У океана есть свои безмолвные пещеры —
Глубокие-глубокие, тихие и одинокие;
И даже если на поверхности бушует буря —
Под сводами пещер царит покой.
За последние недели тренировок я выучил наизусть почти каждую мелочь в устройстве Tuscany — каждый циферблат, каждый экран, каждую ручку, каждую деталь конструкции. Качество сборки и оснащение этой персональной субмарины не переставало меня поражать. Это было настоящее чудо инженерной мысли — маленький зверь, спроектированный с такой тщательностью, что обшивка корпуса выдерживала куда большее давление, чем в принципе могла бы создать вода на любой глубине. Это был мой Пегас. Мой Троянский конь. Мой личный Аполлон-11. И внутри этой оболочки из многослойного синтактного пеноматериала я собирался погрузиться в бездну Хиггинса, доселе неизведанную.
Я запустил процедуру отделения, и подводная лодка мягко отстыковалась от корабля сопровождения, скользнув под поверхность Тихого океана — тихо, грациозно, с небольшой скоростью. И теперь я был поглощён новым миром — хотя, в сущности, уже хорошо знакомым мне миром моря. Мимо меня проплывали косяки рыб; когда солнечный луч проходил через это живое облако, оно вспыхивало серебром. Под ними двигались скаты, неторопливо взмахивая плавниками-крыльями в такт течению. В скалах копошились ракообразные, в трещинах породы покачивались растения, украшавшие белёсые и серые камни, словно праздничные гирлянды. Но у меня была своя задача, о которой, как строгий надзиратель, напоминал датчик запаса кислорода. Поэтому я прошёл мимо старого рифа и направился дальше, туда, где морское дно было не разглядеть на многие-многие мили.
— Бездна Хиггинса, — сказал Рубен. — Пятьдесят тысяч футов под поверхностью, Букер. Пятьдесят тысяч. Ты понимаешь, что это значит?
— Это значит, что она чертовски глубока. Куда глубже, чем Бездна Челленджера.
— Готов сотворить историю?
Был ли я готов? Мне казалось — да. Я готовился к этому одиночному погружению, и только к нему, уже много лет. Это был итог всей моей жизни — всей работы, всех исследований. Мысль об этом так прочно вцепилась в мой разум, что я видел погружение даже во сне: что ждало меня на дне? Что я там обнаружу? И какие чудовищные создания могут возмутиться моим присутствием?...
Нет. Нет. Я отогнал эту мысль. Tuscany обладала всем, что могло понадобиться для защиты — технологии передового уровня вместо тяжёлой брони — этого было достаточно, чтобы выдержать давление, способное смять не только слабое человеческое тело, но и сталь в дюймы толщиной. Какое существо вообще может обладать челюстями сильнее, чем сама водная бездна?
Я включил двигатели, и подлодка устремилась вниз, словно пуля. Я следил за глубиномером не меньше, чем за самим морем вокруг. Сто футов. Двести. Мимо проплывали акулы, черепахи, бесчисленные рыбы. Триста. Пятьсот. Семьсот. Тысяча. Тысяча двести пятьдесят — перевёрнутая высота Эмпайр-стейт-билдинг. Полторы тысячи. Тысяча шестьсот…
Вода начала мутнеть, становиться все более зернистой, темнеть — солнечный свет уже не пробивался сквозь толщу. Две тысячи футов. Две с половиной. Три тысячи. Три тысячи двести — туда, где свет больше не живёт.
Вскоре единственным источником света, озаряющим путь вперёд и вниз, остались огни Tuscany.
Я продолжал спуск, проходили часы. Стрелка датчика давления подрагивала рывками, но поднималась выше, выше, выше — и вскоре перевалила за отметку, при которой вес моря расплющил бы корпус любого другого судна. Одна миля глубины. Миля и три десятых. Миля и шесть — здесь кашалоты достигают предела своего погружения. Теперь я мог с уверенностью сказать: ни одно млекопитающее на Земле никогда не находилось так же глубоко, как я. И погружался дальше. Две мили. Две и одна. Две и две.
Вода теперь была чёрной, как космос, если не считать лучей прожекторов Tuscany, пробивающих тьму. Густая жидкость казалась не водой, а чернилами, нефтью, или чуждой субстанцией, которая стекала по усиленным иллюминаторам и скользила вдоль корпуса, словно живая. Здесь, внизу, было тесно — вопреки всей безмерности океанического пространства. И всё же я спускался.
