Александр Сергеич на гитаре играет и песню поёт о золотой рыбке...Мне полтос, помню как в детстве мне папа читал эту сказку перед сном...Никогда бы не подумала что доживу до такого, нейросети...
Если долго мучиться, что-нибудь получится. А если долго стараться, то получится что надо и даже хорошо. Ёж по имени Грампи не знал эту народную мудрость, поэтому сделал две вещи.
Во-первых, он действительно долго мучился, встречая на пути препятствия, сложности, врагов и неожиданных друзей. Грампи громил и разрушал, пугал детей и обижал взрослых, но не сдавался и шёл вперёд. Несмотря на боль в голове, ушах, животе и где у него там ещё болело, попробуй теперь вспомнить.
Во-вторых, Грампи добился своего. Перед ним лежали два отменных гриба. Мыши пищали в предвкушении, крот дремал в своей мудрости, а Грампи сделал очередную глупость.
— Ну, была не была, — сказал Грампи и вставил оба гриба себе в уши.
В миг наступила тишина. Грампи словно исчез ото всех и от всего. Дневной свет падал через дырки в потолке и освещал подземную школу, когда мыши начали бегать вокруг Грампи и что-то кричать. Счастливый ёж никого не слышал. Грампи улыбался и самодовольно поглядывал на мышей.
«И чего они мечутся? — подумал Грампи. — Зачем мне возвращаться к этой суматохе? Я наконец-то дождался тишины».
Грампи сделал несколько шагов в одну сторону, потом в другую, проверяя, насколько хорошо держатся грибы в ушах. Грибы держались очень хорошо, и Грампи остался доволен. Он начал расхаживать по комнате взад-вперёд, красуясь перед мышами прекрасными затычками для ушей и улыбаясь так широко, что голова ежа едва не треснула.
«О чем они болтают?» — подумал Грампи, глядя на мышей.
Мыши собрались в кучку и крайне эмоционально что-то обсуждали.
«А учитель?»
Учитель Крот по-прежнему дремал у стены, но Грампи заметил, что крот улыбнулся, прислушиваясь к мышкам.
«Он не спит! — обрадовался Грампи, увидев, что Учитель Крот улыбается. — Значит, я могу узнать больше о Школе Добра».
С этой мыслью Грампи остановился и перестал улыбаться. На ежовой мордочке отразилось смятение, и Грампи начал размышлять.
«А зачем я заткнул уши? Я так долго этого хотел, потому и заткнул. Но зачем? Чтобы не слышать дятла. Дятла здесь и так нет, и вообще… Мне понравилось с ним гулять, дятел всегда со мной соглашался. Кажется, я полюбил даже белку в своей голове».
Грампи нахмурился, окинул взглядом мышей и крота, фыркнул и пришёл к важному для себя выводу.
«Мне больше это не нужно, — понял Грампи. — Меня больше никто не раздражает и не злит».
Наконец, он вынул из ушей сыроежки.
— Пи-пи-пи!
— Пи-пи-пи!
— Пи-пи-пи!
Со всех сторон на него обрушилась стена звука! Мыши говорили и пищали так громко, что Грампи присел на задние лапки от удивления.
— Пи-пи-пи!
— Пи-пи-пи!
Он пытался разобрать, о чем они говорят, но не мог. Внезапная смена тишины в многоголосье сбила Грампи с ног. Он крутил головой во все стороны и удивлялся огромной разнице между тишиной и шумом.
«В тишине словно застыла пустота, — подумал Грампи. — А здесь настоящая жизнь».
Постепенно он стал снова привыкать к звукам и начал разбирать голоса.
— Пи-пи-пи! Грампи вернулся!
— Пи-пи! Он вынул грибочки!
— Зачем ты это сделал, Грампи? Пи-пи-пи!
В этот момент зашевелился Учитель Крот.
— Да, Грампи, — сказал Учитель, подходя ближе. — Зачем ты заткнул уши?
Ёж по имени Грампи усмехнулся, фыркнул и удивился, когда мышки стали рассаживаться перед ним, чтобы внимательно выслушать ответ. Они даже перестали пищать и вели себя очень тихо. Грампи вздохнул и рассказал свою историю.
— Сначала меня разбудил дятел…
Когда Грампи закончил рассказывать свою историю о поиске грибов, мыши всё ещё молчали. Младшенькая даже немного плакала.
— Пи-пи, Грампи, — шмыгнула она носом. — Такой бедный одинокий Грампи.
— Пи-пи-пи, да, — сказала другая мышь. — Нам так тебя жаль, Грампи.
— Пи-пи-пи, — кивнула третья. — Теперь понятно, почему ты вставил грибочки в уши.
— Лучше их всё-таки съесть, пи-пи-пи, — уверенно сказала самая серьёзная мышь, и Грампи последовал её совету.
Он откусил от грибочка и стал жевать. Вкусный сок и живительные силы сыроежки проникали в Грампи, наполняя его силой и энергией.
— Послушай, Грампи, — сказал вдруг Учитель Крот. — Могу я задать тебе один вопрос?
— Гм-гм, угу, хрум-хрум, — кивнул Грампи, продолжая жевать.
— Почему никто с тобой не дружил? — спросил Учитель Крот. — Я имею в виду, раньше? Ещё до того, как ты стал злым и раздражительным ежом. До того, как тебя разбудил дятел. У тебя были друзья? Зайчиха была твоим другом или просто соседкой?
Грампи на секунду прекратил шевелить челюстью и непонимающе посмотрел на крота. Он хотел что-то сказать, но не смог, потому что набил рот грибами. Грампи зажмурил глаза, сделал усилие и проглотил всё разом.
— Хм. Почему у меня не было друзей? — переспросил, наконец, Грампи. — А зачем они нужны?
— Пи-пи-пи! Грампи притворяется глупым! — запищала мышь.
— Пи-пи, конечно, Грампи знает, — кивнула другая.
