Философия

Если тебе не сложно, то мог(-ла) бы ты написать, что тебе нужно для хорошего качества жизни.

Наверно жизнь. Сейчас я просто существую. Нет каких то желаний и амбиций. Понятие конечности всего. Не возможности забыть что нас всех не станет. Невозможность включить беззаботного дурачка и забыться. Даже алкоголь в этом не помогает. Даже без понятия как я могу говорить о качестве того, чего нет.

Потребительство не сделает тебе что то лучше, это все рекламный ход. Скалящиеся люди с этикеток и реклам это обманка. Это просто красивая картинка для привлечения и отвлечения внимания, от чего то большего. Мб от любви? Исключено, это такое же потребительство своего партнёра. Фантазирование о идеальном партнёре, надумывание каких то черт которых не было в твоём человеке ни когда. Все рассказывают и показывают, как любить куда и когда. Но все это обман, заблуждение. Все проходит как и химические процессы этой любви. Люди пытаются найти эту любовь в другом партнёре. Вспомнить те ощущения. Они не отличаются от остальных наркоманов. Им не важен человек, а всего лишь нужно ощущение этой эйфории.

Поиск себя? Мифический смысл жизни или предназначения? Пфф. Мы та же органика на этом куске камня. И не отличаемся по сути ни чем от остального. Созидания и изобретения. Но люди не меняются. Остаются такими же обезьянками которые были миллионы лет назад. Все сводится к первичным инстинктам. Манера поведения завуалированно изменилась. Но это ширма, так как мы испытываем тоже самое что и наши предки.

Об этом можно говорить бесконечно, но на этом урок философии закончу.

Статья выдающегося русского историка, одного из лучших специалистов по истории России 20-го века, Кирилла Михайловича Александрова

Прямым следствием материальной незаинтересованности и неизбежным спутником государственного принуждения к труду становилась его низкая производительность и имитация — или туфта, как изъяснялись не только заключенные, но и чекисты. Туфта сопровождала все производственные процессы в ГУЛАГе, тем более что лагерное начальство тоже поднаторело в липовых отчетах и приписках.

В 1933 году начальники Дмитлага объявили борьбу с туфтой.

Туфта победила. Вот типичный пример из приказа от 23 января 1936 года по управлению строительства канала Москва—Волга (Дмитлаг): «На устройстве автолежневки записано 2 человека с выработкой на сумму 12 руб. 30 коп. Работа не производилась. На очистке одной секции от строймусора проведено 4 человека с очисткой 240 м2, в то время как вся площадь секции составляет 25 м2». И так далее.

Сегодня ретивые партработники, желающие выдвинуться на борьбе с «национал-предателями», призывают ввести уголовную ответственность за сравнение политических режимов в СССР и Третьем рейхе. При этом по состоянию на зиму 1939 года численность заключенных в рейхе оценивается примерно в 30 тысяч человек, а в СССР в системе ГУЛАГа находились три миллиона человек — какое уж тут сравнение…

Главная тайна «гулагономики» заключалась в ее нерентабельности. По свидетельству гвардии майора Красной армии Вячеслава Артемьева, служившего в 1939 году несколько месяцев в должности начальника штаба ВОХР Карлага НКВД, «места заключенных СССР с их большим аппаратом и расходами на содержание и изоляцию не окупаются и всегда находятся на государственной дотации». «Каждый заключенный обходится государству очень дорого, — писал Артемьев в 1950 году, — значительно дороже, чем среднеоплачиваемый неквалифицированный рабочий или служащий». В 1949 году на строительстве Волго-Донского канала содержание одного заключенного стоило 470 рублей в месяц, а его зарплата, равная зарплате вольных рабочих, составляла 388 рублей. Вероятно, как-то выходить в «ноль» и показывать прибыль гулаговскому начальству позволяла сверхэксплуатация лагерных контингентов.

Однако, как признавал Артемьев, когда «в результате истощения и потери трудоспособности заключенные перестают быть рабочей силой, их сбрасывают со счетов, и только разве то, что их не уничтожают физически, создает разницу между ними и рабочим скотом, но и при этом они обречены в большинстве своем на медленное умирание в инвалидных и санитарных лагерных пунктах, что, в сущности, почти равносильно уничтожению». Трагизм положения в ГУЛАГе, с точки зрения Артемьева, заключался в том, что находившиеся в лагерях заключенные на 90% не были «действительными преступниками». А их рабский труд не мог стать рентабельным.

За первые 36 лет после Октябрьского переворота российское общество понесло чудовищные демографические потери. С конца 1917-го и по 1953 год в нашей стране погибли более 50 млн человек — это жертвы революции, всевозможных больших и малых войн, голодных моров с миллионами трупов, расказачивания, раскулачивания, раскрестьянивания, депортаций, террора, расстрелов и чисток, тюрем, концлагерей и спецпоселков. Около полутора миллионов человек оказались в эмиграции. На этом фоне дискуссия о цене социалистического эксперимента, стройках социализма, культурных и космических достижениях теряет смысл.