Тринадцать тысяч футов. Абиссальная зона. Давление — одиннадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм. Мимо проплыла рыба-удильщик, ослеплённая светом прожекторов Tuscany, который в одно мгновение превратило её собственный биолюминесцентный огонёк в ничто. Рыба метнулась прочь, а я нырнул глубже. Пятнадцать тысяч футов. Три мили. Три и одна.
Вот теперь начиналось самое интересное.
Человечество посещало такие глубины так редко, что количество экспедиций можно было пересчитать по пальцам одной руки. Теперь я входил в число тех немногих, добравшихся сюда. И хотя я был не первым, кто пересёк эту отметку, я знал — в конце своего путешествия я опущусь глубже всех прежних исследователей. Я был настроен решительно. Я был готов.
Я взглянул на шкалу глубины: шестнадцать тысяч двести восемьдесят один и четыре десятых фута. Почти половина пути до мирового рекорда. Tuscany продолжала погружение.
Двадцать тысяч футов. Зона Хадал. Давление здесь в тысячу сто раз выше, чем на поверхности. Двадцать две тысячи. Двадцать шесть. Двадцать девять тысяч — высота Эвереста. Тридцать. Тридцать с половиной. Тридцать одна тысяча — та же дистанция от поверхности, на которой летит пассажирский самолёт на полной высоте своего маршрута.
Бездна Челленджера — ранее считавшаяся самой глубокой точкой морского дна — лежала примерно в тридцати шести тысячах футов под поверхностью, в Марианской впадине. Ни один солнечный луч никогда не достигал тех глубин. По лучшим из полученных данных, жизнь там существовала, но крайне скудная, ведь давление там невыразимо.
Но я направлялся еще ниже, еще глубже, чем там.
«Всё, что мы знаем, — это то, что мы нашли каньон», — сказал тогда Рубен. — «Такой, что Гранд-Каньон рядом с ним — просто трещина в земле. Лежит прямо посреди дна Тихого океана — примерно в двенадцати сотнях километров к западу от Гавайев и ещё девятистах к югу. И, насколько мы можем судить, он уходит вниз примерно на пятьдесят тысяч футов.»
Тридцать шесть тысяч футов. Я сравнялся с мировым рекордом.
«Пятьдесят тысяч футов?! Почему, чёрт возьми, мы только сейчас его обнаружили?», — ответил я ему.
Тридцать шесть с половиной. Я сделал это. Моё сердце забилось чаще. Я официально стал рекордсменом мира — ни один человек в истории не спускался под поверхность так глубоко, как я в этот момент.
«Помогла новая технология картирования морского дна. Мы получили детализированную топографическую карту гидросферы, какой раньше у нас не было. Когда посмотрели на результаты — вот он, каньон. Просто ждал нас. Звал вниз.»
Тридцать семь и три десятых тысяч.
«Да чёрт возьми, доктор, если бы мы это знали, мы бы не посылали туда вас, не так ли?»
В темноте собираются в тайне;
Там и те, о ком мы скорбим —
Молодые и яркие необычайно.
Бездна Хиггинса, согласно лучшей информации, что у меня была перед стартом, — это колодец, почти километр в диаметре. Начинается он примерно на отметке сорока шести тысяч футов под поверхностью и, как предполагается, достигает дна в так называемой «Глуби Хиггинса» — небольшой впадине у основания, ещё на пять тысяч футов ниже. Бездна — крупнейшее и глубочайшее образование в гидросфере Земли, и, кроме её размеров и координат, о ней не известно ровным счётом ничего. И именно для этого — чтобы узнать больше — здесь был я и Tuscany.
Сорок три тысячи футов. Я включил прожекторы под корпусом Tuscany, и их сияние пролилось на будто бы инопланетный ландшафт, который, вероятно, не видел света уже миллиарды лет. Здесь были горы — настоящие горы — сопоставимые по величию с Альпами, и арки, и плато, тянувшиеся к туманному горизонту так далеко, пока не растворялись в водяной мгле.
И даже здесь, в этих глубинах, я видел жизнь. Мимо прошла тварь, похожая на кальмара — только чудовищных размеров. Она замерла. В ту секунду я подумал, что она может проявить агрессию, но после короткого взгляда на Tuscany тварь провела щупальцем вдоль левого борта и уплыла прочь, наверное, искать что-то другое.
— Вот умница, — пробормотал я.
Сорок четыре тысячи футов. Сорок пять.
И вдруг — вот оно. Бездна.