— Друзья всем нужны, пи-пи-пи, — сказала серьёзная мышка.
— Пи-пи-пи, без друзей плохо, — согласилась младшая.
Вдруг мышки повскакивали со своих мест и все разом обнялись!
— Пи-пи-пи! Я вас люблю, сестрицы! — кричали все мыши одновременно.
— Теперь ты видишь? — спросил Учитель Крот.
— Кажется, да, — кивнул Грампи. — Но у меня никогда не было друзей.
— Пи-пи, почему? — удивилась одна из мышей.
Мышки снова расселись по местам, чтобы послушать ежа, но Грампи ничего не говорил. Вместо этого ёж снова насупился, нахмурил густые брови и, то и дело фыркая, о чем-то задумался.
Учитель Крот и десяток мышей терпеливо ожидали ответа.
Продолжение следует...
Автор: Алексей Нагацкий
Иллюстратор Дмитрий Лузянин
Басня Олеси Емельяновой про мигрантов «Мишка и мышки». Иллюстрация из интернета.
Зимою в дом пришла к медведю мышка –
Дрожащая, голодная малышка.
И, о судьбе поведав непростой,
Проситься стала к мишке на постой.
Медведь подумал, раз такое дело,
Пускай живет, пока не потеплело,
Ведь места много в доме у него,
И ест та мышь всего-то ничего –
Какую-то горсть зёрен за неделю.
Не жмот же он бездушный, в самом деле,
Чтоб крошек бедолаге пожалеть.
Так мышку в дом к себе пустил медведь.
И складывалось всё сперва отлично.
Вела та мышь себя весьма прилично,
И вежливой, и тихою была.
А после в дом подружку привела.
Послушав про ее несчастья, мишка,
Опять решил, подумаешь две мышки,
Пускай живут со мною, не беда,
На улице-то нынче холода.
Вот так топтыгин сам и не заметил,
Как тысячу мышей в дому приветил.
А те в берлоге завели мышат,
Пищат, снуют, всё портят и крушат,
Едят запасы мишкины без спросу.
Медведь сердиться стал на длиннохвостых,
Грозился выгнать, но толпа мышей
Чуть самого не прогнала взашей,
Крича: «Теперь не будем мы друзьями!
И больше ты в берлоге не хозяин!
Нас тысячи, а ты совсем один!
Прочь уходи, не то тебя съедим!»
Вот только не учли в запале мыши,
Что их медведь в сто раз сильней и выше.
Взревел медведь и начал их топтать.
Но те под стол залезли и кровать.
Три дня он и три ночи с ними бился,
Вот только результата не добился.
Медведю, чтоб нахальство их пресечь,
Пришлось весь дом с мышами вместе сжечь.
Когда же дом себе построил новый,
Повесил он на дверь замок пудовый.
С тех пор спокойно, счастливо живет
И никого в берлогу не зовет.
И нам всем тоже надо стать умнее,
Гнать из страны мигрантов, не жалея.
Не то они заполонят наш дом
И нас самих прочь выгонят потом.
Написать автору: olesya--emelyanova@ya.ru
Глава 1. Ведьмы и проклятия. Точнее, одна ведьма и одно проклятие.
Малокорнийские топи, одно из самых жутких мест в Хэйрилэнде. Репутация этих земель настолько скверная, что даже самые отважные герои забредают сюда исключительно по ошибке. И ошибка эта зачастую становится последней.
Ужасные твари, скрывающиеся в этих туманных низинах, издают не менее ужасные звуки. На редких деревьях, кривых и мёртвых, в хорошую погоду издалека можно разглядеть уродливых чёрных птиц, почти никогда не летающих. Эти птицы просто сидят на прогнивших ветвях и терпеливо ждут. Они знают, что рано или поздно очередной заплутавший искатель приключений угодит в липкие объятия Малокорнийских топей, чтобы утолить их извечный голод.
Этим утром среди птиц царило некоторое оживление. Со стороны ближайшего заброшенного хутора в топи вошли две заманчиво упитанные жертвы.
Пожилой господин в белом панцире, с которого местами облупилась эмаль, шагал, с трудом вытаскивая из вязкой жижи кривоватые старческие ноги. Рядом с ним, тщательно стараясь обходить те лужи, по которым отважно ступал его спутник, бодро семенил толстенький немолодой мопс с самым что ни на есть типичным для его породы выражением глубокой меланхолии на плоской мордочке. Время от времени парочка останавливалась, чтобы оглядеться.
Ближайшая к ним птица, костлявое создание с кожистой шеей, проскрипела, обращаясь к своей соседке, сидевшей чуть поодаль:
- Похоже, нам даже не придётся ждать, пока их кто-нибудь убьет. Это старичьё здесь долго не протянет. Они...
Птица не успела договорить. Камень, брошенный ловкой рукой господина в панцире, сбил ее с ветки.
- Ну что, Паштетик, - ласково проговорил человек, обращаясь к мопсу, - говорил я тебе, что здесь вдоволь еды! Сегодня на ужин не будет никаких сухарей! Я сварю тебе превосходный бульон. А мясо ты съешь на завтрак.
Мопс поморщился так, что теперь его морда состояла из сплошных складок, посреди которых влажно сверкали огромные глаза.
- Странный он какой-то... И пахнет от него не птичьим запахом.
- Тогда сухари?
- Нет уж, лучше бульон. Но ради всего вкусного на свете, сэр Доберик, добавьте в бульон немного белого вина и пару луковиц, иначе получится совсем несъедобно.
Сэр Доберик подобрал костлявый птичий труп и закинул в потертый замшевый сак, перекинутый через плечо. Из сака торчали горлышко крупной бутыли тёмно-зелёного стекла и пучок листьев лука-порея. Судя по запаху, где-то в глубине мешка лежал кусок голубого сыра или нестиранные носки.
- Паштетик, мой верный друг и спутник. Я начинаю подозревать в тебе пагубную страсть к выпивке. В прошлый раз ты попросил вымочить мясо в кальвадосе, а в позапрошлый - сварить его в пиве.