Иван Ильин возражал оппонентам, утверждавшим, что большевики эволюционировали. «Все «эволюционирует», — полагал ученый. — И наряду с бактериями, ядовитыми насекомыми и хищными зверями «эволюционируют» и коммунисты». Демографическую катастрофу первой половины советского периода невозможно стыдливо спрятать за брежневским застоем, когда талантливые люди погибали не от голода и репрессий, а всего лишь от водки, невостребованности и липкого лицемерия, распространявшегося от октябрятской звездочки до Политбюро.

В царской России за 37 лет, с 1875 по 1912 год, по всем составам, включая тяжкие уголовные преступления, а также приговоры военно-полевых и военно-окружных судов, были казнены не более 6 тысяч человек. В СССР за десятилетний период, с 1930 по 1940 год, только по политическим мотивам расстреляли более 700 тысяч учтенных «контрреволюционеров». За 30 лет, в период 1885—1915 годов, в пенитенциарной системе Российской империи при более слабом уровне развития медицины умерли 126 256 человек. За 30 лет, в период 1923—1953 годов, в тюрьмах и лагерях СССР умерли более 1,7 млн человек, если верить официальной статистике санупров.

Эти цифры не будут включать в «единые» учебники, чьим авторам предстоит скрестить дореволюционную Россию с государством Ленина–Сталина, посмертно сшить воедино белых и красных, Ильина с Дзержинским и убедить читателей в том, что советский период — при мелких нюансах — есть естественное и почти неотличимое продолжение русского прошлого.

После смерти Сталина численность заключенных резко сократилась.

Но советская власть в итоге все равно рухнула.

В ней оказалось слишком много туфты.

Ссылка: https://novayagazeta.ru/articles/2015/06/10/64472-tufta

Отрывок из воспоминаний оперной певицы Галины Вишневской

Противнее всего было петь в конце приема. Огромный зал, сотни людей, перед эстрадой — длинный стол, где сидят члены правительства, уже как следует «поддавшие», у всех распаренные лица; один кричит что-то на ухо соседу, другой смотрит на тебя осоловелыми глазами… Стоишь, бывало, на сцене, и хочется сквозь землю провалиться от стыда и обиды. А кругом пьют, жуют, повернувшись к тебе спиной, гремят вилками и ножами, чокаются бокалами, курят. И в этом огромном кабаке ты пой и ублажай их, как крепостная девка. Бывало, дождешься и такой чести, что за стол позовут — сиди с ними, глуши коньяк стаканами.

Меня это великодержавное, лапотное хамство оскорбляло до глубины души, и однажды после выступления у меня началась за кулисами истерика. Какой-то фокусник, что передо мной выступал, побледнел от страха, отвел меня в угол и загородил собою, чтобы охранники не видели, что со мной происходит.

— Успокойтесь, что с вами!..

А я плачу, не могу остановиться: как они смеют… как они смеют…

Самые большие артисты прошли через эти концерты. (Ростропович не играл на приемах, его не приглашали: виолончель для наших господ — инструмент непопулярный.)

Я счастлива, что вскоре получила возможность отказаться от этой «чести» раз и навсегда, о чем расскажу дальше, но в этом смысле я была в театре уникальным явлением: все остальные солисты, расталкивая друг друга локтями, рвутся к правительственной кормушке. Это их возвышает в собственных глазах — да еще есть возможность что-либо для себя выпросить. (Уже живя в Париже, я получила как-то из Москвы еженедельную газету Большого театра и прочла там, что на вопрос: «Какое самое сильное переживание испытали вы в прошедшем году?» — ведущие солисты оперы Нестеренко и Образцова ответили: «То, что нам посчастливилось петь на банкете в честь 70-летия Л. И. Брежнева!» Ну что ж, их можно только пожалеть, если более счастливых переживаний для них не существует…)

Так до сих пор и соревнуются друг с другом артисты: у кого больше знакомств в правительстве, кто с кем из них водку пьет. Замашки эти, как эстафета, переходят от поколения к поколению. Молодежь видит, что в театре есть посредственности, добившиеся высоких званий и положения не талантом своим, а знакомствами и песнями под пьянку где надо и кому надо. Видят молодые, что певцов, давно потерявших голоса, уволить невозможно, потому что у них есть покровители в Кремле.

