Мой любимый котик Каспер. Он пришел ко мне сам. Ни секунды не пожалела, что эта прелесть живет со мной <3

Мой кросавчег)

Я понял это не сразу. Только когда появилось странное ощущение, будто привычные положения тела больше ничего не объясняют и не гарантируют. Оставалось только фиксировать себя в пространстве и следить, как меняется это чувство. Тело – мост между двумя состояниями бытия: горизонтальным "я больше не могу" и вертикальным "но надо бы".

Комната вокруг поддерживает это ощущение остановки. Она похожа на аквариум без воды. Мы все в нём задыхаемся, но с разной степенью изящества. Я – бьюсь о стены, проверяю их на прочность. Кто-то – превращает свои конечности в декорации и ждёт. Стул – единственное, что притворяется устойчивостью – точкой, за которую можно зацепиться, чтобы окончательно не упасть.

И в этом ожидании нет драмы. Страдание это для тех, кто всё ещё верит в причину и следствие, в то, что боль обязательно за что-то. Здесь этого нет. Здесь есть только демонстрация физики состояния. Закон всемирного тяготения души: всё, что однажды поднялось, обязано упасть. А всё, что упало, ищет стул – но не чтобы встать, а чтобы хотя бы упереться в собственное падение.

Этот живописец нарасхват: поляки стремятся причислить его к своим, отмахиваясь небрежным «какой-то художник с крэсов», литовцы не прочь зачислить его в свой пантеон и ничтоже сумняшеся утверждают, мол, «родился под Вильнюсом». Белорусы знают точно: Фердинанд Рущиц потратил свою жизнь на то, чтобы воспеть красоту родной земли, малой родины — горячо любимого уголка, дарившего утешение и покой, куда он неизменно возвращался из любых странствий и любых столиц. И место это — Беларусь.

Он родился в Богданово, неподалеку от Ошмян, 10 декабря 1870 года в дворянской семье. Сейчас это Воложинский район Минской области, а тогда — Ошмянский уезд Виленской губернии Российской империи. Отец, Эдвард Рущиц, служил в конторе железной дороги, мать, Альвина Мунх, вела хозяйство. У них родилось пятеро детей, но на четырех дочерей пришелся всего один мальчик, наследник, названный в честь деда Фердинандом. Отец был католиком, мать лютеранкой, однако мир между двумя разными вероисповеданиями в семье оставался нерушимым: дочерей крестили в веру матери, сына же — в католичество без какой-либо ругани и споров.

Если заглянуть в дневники Фердинанда Рущица, увидим, с каким трепетом и любовью он относился к родным, как хороша была обстановка в семье, как даже в своих личных записях он с нежностью и уважением выводит всегда с заглавной буквы: Папа, Мама...

И все-таки ему было суждено пойти против воли родных. В 13 лет поступив в Минскую государственную классическую гимназию, преуспевал в учебе (завершил обучение с золотой медалью), а дополнительно занимался в художественной школе Козьмы Ермакова, выпускника Императорской Академии художеств в Петербурге. Именно там, постигая под руководством доброго, умного учителя азы рисунка, юный Фердинанд впервые задумался о будущем. Но... отец, как и большинство дворян своего времени, профессию художника серьезным занятием не считал: да, на досуге можно развлекать себя рисованием, но все же мужчине нужно думать о будущем и, коль уж имение не особо богато, обзавестись солидным заработком адвоката, как в свое время дед Фердинанда, который вполне преуспевал. Так Рущиц, послушный родительскому наказу, в 1980 году отправился в столицу Российской империи и поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского Императорского университета.

Правда, изучать нелюбимую юриспруденцию, готовясь к поприщу, которого совсем не жаждал, в итоге бросил: куда интереснее оказалась жизнь большого города с его концертами, выставками и вернисажами — она закружила и, в конце концов, заставила осознать свои истинные предпочтения. И вопреки отцовской воле спустя два года Рущиц зачислился вольнослушателем в Императорскую Академию художеств на отделение живописи. Впрочем, в нежелании следовать дворянским традициям он был не одинок: на рубеже веков тот же выбор сделали и другие будущие классики живописи родом из Беларуси — Витольд Бялыницкий-Бируля и Станислав Жуковский, отправившиеся на учебу в Москву. Перемена в жизни сына семью Рущиц не обрадовала, однако отец проявил мудрость и не стал отлучать непокорное чадо от дома: если Фердинанд так настойчиво хочет быть художником, что поделать, пусть будет...

