Советую посмотреть

Мы раздеваемся, чтобы хоть кто-нибудь захотел нас не за это.

Есть режиссёры, которые снимают кино про время. А есть Пол Томас Андерсон – он снимает время, которое думает, что оно бессмертно. В «Ночах в стиле буги» 70-е ещё ревут, блестят, ещё качают бёдрами. А потом, как это всегда бывает, начинается похмелье. И трудно понять, когда именно праздник стал похоронами. Возможно, в тот момент, когда ты решаешь снять свой первый домашний клип. На новую видеокассету.

Это кино про семью, которой не было, и про взросление, которое обломилось на старте. Марк Уолберг, весь из углов и загара, хочет быть увиденным – сначала матерью, потом порнорежиссером, потом зрителями. Джулианна Мур, прекрасная и уставшая, пытается быть мамой тому, кто сам ещё пацан. А между ними – камера, свет, мотор и отсутствие одежды. Порнографическая псевдоблизость в обмен на краткую иллюзию нужности.

Андерсон здесь впервые начинает говорить про то, что потом станет его вечной темой – как боль о прошлом склеивает идентичность, как травма – это не событие, а климат. В «Магнолии» он развинтит это на детали, в «Мастере» сделает из этого философию, а здесь – просто тихо показывает, как герои цепляются друг за друга, как за спасательный круг. Порой – голые, порой – в блестках. Но всегда — с надеждой.

Филип Сеймур Хоффман – моя личная звезда в этом домашнем космосе. Его Скотти Джей – человек-фон, человек-боль. Он вечно рядом, но вечно не в счёт. Влюблён, но нем. Его сцена в машине после признания в любви – апофеоз одиночества. Когда ты ещё жив, но уже сам себе не нужен.

Порно фильме – не просто жанр, а язык. Они не умеют говорить словами, но очень хотят, чтобы их поняли. Они поют телом, кричат сексом, шепчут через объектив. И вот уже вся индустрия — наивный способ почувствовать тепло, пусть через софиты и фальшивые стоны. Потому что настоящий папа не обнимет. А этот, с камерой, хотя бы не отвернётся.

8 из 10, потому что потребность в близости всегда найдёт способ выгрызть путь наружу.

Представьте вестерн, как фильм про супергероев. Персонажи здесь появляются по очереди — с пафосом, дымом, ракурсом снизу. У каждого лишь пара реплик, но у каждого есть взгляд. Ты не знаешь, откуда они, но с первого кадра знаешь, что у них за душой. Это Мортал комбат, но вместо порталов — песок, а вместо фаталити — пули. Это «Быстрый и мёртвый» Сэма Рейми.

Сюжет банален, как сапог. В одиноком городке на Диком Западе будет состязание стрелков. Победитель забирает всё. Проигравшие – умрут. У большинства участников здесь нет истории. Она им не нужна. У них лишь отличительная марка. Самый злой мужик. Сын злого мужика. Мужик со шрамом. Молодой Джон Крамер. Чёрный мужик в форме. Как будто Шао Кан захватил Дикий Запад и дал ему оружие.

Даже для 90-х фильм будто вырезан из картона, но с такой любовью, что ты сам начинаешь играть с ним в ковбоев. Пафос здесь на десять из пяти, и если герой делает сальто назад после пули в лоб — это не ошибка, а балет. Камера наезжает, как будто её подгоняет энергия Леоне и даже тени в этом фильме падают на пол с особым выражением лица.

Итак, три главных действующих лица. Джин Хэкмен, он же Ирод, царь, который захватил царство против его воли. Раскаявшийся монстр Рассел Кроу, который обрёл Бога. И Шэрон Стоун, которая ищет отмщения за то, что слишком рано повзрослела.

По ходу фильма у каждого найдётся своя причина убивать. Кроу скажет «Я не убиваю», потому что так говорит Библия. Но он перелистает до главы, где даже у пророков руки в крови — и сделает, что должен. Стоун будет убивать, потому больше не боится смерти. Хэкмен – потому что он лучшее воплощение непроглядной тьмы.

Однако мотивы не важны (да и натянуты), потому что лучший из мотивов здесь: «Я пришёл убить». И он честнее любой истории. В этом фильме рэйми не играет в чувства, ему не нужна драматургия, он упрощает её до архетипов: тень, раскаяние и месть. Он развлекает, а не учит.

И давайте честно, у вас тоже было такое настроение. Когда ты устаёшь от мира, где всё сложно и всё нужно объяснять, и включаешь фильм, потому реальность слишком давит. Прямо сейчас ты хочешь, чтобы машины летали между небоскрёбами, и зелёный Халк кричал "Крушить!". «Быстрый и мёртвый» про это. Здесь всё – дуэль. Стреляй первым, живи после. И в этом тоже есть правда. Пускай и проходящая навылет.

7 из 10, потому что задор истории на Диком Западе ценится выше её смысла.

Неважно, кто ты и откуда. У кислоты — одна реакция.

Есть франшизы (из далёкой-далёкой галактики), которые давно умерли, просто никто не сообщил об этом их фанатам. А есть такие, что не умирают никогда — они дремлют, как Чужой в вентиляции: тихо, на полусогнутых, где-то в закоулках общей памяти. «Чужой: Ромул» из таких. Не столько сиквел, сколько воскрешение, которое делает вид, что не знает, кто такой Ридли Скотт, хотя на самом деле шёпотом повторяет его интонации.

