Серия «Долгий взгляд»

Это прошлое, понятно. А как насчёт будущего? Могу рассказать другую историю. В шестидесятых годах геологи заметили нечто напоминающее гигантский штрих-код на дне Атлантического океана. В одних полосах минералы имеют магнитную ориентацию с севера на юг, в других – с юга на север. Эти полосы имеют сотни километров в ширину и тысячи – в длину. Дело в том, что океаническая лава срединных хребтов, застывая, приобретает магнитную ориентацию, в то время, как земная кора разъезжается по направлению от хребтов на запад и восток. Так и было бы морское дно ориентировано с севера на юг, если бы примерно каждые 100 тысяч лет на Земле не менялись местами магнитные полюса! Так было экспериментально подтверждена теория тектоники земных плит.

Магнитный узор океанического дна

Эта теория может предсказать нам и будущее континентов на сотни миллионов лет вперёд. Есть несколько сценариев. Если процесс расползания остановится, то континенты могут снова собраться в Пангею Ультиму. Также они могут собраться в районе Северного полюса, сформировав Амазию. Вероятно также, что Австралия и Америка сольются в Аврику. Но самый вероятный сценарий – формирование нового суперконтинента: Новопангеи. Это когда Америка столкнётся с Австралией и Антарктидой, которые в свою очередь въедут в Азию.

Земля через 200 миллионов лет

Делать такие выводы нам позволяет математическое моделирование на основании экспериментальных данных. Данных, которые можно скормить в модель, достаточно много. Это и разнообразные минералы, и ледовые керны Гренландии и Антарктики, и остатки древней жизни.

Эти остатки говорят нам и о деятельности человека. Древние охотники и собиратели истребили 178 видов мегафауны, начали вырубать леса, культивировать растения и приручать животных. Дальше – больше, и вот уже с 1945 года мы оставляем планетарный след, скачкообразно подняв содержание углерода-14 в атмосфере.

Бомбовый импульс

Началось Великое Ускорение. Население планеты выросло втрое, половина обитаемой территории пошла под сельскохозяйственные угодья. Искусственные материалы (половина из которых – бетон) весят уже больше, чем вся биомасса. Многие биологи опасаются, что мы вызываем Шестое массовое вымирание. Мы изменяем даже геологию. На Гавайях обнаружили новый материал, который назвали пластигломерат. Он получается из мусорного пластика в сочетании с осадочными породами, базальтом и органикой.

Пусть иногда мы видим природу чем-то отличным от нас, но наша судьба неразрывна с судьбой биосферы и геофизики планеты. Исследователи не уверены, что Великое Ускорение может продолжаться, несмотря на весь технический оптимизм. Цивилизации живут в среднем 336 лет, так что времени не так уж много. Несмотря на некоторые позитивные сдвиги, остаётся ещё увидеть, куда мы придём: к Великой Развязке или к Великому Коллапсу.

Долгий взгляд в науке – продукт труда поколений исследователей, о чём свидетельствует история открытия парникового эффекта, которая началась в далёком 1856 году с предположения американской исследовательницы Юнис Фут о влиянии углекислого газа и пара на консервацию тепла. После неё были ещё учёные, включая Джона Тиндалла, Сванте Аррениуса, Томаса Краудера и многих других, которые помогли распутать сложные взаимосвязи в климате планеты, на которую всё сильнее мы влияем. Наука даёт нам неутешительный прогноз повышения температуры воздуха, подъёма уровня океана, таяния ледников, закисления океанических вод, катастрофических пожаров и прочих бедствий. Нам известно будущее нашей планеты, и оно не радужное.

Встаёт последний вопрос: что мы должны сделать с этим? Казалось бы, ответ прост: постараться смягчить своё влияние и пощадить экосистемы. Но придётся делать выбор. Или мы восстанавливаем экосистемы до дикого состояния, снижая свой след, или создаём новые, в которых смогли бы жить вместе с животными. Во всяком случае, здесь не обойтись без трудных компромиссов. Придётся сокращать собственный потенциал и даже население при первом варианте либо иметь дело с неожиданными последствиями при втором. Слишком много попыток скорректировать экологический дисбаланс окончились неудачей. Одна неудачная попытка генной модификации – и существование многих видов, эволюционировавших миллионы лет, окажется под угрозой. Автор надеется, что мы можем найти третий, сбалансированный путь. Не только можем, но и должны. Антропоцен длится всего семьдесят лет, а мы уже наворочали дел с необратимыми последствиями. И если наука не может указать нам путь, она, тем не менее, говорит нам, где мы находимся.

Кому ещё можно взглянуть в будущее, как не художнику? Одним из популярнейших символов, связанных с преемственностью поколений, является дерево. Когда в девятнадцатом веке в Оксфорде задумались о замене колонн для своего главного зала, обнаружили, что основатели университета специально для этого посадили дубовую рощу половину тысячелетия назад, где она и ждала своего часа. Это оказалось байкой, но её популярность говорит о популярности самого символа. Вообще, деревья охотно сажают для блага потомков. Вспомнить хотя бы кипарисы для регулярного обновления главной синтоистской святыни. В восемнадцатом веке в Британии царила «кленовая лихорадка», когда подданных поощряли высаживать деревья для военно-морского флота в качестве акта патриотизма. Современные начинания включают в себя «ясеневый купол» скульптора Дэвида Нэша, который состоял из 22 деревьев, высаженных по кругу так тесно, что их ветви переплетались между собой. В далёком 1977 году Дэвид надеялся выйти за пределы своей эры. Увы, надеждам не суждено было сбыться. Проект похоронила глобализация, а именно импорт вредоносного грибка вместе с экзотической флорой из Азии. В 2012 году грибок прибыл в Великобританию, и скульптор понял, что это творение не переживёт автора.

Ясеневый купол в период расцвета

Вот как бывает, когда твои долгосрочные планы рушатся по причине недальновидных действий других.

