Из чего его делали неясно до сих пор. Кто-то говорит, что это была гремучая смесь из нефти, серы, селитры и какого-то масла. Другие с умным видом доказывают, что там присутствовали битум, сера, зола, горная соль и даже пирит.
Но одно известно точно — это было жуткое, дьявольское оружие. Особенно для тех "славных" времен, когда было принято махать мечом и метать копье. А тут, на тебе, технологическое превосходство в самой подлой его форме...
По легенде, адскую смесь изобрел в VII веке некий сириец по имени Калинник. Был он, якобы, архитектор и химик. Сейчас уже не понять, каков он был архитектор. Однако химик из него вышел для своего времени отменный. Прямо-таки "Доктор Зло" раннего Средневековья. Этот Калинник не только придумал состав, который горел даже на воде, но и сконструировал для него специальный сифон — медный ствол на носу корабля, извергающий поток жидкого пламени.
История гласит, что изобретатель сбежал от арабов в Константинополь. Там он и предложил свою "горячую" идею императору Византии. Тот, будучи не дурак, быстро оценил потенциал. Особенно после морской битвы при Кизике в 673 году. Когда от первых же залпов арабский флот вспыхнул, как бумажный, и пошел ко дну.
"На судах с греками сам Шайтан!", — наверное, думали тогда в ужасе уцелевшие арабы, отплывая прочь на обломках.
Греческий огонь стал главным козырем Византии на море на протяжении семи веков. Его состав хранили в тайне, как величайшее государственное сокровище. Разглашение рецепта каралось смертью. Сифоны устанавливали на специальные суда — дромоны, превращая их в плавучие огнеметы.
Против этого оружия не было спасения. Вода только разбрызгивала огонь и усиливала горение. Песок и уксус помогали слабо. Единственной тактикой против было держаться на максимальной дистанции и молиться, чтобы ветер не переменился. Это была абсолютная форма морского террора.
Греческий огонь отметился не только в битвах с арабами. Его испепеляющую мощь на себе испытали и воины древней Руси. И случилось это во время походов князя Игоря на Царьград.
941 год. Киевский князь Игорь Рюрикович, воодушевленный успехами предшественников, собрал внушительную флотилию. По разным данным, это было от нескольких сотен до тысячи ладей. Это внушительная сила для того времени. Цель была такова: надавить на Византию, возобновить или расширить выгодные торговые договоры... А заодно, по тогдашней традиции, "погулять" по богатым прибрежным землям.
Византийцы, узнав о приближении русского флота, не стали паниковать. У них был свой "козырь" в медных сифонах на бортах. Когда ладьи Игоря вошли в узкий пролив Босфор, их уже ждали.
Быстрые и легкие русские ладьи пошли на сближение для абордажа. А византийцы, сохраняя дистанцию, привели в действие свои трубы. Из медных горловин вырвались струи жидкого пламени...
Эффект был сокрушительным и психологически ужасающим. Горящая смесь, которую нельзя было потушить водой, облепляла борта, паруса и самих воинов. Деревянные ладьи вспыхивали, как факелы. На воде разливалось огненное море. Паника была абсолютной. Сражение превратилось в избиение.
Князю Игорю с остатками флота чудом удалось вырваться, но поход был позорно провален. Это было поражение и шок. Столкнулись две эпохи: традиционная доблесть в ближнем бою и безжалостная "огневая мощь" нового поколения.
Игорю еще повезло. Князь уцелел и сделал правильные выводы. Уже в 944 году он предпочел заключить с Византией договор, но уже с дипломатической миссией, а не с огнем и мечом.
А греческий огонь еще долго был в ходу. Его позднее испытали на себе норманны, крестоносцы и в 1453 году турки – при осаде Константинополя. Но греков уже это не спасло. Константинополь пал, а Византии пришел конец.
На заре технологий замаячил порох, и о греческом огне забыли. Так и канул в Лету рецепт этого дьявольского состава, оставив в истории лишь воспоминания былого ужаса и легенды о "непобедимом" пламене, побежденном лишь временем.
Если вам удобно читать тоже самое (и даже больше!) в Телеграм, то приглашаю по ссылке на канала "ТехноДрама"
Римские и позже византийские(ромейские) военные трактаты являются невероятным кладезем информации для всех ученых и любителей, интересующихся средневековыми боевыми действиями. Большинство сведений которые мы имеем об устройстве войска этого времени мы подчеркиваем из данных трактатов. В этой статье мы рассмотрим крайне любопытный вопрос - как и чему следует упражнять войска, следуя римскому трактату 6 века "Стратегикон".
Римская армия данного времени представляла из себя очень сложный механизм опирающийся, в первую очередь на кавалерию, которая давала столь необходимый для защиты границ от быстрых нападений - маневр(более подробно можете узнать об этом теме из моих предыдущих статей).
Само войско было поделено на множество подразделений в основе которых лежали тагмы - численность подр. от 200 до 400 человек, они в свою очередь входили в миры - от 2000 до 3000 человек, и меры - одна-несколько мир. Численность не была одинаковой специально для того чтобы противник не мог посчитать количество войск по количеству знамен.
Теперь имея минимальное понимание вопроса обратимся к источнику -
Следует упражнять подразделения в маневрах, перестроениях, преследовании противника, отступлении и многим другим действиям необходимым на поле боя.
Кроме того, необходимо также приучать тагмы к взаимному согласованию их расположений в едином боевом строю, но так, чтобы весь этот строй не стал заранее известен неприятелям. Поэтому только ради тренировки никогда не следует до сражения выстраивать весь боевой строй, то есть определять и первую, и вторую линию, и плагиофилаков, и гиперкерастов, и тех, которые скрываются в клубках и в засадах позади них. Общие диспозиции являются скорее областью стратегии, чем тактики, и в процессе тренировок они не должны стать известными раньше времени, но должны решаться по мере возникновения необходимости. (Маврикий "Стратегикон" 6 век Книга 3 "о построениях тагмы" В.В. Кучма)
Фактические в этом фрагменте говорится что не следует выстраивать все войско для тренировки, поскольку противник может узнать заранее боевой порядок ромеев, а необходимо обучать каждую тагма по отдельности в зависимости от задач, как пример в другом месте трактата указывается что одно подразделение упражняется в преследовании противника - выстроив две тагмы, одна из которых отступает, другая как раз их преследует; иные тренируются в охвате строя противника, в его обходе и тд.
Завершив обучение каждой тагмы в отдельности по изложенному методу, следует собрать все войско вместе и выстроить как бы для генерального сражения весь боевой строй — скутатов, псилов, кавалеристов, повозки и остальной обоз — и противопоставить ему как пехотинцев, выстроенных в одиночную линию, так и кавалеристов, применяющих оружие без наконечников. И пусть они нападают на боевой строй то упорядочение, то в клубах пыли, с криками и в беспорядке, иногда с фронта, иногда с флангов и с тыла, чтобы пехотинцы и кавалеристы, приученные ко всему, не приходили в замешательство, а мерархи приспособлялись к таким нападениям. Подобным же образом следует обучать и кавалеристов, которые иногда должны оставаться на флангах, а иногда отходить в тыл пехотинцам и разворачиваться в тылу.
(Маврикий "Стратегикон" 6 век В.В. Кучма)
Войско должно было проходить учения максимально приближенные к реальному бою, с тем исключением что оружие было не заточенным.
Стоит отметить что часто для упражнения стратиотов также использовалась и охота(об этом в будущих статьях).
