Роатанец оглядел зал и, увидев, что все объектики готовы, удовлетворенно кивнул. Его пасть, усеянная острыми мелкими зубами, открылась, и в наушнике зазвучала приветственная речь:
«Разбирательство по делу подсудимой Ланы Зориной открыто. В слушании участвуют: судья Баоран Китарис, объектик Аро Крас, объектик Хоро Тар, объектик Дир Ноко, объектик Станислав Гордеев.
Я приветствую вас и требую беспристрастности суждений. Разбирательство окончится, когда мы придем к единому решению о необходимой мере наказания для подсудимой».
Китарис смолк, покрутил головой, поочередно награждая каждого объектика суровым взглядом и сжав в пальцах крошечный стерео‑чип, включил запись с места происшествия.
В центре зала возникла трехмерная голограмма, транслирующая ритуальное шествие Миоранос. Я увидел огромную толпу панцирей с цветами, фруктами, сладостями и прочими дарами, которые они несли к подножию статуи Миоры – наиболее почитаемой богини из множественного пантеона роатанских богов. В передних рядах шли представители власти и приглашенные визитеры – актеры и политики других рас, кому была оказана честь разделить праздник с народом Каоан‑Таоракиса. Рядом с громадным принцем Ланорима Лана казалась совсем беззащитной. Я видел, как безмятежное выражение ее лица сменилось ужасом, когда один из караульных преградил путь троим роатанским малышам. Они принесли богине конфеты и игрушки и собирались вернуться к родителям, но их остановил внезапно появившийся жрец. По вытянувшимся мордам роатанцев я понял, что и для них происходящее явилось неожиданностью. Жрец выхватил кинжал, занес его над пищащим от страха ребенком, но ударить не успел. Рядом с ним оказалась Лана. Она перехватила лапу жреца и вырвала у него кинжал. Толпа оглушительно взревела, роатанцы заметались по площади, сбивая друг друга с ног и топча предназначенные для богини дары. Голограмма исчезла, в зале суда стояла звенящая тишина.
– Немыслимо! – спустя секунду произнес Баоран Китарис. – Неприемлемое оскорбление! Святотатство!
И повернулся к объектикам.
– Хоро Тар, суд ждет твои аргументы.
Миниатюрный панцирь шевельнул ушами и громко проговорил:
– Я привожу одиннадцать аргументов в пользу обвинения и шесть аргументов в защиту подсудимой. Она нарушила законы Рао и Ориды, нарушила кодекс Диса, осквернила неприкосновенность жреца, но сделала это непреднамеренно. Действия подсудимой носили импульсивный характер, она не знала, к чему приведет ее вмешательство.
Китарис перевел взгляд на следующего объектика. Тот заметно волновался и прятал глаза.
– Аро Крас, суд ждет твои аргументы.
– Я привожу четыре аргумента против подсудимой, – неуверенно сказал роатанец. – И семь аргументов в ее защиту. Лана Зорина читала катехизис шествия, в нем не было упоминания о ритуальном жертвоприношении. Решение приняли в последний момент, и гостей не успели предупредить. Межгалактический совет может расценить это как провокацию.
Судья смерил говорящего уничтожающим взглядом, и я подумал, что объектик Аро Крас вряд ли доживет до следующего утра. Но расклад получился обнадеживающим – пятнадцать аргументов против Ланы и тринадцать за.
Китарис посмотрел на меня.
– Объектик Станислав Гордеев, суд ждет твои аргументы, – он выплюнул слова с таким отвращением, словно в рот ему попало нечто мерзкое. Глаза его при этом хищно блестели, выдавая истинное наслаждение происходящем фарсом.
– Два аргумента против подсудимой и десять аргументов в ее защиту. Лана Зорина – представитель расы, чьи взгляды на безопасность потомства существенно расходятся с убеждениями роатанцев. К тому же, семь месяцев назад она сама стала матерью. Ее состояние можно сравнить с ожиданием дня вылупления детенышей из яйца. Наши дети рождаются несамостоятельными, вы оберегаете яйца, мы – детей.
