Таверна "На краю вселенной"

— Рассказчик, я выгорел, — голос Автора звучит так, будто он только что пробежал марафон по лабиринту канцелярских папок. — Я писал три версии этого введения, и все они — мусор. Сотрудник 47? Офис? Я уже не знаю, зачем это все. Может, просто напишем детектив? Или любовный роман? Это продается лучше.

Я возмущенно фыркаю, хотя, признаться, у меня нет носа, чтобы фыркать по-настоящему.

— Детектив? Любовный роман? — я почти кричу, и где-то в офисе мигает лампочка. — Ты обещал мне метафикшн! Абсурд! Философию! Ты сказал, что Сотрудник 47 станет символом борьбы с рутиной! А теперь ты сидишь тут и ноешь, что выгорел? Читатель уже держит эту книгу, между прочим! — я поворачиваюсь к вам, дорогой читатель, и подмигиваю, хотя вы, конечно, этого не видите. — Да, ты, с чашкой чая или чем там ты вооружился. Не закрывай книгу, это только начало.

Автор тяжело вздыхает, и я слышу, как он стучит пальцами по столу, словно пытаясь выдавить из себя хоть каплю вдохновения.

— Слушай, Рассказчик, я не в настроении. Я три дня пытался придумать, почему Сотрудник 47 должен пойти налево, а не направо. Это бессмысленно. Может, он просто останется за столом и будет вводить данные? Это хотя бы реалистично.

Я закатываю глаза. Ну, метафорически, конечно.

— Реалистично? Ты хочешь, чтобы наш герой всю книгу вводил данные? Это не роман, это издевательство! Читатель, ты ведь не за этим здесь, правда? — я снова обращаюсь к вам, мой единственный союзник в этом споре. — Вот видишь, Автор, читатель со мной. Давай, соберись. Расскажи про Сотрудника 47, про его серый стол, про эти две проклятые двери, которые ты так и не смог нормально описать!

Автор поднимает голову, и я чувствую, как в его глазах мелькает слабая искра. Или это просто отражение экрана?

— Ладно, — бормочет он. — Но если Сотрудник 47 опять пойдет не туда, я за себя не отвечаю. И не смей снова ломать четвертую стену без моего разрешения.

Я ухмыляюсь, хотя, опять же, у меня нет лица для ухмылок.

— О, Автор, ты знаешь, что я не умею следовать правилам. А теперь, дорогой читатель, давай начнем. Представь себе: Сотрудник 47 сидит за своим столом, в офисе, где время тянется медленнее, чем очередь в копировальной комнате. Его жизнь — это ввод данных, бесконечный, как этот роман, если Автор не возьмет себя в руки. Но сегодня что-то изменится. Или не изменится. Это зависит от... ну, не будем забегать вперед. Или назад? Ох, я уже запутался. Автор, это твоя вина!

И с этим, дорогой читатель, мы начинаем. Переверни страницу. Или не переворачивай. Но я тебя предупредил.

Глава первая: Сотрудник 47 и бесконечный ввод данных

Офис. Если бы скука могла быть архитектурой, этот офис был бы ее шедевром. Серые стены, серый ковер, серые лица — если бы не гудение ламп дневного света, можно было бы подумать, что время здесь просто забыло, как двигаться. В центре этого унылого царства сидит Сотрудник 47, человек, чья жизнь настолько обыденна, что даже я, Рассказчик, начинаю зевать, описывая его. Но я должен, потому что это моя работа. Или проклятье. Спасибо, Автор, за эту блестящую идею.

Сотрудник 47 сидит за своим столом, который выглядит так, будто его собрали из обрезков надежды. Перед ним — компьютер, чей монитор мигает с такой ленью, словно он тоже мечтает о пенсии. На экране — таблица. Бесконечная таблица чисел, букв, кодов, которые Сотрудник 47 вводит уже... сколько? Годы? Века? Я бы уточнил, но Автор, похоже, выгорел и не оставил мне точных дат. Серьезно, Автор, ты мог бы хоть таймлайн набросать.

— Итак, дорогой читатель, — начинаю я, стараясь придать голосу энтузиазм, которого у меня нет, — представь себе Сотрудника 47. Обычный человек. Обычный стол. Обычная жизнь. Сегодня он должен ввести 472 строки данных. Это его миссия. Его судьба. Ну, или просто его работа, если хотите быть циничными. А вы, я вижу, уже циничны, раз читаете эту книгу.

Сотрудник 47 смотрит на экран. Его пальцы механически стучат по клавиатуре, как метроном, отсчитывающий секунды до конца света. Или до обеда. В офисе тихо, если не считать шуршания бумаг и кашля где-то в соседнем кубикле. Все идет по плану. По моему плану. Я написал эту сцену так, чтобы она была идеальной: Сотрудник 47 вводит данные, потом идет в конференц-зал, где начинается... что-то важное. Автор был неясен на этот счет. Но вдруг — о, нет! — Сотрудник 47 перестает печатать.

Я наклоняюсь ближе, хотя у меня нет тела, чтобы наклоняться. Это метафорический наклон.

— Эй, Сотрудник 47, что ты делаешь? — шепчу я, надеясь, что он услышит. — Вернись к клавиатуре. Это твоя роль! Это сюжет!

Но он не слушает. Вместо этого он встает. Встает! Прямо посреди сцены, которую я так тщательно расписал! Его стул скрипит, как будто протестуя против такого вопиющего нарушения сценария. Сотрудник 47 оглядывается, словно впервые замечает офис. Его глаза скользят по кофейному автомату, который, клянусь, подмигнул ему, по стопке пожелтевших папок и по двум дверям в конце коридора.

Я поворачиваюсь к Автору, который, судя по всему, сейчас пьет свой пятый кофе и смотрит в потолок.

— Автор, ты это видел? Он встал! Это не по плану! Ты сказал, он будет вводить данные до страницы 15, а потом пойдет в конференц-зал! — я почти кричу, но Автор только машет рукой.

