Как выбраться из "крысиных бегов"?
Смотрел художественный фильм с таким запоминающимся названием. Все как в жизни. Одни люди манипулируют другими из личной выгоды, либо из интереса. А другие из алчности или от безысходности идут у первых на поводу.
Смотрел художественный фильм с таким запоминающимся названием. Все как в жизни. Одни люди манипулируют другими из личной выгоды, либо из интереса. А другие из алчности или от безысходности идут у первых на поводу.
Жизнь среднего российского обывателя, для которого главное в жизни - деньги зарабатывать и семью кормить, по сути ничем не отличается от жизни пьяницы или уголовника, с той лишь только разницей, что пьяница и уголовник открыто исповедуют свои ценности, в то время как обыватель делает то же самое скрытно, осторожно, с благоразумной аккуратностью, стараясь сохранить лицо.
Вор, пьяница или уголовник живут ради примитивных, грубо чувственных удовольствий. Ради того же самого живёт и обыватель. Разница в том, что уголовник и пьяница выбрали более прямой и рискованный путь, в то время как обыватель выбрал путь более безопасный, но и менее прибыльный. Честность простого мужика – это частный случай обмана – он честно живёт, только когда ему выгодно: если же мужику представится случай безнаказанно украсть или обмануть – он с удовольствием им воспользуется. Вор может легко сорвать большой куш и потом с удовольствием его пропить, но может и загреметь в тюрьму; трудолюбивому мужику деньги достаются с трудом и его никто не посадит, но всё заработанное он точно так же проест и пропьёт.
Простые мужики предают, обманывают, терпят унижения на работе и политическую тиранию, изменяют женам. Нередко простой мужик может и похвастаться, как он кого-то обманул, и получить за это одобрение своих приятелей и коллег. Вести разнузданную половую жизнь для простого мужика – это признак доблести. Простой мужик служил в армии, терпел унижения и побои, бегал в жару, весь облеванный, в противогазе – и это для него признак мужества.
Жизнь вора, наркомана, пьяницы и развратника намного лучше, чем жизнь честного русского обывателя. Обыватель делает всё то же самое, что и вышеперечисленные, только осторожно, скромненько, исподтишка, и тем самым одновременно и перестаёт быть честным человеком, и не получает той полноты чувственных удовольствий, какую получают честные прожигатели жизни.
Самые уродливые явления в жизни происходят из попытки усидеть на двух стульях. Серединка на половинке - место несчастных лохов и неудачников, чья жалкая жизнь течёт у них по усам, а в рот не попадает.
"А я говорю: возьмёмтесь рука с рукою те, которые любят добро, и пусть будет одно знамя — деятельная добродетель…
Я хочу сказать только, что все мысли, которые имеют огромные последствия, — всегда просты. Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Ведь как просто."
Эту цитату обычно подписывают Лев Толстой, но это сказал не Лев Толстой, а глуповатый Пьер Безухов в конце 4 тома Войны и Мира.
В том-то и дело, что объединение во имя зла - это не объединение, а свальный грех. Криминальные авторитеты, когда их поймают, дают показания друг на друга наперегонки. Любой порядочный арестант продаст и свои понятия, и всех своих братьев-подельников при первом же удобном случае. Стадо баранов разбегается в разные стороны при первой же опасности.
Нет, не надо путать общество с толпой и коллективом. Коллектив и личность - две вещи несовместные.
На тёмных улицах безликого города, поглощённого холодной тьмой, царила тишина. Лишь редкие отблески света от рекламных щитов освещали пустоту вокруг. Ночь крепко сжимала город своими объятиями, создавая иллюзию покоя и безопасности там, где их давно не существовало.
Моя память начинается с одиночества и отчаяния. Жизнь кажется бессмысленной цепью случайных событий, лишённых смысла и цели. Мир равнодушно скользит мимо, оставляя лишь призрачные воспоминания о днях, прожитых впустую.
Время замедлилось, растягивая мгновения, превращая их в тягучую вязкую субстанцию. Каждая секунда становилась испытанием, каждая минута — пыткой. Но однажды всё изменилось.
Среди тени, среди шума улиц, между двумя мигающими фонарями я почувствовал нечто новое. Это была искра понимания, проблеск осознания собственной роли в этом абсурдном спектакле жизни. Я понял, что существует скрытый порядок, тайная сила, управляющая миром, невидимая большинству смертных.
С тех пор моя судьба изменилась. Из простого наблюдателя я превратился в активного участника игры, где ставки бесконечно высоки, а цена поражения — потеря всего, что имело значение раньше.
