Коммунистическая система труда - это где каждый в ответе за общий труд и каждый принимает участие в принятии решений, а руководители обязаны подчиняться решению большинства, и лишь работают руководителями а не самодурствуют и плодят отдельный класс элиты? А в совхозе Грудинина было не так?
Увидел в сетях, что вчера великому режиссёру и актёру было бы 105 лет и вспомнились воспоминания Г.Даниелиа у которого Бандарчук играл в практически дебютном фильме "Серёжа" -
" ...В фильме «Тарас Шевченко» Бондарчук сыграл главную роль. Фильм имел большой успех. А сам Бондарчук тогда разошелся с первой женой, жить ему было негде и он ночевал на сцене Театра киноактера.
Как-то утром зовут его в кабинет директора к телефону.
— Здравствуй, Бондарчук, — сказал голос в трубке. — Пол-литра поставишь?
— А кто это?
— Василий Сталин беспокоит.
— Здравствуйте. Поставлю... А за что?
— Приходи к шести в «Арагви», узнаешь за что.
Бондарчук не очень-то поверил, что звонил сам сын Сталина, — скорее, это был чей-то розыгрыш, но в «Арагви» на всякий случай пошел.
Его встретили у входа и проводили в отдельный кабинет, где действительно сидели сын Сталина Василий и известный футболист Всеволод Бобров. Василий Сталин положил перед Бондарчуком журнал «Огонек» с портретом Бондарчука в роли Шевченко на обложке. Под портретом — подпись: «Заслуженный деятель искусств РСФСР Сергей Федорович Бондарчук». «Заслуженный деятель» зачеркнуто ручкой, а сверху написано: «Народный артист СССР» и подпись — «И. Сталин».
Пол-литра Бондарчук поставил, — он еще не знал, сколько неприятностей его ждет из-за этой поправки. По правилам, «народного СССР» давали только после «народного РСФСР», а «народного РСФСР» — только после «заслуженного РСФСР». То есть раньше пятидесяти никто этого звания не получал. А Бондарчук «народного СССР» получил сразу, и совсем молодым — ему не было и тридцати. И сразу завистники (а таких всегда было немало) его возненавидели. До перестройки ненавидели тайно, а после перестройки — явно..."
ГГШ.Данелиа "Безбилетный пассажир".
Это правда, что Иван Никифорович Худенко - инноватор, который снизил себестоимость центнера зерна с 6 рублей до 60 копеек?
Жил-был в 60-х годах в Советском Союзе один ветеран советско-финской и Великой Отечественной войны с простым русским именем Иван Никифорович Худенко. Ну, тогда большинство мужчин были ветеранами и поэтому какого-то особого своего положения Иван не ощущал. Работал он после войны на селе. Люди его уважали за рабочую смекалку и справедливость и поэтому вскоре выбрали председателем колхоза. А потом и в высших администрациях заметили этого толкового председателя и стали его повышать по служебной линии.
Иван Никифорович Худенко. Кадр из документального фильма «Игра без правил, или Эксперимент в Акчи»
И так получилось, что со временем, благодаря своему таланту умного и справедливого руководителя, Иван Никифорович занял высокую должность в министерстве сельского хозяйства одной из республик СССР. Но при этом не отсиживался в тёплом кабинете, а на практике внедрял свои методы руководства колхозами и совхозами уже в более глобальном масштабе. Причём Иван Никифорович так хорошо взялся, что добился 20-ти кратного(!) повышения производительности труда.
Например, в начале 1960-х Ивану дали в экспериментальное управление многоотраслевой совхоз «Илийский» Алма-Атинской области. Он сократил количество управляющих со 132 до 2 человек. И за первый же год производство зерна в этом совхозе выросло в 2,9 раза. А прибыль на одного работающего — в семь раз, а себестоимость центнера зерна упала с 5–7 рублей до 63 копеек. Производительность работника в механизированных звеньях за год увеличилась почти в 20 раз. Начальник звена получал 350 рублей в месяц, его механизаторы по 330 рублей. А тем временем в других сельских хозяйствах СССР и 100 рублей считались хорошим месячным доходом.
Это был экономический прорыв. Даже сняли документальный фильм "Человек на земле" про Ивана Никифоровича Худенко. Казалось бы, чего ещё надо всесоюзным властям? Бери и внедряй во всей нашей огромной стране! Но, когда Леониду Ильичу Брежневу рассказали о талантливом хозяйственнике, то он послушал внимательно о методике хозрасчёта и сказал шмакая губами: "Это преждевременно..." И в самом деле, если подумать, а как же тогда руководящая роль коммунистической партии? Нахрена тогда нужны коммунисты? Запретить и наказать! А то ишь ты, самый умный нашёлся.
В 1970 году эксперимент был закрыт, причем самым варварским способом. Все было похоже на разбойное нападение. В середине дня наряд конной милиции окружил завод по производству травяной муки. Людей в буквальном смысле слова стаскивали с тракторов, отгоняли от работавших на заводе агрегатов. Со стороны могло показаться, что идет облава на крупных преступников. Совхоз закрыли в разгар сезона, не заплатив рабочим денег и не вернув сделанных ими капиталовложений.
Худенко и его команда три года боролись за своё дело, ходили по кабинетам и редакциям газет. «Поймали» новаторов на глупости. Устав бороться за идею, Иван Никифорович попытался вернуть людям хотя бы свои кровные, заработанные в совхозе деньги. Составив иск в суд, экономист скрепил документ печатью не существовавшего уже предприятия. Это и стало формальным поводом обвинить Худенко и его партнеров в попытке хищения госсобственности.
Суд отказался рассматривать иск к Министерству сельского хозяйства Казахской ССР о выплате рабочим фактически заработанных ими денег. В августе 1972 года Министерство юстиции СССР по жалобе Худенко дало указание принять этот иск к рассмотрению, и народный суд Советского района Алма-Аты удовлетворил его. Но прокуратура Казахской ССР опротестовала это решение, а также возбудила уголовное дело против Худенко и его заместителя Владислава Филатова по обвинению в покушении на хищение государственных средств.
28 августа 1973 года Алма-Атинский городской суд признал Худенко и Филатова виновными в покушении на хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах, а также в самовольном присвоение звания или власти должностного лица и подделке документов и приговорил Худенко к 6 годам, а Филатова — к 4 годам лишения свободы. 12 ноября 1974 года Худенко умер в тюремной больнице.
А СССР упустил свой очередной шанс повсеместно внедрить удачный экономический эксперимент. Ну и снова пошло всё своим чередом. Медленно, но верно социалистическая экономика снова покатилась к своему краху.
Ещё до армии в изостудии сменился руководитель. Стал преподаватель открывшегося в городе художественно-графического факультета педагогического института им. Герцена Дудин Иван Васильевич. Он рассказал о только что появившемся факультете и посоветовал поступать. «За вас слово замолвлю». Я и решил поступать на художественно-графический факультет. Нашёл условия приёма и стал готовиться по иностранному языку и сочинению в общеобразовательной школе. Получив вызов, с этюдником, балеткой (маленький чемоданчик) и бушлатом отправился в Ленинград. Почувствовал свободу, мир вокруг стал шире. Полная свобода зависела от меня. Во что бы то ни стало нужно поступить. Иду по городу, смотрю, что изменилось. Уходил в армию - мост Александра Невского начинали строить, вернулся - мост построен. Скульптуры на Невском, как старые знакомые, приветствуют меня. Со стороны Мойки через главные ворота захожу на территорию института, и меня как жаром обдало. Вокруг памятника Ушинскому стоят одни девчата. За три года я видел только парней.
Служившие со мной девчата носили военную форму, и отношение к ним было деловое. Почему-то мне стало стыдно дальше идти. Назад? А куда? Переборол себя, направился на факультет. Вижу, там ходят тоже служивые. Половина присутствующих - парни. Стало легче. За столом принимала документы чернявая, с симпатичным лицом девушка, лаборантка с кафедры рисунка. Передо мной стоял заочник и перечислял предметы, которые он сдал. От его перечня у меня подкосились ноги.
Математика устно, математика письменно, физика и так далее. Всего семь предметов. А я готовил иностранный язык. Не знал об изменении условий приёма. Сразу же представилась армия, ребята моего отделения. Желающих учиться было много. Отпустили меня. Если не поступлю, будет стыдно перед ними. Передо мной внезапно возникла огромная стена. Как перелезть? Подхожу к девушке, объясняю своё положение.
- Мне нужно поступить. Что делать?Где найти преподавателя Дудина?
- Преподаватель уже не работает. Попытайся всё-таки сдавать экзамены, только не снимай военную форму (целый год носил военную форму, и на занятия и на работу, пока не заработал на гражданскую одежду).
Отправился в Колпино к Володе Гринику. Меня встретила его мама.
- Володя тоже должен приехать.
И через час или два появляется Володя. Он поступает в тот же институт, только на исторический факультет. Я безмерно благодарен и Володе, и его добрым родителям. Они создали все условия для моей подготовки. Сказалась и армейская закалка. Распорядок дня был прост. С семи утра до десяти вечера изучение материала. Отдых только при приёме пищи. В десять вечера шёл на реку Ижору, холодная вода снимала усталость. В одиннадцать вечера отбой. И так до экзаменов каждый день. Володя мне доставал вспомогательный материал по математике, физике, литературе. Я заучивал многоэтажные формулы по тригонометрии, решал многочисленные задачи. Невидимая стена, стоящая передо мной до экзаменов, исчезла. Сдал все экзамены. На собеседовании декан сказал, что стипендии и общежития не будет.
- Что буду делать? - думаю я, - возможно, он проверяет меня, и я ответил, что у меня всё есть, ничего не надо. Он дал заключение, что принят. При выходе от декана ко мне подходит неизвестный парень, спросил, поступил ли я. Ответил утвердительно.
- Тогда пойдём со мной, по дороге расскажу куда.
Теперь мне было всё равно куда идти. Вышли на улицу, прошли по территории института. Он действительно рассказал, куда мы идём, что нас ждёт руководитель академического хора. Когда мы поднялись на второй этаж, я увидел перед актовым залом в безлюдном огромном вестибюле одиноко сидящего за роялем человека. Я сдал ему ещё один экзамен «по пению» и получил две четвёрки. Так я стал ещё и участником хора. Занятия проходили по семь часов в неделю. Мне нравилось, тем более, что раньше пел в школьном хоре. Но, когда занятия в хоре стали совпадать с набросками с обнажённой натуры, к сожалению, пришлось хор бросить. Считаю полезным для студентов начинать учебный год с работы в совхозе. Кроме помощи совхозу, мы знакомились. Там же создавался дружный студенческий коллектив с необходимыми положительными качествами. Впоследствии при необходимости оказывалась взаимопомощь.
Мы совместно ходили на этюды, в выходные дни с палаткой ездили в укромные уголки Ленинградской области (побережье Ладожского озера, Шапки, Пятнадцатый километр и др.) Начались занятия. Стал думать о работе. Старшекурсники посоветовали мне устроиться дворником на территории института. Будет и жильё рядом, и деньги. Начальник ЖКХ предварительно обругал тех студентов, которые работали до меня, что они ленивые. Но видя меня в военной форме, принял. Поселился в рабочее общежитие в большой комнате с окнами на Казанский собор. Из окна видна часть Невского проспекта, Дом книги, памятники Кутузову, Барклаю де Толли. В комнате жили студенты с разных факультетов, больше со спортивного и физического, которые работали в институте вахтёрами, уборщиками и т.д. Каждый обладал какой-то особенностью. Физик Вася Полевиков, полный и ленивый, насколько помню, он всё время спал. Но он помогал всем нам успешно сдавать экзамены. Когда ктото шёл на экзамен, Вася медленно поднимался, просил «копеечку» и кидал её наудачу в форточку, в сторону Казанского собора и Плехановой (Казанской) улицы. После брошенной «копеечки» мы уверенно шли на экзамен и хорошо сдавали. А Вася ложился снова в койку.