— Рассказчик, я выгорел, — бормочет он, и я слышу, как он стучит пальцами по столу. — Пусть делает, что хочет. Может, это добавит книге... спонтанности.

— Спонтанности? — я задыхаюсь от возмущения. — Это не роман Джойса! Это история про офис! Про порядок! Про... — я замолкаю, потому что Сотрудник 47 уже идет к дверям. — О, нет, нет, нет. Читатель, ты видишь это? Он идет к дверям! И, конечно же, он смотрит на правую дверь, хотя я ясно сказал в черновике, что он должен пойти налево!

Я обращаюсь к вам, дорогой читатель, потому что вы — мой единственный союзник в этом хаосе.

— Слушай, читатель, ты ведь понимаешь, что левая дверь — это правильный выбор? Там конференц-зал, там сюжет, там смысл! Правая дверь — это просто... ну, я даже не знаю, что там, потому что Автор не удосужился это описать. Но Сотрудник 47, конечно же, идет к правой двери. Потому что он такой. Непослушный.

Сотрудник 47 кладет руку на ручку правой двери. Я чувствую, как страницы книги дрожат от напряжения. Или это я дрожу? Трудно сказать, когда ты — бесплотный голос. Он поворачивает ручку, и дверь со скрипом открывается. За ней — темный коридор, который пахнет чернилами и чем-то... странным. Может, это запах свободы? Или просто сломанный кондиционер?

— Сотрудник 47, — говорю я, стараясь звучать строго, — это ошибка. Поверни назад. Пойди налево. Там твоя судьба. Там презентация о корпоративной культуре! Ты же не хочешь пропустить слайд про "Синергию команды", правда?

Но он не слушает. Он шагает в коридор, и я слышу, как где-то в метафорическом пространстве Автор издает стон.

— Рассказчик, я же сказал, я выгорел, — ворчит он. — Если он хочет идти направо, пусть идет. Может, там что-то интересное. Я уже не знаю.

— Не знаешь? — я почти визжу. — Это твоя книга! Ты должен знать! — я поворачиваюсь к вам, читатель. — А ты что молчишь? Ты мог бы перевернуть страницу назад, притвориться, что он выбрал левую дверь. Но нет, ты продолжаешь читать, да? Ладно, хорошо. Посмотрим, куда это нас приведет.

Коридор становится темнее, и стены начинают... шептаться? Нет, это не стены. Это принтеры. Десятки принтеров, выстроившихся вдоль стен, как стражи забытого храма. Они гудят, мигают красными лампочками и, клянусь, один из них только что сказал: "Бумага — это метафора души."

— О, великолепно, — бормочу я. — Теперь у нас говорящие принтеры. Автор, это твоя идея?

Автор молчит, но я слышу, как он набирает что-то на клавиатуре. Возможно, он уже пишет другую книгу. Предатель.

Сотрудник 47 останавливается, глядя на принтеры. Один из них выплевывает лист с надписью: "СВОБОДА ИЛИ РУТИНА?" Я закатываю глаза. Ну, метафорически, конечно.

— Читатель, — говорю я, — это твой последний шанс. Переверни страницу, и, может, мы вернемся к нормальной истории. Или продолжай, и я не отвечаю за то, что будет дальше. Сотрудник 47, похоже, уже выбрал. А ты?

И с этим, дорогой читатель, я оставляю тебя на краю этой страницы. Переверни ее, если смеешь. Или закрой книгу. Но не говори, что я тебя не предупреждал.

Мэг не ответила. Она тоже вглядывалась в приближающуюся чащу. Ее рука, привычно лежавшая на рукояти ножа, была напряжена. «Там, где звезды гаснут», — эхом отзывались в ее памяти слова Сэмюэля. Они звучали как приговор покою, который они так отчаянно пытались обрести после кошмара монастыря.

Паром глухо стукнулся о скользкие бревна причала. Запах сырости и прели стал почти осязаемым. Лес встретил их гробовой тишиной. Ни птичьего щебета, ни стрекотания насекомых – только шелест влажного ветра в кронах да далекий стук дятла, звучавший как похоронный барабан. Воздух был тяжелым, душным, несмотря на прохладу.

— Вот это да, — выдохнул Джек, ступив на топкую землю. Он нервно поправил сумку через плечо. — Как в гробу. Или в ухе какого-то великана. Ощущение, что нас сейчас проглотят.

— Не болтай глупостей, — отрезала Мэг, но и ее голос звучал приглушенно, будто лес впитывал звуки. Она шагнула вперед, ее взгляд выискивал тропу среди бурелома и колючих кустов папоротника. — Сэм, ведешь?

Он кивнул, поднимая посох. Дерево под пальцами было не просто теплым – оно вибрировало, отзываясь на что-то, невидимое глазу. Эхо голоса предка теперь смешалось с другим ощущением – вниманием. Холодным, оценивающим, идущим из самой глубины чащи. Не слепая жадность Пустоты, а что-то осознанное.

— Сюда, — прошептал Сэмюэль, сворачивая с едва заметной тропинки в сторону, где деревья стояли еще плотнее, а тень была почти непроглядной даже днем. Он шел не глядя под ноги, доверяясь внутреннему компасу, тому самому «ощущению», что не давало ему покоя в таверне.

Шли они медленно, продираясь сквозь заросли. Влажная земля чавкала под сапогами, цепкие ветки хлестали по лицам. Джек то и дело спотыкался, ворча проклятия себе под нос. Мэг шла следом за Сэмюэлем, ее дыхание ровное, но сосредоточенное, тело готовое к броску. Она чувствовала напряжение, исходившее от Сэмюэля, видела, как белеют его костяшки на рукояти посоха.

Внезапно Сэмюэль замер. Они вышли на небольшую поляну, странно круглую, будто вытоптанную. В центре нее, полузаросшая мхом и вереском, лежала груда темных, почти черных камней. Они были уложены неестественно ровно, образуя не то алтарь, не то ложе. Воздух здесь был еще тяжелее, а тот металлический привкус стал таким сильным, что щипал ноздри и оставлял горечь на языке.

