Нас с Лёвчиком за его дебош навсегда исключили из Люберецкого клуба ценителей высокого искусства. Я как бы ни при чем, это все мой друг, решивший кулаками доказать превосходство своих литературных предпочтений, но кто бы разбирался. Табу паровозом прицепили и мне! На фоне творческого голодания Лёвчик однажды выдал мне: «А поехали к Чехову на дачу!» А почему бы и нет? Там я никогда не был, да я, собственно, вообще нигде не был, кроме Тархан, куда меня занесло по довольно-таки странному стечению обстоятельств. Помнится, атмосфера сего места, пропитанная особой энергетикой, что не случайно, ведь частичка Лермонтова витает в воздухе. Пруды. Кирпичные дорожки. Роща. Старые дома. Сохранившийся его кабинет. Спальня. Когда-то здесь бегали маленькие ножки Мишки и хаживали отполированные сапоги Михаила Юрьевича.
После такого заряда я написал кое-что сильное. Меня даже в какой-то там список престижной премии взяли. Я особо туда не стремился, ибо отправил на шару. А что? А вдруг! И вуаля... оценили! Так что проникнуться духом Антона Павловича показалось мне вполне приемлемой авантюрой на фоне моего затянувшегося творческого кризиса из-за праздника души, вылившегося в продолжительный запой на фоне проигрышных результатов амурных войн. Женщины умели трясти мою душу так, что аж жить не хотелось. Если у брошенной дамы остались чувства, то она превратит в ад жизнь своего бывшего. Его ждут истерики, мольбы, угрозы расправы, снова мольбы, признания в любви, признания в ненависти. Люди истерят лишь для того, чтоб обратить на себя внимание. Театр одного актера будет работать до тех пор, пока зрители не догадаются, что хотел сказать автор пьесы. Можно было просто поговорить, но одни испытывают каскад проблемного эмоционала в издании звуков, другие — в приеме. Так и живем, смешивая спектакли. Театральный сезон закончился, а пустота в душе осталась, ее стоило чем-то заполнить.
Всего-то девяносто километров — и ты в Мелихово. Если, конечно, ты на машине. А один автомобиль и одни права в нашем тандеме были, правда, на двоих. Лёвка — вечный лишенец со старой вишневой «девяткой», а я пешеход, но с правами.
«Решено!» — как-то заорал я, ударив по столу так, что пустые стаканы попадали, а огуречный рассол бунтарски вырвался наружу, растекшись по старому лакированному столу, оставшемуся от бабки в наследство.
Лёвка вписал меня в страховку, я порулил по району, вспомнив, как это вообще — водить. Естественно, опозорился, заглохнув на перекрестке, за что был осужден порцией недовольных сигналов от стоящих сзади машин, но в итоге мышечная память освежилась. Руки с ногами вспомнили. В гаражах я прошел инструктаж от местных пьяных водил, а также был одарен антирадаром, регистратором и новомодным приложением, что голосом Василия Уткина вещало о направлении маршрута.
Ночью пред поездкой что-то плохо спал, потому с утра встал с таким ощущением, будто по мне танк проехал. А еще ж рулить по пробкам. Благо суббота и не все так плохо, как казалось бы на первый взгляд. Крепкий кофеек начал потихоньку разглаживать вмятины на моем невыспавшемся лице.
Несмотря на простои, Лёвкина «девятка» работала как часы.
— Ну что, в путь? — спросил у меня штурман.
— Так, прошу не командовать, тут я — капитан корабля.
— Ты летчик или моряк? Определись уже!
— Морская авиация! — заржал я и врубил первую передачу.
Мы потихонечку направились в гости к Антону Павловичу. На дачу. В Мелихово.
— А что ты ожидаешь увидеть, Виталь? Я в интернете посмотрел, там немного всего. Усадьба как усадьба. У нас под боком таких с десяток.
— Ты чего такое говоришь, Лёва? А как же дух Чехова?