Такое построение военной подготовки показывает, что армия VI века не была стихийным сборищем ополченцев, а представляла собой сложный и высокоорганизованный инструмент. «Стратегикон» ясно демонстрирует стремление ромейских полководцев не просто обучать солдат отдельным навыкам, но формировать у войска способность действовать согласованно, быстро перестраиваться и не терять порядка даже в условиях хаоса.
Именно это — системная подготовка, моделирование реальных боевых ситуаций, сочетание индивидуальных и коллективных упражнений — обеспечивало армии империи то качество, которое позволило ей удерживать границы на протяжении веков. На фоне соседних племенных обществ ромейское войско выглядело как профессиональная сила, стоящая на более высокой ступени военного развития.
Таким образом, анализ «Стратегикона» показывает, что успех Византийской империи был не случайностью, а результатом долгой и продуманной военной традиции, где обучение считалось не менее важным, чем само сражение.
Вот и разобрались в прошлый раз, как там дела обстояли у германцев и кельтов в их королевствах на рубеже VI-VII веков, теперь вернемся к Византии. Там после смерти Юстиниана I тоже такие дела творились – закачаешься. И вот, прежде чем расскажу о сегодняшнем произведении, к нему надо аккуратно подвести, что я сейчас и сделаю. Читать эту часть не обязательно, но прочтение может очень многое расставить на свои места.
После смерти бездетного Юстиниана власть над империей досталась его племяннику, сыну его сестры Вигилантии и некого Дульциссимуса (или Дульцидио, точное имя, похоже, неизвестно), Юстину II (565-578). И, честно говоря, кандидатура так себе: этот любимчик своего знаменитого дяди оказался тем ещё «кабачком с гнильцой» – начал своё правление тем, что, судя по всему, избавился от своего родича (тоже Юстина), сына Германа от первого брака (того самого кузена Юстиниана), чтобы тот не оспорил его власть, а закончил – тем, что поехал кукухой и по настоянию своей жены, Элии Софии (кстати, племянницы Феодоры), сделал наследником и соправителем Тиберия II (578-582), усыновив его как в старые добрые римские времена его тёзки. Потому что единственный сын императорской четы, Юст, родителей не пережил. Ещё у них была дочь, Аравия, выданная замуж за экзарха Равенны Бадуария, но времена, когда византийские владыки передавали трон зятьям, похоже, миновали. По крайней мере, до конца правления самого Тиберия.
(Ненавязчиво добавляю семейное древо, чтобы можно было разобраться со всеми этими людьми с одинаковыми именами)
Надо сказать, что из-за такого вот злодейства в самом начале правления Юстин очень старался понравиться своим подданным – массово простил долги и принудил сделать то же ростовщиков, устроил широкомасштабное строительство в Константинополе (построил бани и восстановил акведук Валента), расширил полномочия провинциальных управителей, пытался прекратить религиозные разногласия, вернул право на развод по обоюдному согласию супругов, но на этом всё. Более того, во внешней политике он, по сути, пустил по одному месту все достижения своего великого дяди – именно при нём лангобарды вторглись в Италию и потеряна была Дара (Дарас), а Нарсес, как назло, умер и больше уже ничем византийским императорам помочь не мог.
Есть мнение, кстати, что именно захват персами Дары спровоцировал манифестацию психического расстройства у Юстина. Судя по тому, кстати, что он выделывал (например, выбрасывал что под руку подвернется во время своих приступов, особенно на фоне гнева, кусал людей, требовал, чтобы днём и ночью играли на органе, наворачивал круги вокруг дворца и подражал животным), это могла быть шизофрения, причем гебефреническая. Видела версию про биполярку, но, как по мне, на неё не похоже. На шизофрению намекает и то, как быстро болезнь прогрессировала, но точный диагноз, понятное дело, уже не установить. Как бы то ни было, неизвестно точно, что стало причиной, но в 578-м Юстин умер.
(Вот такой вот портретик императора-психа из кодекса XV века Codex Mutinensis graecus 122)
Тиберий вообще ни в каком родстве, кроме юридического, со своим предшественником не состоял. Он был при нём комитом экскувитов и пытался решить проблему аварского вторжения, сначала переговорами, потом военными действиями, причем не очень-то удачно. Неизвестно, почему на роль нового императора выбрали именно его, но он тоже очень стремился понравиться подданным, видимо, ощущая непрочность своего положения: всячески проявлял щедрость, сокращая налоги и раздавая деньги (которых, правда, в казне было не густо), снял некоторые торговые пошлины, старался придерживаться мягкой религиозной политики или не лез в неё вовсе (например, если дело касалось иудеев и еретиков).
Но в целом дела всё равно шли не очень, особенно на поле внешней политики – лангобарды продолжали прихапывать земли в Италии и после заключения мира с ними в 579-м они нахапанное оставили себе, продолжали свои разорительные набеги авары и славяне (которые стали именно тогда селиться на Балканах), и не помогла даже попытка стравить их меж собой, усиливались франки (и даже поддержка Гундовальда, непризнанного сына Хлотаря I, о котором я упоминала уже тут – История нашего мира в художественной литературе 2. Часть 13. «Вуали Фредегонды» и «Слёзы Брунгильды», при его попытке захвата власти не принесла особой пользы, франкские короли только разозлились), а на востоке пришедший на смену старику Хосрову I Ормизд IV прекратил мирные переговоры и продолжил войну. И хз, что бы делал Тиберий, если бы не новый талантливый полководец – Маврикий, который всю эту байду с персами и разрулил. Император так был восхищен его победой в битве при Константине, что выдал за него одну из двух своих дочерей…тоже Константину) Наверное, ему виделся в этом некий символизм)
А так как сыновей не получилось и у этого византийского правителя, то, когда в следующем, 582-м году, Тиберий будто бы чем-то отравился и умер, новым императором стал именно его зять Маврикий (582-602), обойдя в этом другого его зятя, мужа ещё одной его дочери Харито – Германа, сына того самого Германа и Матасунты, и брата убитого по приказу Юстина другого Юстина. Сложно сказать, почему так. Но есть один намекающий факт – ещё один брат Германа и Юстина, Юстиниан был участником заговора, организованного Элией Софией, против Тиберия II. Они тогда легко отделались, но я бы родичу таких товарищей бы тоже не доверяла. Так, на всякий случай. Хотя у Германа так-то прав на трон было куда больше. Но всё вышло так, как вышло, и вышло плохо. Особенно для Маврикия и его семьи.
Несомненно, Маврикий был выдающимся полководцем (он, кстати, написал военный трактат «Стратегикон») и в целом умелым правителем. Это тот случай, когда стране случайно очень повезло. Он довёл войну с персами до победного конца и принудил персов в 591-м к миру (и, кстати, усыновил будущего шахиншаха Хосрова II, о котором я ещё скажу – поступок, на который когда-то не решился Юстин I, только с Хосровом I). А ещё отбросил аваров за Дунай и остановил на время продвижение лангобардов в Италии. Сделано это было благодаря созданию экзархатов – Итальянского и Африканского.
(Карта Африканского экзархата. Итальянский - соответственно на территориях Италии, не занятых лангобардами)
Но, несмотря на все свои успехи, Маврикий сделал много такого, что создало ему сильных и влиятельных врагов. Он конфликтовал с папой Григорием I из-за лангобардов, и имел неосторожность из-за нехватки денег в казне не только повысить налоги, но и уменьшить жалование своим же военнослужащим, а потом отказался заплатить выкуп за плененных аварами воинов, и те были убиты, а потом ещё велел остальным боровшимся с аварами провести зиму за Дунаем. В итоге это закономерно вылилось в восстание.