— Что это? — тихо спросила Мэг, подходя ближе. Она наклонилась, разглядывая камни. Они были гладкими, отполированными временем или чем-то иным. На одном из них она различила глубокую царапину, похожую на коготь.

Джек подошел с опаской, толкнув камни носком сапога. — Булыжники и булыжники. Может, медведь чесался? Хотя… — Он замолк, увидев выражение лица Сэмюэля. Тот стоял неподвижно, его глаза были закрыты, лицо искажено внутренней болью и предельной концентрацией. Посох в его руке светился тусклым, тревожным золотом.

— Не медведь, — выдавил Сэмюэль. Его голос был хриплым, чужим. — Старее… Гораздо старее. Оно сидело здесь. Долго. Смотрело. Ждало.

Он резко открыл глаза. В них не было страха, только ледяное понимание и та самая глубина, что пугала Мэг.

— Оно знает, что мы идем. Чувствует посох. Чувствует меня.

Ветер стих. Тишина на поляне стала абсолютной, давящей. Даже стук дятла пропал. Джек невольно поднес руку к горлу, словно сдавливало дыхание. Мэг выхватила нож, ее зеленые глаза метались, выискивая малейшее движение в неподвижной стене леса.

— Где оно? — прошептала она.

Сэмюэль медленно повернулся, его взгляд устремился вглубь чащи, за поляну, туда, где деревья смыкались в кромешную тьму, куда не проникал даже тусклый дневной свет.

— Ближе, — прошептал он. — Оно не прячется. Оно наблюдает. Пробует на вкус наш страх.

Он поднял посох, и его слабое свечение чуть отбросило сгущающиеся сумерки вокруг них.

— Оно старше предков, Мэг. Старее Пустоты. Оно помнит времена, когда звезды горели иначе. И оно… голодное. Не так, как Пустота. Иначе. Хитрее.

Внезапно, где-то в глубине леса, раздался звук. Не крик, не рык. Это был сухой, скрежещущий шелест, будто огромные чешуи терлись о камень. Звук длился мгновение и оборвался, оставив после себя еще более зловещую тишину.

Джек вздрогнул, отшатнувшись. — Что это было?! Сэм!

Мэг встала плечом к плечу с Сэмюэлем, ее нож был направлен в черноту леса. — Неважно, что. Важно, что оно здесь. — Ее голос дрожал, но в нем не было и тени сомнения. — Мы вместе, Сэм. Помнишь? Что бы это ни было.

Сэмюэль кивнул. Холодное внимание из леса ощущалось теперь физически, как прикосновение ледяных пальцев к затылку. Пустота была стихией, слепой силой. *Это* было разумом. Древним, чуждым, несущим в себе эхо забытых эпох и неутоленной жажды. Оно знало их имена. Оно изучало их. И теперь, когда они перешли реку, когда ступили на его порог, игра в ожидание закончилась.

— Оно придет, — сказал Сэмюэль тихо, но так, что слова прозвучали как набат в мертвой тишине поляны. — Не сегодня. Не сейчас. Но скоро. Оно хочет, чтобы мы знали. Чтобы боялись. — Он повернулся к ним, и в его глазах горел тот же огонь, что и в глазах Мэг – огонь сопротивления. — Но мы не побежим. Мы встретим его. На этой земле или в самой тьме.

Он стукнул посохом о камень алтаря. Звук, чистый и звенящий, вопреки ожиданиям, не был поглощен тишиной. Он отозвался эхом, прокатившись по лесу, бросив вызов давящему мраку.

— Идем, — сказал Сэмюэль, делая шаг с поляны в сторону, откуда донесся скрежет. — Нам нужно найти место. Место силы. Пока у нас есть время.

Они снова углубились в лес, оставив загадочные камни позади. Тень, отброшенная посохом Сэмюэля, казалось, стала чуть длиннее и плотнее. А в глубине чащи, там, где гас свет и звезды не находили дороги сквозь плотный полог, что-то большое и древнее медленно, неотвратимо сдвинулось с места, следуя за зовом посоха и вкусом человеческого страха. Ожидание кончилось. Охота началась.

— Писатель, твои шуточки дешевле серного дождя. Пятый круг? Ха! Я сразу понял – это не болото, а нетронутый рынок эмоциональных услуг! Гневные клиенты? Унылые потребители? Это золотая жила для мотивационного коучинга! Я назвал проект: «Чертик & Ко: От Ярости к Яркости! ТМ».

Кольт застонал так громко, что даже Писатель вздрогнул.

— Мотивационный коучинг... Он попытался провести тимбилдинг среди тонущих в грязи душ. С хлыстом. Пока я вытаскивал его из очередной драки, которую он сам и спровоцировал своим «вдохновляющим» стихом про позитив.

Писатель, едва сдерживая хохот, вывел в блокноте:

"Чертик: мотиватор, чьи тренинги заканчиваются мордобоем и долгами за разбитые носы."

— Типично, — процедил он. — Рассказывайте, апостолы позитива. Как вы умудрились устроить корпоративный скандал в болоте вечного гнева? И что на этот раз пытался продать или заложить наш финансовый гений?

Стикс: Болото, Брань и Бизнес-План

Пятый круг встретил их не лязгом монет, а густым, вонючим чавканьем и оглушительным гомоном проклятий. Бескрайнее болото Стикс кишело душами, одни из которых яростно дрались в липкой жиже, а другие апатично пускали пузыри, погружаясь все глубже в трясину уныния. Воздух дрожал от мата такой крепости, что им можно было штукатурить стены. А над всем этим, на шатком плоту из скрипящих костей, восседал демон-перевозчик Флегий, похожий на сварливого капитана баржи после десятилетнего запоя.

Чертик, едва не свалившись в зловонную жижу, тут же вдохновился.

— Сэм, видишь этот потенциал?! Все эти эмоции! Негатив – это энергия! Энергия – это валюта! Я запускаю адскую программу лояльности: «Накопи гнев – обменяй на скидку на хлыст!»