— Еще как факт. Через полтора часа мы там все и посмотрим. Может, я что-то большее получу, чем просто экскурсию.
— Проникнусь и напишу «Вишневый сад».
— Дурак ты, Лёва! Свой! И лучше будет. Вот увидишь...
— Ты хоть одну пьесу писал когда-нибудь?
— Лёва, никогда не поздно что-то начать. У хороших идей нет границ. И вообще, это ты предложил поездочку! Так что не бухти мне тут!
— Все? Прошел творческий кризис?
— Кто есть писатель, что не пишет? Он как слепец, не знающий, куда идти. Руками на ощупь ищет выход, мечется. Утерянная мысль отголосками еще блуждает по разуму. Он пытается ухватиться за нее, броситься по следу, но увы, в этой погоне не всегда стоит ждать успеха. Но если в его глазах появляется свет, Лёва, да не просто свет, а пылающий огонь, что придает ему такого пару, закачаешься, ручку больше не остановить, пока она не поставит точку. Когда портал в поток открыт, жизнь приобретает иной вкус, даже брокколи начинают отдавать чем-то непостижимым... Но сколько искать нужную дверь? Одни ищут годами и не находят, другие скачут от двери к двери. Кто-то остается в коридоре навсегда. Во тьме! Так и не обретя огня. Последних жаль, ибо, познав магию однажды, лишиться ее — боль, что может убить. Сегодня я нашел свою дверь.
— Ну-ка дыхни! Я с тобой синим никуда не поеду.
— Атмосфера путешествия, Лёва! Атмосфера!
— Какая атмосфера? Мы с района даже не выехали еще!
— Люди не понимают того, что есть вещи, на которые стоит смотреть с разных сторон.
— Тормози, Сократ, вон палкой тебе машут!
— Давай уедем, типа не видели!
— Ага, а потом с мигалками будут догонять. Тормози! У нас все нормально.
«Девятка» со скрипом остановилась недалече от двух милицейских мотоциклеток.
Я полез за сумкой с документами на заднем сидении, в окно уже стучал чуткий дорожный шериф. Да-да! Права. СТС. Страховка. Знаю-знаю! Не молоти! Ищу я, ищу...
Окно открылось с жутким скрипом.
— Документы! — сунув свою физиономию в щель открытого окна, загорланил страж правопорядка. Нос его пытался уловить алкогольные ароматы, отчего тот активно сдувал и раздувал ноздри.
— Пили? — Он забрал документы.
— Пожалуйста! — Я представил свои уставшие глаза для обследования.
— Точно? Может все-таки пили? — Он разглядывал документы, затем меня, затем снова документы и уже готов был отпустить нас, как подрулил его коллега, явно чем-то недовольный, сие было написано у него на лице. Судя по соответствию возраста и капитанского звания, налицо самоубийство карьерных амбиций, что вылилось в негодование на весь белый свет.
— А чего в очках, когда солнца на улице нет?
— Так не запрещено ж! — Я сделал виновато-молящее лицо, но товарищ капитан принял мое непокаяние как личную обиду.
— Будете подымать сколько требуется! — рявкнул на меня дорожный служитель Фемиды.
— Не офтальмолог, говорю! — громче повторил я.
— Ну как я себе диагноз поставлю, если я — не врач.
Даже если ты выбился в люди и прокачал свой интеллект, тебе придется каждый раз спускаться до масс в своих выражениях. Бравируя умными словечками, ты скорее вызовешь смех либо подозрение в высокомерии, а такое пролетарии не любят, могут и по морде дать, по твоей зажравшейся морде, а со служителями правопорядка вообще шутки плохи, но меня уже было не остановить.
— Дерзить, значит, вздумали?
— Отню-ю-ю-юдь! — громче повторил я.
— Вы что тут, голос на меня повышать вздумали?
— Я думал, вы — глуховат! Извините!