Более близкие знакомства с советской элитой заводятся на приемах, устраиваемых нашим правительством в честь иностранных делегаций, в специально отведенных для этого особняках. В первые годы моей работы в Большом театре я часто выступала на них. Наиболее приятное впечатление из всех наших «сильных мира сего» производил Микоян, простой в обращении, отмеченный человеческой индивидуальностью, с живым темпераментом. Другие остались в памяти группой мрачных, квадратных идолов, молча и почти неподвижно стоящих в центре, а вокруг них — увивающиеся подхалимы.

На такие приемы могли вызвать по телефону в любое время — бывало, что и поздно вечером, когда уже спать собираешься. Это значит, что после пьянки какому-то вождю угодно послушать пение любимого артиста. Никому не приходило в голову отказываться — одевались, и через пять минут — уже в черном ЗИСе. Артистов никогда не приглашали с женами или с мужьями. Да и члены правительства никогда не бывали с женами — по теремам их прятали.

Бывали в те годы случаи (и со мной тоже), когда любимчика-артиста освобождали вечером от спектакля и он ехал на очередной банкет.

Вращаясь в этом новом для меня «высшем» обществе, я впервые увидела партийных царедворцев в действии. Когда кто-либо из членов правительства оказывает тебе внимание, в твою сторону моментально кидается стая прихлебателей из его окружения. Смотрят заискивающими глазами в надежде через тебя услужить своему хозяину. До чего же это противно и тошно! Все они, как здоровенные евнухи, как сводники, лезут выслужиться, барину в постель подсунуть красивую бабенку. Изойдя подхалимажем, обожравшись на банкетах блинами с икрой, потом у себя на работе самодурствуют, как князья в удельных княжествах, и, компенсируя собственное унижение, гнут в дугу, унижают нижестоящих.

Живя раньше в Ленинграде, я, конечно, знала, что существует привилегированная часть общества, что не все ютятся, как я, в коммунальных квартирах. Но до поступления в Большой театр я и вообразить себе не могла численность господствующего класса в Советском Союзе. Часто, стоя в Георгиевском зале Кремлевского дворца у банкетного стола, заваленного метровыми осетрами, лоснящимися окороками, зернистой икрой, и поднимая со всеми вместе хрустальный бокал за счастливую жизнь советского народа, я с любопытством рассматривала оплывшие, обрюзгшие физиономии самоизбранных руководителей государства, усердно жующих, истово уничтожающих все эти великолепные натюрморты. Я вспоминала свои недавние скитания по огромной стране, с ее чудовищным бытом, непролазной грязью и невообразимо низким, буквально нищенским уровнем жизни народа, и невольно думала, что эти опьяненные властью, самодовольные, отупевшие от еды и питья люди, в сущности, живут в другом государстве, построенном ими для себя, для многотысячной орды, внутри завоеванной России, эксплуатируя на свою потребу ее нищий обозленный народ. У них свои закрытые продовольственные и промтоварные магазины, портняжные и сапожные мастерские, со здоровенными вышибалами-охранниками в дверях, где всё самого высокого качества и по ценам намного ниже официальных цен для народа. Они живут в великолепных бесплатных квартирах и дачах с целым штатом прислуги, у всех машины с шофером, и не только для них, но и для членов семей. К их услугам бывшие царские дворцы в Крыму и на Кавказе, превращенные специально для них в санатории, свои больницы, дома отдыха… В собственном «внутреннем государстве» есть всё. Искренне уверовав в свою божественную исключительность, они надменно, брезгливо не смешиваются с жизнью советских смердов, надежно отгородившись от них высокими непроницаемыми заборами государственных дач. В театрах для них отдельные ложи со специальным выходом на улицу, и даже в антрактах они не выходят в фойе, чтоб не унизиться до общения с рабами.

Да знают ли они, как мы живем?

Ясно, что знают, да мало знать — надо почувствовать своей шкурой, животом своим, пожить хоть месяц гнусной жизнью советского раба. Чтобы орали они свои тосты за победу коммунизма во всем мире не на этом лукулловом пиру, набив рот икрой и лососиной, а в вонючих кухнях коммунальных квартир, куда бы стоило поселить каждого члена Политбюро — пожить ну хоть бы в моей комнате-пенале с цементным полом, в комнате солистки бывшего Его Императорского Величества, а ныне Государственного ордена Ленина Академического Большого театра Союза ССР.

Чтобы, выйдя утром из своей конуры и на ходу полаявшись с соседом, жаждущим утренней опохмелки, постоял в очереди в ванную, если он, конечно, рискнет мыться в этой грязи, а если и рискнет, то все равно соседи не дадут — очередь в 35 человек.

И на работу отправлялся бы не в бронированном лимузине, а в битком набитом вагоне метро или вися на подножке автобуса.

А жена его в это время пусть постоит в очередях часа три-четыре — за едой для семьи.