Нам известно много средств художественной передачи связи времён. Популярнейшим из них является рассказ, устный или письменный. Зажигают воображение действенные аналогии. Многие художники пытаются отобразить время через пространство в своих произведениях. Британский геофилософ Дэвид Чейни сжимает время, протекшее с Большого Взрыва до пределов одной комнаты в своей инсталляции.

Схема Донецкого синдрома

Связь с потомками можно завязать, сделав им подарок, как это делают авторы Библиотеки будущего, про которую рассказывал Мартин Пухнер в своей недавней книге. Этот проект, подобный другим капсулам времени, имеет то свойство, что завещает потомкам то, что мы хотим оставить, а не то, что они хотели бы от нас получить.

Некоторые произведения намеренно делают очень медленными. Джем Файнер написал музыку, которая будет длиться более тысячелетия. Его пьеса Longplayer исполняется оркестром тибетских гонгов и колоколов в здании одного из лондонских маяков и будет звучать до конца 2999 года. В 1996 году в Гамбурге заработала «капельная машина» Богомира Экера, которая будет «строить» сталагмит из дождевой воды, протекающей через слой земли, на протяжении как минимум пятисот лет. Также в Германии в городке Вемден строится Пирамида времени. Каждое десятилетие добавляется очередной бетонный блок, которых накопилось уже четыре штуки. Окончание планируется на 3183 год.

Пирамида времени

Как мы уже знаем, особенно хорошо осуществляют связь времён повторение и ритуал. Это ведёт нас к искусству, в котором принимают участие многие поколения. Один из подобных объектов сохранился в британском Уффингтоне. Три тысячи лет назад обитатели близлежащего городища стали рыть траншеи и наполнять их мелом, так что с высоты можно было бы увидеть фигуру лошади. Необходимо уточнить, что за рисунком требовался непрерывный уход, потому каждые семь лет к ярмарке траву выпалывали, а мел подсыпали.

Уффингтонская белая лошадь

Это напоминает нам о важности такой будничной задачи, как поддержание объекта в функциональном состоянии. Все мы склонны восхищаться создателями, но забываем тех, кто из года в год своим трудом обеспечивает передачу творений потомкам.

Творчество тоже может быть коллективным. Жители голландского Утрехта пишут долгую поэму, добавляя по букве каждую субботу. Они написали уже добрую сотню метров, и каждый может сделать свой вклад хотя бы в приобретение очередного камня, на котором будет сбоку выбито его имя. Сами стихи создаются поэтами по очереди. Каждый пишет свою пару строчек.

Вам придется с чего-то начать, чтобы дать прошлому место,
настоящее имеет все меньше и меньше значения.
Чем дальше вы находитесь, тем лучше.
Давай, оставь свой след.
Забудьте о вспышке, в которой вы можете существовать,
мир — это ваша карта улиц.
Было время, когда ты был кем-то другим: оно прошло...

И дальше в том же духе.

Ужаснувшись индивидуализму своих сограждан, которые мыслят лишь сегодняшним днём, музыкальный продюсер Брайан Ино создал с единомышленниками фонд Lond Now Foundation, который работает под девизом «медленнее и качественнее». Среди проектов – сохранение вымирающих языков, долгосрочныее прогнозы, семинары о долгосрочном мышлении, публичная библиотека, и, конечно, Тысячелетние часы, сооружаемые в скалах Западного Техаса. Часы строятся на деньги Джеффа Безоса ( бюджет проекта – 42 миллиона) и должны проработать как минимум 10000 лет с возможностью техобслуживания и ремонта простыми инструментами, которые были доступны уже в бронзовом веке. Чтобы увидеть, который час, их надо завести, но даже в незаведённом состоянии они считают время при помощи энергии разницы температур дня и ночи.

Узлы механизма Тысячелетних часов

Стремление создателей часов – побудить посетителя задуматься о своём месте во времени. Само строительство дало достаточно поводов думать о Вечном: слишком много событий, которые потенциально могут разрушить часы. Чтобы они долго продержались, были использованы керамические подшипники, а также прочие долговечные материалы. Место установки было выбрано подальше от людей, хотя нельзя исключить, что нравы поменяются, и кто-то специально придёт туда, чтобы их разрушить. Автор всё же надеется, что потомки смогут постичь намерения создателей и поймут этот символ необходимости долгосрочного мышления.

В заключительной главе автор привёл несколько соображений в пользу долгого взгляда: он позволяет смотреть на мир с надеждой, даёт потомкам возможность выбора, позволяет мечтать о разном будущем и напоминает нам об общих ценностях. На рассуждения о далёком будущем некоторые возражают, что скоро всё равно наступит конец света. Но лучше делать что-то, чем не делать ничего. Кто знает, многое может случиться, терять надежду нельзя ни в коем случае.

Человечество обладает потенциалом построить «глубокую цивилизацию». Под этими словами автор понимает будущее, при котором бизнес мыслит не квартальными планами, а этическими и устойчивыми целями. При котором политики заботятся о благе всех людей и живых существ во все времена, а не только о своём электорате. При котором журналисты дают информацию в глубоком временном контексте, а каждый гражданин знает, что он – всего лишь звено в цепи поколений. Многие скажут, что это утопия, но автор считает, что такое видение имеет право на существование. Мы просто не можем представить себе своё собственное будущее, хоть сами изменились с того времени, как были детьми. Правда, путь туда далёк и тернист. Но идти нам предстоит вместе. Поможем другу как-нибудь. Ближайшие годы могут стать периодом исторической развилки. Либо мы уничтожим себя из-за неспособности мыслить веками, либо будем процветать миллионами лет. Ключ к процветанию лежит в способности долгого взгляда.