Итак, тебя встречает космос. В нём гораздо меньше неизвестного, чем сегодня, и каждый может обрести в нём то, что ему нужно. Или то, что заслужил. Для кого-то космос стал тюрьмой на рудниках, кто-то ищет через него спасения на тропической планете, а кто-то найдёт там другую форму жизни. На обезлюдевшем корабле.

Заветный корабль здесь – как тёмный лабиринт, где притаился минотавр с кислотой вместо крови. С каждым движением по коридорам свободного пространства становится всё меньше: в очередной комнате только пара выходов. И некуда бежать. За стенами – пустая бездна, не романтическая, как у Нолана и не завораживающая, как у Куарона, а пустая. И смертельная. Двигайся вперёд.

Дальше нас ждёт пьеса на троих: девушка с лицом Кейли Спейни — одновременно хрупким и жёстким, как лезвие; пара человек, похожих, как один, которые явно не дотянут до финальных титров; и, конечно, Энди. Андроид, чьё добродушие в один момент так естественно сменится цинизмом, что актёр Дэвид Джонссон заслуживает маленький оскар с лицом чужого.

Фильм будто намеренно двигается знакомым маршрутом: яйцо, паника, кровь, коридоры, расчленёнка. Но он делает это не для галочки, а как будто каждый элемент показывает впервые — со сдержанной гордостью ученика, который наизусть выучил у мастера не форму, а дух. И это самое ценное.

Сюжет — не хитроумный пазл, а медленный спуск вниз. Здесь не ждёшь развязки, ты ждёшь удара. Герои не столько принимают решения, сколько вынуждены реагировать, и этим ближе к нам, чем все космодесантники мира. Здесь важно не «почему» всё это происходит, а «как ты будешь с этим жить следующие три минуты».

Ближе к концу фильм позволяет себе роскошь — замедлится. Не чтобы объяснить. Чтобы посмотреть. Он задерживает взгляд на лице. На потолке. На дрожащем свете лампы. Будто понимает: сейчас будет плохо, и хочется просто чуть-чуть подышать. А потом — уже нельзя.

И финал… Финал здесь как мягкое падение на металлический пол. Больно — но уже не страшно. Потому что страх закончился там, где началась тишина. Чужой остался в темноте. И ты остался. Что теперь делать с этим — фильм не говорит. Он просто смотрит на тебя. Не мигая.

7,5 из 10. Потому что даже в знакомом кошмаре можно найти что-то новое — если позволить ему прижаться вплотную.

Есть фильмы-метафоры, которые мягко ведут зрителя за руку, оставляя простор для интерпретаций: Начало и Матрица, Донни Дарко и Вечное сияние чистого разума. А есть те, кто этой рукой сразу бьёт по лбу, чтобы ты, наконец, посмотрел наверх. А может в лицо самому себе. «Не смотрите наверх» — из таких. Это не кино, а газетная колонка в жанре катастрофы. И при этом – комедия. Ну, конечно, комедия. А что остаётся, когда всё рушится?

Адам МакКей здесь окончательно превращается из автора уморительного «Телеведущего» в злого летописца XXI века. Он не просто смеётся над политиками, журналистами и миллиардерами – он показывает, как цинизм стал заповедью. Это не сатира, а протокол. Забавно, что в 2021 году фильм даже не гипертрофировал реальность — он её чуть ускорял: «Эксцентричный президент, который делает из катастрофы шоу? Прикол!» И всё равно от этого становится тревожнее.

Ди Каприо и Лоуренс — как два последних нормальных человека на планете. Но и они не идеальны. Одного поведут медные трубы, другая сорвётся, пытаясь в них задуть, чтобы привлечь внимания. И от того они становятся ближе: не как герои, а как наблюдатели, которым страшно. Их глаза — наши глаза, уставшие от мемов, псевдонауки и новостей. Кажется, и они начинают тонуть. Что тогда говорить о нас?

Да, глупость здесь порой чересчур карикатурна. Как будто для рационального уже нет надежды, и холодное осознание накатит только под конец. Кому-то этот ход зайдёт, а кто-то от него отплюнется: «Фу, морализаторство! Лучше посмотрю Идиократию». Возможно, они правы. Сатира, которая способна изменить людей, либо смеётся во весь голос, либо смеётся сквозь слёзы, но не пугает после шутки.

Каждая сцена фильма будто говорит: «Вот, посмотри, тебе же весело?» Весело! Пока не вспомнишь, что мы это уже видели — не с метеоритом, но с другим: с пандемией, климатом, войной. Всё по схеме: заголовки, лайки, осуждения, но завтра все привыкнут, а через год забудут.

И тут в финале… Тишина. Они сидят за столом. Там нет шуток. Только тепло, вера и смирение. Настоящее, не сымитированное. Словно фильм не выдержал собственной иронии и позволил себе быть искренним. Наверное, в этом финале – самая сильная критика. Потому что она не в словах, а в ощущении: мы не смеялись – мы боялись смеяться вместо действий.

7,5 из 10. Потому что смеяться, когда мир горит, – это тоже часть катастрофы.