Биологическое мышление и историософское мышление нашего времени, какими бы несхожими они ни казались, действовали совместно, чтобы утвердить веру в рок, злую судьбу, веру, более жесткую и подавляющую, чем когда-либо в прошлом. Это уже не власть кармы и не власть звезд: не они теперь управляют неотвратимым жребием человека; разнообразные силы претендуют на господство, но при верном наблюдении выясняется, что большинство наших современников верят в их смесь, как в позднем Риме люди верили в целый пантеон. Это тем легче понять, если рассмотреть характер этих претензий на господство. Будь это «закон жизни», трактующий всеобщую борьбу, в ходе которой каждый должен либо сражаться, либо отказаться от жизни; или будь это «закон души», закон беспрерывного построения психической личности на фундаменте врожденного инстинкта потребления; или будь то «общественный закон» неостановимого социального процесса, для которого воля и сознание суть лишь сопровождающие его явления; или будь это «культурный закон» неизменного становления и исчезновения исторических образований; какими бы еще ни были формы, это всегда означает, что человек впряжен в процесс, от которого он, человек, не может освободиться и защититься от которого он не может (или может только в своих мечтаниях). От гнета звезд освобождало посвящение в мистерии, от гнета кармы освобождала сопровождаемая познанием брахманская жертва – в обоих случаях мы имеем дело с прототипом избавления; сложный же идол не терпит веры в освобождение. Воображение какой-либо свободы считают глупостью; человеку лишь предоставляется выбор между добровольно-разумным и безнадежно-мятежным рабством. Как бы много ни говорилось во всех этих законах о телеологическом развитии и об органическом становлении, в их основе лежит одержимость заранее заданным ходом событий, то есть неограниченной причинностью. Догма о постепенном развертывании заданного процесса есть отречение человека перед лицом могущества мира Оно. Именем судьбы злоупотребляют: судьба не колокол, покрывающий человеческий мир; встретить ее можно только исходя из свободы. Догма о заданности течения происходящего не оставляет места свободе, не оставляет места ее реальнейшему откровению, хладнокровная сила догмы изменяет лик Земли, то есть не оставляет места возвращению. Догма не знает человека, который своим возвращением побеждает во всеобщей борьбе; который возвращением разрывает паутину инстинктов потребления; который возвращением избавляется от классового проклятия; который своим возвращением потрясает, обновляет и преображает надежные исторические структуры. Догма о заданности течения процесса оставляет тебе на этой доске только один выбор – соблюдать правила или выйти из игры, но тот, кто возвращается, опрокидывает фигуры. Догма всегда позволит тебе соглашаться с обусловленностью жизни, но в душе «оставаться свободным»; но вернувшийся презирает такую свободу, считая ее позорнейшим рабством.
Единственным, что может стать для человека роком, является вера в рок; эта вера подавляет движение возвращения.
Изначально вера в рок является верой ложной. Всякое представление о заданности течения происходящего является лишь упорядочением Ничто как якобы становления бытия, упорядочением изолированных мировых событий, упорядочением предметности истории; оно не есть настоящее Ты; никакое становление из связности этому представлению недоступно. Оно не знает действительности духа, и для него схема этого представления не имеет силы. Пророчество, основанное на предметности, имеет силу только для того, кто не знает настоящего. Тот, кто подчинен силе мира Оно, должен видеть в догме неотвратимости течения событий истину, расчищающую просеку в буйно разросшемся лесу; на самом же деле это еще глубже погружает его в подчинение миру Оно. Но мир Ты не является замкнутым. Тот, кто всем своим единым существом, с восставшей силой отношения, выйдет навстречу миру Ты, станет внутренне свободным. Стать свободным от веры в несвободу уже означает стать свободным.
Подобно тому как получить власть над злым духом можно назвав духа его настоящим именем, так должен и мир Оно, который только что зловеще простирался всей своей чудовищной мощью перед малой человеческой силой, покориться тому, кто познает его в его сущности – как обособление и отчуждение именно того, из приливающей ближе полноты которого выступает навстречу каждому всякое земное Ты; того, что представляется великой и страшной богиней-матерью, существом тем не менее по-матерински добрым.