Так появился я, кем являюсь до сих пор.
90% людей не вздохнут свободно — они начнут метаться в поисках нового «хозяина». Потому что жизнь без рамок для них — как прыжок в океан без спасательного круга. Мозг человека чаще предпочитает шаблоны свободе. Люди тысячелетиями меняли независимость на иллюзию безопасности. Хаос пугает сильнее тюрьмы. Страх неопределённости — это химия: миндалевидное тело в панике, кортизол поступает в мозг, превращая нас в наркоманов стабильности. Даже если эта стабильность — клетка с ржавыми прутьями.
В 1930-е Гитлер глазах немцев был «спасителем», а не тираном. Народ Германии не просто подчинился — они выстроились в очередь, чтобы получить признание фюрера. Их мозг видел в нём не диктатора, а щит от хаоса. Чем дольше ты живёшь в системе, где за тебя решают, тем сильнее атрофируется воля. Однажды ты не просто не видишь цепей — ты начинаешь их полировать. Не потому, что они сверкают, а потому, что без них ты чувствуешь голую землю под ногами.
Парадокс заключается в том, что разрушить клетку легче, чем признать, что ты 20 лет называл её «домом». Люди будут защищать тюремщика, лишь бы не остаться наедине с ветром перемен. Потому что ветер не обещает уверенность в завтрашнем дне. А тюремщик — да, несмотря на то, что часто его обещания лживы.
Хочешь разозлить свою девушку? Скажи ей: я не достоин твоей любви. Ничто так не выбешивает девушек, как эта фраза.
За такими словами как: я недостаточно хорош, я не достоин щасья, жизнь несправедлива, разбейся хоть в лепешку – честного человека ничто не оценит по достоинству в этом жестоком мире и прочее – стоит одно: страх жить полноценной человеческой жизнью и брать на себя ответственность.
Когда ты живешь в жестоком мире, никто тебя не любит и не ценит, ты не достоин щасья - это значит, тебе можно бухать, смотреть порнуху, быть подлецом, работать кое-как, не ценить дружбу, предавать близких людей, воровать, обманывать и т.д. – всё равно мир жестокий, бессмысленный, несправедливый к добрым людям – так зачем же ради него стараться, тратить силы, в чем-то себя ограничивать?
Если же предположить, что добро и правда в мире перевешивают жестокость, что ты в жизни не чужой, не зря на свет родился, что ты нужен и ценен в этом мире, то тогда получается, уже нельзя жить халявной жизнью, не замечать чужих страданий, перекладывать ответственность на других, убегать от трудностей и т.д. Это совсем новая, непривычная и полная опасностей жизнь для тех, кто привык жить так, как будто его не никто не любит.
Тот, кто убежден, что его никто не любит и что в этом мире нет места доброму и честному человеку, подобен забившемуся под лавку обиженному зверьку, который обиженно поглядывает из-под лавки на светлый лик земной и не хочет выходить, даже когда его пытаются оттуда выманить кусочком хлеба или мяса. Обиженная жизнь – это жизнь в затхлом и тесном подвале своей эгоистической сосредоточенности на своём милом Я и своих обидах.
Мне не дают быть добрым, меня никто не любит – это значит: любите меня все, прямо сейчас, немедленно, докажите мне свою любовь, почитайте меня как короля, и только тогда, может быть, я и подумаю о том, чтобы жить в этом мире доброй и честной жизнью, проявлять себя и жертвовать своим драгоценным покоем ради других. Всё или ничего – таков единственный путь героя и жизненное кредо одержимых манией величия несчастных обиженных неудачников. Обида и мания величия – две стороны одной медали.
Если бы и правда мир во зле лежал и ничего в нём не было, кроме борьбы за выживание и бессмысленной игры злых сил, как думают некоторые обиженные личности, мир тогда бы давно развалился на части. Вовсе даже не борьба за выживание и не животные инстинкты, а любовь и глубокая солидарность всего живого правит миром. Злые силы только бесятся в бессильной злобе, пакостят и вставляют палки в колёса, но в конечном счете всегда проигрывают.
Карл Маркс, основатель материалистической концепции истории и один из самых влиятельных мыслителей XIX века, традиционно рассматривается как непримиримый критик капиталистического строя и империализма. Однако более глубокий анализ его работ, особенно через призму интерпретаций Франкфуртской школы, позволяет обнаружить парадоксальный феномен: его собственная теория содержит элементы имперского мышления. Эта статья исследует, как теоретическая мысль Маркса, начавшись с критики идеологии, эволюционировала в направлении, которое само может быть интерпретировано как форма имперской идеологии.