Лично мне эти попытки художников напоминают не стремление завязать связь с потомками, а желание застолбить себе место в их памяти. Но символы далеко не всегда долговечны и эффективны. Более продуктивным было бы строительство объекта, который приносит пользу. В Нидерландах век за веком люди отвоёвывали землю у моря, строя плотины и непрерывно выкачивая воду. Коллективный труд на благо потомков сплотил их общество в единую нацию. И сегодня нам есть, чем заняться. Цивилизация построила огромное количество сооружений, которые требуют ухода. Хроническая проблема недостатка средств заставляет сдвигать сроки, и время от времени мы узнаём, как где-то обрушилось здание или упал мост. Я думаю, лучше бы журналисты больше писали не о подобных бедствиях, а о том, как восстанавливаются объекты, заложенные нашими предками.

В последнем абзаце автор вспоминает важнейшие проблемы XXI века: изменение климата и социальное неравенство. Как видно, эта книжка – не что иное, как замаскированная агитка за отказ от ископаемого топлива. Чего стоит лишь один долгий рассказ об открытии парникового эффекта. Подобной агитацией пестрят полки книжных магазинов на Западе, это дело щедро проплачено и находит поддержку влиятельных кругов. Вот и нашего автора отправили на год учиться в MIT, а потом оплатили труд ассистента для написания этой книги.

Кто-то возразит мне: нужное ведь дело. Ведь проблема действительно существует. Согласен! Но дело в том, что у нас есть другие, не менее важные проблемы. Фишер противоречит самому себе, ведь он говорит о вещах, которые на самом деле не являются экзистенциальными. Изменение климата не грозит нам полным уничтожением, как не грозит и неравенство, которое всегда было бичом человечества. В этом смысле я на стороне лонгтермистов: в первую очередь нужно заботиться о самом важном. Книга вышла недавно, но в ней практически не упомянута главная опасность наших дней: вероятность глобального военного конфликта. Для автора, похоже, она не существует. Жаль.

В ощущение долгого времени автора переместил сбор интересных камней по просьбе отца. По его словам, долгий взгляд – это не просто способность пронизать мыслью время, но и перспектива подняться над текучкой событий и окунуться в иные времена. Это даст нам в руки путеводную нить и карту для навигации. А также позволит ясно увидеть по-настоящему важное.

Развить долгий взгляд нам поможет обширный культурный опыт. Веками мы создаём долговечное наследие для передачи потомкам. Автор называет это стратегией Patek Philippe по причине того, что эта фирма культивирует образ своих часов как чего-то непреходящего, связывающего поколения воедино. Если верить их рекламе, то мы никогда, по сути, не владеем часами этой марки, а просто содержим их для следующего поколения.

Передать по наследству можно не только предмет, но и идею. Как это лучше сделать – лучше спросить у профессионалов. Зороастрийцы поддерживают свой вечный огонь вот уже полторы тысячи лет. Синтоисты в Японии перестраивают свой храм Исэ каждые два десятилетия вот уже на протяжении 1300 лет. После того, как построен новый храм, в него торжественно переносят священные реликвии. Считается, что за ними переселяются и боги. Старый храм сносят, а на его месте через двенадцать лет закладывают новый, чтобы закончить его к моменту следующего переезда. Традиция неукоснительно соблюдается, хоть новый храм и не должен быть точной копией старого.

Храм Исэ

Необычайной действенностью при передаче идей обладает ритуал. Антропологи говорят, что ритуалы помогали укрепить доверие, кооперацию и сплочённость цивилизаций, приводя их к расцвету. Можно выделить характерные черты ритуалов: синхронность действий и демонстрация, употребление пищи, огонь и курения, а также процедура очищения. Детали не имеют значения. Бывают совсем глупые ритуалы, как например процессия утки раз в сто лет в Оксфорде. Но все они демонстрируют нашу связь с предками, несмотря на различия. Важны идеи, которые при этом передаются, и поведение, которое прививается. Каждый чувствует себя частью общества в связи времён на пути к достижению чего-то более великого, чем он сам.

Ещё одной временной перспективой, которую дают нам религии – это то, что автор называет «трансцедентным взглядом на время», будь то представление о конце света или сменяющие друг друга эры в цикле непрестанного разрушения и созидания. Сегодня уже учёные задумываются, наступит ли после Большого взрыва и расширения Вселенной обратная фаза сжатия.

Многие первобытные культуры создали свой долгий взгляд, согласованный с природными циклами. Согласно поколенческому мировоззрению, прошлое, настоящее и будущее постигаются через линзу тесного родства и личной ответственности. Наиболее явно это выразилось в идее «седьмого поколения», коренящуюся в Великом законе ирокезов. Согласно этой идее, мы должны жить и работать для блага наших потомков вплоть до седьмого колена. Правда, её можно интерпретировать по-разному. Отдельные комментаторы уточняют, что идея эта может быть направлена не только в будущее, но и в прошлое.

И на Западе есть мыслители, работающие в сходной парадигме. Их называют лонгтермистами. Они призывают не только думать долговременными горизонтами, но и делать нечто большее для блага потомков. Одним из первых лонгтермистов можно назвать Дерека Парфита. Этот экстравагантный философ ел всегда одной рукой, потому что в другой держал книгу, а пил растворимый кофе с горячей водой из крана, чтобы не тратить время на кипячение. И даже носил одну и ту же одежду в любую погоду, чтобы не задумываться о том, что надеть с утра. Конечно, не за это помнят этого мыслителя. А за его идею, что мы имеем моральные обязательства не навредить не родившимся ещё людям.

Лонгтермизм коренится в альтруизме. Тоби Орд, вдохновившись идеями Парфита, публично объявил о том, что пожертвует миллион фунтов в целях борьбы с бедностью. Этого миллиона, однако, у него не было, и потому он живёт на скромные 330 фунтов в месяц, отдавая остаток на благотворительность. Так он собирается делать до конца дней своих. Вместе с Уильямом МакЭскилом организовал влиятельное общественное движение: эффективный альтруизм. Эффективные альтруисты – не простые филантропы. Они стремятся к конкретным, максимальным результатам. Для этого нужно сформировать иерархию целей, конечно. И здесь мы приходим к лонгтермизму.