У меня упала челюсть, когда перед глазами открылся её размах. Зрелище захватывало дух: чудовищная, беспросветная дыра в земной коре, уходящая в немыслимую бездну. Я опустился чуть ниже — сорок пять с половиной, сорок шесть тысяч футов — и Tuscany вошла в её зев. Внутри было ещё темнее, чем снаружи, хотя солнечный свет и так давно уже не существовал на этих глубинах.
Сорок шесть с половиной. Сорок семь. Сорок семь и две.
Я почувствовал лёгкое течение, тянущее вниз. Оно не было особенно сильным, но само его появление встревожило. И всё же я не мог заставить себя подняться. “Поверну назад, если станет опасно”, — решил я. — “Пока что — дальше.” Я спускался глубже, и глубже, и глубже, всё дальше в недра пещеры.
Сорок восемь тысяч футов. Сорок восемь с половиной. Сорок девять. Сорок девять и одна.
И тогда я это увидел. Сияние.
Я прищурился и убавил свет, чтобы убедиться, что не ошибаюсь. Что, во имя всех Богов?... Оно было действительно там — тусклое, красновато-фиолетовое, затем зеленоватое, потом снова фиолетовое, и, наконец, синее — парящее в потоке воды, в нескольких тысячах футов ниже. Я продолжил погружение, следуя за ним. Сорок девять с половиной. Сорок девять и семь. Сорок девять и девять. Сияние — что бы это ни было — становилось всё насыщеннее, шире, ярче. Вскоре оно заполнило всё пространство впереди и внизу. Я убавил подсветку Tuscany до минимума, и, достигнув пятидесяти тысяч футов, понял, что свечение исходило не прямо снизу, а немного слева, за широким поворотом.
Эта “бездна” — не прямой колодец.
Дно оказалось здесь, как и рассчитывалось, но затем провал уходил в сторону, налево.
Господи Иисусе. Господи Иисусе…
Это была пещерная “комната” — как минимум километр в высоту, в глубину и в ширину, и её огромный размер поддерживал в ней темноту, несмотря на тысячи плавающих биолюминесцентных “капсул”, мерцающих фиолетовым, зелёным, синим и красным, периодически тускнея. Я погрузил Tuscany глубже, и её камеры ожили, негромко зашуршав механизмами.
Отдыхают под волной синей.
В безмолвье океана благословенном
Царит чистота, и души невинны.
Пещера стала ещё темнее, когда светящиеся “капсулы” исчезли в воде позади судна. Но здесь, помимо камней, было на что взглянуть. Примерно через четверть часа после входа в зал Tuscany проплыла мимо чего-то похожего на гигантское канатоподобное растение — столь невообразимых размеров, что оно, казалось, тянулось почти от дна до потолка пещеры, расширяясь к основанию, скрытому в непроницаемой тьме. Я направил субмарину ближе и включил прожекторы на полную мощность.
Сердце сорвалось в бешеный ритм. На поверхности этого «растения» были присоски. Каждая размером с саму Tuscany. Они шевелились, пульсировали, тянулись вдоль всей длины, и теперь мне стало ясно: это не стебель. Это щупальце.
В панике я дёрнул рычаг, отводя Tuscany назад, но, когда попытался повернуть, основание корпуса ударилось о тварь и прилипло к одной из гигантских присосок. Я вжал рукоять ускорителя — в ответ раздался влажный, рвущийся звук, когда корпус судна вырвался из её хватки.
Но тут щупальце ожило. Оно взвилось, закрутилось, ударило по стенам пещеры, вдавилось в свод, а затем обрушилось вниз, туда, где тьма скрывала пол.
— Давай, малышка! — я снова дал тягу, и Tuscany рванула прочь — в темноту, к тому месту, где ещё должен был виднеться отсвет от капсул. Я надеялся, что это поможет мне замаскировать свои огни и скрыться.
Но вскоре я услышал — и почувствовал — движение чего-то невообразимо огромного, перекатывающегося по дну пещеры. Гул, дрожь, грохот — земля, вода, всё вокруг заходило ходуном. Клубы ила и обломков взвились в темноту, закрывая обзор, и я услышал, как каменные глыбы с глухим звоном ударялись о потолок, а затем вновь падали вниз.
ГГГГГГГГГГРРРРРРРРРААААААААААУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!!!!
— Ч-чёрт!!! — крик вырвался сам собой.
