по ту сторону пока истончалась мембрана.

- Что ты такое говоришь? – не поверил своим ушам Дюваль.

- Уже не важно, - отмахнулся Эштон. – Наш единственный шанс - загнать тварь внутрь, сдержать ее. Иначе она нас не отпустит, куда бы мы не сбежали.

Тем временем в курительной комнате Парсеваль внезапно дернулся и словно сжался на стуле тяжело дыша. Крупные капли пота выступили на его бледном лице. Неловко согнувшись, он затрясся всем телом, как при сильном ознобе.

Мисс Каннингэм бросилась к нему.

- Что с вами? – обеспокоенно спросила она.

- Не знаю… - с трудом прохрипел Парсеваль, выдавливая слова через силу.

Серебряков подошел ближе и приложив ладонь к его лбу, спокойно произнес:

- Он весь горит. Нужно уложить его и дать жаропонижающее, - подхватив Парсеваля под руку он бросил мисс Каннингэм, - помогите мне.

Вместе они довели еле переставляющего ноги мужчину до кушетки в соседней комнате. Дыхание с тяжелым хрипом вырывалось из его груди.

- Что нам делать? – мисс Каннингэм, посмотрела на Серебрякова.

Тот поднял вывалившиеся из кармана Парсеваля часы на цепочке и взглянув на циферблат, бросил:

- Вы знаете где Дюваль держит аптечку?

- Да… Думаю да.

- Тогда не теряйте времени и принесите аспирин и лед, - коротко распорядился Серебряков. – Парсевалю становится хуже.

Коротко кивнув, мисс Каннингэм скрылась за порогом.

Склонившись над Парсевалем, Василий обнажил грудь магната, расстегнув на нем жилет и рубашку.

Проступившая на теле сеть из потемневших вен, заставила его нахмуриться.

***

Около четырех часов назад

Воздух в курительной комнате шел мелкой рябью. Голоса, сплетаясь в полотно, выводили странную мелодию.

Пирамидальный артефакт взмыл над столом и медленно начал вращаться в горизонтальной плоскости. Поглощая звуковые волны и преобразовывая их в нечто иное – он становился точкой прорыва. На матовых гранях проступила маслянистая пленка.

- Сейчас, - твердо произнес Эштон.

Уверенными движениями почти синхронно все шестеро присутствующих зажгли свечи. Появился легкий запах озона, всегда сопровождавший истончающуюся реальность.

Парсеваль зачарованно наблюдал, как неизвестная субстанция, сочащаяся по поверхности устройства каплями, начала срываться вниз, не долетая до столешницы и исчезая всплесками в искажающемся пространстве.

Холлоуэй почувствовал, как заложило уши и слегка потряс головой, для него это все было в новинку.

Внезапно пирамида озарилась вспышками неестественного переливающегося света, которые вырвались из отверстий резонаторов.

Дюваль не мог оторвать восхищенный взгляд от невероятного зрелища.

- Началась интерференция тонкой мембраны, - раздался спокойный голос Серебрякова.

Под порывом невидимых ветров затрепетало пламя свечей.

- Мы прошли, - выдохнул Эштон.

Дом сотрясла едва ощутимая вибрация, маятник напольных часов на мгновение сбился с хода, затем снова поймал ритм.

Пространство вокруг устройства вогнулось, напоминая линзу, а затем надломилось и пошло рефракциями.

Затем последовала ослепительная вспышка, хлопок. Аромат озона резко усилился. Эштон, чудом успевший прикрыть глаза, щурясь с непонимающим видом смотрел на то место, где только что вращался артефакт – тот исчез.

Но вместо него что-то было. Что-то стремительно двигалось среди искажений.

Эштон оцепенев на миг, вскочил и бросился к двери нащупывая револьвер. Он первым понял, что именно просочилось в реальность.

Остальным он помочь уже был не в состоянии, но все еще оставалась возможность предотвратить надвигающуюся катастрофу. Проскочив смежную комнату, он бросил короткий взгляд через плечо: расплывшись в воздухе, следом за ним скользил аморфный черный силуэт.

Эштон успел пересечь холл и рывком распахнуть дверь вниз, когда гость его настиг. Барабан револьвера пришел в движение, когда Эштон открыл огонь. Он понимал, что пули не способны навредить этой твари, но могли замедлить. Это все на что он надеялся.

Гость дернулся в сторону стараясь уйти от выстрелов. Пули проходили сквозь него оставляя рваные прорехи в нематерии. Запахло порохом.

Отбросив опустевший револьвер и перепрыгивая через ступеньки Джек Эштон, не теряя времени ринулся вниз. Нужно было добраться до генераторов и снизить мощность до минимума. Только так можно было быть уверенным, что пространство восстановит целостность.

Один неудачный шаг и нога, соскользнув ушла вперед, Эштон кубарем полетел вниз. Рыча от боли, он растянулся внизу и держась за бок поднялся на ноги, но было слишком поздно.

Гость уже опередил его, преграждая путь. Взвившись подобно вихрю, он рывком налетел на человека. Эштон суетливо дернулся в отчаянной попытке спастись, но в нервных окончаниях вспыхнула ледяная боль от контакта с Иным, заставив его рухнуть на пол. Пальцы судорожно скребли по камню.

***

Сейчас

- Откуда ты это знаешь? – с сомнением спросил Дюваль поднимаясь позади Эштона, – Про это… существо…

- Я читал, - тот судорожно закашлялся и продолжил, - есть книга, редкая, название не вспомню. Что-то про звездных смотрителей и их обряды. Там описывалось существо, приходящее извне и то, как правильно приносить ему жертву.