- Да, сэр, - согласился Паштетик, - я просил об этом, но Вы не станете спорить, что мясо черного оборотня невозможно прожевать, не замариновав хотя бы на пару часов, а окорок дьяволова вепря прекрасно сочетается именно с пивом.
- Иногда я думаю, что твоё призвание - быть шеф-поваром на кухне какого-нибудь князя или маркграфа, а то и герцога. Но, хвала Всевышнему, ты не повар, а мой оруженосец. Сколько лет прошло с тех пор, как мы с тобой отправились на поиски славы и приключений? Помнишь, как надо мной смеялись более молодые братья Ордена, когда оказалось, что никто не хочет быть моим оруженосцем? И как ты, совсем ещё щенок, подошёл ко мне и сказал, что хочешь предложить свои услуги?
- Тогда я думал, что жизнь странствующего паладина более..., - пёс замялся, подыскивая подходящее слово.
- Романтична? - попытался подсказать сэр Доберик.
- Более комфортна, - закончил Паштетик, - братья-паладины, собираясь после странствий в большом зале замка на дружеских пирушках, рассказывали о горах жареного мяса и реках вина, поглощенных ими за время походов. Неужели они лгали?
- Вряд ли. Многие из наших братьев именно так и странствуют - до ближайшего постоялого двора с хорошей едой и выпивкой. Они сидят там неделями, пропивая и проедая деньги Братства, а затем возвращаются домой и рассказывают, что защищали вдов и сирот, карали злодеев и чудовищ, а также спасали принцесс от злобных чародеев. Потом все эти небылицы становятся легендами и балладами, и люди верят, что некий сэр Жрун совершал подвиги один другого невероятнее, а не набивал брюхо жареными цыплятами и паштетами из свиной печени.
- Но мы-то не таковы, сэр, - гордо напомнил Паштетик, - мы уже десять лет бродим по самым мрачным закоулкам Двенадцати Королевств и Трёх Царств, помогая всем, кого повстречаем. Жизнь славная и героическая, не спорю, но мне всё труднее и труднее вставать по утрам.
- Мы постарели, мой друг,- печально улыбнулся сэр Доберик, мне завтра исполняется шестьдесят восемь лет, а тебе скоро стукнет одиннадцать. Меня не оставляет тревожное предчувствие, что это наш последний поход.
- Вы предчувствовали это и в прошлый раз, и в позапрошлый, - напомнил маленький оруженосец.
- Давайте просто найдём эту ведьму, обезвредим её и отпразднуем нашу победу в ближайшем месте, где подают жареное мясо и сухарики, вымоченные в крепком бульоне с пряностями и подсушенные до легкого хруста.
Паштетик сглотнул слюну и наши герои бесстрашно (или безрассудно?) двинулись в самое сердце Малокорнийской топи.
Проводим конкурс «Детская литература/подростковая», как смотрите на то, чтобы поучаствовать? Также, будем признательны за комментарий – готовим обзорную статью об актуальности и трендах по теме конкурса.
Актуальна ли тематика конкурса и ее значимость, советы участникам и начинающим писателям
В далёком лесу стоял смех. Десяток мышей подхватили ежа под брюшко и несли его в школу. От прикосновений Грампи хохотал не переставая, и смех его разносился вокруг.
— Ха-ха-ха! Хи-хи, щекотно! Ой, ай, ха-ха, хи-хи! — смеялся Грампи.
От смеха у старого ежа даже выступили слёзы, и густые брови впервые за многие годы тянулись вверх, а не хмурились книзу.
— Пи-пи-пи, какой классный ёж!
— Грампи весёлый, пи-пи-пи!
— Ты так смеёшься, ёжик, что я оглохну, пи-пи-пи, — пожаловалась одна мышка.
— Пи-пи-пи, пусть смеётся, если ему так хочется, — отрезала вторая мышь. — Верно, учитель Крот?
Учитель Крот неспешно шагал рядом с громкой компанией, постукивая перед собой короткой палочкой. Под землёй крот свободно полагался на слух, но здесь, наверху, ему приходилось помогать себе прокладывать путь. Крот был слепой и очень не хотел споткнуться.
Учитель Крот стукнул палочкой по крупному камню перед собой и обошёл его стороной.
— Правильно, — сказал он, наконец. — Смеяться это хорошо, но всему надо знать меру.
Грампи хотел было ответить, что и рад бы перестать хохотать, но мыши так сильно щекотали его своими усиками, что он не мог остановиться.
— Ха-ха-ха, — смеялся Грампи.
— Пи-пи, ха-ха-ха, — засмеялась одна из мышей.
— Пи-пи, что ты смеёшься, сестра? — спросила её другая мышь.
— Ха-ха, пи-пи-пи, Грампи заражает меня смехом! — ответила мышка.
— Ха-ха-ха, я больше не могу смеяться! — взмолился Грампи. — Хватит меня щекотать!
— Пи-пи-пи, мы не щекочем, — ответила мышь.
— Пи-пи-пи, мы несём тебя в школу, — подтвердила вторая.
— Пи-пи, ха-ха-ха! — смеялась первая мышка.
— Ха-ха-ха, бросьте меня, я сам пойду, — попросил Грампи, не в силах больше смеяться.
— Пи-пи-пи, а ты сможешь? — спросила мышь справа.
— Пи-пи, у тебя появились силы? — удивилась мышь слева.
— Нет, Грампи, пи-пи-пи, — заплакала третья мышь. — Позволь нам нести тебя! Мне нравится твой смех! Пи-пи-пи.
— Пи-пи-пи, учитель Крот, что нам делать? — спросила другая мышь.
Грампи хохотал. Одна мышь смеялась вместе с ним, у другой болела голова, третья пыталась рассуждать, четвёртая смотрела на крота, а пятая уже вспотела под тяжестью Грампи.