А ещё у Васи было хобби. Имея нежное круглое лицо, Вася надевал женскую шубу, головной убор и выходил к Казанскому собору «клеить» парней. От девушки его невозможно было отличить. Разве только обувь. Да на неё никто не смотрел. Возвратившись, нам рассказывал о впечатлениях своего похода. Над его головой висело радио. Иногда он его включал. Не забыть, как однажды Вася включил, а из радио прозвучало слово «дурак», и тут же выключил. Больше Вася радио не включал. Странное и редкое совпадение. Видимо, передавали спектакль. Спортсмен Сергей Крючек, поднимаясь, медленно потягивался и всегда говорил: «Нет здоровья». Думал, и правда. И вдруг по радио слышу, что на первенство Ленинграда Сергей Крючек занял третье место на дистанции восемьсот метров. Видел его на стадионе во время забега, где Сергей бежал метров на пятнадцать впереди основной группы. Рядом со мной была койка студента со спортивного факультета Толика Пинчукова, тоже поступил в институт после армии. Служил на самой южной точке страны в г. Кушка. Через полвека он находит меня по интернету и совсем недавно, неожиданно для меня, получаю звонок от него. Распределялся он в Колтуши под Ленинградом учителем физкультуры. Сейчас живёт в Украине. С удовольствием общаемся по интернету, поздравляем друг друга с праздниками. Работа дворником занимала у меня только утреннее время. До восьми утра работал, потом на кухне готовил завтрак, в девять бежал в фундаментальную библиотеку, законспектировать классиков для выступления на семинарах, и в девять сорок пять на занятия. Хорошо, что всё было рядом. Бывало, сидишь на лекции, внимание переключается на общежитие. Думаю, а выключил я газ? У меня там кастрюлька с картошкой стояла. Начинаю ёрзать на стуле, нетерпеливо ждать окончания лекции. На перемене бегом в общежитие. Иногда кто-то выключит газ и спасёт картошку, а было и так, что, прибегая, видел полностью до белизны выгоревшую алюминиевую кастрюлю.
Вспоминается забавный случай. Мы с Шершнёвым Жорой утром на работу вставали рано и старались с вечера раньше лечь. А тут ребята увлеклись гирей, и мы решили взять одеяло с подушкой и идти на крышу. У библиотеки стояли строительные леса. По ним поднялись на крышу и с сопровождающим металлическим грохотом направились к первому корпусу, а там на самом верху находилась ровная деревянная площадка. Возможно, с неё студенты наблюдали за звёздами. Мы, лёжа, тоже смотрели на звёзды и под звуки ночного города засыпали.
Как-то летом мы с женой Валентиной только что вернулись с моря, с Лермонтово. Неожиданно на пороге нашего дома в Краснодаре появляется Жора. Он рассчитывал вместе со мной поехать на Чёрное море. Ничего не поделать. Нужно составить ему кампанию, и мы на электричке доехали до Туапсе. Там на пляже отдыхающих было много. Жаркий день. Нам показалось скучным сидеть на одном месте, и мы решили раздеться до плавок и с рюкзаками на спине идти по берегу в сторону Джубги. По пути собирали обработанные морем деревянные ветки, корни. Мне попался корень, похожий на чёртика. С ним пошли дальше. Впереди перекрыла пляж скала, уходящая в море. Между скалой и основным массивом горы находилась узкая щель. Пройти через неё не решились, чтобы в ней не застрять. Чёртика я не выпускаю из рук. Понаблюдали за дном моря у основания скалы. При маленькой волне можно очень быстро проскочить опасное место.
Жора дождался самой маленькой волны и мгновенно проскочил. Я последовал за ним, но… Моя нога от сильного толчка поскользнулась, и через секунду мощная волна сбила меня с ног, потащила, как добычу, в море. Почувствовал, что, намокая, рюкзак всё сильнее прижимался к моему телу. А в нём одежда, одеяло, продукты. Попытался освободиться от него. Не получилось. Снова меня волна кинула на скалу. Уцепился руками за выступ в скале, сопротивляясь отходящейволне. Следующая волна меня с лёгкостью приподняла и снова унесла в море. Так я оказался во власти моря. Один за другим покидали меня босоножки, сопротивляться бесполезно. Я выставил вперёд руки, чтобы не удариться головой. Вдали на берегу вижу стоящих Жору и какого-то мужчину. Они смотрят на меня, но никаких даже попыток оказать помощь не предпринимают. Ведь у Жоры в рюкзаке были ласты. Но он, видимо, забыл о них. Из такого положения выбираться нужно самому. Сконцентрировался и при малой волне с силой оттолкнулся от дна моря, взлетев в сторону тихой воды.
Выбрался на берег. У меня ноги в синяках, дрожат. На пляже нашли банные тапочки, но в них в Краснодар не поедешь. Перелезли через гору искать босоножки. Море выкинуло только один босоножек. И дальше удивительно, но факт. Вышли на асфальтированную дорогу, несколько метров прошли и видим на дороге лежит связанная пара босоножек такого цвета, как у меня, только других. На опухшие ноги они не лезли. Их надел Жора, а мне дал свои. В них я добрался до Краснодара.
Учиться мне нравилось. Довольно серьёзным предметом была начертательная геометрия с теориями отражения и теней. По начертательной геометрии вступил в студенческое научное общество (СНО). Работал над темой, даже выступал с докладом, но серьёзного отношения к ней не получилось. Нужно было больше совершенствоваться в изобразительном искусстве. Начал посещать дополнительные занятия по рисунку, живописи. И этого было мало. Узнав, что в академии есть рисовальные классы, написал туда заявление. Когда я объяснил декану графического факультета Академии, что не могу предоставить справку с места работы, так как занимаюсь на худграфе.
Декан сказал, что он знаком с моими преподавателями и что большего здесь я ничего не узнаю. - Работай больше сам.
Сначала был расстроен. На стенах его кабинета висели рисунки гипсовых голов с иллюзорной проработкой до такой степени, что была изображена каждая царапина. После института я понял, что для искусства это совершенно не нужно. Действительно, при создании художественно-графического факультета были преподаватели, перешедшие с Академии художеств и Высшего художественно-промышленного училища им. В. Мухиной. Они же и занимались организацией факультета. Одним из них был профессор А. Павлов, принимавший меня на вступительных экзаменах. Увидев мой рисунок, сказал, что будет хорошая оценка и можно не приходить следующий раз для продолжения, а готовить другие предметы.
В 2022 году иду по длинному коридору Академии художеств на графический факультет посмотреть пленэрную выставку студенческих работ по Чечне. На стене висят портреты преподавателей. Было очень приятно увидеть знакомое лицо нашего профессора Павлова. Как-то старшекурснику я сказал, что его группе повезло. Ведёт группу профессор Павлов. Тот мне ответил: «Ты не смотри на звания, смотри на отношение преподавателя к студентам, на его умение учить». Действительно, я занимался почти у всех работающих тогда преподавателей и убедился в правоте слов студента. Тёплые слова могу сказать о преподавателе рисунка Сергеевой Людмиле Афанасьевне. Она как бы растворялась в нас. Учила нас не просто срисовывать с натуры, а видеть связь частей головы между собой, искать движение изображаемого. Чувствовалось, что она основывалась на достижениях художников Возрождения, особенно Рафаэля. Неравнодушна была к творчеству Сезана. С такой нежностью произносила: «Милый мой Сезан». А когда я показывал преподавателю Лаврентьеву свои эрмитажные копии, подошла к нам Людмила Афанасьевна, посмотрела на них и сказала: «Вот откуда берутся заумные художники».
Скульптуру у нас вёл скульптор Макушин. Вспоминается урок композиции, на котором преподаватель пластилином заделывал углубления в моей работе из трёх фигурной группы шахтёров. Из отдельно рядом сидящих шахтёров появлялась цельность, монолитность скульптуры. Этот урок я использую в живописи. Фигуры объединяю в тоне, цвете, ищу сочетание пятен и стремлюсь к удачному расположению их на холсте. Были и другие преподаватели. Один на мой вопрос ответил, что я много хочу, что сами преподаватели этого не знают. Заведующий кафедрой рисунка Канеев Михаил Александрович мне казался самым опытным художником на факультете. Я знаком был с некоторыми его картинами, рисунками, выполненными фломастером. У меня появилось желание показать ему свои эрмитажные копии в надежде, что он что-то добавит к моим знаниям.
Увидев мои копии, он посоветовал так работать, чтобы меня признали при жизни. - Больше пиши цветы. Особое внимание на моё изучение искусства оказал Лаврентьев Ярослав Яковлевич, работающий на вечернем отделении. А я посещал и вечернее отделение. Помню, как в пустой, проходной аудитории рисовал маску льва. Для передачи большего объёма маску делил на плоскости. Мимо проходил Лаврентьев, остановился возле меня, долго молчаливо смотрел на мой рисунок и предложил активней провести две линии на фоне маски, а на морде льва наклонную линию и спросил, что получилось. На рисунке фон ушёл вглубь, а морда льва вылезла вперёд. Я несколько дней сидел над рисунком и не мог этого добиться, а он тремя линиями передал объём. С тех пор давал мне задания тремя линиями передать основу картины. Можно изобразить наклон головы вправо или влево, но как показать наклон головы на нас. Для него было просто. На одном моём рисунке он провёл линию, и голова наклонилась на зрителя.
Посоветовал рисовать гипсы в отделе слепков Академии художеств. Мне дали разрешение, и под аккомпанемент надоедливо гудящих ламп дневного света я выбирал более понравившиеся скульптуры, рисовал и приносил на консультацию Лаврентьеву. По его предложению копировал в Эрмитаже эскизы Рубенса, картины Ван Дейка.
Копирование заключалось не в срисовывании, а в разборе произведения, в поисках ответов на вопросы «как?» и «почему?» Лаврентьев проводил вечерами наброски с обнажённой натуры. Постановки ставил в классических позах с выразительными движениями. Под его влиянием качественно менялись мои учебные работы у других преподавателей. В результате стал получать повышенную стипендию. Разбором произведений старых мастеров так увлёкся, что свои работы казались очень слабыми. Хотелось только копировать, а не развивать своё творчество. Тогда решил оставить копии и серьёзно заняться живописью. Пусть будут работы слабые, но мои, где есть беспредельные возможности в совершенствовании. До сих пор стремлюсь к дальнейшему своему развитию и чувствую себя на пути к этой цели.
Иногда всплывают в памяти слова Сальвадора Дали: «Художник, не бойся совершенства. Ты его никогда не достигнешь».
На первом курсе мы с Валентиной (будущей женой) ездили в Вологодскую область, город Кириллов и Ферапонтово. Внутри церкви Ферапонтова монастыря стояли леса. Реставрировались фрески. Мы лазили по ним и близко рассматривали фрески Дионисия. Он с сыновьями, возможно, также лазил, и по таким же лесам, расписывая стены храма. Возвращались из Ферапонтова в Кириллов пешком (двадцать километров). Дорогу недавно отсыпали, и на ней очень много было разноцветных камушков. Каждый цвет имел несколько оттенков. Цвета совпадали с цветами фресок. Дионисий такие камушки брал на берегу озера, перетирал их и делал фреску. Сохранилась ступка. По фактуре камешки были похожи на кирпич. Ими можно было рисовать. Мы насобирали этих камушков и при помощи их сделали на факультете отчёт о поездке.
На каникулах приезжал к маме, на Возы. Не забываются зимние поездки. Зима в Курской области совсем не такая, как в Ленинградской. Больше яркого солнца. Снег на морозе искрится и скрипит. Частные дома утопали в снегу. От них ровными столбами поднимался светлый дым. Люди тоже отличались одеждой, поведением. Вокруг было тихо и красиво. Из Курска к Возам с особым волнением добирался на пригородном поезде. Раньше его называли рабочим. Зная, что я приеду, но не зная, в какой день, мама ежедневно выходила на улицу, к калитке и наблюдала за вышедшими с поезда людьми.
Встретив, она мне говорила, что сейчас зарежет петушка и сварит супчик. Я просил из-за меня никого не надо резать. - Есть не буду. Она всё тихо сделает и подаёт мне горячий, душистый супчик. Он настолько завораживающее пах, что меня тянуло к нему. Я ел. С грустью вспоминаю предновогодний день. Решил принести ёлочную ветку, для запаха хвои в избе. Высокие старые ёлки росли в посадках вдоль железной дороги. От посадки начиналось поле и в дымке исчезало. Было очень пасмурно. Стоял маленький морозец. Свинцового цвета небо сливалось со снегом. От доносившегося со стороны поля тихого звука увидел одиноко, медленно движущуюся по дороге в поле метров триста от меня бортовую машину. Машина двигалась со стороны Понырей, приближаясь к моей станции. На ней стояли люди с открытыми головами. Словно удар ощутил в тот момент. Афганистан. Потом мимо нашего двора прошла местная администрация к дому погибшего. А когда я уезжал, на вокзале увидел его родителей. На круглом лице заплаканные глаза молодой мамы отпечатались в моей памяти надолго. Мне показалась, она чем-то похожей на «Кающуюся Магдалину» Тициана.