— Ну я вам говорю, а вы мне «что» да «что». Думал, не слышите. Вот и говорю громче. Забота, так сказать, о ближнем своем.
— Хорошо ж, когда так! — Я сбавил громкость до нормальной.
— Запрещенное что-то везете?
У шерифа начал подергиваться глаз.
— Государством! — ответил он мне, явно сдерживаясь.
— За что? — полицейский явно нервничал.
— Так! Выйдите из машины. И вы! — капитан ткнул пальцем в Лёвчика.
— Виталя, давай уж завязывай. Мне-то это все за что?
— Зачем? — не унимался я.
— Осмотр на предмет запрещенных веществ, колюще-режущего и огнестрельного оружия.
«Начало-о-о-о-сь! — подумал я. — Виталя, вот кто тебя за язык тянул».
— Говорю, спасибо! — громче повторил я.
— Вытащите все из карманов, я сверху посмотрю.
— Это осмотр, а не досмотр! Ведется видеофиксация. — Он указал на камеру, висящую на брюхе.
— Будет вам акт, когда найду что-то запрещенное.
— Государством... вы мне тут ваньку не валяйте.
— А если не найдете? Компенсация будет за моральный вред?
— Меня всегда потряхивает, когда вожу беседы с вами...
— А чего ж потряхивает, коль ничего при вас нету? — Он внимательно посмотрел в мои глаза. — Или все же есть?
Со всей пролетарской ненавистью осмотрщик похлопал по моим карманам и даже наклонился к носкам. Мне стало почему-то весело. Я улыбался во все щеки. Товарища капитана злило сие еще больше. Второй страж дорог лениво досмотрел Лёвчика, они закурили, молча наблюдая за процессом...
Согласен, что паренек в спортивном костюме, едущий на старой «девятке», да еще и с невыспавшимися глазами, может быть наркоманом, но увы и ах, монсеньор, Штольман — идейный алкоголик, уж извините, не по адресу... Открыл двери. Открыл бардачок. Закрыл бардачок. Закрыл двери. Открыл багажник. Закрыл багажник. Дело дошло до барсетки. Я вытаскивал из каждого ее отсека содержимое, а там всякого хлама навалом, как у порядочной барышни в ридикюле. «А это что? А это?» — прощупывая каждый миллиметр, спрашивал меня бордовый капитан. Я отвечал весело, но спокойно. В одном из карманов таился с десяток презервативов россыпью и пропуск на работу, очень, кстати, символично.
— Это что? — страж правопорядка стал прощупывать один из продуктов компании Durex.
— Это презерватив, товарищ капитан, новый, запакованный!
Рука была убрана с такой скоростью, будто ее током прошибло. Знаете, какой самый насыщенный оттенок у красного? Киноварь. Его добывают из сульфида ртути. Такого вот цвета было лицо шерифа.
— Езжайте! — Он отдал мне документы.
— Да! — уходя, сказал мне он.
— Точно! — заорал капитан.
— Спасибо! — крикнул я уже ему вслед.
— Ну ты, брат, даешь! — захохотал Лёвчик.
— Комплексующие люди всеми правдами и неправдами пытаются выбиться к любой форме власти, чтобы показать этому миру, как он заблуждался на их счет. На практике выходит лишь изощренная форма синдрома калитки, через которую они никого не пустят, не напомнив о том, что являются хранителями ключей, а значит, и могуществом над ситуацией. Ко всеобщему несчастью, таковых хватает во всех сферах жизни человечества. И это говорит о том, что оно обречено. Людей, что кричат о своем гордом величии, основанном ни на чем, хочется искренне пожалеть. Глупость сделала их такими. Им с этим жить и дальше, так и не познав того, что смех вокруг — над ними.
— Что-то я не заметил, как ты над ними ржал...
— Рули давай, философ, пока нас не загребли еще за что-нибудь!
— Так я не понял, Лёва, а чего тебя так мало шмонали?