Когда стало понятно, что наступила полная жопа, император вместе с семьёй попытался бежать, но был схвачен и там же в гавани сначала стал свидетелем расправы над своими сыновьями, а потом убит сам. Погибли тогда также его брат и многие другие военачальники. Его жену и дочерей предводитель восставших по имени Фока (602-610), ставший новым императором, поначалу пощадил и отправил в монастырь. Но потом, в 605-м, они также были казнены из-за обвинения в заговоре против Фоки. Вероятно, тогда же узурпатор устроил массовые чистки, и под раздачу попали также и Герман Младший с семьей, и много кто ещё, и на этом всё не закончилось. Ситуация внутри страны расшаталась конкретно. Вишенкой на торте стало то, что под предлогом мести за приёмного отца Хосров II объявил Византии войну. И это всего через 11 лет после того, как Маврикий ценой таких усилий добился мира!
Надо ли говорить, что очень скоро всё то, что построил на международной арене для Византии Маврикий, рассыпалось как карточный домик, а Фока был вынужден, знатно проредив ряды командиров, вести войны на нескольких фронтах? А ещё его воцарению радовалось разгулявшееся духовенство, но очень скоро перестали радоваться все остальные. Закончилось всё тем, что сначала возмутился Ираклий Старший, а потом, в 610-м, уже его сын, тоже Ираклий, поднял открыто восстание, к которому присоединился даже зять Фоки Приск, муж его единородной дочери Доменции, рожденной от императрицы Леонтии. Вскоре Ираклий достиг Константинополя и без особых усилий захватил власть, а Фока вместе с приближенными удостоились той же участи, что и Маврикий с теми, кто был предан ему. А новым императором стал Ираклий I (610-641). Свой своеобразный взгляд на эту историю изложил в своей трагедии
Пьер Корнель (1606-1684) – не просто французский поэт и драматург, но и член Французской академии и, можно сказать, отец французской трагедии, он был одним из тех, кто стоял у истоков драматургии такой, какой мы ныне её знаем, но при этом его имя едва ли встретишь хоть в каком-нибудь российском учебнике литературы. Впрочем, с ним и помимо этого жизнь несправедливо обошлась. А ведь начиналось всё у него не так уж плохо.
Родился он в Руане в семье чиновника, сам учился на юриста и впоследствии успел побыть и в роли адвоката, и в роли прокурора, и в ролях различных чиновников, но всё это, похоже, приносило ему мало радости. На досуге он развлекался написанием поэзии и драматургии и, похоже, в этом преуспел куда больше. Его первыми пьесами были «Алидор, или Безразличный» и «Мелита», и в собственных произведениях он отражал менявшиеся взгляды на власть, государство и людей. Похоже, его пьесы пользовались определенным успехом и при его жизни, он даже сумел перебраться в Париж, но это не спасло его от бедности и одиночества. Именно в Париже он и окончил свои дни при столь печальных обстоятельствах, и лишь после 1789-го года у французов вновь пробудился интерес к его творчеству.
Что касается трагедии «Ираклий» (фр. «Héraclius») то она была написана и впервые поставлена в 1647-м году, и её относят ко второму этапу в творчестве Корнеля (т.н. «второй манере»), когда он разочаровался в абсолютизме и обратился к теме правителей-тиранов.
В собственных комментариях к этой пьесе Корнель сам же отметил, что намеренно взял на себя смелость отойти от исторических фактов ради своего замысла, и добавил к этому довольно остроумно: «Трагедия моя представляет собой отважную попытку истолковать на свой лад историю, от которой в пьесе осталась лишь очередность императоров Тиберия, Маврикия, Фоки и Ираклия «…», но, по совести говоря, я никому не советую следовать моему примеру. Это весьма рискованно: в случае успеха подобную затею именуют смелой изобретательностью, в случае неудачи — смехотворной дерзостью». Плюсик ему за самоиронию)
Интересно тут то, что одна из главных героинь, Леонтина, носит имя, созвучное с именем реальной жены узурпатора Фоки, Леонтии, но при этом сама императрица в данном произведении никак не фигурирует.
Кроме того сюжет с подменой детей родился не на пустом месте: согласно одной легенде, записанной Феофаном Исповедником, Маврикию явился сам Христос и предложил одно из двух – долгое царствование или же скорую смерть, но с непременным посмертием в Раю, и император выбрал второе; другая же легенда повествует о том, что кормилица в самом деле пыталась подменить одного из сыновей Маврикия, чтобы спасти хоть его, но правитель помешал ей это сделать. Видимо, не хотел спасения своих детей такой ценой. Вообще в комментариях автора написано ещё очень много любопытного, но мне просто не хватит места, чтобы всё выложить. Так что тем, кто возьмётся читать, рекомендую прочитать и их.
О чём:
Благородного происхождения кормилица Леонтина оказалась весьма ушлой тёткой со своеобразными принципами и умеренной бытовой жестокостью. Преданность её императору Маврикию была столь велика, что она не только спасла его маленького сына, Ираклия, ценой жизни своего собственного сына, Леонтия, ухитрившись при этом Фоке выставить всё так, будто играет как раз за него, но и загодя приготовила спасенному ею мальчику путь к трону…подменив доверенного ей сына Фоки, Маркиана, Ираклием. И даже в какой-то момент рассказала царевичу, ху из ху, только они двое к началу этой истории и знали правду.
И им совсем не понравилось то, как решил узурпатор распорядиться жизнью, свободой и брачным статусом Пульхерии, дочери Маврикия, жизнь которой он пощадил с одной-единственной целью – выдать её замуж за сына и тем самым упрочить положение основанной им династии. Пульхерия прекрасно относилась к лже-Маркиану, но принципиально не хотела помогать его «отцу»-тирану. А вот у Ираклия была совсем другая причина противиться этому союзу. И, когда оттягивать по мнению Фоки больше было нельзя, произошёл разговор, который всё это хитросплетение привёл в движение.
(Императрица Леонтия, супруга Фоки, портрет XVI века)
Отрывки:
Чтобы придерживаться хронологии, процитирую кое-что из хроник о событиях, предшествовавших узурпации Фоки:
«…Затем в Константинополе правил Юстин Младший — муж более всего преданный жадности, притеснитель бедных, грабитель сенаторов. У него была такая тяга к добыче, что он приказал изготовить железные сундуки, в которые и складывал награбленные таланты. Утверждают также, что он впал в ересь пелагианцев. И вот, когда он, мучимый жаждой золота, отверг божественные заповеди, справедливый Божий суд отнял у него разум и превратил его в полоумного. Тогда он усыновил Тиберия, который управлял его дворцом или одной из провинций, — человека справедливого, деятельного, храброго, мудрого, щедрого на милостыню, беспристрастного в разрешении споров, славного своими победами и, что превосходило все остальное, праведного христианина.