— Пи-пи-пи, мне тяжело, — всплакнула младшая мышь, и все остановились.
— Опустите ежа, — сказал учитель Крот. — Мы пришли.
Мыши остановились, вылезли из-под мягкого животика Грампи, и он наконец перестал хохотать.
— Уф, — выдохнул Грампи.
— Фух, — легла без сил уставшая мышка.
— Пи-пи-пи, — потёрлась одна из мышей о носик другой мыши.
— Спасибо, мышки-разбойницы, — сказал учитель Крот. — Ёж Грампи, ты можешь идти сам?
Грампи фыркнул, словно это было само собой разумеющимся. Чтобы Грампи и не мог сам идти своими лапами? Вы шутите? Да Грампи столько всего сделал, после его приключений ходьба пешком вообще ничего не стоила.
— Да я!.. — начал было Грампи, но остановился.
Ёж вспомнил, что в последний раз, когда он очень много о себе думал и посчитал себя самым сильным, его ударил гигантский медведь.
«Значит, считать себя лучше всех не всегда полезно?» — подумал Грампи.
— Я попробую, — сказал ёж и уверенно встал на четыре лапки. — Да, я отдохнул. Спасибо, мышки.
— Пи-пи-пи, не за что!
— Пи-пи, мы так рады помочь!
— Ты наш первый ёж, Грампи! Пи-пи-пи!
— Да, пи-пи, самый первый ёж на свете! — восторженно прошептала младшая мышка.
— Пи-пи-пи, не на свете, — сказала мышь постарше. — Учитель сказал, что есть другие ежи.
— Верно, — кивнул учитель Крот. — Пойдёмте в школу, Грампи хотел грибов.
— Пи-пи-пи, — запищали мыши. — Снова в школу!
— Пи-пи-пи, Школа Добра!
Они приблизились к небольшой кучке земли, поросшей густой травой. С одной стороны стояла крепкая деревянная дверь. Учитель Крот подошёл к ней, постукивая палочкой, и открыл вход в Школу Добра.
— Школа Добра? — удивился Грампи.
— Пи-пи-пи, да, Школа Добра! — ответила белая мышь.
— Пи-пи-пи, здесь учитель Крот учит нас добру, — добавила серая мышка.
— Зачем? — не мог понять Грампи.
Грампи всегда был один. Он не думал о таких вещах как добро или зло и просто жил. Конечно, Грампи построил дом с самоваром и цветами на подоконнике, но считалось ли это добром? Грампи не знал.
— Учитель Крот, — обратился к нему Грампи, когда следом за кротом вошёл в подземную школу. — Вы расскажете мне, что такое добро?
Крот оставил палочку у самого входа и уверенно зашагал по темному коридору. Он хорошо услышал вопрос Грампи, но не стал отвечать сразу. Крот ничего не видел глазами, но хорошо слышал и ещё лучше чувствовал сердцем.
— Ты сам найдёшь ответ, — сказал крот, и они вошли в широкую подземную комнату.
— Мы пришли, пи-пи-пи, — воскликнула мышка.
— Пи-пи-пи, нужно найти грибочки, — сказала вторая мышь.
— Пи-пи-пи!
— Верно, пи-пи-пи!
— Грибы для Грампи-пи-пи-пи!
Мышки засуетились вокруг, пища и приговаривая, а Грампи устроился поудобнее в центре комнаты и стал осматриваться. Ему было немного тесно, ведь ежи довольно большие создания по сравнению с мышами и, тем более, такой ёж, как Грампи. Вы только представьте, в своем лесу он жил один в целом доме! А тут много зверей и одна комнатка. Конечно, ему было тесно. Но всё-таки Грампи чувствовал себя хорошо в этой суматохе.
Сквозь узкие норки сверху падал солнечный свет. Учитель Крот устроился в одном углу комнаты и, казалось, задремал. Мышки сновали кто куда, часть убежала в подземные коридоры, но вскоре все успокоились и расселись в ожидании.
Вскоре две мышки вернулись из соседней норки и принесли с собой пару аппетитных сыроежек.
— Пи-пи, грибы для Грампи, — объявила одна.
— Пи-пи-пи, кушай, ёжик, — сказала вторая, и положила грибочки перед мордой ежа.
Грампи принюхался, поёрзал носиком, фыркнул, глядя на грибы, и поднял глаза на мышек.
— Спасибо, — сказал он.
— Пи-пи-пи!
Мыши запищали, улыбаясь, замолчали и стали ждать, когда Грампи начнёт есть. Грампи не спешил. Он вспомнил, как долго шёл по лесу в поисках двух поганочек, и сколько всего ему пришлось пережить.
— Ну, была не была, — нахмурился Грампи и вставил оба гриба себе в уши.
Продолжение следует...
Автор: Алексей Нагацкий
Иллюстратор Дмитрий Лузянин
Я стараюсь во многих своих статьях, по мере возможностей, показать читателям всё богатство и уникальность великого русского языка, его неповторимое очарование, образность мышления нашего народа.
Всё это ярко проявляется в народном творчестве, в том числе, и в сказках. Предлагаю вниманию читателей две сказки из знаменитых “Заветных сказок”, сюжеты которых схожи и, думаю, сразу воскресят в памяти читателей Солоху, Чуба, дьяка, чёрта и других персонажей "Ночи перед Рождеством"из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Н.В. Гоголя, которыми так восхищался А.С. Пушкин.
Чёрт пытается украсть месяц
Солоха и Чёрт
Солоха и дьяк
Сюжеты сказок несколько грубоваты, но народный юмор был таким всегда. Поэтому на чьи-то нарекания могу ответить, что критика народного творчества была бы не только несправедливой, но и выражением невежества, которое в данном случае составляет одно из неотъемлемых свойств показной добродетели, которое в моём понимании является ханжеством.
“Заветные сказки” - замечательное явление прежде всего потому, что в них в сказочной форме бьёт живым ключом неподдельная, остроумная народная речь.