Тем более что учителя у него подобрались достойные: первым способности юноши оценил великий Иван Иванович Шишкин, затем, после его ухода из Академии художеств, Рущиц перешел в мастерскую Архипа Куинджи. «У Шишкина мы учились рисунку, технике, так сказать, арифметике, теперь должны перейти к обобщениям — алгебре, композиции», — отмечал Рущиц. Оба наставника были ему дороги и оказали большое влияние на развитие молодого художника, который стремился взять лучшее у мастеров и развивать дальше. Под крылом у Куинджи собрались будущие классики пейзажа: Аркадий Рылов, Константин Богаевский, Александр Борисов, Вильгельм Пурвит, Константин Врублевский, Николай Рерих, и Фердинанд Рущиц органично вписался в компанию учеников. Студенческая жизнь была полна как открытий, так и типично студенческих проблем: денег, несмотря на поддержку семьи, не хватало, потому, когда удавалось продать свои работы, художник всегда радовался. Еще одним средством пополнения бюджета были благотворительные костюмированные балы, которые учащиеся академии проводили, собирая этим значительные средства в общую кассу. В их организации принимал участие и Рущиц, которому впоследствии в работе с театрами не единожды пригодились навыки и сценографа, и создателя костюмов и декораций.

По совету Шишкина он ради новых впечатлений и поисков красивых пейзажей совершал путешествия: посетил Крым, где много писал, затем на выпускном курсе настал черед поездки в Европу. Средств на нее не нашлось бы, но картину Рущица «Мельница зимой» (обруганную Репиным и не закупленную академией) за 600 рублей приобрел купец и меценат Савва Морозов. Купил одну из выпускных работ Рущица и Павел Третьяков — его заинтересовала «Весна», один из пейзажей, написанных художником в окрестностях Богданова. Но в целом своеобразная, далекая от привычного академизма манера письма молодого художника не встречала понимания у тогдашних столпов искусства. Слишком вольный мазок, слишком непривычный взгляд — художник, как это нередко бывает, опережал свое время и оттого не встречал настоящего понимания. Картины Рущица ценили те, кто предвидел, что живопись будет развиваться дальше, не костенея в одной-единственной раз и навсегда утвержденной традиции.

Из европейского турне Рущиц вернулся вдохновленным, и самым важным открытием для него стало то, что на красоты чужой земли стоит посмотреть, а по-настоящему любить можно только свой собственный край: «Мы видим красоту других стран, восхищаемся ими... но любим только свою, чувствуем, что она принадлежит нам, а мы ей».

И в 1898 году он уезжает в родительское гнездо — в деревянный дом из золотистой лиственницы, увитый виноградом по самую макушку, окруженный кустами роз и сирени, за которыми заботливо ухаживает мать. Здесь он устраивается надолго, с кистями и этюдником бродя по окрестностям и запечатлевая все знакомые с детства виды. Несколько плодотворных лет — и пару десятков созданных пейзажей: «Мельница», «Крево», «Последний снег», «У костела», «Дожинки», «С берегов Вилейки», «Лесной ручей», «Старые яблони», «Облако», «Эмигранты», «Старый дом» и множество других.

Работы Рущица при этом не просто созерцательны — в них всегда чувства отзываются какой-то особой, щемящей нотой и лирический посыл приобретает отчетливо драматические черты. Ему не интересно просто запечатлевать реальность — каждую работу пронизывают собственные чувства художника, живые и острые. В эти дни он оставит запись в дневнике, с которым только и может быть по-настоящему откровенным:

«Дзённiк мой! Каб хаця б ты ведаў, як найперш за ўсё прагну быць добрым сынам сваёй Бацькаўшчыны, для яе працаваць i араць i, калi што ўзрасце, прынесцi ёй увесь плён, паколькi люблю яе ўсiм сваiм сэрцам i толькi ёй належу целам i душою. Магчыма, iншыя лiчаць мяне касмапалiтам, але я занадта ганарысты, каб iм тлумачыць, чаго не здольныя самi спазнаць, але гэтым лiсткам магу даверыць тое, чаго жадае i што любiць маё сэрца».

Тогда же в Богданово пишется, пожалуй, самая известная картина Рущица — «Земля», с крестьянином, вышедшим на пахоту и погоняющим усталых большеглазых волов. Все это — и поле, показанное так, как будто зритель прижимается к земле щекой, и густые, тяжелые кучевые облака, которых так много над Беларусью, и трудяга-пахарь с согнутой спиной — вызывало нешуточные споры. Критиков не устраивало все: и странная композиция, и мазок, и если уж картина называется «Земля», то отчего на ней так много неба? Однако главное: о художнике заговорили, он стал известен, пусть и не встречен безоговорочными восторгами.