— Да потому что я на алкоголика похож, а это не запрещено законом.
— Все дело в лице! — Он указал на свою пропитую рожу. — Видал? А у тебя еще ничего...
— Не похож я на наркомана.
— Это не я сказал, а капитан.
— Ты синяки свои под глазами видел?
— А интересно, как они меня на своих мотоциклетках на освидетельствование повезли бы? Насколько я понимаю, если ты вызываешь подозрения, то на своей машине туда ехать нельзя.
— Ага, и шлемофон бы дали, и с ветерком бы довезли! — заржал Лёвчик.
— А обратно в таких случаях довозят, не знаешь?
— Конечно, такси бизнес-класса вызывают и публично извиняются. Сам начальник ГАИ выйдет, пожмет тебе руку и пожелает хорошего дня.
— Что-то мне кажется, сударь, вы привираете.
— Вам не кажется! Ты своими вопросами самого живого в могилу сведешь! — Лёвчик рассмеялся пуще прежнего.
— Вопросы могут ранить сильнее оружия.
— Доиграешься ты, Виталя, со своим оружием. Попадешь не на того, и все — пиши пропало. Подкинут чего. Не отвертишься. А мне потом тебе сухари таскать, да? Потрясающе ты придумал.
— Цивилизация двигается вперед сумасшедшими бунтарями, готовыми выйти за рамки дозволенного обществом. Так познается совершенное мастерство. Их финалом становится историческое признание либо психиатрическая клиника. Мыслительный процесс утомляет, особенно когда ты мечешься из стороны в сторону в поиске гениальных идей. В общем, кому как повезет.
— У Чехова есть «Палата № 6», и у меня будет.
— Будет-будет, поехали уже, Склифосовский.
Спустя два часа дорожных мытарств по подмосковным пробкам мы очутились у забора усадьбы Чехова в Мелихово. Внимание Лёвчика привлекли два толстых гуся, что мирно щипали травку у небольшой речушки рядом.
— Виталя, это знаменитые Мелиховские гуси. Я пойду их сфотографирую. Для истории.
— Смотри, какие они жирные. Ты ел когда-нибудь гуся?
— Интересно, какие они на вкус? Как курица, наверно...
— Ты их фоткать собрался или жрать?
— Т-с-с-с! — он приложил палец к губам и на цыпочках начал красться в сторону речки. Выглядело сие максимально комично, ибо Лёвчик по комплекции своей был похож на типичного вышибалу из клуба, — Сейчас такой кадр будет, хоть в National Geographic отправляй.
Люберецкий фото-ниндзя был с легкостью обнаружен Мелиховскими гусями, которые ревностно кинулись защищать свое личное пространство. Видели бы вы, как Лёвчик молниеносно передвигался в сторону машины. Я уже сидел внутри и закатывался над ним.
— Это тебе кармическая месть!
В забеге все же победил мой друг, а гуси еще минут двадцать наворачивали круги вокруг машины.
— Лёва! Мы пойдем к Чехову или тут целый день просидим?
— Ага, ну конечно, ты их взбаламутил, вот и выходи!
Видимо, хозяевам речного побережья охота на Лёвчика наскучила, и они удалились восвояси.
— Раз, два, три! Побежали!
Два бегущих из машины в административное здание взрослых мужика знатно повеселили школоту из подъехавшего автобуса, а гуси даже не посмотрели в нашу сторону.
Я зашел в здание и направился к кассе. Из какого-то помещения мне навстречу сначала вылетела ворона, а за ней — тетка с веником. Лёва шарахнулся к стене.
— А ну кыш-кыш отсюда! — вопила она.
— Как-то это по-гоголевски! — заржал я.
— Не умничай тут! — ревностно заревела тетка.
— По-чеховски так по-чеховски!
Ворона билась об окно, пока не нашла открытую форточку.
— Разлетались тут! — воронья гончая резко остыла. — Ну бывает! — И заняла свое законное место в кассе.