ХИТРАЯ БАБА
Жил-был мещанин, у него была пригожая жена. Жили они и прожи́лися. И говорит жена мужу: "Надо нам с тобой поправиться, чтоб было чем свои головы прокормить".
-"А как поправиться?"
-"Уж я придумала, только не ругай меня".
- "Ну, делай, коли придумала".
- "Спрячься-ка, - говорит жена, - да выжидай; а я пойду, приведу к себе гостя, ты и застучи: тут мы дело и обделаем".
-"Ну, хорошо!"
Вот взяли они короб, насыпали в него печную сажу и поставили на пола́тях. Муж спрятался, а жена набелилась, нарумянилась, убралася, вышла на улицу, да и села подле окошечка - такая нарядная.
Немного погодя едет мимо верхом на лошади поп, подъехал близко и говорит: "Что, молодушка, нарядилася, али у тебя праздник какой?"
- "Какой праздник, с горя нарядилася: теперь я одна дома".
-"А муж где?"
-"На работу уехал".
-"Что ж, голубушка, твоему горю пособить можно; пусти-ка меня к себе в гости, так и не будешь одна ночь коротать".
-"Милости просим, батюшка!"
-"Куда ж лошадь девать-то?"
- "Веди во двор. А я велю батраку прибрать ее".
Вот вошли они вдвоем в избу.
- "Как же, голубушка, надо наперед выпить; вот целковый - посылай за вином". Принес батрак им целый штоф водки; они выпили и закусили.
- "Ну, теперь пора и спать ложиться", - говорит поп...
Поп только улегся на кровать, как муж застучал шибко - нашибко.
- "Ох, беда моя! Муж воротился! Полезай, батюшка, на полати и спрячься в короб!"
Поп вскочил в короб и улегся в сажу. А муж идет в избу да ругается: "Что ты, мать твою разъэдак! Дверь долго не отворяешь!"
Подошел к столу, выпил водки стакан и закусил; вышел потом из избы и опять спрятался, а жена поскорей на улицу и села под окошечком. Едет мимо дьякон. С ним то ж случилось. Как застучал муж, дьякон, раздетый догола, чебурах в короб с сажей и прямо попал на попа:
- "Кто тут?"
-"Это я, -говорит поп шепотом. -А ты, свет, кто?"
-"Я, батюшка, дьякон".
-"Да как ты сюда попал?"
-"А ты, батюшка, как? Уж молчи, чтоб хозяин не услыхал, а то беда будет".
Потом таким же образом заманила к себе хозяйка дьячка. Очутился и он в коробе с сажей; ощупал руками попа и дьякона: "Кто здесь?"
- "Это мы, я и отец дьякон, - говорит поп,- а ты, кажись, дьячок?"
- "Точно так, батюшка".
Наконец пошла хозяйка на улицу и звонаря заманила. Звонарь только разделся, как раздался шум и стук, он бултых в короб: "Кто тут?"
-"Это я, свет, с отцом дьяконом и дьячком; а ты, кажись, звонарь?"
-"Так точно, батюшка".
-"Ну, свет, теперь весь причт церковной собрался".
Муж вошел и говорит жене: "Нет ли у нас сажи продажной? Спрашивают, купить хотят".
Положили короб на телегу и повезли по большой дороге. Едет барин: "Сворачивай!" -кричит во всю глотку.
-"Нельзя, у меня черти на возу"
-"А покажи", - говорит барин.
-"Дай пятьсот рублей!"
-"Что так дорого?"
-"Да коли открою короб, только и видел их: сейчас уйдут".
Дал ему барин пятьсот рублев: как открыл он короб, как выскочил оттуда весь причт церковный да во всю прыть бежать - настоящие черти, измазанные да черные.
ХИТРАЯ ЖЕНА
Жил-был бедняк чеботарь , ничего за душой не было, и пошел он на выдумки; попросил товарищей придти с утра на свой пустырь с лопатами да носилками и обещал им за то выставить на последние деньги ведро водки, и начали они на улице рвы копать. Увидал то богатой купец и стал спрашивать бедного: "Что он делает?" А парень в ответ: "Хочу дом каменный ставить, так вот рвы копаю".
Купец поверил. На другой день посватался парень за купеческую дочь.
Купец обрадовался: "У него, вить, -думает, -деньги есть". И выдал за него свою Машу. А Маша была куда как хитра. Видит, что у мужа нет ничего, и вздумала поправиться; оделась в цветные платья и пошла гулять по городу; подходит к монастырю, видит - стоит у ворот монах. Она к нему под благословение. Монах благословил, да и позарился на бабу:
- "Зачем, -говорит, -милая, сюда зашла?"
-"Да что от вас, отец святой, утаишь, а от бога-то нет; по правде сказать, погулять хочется..."
- "Ну, это ничего. Хочешь ли со мной познакомиться? "
Маша ответила, что не прочь с ним знакомство свести, коли даст за то сто рублев, объявила ему свою квартиру и велела приходить вечером. Воротившись домой, рассказала про все мужу, села под окошечко и дожидается гостя.
Только стемнело, а монах уж тут. "Ах, это вы, душенька! - встречает его Маша. -Пожалуйте сюда!"
Впустила его в комнату. Монах снял свой клобук и рясу, взял Машу, посадил к себе на колени.
- "Постойте, - говорит Марья Гавриловна, - отдайте наперед, ваше преподобие, рядные деньги".
Монах вынул деньги и отдал сто рублев. Хозяйка взяла, а муж подошел тут к двери и давай кричать сердито: "Эй, шкура! Отпирай двери!"
Монах испугался: "Что такое?"
-"Ах, милушка, ведь это мой хозяин пришел, да никак еще пьяный".
"Ох, куда ж я-то деваюсь?"
А у чеботаря стояла большая кадка, в которой мочил он кожи.