Когда же множество сокровищ, которые накопил Юстин, он раздал бедным, Августа София принялась его частенько упрекать, что тем самым он обрекает государство на бедность, приговаривая: «То, что я скопила на протяжении многих лет, ты растратишь за короткое время». А он ей отвечал: «Уповаю на Господа в том, что не оскудеет наша казна, покуда бедняки получают милостыню или за пленных платится выкуп. Ибо это и есть великое сокровище, ведь сказано Господом: „Собирайте себе сокровища на небе, где ни ржа, ни моль не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут“» (Мф. 6, 20). Посему тем, что нам вменил Господь, мы соберем сокровища на небе, и Господь же удостоит нас награды на этом свете». И вот Юстин, после одиннадцати лет правления, расстался и со своим разумом, и с жизнью «…»
После смерти Юстина Тиберий Константин стал пятидесятым по счету императором римлян. Еще во времена императора Юстина, как мы уже упомянули, когда он был управителем дворца и раздавал обильную милостыню, Господь наделил его изобилием золота. Так, прогуливаясь по дворцу, он увидел в полу залы мраморную плиту с изображением Креста Господня и сказал: «Господним Крестом мы должны осенять наше лицо и грудь, а мы попираем его своими ногами!» И, произнеся эти слова, повелел поднять вышеупомянутую плиту, под нею обнаружили другую, с таким же знаком. Он приказал поднять и ее, а когда ее убрали, обнаружили и третью. Когда же по его приказу и она была убрана, обнаружили богатый клад ценою свыше ста тысяч золотых. Достав золото, он раздал его, по своему обычаю, бедным, которых тогда было еще много…«…»
Тиберий Константин на седьмом году правления, почувствовав приближение смерти, с согласия Августы Софии избрал императором Маврикия, по происхождению каппадокийца, мужа сильного, и, передав своей дочери царские регалии, отдал ему в жены со словами: «Так вместе с моей дочерью тебе достается моя власть. Пользуйся ею, счастливец, но всегда помни, что ты должен оставаться беспристрастным и справедливым». Сказав так, он расстался с этим миром и обрел вечный свет, а его смерть горько оплакивали в народе…»
(«Хроники длинноволосых королей», из «Истории лангобардов» Павла Дьякона».
Очень символичные рассказы, если учесть, из-за чего потом погиб Маврикий. Дальше уже цитата из «Ираклия» П. Корнеля:
«…ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же (Фока и Крисп) и Пульхерия.
Фока.
Оставь, Пульхерия, бунтарство.
Мы, медля с браком, вред наносим государству.
Давно необходим нам цезарь, и его,
Царевна, ты родишь от сына моего.
Не слишком у меня чрезмерные желанья,
Коль я тебя прошу за все благодеянья,
Которым с детских лет ты потеряла счет,
Лишь об одном — моих не отвергать щедрот.
Принять их от меня — честь, а не униженье.
Мой сын и мой венец достойны уваженья,
И счастлив я тебе их предложить опять,
А ты не помышляй мне снова отказать.
Я взять свое добром иль силой не премину.
Не чтишь во мне отца, так бойся властелина:
К повиновению он может привести
Тех, чью привязанность не в силах обрести.
Пульхерия.
Покуда выбирать давали мне спокойно,
Отстаивать себя старалась я пристойно
Из благодарности к тому, от чьих щедрот,
Как ты везде трубил, Пульхерия живет.
Но раз теперь себя ты выказал тираном,
С тобой начистоту поговорить пора нам,
Дабы усвоил ты, гонитель мой, что я —
Дочь императора, а не раба твоя.
Ты должен был себе поставить целью главной
Скрыть от меня, кто я и кто отец мой славный,
Коль впрямь меня мечтал настолько ослепить,
Чтоб захотелось мне твоей невесткой быть.
Подумай, чем прельстить меня ты хочешь ныне
И что мне за нужда в твоем венце и сыне,
Коль твой венец и так неоспоримо мой,
А сын — не пара мне, раз он рожден тобой?
Ты щедростью меня отнюдь не восхищаешь:
Ведь коль твой сын со мной разделит мой венец,
По праву им владеть ты сможешь наконец.
Сегодня ты для всех тиран и узурпатор,
А не потомственный, законный император,
Но веришь, что тебя признают таковым,
Коль я вступлю в закон с наследником твоим.
Ты, истребив мой дом, одной мне дал пощаду,
Но этим предо мной бахвалиться не надо:
Причиною того, что я досель цела,
Не милосердие — политика была.
Расчет — вот что тебя ко мне расположило:
Ты сохранил меня, чтоб я тебе служила,
И предлагаешь мне свой ненадежный трон,
Чтоб под тобою впредь не колебался он.
Узнай же, какова Пульхерия на деле,
И позабудь свои несбыточные цели.
Я помню, что престол, где ты воссел, тиран,
От крови моего отца еще багрян;
Поэтому владеть им не желаю вновь я,
Покуда кровь на нем твоей не смыта кровью,
Покуда на него по мертвому врагу,
Как по ступеньке, я подняться не могу.
В тебе ни чтить отца нет у меня причины,
Ни, уж тем более, бояться властелина:
Не вынудят меня страшиться иль любить
Злодея, что велел моих родных убить.
Фока.
Молчал я потому, что вызнать мне хотелось,
Чем объясняется твоя, царевна, смелость,
Но докажу теперь, тебя, как встарь, любя,
Что тешишь ты пустой надеждою себя.
Не мни, что на твоем наследственном престоле
Без помощи твоей не усидеть мне доле:
Я двадцать лет венец и без нее носил,
По праву выбора, что войском сделан был.
Трон — не имущество, что к детям переходит.
Лишь войско на него правителя возводит,
И в день, когда оно меняет выбор свой,
Прощается былой избранник с головой.
Маврикия, увы, постигла та же участь,
И я его казнил, от состраданья мучась,
Но зная, что нельзя на это не пойти,
Коль я хочу страну от новых смут спасти.
Однако, трон вернуть его семье мечтая,
В живых оставил дочь покойного тогда я,
А ныне от меня принять прошу ее
То, что он потерял и что давно — мое.
Пульхерия.
Как заявлять простой мисийский сотник смеет,
Что на престол права законные имеет
Он, на кого каприз толпы бунтовщиков
Случайно возложил венец моих отцов!
Как тот, кто к власти шел стезею преступленья,
Кто всех моих родных обрек на истребленье,
Оправдывать себя дерзает тем, что он
Страну от новых смут спасать был принужден!
Но тратишь ты слова передо мной впустую,
Что в свой черед тебе сейчас и докажу я.
Знай: в Византии власть, хоть ею и у нас
Случалось завладеть мятежнику подчас,
Наследственной всегда считалась в полной мере.
Маврикия, как тесть, поставил к ней Тиберий,
А так как через них моя семья ведет
От Феодосия и Константина род,
То опозорила б себя я безвозвратно…
Фока.
Ну что ж, коль власть — твоя, возьми ее обратно
И можешь говорить, мой щедрый дар кляня,
Что добрым сделало раскаянье меня,
Что холю я тебя и осыпаю лестью,
Чтоб тени жертв моих мне не грозили местью, —
Короче, можешь все, что хочешь, утверждать,
Чтоб ярости своей и скорби выход дать,
А я смирю себя и вытерплю в молчанье
Ту злобу, что в тебе селят воспоминанья.
Но сын мой здесь при чем? Как, будучи грудным,
Мог причинить он вред сородичам твоим?
И разве, доблестью столь щедро наделенный,
Не стоит он того, чтоб обладать короной?
В чем он моих надежд сполна не оправдал?
Кто благороднее царевича видал?
Не наделен ли он, как ты, душой такою…
Пульхерия.
Достоинства его — одно, твой грех — другое.
Их в нем достаточно, чтоб всех владык затмить,
И научилась я, твой враг, его ценить.
