Цванг, Элиза. «Ни вчера, ни завтра»
Апокалипсис – это лучшая часть книги. Нет, я серьёзно.
Жёсткий и жестокий, мрачный и величественный, он ставит точку в истории, даруя читателю катарсис, сводя воедино все идеи, темы и смыслы, что автор заложил в книгу. И как все дороги ведут в Рим, так и все линии сходятся к нему. И в конце читателя ждёт осознание неотвратимости грядущего. Того, что обязательно наступит после финала книги.
Что же собой представляет «Ни вчера, ни завтра»? В основе повествования лежит мрачная история Четвёртой и последней Империи, в которой под началом Великой Германии оказалась Объединённая Европа в недалёком уже две тысячи тридцать девятом году от Рождества Христова.
Уже на первых страницах автор обещает шпионский триллер, ведь: «В шесть ноль-ноль Француз не приходит. Не появляется он и в шесть десять. Как и в шесть пятнадцать. На часах шесть сорок. […] Значит, пора для запасного плана. Как договаривались.»
Но почти сразу дополняет его классической любовной линией. Тут не только: «[здесь по смыслу есть «я» – С.Х.] …осторожно целую её в щеку, и она отвечает взаимностью. Я обнимаю её, она прижимается и ещё раз говорит, что очень скучала. Очень-очень», но и: «…Лина переставляет кружку на стол и говорит, что справится сама. Она открывает шкаф с посудой, берёт две суповые тарелки и перекладывает в них лапшу с рыбой. Вытаскивает из пакета пузырьки с соусом и заправляет. Каждому из каждого», и даже: «Я шепчу, что всё будет хорошо. А Лина рыдает взахлёб и прижимается ещё сильнее. Она зарывается лицом в свитер и тихо-тихо воет, а я целую её в лоб, в щёку, в ухо, в шею».
Не остановившись на любовной лирике, автор бросает в общий котёл щепотку киберпанка, в котором «Весь путь назад Лина поглядывает на полицейского и женщину-кинолога, что идут напротив. Они при карабинах и с механической собакой на проводе. Но не детекторной, а боевой: в бронеплитах, с прошипованными копытами и пустым пулемётным гнездом на капотном хребте перед плавником радиатора», а корпорации владеют целыми городами.
И словно бы смеясь над шаблонами (как будто предыдущего было мало), помещает в текст философские размышления на тему бога и разума, того, что делает человека человеком, а машину – самой человечной из людей. Но не чурается автор и полемики с адептами постмодерна, «…ведь постмодернизм всего лишь тушевал неудачу европейской мысли, что почти объединилась под знамёнами третьей империей. Он сластил привкус гнили от лекарства, что отбивала собственность у призрака общего. Он готовил побег в ничто, где не будет конца частного. Он маскировал фашизм».
Плохо ли то, что автор смешивает жанры? Не думаю. Красному графу ведь никто не запрещал рассказывать трогательную и нежную историю любви одиноких сердец, кружащихся в вихре Гражданской Войны – постапока, говоря современным языком. Так почему же антиутопия не имеет право на нечто подобное?
Отношения влюблённых, пускай и укладывающиеся в заезженный троп «воссоединение после долгой разлуки», он же «судьба решила за них», на самом деле отлично работают на развитие и раскрытие истории, и заставляет задуматься – кто же на самом деле главное действующее лицо книги? Генрих Рихтер – герой войны и богач, от лица которого ведётся повествование, или же рыжая лиса Лина, рождённая в простой семье и вынужденная выживать в лицемерно-религиозной христианской общине, в которой давным-давно уже молятся не Ему, а Злату?
А потом внимательный читатель получает ответ – да, главный герой книги — это отнюдь не ветеран-мясник, истово ненавидящий Империю, сделавшую его героем войны на уничтожение, и готовый на всё, лишь бы увидеть её гибель. Истинный протагонист романа - обычная девушка, мечтавшая стать врачом.