Ну, так и быть, пусть не идет наш вождь в обеденный перерыв в рабочую столовку выстаивать очередь и греметь тарелкой с синей картошкой, а то, пожалуй, благодарные граждане Советского Союза не дождутся любимого вождя к кормилу власти. Пусть он придет — ну, скажем, в Большой театр, в буфет для артистов — любимцев Мельпомены, где он может даже съесть кусок вареной колбасы под названием «Докторская». Правда, мяса в ней почти нет, изготовляют ее из какой-то таинственной, фантастической смеси пополам с крахмалом.

Известен анекдот на эту тему: встречаются двое приятелей на улице, один другого спрашивает: «Слушай, Вань, ты что такой синий — замерз, что ли?» — «Да нет, поел, понимаешь, докторской колбасы, так вот сам весь почему-то посинел, а воротничок накрахмалился!»

Один мой знакомый, работавший на московском мясокомбинате, предупредил меня:

— Галина Павловна, никогда не покупайте в магазинах колбасы. Если бы я сказал вам, из чего мы ее приготавливаем, вас бы тошнило целую неделю.

Но продолжим. Вечером «слуга народа» должен бы возвращаться с работы опять же не в лимузине, а в метро. Посиневший, с колбасно-накрахмаленным воротничком, сдавленный со всех сторон, он услышит, как трудящиеся Страны Советов кроют матом всю советскую власть и лично товарища… очередного.

Дома его встретит осатаневшая от стояния в очередях, злая, растрепанная жена. Если ей повезло и она ухватила в каком-то магазине полутухлую рыбу или обрубок берцовой кости с остатками мяса на ней (само мясо директор магазина уже продал с черного хода своей клиентуре, а деньги прикарманил), пусть он этим поужинает.

Подойдет время отпуска — нужно будет побегать, и не одну неделю, доставая путевку в дом отдыха. Если не удалось ее добыть, то лучшая школа коммунизма — поехать на юг «дикарем». После этого вояжа он может писать новеллы о том, как, приехав в приморский город и помаявшись весь день на адской жаре, он наконец арендовал койку в комнатенке, где уже ютятся несколько таких же «счастливчиков» — «дикарей»; как рано утром он сломя голову летел на пляж, чтобы успеть занять там полтора метра земли нашей необъятной Родины; как часами под палящим солнцем стоял в очереди в ресторан, чтобы хоть раз в день поесть; как, зажав нос, прыгал вокруг пляжной уборной, пытаясь проскочить внутрь, делая головокружительные виражи вокруг холмов и возвышенностей, оставленных ночью на земле такими же, как он, «дикарями».

Я всегда жила реальной жизнью моего народа. Много раз «отдыхала» на юге таким же вот образом и могла бы дать массу полезных советов, как физически выжить, сохранить свой человеческий облик и не превратиться в обезьяну в столь первобытных условиях.

И вот, поживи они, наши вожди, этой нормальной для советских людей жизнью, без глобальных проблем и патетических восклицаний, может, и пришло бы им в головы, что живут-то советские люди по-скотски. Да о скотине хоть человек заботится, а о человеке-то — кто?

Первопроходец, как его называли в Ершовке, заметил "закономерность" там, где ее нет и в помине: каждый раз, когда получал подарок от банка, через два месяца банк банкротился, и так три раза подряд.

Логики в случившемся нет, но имеется псевдологика — ряд процессов, приобретающих "софистическую связь между собой", то есть, когда связи нет, но многие убеждены, что она присутствует.

Аппаратура, подключенная к андронному коллайдеру Ершовки, помимо работы с квантами жлобства и жмотства, работала и с разгонкой "квантов убежденности".

Квинтесенция массовой убежденности в истинности одного и того же явления, в древности, порождала религиозный экстаз, который, в физическом поле взаимодействия обьектов, проявлялся чаще всего в виде фанатичной эйфории, единящей народы и племена, укрепляющей их боевой дух, и как следствие, существенно влиявшей на человеческую историю, порою, ничуть не меньше, нежели пресловутый экономический фактор Карла Маркса. Достаточно вспомнить тот факт, что арабы, принявшие Ислам, всего за сто с небольшим лет сумели покорить половину известного тогда мира с минимальным влиянием экономического фактора, но с невероятной убежденностью в истинности нового культа.

Грех не воспользоваться мегатоннами "убежденности", которую аккомулировали за несколько лет ершовцы в многочисленных батареях своего индустриального полигона вместе с квантами "жлобства и жмотства". Для формирования однообразного монолитного заряда энергии из вышеозначенных тонких субстанций, как оказалось, достаточно было поиграться с найстройками, и сменить полярность некоторых составляющих.

Итак, мощь для перемещения Ершовки в иное измерение была накоплена, но все еще открытым оставался вопрос: как настроить вектор перемещения? Для этого, необходимо было понять, какой из других "рапортов" первопроходца раскроет глаза ершовцам на эту проблему...