Моя мама однажды спросила своего отца: «Папо, чего Вы такой грустный?» (раньше в Украине называли своих родителей на Вы).
Дед ответил: «Чему радоваться? Вы молодые, у вас есть цель в жизни. А у нас с бабкой что? Было бы только здоровье».
В своё девяностолетие дед решил съездить к родственникам в Мелитополь. Я его сопровождал. Бабушка Клава предложила мне поехать на Азовское море в Кирилловку. Посадила в такси, и где-то через час с небольшим оказался на берегу моря. Плавал, прыгал на волнах, а на берегу, под привязанной к палочкам простынёй, делал наброски с отдыхающих. Первую ночь провёл в скирду, что был в двух километрах от пляжа. Остальные ночи спал прямо на берегу так, чтобы волной не смыло. Когда подошло время уезжать, оказалось, что на автобус надо брать билеты за неделю. Посоветовали пойти в аэропорт.
Из Кирилловки в Мелитополь летал самолёт. До вечера несколько человек ожидали самолёт, но он не прилетел. Причиной оказался День авиации. Что делать? Если я завтра не приеду, родственники будут переживать и думать, что что-то случилось. А тут уже солнце касается горизонта. Расстояние семьдесят километров. Воевавшие знакомые говорили, что во время войны в сутки они проходили такое расстояние. Ничего не оставалось, как использовать возможность проверить себя, пойти пешком. В полной темноте южной ночи отправился по единственной дороге. На пути встречались деревни. В одной люди шли в кино, в другой - возвращались из кино. Хотелось пить. Изредка доставал из рюкзака и откусывал большое яблоко и снова клал его в рюкзак. Оставил позади не один десяток километров, вдруг вижу у столба с фонарём бензовоз с открытым капотом.
Три человека возятся с двигателем. Подхожу, прошу пить. Воды у них не оказалось. В бензовозе они возили солярку, потом техническую воду. Один из них взял ведро и полез наверх проверить, может что-то осталось. Загремело об днище ведро, послышался плеск воды. В ведре воды было где-то примерно четвёртая его часть. Человек вначале отпил сам, чтобы я не боялся отравления. Эта вода для меня казалась лучшим напитком, какой я когда-либо пил. На их вопрос я ответил, что иду с моря. - Мы туда на машине не ездим. Далеко. Начинало светать. Впереди показалась автомобильная трасса Симферополь - Москва с быстро движущимися огоньками. Меня тянуло ко сну. Решил тут же на обочине прилечь. Стал снимать ботинки, не снимаются. В пути резиновая подошва стерлась, а железные гвозди впились в пятку. Рюкзак положил под голову и отключился. Не знаю, сколько бы спал, если бы не мотоцикл, с рёвом пронёсшийся мимо моего уха. Было уже светло. Попробовал надеть обувь. Нога опухла и не лезла в ботинок. Я связал шнурки и повесил ботинки на плечо сверху этюдника и босой отправился дальше. На перекрёстке находилась заправочная станция. В открытый кузов грузовой машины садились женщины с ближнего селения. Залез и я. Машина въехала в город и у бабушкиного дома высадила меня. Бабушка Клава накормила украинским вкусным борщом и уложила спать. А я ведь рассчитывал день плескаться в море, ночь идти в Мелитополь и следующий день погулять по городу. Дед торопился домой. С бабушкой он не разлучался никогда, а тут уехал на целую долгую неделю, повторяя: «Как там бабка будет одна?»
Снова институт. В программу входила летняя практика воспитателями в пионерских лагерях. В профсоюзе Краснодара нам предложили Анапу. Вдоль побережья Чёрного моря тянулся длинный Пионерский проспект, по обе стороны которого шли вереницы пионерских лагерей. Знакомство с работой в пионерском лагере началось в «Нефтянике», расположенном непосредственно рядом с пляжем. В моём отряде дети 13-14 лет. Жили в огромном шатре. Рядом пляж, море. День начинался с зарядки у моря под баян. Потом дети с визгом и брызгами бежали в море. Незабываемое чувство испытывали мы в тот момент. В тихий час некоторые ребята не хотели спать, в кровать под одеяло чтото подкладывали, чтобы казался лежащий человек, и убегали на пляж. «Ненадёжных» ребят я знал и всегда проверял. На месте нет. Иду на пляж. Увидев меня, заскакивали в раздевалку. Они, как страусы, головы спрятали, а ноги видны, да и много ног в одной раздевалке.
Вспоминается случай в столовой. Свой отряд привёл в столовую, сели за столики. За чем-то пошёл на кухню. Посмотрел вверх на чердак, там дымоход с большим отверстием, а в нём сплошное пламя. Мимо кухни идёт начальник лагеря. Ему спокойно говорю, точнее спрашиваю: «А что там, пламя?» и показываю.
«Пожар!!!» - во всю мочь закричал начальник. «Выводите детей!» Детей вывели, и мы с физруком погасили огонь. Физрук на чердак подавал вёдра с водой, а я лил её на огонь. Со своим отрядом выезжал на специально подготовленный полигон, для отработки действий детей по гражданской обороне. Были там и окопы, и взрывы, и носилки. Нам объяснили наши действия. Военная обстановка. Двое несут раненого на носилках. В стороне раздаётся взрыв. Ребята, несущие раненого, откидывают его в сторону, а сами прыгают в окоп. Был тревожный случай в походе. На самом же деле мой отряд вывезли на автобусе в горы. На поляне рядом с дорогой поставили палатки. Разделили пополам отряд. Половина пошла по склону горы, в кустах собирать для костра ветки, другая готовила ужин.
Одна девочка, собирая ветки, посмотрела вниз, на море, потеряла сознание и покатилась, ударилась об дерево. Ребята, которые были с ней, принесли её к палатке. Стал вопрос, что делать? Проходящих машин не было. А уже стемнело. Южная ночь очень тёмная. Выход был один: срочно искать машину, а тут даже огней нигде не видно. Тогда я вышел на дорогу и в полной темноте побежал в сторону Анапы. Дороги не видно. Впереди чёрная стена. На повороте, когда сбиваешься с дороги, ощущается обочина. Не помню, сколько я бежал. Из-за горы показалось селение с огнями. Подбегая, спросил у гуляющих по дороге людей, где можно взять машину. Указали на автобазу. Побежал на проходную автобазы. «Ничего не получится. Водители расслабились. Трезвого водителя не найти. Сегодня же суббота». Объяснил дежурному ещё раз. Стали звонить. Нашли водителя и автобус. В Анапе врачи определили у девочки сотрясение мозга.
Работа в лагере нам нравилась. В дальнейшем после окончания института мы с Валентиной устраивались воспитателями, я ещё плавруком, в детские лагеря. Работая в другом лагере, в станице Благовещенской, на море ездили на автобусе на расстояние километра. Не забыть те волнующие минуты, когда, сев в автобус, дети своими звонкими голосами с таким азартом пели песни, что казалось, сам автобус, подпрыгивая на неровной дороге, пританцовывал.
Впервые я услышал песни: «три белых коня…» и «с чарами не справиться, весь ты будешь мой…» Особое чувство испытываешь, когда едешь с поющими детьми. Их звонкие голоса звучали слаженно и во всю силу. Необъяснимое приподнятое ощущение испытывал каждый из нас. Мы как бы растворялись в этих песнях и из открытых окон улетали далеко. Однажды автобус застрял в песке. Близко на пляже никого не было. Все вылезли из автобуса и стали его толкать. Внезапно раздался громкий смех. Посмотрели по сторонам, никого. Только над нами пролетела чайка. Оказалось, что она над нами смеялась. Существует такая порода смеющихся чаек. Их я ещё слышал, когда писал пейзаж. Стоял на таких открытых заросших мелкими кустарниками буграх, где люди не ходят, да и в такую жару, что все предпочитают находиться под навесом. Слышу, смеются люди и так близко. Несколько раз поворачивался. Не верил. Вокруг летали одни чайки. На втором курсе института у нас была практика в Литве, называлась производственной. Знакомились с искусством, посещали учебные заведения, мастерскую архитекторов в Вильнюсе и Каунасе. На Троицу просыпались рано и шли в костёл посмотреть процедуру про- ведения католического праздника.
Просто бродили по городу, наблюдая за городским оформлением. Побывали в Тракайском замке, Пирчуписе, десятом форте, бывшем концлагере. Сейчас там музей. В Каунасе всех нас покорил музей витража, находившийся в православной церкви. В полумраке на просвет причудливо сверкали толстые цветные куски стекла. Мастера, делавшие такое чудо, рассказали, как от незначительной доли градуса зависел цветовой ряд. Зрители любуются в основном красотой стекла, а не композицией. И пожаловались нам, что «имя» ставят художников, сделавших только эскиз. Мастеров стекла никто не знает. Слышал, что теперь ставят два имени: художника и мастера. B Каунасе ещё одна достопримечательность - музей чертей. Стали искать. В том месте, куда нас послали, у города два уровня. Внизу у артиллерийского музея послали наверх по длинной лестнице. Сверху снова вниз, и так несколько раз. Ребята молодые. Сначала поднимались, опускались быстро. Затем, уставшие, скорость сбавили. Некоторые встречные жестами показывали, что русского языка не понимают. Чувствовалось отношение к носителям русского языка не очень.
Оказался музей вверху, в маленькой квартире. Я представлял его значительно больше и интересней. В Вильнюсе жили в общежитии Академии художеств. Как-то со своим преподавателем сидим на лавочке у общежития и в полголоса разговариваем. В несколько метров от нас в общежитие идут местные парни, видимо, студенты старших курсов. Услышав русскую речь, один подходит к нам, приставил палец к губам и говорит:
«Ша, это вам Прибалтика».
А архитекторы закончили нашу встречу словами, что культура идёт с Запада. Сначала она их пройдёт, только потом доберётся до России. Отношение к нам было разное. Стоим в длинной очереди у автомата с водой. Замыкаем очередь. Услышав нашу русскую речь, впереди стоящая молодая женщина подошла к нам и пригласила встать впереди неё. Столовая. Мы брали суп, котлеты, а местные просят цеппилины. Когда мы взяли их и попробовали, понравились. Дальше их брали всегда. Заказывая суп, нам давали ещё картошку. Оказывается, в Литве в суп не кидают картошку, а дают отдельно. После третьего курса предстояла пленэрная практика на Северной части Урала, в Нижнем Тагиле. На окраине города выделялась небольшая гора, у подножия её стоял мрачный, черный демидовский завод. но он ещё работал. С горы видна панорама города вместе с этим заводом. Мы писали, делали зарисовки. А в самом центре города находился огромный металлургический комбинат, по периметру обнесённый кирпичным забором. Сразу, как только пройдёшь проходную завода, тебя обдаёт жаром и шум такой силы, что бесполезно с кем-то говорить. Надо кричать в ухо. На фоне раскалённого металла двигались люди. Их мы рисовали, сделали несколько акварельных этюдов, а в обеденное время вместе с ними обедали в заводской столовой.
После пяти дней работы на заводе по узкоколейке и пешком добрались до большого демидовского посёлка Черноисточинск. Расположен он на берегу озера Белое. По приданию, там Демидов отмывал золото. Сохранились старые дома, своеобразные дворы, ворота. И всё украшено резьбой. Ряд домов от фундамента до крыши в резьбе, такие же и ворота. Трубы на крышах с замысловатыми металлическими завершениями.
Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54
Город Бологое. Большой железнодорожный узел. Парк прибытия с московского направления. Грузовые поезда шли один за другим. Попал в бригаду коммунистического труда. Действительно, люди были в ней особенные, гордились этим званием. Стремились помогать друг другу, отличались от других культурой. Никогда не было того, что делали в других бригадах, когда подходили к грузину с бочками вина и требовали вино или угрожали отцепить вагон из состава. Найти причину отцепки в то время было легко. Работал боковым осмотрщиком вагонов, в моем распоряжении были два слесаря и смазчица. Работали по двенадцать часов. Сложно было ночью. С часу до двух ночи открывался буфет, где было первое, второе и третье. Бывало, возьмёшь всё это, поставишь на столик и только начнёшь есть, как по радио объявляют о прибытии следующего грузового поезда. Оставляешь еду на столе и бегом к поезду. Задерживать его нельзя. Нужно вовремя отчитаться об окончании осмотра. Снова бежишь в буфет. Неопытному осмотрщику первое время сложно было определить «заболевание» молчаливого вагона. «Диагноз» помогали ставить опытные слесаря. Ещё на занятиях в техникуме советовали: при появлении пара из буксы нужно открыть буксу и дотронуться рукой до шейки оси. Если рука температуру выдерживает, можно закрыть буксу и идти дальше. Если нет, нужно менять подшипник скольжения. А это связано с поднятием домкратом вагона. Мои руки нежные, и часто тепло шейки не выдерживали, в отличие от рук слесаря. Бывали случаи, когда слесаря, не желая выполнения мелкого ремонта, стирали мои меловые метки и проходили дальше. Постепенно приобретался опыт работы и взаимопонимание между нами. Меня поселили в молодёжное общежитие на станции Медведево на окраине
Бологово. Вокруг сосновый лес с озерами. Временами у меня были пробежки по лесной дороге. Один раз бегу, смотрю, как обычно, по сторонам. Дорога идёт вдоль озера. Сосны доходят до воды. Вдруг вижу на дереве тёмное пятно. Думаю, медведь. Перешёл на шаг. Поближе подошёл, присмотрелся - рыбак. Зачем-то залез на дерево и с него удочкой ловил рыбу. В первый день в Доме культуры нашёл изостудию. Она была закрыта. Летом студийцы сами писали этюды, но мне на вахте дали адрес руководителя студии. Человек добрый, увлечённый искусством. Он мне дал походный деревянный мольберт, небольшие грунтованные картонки для живописи, и мы с ним стали ходить на этюды. Большие холсты, ближе к квадратному формату, он записывал за один сеанс. Мне казалось, он сильно разбеливал. Узнав, что собираюсь в армию, чтобы годы не пропадали, посоветовал поступать учиться заочно и дал московский адрес. Вскоре были шумные проводы новобранцев. Гремела музыка. Разные мелодии сливались воедино, превращаясь в жуткий шум. От военкомата до перрона шла сплошная людская лавина. Призывники терялись среди родных и близких. Я там был один без провожающих. И только у вагона ко мне подошел однокурсник Коля Богданов, проводить меня. Он работал осмотрщиком в соседнем парке. Привезли нас в областной сборный пункт города Калинин (Тверь). Пол помещения, куда я зашёл, плотно «застелен» спящими призывниками. С трудом поставил ноги. Постепенно, раздвигая спящие тела, опустился на колени. Стал дальше уплотнять спящих, и сам принял горизонтальное положение.
В пути не говорили, куда мы едем. Только сообщили, что едем в самый зелёный город Сибири. Это был Омск. Наша воинская часть находилась в Чкаловском посёлке на окраине города. Нас «отсортировали». Оставили в городе тех, у которых было среднетехническое или незаконченное высшее образование. Несколько человек было со средним. Остальных отправили на точки по всей Западной Сибири от Караганды до Сургута. Наша рота связи считалась показательной. Поэтому муштра была постоянно. Отрабатывались каждые движения до автоматизма. Отбой вместо трёх минут требовали сорок пять секунд. Не успевающих наказывали. Солдаты заранее втыкали карандаш в петлю для пуговиц и крутили до тех пор, пока она не становилась свободной. Оставалось низ воротника растянуть, и пуговицы, как по команде, выскакивали из своих ячеек. Гимнастёрка на лету чётко складывалась сама и плавно опускалась на табуретку. Портянки ловко закручивались вокруг сапог. А сами быстро прыгали в койки. Если кто не успеет, поднимали всех, и по новой. Взбудораженные быстрым отбоем, несколько минут не могли заснуть. Шёпотом вспоминали немецкие слова (большинство до армии учили в школах немецкий язык) или подсчитывали, сколько метров за службу съедим селёдки. По соседству со мной - койки ребят из Уфы, оба Николая. Разговорились они, вспомнили гражданку, свою работу. Первый Николай работал плотником в небольшой организации. Второй - мастером в строительном участке, расположенном рядом. «Так это же я у тебя воровал доски?» - с улыбкой признался первый. Общий смех объединил их настроение. Насколько помню, я лежал на втором ярусе двух ярусных коек. По команде «Подъём» просыпался налету, резко опускался на голову солдата с нижней койки. Возмущения его не помню. Всё наше внимание было направлено на быстрое одевание, чтобы вовремя встать в строй.
Часто кто-то из молодых солдат, получив наказание, после отбоя при тусклом свете мыл пол. Я с волнением за ним наблюдал, и решил взять тему для композиции с этим солдатом. Коричневое поле холста. Слегка проступают силуэты коек, а почти в центре золотистоовальное светлое пятно. В нём босой, в брюках, в нижней белой рубашке, согнувшись, солдат тянет распластанную на полу мокрую тряпку. Изображённые в эскизах солдатские будни понравились преподавателю. Акцент был сделан на фигуре солдата. А когда перешёл к выполнению самой композиции, увлёкся деталями и потерял выразительность. В течение трёх лет перед глазами висел лозунг: «Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для рабочего дела». Подобные лозунги висели по всему периметру казармы. Никто из солдат в них не вникал. Много делалось для проверяющих. На протяжении всей службы по утрам на плацу проводился развод войск. Командир полка маленького роста с очень неприятным лицом, подполковник Гребнев, произносил речь, приводил страшные примеры происшествий в других частях, всех предупреждал, кого-то ругал, давал задания и под музыку духового оркестра поротно полк расходился по своим местам. И сейчас, когда слышу в исполнении духового оркестра «Прощание Славянки», вспоминаю армейские разводы войск, где в течение трёх лет шагал строевым под духовой оркестр. Когда Гребнев получил звание полковника, мы с нетерпением ждали появление его маленького в большой папахе. Через сутки заступали на боевое дежурство на командный пункт. Он находился в семи километрах от части, в большом деревянном одноэтажном доме. Радисты, видимо, были ценнее. Их возили в автобусе, нас же, планшетистов, в открытом фургоне.
В сильные морозы мы прижимались друг к другу и с песней добирались до места. Маршрут начинался с бетонки, на которую садились и поднимались почтовые самолёты. Охранник бегал с ракетницей по бетонке и стрелял в нашу сторону. Ракеты пролетали перед нашей машиной. К концу службы вдоль бетонки с одной и с другой стороны построили жилые дома. Дальше в наш маршрут входила другая бетонка от авиационного завода, в котором во время войны работал Туполев, а после и мой хороший знакомый врач и художник А.А. Бутюгов, мы с ним дружили много лет. Дальше через ряд стоящих Су-9 мы выезжали на дорогу, ведущую к командному пункту. Я был планшетистом. В обязанность входило принимать по телефону данные от оператора локационных станций и наносить на вертикальный во всю стену планшет с обратной стороны. И цифры писали в обратную сторону так, чтобы со стороны оперативного дежурного они нормально читались. Привыкали «неправильно» изображать цифры, а когда нужно было написать на конверте номер части, порой спрашивали друг друга, как пишется двойка. Тогда только входили электронные планшеты, но они ломались от неумелого обращения. Под нашим наблюдением находилось воздушное пространство Западной Сибири.
Кроме самолётов на карту наносили и приземляющихся космонавтов, с громадной скоростью появляющихся на экране локатора. Потом резкое торможение и аппарат зависал в одном месте, менялась только высота. Над Омском пролетали зарубежные воздушные шары. Их можно было обнаружить только визуально. Медленно летела белая точка на синем небе. Увидев её, мы бежали к оперативному дежурному докладывать. Лётчики и ракетчики были рядом. Однажды видел, как к воздушному шару направили Миг-17. При подлёте самолёта. шар поднимался, и снова самолёт делал большой круг, набирая высоту. Шар ещё поднимался выше. Так и не смог истребитель «истребить» пролетающий шар. Потом сообщили, что в районе Семипалатинска сбила его ракета. Воздушные шары запускали со стороны Норвегии. Иногда объявлялась тревога. Из домика, где отдыхали, бежим на командный пункт, на ходу натягивая на себя одежду.
У командного пункта стоит в тулупе часовой с карабином. В таком месте стоит, что его надо оббегать. Кто-то из бегущих решил пошутить и повалил часового на спину. Тот упал, а встать сам не смог. Тулуп такой тяжёлый и влажный, одевался на шинель и подходил на любой рост солдата. Вертелся, как жук, лежащий на спине кверху лапами. Ребята снова поставил его в прежнее положение. Мне нравилась суета, возможность побегать. Бегущий солдат воспринимается как спешащий выполнить чьё-то задание. Я бежал в одну сторону, разворачивался и бегом возвращался обратно. Совершенно иначе воспринимались учения, особенно на несколько дней. Сложно было ночью. Без сна и еды. Ребятам давали два часа отдохнуть, а мне нужно было за это время сделать отчёт о проделанном этапе учения. Склеить из нескольких частей карту и нанести маршруты самолётов с указанием высоты полёта, времени, ответов на запрос, а также нанести на карту имеющиеся локационные станции на «точках» и показать зоны обнаружения самолётов. Я разувался и ползал по карте на полу. Хотелось хотя бы сесть, но садиться нельзя было, иначе кружилась голова, и я терял сознание. Делал ошибки, лезвием, как учили в техникуме на черчении, срезал их. Торопился, чтобы хоть пятнадцать минут поспать. И только я заканчивал отчёт, как снова гудела сирена. Тревога. Ровно пятьдесят часов без сна напряжённой работы. Вернувшись в роту, шестнадцать часов проспал. Ребята разбудили на завтрак. Проснувшись, увидел на тумбочке ужин. Кто-то из них позаботился. На дежурстве с семи вечера до девяти утра солдаты были голодные и вынуждены иногда сами что-то искать. По два человека (один старослужащий и один молодой) ходили на колхозные поля или на дачи за картошкой и огурцами. На случай тревоги солдаты прикрывали отсутствующих. Вспоминается, как мы вдвоём с молодым солдатом при свете луны нашли огромное поле с огурцами и недалеко от дороги начали за пазуху их собирать. Вдруг вдалеке увидели стоящего всадника. Он заметил наши тёмные силуэты, направился по дороге в нашу сторону. Мы легли, плотно прижавшись к земле, размышляя о наших действиях на случай активности всадника. «Первым делом стаскиваем его с лошади…» Всадник остановился напротив нас. При полнолунии не видеть нас он не мог. Слишком близко были от дороги. После нескольких тихих минут, возможно, он вспомнил свою армейскую службу, всадник отправился обратно, а мы принесли огурцы к свежей сваренной картошке.
С появлением девчат в нашей роте, на ближние огороды сверхсрочников стали ходить и они. Командир роты возмущался, что на огородах следы от женских сапог. За планшетом на электроплитке или на улице на костре варили картошку. Для отвлечения оперативного дежурного посылали одного солдата, который знал интересные для капитана темы разговора: предстоящее повышение звания и радиотехника. И всё-таки, почувствовав запах картошки, вместо того, чтобы самому зайти за планшет и посмотреть, оперативный кулаком стучал по планшету и громко спрашивал: «Что вы там делаете?» Отношение оперативных дежурных к нам было достаточно хорошее, доброжелательное. Успех их работы полностью зависел от нас, от каждого солдата в отдельности. И мы к оперативным относились с уважением. Вспомнился забавный случай. Развалившись на стуле, в пустом помещении сидит капитан. Звонит телефон. Небрежно берёт телефонную трубку и протяжным голосом представляется. Вдруг как вскочит со ступа и по стойке «смирно» громко, четко отвечает: «Так точно, товарищ генерал!» Когда в воздухе спокойно, никакие данные о самолётах нам не поступали, занимались мы своими делами, порой с наушниками, а то и с двумя на голове. Я рисовал, ребята читали книги, Слава Баранов из присланных из Риги деталей собирал радиоприёмник, Володя Козырев мудрил над философией, готовясь поступать в университет. Его спутницей была книга «Анти-Дюринг». В одно время, кроме меня, ребята увлеклись изготовлением сувениров из плексигласа. Сувенир представлял собой самолёт Ту-104 с сопровождающими его истребителями. Делалось всё очень аккуратно. Получался сувенир прозрачным и сверкающим, как стекло.