Да, восхищаюсь я все больше Маркианом,
Его отвагу чту, дивлюсь деяньям бранным
И лишь добра ему желаю оттого,
Что от меня твой сын не хочет ничего,
Что равнодушием ко мне он осуждает
Того, кто в брак вступить меня с ним принуждает,
И что печаль, его гнетущая сейчас,
Оправдывает мой решительный отказ.
Герой, хотя и сын преступника, к несчастью,
Он был бы мной любим, не будь рожден для власти:
Трон, на который он взойдет тебе вослед, —Вот то, из-за чего я отвечаю «нет».
Ужель ты думаешь, что вправду я забыла,
Чья длань кровавая мою семью сгубила,
И сыну твоему наследника рожу,
И этим палача у власти утвержу?
Нет, коль ты вправду мнишь, что отделить сумею
Я сына от отца, героя от злодея,
Власть отдели и сам от сына своего,
Мне предложив одно: ее или его.
Подумай… Если же для Фоки оскорбленье —
Узнать, что женщина взяла бразды правленья,
Есть человек, меня достойнее стократ:
Мой брат Ираклий жив, как всюду говорят,
И спор о власти он оружием уладит.
С престола прочь, тиран, — на нем монарх воссядет!
Фока.
Ужель, спесивица, в тебе так поднял дух
Неясный и ничем не подтвержденный слух
О неком призраке, восставшем из могилы?
На веру явный вздор принять ты поспешила,
Но...
Пульхерия.
Знаю, это ложь: чтоб завладеть венцом,
Ты истребил, злодей, весь наш злосчастный дом,
Но так желаю я тебе конца дурного,
Что самозванцу быть пособницей готова.
Коль он Маврикия зовет отцом своим,
То, без сомненья, схож хотя б немного с ним,
И больше прав дает на трон и на господство
В сравнении с тобой ему такое сходство.
Распущенный им слух поддержан будет мной.
Я клятвой подтвержу, что он мой брат родной,
И почести ему воздать как властелину
При взбунтовавшемся народе не премину.
А ты, коль у тебя случайно совесть есть,
От трона отрекись, как отреклась я днесь,
И должное себе воздай, не отлагая.
Фока.
Тебя казнив, воздам его себе сполна я.
Я добр, но ставлю долг превыше доброты.
Исчерпала до дна мое терпенье ты.
Побои заслужил трус, бить себя дающий.
Когда все сходит с рук, наглец смелеет пуще.
Кричи, грози, бесись, бахвалься что есть сил,
Верь слухам, кто бы их тайком ни распустил,
Тщись в мыслях на меня нагнать любые страхи,
Но завтра вступишь в брак иль встретишь смерть на плахе.
Пульхерия.
Я в выборе своем не затруднюсь никак:
Не смерть меня страшит, а ненавистный брак…»
(Пленение Фоки Ираклием)
Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:
Я уже давно говорю, что драматургические произведения, во всяком случае, XVI-XIX веков, явно недооценены, в том плане, что они хороши и для просто чтения, а не только в виде постановок. И «Ираклий» меня в этом лишний раз убедил. Не могу сказать, что мне прям всё понравилось в этом произведении, но в целом оно на меня произвело благоприятное впечатление.
В нём почти нет наигранного пафоса (разве что Пульхерия своими замашками бесстрашной стервы подбешивала слегонца, хотя определенной крутости после приведенного в отрывке диалога я за ней не могу не признать, это прям было мощно), очень интересные диалоги и в целом весьма симпатичные персонажи, особенно хитрая расчетливая интриганка Леонтина, которая там в одиночку такие дела воротила, хотя ей это грозило смертельной опасностью) Это, конечно, не первый и не единственный образ умной и деятельной женщины в литературе и драматургии, но я всё равно пришла в восторг. Вот так должен выглядеть сильный женский персонаж, а не как бабень, всем хамящая и бьющая морды.
Ещё из интересного – это нестандартная довольно-таки расстановка акцентов в любовном многоугольнике. Чаще можно встретить ситуации, когда герои не хотят вступать в брак меж собой, потому что у них там какие-то неприязненные отношения, но тут всё ровно наоборот – Ираклия (лже-Маркиана) и с Пульхерией связывают тёплые дружеские отношения (о которой он знал уже, что она его сестра, но она об их родстве не знала и искренне считала его сыном Фоки, что не мешало ей им восхищаться), и оба, каждый по-своему, любят реального Маркиана. Причем Ираклий и Маркиан близки настолько, что Ираклий, не колеблясь, идёт на крайние меры, чтобы спасти друга (причина такой самоотверженности дана в самом тексте, дело не только в дружбе как таковой), хотя это может погубить и его, и других, а Маркиан готов уступить другу любимую девушку, если сам не сможет на ней жениться. И всё это такое прям мимими, реально. Кстати, тема мести, и того, кому уместно мстить, а кому нет, кто за чьи грехи в ответе, а кто – нет, там тоже затронута.
Отдельный сильный и символический штрих здесь – это то, как в ситуации неопределенности тянулся к Ираклию Фока. Пожалуй, это был один из самых сильных моментов во всей пьесе, из-за которого тема отцеубийства и отношений между отцом и сыном (кем бы он ни был) играет особыми красками. Потому что в какой-то момент Фока просто сделал выбор по сердцу, а не по логике, в принципе отказываясь искать правду. И это, с одной стороны, как бы подчеркивало каким крутым монархом был Маврикий, а с другой – вскрывало одну из сложнейших проблем детско-родительских отношений, актуальную даже в наше время: не выбирают не только родителей, но и детей. Во всех смыслах этого слова. Как писала я в одном своем давнем стихотворении:
«…Далеко упало яблочко от яблоньки
И покатилось шаром по миру...».
В общем, на мой взгляд, автору удалось и любопытные идеи заложить, и атмосферу напряжения поддерживать, и интригу порой тоже создавать. Я получила удовольствие, читая это произведение, хотя найти мне его удалось только в каком-то сборнике пьес Корнеля, и там так себе был текст оформлен. Короче, у кого нет жанровых предубеждений, прочитать рекомендую.
Если пост понравился, обязательно ставьте лайк, жмите на "жду новый пост", подписывайтесь, если ещё не подписались, а если подписались, то обязательно нажмите на колокольчик на моей странице (иначе алгоритмы могут не показать вам мои новые посты), и при желании пишите комментарии. Или можно подкинуть денежку. На одну книгу уже собрала, на вторую - нет.
Мир середины VII века - время тектонических сдвигов, когда привычная карта цивилизаций перекраивалась с пугающей скоростью. Всего за несколько десятилетий из раскаленных песков Аравийского полуострова поднялась сила, которая, казалось, не знала поражений. Армии Халифата, движимые новой, пламенной верой и невероятной пассионарностью, сметали всё на своем пути подобно песчаной буре. Великая Персидская империя Сасанидов — вечный соперник Рима, существовавший более четырех столетий — рухнула и исчезла в небытие, как мираж, оставив историкам лишь руины дворцов.
Византийские провинции, казавшиеся незыблемыми оплотами христианского мира — богатейшая Сирия, священная Палестина и житница империи Египет — пали одна за другой, словно костяшки домино. Города, которые процветали тысячу лет, сдавались за считанные недели.
Казалось, дни Восточной Римской империи (которую мы называем Византией) сочтены. Мусульманские полководцы смотрели на Константинополь не просто как на стратегическую цель, а как на главный приз, обещанный им священными пророчествами. Логика истории неумолимо подсказывала: дряхлый организм империи, истощенный вековыми войнами и внутренними распрями, должен умереть, уступив место молодой и агрессивной цивилизации. Но произошло невероятное. Арабское цунами, поглотившее половину известного мира от Инда до Атлантики, разбилось о стены города на Босфоре.