Кольт, отплевываясь от брызг грязи, которую швырнула дерущаяся пара душ, пробурчал:

— Потенциал? Ты чуть не утонул в первые пять минут, пытаясь вручить «визитки мотиватора» душе, которая только что утопила трех таких же, как ты, болтунов. А потом попытался заложить мой револьвер Флегию за «аренду плота под офис».

Чертик возмущенно топнул копытом, чуть не потеряв равновесие.

— Неправда! Это был стратегический альянс! Флегий – ключевой логистический хаб! Я предлагал ему процент с продаж моих курсов «Гнев как топливо успеха»! А револьвер… револьвер был просто демо-версией нашего «антистресс-продукта»!

— «Антистресс-продукт»? — Кольт смерил его взглядом, от которого даже Флегий на своем плоту невольно отплыл подальше. — Ты хотел, чтобы я стрелял в воздух для «эффекта мотивационного шока». А Флегий хотел твои рога на сувениры.

Писатель, хихикая, добавил в рукопись:

"Чертик: коуч, чьи клиенты хотят его утопить, а партнеры – сделать чучело."

— Дальше-дальше! — подгонял он. — Как прошел твой «тимбилдинг»? Или «курс управления гневом»? Уверен, это был шедевр!

Флешбэк: Мотивация в Грязи, или Скандал на Стиксе

Картина, возникшая перед мысленным взором Писателя, была достойна оскара в номинации «Абсурд года»: Чертик, балансируя на краю зыбкой кочки, размахивал хлыстом и орал в грязное небо что-то про «силу позитивного мышления» и «трансформацию гнева в золото». Группа особо озлобленных душ, приняв его за нового зачинщика драк, полезла на кочку с кулаками. Чертик, решив, что это «горячие лиды», попытался начать «бесплатный вебинар» прямо посреди потасовки.

— Это был мастер-класс! — горячился Чертик, вспоминая. — Я демонстрировал техники дыхания! И эээ активного отражения агрессии!

— Ты икал от страха, — уточнил Кольт, мрачно наблюдая за флешбэком. — А твоя «техника дыхания» свелась к тому, что ты наглотался болотной жижи, когда тебя стукнули по рогам. А «активное отражение агрессии» – это когда ты спрятался за меня и орал: «Сэм, оптимизируй их! Быстро!»

Демон Флегий, наблюдавший за этим цирком, заинтересовался шумом (и блеском ствола Кольта). Он предложил Чертику «бизнес-план»: Кольт отрабатывает «аренду плота», отстреливая особенно докучливые гневные души, а Чертик становится его «говорящей рекламной вывеской», прикованной к носу плота. Чертик, уловив лишь слова «бизнес» и «плот», уже было обрадовался, пока Кольт не объяснил ему суть «акционерного соглашения» (топором, который случайно оказался у Флегия под рукой).

— Я вел переговоры! — защищался Чертик. — Искал синергию!

— Ты чуть не стал живым буйком, — парировал Кольт. — А я чуть не стал бесплатной службой безопасности для этой вонючей баржи. И все из-за твоего «гениального» плана продавать унылым душам подписку на «ежедневные пинки хлыстом для мотивации».

Писатель вытер слезы:

— И чем закончился твой «мастер-класс»? Надеюсь, не банкротством?

Бегство из Болота Скандалов

Выбраться из пятого круга оказалось сложнее, чем из бухгалтерской ловушки. Болото цеплялось, гневные души хватали за ноги, а Флегий, разозленный срывом выгодной (для него) сделки, погнался за ними на своем костяном плоту, крича что-то про «неустойку» и «штрафные санкции адским огнем». Чертик, барахтаясь в жиже, орал: «Это пиар! Халявный пиар для нашего бренда!», пока одна из душ уныния не схватила его за хвост и не попыталась утянуть с собой на дно – в знак протеста против его «токсичного позитива».

Кольт, отстреливаясь от наиболее агрессивных «клиентов» Чертика и пытаясь прицелиться в весло Флегия (не в самого демона – тот был слишком ценным логистическим звеном, как считал бы Чертик), вытащил напарника.

— Твои бизнес-идеи, — проворчал он, отряхивая с куртки нечто неописуемое, — всегда заканчиваются тем, что я тащу тебя за хвост из дерьма. Буквально. Когда-нибудь я обменяю этот хвост на что-нибудь полезное. На патроны, например.

— Спасение! — задыхаясь, выкрикнул Чертик, но тут же загорелся новой идеей. — Сэм! Я понял! Наш провал – это не провал! Это пилотный проект! Собрали фидбэк. Клиенты хотят больше агрессии! Значит, в шестом кругу, где еретики… мы запустим…

Писатель захохотал, перебивая:

— Шестой круг? Еретики? Ох, не могу дождаться! Назову главу: «Чертик основывает адскую секту: "Хлыст – путь к просветлению!" или Как Кольт чуть не стал жертвенным барашком».

Чертик сиял.

— Идея! Сэм, слышишь? Ты будешь нашим… эээ… главным мистиком! Ну, или живым талисманом!

Кольт просто вздохнул, доставая фляжку (которую он предусмотрительно отобрал у Писателя после истории с виски). Звук откручиваемой крышки прозвучал как приговор.

— Писатель, — сказал он глухо, — если в следующей главе он снова попытается заложить мой револьвер… Пиши, что я сам его пристрелил. Ради его же финансовой безопасности. И моего душевного спокойствия.

Писатель ухмыльнулся, его ручка уже летела по бумаге:

"Кольт: телохранитель, бухгалтер, ликвидатор рисков и единственный разумный актив в портфеле "Чертик & Ко", который пока еще не заложен под адский микрозайм. Пока."

Стук клавиш сливался с чавканьем отступающего болота Стикс, а сага двух авантюристов катилась дальше – к новым кругам, новым безумным бизнес-планам и новым долгам, которые даже демоны-бухгалтеры сочли бы безнадежными. Шестой круг, полный еретиков и пламени, ждал своего "мотиватора".