Почти обычная, ведь её сны имеют обыкновение сбываться. Ведь Лина, сама того не осознавая, видит будущее, которое пока что не понимает. И в этом образе лично мне видится важный символизм, ведь быть Кассандрой в стране без завтра – это приговор, но одновременно с тем и намёк на то, что ничего ещё не кончилось, что шансы есть, что это самое «завтра» где-нибудь да настанет.
Но чтобы понять это, не следует пропускать подобные мелочи! И потому – да – читателю придётся быть внимательным - книга не прощает наплевательского к себе отношения и наказывает за чтение по диагонали. Стоило мне на секунду отвлечься в диалоге, иносказательно повествующем о крахе СССР, как фраза об общих потерях (включая демографические и эмиграционные) c тысяча девятьсот девяносто первого года («Восемьдесят три миллиона с их стороны») трансформировалась в мысль о жертвах войны начала тридцатых годов двадцать первого века.
Книгу эту следует читать внимательно, запоминая имена, события и даты, ведь автор не вываливает на читателя экспозицию в первой же главе, а подобно художнику мазок за мазком наносил на полотно страниц краску слов, медленно, спокойно, без спешки, столь модной сегодня, творя картину страшную в своей поразительной безнадёжности, и предоставляя читателю возможность по крупицам частного собирать общее.
И потому для текста важно, что бюргер «…салютует водителю по-германски», а «…бродяга – враг Германии», и потому европейской литературе нужно показать, «…что такое немецкая кровь и германская почва», а выпускник «…должен выйти из школы законченным немцем! Ибо его предназначение – нести свет в загибающийся от левоты мир».
В мире книги, мире недалёкого будущего, свершилась тысячелетняя мечта десятков и десятков истинных европейцев, почти исполненная сперва Артиллеристом, а после - Художником. Объединённая Европа, раскинувшаяся от мыса Даннет-Хед и до Межи, этой великой засечной черты имени Керзона, наконец-то едина и счастлива, ведь благородные победители наконец-то избавились от химеры левизны в каждой из стран, а из французского Пантеона «…вынули всех левых, всех гуманистов, всех активистов, всех бойцов и всех героев сопротивлений и революций. Эбуэ – вон, Шёльшеров – вон, Карно – вон, Золя – вон, Жореса – вон, д’Оверня – вон, Грегуара – вон, Бодена – вон, Аруэ – вон. Всех вон».
И с первых же страниц книги в лицо читателю демонстративно пихают омерзительное мурло истинного фашизма, того, что меряет не только черепа, но и толщину кошелька. Потому как в чудесной Европе из «Ни вчера, ни завтра» правит бал социал-дарвинизм, достигший своего пика и отказывающий слабому в праве на существование. Здесь каждый вдох и выдох, каждый заработанный пфенниг и каждая потреблённая калория сосчитаны и приносят выгоду, а описанная великим Золя война толстых и тощих дошла до своего логического финала.
Толстяки победили и с истинно германской рачительностью позволяют нищим старикам, счастливо улыбаясь, умирать на хрустящих пластиковых простынях от смертельной инъекции, предварительно оплатив собственную гибель, конечно же. Ведь даже смерть – это услуга, на которую выставлен прайс. А новые валькирии поведут их в Валгаллу, не забыв предварительно списать стоимость перехода через Радужный Мост.
И то, что хорошо для Рейнметалл или Байер – хорошо для каждого европейца, а любой, кто осмелится даже подумать иначе, очень скоро окажется в месте, которое охраняют люди, чьи любимые слова по меткому замечанию Ремарка: «я выполнял приказ» и «я ничего не знал». Там, где живой щепой топят печи крематориев.
А всё потому, что владыки Объединённой Европы решили не просто переписать историю, нет. Они возжелали остановить маятник истории и обрушить на подконтрольные земли вечное «сегодня». Именно потому «Ни вчера, ни завтра» написан в настоящем времени, что играет на общую тему романа – гибели прошлого и будущего, которые будут принесены в жертву ради «здесь и сейчас», что продлится до самой тепловой смерти. Всем же недостаточно понятливым объяснят, что так было всегда, и так было правильно.