— Два взрослых! — едва сдерживая смех, выдавил я из себя.
— Пожалуйста! — как ни в чем не бывало выдала кассирша, а затем наградила меня картой усадьбы, чтоб путники не заплутали.
— Лёва, пойдем просвещаться!
— Тут у птиц бешенство какое-то! Ты тоже заметил?
— Я вам сейчас устрою бешенство! — тетка из кассы демонстративно обозначила намерение снова взяться за свое оружие. Мы ретировались.
К великому сожалению, в Мелихово Чеховского духа я не ощутил, как бы ни старался его найти в доме, кухне, еще не расцветшем вишневом саду и в других зданиях и помещениях, где когда-то бывал великий русский драматург.
— Лёва, я ничего не чувствую!
— А ты хотел, чтобы привидение Антон Палыча к тебе явилось и нашептало пьесу?
— Чтобы создать что-то великое, надо разрушить не менее монументальное. Высвобожденный поток энергетики обречен на достойный результат. Боль рождает гениальные вещи, Лёва, сечешь?
— Да ничего, так, к слову пришлось, в Тарханах по-другому все было, там воздух как будто заряжен творчеством, а тут нет.
— Сдались они вот тебе все? Будь тем, кем хочешь казаться, не пасуй перед жизнью.
— Plaudite, acta est fabula.
— Слышь, Цезарь, давай по-русски...
— Рукоплещите, комедия окончена.
— А-а-а-а! Может, по пивку?
— Лёва, мы же приличные люди! И я за рулем!
— Смотри! — Лёва указал на проходившую мимо толпу школоты с экскурсоводом: как бы та ни распиналась пред отроками, из мобил они не вылезали, — Вот на кой их сюда привезли? Им же плевать!
— Во-во, а еще нас поколением пепси называли. Слепая игра сперматозоидов и яйцеклетки породила непутевых. Пропащие совсем...
— Поехали уже, Виталь! Трубы горят!
— Вообще-то я просвещаюсь, и это ты больше всех орал: «Поехали к Чехову на дачу! Поехали к Чехову на дачу!»
— Ну съездили, отметились! Все! До скорых встреч, Антон Палыч.
— Нет в тебе ничего глубокого, Лёва!
— Денег тогда в долг больше не проси.
— Да ладно-ладно, чего началось-то? Поехали.
Мечты моего товарища сбылись в продуктовом магазине соседней деревни, где он затарился несколькими полторашками Лакинского нефильтрованного. В любом человеке есть нечто, за что он готов умереть, помпезно и под истории. Для Лёвчика сиим стало пиво. Любовь и пенное. Любовь к пенному. Пенно о любви. Эта любовь была настолько крепка, что не было в мире той силы, способной разрушить ее.
— Лёва, на МКАДе нельзя останавливаться.
В своих суждениях о стойкости организма мой друг, конечно, преувеличивал, потому уже через час завязывал в узел свой готовый взорваться кран, а останавливаться было нельзя.
— Виталя, тормози, я больше не могу!
— Да тут осталось до дома три поворота, терпи!
— О, смотри, наш друг на мотоциклетке снова машет палкой.
Я открываю со скрипом окно, а Лёвчик пулей летит в редколесье. Страж правопорядка, забыв обо мне, помчал за преступником. Теперь он — эвентуальный наркоман. Я хохотал так, что не мог остановиться. Штраф мы все же получили, правда, за мелкое хулиганство в размере пятисот рублей, ибо мой друг не прекращал опустошать баки даже тогда, когда шериф дорог настиг его и начал читать морали о чести, достоинстве и приличии гражданского общества.
— Ну что, Лаки Лучано, поехали?
— Да я чуть не лопнул! — пробасил явно облегченным голосом Лёвчик.
— Куда в следующий раз поедем?
— Да! Только пива побольше надо взять.
— А почему бы и нет? Просвещаться так просвещаться...