Марья Гавриловна посадила туда монаха и закрыла крышкою; потом, отперла дверь и впустила мужа. Он вошел и закричал: "Что, курва, намочила ль кожи?"
- "Намочила, голубчик!"
-"Врешь".
-"Да хоть сам посмотри".
Он поднял крышку, заглянул в кадку и заревел. "Это что за черт сидит?"
-Ухватил монаха за волосы, вытащил из кадки и ударил об пол, да таково крепко, что из него и дух вон. Что тут делать? Взял мертвое тело и положил пока в подполье.
На другой день Маша нарядилась и пошла опять прогуляться, дошла до монастыря, встретила иного монаха и того к себе на ночь подговорила. Пришел святой отец в гости и только было хотел разговеться, как муж в дверь застучал. Монах с испугу под печь схоронился, где лежали старые колодки. Вошел муж в избу: "Ну, что, шкура, нашла мои колодки?"
- "А я тебе что за слуга! Ищи сам, коли надо".
Он взял свечку, заглянул под печку, увидал монашьи ноги: "Это что за ноги?" Ухватил монаха, вытащил, ударил об пол и убил до смерти, а убивши, спрятал в подполье.
На те деньги, что жена взяла с гостя, купили они вина и закусок и пировали себе, как ни в чем не бывало.
На третий день Марья Гавриловна подговорила третьего монаха, взяла с него сто рублев и запрятала в печь. Муж вошел в избу, и просит у жены поесть. А она говорит: "Что есть в печи, то и на стол мечи!" Чеботарь открыл заслонку и закричал: "Это что за гусь в печи?" Вытянул монаха за длинные космы, ударил об пол, убил до смерти и бросил в подполье. После того думает он себе: "Куда ж я их деваю?" Взял три рубля денег и пошел в кабак, а там на ту пору пьяница Тимошка Кавардак. Стали они вместе пить да гулять; выпили целый штоф. Тимошка просит приятеля: "Возьми еще полштофа".
- "Как же? За что тебя поить-то?"
-"Всем заслужу! Только прикажи".
Чеботарь купил ему полштофа, вывел его в сени и говорит: "Надо-де снести мертвого монаха; залез ко мне в голбез, да там и окочурился".
- "Ишь его леший занес куда! Да ладно, - говорит, - все сделаю".
Пошли они домой; ночью взвалил Тима монаха на плечи и понес в воду; прилучилось ему идти мимо монастыря; около ворот стоит придверник и окликает: "Кто идет?"
-"Черт",-отвечает Тима.
- "Кого несет?"
- "Монаха!"
- "Ахти, какая беда! Да куда ж он несет?"
- "В воду".
Придверник побежал к настоятелю с докладом: "Ваше преподобие, черт-де монаха унес!" Настоятель оградил себя крестным знамением: "Что ты, дурак, бредишь!"- и прогнал его вон. Тима успел уже бросить одного мертвеца в воду и воротился к чеботарю. "Ну, - говорит, - обработал дело, снес монаха" .
- "А это что? "- отвечает ему чеботарь и показывает на другого монаха; он вытащил его из подполья.
Тима давай пихать мертвеца ногами: "Ах ты, дьявол длинногривый, прежде меня успел назад прибежать!" Схватил его за плечи и потащил опять тою же дорогою. Монастырский привратник опять спросил Тимошку, получил прежние ответы и побежал снова с докладом к его преподобию. Настоятель диву давался и велел пересчитать монахов. Пересчитали – трёх, как есть, недостает. Настоятель крепко смутился, взял крест в руки, велел монахам поднять иконы и обходить монастырь крестным ходом. Надо же отстаивать себя от нечистой силы. Пока все это готовилось, Тиме пришлось стащить в воду третьего мертвеца: "Ишь - говорит Тима, -ты все из воды бегаешь? Так я же ухитрюсь, свяжу тебя веревкою по рукам и по ногам, авось в омуте останешься".
Спутал мертвецу руки и ноги, стянул крепко-накрепко, выпил стакан - другой вина и понес к реке. Идет мимо монастыря, а навстречу ему сам настоятель и иноки, с крестами, образами и хоругвями, тянутся вереницею и поют псалмы: - -
- "Кто идет?" - спрашивает опять привратник.
- "Черт!"
- "Что несет?"
- "Монаха!"
- "Куда?"
- "В омут!"
Монахи испугались, побросали кресты и образа и пустились - кто куда попало. А Тима им вдогонку: "Вот я до вас доберусь! Лови их! Держи их!" Тем дело и кончилось.
Думаю, читателям будет интересно прочитать несколько не очень известных русских народных сказок, две из которых показывают низменные свойства человеческой натуры, а третья – переделанный народной фантазией рассказ о реальной исторической личности, оставившей о себе очень недобрую память.
ПОХОРОНЫ КОЗЛА
Жил старик со старухой; не было у них ни одного детища, только и был, что козёл: тут все и животы (живот, в данном случае, – богатство)! Старик никакого мастерства не знал, плёл одни лапти - только тем и питались. Привык козёл к старику: бывало, куда старик ни пойдет из дому, козёл бежит за ним следом.
Вот однажды случилось идти старику в лес за лыком, и козёл за ним побежал. Пришли в лес, старик начал лыки драть, а козёл бродит там и сям да траву щиплет. Щипал, щипал, да вдруг передними ногами и провалился в рыхлую землю, начал рыться и вырыл оттедова котелок с золотом.
Видит старик, что козёл гребёт землю, подошёл к нему - и увидал золото. Несказанно возрадовался, побросал свои лыки, подобрал деньги - и домой. Рассказал обо всём старухе.
- Ну, старик, - говорит старуха, - это нам бог дал такой клад на старость за то, что сколько лет с тобою потрудились в бедности. А теперь поживём в своё удовольствие.
- Нет, старуха! - отвечал ей старик. - Эти деньги нашлись не нашим счастьем, а козловьим, теперича надо нам жалеть и беречь козла пуще себя!