Почему Константинополь выстоял, когда пали Ктесифон, Иерусалим, Дамаск и Александрия? Было ли это просто удачей, счастливым стечением обстоятельств, или за этим стояла глубоко эшелонированная система, которую история часто недооценивает? В этой статье мы разберем анатомию византийского чуда — уникальное сочетание выгодной географии, гениальной античной инженерии, смертоносных военных технологий и несгибаемой воли, которое изменило ход мировой истории.
Геополитическое землетрясение. Мир накануне бури
Чтобы понять истинный масштаб византийского подвига, нужно взглянуть на контекст той эпохи. К 630-м годам Византия напоминала боксера-тяжеловеса, который только что выиграл титульный бой, но едва стоит на ногах, шатаясь от усталости и ран. Император Ираклий I совершил невозможное: он разгромил персов в изнурительной, тотальной войне, длившейся 26 лет, и вернул Животворящий Крест в Иерусалим.
Солид императора Ираклия I (610—641)
Но эта победа оказалась пирровой. Казна была пуста, армия обескровлена, а ветераны, способные держать строй, погибли на полях сражений. Более того, население восточных провинций (Сирии и Египта), измученное непосильными налогами для финансирования войны и глубокими религиозными спорами с центральной властью (монофизитство), не испытывало лояльности к Константинополю. Многие местные жители встречали арабов не как завоевателей, а как освободителей, обещавших снижение налогов и религиозную терпимость.
Именно в этот момент максимальной уязвимости ударили арабы.
Блицкриг пустыни
Тактика арабов была безупречна и революционна для того времени. Легкая кавалерия, невероятная мобильность и отсутствие привязки к тяжелым обозам позволяли им наносить молниеносные удары там, где их не ждали, и растворяться в пустыне до прибытия основных сил врага. Византийская армия, тяжеловесная машина, привыкшая к позиционным войнам, правильным осадам и сложной логистике, просто не успевала реагировать на эти уколы.
Решающая битва при Ярмуке (636 год) стала катастрофой библейского масштаба. Имперская армия, измотанная многодневным сражением и ослепленная пыльной бурей, дувшей со стороны пустыни (что арабы сочли божественным вмешательством), была уничтожена. Ворота в Сирию открылись настежь. Император Ираклий, прощаясь с Сирией, произнес знаменитую фразу: «Прощай, Сирия, прекрасная страна, но теперь — добыча врага».
Однако, когда арабы, окрыленные успехом, устремились на север, в сердце империи — горную Анатолию (современная Турция) и к самому Константинополю, правила игры кардинально изменились. Легкая прогулка закончилась. Началась жестокая война на истощение, в которой у Византии оказались козыри, о существовании которых захватчики даже не подозревали.
Каменное сердце Империи. Стены, которые нельзя взять
Если бы у политического выживания Византии было физическое воплощение, им стали бы легендарные Феодосиевы стены. Построенные еще в V веке при императоре Феодосии II для защиты от гуннов, к VII веку они оставались самым совершенным и грозным оборонительным сооружением в мире, не имевшим аналогов вплоть до изобретения мощной артиллерии.
Восстановленный участок Феодосиевых стен у ворот Селимврии.
Для арабской армии, привыкшей к маневренной войне в открытом поле или осаде городов с простыми одинарными стенами, вид Константинополя стал настоящим шоком. Это была не просто крепость — это была гигантская машина смерти, растянувшаяся на 6 километров от Мраморного моря до залива Золотой Рог.
Анатомия неприступности
Система обороны с суши представляла собой шедевр фортификации и состояла из трех линий, работающих как единый смертоносный механизм:
Ров: Шириной около 20 метров и глубиной до 10 метров, часто заполняемый водой. Это была первая преграда, исключавшая возможность подвести тараны или осадные башни непосредственно к стенам без длительных земляных работ под обстрелом.
Внешняя стена: Сразу за рвом (на террасе, называемой перибол) возвышалась стена высотой 8-9 метров с сотней башен. Византийские лучники с этой позиции могли простреливать ров, не давая врагу его засыпать или навести мосты.
Внутренняя стена: Главный монстр обороны. Стена высотой 12 метров и толщиной около 5 метров, укрепленная 96 массивными башнями высотой до 20 метров. Башни внутренней и внешней стен располагались в шахматном порядке, чтобы не перекрывать друг другу сектор обстрела.
Эта концепция "глубокой обороны" означала, что даже если враг ценой огромных потерь преодолевал ров и захватывал внешнюю стену, он оказывался в ловушке. Пространство между стенами превращалось в "каменный мешок", где атакующие, лишенные укрытий, расстреливались сверху с более высокой внутренней стены, как в тире. В VII веке просто не существовало осадных машин (требушетов или тем более пушек), способных пробить такую защиту.
Арабы, подошедшие к стенам во время первой великой осады (674–678 гг.), столкнулись с непреодолимым психологическим барьером. Город казался продолжением самих гор — неприступным, вечным и недосягаемым. Но стены защищали только с суши. Главная угроза в VII веке пришла с моря, где у Византии не было каменных стен.
Огонь на воде. Технологический прорыв
Арабские стратеги быстро поняли, что взять Константинополь одной лишь кавалерией невозможно — город мог бесконечно снабжаться по морю. Они совершили невероятное: кочевой народ, никогда не имевший морских традиций, за считанные годы построил мощнейший флот, мобилизовав ресурсы и мастеров из покоренных Египта и Финикии (Ливана). Средиземное море, которое римляне гордо называли Mare Nostrum ("Наше море"), перестало быть безопасным озером империи.
В ответ Византия, загнанная в угол, представила оружие, которое по степени воздействия на противника можно сравнить с "атомной бомбой" Средневековья.
Секрет Каллиника
По легенде, сирийский архитектор и химик по имени Каллиник, бежавший из захваченного арабами Гелиополиса, привез в Константинополь рецепт страшной зажигательной смеси. Мы знаем это вещество как "Греческий огонь" (хотя сами византийцы называли его "жидким огнем", "морским огнем" или "римским огнем").
Современная реконструкция Хейросифона, или ручного сифона для греческого огня. Находится в Военном музее, Афины.
Точный химический состав утерян и остается предметом споров, но современные исследователи полагают, что это была сложная смесь на основе легкой нефти (нафты), добываемой в Северном Причерноморье, с добавлением древесных смол, серы, селитры и, возможно, негашеной извести. Уникальность была не только в самой смеси, но и в революционной системе доставки.
Византийцы использовали сифоны — сложные бронзовые насосы и трубы, установленные на носу боевых кораблей (дромонов), часто стилизованные под головы львов или драконов.
Смесь нагревали в герметичных котлах и под давлением выстреливали в сторону врага.
При контакте с воздухом или водой (вероятно, благодаря химической реакции негашеной извести) струя мгновенно вспыхивала, превращаясь в поток жидкого пламени.
Психологический ужас
Эффект применения этого оружия был чудовищным и деморализующим. Арабские хроники с содроганием описывают ужас своих моряков: этот огонь обладал липкостью смолы и прилипал к корпусам кораблей, парусам и даже коже людей. Самое страшное — его нельзя было потушить водой; вода лишь разносила горящую жидкость по большей площади. Он горел прямо на поверхности моря, превращая морское сражение в огненный ад.
