Ужасные кадры передающие правду войны. У Булата Сайфуллина в повести Любовь материнская описывается такой эпизод рукопашной нашего бойца с немцем. Очень похоже. Вот почитайте.
Немецкие автоматчики уже довольно близко подползли и, чтобы остановить их, Фуад кинул перед ними пару гранат. Но сзади на них напирали другие. Рядом раздался взрыв «лимонки» и несколько осколков вскользь «чикнули» ему по каске. Федя стоял ближе к взрыву, как бы прикрывая его собой, и осколки попали ему в руку и разбили плечо. Он сполз вниз, прижимая окровавленную руку к животу. Пулемёт замолчал. Почувствовав это, немцы тут же поднялись и бросились к окопам. И до них уже оставалось чуть-чуть, всего пару десятков шагов. Фуад бросился к пулемёту, обеими руками схватил ручки пулемёта и с сумасшедшим криком путника, сорвавшегося в бездонную горную пропасть, нажал на гашетку.
— А-а-а-э-а-э-а-а! — истерично орал он, поливая свинцом наступающего врага. — Э-а-а-э-а-э-а-а! — бешено строчил он налево и направо.
Это был крик сумасшедшего человека, иногда переходивший то в визг, то в бешеный вой. Безысходный крик цепляющегося за спасительную соломинку утопающего человека. Крик дикаря или животного, пытающегося своими агрессивными звуками напугать противника. И ценой промедления каждой секунды или неверного шага — была его жизнь. Которую те, что сейчас уже подползали, хотели незаконно отобрать, не обращая внимания ни на какие правила морали, гуманности и человечности.
Враг подползал и был уже и впереди, и слева, и справа. Стальной щит пулемёта принял на себя две автоматные очереди и отозвался лязгающим металлических звуком. Упавшая справа граната взрывной волной развалила сложенную каменную стенку и подняла облако пыли перед окопами.
— И здесь пронесло, — мелькнуло у него в голове.
Но в это время, неожиданно для него, замолк пулемёт. Пулемётная лента с пустыми гнёздами для патронов повисла, а автоматчики были уже так близко, что времени на перезарядку просто не оставалось. Фуад судорожно схватил винтовку. Но не успел он её даже выставить и направить вперёд, как на него сильным ударом сверху упало что-то тяжёлое. Он опрокинулся на спину и инстинктивно стал цепляться руками за это неизвестное. Широкоплечий и небритый русый немец сидел на нём верхом и пытался заломать ему руки, чтобы ударить десантным ножом. Немец был гораздо крупнее и сильнее его, а теснота траншеи не позволяла свалить его на бок. Ослабевая от его напора и задыхаясь от придавленной груди, он продолжал цепляться за руки немца.
— Фе-дя, Федя-я-я!.. — извивался он под тяжёлым немцем, сидящим на его груди. — Федя-я! — истошно орал он, зовя на помощь.
Ему удалось схватиться за запястье правой руки фашиста, в которой тот держал нож, а другая рука уже так ослабла, что не в силах была сопротивляться и сама опустилась вниз. Здоровяк освободившейся рукой стал наносить ему беспорядочные удары в челюсть, в нос, по голове. Но в это время опустившаяся рука Фуада сама, каким-то бессознательным движением, нырнула в голенище, выхватила оттуда наган и приставила его немцу в бок. Раздался глухой выстрел и здоровяк опрокинулся ему на лицо, испуская последние отголоски дыхания.
Фуад лежал и пытался хоть немного освободиться, чтобы поглубже вдохнуть живительного воздуха. Его руки были такими бессильными, что казались ему руками младенца. Они просто не слушались его. В них не было никакой жизненной силы, чтобы как-то спихнуть этого борова с себя. Щипало глаза. Лицо заливало потом и тёплой кровью убитого немца, сердце клокотало от переизбытка адреналина, руки дрожали в какой-то предсмертной агонии, а он всё никак не мог отдышаться, и очень хотелось пить. С трудом, теряя силы, он выполз из-под убитого здоровяка в узкой траншее. Со стеклянными, широко раскрытыми глазами, схватил автомат фрица и ничего не понимая, стал палить — лишь бы вперёд. Одна за другой из его автомата вылетали очереди, а он на вытянутых руках, словно косой на лугу, водил его стволом то влево, то вправо.