С тех пор зачали они жалеть и беречь козла пуще себя, зачали за ним ухаживать, да и сами-то поправились - лучше быть не может. Старик позабыл, как и лапти-то плетут. Живут себе, поживают, никакого горя не знают.
Вот через некоторое время козёл захворал и издох. Стал старик советоваться со старухою, что делать:
- Коли выбросить козла собакам, так нам за это будет перед богом и людьми грешно, потому что всё счастье наше мы через козла получили. А лучше пойду я к попу и попрошу похоронить козла по-христиански, как и других покойников хоронят.
Собрался старик, пришёл к попу и кланяется!
- Здравствуй, батюшка!
- Здорово, свет! Что скажешь?
- А вот, батюшка, пришёл к твоей милости с просьбою, у меня на дому случилось большое несчастье: козёл помер. Пришел звать тебя на похороны.
Как услышал поп такие речи, крепко рассердился, схватил старика за бороду и ну таскать по избе.
- Ах, ты, окаянный, что выдумал - вонючего козла хоронить!
- Да ведь этот козёл, батюшка, был совсем-таки православной; он отказал тебе двести рублей.
- Послушай, старый хрен! - сказал поп.- Я тебя не за то бью, что зовёшь козла хоронить, а зачем ты по сию пору не дал мне знать о его кончине: может, он у тебя уж давно помер.
Взял поп с мужика двести рублей и говорит:
- Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, чтобы приготовлялся; сейчас пойдём козла хоронить.
Приходит старик к дьякону и просит:
- Потрудись, отец дьякон, приходи ко мне в дом на вынос.
- А кто у тебя помер?
- Да вы знавали моего козла, он-то и помер!
Как начал дьякон хлестать его с уха на ухо!
- Не бей меня, отец дьякон! — говорит старик, — ведь козёл-то был, почитай, совсем православной; как умирал, тебе сто рублей отказал за погребение.
- Эка ты, стар да глуп! - сказал дьякон. - Что ж ты давно не известил меня о его преславной кончине; ступай скорее к дьячку: пущай прозвонит по козловой душе!
Прибегает старик к дьячку и просит:
- Ступай, прозвони по козловой душе.
И дьячок рассердился, начал старика за бороду трепать.
Старик кричит:
- Отпусти, пожалуй, ведь козёл-то был православной, он тебе за похороны пятьдесят рублей отказал!
- Что же ты до этих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне, следовало бы давно прозвонить!
Бросился дьячок на колокольню и начал валять во все колокола. Пришли к старику поп и дьякон и стали похороны отправлять; положили козла во гроб, отнесли на кладбище и закопали в могилу.
Про то дело стали говорить промеж себя прихожане, и дошло до архиерея, что-де поп козла похоронил по-христиански. Потребовал архиерей к себе на расправу старика с попом:
- Как вы смели похоронить козла? Ах вы, безбожники!
- Да ведь этот козёл, - говорит старик, - совсем был не такой, как другие козлы; он перед смертью отказал вашему преосвященству тысячу рублей.
- Эка ты глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла похоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал (соборование - совершение над тяжелобольным обряда миропомазания)!
Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.
ГОРЕ
В одной деревушке жили два мужика, два родные брата. Один был бедный, другой богатый.
Богач переехал на житьё в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы, а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки - мал мала меньше - плачут да есть просят. С утра до вечера бьётся мужик как рыба об лёд, а всё ничего нет.
Говорит он как то своей жене:
- Дай-ка, пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?
Пришёл к богатому:
- Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю: жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.
- Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу!
Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю даёт ему богатый одну ковригу хлеба:
- Вот тебе за труды!
- И за то спасибо! — сказал бедный. Поклонился и хотел было домой идти.
- Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины.
- Эх, братец, куда мне? Сам знаешь: к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.
- Ничего, приходи! И тебе будет место.
- Хорошо, братец, приду.
Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:
- Слушай, жена! На завтре нас с тобой в гости звали.
- Как — в гости? Кто звал?
- Брат; он завтра именинник.
- Ну что ж, пойдём.
Наутро встали и пошли в город. Пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело. Всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл - ничего им не даёт; они сидят да только посматривают, как другие пьют да едят.
Кончился обед; стали гости из-за стола вылезать да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тоже - поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, весёлые, шумят, песни поют.
А бедный идёт назад с пустым брюхом.
- Давай-ка,- говорит жене,- и мы запоём песню!
- Эх ты, дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили. А ты с чего петь вздумал?
- Ну, всё-таки у брата на именинах был, без песен мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили...
- Ну, пой, коли хочешь, а я не стану!
Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:
- Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?
- Что с тобой? Я вовсе и не думала.
- Так кто же?
- Не знаю! - сказала баба. - А ну, запой, я послушаю.
Он опять запел; поёт-то один, а слышно два голоса, остановился и спрашивает:
- Это ты, Горе, мне петь пособляешь?
Горе отозвалось:
- Да, хозяин! Это я пособляю.
- Ну, Горе, пойдём с нами вместе.
- Пойдём, хозяин! Я теперь от тебя не отстану.
Пришёл мужик домой, а Горе зовёт его в кабак. Тот говорит:
- У меня денег нет!
- Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, всё равно носить не станешь! Пойдём в кабак, да полушубок побоку…
Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало, с похмелья голова болит, и опять зовёт хозяина винца испить.
- Денег нет, - говорит мужик.
- Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу - с нас и довольно!
Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.
Наутро Горе ещё больше заохало, зовет хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону и соху.
Месяца не прошло, как он всё спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снёс.
Горе опять пристаёт к нему:
- Пойдём да пойдем в кабак!
- Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.
Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.
Мужик взял сарафан, пропил и думает:
- Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!
Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:
- Хозяин!
- Что, Горе?
- А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.
Пошёл мужик к соседу:
- Дай, - просит, - на времечко пару волов с телегою, я на тебя хоть неделю за то проработаю.
- На что тебе?
- В лес за дровами съездить.