Холлоуэй выйдя в холл обернулся и смерил Джека мрачным взглядом.

- Это можно убить?

Поднимая револьвер Эштон оскалился в ответ.

- Там не было написано ничего на этот счет, но пули оказались ему нипочем.

Стуча каблуками, перед ними показалась мисс Каннингэм, нервно сжимающая в руках пакет со льдом и медицинский набор. При виде троицы она остановилась как вкопанная.

- Мистер Эштон, я так рада что вы остались в живых! – на бледном лице женщины проступил слабый румянец.

Тот лишь коротко кивнул в ответ, впившись в нее глазами.

- Мисс Каннингэм, не задерживайтесь пожалуйста! – послышался из-за приоткрытой двери в гостиную голос Серебрякова.

- Что происходит? – спросил Дюваль.

- Парсевалю стало плохо, - донесся до него ответ мисс Каннингэм, прежде чем она скрылась из виду.

В гостиной перед Дювалем и остальными предстал Парсеваль, сжавшийся на кушетке и прижимающий ко лбу пакет со льдом. На его руках и груди виднелись почерневшие и вздувшиеся вены.

Мисс Каннингэм прижав руки к груди стояла неподалеку, Серебряков наливал из графина воду, рядом стоял полупустой пузырек без этикетки.

- Что с ним? – послышался хриплый голос Эштона из-за спины Дюваля.

- Жар. Судороги. Затрудненное дыхание. Спутанное сознание, - сухо отчеканил Серебряков, повернувшись к ним, перечисляя симптомы. – Слизистая рта потемнела.

Он склонился над Парсевалем поднеся стакан воды к его пересохшим губам.

- Надо отвезти его в город… - начал Дюваль, но не успел закончить предложение.

- Ответивши на зов… и вошедши в сферу… оно выберет почву, в которой прорастет… и явит себя… - лихорадочный, сбивчивый шепот Эштона оборвался на незаконченном вздохе привлекая внимание остальных.

Серебряков обернулся и молча присмотрелся к лицу Эштона, затем утвердительно произнес:

- Ты контактировал с гостем.

- Что? – непроизвольно вырвалось у Дюваля, он растерянно посмотрел на Эштона, который при этих словах дернулся как от удара кнутом, затем на Серебрякова.

***

Около четырех часов назад

На короткое мгновение Эштон ощутил словно тысячи игл пронзили нервные окончания. Мышцы свело в конвульсиях и он, утратив контроль над телом рухнул на пол.

Он чувствовал, как пальцы рук непроизвольно скребут по камню, но не мог контролировать движения. На губах выступила пена. Спасение было так близко, слезы непроизвольно выступили на его глазах.

Чудовищным усилием воли, подгоняемый всплеском адреналина он смог сжать пальцы одной руки в кулак. Стук собственного сердца вытеснял все звуки. Эштон понимал – ему не выиграть, но возможно он сможет бороться достаточно долго…

Плача и одновременно рыча от бессильной злобы Эштон смог наконец перевернуться и начал ползти. Каждое движение давалось с невероятным трудом, чья-то чужая воля противодействовала ему изнутри его собственного тела. Нестерпимый жар охватил разум, хотелось просто сдаться. Но снова и снова он заставлял себя двигаться, цепляясь непослушными пальцами за грубые стыки камня.

Дюйм, еще один, затем еще один – Эштону казалось, что прошла целая вечность, в которой он то падал в пучины забытья, то вновь всплывал в реальность. Перед глазами наконец появилось основание контрольной панели. Собрав оставшиеся силы в кулак, он, вцепившись в прохладный металл вынуждая свое тело подняться на ноги.

Приборы перед его затуманенным зрением выглядели размытыми, двоящиеся стрелки подрагивали в белой зоне. Частоты уже были заданы для эксперимента, нужно было лишь поднять напряжение, чтобы создать мертвую зону внутри. Тяжело дыша, покрытый испариной, Эштон начал поворачивать латунную рукоятку, которая отозвалась мерным пощелкиванием. Стрелка вольтметра качнулась и медленно поползла вверх. Одновременно с этим на низких частотах начал нарастать гул акустических генераторов.

Вцепившись в прутья клетки Фарадея и ощущая как его тело пронизывают усиливающиеся электрические разряды, Эштон смог сделать еще несколько шагов, прежде чем его воля надломилась под натиском. Тело обмякло и каменный пол устремился навстречу затухающему взору.

***

Сейчас

- Мы не знаем, что с тобой действительно произошло после того, как ты сбежал, - выдержав паузу, тихо сказал Серебряков. - Только твои слова.

- Я чист! Чист! – истерично выкрикнул Эштон отступая к выходу в холл, в его дрожащей руке блеснул револьвер. -  Оно пыталось… О да, оно пыталось! - нервный смешок сорвался с губ. – Но я успел…

Его глаза заметались по лицам, словно высматривая – кто же первый усомнится в его словах.

- А вы? Вы можете сказать то же самое о себе? – голос Эштона сорвался на рычание. – Вы были с этой тварью намного дольше меня…

- Мы были друг у друга на виду, - возразил Холлоуэй. – Мы бы заметили…

- Оно может проникнуть в нас как угодно! – бледное лицо Эштона исказилось в гримасе. – Вы не понимаете! Оно ищет сосуд!

При этих словах мисс Каннингэм прикрыла в ужасе рот ладонью.

- Успокойся Джек, - произнес Дюваль поднимая ладони. – Ты ведь не хочешь никому навредить, верно?