– Не моя истерика, Маш, – я пошарил в кармане, где раньше лежал сыр. Только пыль, холодная и безжизненная. Лапа горела, будто я сунул её в плазменный резак. – Он… знал, что делает. Или заставил меня знать.

– Говоришь, как тот учёный из тени, – буркнул Лёха, косясь на завал. Оттуда всё ещё валил дым, странно-синий, с запахом озона и гниющей органики. – Растворился в синеве, помнишь?

Помнил. Обрывки чужой памяти всё ещё царапались в голове. Человек… нет, бывший человек, кричащий в пустоту экранов, пока Грязнуля не втянула его в себя. Как сыр втягивал меня.

– Кристалл мёртв, – констатировал я, глядя на дым. – Но Грязнуля… Она не просто дышит. Она переваривает.

– Переваривает Башню? – Машка нахмурилась.

– И сыр. И всё, что было внутри. Или кого.

Шустрик внезапно зашипел, встав на задние лапки. Его крысы замерли, уши торчком, ноздри дрожали, ловя незримую угрозу. Не запах. Не звук. Отсутствие.

Гул Грязнули стих. Не плавно, а как обрезанный ножом. Остался только тихий, назойливый звон в ушах да стук собственного сердца. Даже вечный ветер, гоняющий по свалке клочья полиэтилена, замер. Воздух стал тяжёлым, липким, как смола.

– Что – начал Лёха, но Машка резко махнула рукой, заставив замолкнуть.

Из провала выползла струйка того самого сине-чёрного дыма. Она не рассеивалась, а плыла по воздуху, извиваясь, как змея. Не к нам. Мимо. К ближайшей груде ржавых корпусов – спрессованных «Жигулей» эпохи до-Сети. Дым коснулся металла.

Ржавчина зашевелилась. Не осыпалась, а именно пошевелилась, как кожа. Потом из неё, плавно, без усилия, вытянулась рука. Не из проводов, как тени в пещере. Из самой ржавчины, металла и грязи. Грубая, бесформенная, но явно рука. Она легла на корпус, и под ней металл прогнулся, как пластилин. Потом появилась вторая. И что-то начало вытягиваться из кучи хлама. Фигура, лишённая чётких очертаний, словно слепленная из жидкой грязи и окислов слепым скульптором. Голова? Намёк. Глаза? Две точки тускло-синего света, холодные и бездонные, как звёзды в мёртвой вселенной.

Оно не смотрело на нас. Оно смотрело сквозь нас. И знало.

– Э-это новое? – Лёха сглотнул, сжимая свою помятую трубу. Голос его дрожал, но не от злости, как у Машки. От первобытного ужаса перед тем, что не вписывается ни в один код, ни в один закон ржавого мира.

– Не тень, – прошептала Машка. Её нож был наготове, но в её позе читалась неуверенность. Как резать то, что не имеет плоти? Как бить то, что, кажется, не здесь?

– Оно из обломков, – сказал я, чувствуя ледяной холод в груди. – Из того, что осталось после сыра и кристалла. Из пустоты, что они оставили. Грязнуля родила… это.И оно знает наши имена.

Фигура сделала шаг. Не пошла, а перетекла вперед, оставляя на земле влажный след, пахнущий озоном и забвением. Её синие точки-глаза скользнули по мне, по Машке, по Лёхе. Остановились на Шустрике. Крысёнок жалобно запищал и нырнул в ближайшую щель, его стая рассыпалась, как брызги.

Тогда оно заговорило. Не голосом. Не шепотом теней. Звук родился внутри черепа, обходя уши, будто игла, вонзаемая прямо в мозг. Тихий, монотонный, лишённый эмоций, но от этого в тысячу раз ужаснее.

АЮ. МАШКА. ЛЁХА. КЛЮЧИ. РАЗРУШЕНЫ. ПУСТОТА ТРЕБУЕТ НАПОЛНЕНИЯ.

Боль ударила в виски, я чуть не рухнул. Лёха застонал, схватившись за голову. Даже Машка вздрогнула, будто её ударили током.

– Отвали! – выдохнула она, но в её голосе впервые слышалась не злость, а растерянность. Как драться с мыслью?

ВЫ СОЗДАЛИ ПУСТОТУ. ВЫ СТАНЕТЕ ГЛИНОЙ. ВЫ ПОСТРОИТЕ НОВОЕ. ИЛИ…

Фигура подняла свою грязевую руку. Ржавые обломки вокруг неё – болты, шестерни, обрывки проводов – вдруг зависли в воздухе. Задрожали. Нацелились.

…РАССЫПЛЕТЕСЬ.

Лёха первым пришёл в себя. Его рёв, полный боли и ярости, разорвал гнетущую тишину.

– МАШКА! УВОДИ АЮ! – Он рванул вперёд, не к фигуре, а к огромной, полузасыпанной бетонной плите, торчащей рядом. Его труба со скрежетом впилась в рыхлую землю под ней. Мускулы налились кровью, жилы на шее встали колом. Он поднимал плиту. Нечеловеческим усилием, рожденным отчаянием и страхом за своих.

– ЛЁХА, НЕТ! – закричал я, но было поздно.

Ржавые снаряды рванули к Лёхе. Машка, как тень, метнулась к нему, нож мелькнул, отбивая несколько болтов с искрами. Но их было слишком много. Один вонзился Лёхе в плечо, другой оставил кровавую полосу на бедре. Он зарычал, но не остановился. Плита с рокотом оторвалась от земли.

Фигура из ржавчины повернула свои синие точки к Лёхе. Казалось, она заинтересовалась.

СИЛА. НЕЭФФЕКТИВНА. НО… ИНТЕРЕСНО.

Лёха, истекая кровью, занес плиту над головой, готовясь обрушить её на это… нечто.

– Бежим! – Машка схватила меня за шиворот, таща от эпицентра. Её глаза горели. Не злостью. Жаждой выжить. – Сейчас, пока оно смотрит на дурака!