Звук пронёсся по всей длине пещеры, сразу заполнив собой всё пространство, отражаясь от стен. Барабанные перепонки чуть не лопнули — и, наверное, лопнули бы, не приглуши стенки Tuscany этот чудовищный рык. Судно тряслось, но держало ход, позволяя мне прорваться мимо плавающих “капсул” и направиться обратно — к зияющему зёву туннеля, ведущего в открытую бездну колод…
Tuscany дёрнулась и перевернулась от мощного столкновения. Я понял: щупальце вырвалось из-под дна и ударило снизу, между балластами. Но к моей удаче, ударом оно отбросило судно вверх, к выходу. Я снова взялся за управление, и, дав максимальную тягу, повернул, вырываясь вверх по колодцу Бездны. Начался подъём.
Пятьдесят две тысячи футов. Пятьдесят одна с половиной. Пятьдесят одна.
«Так что же там, внизу?» — вспомнился мне мой же вопрос.
— Давай, малышка, давай… только не сейчас. Не смей подвести. Не смей, чёрт тебя дери, подвести меня сейчас!
«Чёрт, доктор. Если бы мы знали — не послали бы вас, не так ли?»
Пятьдесят с половиной. Пятьдесят. Сорок девять и девять. Сорок девять и шесть.
Tuscany поднималась с бешеной скоростью, и всё это время я чувствовал, как дрожат стены Бездны — от грохота, с которым чудовище рвалось вдогонку. Оно пробивалось через туннель, крушило, хлестало щупальцами, металось — но Tuscany была быстрее. Сорок семь пять. Сорок семь. Сорок шесть восемь. Сорок шесть четыре. Сорок шесть тысяч футов — и ещё выше.
Tuscany вырвалась из Бездны и рванула было прямо вверх, к поверхности, но тут из тьмы сбоку выстрелило щупальце, едва не разбив лобовое стекло. Я вжал рукояти управления до упора, и Tuscany резко ушла влево и вверх, проскользнув над породой буквально в нескольких дюймах. Я вновь включил прожекторы, чтобы лавировать в лабиринте скал и вернуть курс на подъём.
Но в их свете я понял: это были не скалы. Это были корабли.
Огромные, древние суда — имперские военные корабли прошлых эпох, перекрученные, переломанные, покрытые ржавчиной, лежащие грудой на дне — всё, что некогда гордо бороздило морские просторы, теперь погребено здесь, притянутое вниз тем самым чудовищем, что теперь охотилось на меня.
Щупальце снова обрушилось сзади. Мачты, надстройки, палубы, железо, дерево — всё разлеталось по сторонам, крошась в щепки и обломки под его яростью. Я вёл Tuscany сквозь это морское кладбище с безумной скоростью, слишком большой, но это волновало меня сейчас в последнюю очередь. Я проскользнул под башнями кораблей, между орудийных гнёзд, мимо лопастей мёртвых двигателей и искорёженных частей корпусов.
Какофония моего бегства и разрушительный путь преследователя разбудили жизнь в этих руинах. Из отверстий кают, капитанских покоев, из лестничных пролётов вылетали рыбы — сотни, тысячи — и неслись за мной, присоединяясь к бегству.
Грунт дрожал на многие мили вокруг, гремел, словно от землетрясения. Всё усиливалось, становилось громче, злее. Tuscany едва не задела обломанное гнездо на вершине мачты, прошла в каких-то дюймах, и, используя этот манёвр, направила весь импульс вверх, вырываясь от морского дна с такой скоростью, какую только выдерживали двигатели, чтобы не повредиться от перегрузки. Глубиномер наконец начал отображать подъём.
Сорок пять девять. Сорок пять и две. Сорок пять тысяч футов. Сорок четыре и восемь.
— Давай, ну же, мать твою!…
ГГГГГГГГГГРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!!
Вода вокруг будто пошла волной от этого звука. И вдруг, неясно как, но Tuscany перестала быть единственным источником света во тьме: по воде пронёсся оранжевый всполох, на мгновение осветивший всю бездну. Затем погас — и снова вспыхнул, на этот раз надолго. Я выключил прожекторы Tuscany, чтобы сохранить каждую каплю энергии для подъёма.
Сорок четыре и две. Сорок четыре. Сорок три и семь.
В отблеске этого чужого света я заметил — я был не один. Вверх вместе со мной уходили и другие создания, колоссальные, неведомые человеку. Огромные, размером с городской автобус, скаты, окутанные прозрачным желеобразным облаком. И даже тот гигантский кальмар, которого я видел перед спуском, — целое здание из плоти — мчался вверх, охваченный тем же безумным страхом.