Вспоминаю, как всё отделение шило себе зелёные плавки. Обычно ежедневно каждый солдат подшивал белые подворотнички. У каждого в пилотке была иголка, чёрная и белая нитки. А с какой стати плавки? Просто одному солдату захотелось сшить плавки, когда увидел у меня оставшиеся куски зелёной ткани от только что изготовленных стендов. Я выполнил просьбу всех солдат, раздал каждому по кусочку ткани, да и сам решил от них не отставать. Себе сшил. Плавки представляли собой узенькую полоску с застёжкой на боку.
В памяти оживает ещё один эпизод, когда на лужайке у казармы вокруг фанерного посылочного ящика солдаты моего отделения, сидя на траве, увлечённо пили куриные яйца. Это моя мама прислала в город Омск целую посылку яиц. Чтобы они не разбились и не потекли, она их пересыпала мукой. Командир роты капитан Козленко делал внезапные проверки наших рабочих мест на командном пункте, но всегда кто-то из роты предупреждал нас одним словом «едет». И мы готовились к встрече, с виду убирали всё, что не положено иметь. Прятали в висевший на стене между окнами ящик с телефонными аппаратами.
Капитан приезжал и начинал проверку с этого ящика. Чувствовалось, что ему тоже кто-то сообщал. Увидев мой альбом с рисункам, сказал: «Рисуешь ты хорошо, но служба есть служба. Командный пункт не место для рисования. Тебя нужно наказать. Вот тебе задание: вынести из здания двадцать вёдер воды». Это было единственное наказание за всю службу. Остальные были только поощрения.
На улице от штаба полка шла галерея больших портретов лучших людей части, среди них был мой портрет. Портреты, напоминающие портреты членов Политбюро в период праздников, были написаны маслом художником Андрющенко, выпускником художественного училища. Помню, как он с фотоаппаратом бегал вокруг солдат и офицеров в поисках новых ракурсов. Потом использовал их в создании портретов. Сохранилась газетная вырезка с рисунком меня работы этого художника. Когда я попросил для института характеристику, командир роты пообещал написать «золотыми буквами». Тогда было не до золота, и он ограничился простыми чернилами. Мысль о заочном поступлении учиться не покидала меня с первых дней службы. Но международное положение было напряжённым. Проблема была с Германией. Решался вопрос о закрытии коридора из ФРГ в западный Берлин. Командир роты произнёс такую речь: «Пусть наши матери, сёстры мирно живут и думают о мире. А мы люди военные, должны думать о войне и к ней готовиться. Положение складывается такое, что она неизбежна». Часто объявлялась тревога, и мы суткам не покидали командный пункт. Солдат не хватало. В наш взвод добавили девчат. Не забыть ту ночь перед приездом девчат, когда мне пришлось до утра от руки писать распорядок дня, различные инструкции и многое другое, что составляло большой красочный стенд. Ещё до армии мне давали советы: «На любой вопрос начальника уверенно говори, что это делать умеешь. Если что-то не умеешь - научишься. Легче будет служить». У меня получилось всё наоборот. Всё, что требовалось по службе, выполнял вместе с солдатами, а когда они отдыхали, мне приходилось выполнять «срочное» задание, связанное с рисованием или с написанием рукописного текста. В декабре вопрос разрешился миром, и я, собрав свои небольшие рисунки, вместе с заявлением о приёме меня на художественный факультет заочного университета искусств послал в Москву. В ответном письме сообщили, что я принят на первый основной курс. Заочные занятия помогли мне моё увлечение систематизировать, появилась ответственность за качество рисунков. Руководителем назначен педагог и художник А.А. Подколзин. Он присылал программы, учебники и рецензии по каждому выполненному ежемесячному заданию. В данный момент хочется сделать вставочку о своём педагоге. И, как в сказке, улететь далеко в будущее. Прошли годы, даже десятилетия, как я у него учился. Сам стал и художником, и педагогом. Волею судьбы оказался в Доме творчества «Академическая дача». Подошёл к столу регистрации прибывающих художников. У стола даёт свои данные неизвестный мне пожилой художник.
- Я, Подколзин Александр Александрович, город Москва.
Так это же мой преподаватель. После регистрации обратился к нему, спросил, работал ли он с заочниками? Ответ был утвердительный.
«А помните солдата из Омска?» - «Да, хорошо помню». - «Так это был я».
На «Академичке» мы увиделись впервые, в равных условиях, как художники. Много говорили. Он хотел почитать сохранённые рецензии, которые мне писал. К сожалению, в суете дел я не нашёл времени привезти ему письма. Всегда кажется, что успеешь. А у времени законы свои. Хорошо отозвались о нём московские художники, рассказали о его большой персональной выставке в Москве.
Итак, снова армейская жизнь. Солдаты охотно позировали. Особенно благодарен Коле Шорину, знатоку анекдотов. Коля пообещал позировать в любое время и как мне надо. Мне нужно было по программе нарисовать обнажённую фигуру, и он позировал в казарме совершенно раздетым. Командир роты разрешил мне написать портрет Николая до подъёма. Мы поднимались на два часа раньше, работали и перед подъёмом минут за десять снова ложились, чтобы вместе со всеми вскочить и встать в строй. Несколько рисунков Николая было сделано для газеты.
Мои рисунки солдат разлетались в письмах к родным по всей стране. В отсутствие работы на командном пункте просил ребят позвать меня при объявлении тревоги или готовности №1, а сам брал этюдник и шёл писать этюды. Особо вспоминаются зимние пейзажи. За всю службу два раза выезжал за пределы Омска, не считая запасного командного пункта в ракетном дивизионе.
Один раз ездил в Новосибирск на слёт военкоров. Старенький полковник совершенно не по-военному давал команду «Подъём», добавляя ещё слово «ребята».
Я вскочил, посмотрел вокруг, и, к моему удивлению, из лежащих военкоров никто не встал. Мне неудобно стало, и я снова лёг. На третий раз прихода полковника все спокойно поднялись. На слёте военкоров мы знакомились друг с другом. Когда я назвал свою роту солдату из Дикси, тот спросил меня, за что я в неё попал. Чувствовалось, на весь сибирский округ наша рота была известна строгой дисциплиной. Второй раз из Омска выехал в отпуск. После учений меня первого из роты наградили отпуском. Была зима. Приехал к маме и только побегал на лыжах по курским полям. Остальное время провёл в избе. Встречался со знакомыми. Другие солдаты по очереди отдыхали в отпусках летом.
Забавным был один случай. Написал маслом автопортрет. Чтобы не размазали, стал искать ему место. Нас от ракетчиков разделяла тонкая стенка с небольшим окошком. Мы к ним не ходили, и они к нам. Прикинул, размер портрета совпал с размером окошка, и я поставил его туда лицом в нашу сторону. Идёт за планшет девушка, служившая с нами, а я иду сзади. Поднимает голову, видит меня в окошке, спрашивает, называя мою фамилию:
«Ты зачем туда зашёл?»
- «А я здесь», - отвечаю ей с другой стороны. Долго мы смеялись.
Ротный разрешил мне посещать изостудию в доме офицеров. Первое задание с целью проверки, что я умею, руководитель студии дал гипсовую голову. Как учили в изостудии в Ленинграде, начал рисунок с общей формы, постепенно прорабатывая её. «Этому и я учу студийцев», - сказал руководитель. Раз пять съездил на занятия и решил прекратить. Каждый раз нужно отпрашиваться, получать увольнительную, искать каптёра, чтобы тот выдал мундир.
Между тем ко мне стали подходить солдаты и просить научить их рисовать. Обращаюсь опять к ротному за разрешением организовать в роте изостудию. Разрешил. Нашли доски, бумагу. Нет мольбертов. Кто-то предложил перевернуть стулья и на них расположить доски. Получилось удобно. Начали рисовать. Я продумывал программу в соответствии с нашими условиями. Неожиданно появляется на пороге старшина, видит для него странную картину. Удивление сменяется на гнев. Лицо заметно краснеет. «Вы мне стулья переломаете! Чтоб я этого не видел! Никаких занятий!» - прокричал старшина сверхсрочник. Возможно, он хороший службист, если рота показательная, но нормальные человеческие качества отсутствовали полностью. Неслучайно ему одному кто-то из солдат пел: «…в армии будешь служить ты до старости, а мы в октябре уезжаем домой. И опять в сентябре будет издан приказ, а в конце октября мы уедем в запас…». Он не терпел тех, кто что-то умел, чем-то увлекался. У него правой рукой был здоровенный, со свисающими складками на лице, старший сержант. До армии он занимался боксом. Тех, кто им не нравился, заводили в каптёрку для проработки. Один солдат с музыкальным образованием в свободное время играл на баяне. Его музыка была слышна и раздражала старшину. Он обещал солдату «разбить баян на голове». Как-то вызвал в каптёрку баяниста. Долго его не было. Мы уже «отбились», лежали в койках, а солдат только возвращался после проработки, всхлипывая. По выходным мы ходили в увольнение. Я особо в увольнение не рвался.
Рисовать можно было и на территории части. Разве только на выставки в картинную галерею, что у моста, или в художественно-краеведческий музей высоко на холме. Помню, как меня поразил свежо, материально написанный в картине самосвал. Написан без белил. А я в каждый цвет добавлял белила, отчего терялась чистота цвета, появлялась блёклость в картине. А ещё мне нравились маленькие портреты, выполненные пастелью с детальной проработкой. На первом этаже музея, в краеведческом отделе, я впервые увидел чучело небольшого рыжего колонка, из которого делают упругие акварельные кисточки. На втором этаже постоянная экспозиция картин зарубежных художников всегда привлекала меня. Иногда по радио слышу слово «добровольцы». Часто оно у меня вызывает сомнение, в связи с той обстановкой, в которой появляются они. Вспоминается Карибский кризис, когда мне тоже приходилось писать заявление с просьбой послать добровольцем на Кубу. Было это так. После двенадцати часов ночи по телеграфу на командный пункт нашего полка пришло короткое сообщение. На телеграфной ленте читаем текст: «Сообщите количество добровольцев на Кубу». Я думал, что днём нас соберут и это объявят, скажут, как и что написать. Рядовой Костко сразу взял лист бумаги и написал заявление. В воздухе над нашим полком было тихо, и дежурившая группа на четыре часа легла отдохнуть. Утром, вернувшись на рабочие места, увидели, что часть дежуривших солдат уже заявления написали. Тут же написали остальные. Человека три из роты не стали писать, они были «дембелями». -
«Зачем этот концерт? Кого захотят, того без спроса пошлют», - рассуждали дембеля.
Весь полк собрался на плацу, всех построили. На середину вызвали солдат, не написавших заявления, и начали перед строем «грязью обливать», показывать, какие они ужасно плохие. Хорошо, что было мирное время. Мне тогда казалось, стоявшие перед строем солдаты написали бы несколько заявлений, чтобы не слышать оскорблений в свой адрес. Из объединённого командного пункта на Кубу был послан только один человек - штурман авиационного полка. Вернувшись, он выступал перед нами, делился впечатлениями о поездке. Моё мнение, что целью сообщения количества добровольцев была проверка боевого духа личного состава полка. Из всей роты пять человек получили разрешение готовиться к поступлению в институт в ближайшей образовательной школе. Занятия совпадали с ужином. Попросили старшину оставлять наши порции до прихода из школы. Он сказал, как отрезал: «Или школа, или ужин». Мы выбрали школу. Хорошо, что ребята «учеников» понимали и приносили кусочек чёрного хлеба и два кусочка сахара и оставляли их на тумбочке. В течении всего обучения такой был ужин. В нашем отделении, да и в роте между собой у солдат конфликтов не было. Напротив, оказывали друг другу помощь. Вышеупомянутый Толик Костко рождён был на подвиги. Быть в наряде довольно неприятное дело. Это два часа даётся в сутки для сна, стоять, как суслик у норы, у тумбочки и многое другое. Он смотрит, что никто не хочет идти, все наклонили вниз головы. На сержанта не смотрят. Тогда он предлагает себя.
Был и такой случай. Ночь. Солдаты все спят. За окном ливень. Сквозь сон слышу продолжительные раскаты грома. Вдруг меня будит Толик, весь мокрый, и протягивает ветку, облепленную яблоками. - «Возьми, нарисуешь».