Затравленный взгляд Эштона скользнул по Дювалю и уставился на Парсеваля, который за спинами присутствующих делал судорожные попытки сесть на кушетке. Его тело, казалось, жило своей жизнью, медленно растягиваясь и деформируясь. Сорочка топорщилась, ткань ползла по плечам, словно под ней шевелилось нечто вязкое. Левая нога казалась стала длиннее правой; колено выгнулось под неестественным углом, но, похоже, не причиняло Парсевалю неудобств. Под кожей на шее медленно перекатывалась бугристая волна.

- Ч-что со мно-о-ой происхо-о-одит? – запинаясь и странно растягивая слова попытался заговорить Парсеваль.

- Оно в нем! Вы что, не видите? – выкрикнул Эштон делая шаг вперед. 

Серебряков стремительным движением встал у него на пути.

Тот взвел курок и направил на него револьвер и прошипел:

- Не стой у меня на пути.

- В тебе говорит страх, опусти оружие, - ответил Серебряков ледяным тоном.

На мгновение все замерло, слышно было лишь размеренную работу часового механизма, доносящуюся из курительной комнаты.

Прозвучавший выстрел разорвал тишину застав всех врасплох.

В тот момент, когда Эштон надавил на спусковой крючок, Серебряков ударил его по запястью сбивая прицел – пуля ушла в сторону.

Мисс Каннингэм охнула и осела на пол. Кровавое пятно расплывалось на ее платье. Дюваль сдавленно вскрикнув бросился к ней. Серебряков, казалось, растерявшись отступил в сторону.

Эштон незамедлительно этим воспользовался, разрядив барабан револьвера в поднимающегося Парсеваля.

Хлопки выстрелов, следовавшие подряд слились в сплошной треск. Запахло порохом. Тело Парсеваля задергалось подобно марионетке, пули попали в грудь и живот.

- Боже… - прошептал Холлоуэй не отводя взгляда.

Дрожащими руками Эштон начал торопливо перезаряжать оружие.

- Не оставляйте меня! – проревело нечто еще недавно бывшее Парсевалем,

В расплывающейся, пузырящейся как воск плоти уже с трудом угадывались черты человека. Черная, густая жидкость, пульсируя выплескивалась из ран, растекаясь у его ног.

Пару шагов до Холлоуэя гротескное подобие Парсеваля преодолело стремительно, не дав охотнику осознать грозящую опасность.

Искривленные пальцы вцепились в одежду. Брызгая черной слюной, Парсеваль закричал жутким, ломающимся голосом в лицо парализованного ужасом Холлоуэя:

- Дюваль, будьте вы прокляты, что вы со мной сделали?!

Налитые кровью глаза Парсеваля невидящим взором смотрели сквозь охотника.

Дюваль и мисс Каннингэм были отрезаны от холла. Между ними и Эштоном возвышалось расползающееся тело Парсеваля. Холлоуэй пытался вытащить нож, безуспешно извиваясь в его хватке.

Эштон, бледный как сама смерть, перезарядив револьвер, не решался стрелять, опасаясь зацепить охотника. Тому наконец удалось достать клинок, и лезвие вошло в плоть Парсеваля двинувшись вверх, распарывая бурлящую массу. Края раны продолжали неестественно двигаться.

- Я… я не могу… - всхлипнуло чудовище, когда его руки сдавили Холлоуэя. – Эштон, убейте меня! Прекратите это!

Раздался неприятный хруст, руки охотника обмякли, а из груди вырвался вопль боли, но Парсеваль продолжал ломать его тело, сжимая в своих объятиях словно любимую игрушку.

Эштон прицелился, сжав зубы, он был уверен, что попадет - он не мог промахнуться с такого расстояния. Но Парсеваль каким-то образом успел развернуться, отбрасывая изломанное тело Холлоуэя, как тряпичную куклу. Первые два выстрела прошли мимо, пули вонзились в деревянные панели отделки, в нескольких сантиметрах от Дюваля.

- Я вижу тебя, - прохрипел Парсеваль, уставившись на Эштона. – Нам было хорошо вместе, как жаль, что ты смог вырваться.

В его голосе не звучало никаких эмоций - лишь сухая констатация факта, и это пугало еще больше.  

Эштон бледный как мел, с горящими ненавистью глазами, прицелился в голову Парсеваля.

- Все прах, главное не остаться его частью, - произнес он странную мантру взводя курок.

Непроизвольно его взгляд встретился с Серебряковым, который стоя позади Парсеваля, пристально смотрел в ответ. В эту секунду Эштон остро осознал, как же он был наивен; осознание резануло уже в момент, когда палец давил на спуск.

Рука дрогнула, но пуля нашла свою цель попав в болезненно выпученный глаз создания. Парсеваль взвыл от боли схватившись узловатыми руками за лицо. Переведя прицел чуть в сторону Эштон оскалился, но револьвер отозвался лишь пустым щелчком и поворотом барабана.

Все еще сжимая револьвер Эштон, бросился в холл. Послышалось как распахнулась входная дверь. То, что недавно было Парсевалем оставляя на полу вязкий черный след последовало за ним. Было видно, что тварь слабеет, движения уже не были такими стремительными. На выходе из гостиной оно рухнуло и неуклюже перебирая конечностями поползло дальше, скрывшись из виду.

Дюваль облегченно выдохнул, прижимая к себе обмякшую мисс Каннингэм. Она была жива, но лишилась чувств: пуля по счастью, ее лишь зацепила, рана не выглядела серьезной.

Серебряков помог ему усадить ее в одно из кресел и, достав из внутреннего кармана пиджака фляжку, протянул Дювалю.

- Дайте ей бренди, поможет унять боль. Можете и сами приложиться, ночь выдалась насыщенная, никто не осудит.