Вышеупомянутыми мыслителями движет забота о грядущих поколениях. Сотнях, тысячах, миллионах поколений. Их может не быть, если человечество полностью истребит себя посредством искусственного интеллекта, рукотворной пандемии или климатической катастрофы. Орд исследовал разные сценарии, пытаясь оценить их вероятность. Он пришёл к выводу, что сегодня мы переживаем критический период. Мы – первое поколение, владеющее технологией своего собственного уничтожения, но не владеющее мудростью сделать так, чтобы этого не случилось. Поэтому эру антропоцена, начавшуюся 16 июля 1945 года (дата первого атомного испытания), он предпочитает называть «пропастью».

Однако у лонгтермистов есть проблема. Она состоит в том, что польза сегодня не имеет тот же вес, что польза завтра. При оценке инвестиций играет большую роль, когда вкладываются деньги. Ведь иначе их можно положить в банк, и они принесут доход. Поэтому потраченное (и полученное) сегодня дисконтируется по отношению к будущим суммам. Дисконтирование присутствовало уже в экономической модели Поля Самуэльсона в тридцатых годах прошлого века. Да что говорить – оно у нас в природе. Большинство согласится, что лучше получить удовольствие сегодня, чем когда-нибудь потом. Так вот, если мы вобьём процентную ставку в 3,5%, как это делает Британское Казначейство, да на сотню лет, то получим вес будущей пользы всего в три процента. Далёкое будущее практически ничего не весит в этом смысле. Орд с коллегами выступает за пересмотр этого подхода. Они указывают, что таким образом недооценивается влияние серьёзных катастроф в будущем.

Разумеется, если оставить дисконтирование в силе, то не поможет даже расчёт пользы триллионов наших потенциальных потомков. Да, триллионов! Солнцу ещё долго светить. Потому-то Орд называет наш период «пропастью»: слишком многим рискуем. Столь большие цифры побудили Хилари Гривз и Уильяма МакЭскила разработать так называемый «сильный лонгтермизм». Они считают, что для достижения максимума пользы мы должны намного больше тратить для блага далёких поколений. Конкретно это должно означать больше инвестиций в снижение риска рукотворной пандемии или обуздание искусственного интеллекта.

Число наших предков и потомков. Один треугольничек соответствует текущему населению Земли.

Стоит отметить, что не все с этим согласны. Раздаются голоса, что насущные интересы игнорировать никак нельзя. Надо хотя бы пытаться инвестировать туда, откуда пользу будем извлекать и мы, и последующие поколения. Есть и этические нюансы. Должны ли мы делать людей счастливыми или делать счастливых людей? Ещё Парфит ломал голову над этой дилеммой. Есть и те, кто подозревают, что лонгтермизм может завести нас слишком далеко, так что мы отдадим все ресурсы в угоду воображаемому будущему. А ведь у нас и сегодня достаточно проблем. Ну и, конечно, никто не знает, что случится в будущем.

Таким образом, у лонгтермизма хватает и противоречий, и сложных проблем. Тем не менее, автор считает, что имеет смысл вкладываться в предусмотрительные меры, которые снизили бы вероятность глобальной катастрофы в будущем. Однако для него долгий взгляд – это скорее отношения между поколениями, а не математика. А ведь ещё не забыть о братьях наших меньших! О них тоже нужно заботиться.

Звучит красиво, но есть и проблемы, как отмечает и автор. Первая из которых состоит в том, что мы не можем отказаться от практики дисконтирования, потому как она напрямую связана с процентной ставкой, лежащей в основе капиталистического общества. Церковь веками пыталась сдерживать человеческую жадность, но результат, увы, налицо. Далее, делая что-то на благо потомков, мы далеко не всегда можем быть уверены в том, что это действительно им поможет. Благие намерения – это далеко не всё. Мы не знаем ни точного механизма расчёта последствий наших действий, ни внешних обстоятельств, которые могут измениться буквально с сегодня на завтра. Ну а расчёт триллионов предполагаемых потомков – откровенный мухлёж в свете эволюции. Вся эта статистика, на мой взгляд, притянута за уши для того, чтобы обосновать желание «дать голос» нерождённым потомкам. Не зря некоторые называют её «математическим шантажом».

В чём действительно правы лонгтермисты – это в том, что мы не имеем права подвергать человечество риску полного уничтожения. А он есть. Потому действительно надо что-то делать. Но делать нужно сообща. Пока человечество разобщено – ничего не получится. Потому я бы сказал, что главная опасность для современного человечества – это разобщение.

Лонгтермисты – новое поколение альтруистов, которые всегда находятся в меньшинстве. Природу человека не изменишь, как показал крах попыток воспитать нового человека. Пороки остаются с нами. Да, их надо стремиться обуздать. Да, надо мечтать. Но мечта эта сродни линии горизонта, которая отойдёт от нас настолько, насколько мы продвинемся вперёд.

Сантино с камнями

Ладно, оставим обезьянам горизонт планирования в несколько часов. Но свидетельств того, что они планируют на годы вперёд, точно нет. Сытые обезьяны не откладывают еду про запас, они бросаются ей. Поведение животных инстинктивно и сформировано естественным отбором. Похоже, человек имеет критическую способность, которую новозеландский эволюционных психолог Майкл Корбаллис называет «мысленным путешествием во времени». Его гипотеза имеет полное право на существование: если человек не может представить себе прошлое, он не может вообразить и будущего. Об этом нам говорит амнезия Кента Кочрейна, которую он получил в результате черепно-мозговой травмы. Он мог вспомнить многое: столицу Франции или что такое термостат, или кто был Луис Армстронг. Но он не помнил своего прошлого, то есть утерял эпизодическую память. А также не был способен представить своё будущее. Оказывается, мы должны вспомнить прошлое, чтобы фантазировать о будущем. Исследователи установили, что у детей данная способность появляется в возрасте около четырёх лет.