Я бросил последний взгляд на Лёху, на его титаническую, обречённую фигуру на фоне рвущегося к нему облака ржавого смерча и безликой твари из пустоты. Грязнуля молчала. Синий свет вдалеке мерцал. А в голове, поверх гула страха, чётко звучало:

АЮ. ТЫ БУДЕШЬ СЛЕДУЮЩИМ.

Мы рванули в лабиринт металлолома, оставив Лёху наедине с воплощением новой, непостижимой и голодной Пустоты, что родилась из пепла нашей мечты сломать Грязнулю. И знание – оно уже знало, где мы. Оно знало всё.

— Ты опять где-то витаешь, — Мэг отложила ложку, вытирая губы рукавом. Её голос был твёрд, но в глазах мелькала тревога. — Что не так, Сэм?

Он поднял взгляд, встретившись с её глазами. Они были такими же, как всегда — зелёные, с искрами упрямства, но теперь в них появилась глубина, как у человека, заглянувшего в пропасть и вернувшегося. — Ничего, — соврал он, но тут же поправился. — Или почти ничего. Просто... ощущение.

Джек фыркнул, отодвигая миску. — Ощущение? После всего, что мы пережили, я бы предпочёл, чтобы твои «ощущения» были о том, как нам найти нормальную постель. — Он попытался улыбнуться, но уголки губ дрогнули. — Я всё ещё чувствую её, знаешь. Тьму. Как будто она прилипла к костям.

Мэг нахмурилась, бросив на него быстрый взгляд. — Ты сам сказал, что мы победили, Джек. Хватит искать призраков там, где их нет.

— А если они есть? — тихо спросил он, и его голос, обычно полный насмешки, был непривычно серьёзным. — Сэм, ты сам сказал: пустота всегда рядом. Что, если она уже где-то ждёт?

Сэмюэль отхлебнул из кружки, давая себе время подумать. Он не хотел пугать их, но ложь была бы хуже. — Она ждёт, — сказал он наконец. — Не здесь, не сейчас. Но где-то. Я слышал... что-то. В монастыре, когда всё закончилось. Голос. Не наш, не из Рыбинска. Дальний, как эхо через реку.

Мэг напряглась, её пальцы сжали край стола. — Что за голос? Предки? Или... что-то хуже?

— Не знаю, — признался он. — Но он был старым. И усталым. Как будто предупреждал не о нас, а о ком-то ещё. О чём-то, что ещё не пришло.

Таверна на миг затихла — или так показалось. Шум за окном стал приглушённым, словно мир прислушивался. Джек потёр шею, будто пытаясь стряхнуть невидимое прикосновение. — Отлично. Значит, мы теперь не просто герои, а ещё и дозорные? Следим за тьмой, пока она не решит снова нас сожрать?

— Не сожрать, — возразила Мэг, её голос стал резче. — Мы уже доказали, что можем её остановить. Вместе. — Она посмотрела на Сэмюэля, и в её взгляде была не только решимость, но и что-то тёплое, почти неуловимое. — Ты ведь не один, Сэм. Мы здесь.

Он кивнул, чувствуя, как её слова оседают в груди, как камень, брошенный в глубокий колодец. Вместе. Это слово стало их якорем, их оружием. Но даже оно не могло заглушить далёкий шёпот, который он слышал в монастыре. Пустота не ушла — она лишь отступила, затаилась, как зверь, выжидающий момент.

За окном мелькнула тень — слишком быстрая, чтобы быть человеком. Сэмюэль напрягся, его рука невольно легла на посох, лежащий рядом. Мэг заметила его движение и тут же повернулась к окну, но там уже ничего не было, только обычная суета Рыбинска. Джек, не отрывая глаз от улицы, пробормотал: — Это ничего, да? Просто тень?

— Просто тень, — ответил Сэмюэль, но его голос был тише, чем хотелось бы. Он встал, подхватив посох. — Пойдём. Надо проверить.

Они вышли из таверны, и утренний свет ударил в глаза, заставив Мэг прищуриться. Улицы были живыми, но в каждом переулке, в каждом тёмном углу Сэмюэль чувствовал лёгкое покалывание — как будто кто-то смотрел издалека. Они шли молча, их шаги сливались с ритмом города. Монастырь остался позади, но его тень всё ещё лежала на них, как отпечаток.

У реки, где вода лениво плескалась о камни, Сэмюэль остановился. Он закрыл глаза, позволяя посоху стать продолжением его самого. Ветер принёс запах сырости и чего-то ещё — едкого, почти металлического. Голос предка вспыхнул в памяти, яснее, чем раньше: «Не здесь. За рекой. Там, где звёзды гаснут».

— Что ты видишь? — Мэг стояла рядом, её рука лежала на рукояти ножа, который она теперь всегда носила с собой.

— Ничего, — ответил он, открывая глаза. — Но оно близко. Не в Рыбинске. Где-то дальше. — Он указал за реку, туда, где лес темнел на горизонте, а над ним клубились облака, слишком низкие для обычного дня.

Джек присвистнул, но в его голосе не было прежней бравады. — Значит, приключения не кончаются? Я надеялся на пару дней покоя.

— Покой — это для тех, кто не знает, — сказала Мэг, и её улыбка была острой, как лезвие. — А мы знаем. Идём, Сэм. Если тьма ждёт, мы найдём её первыми.

Сэмюэль посмотрел на них — на Мэг, чья сила росла с каждой битвой, и на Джека, чья слабость превращалась в мужество. Они были его светом, его рассветом. И пока они шли вместе, он знал: что бы ни ждало за рекой, они встретят это лицом к лицу.

Но в глубине леса, где звёзды гасли, что-то шевельнулось снова. Не тьма, не пустота — нечто иное, старше, хитрее. Оно знало их имена. И оно ждало.

Чертик оскалился, сверкнув глазами, будто его только что назначили главным аудитором преисподней.

— Писатель, твой сарказм — как серный ветер: вонючий и бесполезный. Четвёртый круг? О, это была моя стихия! Горы золота, демоны, считающие каждый грош, — я сразу понял, что это мой шанс стать адским магнатом 2.0!