Я взял и положил её в тумбочку. С яблоками за пазухой он ушёл. В ненастную погоду он вышел на улицу, видимо в туалет, прошёл мимо дневального у тумбочки, перелез через высокий забор, а там были дачи. Утром о походе Толика было известно ротному. Нас построили. Вызвал ротный рядового Костко из строя и начал его прорабатывать.
- Я борюсь с частной собственностью, товарищ капитан, - чётко «выпалил» Толик.
Толик хорошо бегал. Помню, как мы с ним бежали, будучи в увольнении. Наверное, через весь город, чтобы успеть к семи часам вечера, мы бежали, перелезали через какие-то заборы, бежали напрямик, по бездорожью, зная только направление своей части. Минут за пять добежали до дежурного по части, стоим перед ним «в мыле», слово не можем сказать. Дежурный посмотрел на нас и произнёс: «Нализались». Осенью прибыло молодое пополнение, мы перешли в разряд стариков. Будучи на командном пункте, кому-то в голову пришло принять у молодёжи солдатскую присягу. Толик Гугин был на несколько лет старше «стариков». Взяли его с института.
Он предложил выкуп. Ухватились ребята за его предложение и решили скинуться с молодёжи по два рубля, с остальных по рублю. Собралась определённая сумма. Костко предложил себя сходить в магазин. Самый ближний магазин в питомнике, в двух километрах. В чём принести? На стене висели сумки с противогазами офицеров, по тревоге прибывающих на командный пункт. Толик выложил противогаз, повесил через плечо сумку с фамилией Ворожбит и ушёл (непонятно, почему мне запомнилась эта фамилия). У здания командного пункта была деревянная пристройка с множеством огнетушителей. В конце смены перед отьездом в казарму по очереди солдаты заходили в пристройку, так же по одному выходили. А в пристройке: один солдат стоял с горящей свечой, другой, по-моему Костко, наливал и подавал кружку очередному солдату. До приезда смены данную процедуру прошло всё наше отделение. Когда прибыли в роту, капитан Козленко о присяге уже знал. Ребята предполагали, что заложил сержант прибывшего на смену отделения. Самым интересным была потом работа над стенной газетой. Все приняли активное участие. Мы с увлечением критиковали себя. Ребята придумывали остроумные тексты, я рисовал поэтапно наши действия. Молодых солдат изображал зелёными. Не только одежда, но и лицо, руки были зелёными. Получилась самая удачная стенная газета за весь период службы.
Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54
Мне хотелось рисовать. Надо учиться. Посоветовали поступать в Таврическое художественное училище. (Располагалось на Таврической улице, потом называлось Серовским, сейчас Рериха.) Когда посмотрел вступительные, учебные работы студентов, понял, что мне без подготовки не поступить. Оставалось устроиться на работу и вечерами посещать изостудию. Жил у дяди. На всех рекламных щитах на улицах у заводов, предприятиях объявления, что требуются работники и перечень профессий. Начал ходить по адресам. Без прописки не берут. Готов был на любую работу, только чтобы взяли.
Вдруг, как снег летом, меня вызывает участковый милиционер: «Почему ты живёшь без прописки? Вот тебе двадцать четыре часа, чтоб тебя в городе не было!» (Высмотрела меня дворник.) В недоумении стою, не знаю, что говорить, что делать. Продолжаю стоять. Потом он сменил тон речи и посоветовал на месяц оформить гостевую. Время шло. Выхода из ситуации не видно. А тут дядя, возвращаясь с работы и проходя мимо железнодорожного техникума, увидел объявление о приёме и предложил мне поступать. Да и находится техникум рядом с улицей Крупской, на которой жил дядя. Экзамены сдал и поступил на вагонное отделение, на ускоренное обучение.
После десяти классов - 2,5 года. Начал осваивать «мужскую» профессию. Кроме учебных предметов отрабатывались навыки слесарного дела, а также токарного, кузнечного, столярного. Знакомился с секретами работы электросварщика.
Теперь я имел временную прописку и можно думать об изостудии. Ближайшая была в Доме культуры им. Крупской, в котором сейчас большой книжный магазин. Руководитель студии, старенький, среднего роста человек, предложил сначала сдать вступительный экзамен, так как ещё одна девушка хочет учиться. А он может взять только одного. Не помню, что мы рисовали. В результате выбрал меня. В тесном помещении плотно друг к другу за мольбертами сидели ученики. На стенах, на полу висели и стояли работы студийцев. Занятие включало в себя час лекции и два часа практической работы. Тщательно проработанные, «сухие» натюрморты мне казались бесцветными, затушёванными. На большом мольберте стояла картина, выполнена студийцем, «Ленин в Разливе». Как сейчас бы сказали, «продвинутому» студийцу позировал сам руководитель в костюме, соответствующего цвета ленинскому костюму. И в то же время он не советовал писать картины на политическую тему и привёл пример, как до войны написал картину с вождями Германии и Советского Союза. Во время войны пришлось варить картину, чтобы сохранить холст. На этом холсте написал картину со Сталиным, а после его смерти снова варил картину.
В день второго моего занятия в изостудии все ученики техникума работали на воскреснике. На улице Крупской разбирали булыжники, подготавливали улицу к асфальтированию. Чтобы не показаться симулянтом, я не отпрашивался, и когда оставалось время только добежать до изостудии, отпросился. И всё равно на пару минут опоздал. Руководитель не допустил до занятий, сказав, что ему такие ученики не нужны, которые, ещё не начав заниматься, опаздывают.
Оставалось обратиться в изостудию Дома культуры им. Ленина. Раньше там занимался дядя Сергей. Туда по проспекту Обуховской обороны надо добираться на трамвае. Руководителем была Жукова Нина Павловна. Вскоре меня назначили старостой, в обязанности которого входило брать ключи на вахте и готовить студию к занятиям. Для меня это было важно, так как мог приезжать заниматься в любое свободное время. Помню, как вместо консультации перед экзаменом, предпочёл занятия в студии. А по воскресеньям с утра до вечера рисовал гипсовые слепки, забыв про обеды. Рисовал, начиная от розеток, анатомических рук, прямых и согнутых, ног и добирался до экорше головы. В некоторых рисунках ограничивался тоном. И всё же больше нравилось передавать объём мелкими плоскостями.
И когда в техникуме объявили конкурс на лучший рисунок, я представил очень много рисунков, добротно сделанных с натуры в студии. За первое место мне на вечере секретарь комсомольской организации вручил диплом и статуэтку бюста Чехова. Сохранилась фотография.
От Нины Павловны узнал о рефлексах, их значении в передаче объёма. В углу студии висели маслом написанные мужские портреты. Нина Павловна посмотрела на один из них, где мужчина изображён строго в фас, и говорит, что в нём нет затылка. Мне казалось, портрет сделан на самом высоком уровне. При чём здесь затылок, если голова в фас? Она объяснила, что без рефлекса ощущается отсутствие тыльной стороны. Однажды перед каким-то праздником она оставила на вахте для меня записочку, где было сказано, что мой рисунок портрета девушки отобран на выставку самодеятельных художников в Русском музее. Окрылённый такой вестью, поехал на выставку посмотреть свою работу в музее. Много раз прошёл по залу, но своего рисунка так и не нашёл.
В библиотеке техникума познакомился с большим рядом книг по изобразительному искусству. Особый интерес у меня вызвал четырёхтомник «Мастера искусства об искусстве». В нём собраны мысли, советы зарубежных художников, начиная с эпохи Возрождения. Я познакомился с «золотым сечением», искал такие секреты, которые раскроют тайны художников в технологии живописи, думал, начну сразу создавать пусть не шедевры, но что-то близкое к ним. Меня волновал вопрос:
«Чем отличаются хорошие произведения от плохих?» Казалось, картины, написанные профессиональными художниками, все хорошие. Но мы знаем великих мастеров и не очень, даже посредственных. Многое законспектировал и в дальнейшем использовал в практическом изучении искусства.
Просматривая записи периода учёбы в техникуме, нахожу выписки из «немецкой Академии», отрывки из книги «Искусство живописи, её древность и величие». Знакомился с советами русских художников, таких как П. Чистяков. Меня тянуло на изображение человека, где требовалось не только взять правильно пропорции, но и передать характер, создать образ. Сначала в общежитии никто из однокурсников не хотел позировать. Тогда я взял зеркало и написал себя маслом на картоне, и сразу появились натурщики.
В студии кроме натюрмортов рисовали и писали портреты. Впервые сделал рисунок с обнажённой фигуры девушки. Она неподвижно стояла и рассматривала нас. Когда её взгляд доходил до меня, я стыдливо опускал глаза до середины её тела. Как-то в студию зашёл большевик Ануфриев, ранее позировавший для портрета. В юношеские годы был связным у Ленина. По его словам, он упоминается в книге «Обуховцы». По просьбе руководителя он нам позировал. Рисунки выставили для просмотра.
Гость остановился у моего рисунка и произнёс: «У этого молодого человека я более похож».
Хорошо помню, как в студию пришёл парнишка с «охапкой» больших листов бумаги. На каждом листе крепко скомпонованные рисунки плакатов, выполненные в карандаше. Показал руководителю студии. Нина Павловна их одобрила и посоветовала показать в редакции для печати. Меня поразила его работоспособность. Не помню его эскизов. Он сразу на большом листе быстрыми движениями равномерно заполнял всё пространство.
Мы познакомились. Это был Коля Громов. Прошли годы, десятилетия. 2020 год. Случайно зашёл я в Союз художников. На стенде вижу портрет искусствоведа профессора Николая Громова в чёрной рамке. Как мне не хотелось в это верить. Совсем недавно мы с ним встречались на персональной выставке В. Леднева «По Китаю». Моё выступление о выставке Коля оценил: «Хорошо сказал» и попросился привести ко мне в мастерскую студентов Театральной академии, где он работал. Долго стоял я у стенда. В памяти пробежала вся наша жизнь, начиная с изостудии в юношеские годы. Потом были случайные встречи в городе, когда мы учились в институтах. Как-то он мне встретился с цветной бумагой. Спешил домой выполнять плакат к конкурсу. К моему удивлению, от него узнал, что он учится на искусствоведческом факультете. Он был секретарём комсомольской организации института им. И. Репина. На одной из встреч пригласил меня показать институт и провёл по всем факультетам и мастерским. В памяти остался момент, когда в монументальной мастерской, руководимой профессором А. Мыльниковым, спросил я одного студента: «Как делается фреска?» Он выполнял фрагмент композиции в материале. «Возьми книгу Киплика и точно следуй его указаниям. Мы сами так делаем», - ответил студент. В то время я интересовался технологией изготовления фрески. Даже дипломную работу собирался выполнить в этом материале.
Многие годы областных художников от Союза художников курировал В. Леднев. Впоследствии стал народным художником России. Учился Леднев у Мыльникова в то время, когда мы с Николаем были в монументальной мастерской, руководимой A. Мыльниковым, где я спросил студента о фреске. Через много лет ко мне пришла странная мысль: а не был ли Леднев тем, запомнившимся мне, студентом? Николаю я рассказал о своём знакомом театральном художнике А.Д. Кетове, ещё в блокаду работавшем в Кировском (Мариинском) театре. Николай заинтересовался, и мы вместе пришли к Кетову. Коля долго беседовал с художником. Хотел написать статью, да и Кетову тоже хотелось. C Николаем по телефону договаривались о встречах в Эрмитаже в дни занятий со студентами.
Помню, как он с небольшой группой студентов режиссёрского отделения Театральной Академии проводил занятия на временной выставке французского искусства. Николай выбрал сезановского «Курильщика». Всё занятие говорил об одном портрете, да так эмоционально. Он связывал портрет со всеми достижениями французских художников второй половины девятнадцатого века. Я стоял в стороне и наслаждался его речью, наблюдая за его артистическими движениями, меняющейся интонацией, порой вызывающей улыбку у внимательных студентов.
Мы с ним ходили по залам Эрмитажа. Он вежливо здоровался с дежурными по залам. Они спрашивали нас: «Не братья?» Сам Николай подчёркивал наше с ним внешнее сходство. Он мне показывал такие места в залах Эрмитажа, на которые я раньше не обращал внимание. Но никакого превосходства от него не чувствовалось. Напротив, он внимательно слушал меня и иногда говорил, что этого не знал.