– Объектик Дир Ноко, – Китарис повернулся к панцирю, чье слово могло оказаться решающим, – суд ждет твои аргументы.
– Девятнадцать аргументов против подсудимой и один аргумент в защиту. Лана Зорина – официальный посланник Земли на Каоан‑Таоракисе, а значит, политическая фигура. Ее поступки нельзя рассматривать в отрыве от принятой позиции человечества относительно народа Роатана. Каждый ее шаг равен политическому заявлению. Неуважение к нашим традициям и ритуалам влечет за собой ослабление межгалактической позиции роатанцев и усиление позиций Земли. Такое прощать нельзя.
Баоран Китарис оскалился и с удовольствием подвел итоги заседания.
– Тридцать шесть аргументов против подсудимой Ланы Зориной и двадцать четыре аргумента в ее защиту. Два оправдательных вердикта против двух обвинительных. Прежде чем перейти к дополнительным слушаниям, я обязан спросить: не хочет ли кто‑то из объектиков изменить свое решение?
Аро Крас робко поднял лапу.
– Объектик Аро Крас, вы нашли новые аргументы?
– Да, – запинаясь, ответил объектик, – я не учел политический аспект правонарушения. Я удваиваю аргументы против подсудимой Ланы Зориной. Восемь аргументов против и семь аргументов за. Мой вердикт – виновна.
– Сорок аргументов против подсудимой и двадцать аргументов в ее защиту. Три обвинительных вердикта против одного оправдательного. Необходимость в дополнительных слушаниях отсутствует. Вердикт вынесен. Подсудимая Лана Зорина – виновна. Приговор – смертная казнь.
– Объектик Станислав Гордеев хочет обратиться к суду, – громко сказал я.
– Отказано. Для вынесения вердикта суду не требуются дополнительные аргументы.
– Я требую передачи дела в межгалактический суд Тшеквиры.
– Отказано. Преступления, основанные на нетерпимости к религиозным ритуалам, подлежат исключительно внутреннему рассмотрению.
По легкому прикосновению воздуха к лицу я понял, что силовое поле исчезло. Постамент судьи погас, Китарис ухватился лапой за перила и торжествующе взглянув на меня, начал спускаться. Теперь, чтобы спасти Лану, у меня оставался всего один шанс.
– Я прошу суд о применении права на добровольный обмен. В качестве ответчика предлагаю себя.
Роатанец замер. Несколько минут стоял, глядя на ступени, потом мерзко улыбнулся и посмотрел на меня:
На секунду мне захотелось отступить, увидеть, как самодовольство на лемурьей морде сменится разочарованием. Весь этот маскарад рассыпался бы в прах, стоило мне просто промолчать. Но ставкой была жизнь Ланы, и Баоран Китарис знал, что я не отступлю.
– Я прошу снова. Вам не нужна Лана, мы ведь оба это знаем. И плевать на религиозные ритуалы. Вам нужен я. Так забирайте. Обещаю, что не стану сопротивляться. Можете делать со мной все что хотите.
Он хотел, чтобы я просил, и я просил, я почти умолял его казнить меня вместо Ланы. А он упивался моей беспомощностью.
– Суд принимает право на обмен. Объектик Станислав Гордеев займет место ответчика, подсудимая Лана Зорина будет освобождена.
И, понизив голос, добавил:
– Но твоя казнь не будет простой, Ноаро. Ты ответишь не только за преступление подсудимой, но и за свои собственные. Мы не позволим тебе умереть быстро.
Роатанец победно захихикал. Он не мог и не хотел сдержать радости от того, что спустя столько лет я все‑таки попал к ним в руки. Он произнес прощальную речь, отметив, что сегодняшнее слушание войдет в историю Каоан‑Таоракиса как торжество высшей справедливости, и покинул зал суда. Вернувшиеся конвоиры проводили меня в камеру. Едва я вошел, Лана бросилась мне навстречу. По покрасневшим глазам и носу я понял, что она снова плакала.