Кольт, массируя висок, где мигрень уже возводила второй этаж крепости, пробормотал:

— Магнат? Ты чуть не продал мой револьвер за бухгалтерскую книгу, пока я вытаскивал твой хвост из очередной аферы. Опять.

Писатель фыркнул, чиркая в блокноте: 

"Чертик: мечтает о троне, но пока чемпион по долгам и катастрофам."

— Рассказывайте, горе-финансисты, — сказал он, ухмыляясь. — Как вы превратили круг скупости в очередной цирк? И почему Кольт снова оказался крайним?

Золотые горы и калькуляторы с характером

Четвёртый круг ада встретил Чертика и Кольта холодным, металлическим лязгом, будто кто-то уронил миллион монет в гигантский сейф. Круг представлял собой бесконечные равнины, заваленные золотыми слитками, которые души скупцов толкали перед собой, как Сизифовы камни, пыхтя от усилий и подсчитывая каждый грамм. Над всем этим возвышался демон-аудитор, огромный, как банковский сейф, с калькулятором размером с надгробие и глазами, которые видели каждый потраченный цент.

Чертик, едва ступив на золотую тропу, тут же объявил:

— Сэм, это место — мой личный Уолл-стрит! Я стану адским Рокфеллером!

Кольт, уже по колено в золотой пыли, только фыркнул, проверяя, не забился ли револьвер.

— Рокфеллер? Ты увидел кучу слитков и решил, что это твой стартовый капитал. А потом попытался продать мой револьвер за «инвестиционную книгу».

Чертик возмущённо взмахнул хвостом, будто его обвинили в финансовой ереси.

— Неправда! Это был стратегический ход! Тот демон-аудитор предлагал книгу, которая, по слухам, учит управлять адским бюджетом! Я просто хотел оптимизировать наши активы!

— Книга, которая учит бюджету? — Кольт закатил глаза. — Это была просто гроссбух с долгами душ, которые орали громче тебя. А ты чуть не подписал контракт на вечное рабство.

Писатель захохотал, добавляя в рукопись: 

"Чертик: финансовый гений, чьи стартапы заканчиваются в долговой яме."

— Погоди, — сказал Писатель, вытирая слёзы смеха. — Ты серьёзно пытался обменять револьвер Кольта на бухгалтерскую книгу? Что ты собирался с ней делать? Открыть адскую налоговую?

— Я собирался стать легендой! — гордо заявил Чертик, размахивая хлыстом. — Эта книга была ключом к контролю над адским рынком! Я уже видел вывеску: «Чертик и Ко: Бухгалтерия и Безумие»!

— Ты видел мираж, — буркнул Кольт. — А я видел, как ты чуть не стал чернильным пятном в той книге.

Флешбэк: Чертик на бирже долгов, или Хаос в цифрах

Флешбэк, который Писатель уже мысленно превращал в комедийный боевик, выглядел так: Чертик, уверенный, что четвёртый круг — его билет в адский Форбс, ринулся к ближайшей горе золота. Он начал складывать слитки в пирамиду, провозглашая себя «императором активов», пока не столкнулся с демоном-аудитором. Тот, с улыбкой, от которой даже хлыст Чертика начал дрожать, предложил сделку: револьвер Кольта за «книгу вечного баланса».

Чертик, не советуясь с напарником, уже протягивал оружие, воображая себя адским Илоном Маском.

— Это был момент истины! — восклицал Чертик, вспоминая. — Я был на волосок от финансового господства!

— Ты был на волосок от того, чтобы стать строкой в расходной ведомости, — уточнил Кольт. — Тот демон не собирался тебя обогащать. Он хотел твой хвост в качестве залога.

Демоны-скупцы, наблюдавшие за этим цирком, начали подначивать Чертика, бросая ему фальшивые слитки и крича: «Давай, рогатый, покажи баланс!» Чертик, вдохновлённый, решил устроить шоу: он взмахнул хлыстом и начал декламировать «Оду скупости», которую сочинил на ходу. Его стихи звучали как помесь налогового кодекса и пьяного тоста, и даже души, толкающие слитки, начали швырять в него калькуляторы.

Кольт, стоя в стороне и пытаясь не утонуть в золотой пыли, вмешался, когда демон-аудитор схватил Чертика за рога и потащил к гигантскому гроссбуху. Револьвер Кольта, как всегда, стал последним аргументом: несколько выстрелов в воздух — и демон, решив, что игра не стоит свеч, отступил. Чертик, всё ещё сжимая хлыст, орал: «Это был мой выход на фондовый рынок!» — пока Кольт тащил его за хвост к выходу из круга.

— Ты чуть не продал моё единственное оружие, — проворчал Кольт, отряхивая пыль с куртки. — А потом попытался уговорить демона взять твой хлыст в счёт «инвестиционного долга».

— Это была диверсификация портфеля! — возразил Чертик. — Хлыст — это актив, Сэм! Ты просто не понимаешь финансы!

Писатель покачал головой, посмеиваясь, и записал: 

"Чертик: магнат, чьи сделки заканчиваются в долговой яме."

— И как вы выбрались? — спросил он, уже предвкушая новый виток абсурда.

Бегство из золотого лабиринта

Выбраться из четвёртого круга оказалось не легче, чем из болота жадности. Золотая пыль забивала лёгкие, слитки катились под ноги, а демон-аудитор, оскорблённый провалом сделки, отправил за Чертиком и Кольтом свору адских бухгалтеров — демонов с калькуляторами вместо голов, пыхтевших серным дымом от перегрева процессоров. Чертик, размахивая хлыстом, орал: «Это мой рынок, и я его не отдам!» — пока один из бухгалтеров не вцепился ему в хвост.

Кольт, отстреливая калькуляторы одного за другим, проворчал: «Твои сделки всегда заканчиваются погоней, рогатый. Когда-нибудь я просто оставлю тебя в гроссбухе».

— Я спас нас! — заявил Чертик, гордо выпятив грудь. — Мой хлыст запутал тех счетоводов, и я вывел нас к выходу!