- Я бы предпочел воды, - Дюваль облизнул пересохшие губы.

Серебряков пожал плечами.

- Как хотите. В графине еще осталась.

Что-то продолжало беспокоить Дюваля; он вновь и вновь прокручивал в голове бессвязные реплики Эштона.

Он поднес фляжку к губам мисс Каннингэм и влил немного жидкости ей в рот. Она закашлялась, когда бренди обожгло ей язык и вздрогнув открыла глаза.

- Все в порядке, - успокоил ее Дюваль. – Все закончилось.

Он выпрямился и взяв чистый стакан налил себе воды из графина. Осушив стакан залпом он слегка поморщился, на языке осталось странное послевкусие.

- Жак, почему так вышло? – голос мисс Каннингэм был слаб. – Расчеты оказались неверными?

Дюваль подошел к ней и поправил упавшую на ее лоб прядь волос.

- Нет, Бет, - он впервые назвал ее по имени. - Все прошло как предполагалось, разве что…

Страшная догадка вспыхнула в голове у Дюваля, и он медленно повернулся к Серебрякову.

- Это был ты… - то ли вопросительно, то ли утвердительно выдохнул он, в ужасе глядя на него. – Ты ведь делал расчеты...

- Я – лишь следствие, - бесстрастно произнес Серебряков. – Ты проницателен. Все могло бы быть проще, но уже слишком поздно.

Дюваль выпрямился, нашарив за своей спиной рукоятку кочерги. Горечь захлестнула его. Он ударил изо всех сил, но Серебряков играючи избежал размашистого удара. В его глазах не было страха, скорее… любопытство?

Мисс Каннингэм, встав, попыталась помочь Дювалю, но точным ударом по ране Серебряков заставил ее упасть, скрючившись от боли.

Но этим поступком, она отвлекла его на драгоценные мгновения. Дюваль уже замахнулся для удара, когда Серебряков переключил на него свое внимание. Нечеловечески быстро он попытался отпрянуть, но не успел полностью избежать удара. Кочерга из кованного железа скользящим ударом прошла по его лицу Серебрякова распарывая плоть.

- Признаю. Это было неожиданно, - несмотря на кровь, заливающую его лицо, Серебряков казался искренне удивленным.

Дюваль попытался ударить вновь, но пошатнулся, странное онемение начало распространяться по его телу. Кочерга выпала со стуком на пол.

- Время вышло, Жак, - по изувеченным губам Серебрякова проскользнула тень улыбки. – Очень удачно, что ты решил утолить жажду, эта вероятность казалась незначительной.

Он подхватил обмякшего и вяло сопротивляющегося Дюваля, не дав ему упасть.

- Пойдем, я помогу тебе.

***

Некоторое время спустя

Что-то липкое и влажное ворочалось на задворках разума Дюваля, вызывая тошноту. По правой руке расплывалась пульсирующая боль. С трудом разлепив веки он понял, что сидит, откинувшись в кресле. Напротив него облокотившись на спинку стула сидел Серебряков, кожа на его лице, разорванная ударом кочерги - расползалась, обвисая лохмотьями словно маска.

- Где мисс Каннингэм? Что ты с ней сделал? – язык едва ворочался, из глубины подступала тошнота.

- Я… отпустил ее, - Серебряков, словно удивился самому вопросу. – Ты считаешь, я должен был поступить иначе? – казалось тень улыбки проскользнула по изувеченным губам. – Она выживет.

А Джек… - Дюваль с трудом сглотнул. – Он…

- Сбежал, - равнодушно произнес Серебряков. – Он сумел обмануть свою судьбу, но этим лишь поставил тебя на свое место.

Встав, он отвернулся от Дюваля и подошел к зеркалу, разглядывая себя, а затем в несколько движений снял с себя кожу головы вместе с волосяным покровом и ушными раковинами. Кровавыми лоскутами она повисла по сторонам как воротник.

Словно оценивая свое отражение, Серебряков наклонил голову слегка набок, затем неспешно вытер кровь салфетками. Скомканные, они упали к его ногам.

- Что ты такое? – язык Дюваля еле ворочался, собственный голос казался ему чужим.

- Я? – переспросил Серебряков. – Я лишь скромный ремесленник смелых дерзаний.

Тот, кого в недавнем прошлом Дюваль знал как Серебрякова, вновь повернулся к нему. Дюваль хотел было отвести глаза, чтобы не видеть ужасную картину, но не успев застыл в изумлении: за оставшимися фрагментами лица виднелись незнакомые ему черты.

- Как… - только и смог выдавить потрясенный Дюваль. - Что ты сделал с Василием?

Губы незнакомца расходясь и отслаиваясь по линиям шрамов изогнулись в гротескном подобии улыбки.

- К моему сожалению, ты повредил столь полезную оболочку. Я не люблю такие методы, но вы так усердно занимались конспирацией, что просто не оставили мне выбора. Ваш интерес к тому, чего не положено знать – привлек мое внимание. Дальше, - он пожал плечами, - оставалось лишь подтолкнуть вас в нужном направлении.

Затем он замер, рассматривая кусок снятого лица.

- А что до Василия… Василий был первым кто нашел курганы. Древние свидетели забытой эпохи. Он был так рад, находке, поделился с Громовым. Я помню, как у него горели глаза. Затем война повела каждого из них своей дорогой и отдала Серебрякова в мои руки. Мне оставалось лишь наблюдать и слегка направлять события.

У Дюваля пересохло в горле при этих словах.

- Но для чего?

Незнакомец стянул оставшуюся плоть с лица, на пол упал оторвавшийся кусок.