– Как прошло? Меня отпустят? – дрожащий голос выдавал пережитые страхи.
– Ты свободна и скоро полетишь домой.
– Боже, – Лана прикрыла глаза ладонью, – это правда? У тебя получилось?
– Они не передумают? Я так хочу домой. Когда я смогу выйти отсюда?
– Полагаю, что прямо сейчас, – я кивнул на открытую дверь, у которой застыли двое панцирей.
Лана бросилась к выходу, но у самой двери оглянулась и спросила:
– Мне придется остаться здесь.
– Они вынесли обвинительный вердикт. Я предложил обмен.
– Ты остаешься вместо меня? Но они же убьют тебя! – Лана переминалась с ноги на ногу, так явно борясь с желанием уйти, что мне захотелось отвернуться.
– Не думай обо мне, просто возвращайся домой.
Лана не стала спорить. Решительно вышла из камеры и зашагала в сторону коридора. Дверь закрылась, и стены куба утратили прозрачность, лишая меня возможности видеть, как она уходит. Я сел на пол и, стараясь ни о чем не думать, закрыл глаза.
Тело требовало отдыха, но расслабиться не получалось. Интересно, как скоро за мной придут?
Словно в ответ на мои мысли дверь камеры начала открываться. Я вскочил, чтобы встретить панцирей на ногах, но на пороге стояла Лана.
– Ты сделал это потому, что все еще любишь меня? – спросила она, напряженно вглядываясь в мое лицо, ища на нем признаки былого чувства.
Я не ответил. Не потому, что хотел обидеть или зацепить ее – мне просто нечего было сказать. Как объяснить, что ее образ – единственное, что не давало мне сойти с ума в часы долгого и муторного разбирательства. Что моя любовь умирала постепенно, с каждым неотвеченным звонком, с каждой бесплодной попыткой с ней связаться. Она снилась мне почти каждую ночь, но в конце концов любовь не выдержала предательства. И, узнав, что она стала чужой женой, я не почувствовал ничего, кроме всепоглощающей пустоты. И то, что я сейчас сделал для Ланы, я сделал бы для любого человека, оказавшегося на ее месте. Просто потому, что верю: выбирать своих – правильно. Свою страну, свою расу, свою планету. Даже если она отвернулась от меня. Не выдержав повисшего между нами молчания, Лана подошла ближе и протянула руку, чтобы коснуться моего лица.
– Не надо, – попросил я, отступая. Не хотел, чтобы тепло ее руки нечаянно воскресило прошлое. И убеждаться, что ничего не чувствую, тоже не хотел.
Глаза Ланы наполнились слезами. Опустив руку, она тихо проговорила:
– Я понимаю, что уже слишком поздно. Но прошу, не будь таким жестоким. Я уговорила панцирей позволить нам последний разговор. Они довольны сделкой и не станут мешать.
– Мне нечего сказать тебе, Лана, – ответил я. – И ты права, сейчас уже слишком поздно. Я так ждал тебя тогда, так надеялся, что ты придешь. Хотел просто услышать твой голос. Объяснить именно тебе, почему принял такое решение, ради чего лишил нас будущего. Но ты не пришла.
– Прости меня, мне было так стыдно. Я не знала, как с этим жить. Ты же помнишь, что тогда началось.
Разумеется, я помнил. Помнил массовую истерию, проклятия, осуждение собственной расы. Помнил тех, кто встречал инопланетные корабли в портах плакатами «Мне стыдно быть человеком». И тех, кто в знак протеста улетел с Земли. Любой, кто хоть как‑то пытался встать на мою защиту, сразу становился парией в межгалактическом сообществе, и человечество пошло наиболее простым путем. Открестилось от меня. Выставило меня вон и продолжило жить дальше. Я не винил Лану, что она выбрала сторону большинства, спокойную жизнь и стабильное будущее. Я и сам для нее этого хотел. Но то, с какой легкостью она отреклась от меня, разбило мне сердце.