Во время осады 674–678 годов и позже, в решающей битве 717–718 годов, греческий огонь сжег огромный арабский флот практически дотла. Это технологическое преимущество дало Византии тотальное господство в прибрежных водах. Без флота полная блокада Константинополя стала невозможной, и город продолжал получать продовольствие. Технология стала государственной тайной высшего уровня — императоры писали в наставлениях наследникам, что секрет огня передан ангелом, и за его разглашение грозит не только смерть, но и проклятие церкви.
Щит Тавра и "Генерал Зима". География на службе Империи
Часто забывают, что Византию спасли не только гениальные инженеры и воины, но и сама география. Потеряв равнинную Сирию, граница империи естественным образом сместилась к труднопроходимому горному хребту Тавр на юго-востоке современной Турции.
Логистический кошмар
Анатолийское плоскогорье — это суровая, контрастная местность. Летом здесь испепеляющая жара и засуха, зимой — лютый холод, пронизывающие ветры и глубокие снега. Арабские армии, привыкшие к более мягкому или жаркому климату Ближнего Востока, страдали от непривычных условий.
Осада Константинополя 717–718 годов стала хрестоматийным примером того, как природа воюет на стороне обороняющихся. Зима того года выдалась аномально суровой. Снег лежал больше трех месяцев, покрывая землю толстым слоем. Арабские источники с горечью сообщают, что солдаты халифата умирали тысячами от обморожения, голода и эпидемий в своих продуваемых ветрами лагерях, в то время как византийцы находились за теплыми стенами, имея запасы зерна и воды.
Стратегия "Теневой войны"
Потеряв неисчерпаемые людские ресурсы Востока, византийские генералы проявили гибкость. Они отказались от самоубийственных генеральных сражений в открытом поле, где численное превосходство арабов было бы решающим. Вместо этого они перешли к тактике, которую сегодня назвали бы партизанской войной или "активной обороной в глубину".
Когда арабские отряды проходили через узкие Киликийские ворота (горные проходы), византийцы не встречали их "лоб в лоб".
Они укрывали сельское население и скот в неприступных горных крепостях (кастронах), сжигали посевы на пути врага (тактика выжженной земли) и атаковали его растянутые линии снабжения.
Специальные пограничные отряды (акриты) постоянно тревожили захватчиков засадами.
Враг мог пройти Анатолию насквозь, дойти до Босфора, разграбить деревни, но не мог закрепиться, так как у него в тылу оставались непокоренные гарнизоны, готовые перерезать путь к отступлению.
Это изматывало Халифат. Каждый поход превращался в безумно дорогую экспедицию с сомнительным результатом. Война перестала приносить легкую добычу, превратившись в экономическую черную дыру.
Рождение Фем. Как армия переродилась из пепла
Возможно, самым важным, но наименее заметным для внешнего наблюдателя фактором стала глубокая административная и социальная революция внутри империи. Старая позднеримская система, где профессиональная армия была отделена от гражданской власти и требовала колоссальных денег на жалование наемникам, рухнула из-за банкротства казны после потери богатых провинций.
Империя ответила созданием Фемной системы (от греч. thema — военный корпус, а позже — административный округ). Это была тотальная милитаризация общества ради выживания.
Земля за службу (Стратиотское землевладение): Византия не могла платить солдатам золотом, поэтому стала платить землей. Солдаты (стратиоты) получали наследственные земельные наделы. Они обрабатывали землю в мирное время, обеспечивая себя и свои семьи, и обязаны были явиться с конем и оружием по первому зову. Это резко снизило расходы казны на содержание армии.
Личная мотивация: Психология армии изменилась. Стратиоты теперь защищали не абстрактного императора в далекой столице, а свои собственные фермы, семьи, дома и урожай. Моральный дух таких войск, сражающихся за родную землю, был неизмеримо выше, чем у наемников, воюющих только за деньги.
Единство власти: Во главе каждой фемы стоял стратиг — военный губернатор, в руках которого была сосредоточена вся полнота и гражданской, и военной власти в регионе. Это устранило бюрократические проволочки и позволяло мгновенно реагировать на вторжения, не ожидая приказов из центра.
Эта реформа превратила Анатолию в "крепким орешек", о который ломались зубы захватчиков. Империя трансформировалась в единый военный лагерь, способный быстро регенерировать свои силы даже после тяжелых поражений, так как база армии — свободное крестьянство — была многочисленной и устойчивой.
Битва умов. Императоры и дипломатия
История — это не только безликие процессы, но и воля конкретных личностей. В VII и начале VIII века Византии невероятно повезло с лидерами, оказавшимися у руля в самые критические моменты.
Константин IV (668–685) — Стойкость юности
Константин IV. Мозаика в базилике Сант-Аполлинаре-ин-Классе, Равенна
Молодой император, которому пришлось встретить первую великую осаду арабов (674–678). Он не сбежал из города, лично координировал оборону стен и действия флота с греческим огнем. Его хладнокровие и упорство привели к тому, что халиф Муавия, основатель династии Омейядов, был вынужден не просто отступить с позором, но и заключить мирный договор, обязавшись платить ежегодную дань Византии — неслыханное унижение для непобедимого Халифата.
Лев III Исавр (717–741) — Гений стратегии
Золотой солид с изображением Льва III.
Фигура Льва III заслуживает отдельного приключенческого романа. Он пришел к власти в момент полного хаоса, когда вторая огромная арабская армада под командованием Масламы (брата халифа) уже подходила к городу. Лев проявил чудеса дипломатической изворотливости и хитрости. Легенды гласят, что он обманом заставил арабов уничтожить часть своих запасов зерна.
Но главным его ходом стало использование старого римского принципа: "Враг моего врага — мой друг". Лев заключил неожиданный союз с северными соседями — болгарами хана Тервеля, которые сами опасались растущей мощи арабов. Пока арабы безуспешно штурмовали стены Константинополя и страдали от голода, болгары внезапно ударили им в тыл. Арабская армия оказалась в смертельных клещах: перед ними были неприступные стены, с моря их жег греческий огонь, а с тыла терзала свирепая болгарская конница. Это блестящее стратегическое взаимодействие стало решающим фактором в полном разгроме осады 718 года.
Духовная броня. "Богохранимый Град"
Нельзя игнорировать менталитет людей того времени. Для византийцев эта война была не просто геополитической борьбой за территории, а космической битвой Добра со Злом, испытанием веры.
Потеря Иерусалима, Антиохии и Александрии была воспринята обществом как Божье наказание за грехи и ереси, что породило глубокий религиозный кризис, но одновременно и мощную духовную мобилизацию. Константинополь стал восприниматься не просто как столица, а как Новый Иерусалим, последний бастион истинного христианства, Ковчег Спасения. Культ Богородицы (Теотокос) как личной защитницы города и Воеводы (Одигитрии) достиг своего пика.
Во время самых тяжелых дней осад, когда надежды на земное оружие таяли, патриарх и император устраивали грандиозные крестные ходы по стенам города, неся чудотворные иконы и реликвии. Это может показаться наивным современному человеку, но для защитников города это был мощнейший психотропный фактор. Уверенность в том, что Небесное Воинство сражается на их стороне, заставляла гарнизон стоять насмерть там, где другие бы давно сдались. Религиозная сплоченность стала тем невидимым цементом, который скрепил общество перед лицом смертельной исламской угрозы.
Заключение. Поворотный момент истории
К концу первой четверти VIII века арабская экспансия на византийском направлении выдохлась. Халифат Омейядов, несмотря на все свои колоссальные ресурсы и энергию, не смог решить "византийскую проблему". Граница между двумя мирами стабилизировалась по горным хребтам Тавра на столетия, превратившись в зону постоянных пограничных стычек, но не полномасштабных завоеваний.