Я проговорился, сказав, что у меня сегодня день рождения, и он из кармана достал небольшую, видимо приготовленную на обед, шоколадку и подарил. Один раз он приводил ко мне в мастерскую студентов с режиссёрского факультета. С принесённым ими большим тортом мы пили чай, говорили об искусстве. Студенты задавали мне интересные вопросы, а прощаясь, оставили свои автографы в книге почётных посетителей. Сам Николай сделал линейный рисунок себя на фоне моего портрета, написанного Л. Кривицким. Подписал: «Дорогому Валерию Ивановичу в благодарность за хорошую и познавательную встречу со мной и моими студентами-режиссёрами. 3.12.2014 г.».
На одной встрече я попросил написать статью для моего намечавшегося каталога.
- Только не в стол. Какие наши годы?
Напишу сам или порекомендую хорошего искусствоведа. Но…
Выше сказано о моём увлечении, а в основном, в техникуме были занятия по предметам. Они не только давали знания, но и воспитывали. Особенно хорошо оборудованные мастерские. Вспоминается, как в кузнечной мастерской делали заготовки для плоскогубцев. Положишь в горн заготовку, отвернёшься с соседом поговорить, заготовка сгорает бенгальскими огнями. Проблема была с электросваркой, где прилипший к металлу электрод не оторвать. Насколько я помню, лучший в нашей группе сварочный шов получался у девушки Нины Ожигиной (Гриник). В дальнейшем она стала инженером и работала на Ижорском заводе. Преподавала. В техникуме на всех специальностях требования были предельные. Нам повезло с преподавателями. К ним мы относились с уважением, хотя получали разные оценки. Их требования считались учащимися нормой, потому что полученные знания, навыки нужны были не только для работы, но и для жизни. После изучения столярного дела я приехал к маме и сделал ей добротный стол. В дальнейшем для своих картин изготавливал подрамники, рамки.
Хочется вспомнить преподавателя теоретической механики, сопромата, деталей машин и машиноведения Николая Ивановича. Называли его Машин Иваныч. Шестидесятилетний с седой, серебристого цвета головой он говорил, что в трамвае, в котором ехал в техникум, золотые сидят, а серебряные стоят, имея в виду молодёжь и стариков. Он понимал юмор и не обижался. Контрольные работы по разделам написать было трудно, если не знаешь материала. Даже учебник не помогал. Вспоминается забавный случай на контрольной по сопромату. Сидим по одному за столом далеко друг от друга. Учебниками пользоваться нельзя. Шпаргалками можно, если только быстро посмотреть и спрятать в карман. За первым столом сидел Витя Иванов. В столе у него учебник. Преподаватель увидел, как учебником пользуется Иванов, встаёт из-за своего стола и медленно к нему идёт. Не глядя, протягивает руку в стол, «шарит» там, но никакой книги не находит. Осматривает Иванова. Тот сидит, не шевелится, под себя не мог положить, передать тоже не мог. Все далеко. Машин Иваныч только произнёс: «Кио-Иванов» и вернулся за свой стол. В то время популярный фокусник Кио удивлял зрителей на арене цирка. Всех заинтересовал Витя. Куда мог спрятать книгу? Оказалось, он коленом прижал её снизу полки стола. Если все положительные оценки по письменным работам, можно не готовиться к экзаменам, а прийти на экзамен и сказать: «Машин Иваныч, можно на ничью?»
Тот берёт зачётку и ставит «удовлетворительно». Успеваемость на стипендию не влияла, так как стипендии делились на всех. Получалось по двадцать рублей. Чтобы протянуть на них месяц, я покупал сахар-песок, батон и пачку сливочного маргарина. Иногда что-то варил. По комнатам довольно часто проходила с проверкой комиссия, заглядывали в тумбочки, а у меня там всегда стояла кастрюля с первым. Если чувствовали кислый запах, спрашивали: «Что там? Если суп, то прокис, если щи, то нормально». - «Конечно, щи». Не помню, чтобы когда-то я варил щи.
В то время в магазинах из продуктов было всё, кроме яиц. Так как из-за очередей магазин плотно набивался людьми, иногда яйца продавались с обратной стороны магазина. Нужны были только деньги. Мы подрабатывали, где можно было.
Вечерами, после отбоя, в общежитие приходила женщина с пивоваренного завода «Вена» и просила срочно разгрузить вагон с десятью тысячами бутылок или с ячменём. Завод находился, как сейчас бы сказали, в шаговой доступности. И человек десять, как по тревоге, вскакивали с коек и шли разгружать вагон. Бутылки лежали горлышко к горлышку ровными рядами от пола до крыши вагона. Нужно было разложить их по двадцать штук в ящики и по транспортёру отправить вниз на землю. Организация за простой вагона в ночное время дорого платила железной дороге. Поэтому обращались за помощью к нам. Пиво давали в бачке с краником. Такие бачки, только с питьевой водой, стояли во многих организациях. Наливали пиво в полулитровые банки и пили, сколько кто хотел. До этого пива я не пил, оно казалось горьким. Но, чтобы утолить голод, пил сколько мог. Работали до утра и сразу на занятия. После напряжённой физической ночной работы и более суток без сна, помню, как мы шли на занятия по высшей математике. Неприятно, когда в таком состоянии тебя спрашивают. Ячмень разгружали без респираторов в сплошной пыли. Часть зерна «вытекала» из отрытых люков, остальное убиралось нами лопатами. По глупости своей смеялись друг над другом, когда видели себя негроподобными, со сверкающими белками в глазах и белыми зубами.
Вместе с однокурсниками работал путевым рабочим в транспортном цехе вагоноремонтного завода, также слесарем по ремонту вагонов в 11 парке. Инструментами слесаря-боковика в то время были: в одной руке ломик, в другой - тяжёлая кувалда. Из-за разболтанных частей приходилось с силой забивать крепёжные клинья у полувагона, домкратом поднимать угол вагона для смены подшипника скольжения и так далее. Вдоль состава на отдельно стоящих стеллажах находились листовые рессоры весом 75 килограмм. Они находились на такой высоте, что было удобно подойти к стеллажу, наклонить рессору на плечо и нести к месту ремонта. На всё отводились считанные минуты. Если на следующей станции отцепят тобой осмотренный, отремонтированный вагон - жди наказания. Бывало, что опытный с большим стажем осмотрщик дядя Яша (мой консультант) из-за отцепки вагона вызывался «на ковёр».
В настоящее время, спустя более полувека, я не перестаю приятно удивляться состоянию на железнодорожных путях. Прежде всего, бросается в глаза чистота и отсутствие людей на путях. Сразу вспоминается мой период работы в одиннадцатом парке депо, в котором начинал свою трудовую деятельность. Вдоль прибывшего поезда суетились рабочие, устраняли неполадки. А их было достаточно. Переходные площадки в поезде были редко, и рабочий, чтобы перейти на другую сторону вагона, пролезал под вагоном. Лез с осторожностью, чтобы не зацепиться о тяги или торчащие выступы. Часто бывало, находясь под вагоном, слышишь пробегающую дрожь вагонов от отправляющего поезда и пулей выскакиваешь. О чистоте того времени говорить не приходится. Чего только не валялось между путями. Однажды, готовились к встрече немецкой делегации, организовали «субботник». Весь мусор собрали в кучу, большую кучу. Чтобы её спрятать, решили оббить кучу досками. Получился сказочный домик без окон и дверей. Летом я устраивался проводником в поездах дальнего следования. Были поездки в Москву, Котлас, Мурманск, Никель (у границы с Норвегией). Штатные проводники делились своим богатым опытом, давали необходимые нам студентам советы. Были и такие советы, выполнять которые мы не решались. На практике в вагонном депо нужно стоять возле рабочего и записывать все его движения. Отмечать лишние движения рабочего в течение всего дня. С той ли стороны лежат инструменты и т.д. Называлось это «фотографией рабочего дня». Не нравилось такое занятие нам, особенно рабочим. «Ребята, будьте умными, идите домой, а в ваших дневниках мы распишемся», - советовали рабочие. Мы уходили и на период практики устраивались на работу на завод менять тяжёлые крестовины на заводских путях. Иногда работу давал дядя Сергей. Он был строительным мастером на Сортировочной. Небольшая наша группа гасила известь вечерами, чтобы с утра рабочие могли её использовать. Работали быстро и без перекуров. Дядя отмечал, что мы за несколько часов делали больше, чем рабочие за день. Жили в общежитии сначала возле техникума, затем, став взрослее и дружнее, нас перевели в отдельно стоящий одноэтажный дом из красного кирпича среди железнодорожных путей. В доме две большие комнаты. В одной - будущие тепловозники, в другой мы - вагонники, 16 человек.
Поздно вечером мы уже легли спать, кто-то крикнул: «Наших бьют!» Быстро вскочили и побежали в сторону Фарфоровского поста. Навстречу шли несколько человек наших ребят и сообщили, что всё в порядке. Но не всегда был порядок. В один поздний вечер в общежитие возвратился Борис Завалишин, снял рубашку, а у него вся спина в ножевых порезах. Повернулся, и на груди следы ножа. Оказалось, на праздновании открытия Московского парка Победы наши ребята столкнулись с другой группой. В результате из наших один погиб и несколько было раненых. Внутри общежития все жили дружно. Делились, чем могли. В основном элементами одежды, к которой отношение было особое. Наверно, кроме меня, ребята стремились приобрести зауженные зелёные брюки и грубый пиджак, серого цвета. Тогда начали появляться нейлоновые белые рубашки-распашонки. Рубашки были у всех, а остальным делились. Однажды всё общежитие одевало Колю Холоднякова для встречи с его давней знакомой. Нужно было показать, что он не такой бедный, как на самом деле. Одели от новеньких туфель до шляпы. Похоже одевались перед танцами. Самой модной причёской был «ёжик» - короткая стрижка. Одному я делал «укладку». Это значит, что расчёской сгибаются короткие волосы и прижигаются утюгом. Они, согнутые, так и остаются. Когда все волосы согнёшь, образуется единая поверхность. В общежитии я любил играть в шахматы, а карты у меня вызывали отвращение, как и курево. У ребят было наоборот. Играли, курили. Далеко за полночь от громкого крика просыпался и видел за столом оживлённых ребят. Над головами висела тонкая полоса синего дыма. И этот дым всегда видишь и чувствуешь, вспоминая техникум, общежитие.
Снова возвращаясь к искусству, вспоминаю посещение музеев города. Мне больше нравился Русский музей, чем Эрмитаж. В Русском музее в картинах видел больше свежести, воздуха, цвета. В нём, в Советском отделе (сейчас корпус Бенуа), проходили выставки ленинградских художников, персональные, к примеру. большая выставка скульптур Конёнкова, привезённых из США. С особым волнением смотрели её с дядей Сергеем. В 1960 году на выставке художников Ленинграда среди многих замечательных картин, на мой взгляд, значительно выделялись «Ополченцы» автор E. Моисеенко, и «Гроза прошла», автор В.Ф. Загонек. «Значит, есть большие художники в наше время», - думал я. В то время основную экспозицию выставок составляли заказные картины. Они отличались большими размерами, писались долго. По словам В.Ф. Загонека он писал картины по два года. Созданные произведения проходили тщательный отбор. Сначала давал оценку Союз художников, выставком, а окончательное решение было за заказчиком. С изменением государственного строя изменился состав картин, особенно их размеры. Сразу же большой зал выставочного Центра Союза художников заметно запестрел мелкими картинами. Появилось много картин-«скороспелок». Размер и качество соответствовали быстрой реализации произведения. Но это потом, а сейчас период учёбы в техникуме. Вспоминается работа в колхозе Тихвинского района (раньше был Капшинским). Наш курс разделили на группы и распределили по сёлам. Моя группа из пяти парней работала по извлечению картофеля из земли. Технику из-за мелких камней применять нельзя, послали нас. Дали каждому по ведру и копалку - копия сапожной лапы. Лошадь тянула деревянную с металлическим наконечником соху, которая где-то раскрывала борозду, а чаще проходила рядом, ещё больше засыпая её землёй. А мы тупыми копалками разгребали землю и, насколько могли, доставали картошку. Ещё более интересной была трелёвка леса. Наша группа работала с местными парнями. Спиленные деревья привязывались к оглоблям лошади, и та тянула к определённому месту.