И потому красной строкой через всю книгу идёт мысль о сокрушительном и разрушительном влиянии пропаганды на мозги граждан, почти столь же важная, как и тема вечного сегодня. Той самой пропаганде, что во времена Художника за десять лет превратила в зверей народ Шиллера и Гёте. И потому Мартин Урхарт – главный пропагандист Партии – это такое же действующее лицо, как и Анна с Максом и Стасом, пускай он ни разу и не разговаривает ни с кем из героев, а лишь вещает с телевизионных экранов, по радио или со страниц книг. И потому едва ли не в каждой сцене где-нибудь обязательно проскочит пропагандистский материал, убеждающий, запугивающий, мотивирующий, и – обязательно – рассказывающий, кто же главный враг европейца. И потому европеец вновь освобождён от химеры, именуемой совестью.
Впрочем, замечу, что автор не слишком много придумывал. Да, пока что нет региональных версий классических кинолент, переснятых с другими актёрами и сюжетами, пока ещё нельзя рассказать о том, что «совгады умаслили германскую армию на совместные учения под Сталинградом, как сбросили на него три ядерные бомбы и как обвинили в этом нас», нельзя и приписать Стейнбеку повесть о «Красном Волке», в котором автор станет сокрушаться: «проехавший весь союз, посмотревший во всякие глаза, обомлевший от азиатских зверств, могу точно сказать лишь то, что прав был мой дорогой друг, сказавший однажды, что будь Россия в руках людей – она была бы Европейской Калифорнией». Но будем честны, до этого и безо всякой Партии осталось недолго. К тридцать девятому, авось, управятся, в чём им помогут многочисленные доброжелатели что правого, что центристского, что левого толка, успевшие вовремя эмигрировать в Благословенные Дали и отрабатывающие свои три десятка монет.
Кстати, полагаю, что за эту книгу левые, особенно из той их части, что именуется «истинными» или «настоящими», вполне могут подвергнуть автора обструкции и пожелать тому публичного сожжения на костре из собственных книг, потому как он безо всякой жалости и снисхождения, демонстрирует их ущербность и убогость, неспособность ни на что за пределами скулежа в стремительно угасающей сети Сети, всё больше и больше заполненной брейнротом.
Увы, но наши левые давно уже превратились в субкультурку для своих, в которой прав тот, кто лучше знает Священное Писание и больше раз сумеет в одном предложении употребить фразы вроде «эксплуатация», «диалектика» и «пролетариат». И качество написанного при этом не будет иметь ровным счётом никакого значения, потому что кто смотрит на него в наши дни, верно? Главное же – быть в правильной тусовочке.
Это, кстати, касается не только левацкой маргинальной субкультурки, но и литературной тусовочки, для которой «Ни вчера, ни завтра», боюсь, тоже окажется чужой, причём не потому, что книга написана плохо. Я, говоря честно, давно не встречал в современной отечественной прозе столь умелой работы со Словом, не крутящейся, как это модно в голландско-штурвальной среде нашей «большой литературы», вокруг нормы, афедронов, летних пионерских галстуков в пищеблоках и, конечно же, широко открытых глазах кулаков-нацменов.
Как-то так получилось, что современные писатели – люди, которые, по идее, должны любить Слово, всё чаще уродуют и поганят его, но у нас здесь другой случай. Книга написана с огромной любовью к классической русской литературе, её устоям, нормам и правилам, хотя временами и кажется, что автор ненавидит читателя, кажется, будто бы он объявил войну всем любителям простеньких массовых книжек, стараясь добавить в текст столько сложных, редких и необычных слов, что просто диву даёшься. Все эти «бесцентонный», «самопаянный», «сапапьерка», «штифтомозаика», «нейрогеографический», «прометизм» и многие, многие другие не упрощают работа. А уж про шестую часть романа с её «машинотипичностью предпринятого отбора», «приматированием неполноценности сверхсоциализации», «затрицикливанием для самоочужения» и другими столь же замечательными конструкциями может показаться откровенным издевательством. Но лично я после прочтения книги придерживаюсь иной точки зрения и думаю, что автор не считает читателя идиотом и не стесняется общаться с ним сложно, не боится играть словом и со словом. Что хочет поделиться своей любовью к Слову с читателем и показать тому – не обязательно жрать серенькое, ровненькое, гладенькое с кормовой лопаты. Что «прол» и «оранус» – это отнюдь не синонимы и что любому человеку надлежит стремиться к качественному и сложному.