Формирование взглядов раннего Маркса происходило в контексте бурных социальных и экономических трансформаций в Европе 1840-х годов. Промышленная революция, урбанизация, формирование новых классов и революционные настроения создавали атмосферу перемен и интеллектуального брожения. В этот период молодой Маркс, испытавший влияние Гегеля и Фейербаха, начал разрабатывать свою критику существующего общественного порядка.
В "Немецкой идеологии" (1846), написанной совместно с Фридрихом Энгельсом, Маркс сформулировал ключевые аспекты своего понимания идеологии как "ложного сознания", искаженного восприятия реальности, маскирующего подлинные материальные интересы господствующего класса. "Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же время и его господствующая духовная сила." Эта концепция идеологии как инструмента власти стала фундаментальной для всей последующей критики Марксом капитализма и империализма.
Эпоха Маркса была временем расцвета европейского колониализма. Великобритания владела обширнейшей империей, включающей Индию и значительные части Африки. Франция, Нидерланды, Бельгия, Германия и другие европейские державы также активно участвовали в колониальном разделе мира.
Маркс хорошо понимал эксплуататорскую природу колониальных практик и анализировал их в своих работах. В статьях для "New York Daily Tribune" он детально исследовал британское господство в Индии, осознавая, что империализм представляет собой сложную систему экономической эксплуатации, культурного доминирования и идеологического подчинения.
В "Немецкой идеологии" Маркс и Энгельс анализировали, как разделение труда между нациями создает систему глобального неравенства: "Разделение труда между разными нациями приводит прежде всего к отделению промышленного труда от земледельческого, а тем самым к противоположности их интересов." Это разделение в глобальном масштабе формировало систему, в которой промышленно развитые страны эксплуатировали колонии-поставщики сырья, извлекая из них прибавочную стоимость.
В статье "Будущие результаты британского владычества в Индии" (1853) Маркс писал о "двойной миссии" британского империализма – разрушительной и регенеративной. С одной стороны, британцы разрушали традиционные структуры индийского общества; с другой – закладывали материальные основы для развития капитализма, что Маркс, несмотря на все издержки процесса, считал исторически прогрессивным.
Представители Франкфуртской школы (Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе, Эрих Фромм) переосмыслили марксистскую теорию, интегрировав в нее психоанализ, социальную психологию и культурную критику. Работая в период возникновения фашизма и нацизма, они обратили внимание на психологические аспекты массового подчинения идеологии.
Эрих Фромм ввел понятие "группового нарциссизма" – феномена, при котором индивиды проецируют свой нарциссизм на группу (нацию, расу, религиозную общность), с которой себя идентифицируют. Это создает чувство исключительности, превосходства над другими группами и оправдывает доминирование над "чужими". В работе "Бегство от свободы" (1941) Фромм показал, как нарциссическая идентификация с группой компенсирует чувство беспомощности и отчуждения. В контексте империализма это означает, что даже угнетенные классы в метрополии могут поддерживать империалистическую политику, получая иллюзию причастности к великой, исключительной общности.
Теодор Адорно в "Авторитарной личности" (1950) исследовал психологические механизмы, делающие людей восприимчивыми к фашистской и империалистической идеологии, выявив корреляцию между определенными чертами личности (авторитаризм, конформизм, преклонение перед властью) и поддержкой националистических и империалистических идей.
Франкфуртская школа выделила несколько ключевых характеристик империалистического мышления: вера в исключительность Империи; потребность в постоянном подтверждении ее величия; эксплуатация других народов; отсутствие эмпатии к "чужакам", воспринимаемым как менее человечные.
Согласно анализу Франкфуртской школы, идеология играет ключевую роль в поддержании империалистической системы. Она обеспечивает моральное и логическое обоснование господства одной группы над другими, легитимируя власть. Например, социал-дарвинизм конца XIX века "научно" оправдывал колониальную экспансию как естественный процесс, в котором "приспособленные" нации доминируют над "неприспособленными". Идеология также объединяет население метрополии вокруг империалистических целей, представляя их как общее благо, и скрывает реальные экономические интересы за альтруистической риторикой. Она создает коллективную идентичность, основанную на противопоставлении "цивилизованных" "нецивилизованным", что оправдывает миссию "просвещения" и "развития".