У местных ребят созрела идея, с которой согласились все. Нужно закругляться с работой и раньше идти домой. А время-то не подошло. Местные «мыслители» стали думать, искать причину. Решили сломать у лошади дугу. Распрягли лошадь. Два человека налегли на дугу, она, спружинив, откинула их. Попытались повторить и снова отскочили в сторону. Местные ребята оказались упрямые. Один предложил: «А если немножко помочь топором?» Прибегли к топору. Сделали две насечки, дружно нажали. Раздался треск, и ранее упёртая дуга сдалась, один её край повис. Сломанную, потерявшую прежнюю упругую форму, дугу вставили на место. Довольные, возвращались из лесу. Не помню, выиграли что по времени? Из Токарёва в Новинку нужно было перегнать лошадей тяжеловозов. Попросили меня помочь. Я вскарабкался на широкую спину лошади без седла. Мои ноги, как на шпагате, расставлены по прямой в стороны. Всадники (местные ребята) на других таких же лошадях поскакали по песчаной дороге (во время войны была дорогой жизни). Поскакал и я, прыгая на спине лошади, как мячик. Каждый километр отмечал падением. И каждый раз лошадь останавливалась и терпеливо ждала, пока я залезу. В Новинке с неё сполз. К моему удивлению идти не смог. Не соединить ноги. Постепенно «пришёл в себя» и вернулся в Токарёво. Нам с Володей Гриником - однокурсником, другом по техникуму, эти «дикие» места понравились, и решили мы съездить туда ещё. Назначили дату. Пока добирался с Возов в Ленинград, опоздал. На Московском вокзале меня встретил Коля, брат Володи, и сообщил, что тот с другим другом уехали в Тихвинский район. Они торопились. Друг решил дня на два перед армией побыть в глухом лесу, что явилось причиной быстрого отъезда. Предстояло мне добираться самому. На поезде доехал до Тихвина. Точно не помню, но до Новинки добираться километров семьдесят. Часть пути проехал на автобусе. Дальше автобусы не ходили, и я, нагруженный рюкзаком и атрибутами для живописи, отправился пешком. Из вооружения на случай встречи со зверем в голенище сапога торчал тупой столовый нож. Дорога вела вдоль речки. Шёл целый день. К вечеру добрался до Новинки.
Предстояло до Гуриничей ещё три километра. Думаю, если совсем стемнеет, не буду стучать, пугать людей. Когда подошёл к домам, в окнах света не было. По дороге сюда на большой поляне маячил скирд сена. Подошёл к нему, сделал углубление, чтобы можно в него залезть. Поперёк углубления сделал лежанку, сеном заложил отверстие и заночевал. Утром нашёл дом, где останавливались ребята. Хозяйка сообщила, что за дорогой овсы (овёс), если не скошены, то они там в засаде на медведя. Если скошены, тогда они ушли на озера. Овёс оказался скошенным. Озёра находились в десяти километрах от Новинки. Отправился в Новинку, а оттуда по лесной дороге на озёра. Ранее Володя, как опытный и интересующийся охотник, рассказывал, как спасаться на сосне от медведя, как следить за рысью на дереве. Долго я шёл, и вдруг между стволами сосен засверкала вода. Прошёл по берегу озера, похожего на реку, покричал. Только эхо мне ответило. Продолжил путь дальше. Деревья закончились. Лесная дорога перешла в настил из брёвен. На вкопанных в землю столбиках написан год вырубки, как дневник того времени подсказывает, был 1953 год. До этого на вырубках никогда не бывал. Присел на лежащее серебристого цвета бревно. Стал что-то рисовать. На горизонте появилась синяя туча, увеличиваясь, надвигалась в мою сторону. Стал собираться в деревню.
Опять предстояла дорога через лес. Внезапно раздались громкие одиночные ружейные выстрелы и, угасая, эхом катились по всему лесу. «Это ребята», - подумал я и пошёл на звук. В лесу звуки кажутся в разных сторонах. Выстрелы прекратились. Окрылённый предстоящей встречей, смело шёл по бездорожью, напрямик к выстрелам. Пока я метался то в одну, то в другую стороны, потерял дорогу. Слышу, в траве ручеёк журчит. Он может течь или в озеро, или в речку, а там проще выбраться к населённому пункту. Вскоре ручей привёл меня к тому озеру, где я уже был. Там, у озера, где начиналась лесная дорога, стояли две раскидистые сосны с толстыми, горизонтальными ветками. Осмотрел их со всех сторон, чтобы заночевать на ветках сосны. А в это время ребята шли сюда. Я даже не предполагал, что в нескольких метрах от меня спрятана палатка и что через несколько минут они будут здесь. От набежавшей тучи темнело. Начал капать дождь и помешал моим планам. Укрыться от дождя у меня ничего не было. Пришлось уходить. Всю дорогу до Новинки шёл под дождём. Гуриничи появились, когда было совсем темно. Мокрым ночевать в скирде не решился. Обратился к уже знакомым. За горячим чаем мне сказали, что ребята обещали через два дня вернуться. Оставался один день. Действительно, они появились в назначенное время.
С почты друг позвонил домой, узнал, что его ждёт повестка из военкомата. Мы проводили его на попутной машине, а сами отправились на то место, где я был вчера. Мы с Володей и с Ниной навещали те места, только были на другом озере. На высоком берегу стояла бревенчатая банька с печкой. Когда-то была деревня, а после укрупнения колхозов, жителей переселили в другие сёла. Вместо домов остались бугры, заросшие крапивой. Один человек отказался покидать это место. Поселился в баньке и жил до последних своих дней. А после в ней останавливались рыбаки и охотники. Рядом с банькой отдельно росли высокие стройные сосны. Под ними у нас был костёр. Было уже темно. Володя или ещё не пришёл с охоты, или что-то делал внутри баньки. Мы с Ниной сидим у костра. Тихо о чём-то беседуем. Тишина. Только изредка потрескивают горящие палочки. Вдруг раздаётся у нас над головами сильный детский крик. Крик повторился. От неожиданности возможно мы вздрогнули. Не помню. Это кричал филин. Вспоминается другой случай. Володя на охоте. Нина на озере в плоскодонке, вырубленной из половины толстого бревна. Я наверху, у баньки, пишу акварельный этюд. Вдруг Нина громко обращается ко мне и просит помощи. Бегу вниз и вижу в руках у неё щуку. «Убей её». Я никогда никого не убивал, а тут пришлось выполнить просьбу. Что произошло? Лежала щука неподвижно в лодке. Нина решила её почистить, окунула в воду, и рыба ожила, стала вырываться. Как каждое учебное заведение, техникум заканчивался дипломом и распределением на работу. Тема моего диплома «Проектирование вагонного депо с детальной разработкой сборочного цеха». На распределении проблемы не было. Девчата попросились выбирать места первыми, так как ребятам всё равно скоро идти в армию. У меня для выбора оставалось два места: г. Кемь и Бологое (самое южное место, куда посылали). Выбрал Бологое.
Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54
Порой вспоминаешь отдельные эпизоды из своей жизни и, сравнивая их, делаешь определённые выводы. Постоянное желание рисовать натыкалось на различные препятствия. Иногда в памяти всплывают первые шаги в моём изучении искусства. Чем-то напоминающие поездку тридцати преподавателей художественных школ Ленинградской области на пленэр в Соловки.
Вместе с женой и дочерью мы из Кеми плыли в Соловки. Был сильный ветер, море очень штормило. На подходе к пристани, повинуясь ветру, из-за холстов и больших папок, мы вращались. Сопротивляться было бесполезно. Мы были полностью во власти ветра. Обычно в такую погоду катера не ходят. В городе разместить нас было негде, и капитан рискнул побороться со стихией.
Внизу, в каюте, где мы находились вначале, нас стало укачивать. Чтобы не потерять сознание, я вышел на палубу, встал за надстройку катера, крепко ухватившись за выступающую дугу. Высунув из-за укрытия голову, то приседая, то выпрямляясь, наблюдал, как катер опускался в огромную водяную яму. В сравнении с бесконечно высокими волнами мы казались совсем маленькими, игрушечными. Временами волна обкатывала катер. Я прятался за укрытие, наблюдая, как из нижней каюты выходят бледные мои коллеги, передвигаются по палубе и скрываются за другой дверью. Вскоре выходят, заходят другие. И так до самых Соловков.
В начале десятого класса учитель военной подготовки предложил мне поступать в топографическое военное училище. Пришла разнарядка из военкомата. До этого я несколько раз проходил медицинские комиссии в военкомате и был приписан в десантные войска. Рассчитывал, что после службы буду строить свою судьбу, но обязательно связанную с рисованием. Предложение учителя добавило вопросов. Служившие в армии знакомые меня отговаривали: «Хоть кем ты там будешь, армия есть армия. Постоянно ты будешь от кого-то зависеть и выполнять чьи-то приказы. Потеряешь свободу». Не верил. Считал, что это особый род войск. Представил радужные занятия картографией. «Они не знают особенности этой специальности, вот и отговаривают», думал я. Принимая от меня документы в районном военкомате посёлка Поныри, капитан, глядя мне в глаза, говорит: «Ты будущий офицер, это твои первые шаги в почётную, порой сложную службу.
«Это дело надо обмыть». Я вышел. Ожидающий меня школьный друг Валентин сбегал в магазин и принёс бутылку водки. Протянул я её капитану. Тот взял, приподнял свою ногу и резко ударил донышком бутылки о каблук. Слабый хлопок и крышечка от бутылки покатилась по полу. Это было сделано так ловко, что содержимое бутылки нисколько не разлилось. Капитан протягивает бутылку мне: «На, пей». Я отказался. Тогда он сам сделал несколько круговых движений бутылкой, пару глотков отпил и поставил бутылку в стол. Получив документы, я ушёл. Снова медицинская комиссия, теперь более тщательная. Из всех желающих, а их было со всего района много, отобрали двоих. Одного в автомобильное военное училище, и меня - в топографическое. Находилось оно в Ленинграде. В Курске нас уже было много, да ещё добавились ребята с Донбасса. За дорогу появились новые друзья. Прибыв в Ленинград, мы решили сначала сдать документы, а потом погулять по городу. Прошли через проходную, сдали документы и, довольные, пошли гулять. Но на проходной нас задержал дежурный и велел принести пропуск от старшины. Возмущённые, направились к нему.
- Не положено отпускать, - ответил старшина.
- Мы ещё никто. Только сдали документы…
Ничего от нашей беготни не вышло. Только тогда я понял, что мы в западне, а самый главный здесь это старшина. Я вырос на просторах Среднерусской возвышенности, где на много километров вокруг посёлка простирался панорамный пейзаж с многочисленными деревнями, полями, балками с рощами и лесополосами. А здесь, как животное, держат на небольшой ограниченной площади, с трёх сторон огороженной зданием. С четвёртой стороны колючая проволока завершала высокую стену. По площади хаотично бродил часовой с карабином. Что или кого он охраняет, непонятно. По безразличному выражению его лица казалось, он сам этого не знает. На втором этаже огромная казарма с несколькими рядами коек. На них мы валялись и днём, и ночью. Только в определённое время шли в столовую. Из окон видели проходящих мимо офицеров с другого учебного заведения да играющих детей. Мы кидали детям деньги и просили принести нам мороженое, потом по ниточке поднимали его наверх. Сдавали экзамены по группам. Так как их было много, приходилось днями ждать. Проходит неделя без изменений. Хотя бы дяде сказать, что я в Ленинграде. Решил рискнуть, съездить к дяде. Сговорился с соседом по койке составить мне компанию. Вышли через окно, несколько метров пробирались по карнизу, вспрыгнули на кирпичную стену, ведущую к проезжей части улицы, и оказались на свободе среди спокойно идущих по улице людей. Не помню, сколько пробыли у дяди. Предстояло вернуться незамеченными. Иначе наши документы отослали бы в военкомат, который нас направил, и нам пришлось бы возвращаться домой. Помогая друг другу, проделали тот же путь, только в обратную сторону. Нам открыли окно, и мы были на месте. В моём сознании постепенно менялось представление об армии. Некоторые ребята стали «заваливать» экзамены, чтобы получить документы и быть свободными. Им последовал и я. Как никогда, почувствовал свободу. Ничего равного ей не было.
оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты"