Значение этого сопротивления для мировой истории невозможно переоценить. Если бы Константинополь пал в 717 году, ворота в Европу были бы распахнуты настежь.
Восточная Европа подверглась бы исламизации за 700 лет до появления турок-османов.
Европейские королевства (Франкское государство), находившиеся тогда в состоянии глубокой раздробленности и "Тёмных веков", вряд ли смогли бы организовать единое сопротивление столь мощной и организованной военной машине, как Халифат. Битва при Пуатье (732 г.), где Карл Мартелл остановил арабов на Западе, могла бы иметь совершенно иной исход, если бы Халифат мог ударить с двух сторон.
Византия, подобно гигантскому волнорезу, приняла на себя самый страшный удар волны завоеваний. Она потеряла богатейшие территории, свои богатства и внешний блеск античности, но она выжила и сохранила ядро государственности. Это выживание дало Европе драгоценное время — несколько столетий — для того, чтобы сформироваться, окрепнуть и, в конечном итоге, выйти на мировую арену. Стены Константинополя, опаленные греческим огнем, сохранили не просто город — они сохранили культурный код, римское право и греческую философию, которые позже станут основой Ренессанса и современной западной цивилизации.
Хронология ключевых событий
636 год: Битва при Ярмуке. Катастрофический разгром византийской армии, потеря Сирии.
642 год: Падение Александрии. Окончательная потеря Египта — главной житницы империи.
717–718 годы: Вторая арабская осада Константинополя. Полный разгром арабского флота и армии Львом III и болгарами. Остановка арабской экспансии на Восток.
Время, когда она достигла наибольшего территориального размаха во время правления Юстиниана, численность ее населения оценивалась примерно в 20 миллионов человек.
В византийский военных трактатах очень много советов актуальных и по сей день:
Не превозноситься в удачах и не падать духом в тяжелых обстоятельствах — вот достоинство твердого характера (цитата императора Маврикия 6 века)
Ведь часто те, которые достигли успеха, проявляют себя более легкомысленными в отношении мер собственной безопасности. А ведь когда они относятся пренебрежительно к побежденным, они проявляют пренебрежение сами к себе. И поэтому зачастую удача оборачивается для счастливых бóльшим вредом, чем тот, который претерпевают не счастливые.(император 10 века - Лев 6)
Люди, которые из-за денег готовы отдать свои жизни за тебя, ради быстрого их получения и в бóльшем количестве отважатся обратиться и против тебя.(император Лев 6)
О том, что тебе предстоит сделать, советуйся со многими; о том, что ты намерен сделать — с немногими и верными тебе людьми. То, что для тебя наиболее важно, или то, что наиболее ценно из задуманного —храни в тайне при себе.(император Лев 6)
Говорят, что в свое время царь Александр в ответ на вопрос, как ему удалось успешно осуществить такие грандиозные дела за столь немногие годы, сказал: «Это потому, что ничего из того, что необходимо было сделать сегодня, никогда не переносилось на завтра».("Тактика" императора Льва)
Если тебе предстоит сражаться с неподготовленным противником, а сам ты имеешь обученных стратиотов, не вступай в сражение немедленно, но тебе необходимо оттянуть время столкновения, утомить врагов, недо- статочно приученных к ратному труду, и после этого тебе следует напасть на них. Если же тебе предстоит сражаться с подготовленным противником, а ты сам будешь иметь необученных стратиотов, быстро и без промедления бросайся в сражение: такое состояние будет наилучшим стимулом мужественно сражаться с врагам.(император Лев 6)
То, что сделано не до конца, равно несделанному.(император Лев 6)
И когда лакедемонского воина однажды спросили: «Где пределы ваших владений?», он ответил: «Они здесь!», показав на копье, которое держал в руках. ("Тактика" императора Льва)
Продолжаем знакомится с римским\византийским военным делом посредством погружения в военные трактаты. В этой статье разберем упражнения необходимые для воинов империи: какому виду оружия отдавалось предпочтение, почему в стрельбе из лука для воина важнее всего скорость, и чему в первую очередь необходимо упражняться тяжелому пехотинцу.
Обратимся к источнику.
(В скобках даны пояснения терминов от автора статьи.)
В пешем строю — в скоростной стрельбе из лука и ромейским(для натягивания тетивы использовалось два пальца - указательный и большой) и персидским(три пальца) способами, то есть в навыке быстро вынимать стрелу и сильно натягивать тетиву; то же самое полезно уметь и всадникам. В самом деле, медленная стрельба бесполезна, даже если окажется, что стрела выпущена точно в цель. В скоростной стрельбе из лука в пешем строю на определенное расстояние либо по копью(по предмету на древке копья), либо по другой цели. В скоростной стрельбе из лука на скаку верхом на коне в движении — вперед, назад, вправо, влево. Во вскакивании на коня. В навыке быстро выстрелить из лука верхом на коне в движении одной или двумя стрелами, убрать натянутый лук в налучие, если оно достаточно просторно или в другое полуналучие, которое для этого предназначено, и выхватить копье, которое носится за спиной. Имея натянутый лук в налучии, владеть копьем; быстро забросив его за спину, выхватить лук. Было бы хорошо, если все это стратиоты упражнялись проделывать верхом на конях во время марша в собственной земле: ведь при этом и переход завершится беспрепятственно, и кони не утомятся.
(Маврикий "Стратегикон" 6 век книга 1 "Введение" В.В. Кучма)
В другом месте трактата упоминаются также и следующие упражнения:
для одиночных скутатов(тяжелая пехота) -единоборству друг против друга с использованием щитов и палок, метанию на расстояние берит(метательное копье) и применению марсобарбулов(небольшие дротики со свинцовыми наконечниками); для псилов(легкая пехота, зачастую стрелки) - Скоростной стрельбе по вертикальному копью как по ромейскому, так и по персидскому способу; скоростной стрельбе со щитом, метанию на расстояние берит и стрельбе из пращей; прыжкам и бегу.
(Маврикий "Стратегикон" 6 век книга 12 "B. О боевом строе пехоты" В.В. Кучма)
Как мы видим, для кавалериста, главный акцент ставился на скоростной стрельбе из лука и на скорости - стрельба из лука, смена оружия, вскакивание на коня и тд. Тоже самое мы видим и для легкой пехоты, которой необходимо было обладать навыками быстрой стрельбы. Это было обусловлено спецификой войска - лучше выпустить большое количество стрел, часть из которых не попадет в цель, чем значительно меньшее, которое будет немного точнее.
В то время как тяжелого пехотинца необходимо было тренировать единоборствами друг с другом с использованием макетов их оружия(почти как современная реконструкция).
Описанные Маврикием упражнения показывают, что ромейская армия VI века опиралась не на многочисленность войска, а на системную подготовку каждого стратиота. Независимо от рода войск — тяжёлой пехоты, лёгкой пехоты или кавалерии — основой служила скорость действий, координация и умение быстро менять оружие и позицию.
Стратегикон подчёркивает главную мысль: дисциплина и тренировка важнее натиска и количества. Без постоянных упражнений воин терял боеспособность, а армия — своё преимущество. Именно поэтому Маврикий требует, чтобы стратиоты тренировались даже в походе, превращая движение армии в продолжение учения.
Мы узнали о упражнениях для отдельных стратиотов, в дальнейшем разберем - как следовало тренировать все войско и отдельные подразделения.