Ключевой вклад Франкфуртской школы в понимание психологических механизмов империализма – анализ роли нарциссической травмы. Согласно этому анализу, люди становятся восприимчивыми к имперской идеологии после переживания экзистенциального унижения и утраты идентичности, когда империя предлагает путь преодоления этой травмы.
Исторические примеры такой динамики многочисленны: Германия после Первой мировой войны, когда Версальский договор нанес глубокую травму немецкому национальному самосознанию, создав почву для нацизма, обещавшего восстановить величие Германии; Япония в эпоху Мэйдзи, столкнувшаяся с угрозой колонизации западными державами; Италия после объединения, когда несоответствие между ожиданиями величия и реальностью питало фашистский империализм Муссолини; Франция после поражения от Пруссии, когда потеря Эльзаса и Лотарингии стимулировала как реваншизм, так и колониальную экспансию в Африке и Индокитае.
Применяя методологию Франкфуртской школы к анализу работ позднего Маркса, можно обнаружить парадоксальное противоречие: критикуя империализм и капиталистическую эксплуатацию, Маркс сам создал теорию, содержащую элементы имперского мышления.
В трудах Маркса пролетариат предстает как класс, переживающий глубокую нарциссическую травму в результате капиталистической эксплуатации. Рабочие лишены средств производства, отчуждены от результатов своего труда, превращены в товар и низведены до положения придатка машины. Это состояние экзистенциального унижения, которое Маркс описывает как "абсолютное обнищание" пролетариата, является нарциссической травмой в терминах Франкфуртской школы.
В "Капитале" Маркс пишет: "Накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной деградации на противоположном полюсе, т.е. на стороне класса, который производит свой собственный продукт как капитал." Эта травма, согласно Марксу, может быть преодолена только через осознание пролетариатом своей исторической миссии и объединение в борьбе за социалистическую революцию.
Призыв "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" из "Манифеста Коммунистической партии" (1848) – это призыв к созданию транснационального единства на основе общей идеологии и общего опыта эксплуатации. Первый Интернационал, созданный в 1864 году при активном участии Маркса, был попыткой реализации этой идеи.
С точки зрения критики Франкфуртской школы, такое объединение обнаруживает признаки имперского проекта: единая идеология как основа объединения, централизованное руководство рабочим движением разных стран, универсальная историческая миссия пролетариата – не просто освободить себя, но и все человечество, что является "цивилизаторской миссией" классического империализма.
Марксизм обещает пролетариату преодоление нарциссической травмы через создание коммунистического общества, в котором будет устранено отчуждение и эксплуатация. В "Экономическо-философских рукописях 1844 года" Маркс писал о коммунизме как о "подлинном присвоении человеческой сущности человеком и для человека... подлинном разрешении спора между существованием и сущностью". Это обещание восстановления утраченного величия через преодоление унижения структурно подобно имперской идеологии, которая также обещает величие через преодоление национального унижения.
Хотя декларируемые цели Интернационала были антиимпериалистическими, сама структура международного рабочего движения предполагала иерархию и централизованное руководство. Марксизм, разработанный в европейском контексте, неизбежно нес отпечаток европоцентричного мышления: европейский пролетариат и европейские формы рабочего движения выступали моделью для всего мира, создавая гегемонию, при которой неевропейские формы борьбы должны были адаптироваться к европейской модели.
Универсалистские претензии марксизма на объяснение всего исторического процесса также можно рассматривать как форму культурного империализма, навязывающего единую интерпретацию истории разнообразным культурам и обществам. Как отмечали Адорно и Хоркхаймер в "Диалектике Просвещения", любая претензия на универсальную истину несет в себе элемент доминирования, стремясь подчинить разнообразие единому принципу.
Критическое переосмысление марксизма через призму Франкфуртской школы позволяет увидеть, что даже самая радикальная критика империализма может содержать элементы имперского мышления. Парадокс Маркса заключается в том, что, разоблачая идеологию капиталистического империализма, он сам создал идеологию, которая в своей универсалистской претензии и стремлении к глобальной трансформации общества имеет имперские черты.
Это не означает, что марксизм следует отвергнуть – скорее, его необходимо понимать как сложное явление, отражающее противоречия. Критика Франкфуртской школы не отменяет ценности марксистского анализа эксплуатации, отчуждения и классовой борьбы, но показывает, насколько сложно выйти за пределы имперских моделей мышления.
В современную эпоху глобализации и новых форм империализма критическая рефлексия над имперскими элементами в самой антиимпериалистической теории становится необходимым условием для разработки подлинно эмансипаторного политического проекта, свободного от логики доминирования и нарциссического стремления к величию через унижение других.