– Возвращайся домой, Лана, – сказал я, давая понять, что разговор окончен, и увидел в ее глазах облегчение. Она вернулась не ради меня, и не зря я не стал раскрывать перед ней душу. Она вернулась, чтобы убедиться, что я ее простил и ей не придется жить с чувством вины.
– Прощай, Стас. Спасибо тебе за все, – Лана смахнула слезу и резко развернулась. И на этот раз я не стал смотреть ей вслед, хотя стены еще долго оставались прозрачными.
Я снова сел, обхватил себя руками, пытаясь согреться. Но, почувствовав, что совсем застываю, встал и принялся активно размахивать руками, прыгать на месте и приседать. Температура воздуха явно была рассчитана на среднестатистического человека с количеством подкожного жира не менее пятнадцати процентов. Я же из‑за постоянного недоедания едва ли мог похвастаться десятью. Чтобы не замерзнуть, мне придется все время двигаться.
Нарезая круги по камере, я заметил, что одна из стен куба отличается от других большей прозрачностью и сквозь нее можно разглядеть то, что находится за его пределами. Я прильнул к стеклу, но увидел лишь статую роатанца и неподвижный, брошенный СИЗБЕ. Вспомнив расположение кубов, догадался, что панцири неспроста разместили Лану, а теперь и меня, с правой стороны. Они хотели, чтобы мы смотрели на скульптуру именно с этого ракурса, при котором олицетворяющая человека броня преклонялась перед воином Роатана. Не думаю, что Лана испытывала подобные чувства, но мне стало почти физически больно. Почти каждый штурмовик считал СИЗБЕ чем‑то большим, чем просто бронекостюм. Система Индивидуальной Защиты Боевой Единицы не раз спасала наши шкуры, в каких бы сложных ситуациях мы ни оказывались. А для меня СИЗБЕ и вовсе был сбывшейся мечтой.
Мне было двенадцать, когда меня как самого успешного кадета в качестве поощрения поставили перед выбором – отправиться в лучший аквапарк галактики Ноа‑5703 или в сборочный цех корпорации «Технодар», производившей легендарную броню. И я, уже тогда грезивший о зачислении в Штурмовой корпус Небесного флота, без раздумий выбрал последнее. Помню, как таскался за инженерами, восхищенно разглядывая запчасти СИЗБЕ, и слушал их рассказы об уникальных технологиях, положивших начало военному уравниванию человечества с другими расами. Объединив достижения плазменной металлургии с последними разработками в области файбертроники, «Технодар» создал бронекостюм, благодаря которому человеческие потери Земли при использовании пехоты сократились на девяносто восемь процентов.
СИЗБЕ состоял из двух частей: легкого эндоскелета и тяжелого внешнего доспеха. Эндоскелет представлял собой тканый комбинезон из тонкого «умного» материала, плотно прилегающего к коже находящегося внутри штурмовика. Шелковые нити, по спирали обвитые сверхпроводящим волокном, улавливали электрохимическую активность мышечных нейромедиаторов и передавали импульс сервомоторам внешнего доспеха брони. Таким образом, СИЗБЕ воспринимал сигналы мозга одновременно с мышцами и синхронно повторял все движения человека. И, несмотря на немалый вес бронекостюма, при определенных условиях с его управлением справился бы даже подросток.
Детали внешнего доспеха отливались из флекси‑стали. Гибкий металл с саморегулируемыми свойствами создавался путем объединения на атомарном уровне самых прочных и тугоплавких металлов: иридия, хрома и титана – с самыми пластичными: медью, алюминием и золотом. В громадных плавильнях из карбида гафния, выдерживающего сверхвысокие температуры, металлы возгонялись – минуя жидкую форму, переходили в газообразное состояние. Их пары перебрасывались в криокамеры и, резко охлаждаясь, конденсировались и смешивались, рождая новые молекулярные соединения. Образовавшиеся из этих соединений наночастицы стремились к упорядочиванию и объединялись в наноагрегаты, из которых в процессе стабилизации рождалось новое вещество – флекси‑сталь. Она обладала невероятной прочностью и в то же время оставалась гибкой и пластичной. А внедрение в ее структуру высокочувствительных датчиков позволяло ей подстраиваться под любые условия внешней среды.