- Секрет, мой друг. Но сегодня мы с тобой запустили виток, который много лет спустя принесет плоды. В более подходящее время и место. Не все идет в соответствии с планами, но я умею вернуть события в нужное русло.

- И что… что теперь? – Дюваль сделал попытку приподняться из кресла. Тело не слушалось.

- Я сниму старую плоть и покину столь гостеприимный дом. Мы вряд ли встретимся вновь, но осколок в тебе – направит все по нужному пути.

Только сейчас Дюваль заметил, что в вену на его руке воткнута игла, а стойка торшера рядом с креслом используется как импровизированная подставка для капельницы. Черная жидкость капля за каплей перетекала в его тело. Чувствуя, как холодеет внутри, Дюваль вцепился побелевшими пальцами в подлокотники.

- Почему я?

- На твоем месте мог быть любой, - к ногам существа вместе с одеждой лоскутами упала оставшаяся плоть; оно равнодушно пожало плечами. -  Парсеваль оказался биологически неподходящим образцом, Эштон смог освободиться, Холлоуэй погиб, мисс Каннингэм - бесполезна в нынешнем состоянии. Остался лишь ты. Это не выбор - лишь вероятность.

Вены на руках Дюваля начали темнеть. Он чувствовал, как нарастает жар, оцепенело отмечая происходящие с ним изменения и будучи не в силах отвести взгляд. Сознание начало меркнуть.

- Ч-что… что со мной происходит? – запинаясь пробормотал он, из всех сил борясь с забвением.

Новое лицо в зеркале на миг расплылось, теряя свои очертания. Затем отражение слегка наклонило голову словно выражая любопытство.

- Чтобы прорасти, побегам требуется плодородная почва. Отторжения не наблюдается. Когда все закончится, ты станешь новой личностью. А со временем, тебе покажется, что некоторые идеи – твои собственные.

Это было последним, что услышал Дюваль проваливаясь в беспамятство.

Бросив взгляд на обмякшего в кресле человека, незнакомец переступил через ворох одежды, смешанной с его старой оболочкой. В ванной комнате он тщательно смыл с себя кровь и, обтеревшись полотенцем, расчесал проросшие волосы. В спальне открыл шкаф и выбрал подходящую одежду.

На выходе из особняка, пройдя мимо изувеченного тела Холлоуэя, он задержался на пороге и бросил взгляд на черный след, тянущийся из дома в сад и исчезающий в кустах. Парсеваль, или то, что от него осталось, пытался скрыться. Лунный свет играл бликами на припаркованных рядом автомашинах.

Оставив дверь открытой, незнакомец уверенно зашагал в ночь, перебирая сплетения вероятностей.

Его тело нашли не сразу. Он сказал мне и маме, что уходит, но не сказал куда. Долгое время я думал, что он хотел удивить нас оленем; теперь понимаю — ему просто хотелось побыть одному.

— Эй, дружок, подойди сюда, — произнёс он своим низким голосом, наклоняясь с кряхтением. Мама сердилась на него, а он стоял в дверях, собираясь уходить. Но он вспомнил про меня.

Я нерешительно подошёл. Мама поглядывала на меня, и я не знал, можно ли.

— Я вернусь, ладно? Рано или поздно я вернусь, — сказал он и взъерошил мои волосы. Я поднял руки, чтобы обнять его, и он не отказал. Ремень от ружья соскользнул с его плеча. От него пахло потом, он был тёплый. — Люблю тебя, дружок, — прошептал он мне на ухо.

Это был последний раз, когда я видел его таким, каким знал.

В ту ночь отец подстрелил оленя. Его так и не нашли.

По словам следователей, всё происходило так: отец добрался до охотничьей вышки около одиннадцати. У него не клевало, и примерно через час он отправился гулять, прихватив с собой несколько банок пива.

По пути ему повезло: он наткнулся на огромного самца. Выстрелил и попал.

Олень пробежал немного и упал — кровоточил, но был жив.

Отец был пьян и возбуждён. Он выследил оленя. Когда нашёл, наклонился осмотреть его и забыл снять ружье с предохранителя.

Выстрел пришёлся отцу в голову. Он умер мгновенно.

А олень, равнодушный ко всему, лежал, тяжело дыша, потом набрался сил и убежал. Рядом с телом отца нашли пропитанный кровью участок земли — кровь была и человеческая, и звериная. Следователи этого не говорили, но я всегда так представлял.

Оленя так и не нашли. Но я его нашёл.

Я стал замечать самца возле нашего дома, во дворе. Сначала он держался у кромки леса. Я даже рассказал об этом маме. Мы вместе наблюдали, как он ходит между деревьями и поглядывает на нас. Он двигался странно, осторожно, словно на цыпочках.

Я видел его каждую неделю, и каждую неделю у меня появлялось новое понимание, почему из всех оленей, из всех домов этот олень выбрал наш.

Сначала я думал, что это совпадение. Потом — что это другой олень.

Наконец я понял: это был мой отец.

Я понял это по шраму на его боку.

Со временем олень подбирался всё ближе к дому. Начал есть траву во дворе, и я, чтобы его приободрить, достал из сарая старый корм для оленей, который остался от отца.

Маме это не нравилось. Раньше она подзывала меня к окну, чтобы вместе посмотреть на оленя, а теперь оттаскивала прочь. Ей надоела моя фантазия — что это отец, что их кровь смешалась, что они поменялись телами. Она была готова отпустить прошлое.

Но я не был готов.

Однажды ночью, пока мама спала, я раздвинул шторы. Олень ел траву во дворе.

Я постучал по стеклу.

