Летом далёкого тысяча девятьсот восьмидесятого года, мы, группа студентов мединститута, отправились в поход по ряду перевалов Приэльбрусья. Наш маршрут первой «А» категории сложности («единичка») пролегал через известные у альпинистов и воспетые в бардовских песнях перевалы: Кой-Афган, Донгуз-Орун и Басса (от двух с половиной до трёх с половиной тысяч метров над уровнем моря). Молодые и безалаберные, мы рассматривали настоящий поход как увеселительную прогулку по горам, совершенно не представляя себе все трудности и опасности, подстерегающие нас на этом пути. За плечами каждого участника похода висел сорокакилограммовый абалаковский рюкзак с палатками, тушёнкой, сгущёнкой и другим нехитрым скарбом. У нас был всего лишь один ледоруб на девять человек, но ещё имелось непреодолимое желание покорить не только перевалы, но и «замахнуться на сам» Эльбрус. Если бы мы только знали, во что «впёрлись» - клянусь, ноги моей там никогда не было - ни в настоящем, ни в будущем!
У первого же перевала мы обнаружили ряд аккуратных небольших гранитных плит, которые оказались могильными надгробиями. Стали читать регалии и фамилии погибших альпинистов и нашу спесь, как ветром сдуло. «Заслуженный мастер спорта», «Мастер спорта международного класса», «Кандидат в мастера спорта» и пр., пр., пр. Все сразу притихли, призадумались и почему-то посмотрели вверх. Вершин гор мы не разглядели, зато вместо них на нас наползали тяжёлые свинцовые облака, как бы предупреждая, как бы предостерегая нас от необдуманных и глупых поступков. Стало немного не по себе и жутковато, но отступать было поздно, и мы медленно двинулись к своей заветной цели.
Забегая вперёд, скажу, что мы с огромным трудом и неимоверными усилиями преодолели-таки все три перевала и начали спуск к альпийским лугам. Все относительно здоровые, кроме одного. Нет, нет, не переживайте – коллега не погиб и благополучно вернулся вместе с нами домой, но с ним произошла одна неприятность, которая вдали от человеческого жилья, да и цивилизации вообще, превратилась в огромную проблему. Дело в том, что наш товарищ споткнулся на камнях, упал и, придавленный тяжеленным рюкзаком, получил ушиб грудной клетки и сломал с левой стороны четыре ребра. Не поворачивается язык сказать «к счастью», но это было именно так, потому что все переломы оказались закрытыми.
А теперь представьте себе условия высокогорья: гипоксию, гипоксемию, тахипноэ, тахикардию и прочие «…ии», плюс ещё в «довесок» сломанные рёбра. Как, на ваш взгляд, будет себя чувствовать такой человек? Правильно – хреново, если не сказать больше, а ведь надо было двигаться к конечной точке, ибо есть обстоятельства, которым мы были просто обязаны подчиняться и в них, этих чёртовых обстоятельствах, никаких поправок ни на сломанные рёбра, ни на сломанные руки или ноги просто не было. Обязаны – и всё тут, хоть тресни!
Что делать? С рюкзаком пострадавшего «разобрались» быстро – просто раскидали его содержимое по другим «авоськам» и всё. Труднее было с больным. Дали анальгин в таблетках, развели пятьдесят миллилитров медицинского спирта, аккуратно перебинтовали грудную клетку. Вроде полегчало малость, но все понимали, что это ненадолго. Таблеток анальгина в аптечке всего две упаковки, а спирта – двести миллилитров. Как быть дальше? Идея пришла неожиданно и оттуда, откуда её и не ждали.
В студенческие годы я подрабатывал медбратом в хирургической клинике им. А.В. Вишневского. Фактически, она была моим вторым домом. Я дышал атмосферой того времени, спал на диване, сидел в кресле и держал в руках хирургические инструменты, которые ещё «помнили» этого великого хирурга. А поскольку клиника была «имбибирована» основными постулатами А.В. Вишневского о местной инфильтрационной анестезии и новокаиновых блокадах, я, волей-неволей, тоже впитал в себя основные моменты его учения и достаточно неплохо выполнял их в практическом варианте. Ну, и, «между нами, девочками, говоря», немного «хомячил» в плане лекарственных препаратов. А шо? У ручья - да не напиться? Потому и взял с собой в поход несколько ампул необходимых, на мой взгляд, лекарственных препаратов, в числе которых был и полпроцентный раствор новокаина. Всё это добро в купе с многоразовыми шприцами было упаковано в металлический контейнер зелёного цвета, который я «позаимствовал» в военных лагерях, вытряхнув из него какие-то антидоты на случай атомной войны.