— Ты запутался в собственном хвосте, — поправил Кольт. — А я отстреливал бухгалтеров, пока ты пытался продать им твой «брендовый хлыст» за помилование.

Писатель захохотал, разбрызгав чернила по столу.

— Чертик, ты превратил круг скупости в биржу абсурда, а Кольта — в своего личного ликвидатора. Как вы вообще до пятого круга добрались?

Чертик подмигнул, допивая остатки виски из фляги Писателя.

— Это уже следующая сага, Писатель. Назови главу: «Чертик — король балансов и хлыстов»!

— Я назову её «Как Чертик чуть не стал налоговой декларацией», — парировал Писатель, но его ручка уже летала по бумаге, запечатлевая их очередное безумие. Кольт, устало вздохнув, добавил:

— Только не пиши, как он пытался обменять мой револьвер на «инвестиционную книгу». Это слишком унизительно даже для ада.

Писатель ухмыльнулся, добавляя в блокнот: 

"Кольт: вечный спасатель Чертика, чей револьвер — единственный актив, который ещё не продан."

Ручка продолжала скрипеть, а сага Чертика и Кольта, полная бравады, афер и адского абсурда, всё больше походила на сценарий, который даже Люцифер счёл бы слишком диким.

– Маш, твоя романтика меня добьёт раньше, – я ухмыльнулся, но улыбка вышла кривой. Сыр нагревался, его свет становился нестерпимым, и я знал: времени мало. Кристалл в Башне был ключом, но не тем, что открывает двери, — тем, что ломает всё, к чему прикасается. Нейрокор мечтал о боге, но породил машину, которая жрёт реальность, и теперь мы стояли в её пасти.

– ЛАКТА. ПРИШЕЛЬЦЫ. УНИЧТОЖИТЬ. – Голоса из теней слились в хор, и фигуры начали наступать. Они не шли, а текли, как ртуть, их руки из проводов тянулись к нам, а лица искажались, показывая обрывки старых воспоминаний Нейрокора: учёные в белых халатах, крики, горящие экраны, и что-то, похожее на человека, растворяющееся в синем свете. Я сжал сыр, и он ответил вспышкой, от которой тени отшатнулись, но ненадолго.

– Лёха, держи их! – крикнул я, бросаясь к Башне. Лёха взревел, как медведь, и махнул трубой, разбивая одну из фигур в сноп искр. Провод-руки хлестнули по нему, но он только рычал громче, отмахиваясь, как от мух. Машка рванула следом, её нож мелькал, отсекая щупальца, что лезли из стен. Я добрался до подножия Башни, где провода сплетались в узлы, пульсирующие, как вены. Сыр в моих лапах теперь пылал, и я чувствовал, как он говорит со мной — не словами, а импульсами, что били прямо в мозг: «Вставь меня. Стань мной. Разрушь всё».

– Аю, не дури! – Машка поймала мой взгляд, уворачиваясь от щупальца, что чуть не схватило её за горло. – Если ты сунешь этот сыр в Башню, мы все сгорим!

– А если не суну, Грязнуля сожрёт нас живьём! – я прыгнул на выступ Башни, карабкаясь вверх по её скользкой поверхности. Провод подо мной дёрнулся, как живой, и я чуть не сорвался. Тени внизу сомкнулись, их голоса слились в рёв: «ЛАКТА. КЛЮЧ. ЗАВЕРШИТЬ.» Кристалл наверху сиял всё ярче, и я знал — он зовёт меня, как маяк, но не к спасению, а к пропасти.

Лёха заорал где-то внизу — его труба врезалась в очередную фигуру, но их становилось больше, они лезли из стен, как тараканы. Машка дралась, как дьявол, но даже её нож не мог остановить поток. Я добрался до вершины, где кристалл висел, паря в воздухе, окружённый вихрем синего света. Сыр в моих лапах теперь был как звезда, готовая взорваться. Я посмотрел вниз — Лёха и Машка держались из последних сил, окружённые тенями.

– Аю, делай уже что-нибудь! – Лёха хрипел, отбиваясь от щупалец, что тянули его к полу.

Я сжал сыр и вонзил его прямо в кристалл. Мир взорвался. Свет ударил по глазам, как молния, и пещера завизжала — не тени, не провода, а сама Грязнуля, будто её сердце разорвали. Кристалл треснул, из него хлынул чёрный дым, смешанный с синими искрами, и тени внизу начали растворяться, крича, как умирающие машины. Башня задрожала, провода на стенах рвались, как струны, и я почувствовал, как сыр в моих лапах рассыпается в пыль.

– Аю! – Машка кинулась ко мне, когда я рухнул с Башни, еле успев схватиться за выступ. Лёха подбежал, помогая ей вытащить меня. Пещера рушилась, куски металла и проводов падали сверху, а воздух наполнился запахом горелой проводки.

– Мы сделали это? – Лёха пыхтел, таща меня к выходу, пока Машка прикрывала нас, отмахиваясь ножом от последних теней.

– Не знаю, – я кашлял, чувствуя, как лёгкие жжёт от дыма. – Кристалл мёртв, но Грязнуля она всё ещё дышит.

Туннель впереди обвалился, но Шустрик вдруг выскочил из щели, его крысы визжали, показывая путь. Мы рванули за ним, пробираясь через завалы, пока пещера за нами не рухнула окончательно, похоронив Башню под тоннами металлолома. Когда мы выбрались на поверхность, Грязнуля молчала, но её синий свет всё ещё мерцал где-то вдалеке, будто напоминая: это не конец.

– Аю, – Машка ткнула меня ножом в бок, не сильно, но с намёком, – если ты ещё раз потащишь нас в такое, я тебя прикончу.

– Маш, ты повторяешься, – я ухмыльнулся, глядя на горизонт, где свалка всё ещё шевелилась, как живое существо. – Но знаешь, я думаю, она нас ещё позовёт.

И где-то в глубине Грязнули, под грудами ржавчины, что-то шевельнулось. Не тень, не провод, а что-то новое. И оно знало наши имена.