Он осторожно посмотрел на меня. Потом подкрался к окну тонкими шажками, покачивая рогами.

Я приоткрыл окно так высоко, как смогли поднять мои короткие руки, и потянулся погладить его.

Олень стоял неподвижно, не отрывая от меня взгляда.

Я провёл рукой по его голове.

— Эй, дружок, — прошептал олень.

Я отпрянул. Олень не отвёл взгляда. В лунном свете мне показалось, что в его глазах блестят слёзы.

— Впусти меня, — сказал он. Голос был мужским, но не отцовским — тонким, прерывистым и высоким.

У меня были сомнения. Но всё то время, что я с благоговением смотрел на оленя, я думал об отце. Всё это время. Разумом я не мог принять, что это действительно он, но сердцем… кровь, смешавшаяся воедино.

И я сделал это.

Я вышел через переднюю дверь и открыл её.

Олень уже ждал.

Он проскользнул мимо меня своей мягкой крадущейся походкой.

— Может, позвать маму? — прошептал я.

— Нет, нет, — ответил он. — Пусть спит.

Он обнюхивал дом, словно давно здесь не был.

Копыта оленя тихо ступали по ковру. Казалось, он не помнил, где что находится. Зашёл наполовину в ванную и отступил, будто не собирался туда идти.

Наконец олень посмотрел на меня.

— Отведи меня в свою комнату, дружок, — сказал он.

Я так и сделал. Пошёл в свою комнату, и он последовал за мной. Он оглядывался, словно боялся, что его поймают. Я тоже так себя чувствовал. Казалось, мы делаем что-то неправильное.

В комнате было темно. Я хотел включить лампу, но олень встал передо мной.

— Можно нам лечь вместе? — тихо спросил он.

Я кивнул.

Я забрался в кровать и откинул одеяло, чтобы олень мог лечь рядом.

Кровать была маленькая. Когда олень неуклюже забрался на матрас, его рога задели мою голову, и я вздрогнул. Я отодвинулся к дальнему краю.

Наконец он устроился на корточках, и я накрыл нас одеялом. Его бок прижался ко мне. Он был ледяным. Отец никогда не был таким холодным.

Олень поднял копыто и положил его на мою грудь. Его дыхание овевало моё лицо.

— Спасибо, дружок, — сказал он со слезами в голосе. — Спасибо, что впустил меня в свой дом.

— Пожалуйста, — ответил я, глядя на тень его огромной головы, смотревшей на меня.

— Я скучал по тебе, — прошептал он. Потом придвинул свой холодный рот к моей щеке и лизнул меня.

Я отстранился с отвращением. Его язык был скользким, и от него плохо пахло.

— Ох, прости, дружок, — сказал он со слезами. — Мне так жаль.

— Как моё имя? — внезапно спросил я. Моё тело напряглось. Я не мог пошевелиться из‑за веса копыта оленя, прижимавшего меня к кровати.

Он покосился на меня. Долго не отвечал.

— Прости, дружок. Я не помню. Спасибо, что впустил меня. Спасибо.

Я уставился в потолок. Я не знал, что делать.

Олень снова лизнул мою щеку.

Я закричал так громко, как только мог.

Олень вздрогнул. Он убрал копыто с моей груди и попытался прикрыть мой рот. Копыто ударило по моим зубам, рассекло губу, оставив красные следы и полосы грязи на моём подбородке.

Я продолжал кричать. Мне удалось отодвинуться и свалиться на пол.

Я услышал, как мама зовёт меня, спеша по коридору.

Олень поднялся с кровати и навис над мной. Я испуганно посмотрел вверх и встретился с ним взглядом.

— Люблю тебя, дружок, — сказал он. Затем, с грохотом разбитого стекла, он выпрыгнул в окно моей спальни.

Мне пришлось зашивать губу. Я не злился на оленя — я знал, что это случайность.

Не уверен, видел ли я его снова.

Прошло тридцать лет. Я живу в другом штате.

Но прямо сейчас за окном стоит олень со шрамом на боку.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Примерно пять недель назад я погрузил всё своё имущество в потрёпанный Dodge Ram и перебрался из Ленокса, штат Массачусетс, в Стэгвелл, штат Мэн, — устроился водителем‑экспедитором в крупный распределительный центр. Зарплата была намного выше той, что я получал раньше, а аренда — вдвое дешевле. Я устал выбирать между продуктами и бензином. В тот момент переезд казался правильным решением.

Компания закрылась до того, как я должен был выйти на работу.

Я узнал об этом, когда приехал на место и обнаружил, что здание заперто. Не просто закрыто на выходные — заброшено. Погрузочные платформы пустовали, а на входной двери висело уведомление банка о конфискации имущества. Я просидел в грузовике на парковке больше часа, пытаясь сообразить, что делать дальше. Позвонил менеджеру, который меня нанял, — номер не обслуживался. Позвонил в отдел кадров — автоответчик сообщил, что почтовый ящик переполнен.

А я уже подписал договор аренды дома за городом. Потратил последние сбережения на первый месяц и залог. Оставшихся денег хватит, если экономить, от силы на две недели. Недостаточно, чтобы расторгнуть договор и начать всё заново в другом месте. Недостаточно, чтобы вернуться домой.

Так что я остался.

И тогда я начал замечать, как здесь на меня смотрят.

У местных есть такая особенность: если ты не родился в Мэне, то для них ты «пришлый». И неважно, прожил ты здесь двадцать лет или нет — всё равно пришлый. Я ожидал некоторой холодности и неторопливого обслуживания. Всё‑таки Новая Англия, сдержанность и тому подобное. Но тут всё иначе.