Идём дальше. Если нам предложат 100 долларов сегодня или 120 долларов через год, мы в большинстве своём выберем сотню здесь и сейчас. Очевидно, имеется некоторое смещение к настоящему. У Питера Брейгеля Старшего есть известная картина:

Падение Икара

Вы можете быстро найти на ней павшего? Подскажу: его ноги торчат из воды в правом нижнем углу. Художник схватил в своей картине безмятежное безразличие постороннего к страданию человека на заднем плане. Мы неравнодушны чаще всего лишь к ближним, и уж, конечно, себе самим. Так же и со временем. Прошлое далеко позади, будущее далеко впереди, и чем дальше, тем оно менее важно для нас. Насущные проблемы важнее. Чтобы скорректировать взгляд, можно попытаться влезть в шкуру потомка или хотя бы себя самого в будущем. И это стоит сделать, иначе мы игнорируем риски не только для других, но и для себя. В качестве примера автор приводит историю с возвращением экипажа «Аполлона-11» с Луны. По идее, им надо было сидеть в карантине три недели после приземления. Но когда им стало жарко в капсуле на волнах океана, НАСА разрешило им открыть люк, позволив тем самым потенциальным лунным организмам с борта корабля попасть в биосферу Земли.

Есть ещё другие психологические эффекты. Например, искажение нормальности, мешающее нам как следует подготовиться к грозящей катастрофе или искажение заметности, когда мы принимаем решения, реагируя в первую очередь на то, что бросается в глаза. И на то, что видим в новостях. Насмотревшись криминальной хроники и прочей чернухи, мы думаем о мире хуже, чем он есть на самом деле. Работает синдром злого мира. А вот чего мы не видели – о том можно и не заботиться, ага.

Так же мы нечувствительны к размерам чужого страдания. Испытуемых просили указать, сколько они готовы пожертвовать на благую цель. Обнаружилось, что вне зависимости от размеров этой благой цели готовность эта исчислялась примерно одной и той же суммой для одного и того же человека. Сострадание не масштабируется. Иногда оно даже падает, когда у человека по мере роста страдания развивается иллюзия беспомощности. Раскрутить потенциального благотворителя можно, если сообщить ему конкретные детали тех, кому он помогает. Да-да, все эти призывы помочь какому-то одному ребёнку или инвалиду – сознательная стратегия организаций по сбору помощи. Так эффективнее.

Автор предлагает добавить в галерею эффект капли смолы. В начале шестидесятых годов австралийский физик Джон Мейнстоун наткнулся в университетской лаборатории на что-то особенное: стеклянную воронку на треноге, в которой содержалась чёрная смола. В далёком 1927 году профессор Томас Парнелл решил продемонстрировать студентам медленную текучесть смолы. Он налил её в горячем состоянии в воронку, запечатал, позволил остыть до комнатной температуры и снова распечатал. Смола потекла со скоростью одна капля в десяток лет. Правда, никто не видел до сих пор своими глазами момент падения очередной капли. Мейнстоун упустил момент в 1979 году, решив уйти домой в воскресенье. В 1988 году вышел из лаборатории попить воды – и опять неудача. В 2000 году он подготовился: установил веб-камеру. Он получил от неё извещение по электронной почте, но когда захотел просмотреть запись, не нашёл её. Сбой техники. Мейнстоун умер, не достигнув своей цели.

Мейнстоун и его смола

Мы склонны не замечать медленных изменений. Многие слышали байку про то, как можно посадить лягушку в сосуд с водой и медленно нагревать его до тех пор, пока лягушка не сварится, хоть она может в любой момент выпрыгнуть. Это именно что байка: при экспериментах лягушки неизменно выпрыгивали. И всё же что-то в этом есть: мы не замечаем, пока опасность медленно накапливается, а потом если что-то случается – уже поздно. Подобным образом можно объяснить инертность политиков, закрывающих глаза на медленно нарастающие проблемы. Так и мы привыкаем жить в условиях непрерывно ухудшающейся экологии. Когда-то рыбу можно было ловить гарпуном, а сегодня попробуй поймай хоть рыбёшку на современную снасть.

Есть различия и между отдельными людьми. Кто-то смотрит позитивно на своё прошлое, кто-то не желает даже и вспоминать. Кто-то наслаждается настоящим, а кто-то опустил руки, смирившись с ударами судьбы. Ну а кто-то ориентирован на будущее, глядя в него с оптимизмом. Хорошо? Ну, не всегда. Среди таких людей много трудоголиков, неспособных наслаждаться настоящим моментом. Хорошая новость в том, что своё отношение ко времени можно изменить. Ещё интересно, что фокус на будущее может быть связан с культурой общества, о чём свидетельствуют зефирные эксперименты, проводившиеся с детьми разных культур. Голландский психолог Герт Хофстеде исследовал долгосрочную ориентацию для разных стран и установил, что в коллективистских обществах Японии, Китая или России люди гораздо сильнее ориентированы на будущее, чем на Западе.

Какие выводы можно сделать для себя? Автор склонен к сдержанному оптимизму. Человека можно изменить, отношение к будущему можно воспитать хотя бы с помощью подталкиваний. Если человека попросить задуматься о нормах и чертах своих предков и потомков, то он изменит своё поведение сегодня. Можно просто представить себе, каким бы хотелось остаться в памяти потомков. Или совершить воображаемое путешествие во времени. Фантазия нам поможет.