Покрытие получившегося сплава красителем на основе фталоцианина меди еще больше повышало термостойкость флекси‑стали, а ее насыщенный яркий оттенок сыграл немалую роль в том, что одетых в синюю броню солдат прозвали Небесным флотом.
Я отвернулся и снова сел на пол. Подтянул колени к животу, устроил на них голову и закрыл глаза. От холода сводило мышцы, но я заставил себя расслабиться. Нужно отдохнуть перед тем, как за меня возьмутся панцири. При мысли о казни внутри шевельнулся страх. Разум запульсировал одной‑единственной жгучей мыслью, рождающей панику и отчаяние. Я попался, меня ждет смерть.
Перед глазами всплывали жуткие кадры военных хроник, на которых роатанцы пытали плененных солдат Керасса. Оторванные конечности, выколотые глаза, зашитые в желудок гениталии. Если панцири были так жестоки с теми, кто всего лишь защищал свою территорию от посягательств, что они приготовили для меня? Удастся ли мне выдержать их пытки и остаться собой? Или я превращусь в обезумевшее, вопящее существо, готовое целовать ноги своих палачей, лишь бы прекратить страдания. Сомнений нет, панцири отыграются за все. И за мое решение, и в целом за успех человечества. Я попытался отогнать тяжелые мысли, но вопреки моей воле разум заполнился образами прошлого. Того рокового дня, что послужил началом событий, из‑за которых я сейчас находился здесь. Сколько раз я прокручивал в памяти то дежурство, сколько раз задавал себе вопрос: правильно ли я поступил? Не было ли содеянное мной чудовищной ошибкой? И каждый раз приходил к выводу, что, случись нечто подобное снова, я сделал бы тот же выбор. Воспоминания захлестнули меня, время словно остановилось. И я снова оказался там, на боевом посту земного корабля «Адмирал Бронин».
Та вахта ничем не отличалась от других. Мою группу, состоящую из пятнадцати штурмовиков седьмого уровня, послали патрулировать галактику Инди 41‑15, в которой, по слухам, уже пару недель хозяйничали торговцы живым товаром. Они выискивали гражданские корабли, грабили и похищали пассажиров, часть убивали, других оставляли в живых, требуя выкуп у родственников несчастных. Нам надлежало обнаружить их укрытие, задержать и доставить на Землю для последующей передачи межгалактическому полицейскому союзу. Но что‑то пошло не так, и едва мы вынырнули из пылевой туманности на границе галактики, как с Роатана – крупнейшей планеты Инди 41‑15 поступило требование немедленно покинуть пределы их доминации. Отправив панцирям запрос на развертывание поискового сканера, мы получили отказ и зависли на месте, оставив разбирательства с планетой чиновникам не Земле. Пока ждали решения, развлекались болтовней и дружескими спаррингами. Случайно в разговоре кто‑то упомянул, что пару месяцев назад роатанцы не пропустили торговое судно, и то опоздало в порт, потеряв несколько важных контрактов.
Сам не знаю почему, меня это насторожило. И, пользуясь статусом командира группы, я запросил данные о последних изменениях маршрутов на границе с Инди 41‑15. Выяснилось, что этот сектор уже четыре месяца пользовался дурной славой и панцири тормозили земные корабли, вынуждая их облетать свою территорию обходными путями. На официальные требования дать разъяснения хранили молчание, посол Роатана на Земле утверждал, что ничего не знает.