Они смотрят.

Не так, как обычно поглядывают на незнакомца в маленьком городке. Это долгие, пристальные взгляды, которые не отрываются, даже когда ты это замечаешь. Женщина в продуктовом магазине следила за мной, пока я ходил по рядам. Даже не притворялась, что занята чем‑то другим. Просто стояла у касс, скрестив руки, и провожала меня взглядом. Старик, который выгуливает собаку, проходит мимо моего дома четыре‑пять раз в день. Каждый раз останавливается в конце подъездной дорожки и долго смотрит на дом, прежде чем идти дальше.

Вчера я зашёл пообедать в единственную закусочную в городе. Когда я вошёл, все разговоры словно оборвались. Прямо на полуслове. Десяток человек один за другим повернулись и уставились на меня, пока я шёл к своему столику. Официантка приняла заказ, ничего не записывая, и ни разу не отвела взгляд от моего лица. Когда принесли еду, она была холодной. Я всё равно съел — не мог позволить себе выбросить деньги. И слишком нервничал, чтобы что‑то сказать. Всё время чувствовал, как чьи‑то глаза впиваются в затылок.

Когда я уходил, четверо стояли снаружи закусочной, на холоде. Без курток. Просто стояли и смотрели, как я сажусь в грузовик.

Теперь я держу шторы в доме задёрнутыми.

Это не успокаивает. Дом старый, и он издаёт все те звуки, которые издают старые дома. Скрипят половицы. Стучат трубы. Окна дребезжат, когда поднимается ветер. Я говорю себе, что это обычные звуки, но они не кажутся обычными, когда ты лежишь ночью без сна и считаешь, сколько раз за последний час мимо проехал один и тот же пикап.

Кстати, я ни разу не видел своего арендодателя. Всё оформлялось по электронной почте. Я опустил чек в почтовый ящик у входной двери, как он просил. Ответа не получил. Квитанции тоже. Но чек был обналичён, так что, наверное, это уже что‑то.

Несколько дней назад я попытался завести разговор на почте. Спросил служащую, есть ли где‑нибудь вакансии. Может, в ресторанах или магазинах требуется помощь. Она долго смотрела на меня, прежде чем ответить.

— Вам лучше держаться поближе к дому. Особенно с приближением фестиваля.

— Какого фестиваля? — спросил я.

Она не моргнула.

— Зимнего фестиваля. Городская традиция.

— Когда он будет?

— Двадцать восьмого декабря. — Она протянула мне почту, хотя я не называл ни имени, ни адреса. — Простите, но он не для пришлых.

Я хотел задать ещё вопросы, но она повернулась ко мне спиной и ушла в подсобку. Оставила меня стоять у стойки.

Это было два дня назад, а теперь я вижу объявления о фестивале повсюду. Рукописные плакаты, прибитые к телефонным столбам. Заметки, приклеенные к витринам магазинов. «Зимний фестиваль, 28 декабря, только для жителей» — написано маркером на белой бумаге. На некоторых есть рисунки. Символы. Спирали и разветвлённые линии, похожие на деревья, или, может, на рога, или на что‑то ещё, чего я не могу понять.

Сегодня утром я спросил о фестивале у соседа. Он постарше, лет семидесяти. В основном держится особняком. Единственный, кто хоть кивнул мне с тех пор, как я переехал. Я застал его, когда он выносил мусор.

— Эй, — окликнул я с крыльца. — Что это за фестиваль, о котором все говорят?

Он замер. Полностью остановился, всё ещё держа мусорный бак. Когда он обернулся, от выражения его лица у меня сжалось внутри.

— Тебе не следовало здесь быть, — сказал он тихо. Почти с грустью. — Этот дом должен был оставаться пустым этой зимой.

— Что это значит?

Он посмотрел мимо меня на мою дверь. На мои окна.

— Запирайте двери на ночь. Держите шторы задёрнутыми. А двадцать восьмого, независимо от того, что вы услышите или увидите, оставайтесь внутри. Понимаете? Оставайтесь внутри и не выглядывайте.

Он ушёл в свой дом, прежде чем я успел задать ещё вопросы.

Это было шесть часов назад.

Сейчас темнеет. Кто‑то стоит на опушке леса за моим домом. Он там уже сорок минут. Не двигается. Просто стоит на холоде и смотрит на мой дом.

Я не знаю, что здесь происходит. Не знаю, что это за фестиваль и почему все твердят, что мне не следовало сюда приезжать. Но двадцать восьмое декабря наступит через шестнадцать коротких дней, и я начинаю думать, что меня не просто не жалуют в этом городе.

Думаю, со мной должно случиться что‑то плохое.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

А тут встретил её. Таньку.

В «Пятерочке» это было. Обычная такая, серая мышь. Стояла у полки с крупами, банку горошка в руках вертела. Я за ней в очереди встал. И вот она поворачивается — и... меня как током шибануло! Не в том смысле, что она божественная красавица, нет. Обычная девка, лицо бледное, круги под глазами, волосы сальные какие-то. Но я смотрю на нее — и ноги ватные. В животе бабочки запорхали. И голод резкий напал, будто неделю не ел. Подошел к ней, че-то ляпнул про цены. Голос у нее тихий был, как треск статического электричества.

Короче, через неделю я уже у нее жил.

Хата у нее — жуть! Хрущеба на первом этаже, окна грязные, света белого сквозь них не видно. Вонь стояла специфическая — кошатины и травы паленой, хотя кота я там ни разу не видел. Но мне тогда плевать было. Я как под наркотой ходил. С работы бегом к ней, дышать без нее не мог. Друзья звонят — я трубку не беру. Мать позвонила — я ей нахамил.