На то, как человек представляет будущее, влияет и язык. В некоторых культурах время воспринимается топографически: одно из племён Папуа Новой Гвинеи исторически мигрировало от морского побережья всё выше, так что они говорят вместо «раньше» и «позже» «ниже» и «выше». В большинстве европейских языков продолжительность связана с длиной. Некоторые языки содержат связь с направлением письма. Евреи пишут справа налево, так что и карточки по хронологии выкладывают в том же направлении. Китайцы пишут сверху вниз, и в описаниях будущего и прошлого тоже двигаются вертикально. Вперёд-назад – популярное описание, но тоже не у всех. Ещё одно новогвинейское племя смотрит вперёд в прошлое. Потому? Потому что оно уже известно, мы его знаем. А будущего не знаем, потому оно скрыто у нас за спиной. Так же мыслят на Мадагаскаре. Есть разногласия и по поводу самого процесса протекания времени. Европейцы движутся навстречу будущему, а для китайцев время проходит сквозь нас.

Конечно, это влияет на образ реальности у нас в голове. Но вряд ли это сдерживает наши мысли. Это просто особенность языка, которых вообще много. Есть племена, которые ориентируются в пространстве исключительно по сторонам света. Они не говорят «вперёд» или «назад», а «на север» или «на юг». Европейские языки имеют роды, которые накладывают свои ассоциации. В немецком языке слова «прошлое» и «будущее» – женского рода. В испанском – мужского. А грамматика! Немец или японец не скажут: «Завтра пойдёт дождь». Они скажут: «Завтра идёт дождь». Так называемое слабое будущее время может влиять на то, как люди планируют свои действия. Как оказалось, носители подобных языков охотнее делают сбережения, меньше курят и ведут более подвижный образ жизни. Грядущие годы чувствуются ими более близко. Правда, это всего лишь гипотеза.

Автор спекулируют на тему, как можно изменить язык для долгого взгляда. Быть может, полезнее говорить «глубокое» будущее вместо «далёкого», например. Можно найти лучшие метафоры. Западная идея, что время – деньги, побуждает думать о том, что его можно потратить, потерять, купить или взять взаймы. Пожалуй, это наследие индустриальной эпохи. Ранние тексты, как например Коран, не имеют таких образов. Пару сотен лет назад возникла идея времени-соперника, которое можно опередить или убить. Это влияет на наше мировоззрение, и не всегда в лучшую сторону. Однако не стоит отчаиваться. Во-первых, мы можем изменить свой язык к лучшему, а во-вторых, есть другие способы открыть глаза на грядущие перспективы.

Когнитивные искажения, которые очень модно вставлять в свои книжки на Западе, вряд ли столь важны для составления планов на будущее. Они влияют прежде всего на осознание настоятельности тех или иных проблем, на постановку приоритетов. Именно для этого автор вспомнил ещё одну модную теорию подталкиваний, а именно психологических манипуляций. Начинает прорисовывается его идея: проблемы, которые занимают наши умы – не самые важные. Чтобы задуматься о важном и направить дискурс в нужное направление, нужно манипулировать через язык. Какое направление – нужное, мы узнаем ближе к концу книги. Кому не терпится – могу подсказать. Автор наш работает на Би-Би-Си, так что достаточно вспомнить, какие темы поднимают западные СМИ, когда речь заходит о будущем.

Этот короткий взгляд инвесторов отметил ещё Кейнс в 1936 году. Поведение финансовых инвесторов стало напоминать поведение игрока, стремящегося обыграть толпу. Сыграли свою роль крах инвестиционных пузырей и особенно требование регуляторов о поквартальной отчётности. По идее прозрачность должна противодействовать нечестности. Это серьёзно повлияло на процесс принятия решений в компаниях. Если приходится постоянно давать обещания рынку, это само собой укорачивает твою перспективу, и в первую очередь – принуждает сокращать инвестиции. За строптивость тебя накажет как инвестор, так и твои коллеги, которые не будут в восторге, если им порежут премиальные в случае недостижения квартальных показателей. В этом климате процветают стратегии «доения завода» (выжать как можно больше из оборудования и людей) и IBG-YBG (психология временщика). Высокие зарплаты в финансовых компаниях поощряют агрессивное поведение с приоритетом краткосрочных прибылей.

Если зарплата менеджера завязана на курс акций его компании, не стоит ожидать от него решений на долгую перспективу. Неверный стимул – причина многих неприятностей. В дождливый день трудно найти такси под вечер, в том числе и потому, что кто-то уже выполнил план на день и поехал домой. Правильно говорил Гудхарт:

Когда мера становится целью, она перестаёт быть хорошей мерой.

Автор уверен, что тот капитализм, свидетелями которого мы являемся – не единственный капитализм, который имеет право на существование. Его роль можно переосмыслить. В предложениях недостатка нет: сегодня выступают за «сознательный», «инклюзивный», «вечный» капитализм. Прибыльность от нового фокуса на долгую перспективу вряд ли пострадает. Исследования показывают, что выручка у компаний с далёким горизонтом росла в среднем на 47% быстрее, чем у остальных. Но для того, чтобы весь западный рыночный капитализм стал таким, возможно, придётся искать идеи в незападных культурах. Хорошим примером может послужить Япония – страна традиций и родина многих старейших бизнесов. Японский опыт показывает, что когда людей стимулируют инвестировать в долгосрочный успех своего работодателя, это может радикально изменить траекторию компании.

Рецепт коммерческого долгожительства часто состоит в том, что компания ориентирована на удовлетворение вечных потребностей человека. Игра может принимать разные формы, но стремление играть всегда остаётся с нами. Так и Nintendo тоже остаётся с нами, начав с игральных карт. Помимо подобных «доброжелательных монополистов», многие компании-долгожители связаны с институтами власти и религии – вещами достаточно долгоживущими. Что ещё связывает большинство из них – это признание того, что они обеспечивают стабильность и благополучие широких слоёв общества.

Временной стресс номер два: политика. В условиях демократии трудно рассчитывать на сохранение своего поста в течение длительного времени. Отец рейганомики Дэвид Стокман запомнился весьма откровенным высказыванием на этот счёт:

Я не собираюсь тратить политический капитал на проблемы кого-то другого в 2010 году.