Правда, это всё сыграло с книгой злую шутку, сделав «Ни вчера, ни завтра» излишне флегматичной и медленной, что, конечно же, будет воспринято в штыки многими читателями, причём заслуженно.
Потому что, будем честны, не каждый захочет погружаться в созерцательную, временами даже медитативную работу, каждый абзац которой следует пропускать через себя, наступив на горло СДВГ.
Да, не каждый найдёт на это достаточно времени, крутясь, как белка в колесе и читая лишь в автобусе или метро. Но если он этого не сделает, то сам не заметив, окажется в мире, где «…в двадцать восьмом году издательства дошли не только до стратификации аудитории по маршрутам, но и до специальных книг для метро, электричек и трамваев, где главы точно были подогнаны под остановки».
Да, не каждый пожелает напрячь извилины и подумать, ибо во мраке будущего таится кошмар, который с ненулевой вероятностью в состоянии постучать к нему в дверь лет этак через пять-десять.
Да, не каждый простит автору превращение шпионского триллера через любовный роман в какую-то оруэлловско-хаксливскую антиутопию, а после – в философское размышление, где воедино смешались рассуждения о постмодерне, материализме и трансгуманизме, потому что читатель не любит метаний и хочет, чтобы автор, заявив начале повествования одну тему и один жанр, не соскакивал с них. А больше даже, чем постоянства, он хочет пресловутой гладкости, серости и ровности. Комфорта и понятности. Впрыска очередной порции дофамина, делающего унылое существование не столь тяжким. Читатель жаждет текстоморфина! Его и только его! И ради новой дозы он пойдёт на всё.
Увы, но автор, явно считая читателя равным себе, не подумал о том, что тот имеет полное право набрать полный рот той самой нормы, которую я упоминал выше, и вернуться в уютное болотце простенькой, комфортненькой, приятненькой литературки, почёсывающей у него за ушком, бросив смелое, необычное, сложное и неординарное произведение.
И да, читатель, пройдя мимо «Ни вчера, ни завтра» будет неправ и совершит ошибку, потому что эта книга – в чём-то спорная, в чём-то дискуссионная, в чём-то пугающая, а в чём-то даже наивная (ну не верю я в победу новых левых и воскрешение «Союза», пусть и в куда более жестоком воплощении, и всё тут), – честна с читателем и не пытается льстить ему, ластиться и, склонившись в халдейском угодливом поклоне вопрошать: «чего изволите-с?» А это, определённо, заслуживает уважения.
В завершении мне бы хотелось повторить слова Толстого об Андрееве: «он пугает, а мне не страшно», но не выходит, потому как у автора получилось меня напугать, причём – качественно. Потому что я вижу, как прямо сейчас разрозненные фрагменты книги, точно детали хитроумного, бесчеловечного механизма, встают на свои места, из фантазии переходя в реальность.
И могу лишь надеяться на то, что мы, подобно Андреевским безумцам, не отправимся гулять по миру, заливаясь красным смехом.
Ведь Апокалипсис, он же ἀποκαλύπτω — это не только гибель всего, но и открытие, откровение, явление. Именно поэтому он – лучшая часть подразумевающая, прямиком в соответствии с законами диалектики так не любимых в книжной Четвёртой Империи бородатых евреев, рождение нового через гибель старого.
Он – и ужас, и надежда на лучшее. На то, что вчера останется самим собой, а завтра всё же настанет.