Короче, Склифосовский. Прежде всего, я собрал аллергологический анамнез и проверил чувствительность организма коллеги к новокаину путём проведения внутрикожной пробы. Предварительно, официнальный полпроцентный раствор и дистиллированную воду «подогрел» до температуры тела у себя под мышкой. Многоразовые шприцы и иглы я вскипятил в металлической плошке на «Шмеле» (походный бензиновый примус для туристов в те годы). Развёл новокаин в два раза, добившись четвертьпроцентной концентрации препарата. Внутрикожная проба показала, что отёк и гиперемия в месте введения раствора новокаина не превысили шести миллиметров, что, в общем-то, было в пределах нормы. Коллегу с некоторым трудом уложили на относительно ровную поверхность, под лопатки подложили валик в виде скрученной «штормовки», голову повернули в противоположную от меня сторону. Я обработал руки и место блокады спиртом и йодом. Указательным пальцем левой руки, у заднего края грудино-ключично-сосцевидной мышцы, выше места перекрёста её с наружной ярёмной веной, я сместил органы шеи несколько медиально. Тонкой иглой провёл анестезию кожи и сменил её на более длинную. Далее, иглу шприца провёл вглубь по направлению кнутри и немного кверху, к передней поверхности позвоночника, и медленно, порционно, ввёл в шейное медиастинальное пространство около сорока миллилитров четвертьпроцентного раствора новокаина. Спустя некоторое время, положительный эффект блокады проявился в виде покраснения щеки, западения глазного яблока, сужения зрачка и глазной щели.
Только представьте себе. Высота – три тысячи метров над уровнем моря. Кругом – горы, скалы, ледники, пропасти, туман и снега. До ближайшего населённого пункта – не менее семидесяти километров. «Температура за бортом» - плюс пять градусов. Даже орлы туда, куда мы забрались, не залетали. И какой-то студент-«желторотик», трясущийся от холода и страха, делает в таких условиях шейную вагосимпатическую блокаду по А.В. Вишневскому! Без ложной скромности скажу, что это, вероятно, был случай, достойный занесения в книгу рекордов Гиннеса. И потом, я даже не представляю, что бы мы делали, если с коллегой, не дай Бог, что-нибудь случилось после моих манипуляций или они не оказали никакого ожидаемого результата. Это был единственный шанс помочь нашему товарищу и, к великому счастью, он себя оправдал. Правда, потом ещё достаточно долго у меня стучало «сердце в пятках» и тряслись поджилки…
Но главным для меня и всех нас было то, что после выполнения блокады и получения классического синдрома Горнера, наш коллега буквально «ожил»: улучшилось самочувствие, значительно купировался болевой синдром, нивелировалась одышка, уменьшилась тахикардия. Ну, не так, дабы по горам прыгать, но этого оказалось достаточным для того, чтобы он, с нашей помощью, смог аккуратно и осторожно добраться до альпийских лугов, спуститься в долину и прибыть в конечную точку нашего путешествия. А я с тех пор дал себе слово, что больше никогда и «ни за какие коврижки» в горы – ни ногой и, как поётся в одной хорошей песне неизвестного автора:
"Колокольчики, бубенчики, ду-ду,
Верьте, братцы, больше в горы не пойду.
Пусть рвется тол и динамит и аммонал
Я эти горы в телевизоре видал".
P.S. С тех пор прошло сорок с лишним лет… Тот самый коллега в настоящее время очень болен. Разум постепенно покидает его мозг, а тело почти не слушается команд. Конец неизбежен… Он уже практически не разговаривает. Но когда я его недавно навестил и просто сидел рядом, какая-то искорка мелькнула в его глазах, а слабая рука указательным пальцем с большим трудом коснулась шеи. Губы зашевелились, и я нагнулся над ним. Еле слышно он прошептал: «Горы… Кавказ… блокада…».
Я понял: он всё помнит, благодарит и прощается со мной…
Навсегда…
Я пожал его некогда крепкую руку и вышёл из комнаты…
*******
Основано на реальных событиях.
*******