Мы проболтались в космосе уже примерно пару недель, когда с Земли начали поступать тревожные вести. Сначала отрубились дальние разведывательные спутники, фактически лишив планету способности контролировать свои рубежи, потом пропала связь с агентами в колониях‑поселениях и портах. Напряженность росла, поползли слухи, что панцири стягивают войска к границам буферных зон рядом с колониями людей. Почти ежедневно мы отправляли запросы на возвращение домой, но нам приказывали оставаться на месте. А через месяц на связь вышел командир взвода тактической разведки Даниил Кеплер и попросил – не отдал приказ, а именно попросил – на малой скорости облететь Роатан по гелиоцентрической орбите. На вопрос, что он там ищет, неохотно рассказал о перехваченном сообщении, в котором прозвучало слово «Фоарон». Это противоречило здравому смыслу. Все знали, что Роатан – родительская планета, большую часть население которой составляли недавно вылупившиеся малыши. Разместить на нем грязное тяжелое вооружение означало поставить под угрозу будущее целой расы. Но все же я согласился выполнить просьбу и, не уведомив начальство о перемене дислокации, приблизился к планете.
Из‑за густой атмосферной облачности высокочувствительные радары не смогли засечь на Роатане следов магнитного излучателя, я передал данные Кеплеру и получил разрешение возвращаться домой. Однако повинуясь смутному чувству тревоги, терзавшему меня с первых дней дежурства, решил задержаться и облететь планету еще раз. Мне не давала покоя мысль, что мы что‑то упускаем. Несколько дней я кружил над Роатаном, игнорируя гневные взгляды своих солдат и осуждающий шепот за спиной. Время тянулось невыносимо медленно, а потом в одно мгновение ускорилось до предела, оставив мне всего несколько минут для принятия решения.
Утром семнадцатого ноября, на тридцать шестой день дежурства, радары корабля зафиксировали в атмосфере Роатана мощнейший электромагнитный всплеск. Сначала я решил, что это реакция планеты на солнечную вспышку, но затем вспомнил слова Кеплера и ощутил, как волосы на голове и теле поднимаются дыбом. Всплеск такой силы мог означать, что на Роатане активировали «Фоарон» – запрещенное во всех галактиках оружие, способное с одного выстрела уничтожить космическое незвездное тело. Снаряд‑игла, выпущенный из «Фоарона», легко пробивал планетарную кору и мантию и, достигнув ядра, взрывался. На первой стадии оружие испускало импульс, формирующий в космосе противоположно заряженные черные дыры, на второй создавало космические струны, стабилизирующие червоточину. На третьей посылало сквозь проходимую кротовую нору магнитные волны, которые глушили всю электронику и вырубали орбитальные оборонные спутники атакованной планеты, и на релятивистской скорости запускало снаряд.
За считанные секунды в моей голове развернулась картина происходящего. Я прикинул дальность полета снаряда и понял, что Роатан – идеальная площадка для тех, кто задумал нанести удар по Земле. Защитный комплекс планеты был оснащен резервными источниками питания, в случае отключения система перезагружалась в течение двух минут. Но за это время снаряд «Фоарона» успевал достичь границ галактики Млечного Пути. Мы успевали обнаружить его, но не успевали сбить. Я кинулся в рубку, запросил срочную связь с Землей, но приборы молчали. Я попытался снова, задействовал одновременно все каналы, послал даже сигнал бедствия, на который обычно приходил незамедлительный ответ. Все было без толку, Земля не слышала моих призывов.
Я оглянулся на собравшихся в рубке товарищей. По их испуганным серым лицам, понял, что они думают о том же. Нечто необъяснимое и жуткое происходит прямо сейчас. Они застыли в немом ужасе, глядя на меня, и каждый думал о своей семье. И тогда я принял единственно возможное, как мне казалось на тот момент, решение. Активировал боевую систему корабля и выпустил по Роатану семь залпов мощных ракет, предназначенных для уничтожения тяжелых бомбардировщиков и военных крейсеров. Нанес превентивный удар по позиции вероятного противника, реализуя древний, как сама война, принцип: победит тот, кто ударит первым. Взрывы снарядов суммарной мощностью в сотни тысяч мегатонн полностью выжгли пятую часть планеты и спровоцировали экологическую катастрофу, на долгие годы сделав Роатан непригодным для жизни.