Ещё бы: со своего поста он был уволен уже в 1985 году. А фокус на неблагодарных долгих целях остаётся серьёзным вызовом для каждого политика вне зависимости от ориентации и окраски. Часто на долгом развитии концентрируются после выхода из кризиса.

Любая область политики характеризуется набором проблем, каждая из которых имеет свою неотложность и свой ритм. Быстротекущие захватывают наше внимание, а те, что медленно развиваются, предсказуемым образом игнорируются до самого последнего момента. Так все силы бросаются на преодоление последствий природных бедствий, но мало делается для противодействия изменению климата. Скандалы в больницах занимают первые страницы газет, а про устойчивость бактерий к антибиотикам можно в лучшем случае прочитать где-нибудь в «подвале». Криминальная хроника – излюбленная тема журналистов, чего не скажешь о неравенстве между поколениями. Так же теракты неизбежно заставляют быстрее биться сердца, в отличие от международных договоров. Крах на бирже – убойный материал, а глобализации посвящены аналитические статьи, которые не читает широкая публика. Искусственный интеллект – хит эпохи, но вот о хранении отходов атомной энергетики предпочитают забывать.

Некоторые исследователи называют это несоответствие между длительностью феномена и политикой «несоответствием времени». Даже если кто-то решится сделать полезное решение – где гарантия того, что его не отменит твой сменщик на посту?

Кто-то скажет, что это негативное свойство демократии. И ошибётся. При авторитарном режиме тоже есть проблемы с долгим взглядом. Действующий монарх правит в постоянном страхе дворцового переворота и часто гнобит своих потенциальных «сменщиков», ухудшая при этом перспективы своей страны в перспективе. Если же посмотреть на правление китайских коммунистов, то оно включило в себя много конъюнктурных начинаний, которые катастрофически отразились на благополучии граждан. Один Большой скачок чего стоит.

В конце главы автор привёл рейтинг межпоколенческой солидарности, который рассчитывают по долгосрочным параметрам благосостояния наподобие деградации лесов или количества учеников в классе. Так вот, Китай попал там всего лишь на 25 место. Правда, ведущие западные демократии оказались гораздо ниже. Штаты – 62 место, на пару мест ниже России. Вот тебе и «сияющий град на холме».

Индекс межпоколенческой солидарности

Авторы рейтинга указывают, что общей чертой стран с высокими показателями является политическая стабильность. Это имеет смысл: там, где правительства часто сменяют друг друга, фокус, как правило, лежит на сиюминутных проблемах.

Руководителей могут сбить с толку и внешние стрессы. Ведь они не живут в башне из слоновой кости, а вынуждены контактировать с лоббистами, военными, журналистами и прочей активной публикой. Внести ясность помогает так называемый индекс Бакстона, характеризующий средний горизонт планирования. Для типичной корпорации он редко превышает два года, а научные консультанты по проблеме изменения климата оперируют десятилетиями. Современный политик озабочен избирательным циклом и собственной карьерой и потому может иметь индекс Бакстона в районе 5-10 лет. Маловато будет. Политологи выяснили, что крупнейшей группой по интересам в политических системах США и Европы являются корпорации. Они и правят бал. Это раньше они сбивались в ассоциации, а теперь выросли настолько, что отправляют своих представителей прямо в аппарат правительства.

Ещё один фактор влияния – СМИ. Новости по природе своей скоропортящийся продукт, а внимание публики – вещь капризная. Потому-то в теленовостях доминируют в основном происшествия, светская хроника и скандалы. Хорошо идёт также эмоциональный контент, затрагивающий выражение идентичности, политику и веру. Цифровая эра только усилила эту тенденцию. Неудивителен в этом контексте подъём популизма с политиками, которые процветают в атмосфере хайпа. Их практику хорошо описал австралийский политолог Линтон Кросби. Он называет её «стратегией дохлой кошки»: брось её на обеденный стол – и все будут говорить только о ней, забыв о насущных проблемах.

А между тем нужно заботиться о будущих поколениях. У них тоже есть права. Чтобы достучаться до умов современников, нужно найти тему, которая смогла бы зажечь эмоции. Именно этим занимался в своё время Жак-Ив Кусто. Он говорил:

Забудьте о политиках – они все мыслят в краткосрочной перспективе. Но я нашёл то, что работает. Найдите тему с кампанией, имеющей эмоциональную привлекательность. Выступайте за особую политику. Соберите письма, петиции, факсы. С тысячами подписей политики присоединятся к вашему параду, нет – они попытаются возглавить его.

По словам философа Романа Кржнарика, автора вышеупомянутого индекса межпоколенческой солидарности, мы обращаемся с будущим как с незаселённой территорией. Мы присваиваем его, как когда-то присваивали себе земли колонизаторы. Но ведь это не так. Будущее должно принадлежать нашим потомкам.

Одной из любимых идей автора является «межпоколенческий цепной эффект», предложенный философами Тайлером Джоном и Уильямом Макаскиллом: пенсия политика должна устанавливаться следующим поколением политиков. Может быть, тогда смогут действовать немного дальновидней. Есть также предложения зарезервировать определённые дни в парламентском календаре для обсуждения видения будущего, к которому можно было бы привлекать организации со стороны. Также можно представить себе собрания граждан на минифорумах, посвящённых будущим поколениям. Их можно было бы назвать «советами будущего». Одним словом, в идеях недостатка нет. Есть недостаток в их признании.

Автор выпускает из вида один важный момент. А именно – очень трудно планировать на долгую перспективу. Ведь столько много неизвестных, которые могут заставить пойти прахом самый лучший план. Бизнес не от хорошей жизни планирует лишь на пару лет. Когда-то планировали на дольше, но зависимость компаний от непредсказуемых обстоятельств делает подобные долгие планы, мягко говоря, малополезными.