- Ну, возьми, только не велик воз накладывай.
- И, что ты, кормилец!
Привел пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.
- Хозяин, - спрашивает Горе, - знаешь ли ты на этом поле большой камень?
- Как не знать!
- А когда знаешь, поезжай прямо к нему.
Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.
Горе велит мужику поднимать камень. Мужик поднимает, Горе пособляет. Подняли камень, а под ним яма - полна золотом насыпана.
- Ну, что глядишь? - сказывает Горе мужику. - Таскай скорей в телегу.
Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом, всё из ямы повыбрал до последнего червонца; видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:
- Посмотри-ка, Горе, никак, там ещё деньги остались?
Горе наклонилось:
- Где? Я что-то не вижу!
- Да вон в углу светятся!
- Нет, не вижу.
- Полезай в яму, так и увидишь.
Горе полезло в яму. Только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.
- Вот этак-то лучше будет! - сказал мужик. - Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а всё же пропьёшь и эти деньги!
Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвёл к соседу и стал думать, как бы себя устроить. Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.
Долго ли, коротко ли - поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.
- Вот что выдумал! - сказал ему богатый брат. - У самого есть нечего, а ты ещё именины справляешь!
- Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава богу, имею не меньше твоего, приезжай - увидишь.
- Ладно, приеду!
На другой день богатый брат собрался с женой, и поехали на именины. Смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть! Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:
- Скажи, пожалуй, какими судьбами разбогател ты?
Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке всё своё добро до последней нитки: только и осталось, что душа в теле. Как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.
Завистно стало богатому: «Дай, думает, поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу Горе - пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мной своим богатством чваниться».
Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал. Подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем? Не успел порядком головы нагнуть - а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.
- А, - кричит, - ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.
- Послушай, Горе! - сказал купец. - Вовсе не я засадил тебя под камень…
- А кто же, как не ты?
- Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришёл, чтоб тебя выпустить.
- Нет, врёшь! Один раз обманул, в другой не обманешь!
Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привёз он его домой, и пошло у него всё хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за своё принимается; каждый день зовёт купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.
- Этак несходно жить! - думает про себя купец. - Кажись, довольно потешил я Горе, пора бы и расстаться с ним, да как?
Думал, думал и выдумал: пошёл на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:
- Что ты, Горе, всё на боку лежишь?
- А что ж мне больше делать?
- Что делать! Пойдём на двор в гулючки (прятки) играть.
А Горе и радо; вышли на двор. Сперва купец спрятался - Горе сейчас его нашло, после того черёд Горю прятаться.
- Ну, - говорит, - меня не скоро найдёшь! Я хоть в какую щель забьюсь!
- Куда тебе! - отвечает купец. - Ты в это колесо не влезешь, не то, что в щель!
- В колесо не влезу? Смотри-ка, ещё как спрячусь!
Влезло Горе в колесо; купец взял, да и с другого конца забил во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с Горем в реку.
Горе потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему.
ПУГАЧ И САЛТЫЧИХА
Когда поймали Пугача и засадили его в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, народ валом валил и на стоянки с ночлегами, и на дорогу, где должны были провозить Пугача. Взглянуть на него стекался не только простой народ, а ехали в каретах разные господа, в кибитках - купцы.
Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая и на вид грозная. Да как ей не быть было толстой и грозной: питалась она - страшно сказать - мясом грудных детей. Отберет от матерей, от своих крепостных, шестинедельных детей, под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или другое там для виду наскажет,— господам кто осмелится перечить? И отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом-то деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.
Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег, приехала в то же село или деревню и Салтычиха: дай-де и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно-де я из робких.
В народе шла молва, что когда к клетке подходил простой народ, то Пугач ничего не разговаривал, а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой чёрный народ сожалел о нём, как жалеет о всяком преступнике, когда его поймают и везут к наказанию, - тогда как, покуда тот преступник ходил на воле и от его милости не было ни проходу пешему, ни проезду конному, готов был колья поднять. Сожалел по пословице: «лежачего не бьют». А дворяне более обращались к нему с укорами и бранью, что-де, разбойник и душегубец, попался!..
Подошла Салтычиха к клетке: лакеишки её раздвинули толпу.
- Что, попался, разбойник? - спросила она.
Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернётся на зычный голос этой злодейки и, - богу одному известно, слышал ли он про неё, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей, - да как гаркнет на неё, застучал руками и ногами, кандалы загремели, глаза кровью налились: ну, прямо зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти.
Привезли её в именье, внесли в хоромы, стали спрашивать, что прикажет, а она уже без языка. Послали за попом; пришел батюшка; видит, что барыня уж не жилица на белом свете, исповедовал глухою исповедью; а вскоре Салтычиха и душу грешную богу отдала. А на её хоромы прилетели в это время два чёрные ворона…
Много лет спустя переделывали дом её и нашли в спальне потаённую западню, и в подполье сгнившие косточки.
В такую сказку народ переделал историю реально существовавшей садистки и серийной убийцы Дарьи Николаевны Салтыковой. Салтыкова рано овдовела (в 26 лет). До этого никаких садистских наклонностей за ней не замечали. Она была здоровой, дородной молодой женщиной. А после смерти мужа садистские наклонности начали проявляться. Современная психиатрия считает, что возможной причиной развития садистских наклонностей могло быть гистрионическое расстройство личности (расстройство личности, характеризующееся чрезмерным стремлением к вниманию окружающих, обычно начинающегося в раннем детстве, включая неуместное соблазнение и чрезмерное желание одобрения).
Принято считать, что Салтыкова виновна в смерти 75 человек (в основном, женщин и девушек).
Жила она в период царствования Екатерины II и была по повелению императрицы заключена за свою запредельную жестокость по отношению к собственным крепостным до конца жизни в полуподвальную камеру монастырской тюрьмы, через окно которой прохожие могли её видеть. Некоторые её даже дразнили, приводя в полное неистовство.