На рубеже веков Рущиц много выставляется — в Петербурге, Москве, Вильно, Варшаве. В 1899‑м и 1911‑м Сергей Дягилев и Александр Бенуа приглашают его показать свои работы на выставках объединения «Мир искусства». Но постепенно пути Рущица уходят от Петербурга, в поисках новых впечатлений и знакомств он отправляется в Варшаву, однако там его встречает разочарование. «Бяда таму, хто захоча тут пачынаць. Як тут вучыцца працаваць над сабой, калi адразу з самага пачатку можна выдаваць сябе за мастака, чытаць пра сябе згадкi ў Kurierack, а пасля... Пасля той самы лёс для ўсiх: велiчыня, але толькi варшаўская, эпiтэты «вядомы, наш шаноўны, майстра», за якiмi хаваецца дылетантызм, хiлае, слабое i беднае наследаванне моды ў жывапiсе. Божа! Як жа гэта страшна!» — сокрушается Рущиц. Он перебирается в Краков, и там дела идут на лад: получает приглашение в общество художников Sztuka и вместе с ним выставляется в Польше, на родине в Вильно и Минске, во Львове, заявляет о себе и на европейских выставках: Вена, Прага, Лондон, Дюссельдорф, Сен-Луи... Много занимается преподаванием — в 1904 — 1907 годах в Варшавской школе изящных искусств, в 1907 — 1908‑х в качестве профессора Академии изящных искусств в Кракове.

Первая мировая война заставляет его вернуться в Богданово, где он переживает немецкую оккупацию, стремясь сберечь родной уголок. В 1919 году художник получает предложение создать с нуля факультет изящных искусств в Виленском университете им. Стефана Батория и воплощает эту идею в жизнь, занимая должность декана вплоть до 1934‑го. Постепенно его жизнь обрастает большим количеством общественных дел: именно Рущицу, который в 1920 — 1930‑х годах занимает пост председателя комиссии по охране памятников старины, мы обязаны сохранившимися и законсервированными руинами старинных замков — на своей родной земле он делал, что умел и что мог, заботясь по мере сил о ее наследии.

Старость пришла к нему как будто внезапно. Инсульт, в результате которого он лишился не только подвижности правой руки, но и возможности разговаривать, заставил задуматься о будущем: он учился писать левой рукой, ею же упорно делал зарисовки, приводил в порядок свой личный и семейный архив, понимая, что время, отпущенное ему на этой земле, вот-вот истечет, и стремясь оставить свои дела по возможности завершенными.

30 октября 1936 года глаза художника закрылись навсегда. Где родился, там он и похоронен: в Богданово, на тихом семейном кладбище, под строгим гранитным обелиском.

От усадьбы и мастерской ничего не осталось: фашисты, бежавшие с белорусской земли в 1944‑м, сожгли их. Только аллея старых деревьев еще жива и указывает, где стоял дом, который так любил художник.

Культурное наследие

В память о выдающемся земляке

Память о Фердинанде Рущице хранят во многих странах, с которыми художника связывали жизнь и творческая судьба. В Минске в его честь названа улица в районе Большая Слепянка и установлена мемориальная доска. На малой родине художника, в Богданово, его именем названа улица, также здесь ежегодно проводится международный детский пленэр «Земля и небо Фердинанда».

Не только живопись

Рущиц был талантливым иллюстратором и сценографом

Книжная графика занимала особое место в жизни художника. Фердинанд Рущиц с удовольствием рисовал журнальные обложки, афиши, почтовые марки, эмблемы. Он иллюстрировал и оформил больше 50 книг, среди которых путеводитель по Вильно Юлиуша Клоса. Также как сценограф оформил 15 театральных постановок.

А ведь кто из нас не мечтал о золотой рыбке, которая исполнит все желания и подарит надежду на несбыточные мечты? В этот раз смысл таков: о мечтах, надеждах и возможности всего достичь. Иными словами, "лучше золотая рыбка в руках, чем куча идей, но только в мечтах".

Но если серьёзно, то все мы отчасти творцы своего счастья, главное — идти ему навстречу, а не стоять на месте в ожидании чуда.

(Не продаю. Просто показываю).

Мелкий рыжий бандит)