А потом...

Сначала по мелочи. Просыпаюсь ночью — а меня знобит, пот холодный, липкий, простыня мокрая, хоть выжимай. И вкус во рту такой… железистый. Как будто кровь в рот натекла. Танька спит рядом, дышит тяжело, со свистом.

Дальше — хуже. Стал замечать синяки на себе. На икрах, на предплечьях. Желтые такие, старые, будто меня кто-то с силой хватал и держал. Спросил Таньку, она только улыбнулась криво так, уголком рта: «Ударился, наверно, милый». И по лбу мне ладонью провела. Рука у нее ледяная была и сухая, как наждачка.

И тошнота появилась. Выхожу в подъезд покурить — кишки скручивает, желчь к горлу подступает. Ноги не идут, будто гири привязали. Только в квартиру вернусь — отпускает.

Я понял, что подыхаю. Реально сдыхаю. Похудел килограмм на десять, кожа серая стала, глаза впали. Решил я от нее валить. Собрал сумку, пока Таньки не было. Только к двери подошел — в глазах потемнело, в ушах звон, как будто комары в черепе роятся. Упал, проблевался прямо на коврик.

Понял тогда — держит чем-то эта ведьма. Чем-то нехорошим.

Начал искать. Перерыл всю квартиру, пока она на смене была (она в ларьке работала). За диваном, под плинтусами. И нашел. Под ванной, там, где трубы текут и плесень черная. Тряпка какая-то грязная, в узел завязанная. Развернул, а там… меня чуть не вывернуло снова.

Сердце. Маленькое, сухое, сморщенное. То ли куриное, то ли крысиное, хрен разберешь. Воняет тухлятиной сладковатой. И на него мои волосы намотаны. Прямо колтун целый, спутано всё красной шерстяной ниткой. И записка, карандашом нацарапано: «Пришей, привяжи, гнить заживо будет, но не уйдет».

Меня трясти начало. Никакая это не любовь! Это приворот, порча, я хз как это назвать. Она меня как собаку к будке привязала.

Вечером она явилась. Я сидел на кухне, нож в руке сжимал. Тот, которым хлеб режут, с зазубринами. Она зашла, увидела тряпку на столе — и даже не удивилась. Встала в проходе, руки опустила.

— Ты не уйдешь, — говорит сухим голосом. — Мой ты.

И начала шептать что-то. Быстро-быстро, я слов не разобрал, одно шипение. У меня в голове будто сверло заработало. Свет на кухне замигал, тени по стенам поползли, вытянулись. Я смотрю в угол, за холодильник, а там… там что-то стоит. Сгусток грязи какой-то, высокий, под потолок. Вместо глаз прорези и рот зашит грубыми красными нитками.

Страх такой накатил, что я реально обмочиться мог. Последнюю волю в кулак собрал, вскочил и пырнул Таньку. Просто в живот, с размаху. Нож вошел мерзко, с хлюпаньем, как в гнилой арбуз. Она охнула, сложилась пополам. Кровь хлынула, черная и густая.

Она упала на линолеум, скребет ногтями пол. И улыбается. Зубы в крови, а она лыбится.

— Дурак, — шепчет. — Я же удерживала его… Я собой закрывала…

И умерла. Глаза стеклянные стали, уставились в потолок.

Я стоял, дышал как паровоз. Думал — всё. Свобода. Ага, щас.

Лампочка под потолком лопнула. Стало темно, хоть глаз выколи. И тут я услышал. Шорох. Из того угла, где холодильник.

Танька не меня прокляла. Вернее, не только меня. Она к себе какую-то дрянь привязала, чтоб меня удержать. А теперь Таньки нет. Нить порвалась. И эта тварь свободна.

***

Ментам я сказал, что мы сильно поссорились. Она с ножом кинулась, я перехватил… Они даже особо не копали. Труп увезли, меня допросили и под подписку отпустили. Район неблагополучный, тут такое каждый день. Хотя был уверен, что сразу закроют меня.

Я вернулся в квартиру вещи забрать. И… и не смог уйти!

Я теперь чувствую его. Оно здесь. Не в углу больше.

Оно внутри меня.

Сначала пальцы неметь начали. Потом в зеркале увидел — зрачки у меня стали. большие и черные, на весь глаз. И голос меняется. Я вчера хотел с соседом поздороваться, а вместо «привет» какое-то шипение вырвалось.

Я теперь до конца понимаю, про что Танька перед смертью говорила. Она была не хозяйкой. Она была… вроде дома для этой дряни. Теперь его временная конура — это я.

Сижу вот, пишу это. А левая рука сама по себе дергается, по столу скребет. И в башке шепот: «Приведи… Приведи новую…».

Я знаю, что будет дальше. Я найду кого-нибудь. Какую-нибудь дуру, которая поверит в любовь с первого взгляда. И привяжу её. Красной ниткой, волосами, кровью.

Потому что — ОНО из меня по другому не уйдет.

Всё, не могу больше писать. Руку сводит.

ОНО всё настойчивее требует новый дом.

Я вытащил из рта слово. Нет, имя. Положил на камень. Имя вспыхнуло. Тут же потухло. Оно стало как уголь. Я не знал. Моё это имя. Может это имя тени.
Кто-то пришёл ещё. Не воин. Не тень. Мать? Друг? Тот, чей голос забывается. Он положил ладонь на мою голову. Ладонь тёплая.
Стало спокойно. Легко.

Маленькое поражение дня: Плечо ранено. Душа гуляет во сне. Я узнал имя тени. Пока держусь