Предки были не такими зашоренными. Они построили устойчивые во времени храмы, пирамиды и святилища, верили в вечную жизнь после смерти и непрекращающийся круговорот эпох. Но каждое общество смотрит на время по-своему. Этот взгляд влияет на решения и траекторию его движения, и сам он тоже может изменяться.

Сначала появились солнечные часы и календари. Они помогли нам согласовывать действия. Чтобы добиться чего-то значительного, нужно планировать. Древние египтяне с их пирамидами, римляне с их дорогами и акведуками продемонстрировали миру, на что способно разделение труда. Время в их воображении текло через человека, а будущее представлялось предопределённым. Предугадать его было важнейшей задачей, отсюда популярность гаданий и мистицизма в целом.

Потом появились христиане. Император Нерон нашёл в них козлов отпущения за пожар в Риме, после чего его жестокость нашла отражение в Откровении Иоанна Богослова. Знаменитое число зверя из него получается путём сложения цифровых эквивалентов надписи с древнеримской монеты того времени.

Neron Kesar

В христианском мировоззрении своё отношение ко времени. Нет долгого отдалённого будущего – есть Апокалипсис, после которого вневременное пребывание в Царстве Господа. Однако появилась проблемка: чего ради закладываться надолго, если всё равно скоро конец света? Может, лучше устроить приличную вечеринку?

Но прогресс идёт вперёд, конец света всё не наступает, и после изобретения регулятора хода механические часы становятся элементом храма, позволяющим точно определить момент для начала молитвы, о котором и возвещали колокольни. Средневековые храмы часто строились десятилетиями, даже столетиями, что, казалось бы, говорит о дальнозоркости предков. На самом деле это чаще всего говорит об органическом росте с надстройками, хоть вначале и было какое-то представление. И стояли эти сооружения не всегда слишком долго. Мы смотрим на то, что сохранилось и заключаем о том, как же здорово строили предки. Так называемая «ошибка выжившего». По факту же даже знаменитый шпиль аббатства Солсбери, на который ездили смотреть Петров с Бошировым, оказался слишком тяжёлым для основания храма, построенного на на болотистой почве. Колонны искривились от нагрузки, а здание просело.

Колонна храма в Солсбери

Если средневековые строители и имели представление о вечности, то оно было основано на цикличности тогдашней жизни с её севами и урожаями, болезнями и исцелениями, падениями и возвышениями королевств. К семнадцатому веку чувство времени на Западе стало эволюционировать, особенно в коммерции. Родилась статистика. Биржи стали торговать фьючерсами. Появились первые страховки. Тем не менее, в голове простого человека грядущий Апокалипсис продолжал занимать прочное место. Исаак Ньютон даже рассчитал год наступления конца света: 2060. Вторая половина восемнадцатого века принесла постепенное падение авторитета церкви в области контроля времени. Появились неопровержимые свидетельства того, что наш мир гораздо старше церковных шести тысяч лет. Естествоиспытатель Джеймс Хаттон пришёл к выводу, что горные породы формируются миллионами лет, претерпевая многочисленные превращения, о чём свидетельствовали многочисленные несогласные напластования.

Несогласные напластования Хаттона (слева направо и сверху вниз)

Было открыто не только прошлое, но и будущее. Одним из первых футуристов был философ Иммануил Кант, писавший о миллионах столетий, лежащих перед нами в будущем. Зародилась фантастика, появились первые утопии. Кровавые события Великой французской революции побудили фантазировать о будущем не только в розовом цвете. И всё же простого человека эти фантазии мало трогали. Он мог запросто спутать то, что произошло с ним самим, с опытом своего отца – настолько монотонной была жизнь. Но время шло, развивалась наука. Дарвин представил свою теорию эволюции, при которой человек перестал быть центром Вселенной, а его существование стало лишь коротким фрагментом развития природы. Часы стали общепринятым атрибутом, церковь утратила монополию на время, а дети стали жить по-другому, чем родители. Запад вступил в эру индустриального времени. Время стало ценным ресурсом. Фермер не должен был полагаться всецело на волю стихий, а мог поднять сам себе урожай с помощью современных агротехнологий. Будущее стало пространством для эксплуатации.

Успехи науки и техники породили веру в светлое индустриальное будущее. Деятели искусства стали задумываться о новом человеке, новой женщине, новом обществе. Уэллс написал свою Машину времени, в котором будущее было не столь светлым, но весьма отдалённым (802701 лет). Раздвинулось и прошлое. Радиоуглеродное датирование позволило заключить, что и геологи были неправы: возраст нашей планеты исчисляется не миллионами, а миллиардами лет. Как миллиарды лет ещё будет гореть наше Солнце. Оказывается, человечество лишь в начале пути. Было отчего пойти голове кругом.

Между тем, двадцатый век с его взлётами и падениями дал поводы к периодам оптимизма и пессимизма в умах. Двадцатые годы принесли новые ожидания, а в сороковых Оруэлл жаловался, что технический утопизм Уэллса поставлен фашистами себе на службу. Тема прогресса в произведениях искусств сменилась моральной борьбой. После Второй мировой технический утопизм пережил краткий период возрождения на фоне прогресса атомных и космических технологий. Но обещанная утопия не наступила, и к светлому будущему, потерявшему свой блеск, перестали жадно стремиться. Последние десятилетия прошлого тысячелетия ознаменовались широко распространённой трансформацией отношения общества ко времени. Всё стало нужно здесь и сейчас. Не так важно, сколько простоит строение, как сколько оно будет стоить. Горизонт планирования резко сократился. Следствия недальновидных решений видны уже сегодня в виде стареющих электросетей, линий связи, канализации, водоснабжения, мостов, плотин и прочей инфраструктуры. Наступило состояние, которое французский историк Франсуа Артог назвал «презентизмом». Он считает его следствием капитализма и потребительства. Кто-то пеняет на интернет, кто-то на политику и новостные каналы. Всё это – разные предпосылки, которые автор называет временными стрессами.