Сорок три и одна. Сорок две и восемь. Сорок две и три. Сорок две.
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!
Я глянул назад — вниз, в кормовое окно.
Господь всемогущий. Я был в горле Левиафана. В его чёртовом горле!
Я видел, как из бездны выстрелил его щупальцеобразный язык — он собрал столько рыбы, что ею можно было бы накормить небольшой город. Tuscany рванула вверх, а позади Левиафан выпрямил ещё большие щупальца, размах которых был колоссален, и двинулся следом, поднимая волны, как шторм.
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!
Левиафан снова раскрыл пасть и изрыгнул наружу язык-щупальце, взбивая вместе с ним столько воды, сколько вместили бы несколько олимпийских бассейнов. Я увидел, как гигантский кальмар был схвачен в этой буре — и исчез навсегда, когда челюсти Пасти захлопнулись с громоподобным щелчком, отдавшимся эхом и вибрацией.
А Tuscany тем временем продолжала стремительный подъём — и успела вырваться из водоворота буквально на фут.
Тридцать девять и пять. Тридцать девять. Тридцать восемь и семь. Тридцать восемь и две. Тридцать восемь тысяч футов, выше, выше!
Но Левиафан не отставал. Он гнался за мной неустанно, несясь на волнах собственного течения. Его щупальца — каждое в десятки футов толщиной и длиной в милю — взбивали воду, разгоняя чудовище всё быстрее.
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!
Тридцать семь и пять. Тридцать семь. Тридцать шесть и четыре.
Tuscany выдавала всё, на что способна: она шла с максимально возможной скоростью. Датчик давления всё ещё пылал красным, но значения падали, стрелка глубиномера ползла вверх.
Двадцать девять тысяч футов. Двадцать восемь и три. Двадцать семь и пять.
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!
Левиафан не сдавался. Ещё нет. Я чувствовал, как усиливается его натиск — перемещаемая масса воды бросала Tuscany из стороны в сторону, корпус скрипел, её кидало и крутило, как щепку. Затем позади снова открылась Пасть — и вода завертелась, закружилась, вскипела безумием целого океана. Я вжал тягу до предела.
— Давай!!! — крик сорвался в никуда.
Синтактный пеноматериал был на пределе выдержки, укреплённое стекло начало давать микротрещины, которые расползались тонкими паутинками по иллюминаторам. Я метнул взгляд на приборы. Двадцать тысяч футов. Девятнадцать и восемь. Девятнадцать и четыре. Девятнадцать и три. Подъём замедлялся. Давай, малышка. Давай. Давай, давай, давай. Пожалуйста, Господи. Будь со мной сейчас. Будь с…
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!
В оранжевом сиянии глаз Левиафана я видел, как быстро мимо Tuscany бежит вода, втягиваемая в водоворот. Субмарину мотало с борта на борт, трясло, как в урагане. Семнадцать и четыре. Семнадцать тысяч. Шестнадцать и девять. Шестнадцать и три. Шестнадцать и одна. Шестнадцать тысяч футов.
Я следил за показаниями глубиномера с отчаянием, тошнота и липкий страх не отпускали ни на секунду.
Пятнадцать и девяносто пять. Пятнадцать и девяносто два.
Я чувствовал, как Tuscany почти остановилась.
— Давай. Давай. ДАВАЙ ЖЕ!!!
Пятнадцать и девятьсот двадцать пять. Пятнадцать и девяносто четыре. Пятнадцать и девяносто шесть…
Не успела стрелка глубины начать снова ползти вверх, как я ощутил, что субмарина потеряла управление и пошла в бешеное вращение. Меня выбросило из кресла, и я со всего размаху ударился носом о потолок пилотской сферы. Вспышка боли — и кровь хлынула фонтаном, пропитала рубашку, залила стекло и приборную панель.
Я зажал лицо рукой, пытаясь остановить кровотечение, но Tuscany снова перевернулась — килем вверх, вправо — и бросила меня в лестницу у люка. Я почувствовал, как вылетело из сустава плечо, а колено врезалось в нижнюю ступень. Голова гудела, вокруг всё плыло, а субмарину продолжало крутить. Трещины на окнах расползались всё быстрее.
Шестнадцать и три десятых тысяч футов. Шестнадцать и четыре.
Я почувствовал запах Пасти пробивающийся даже сквозь корпус.
И вдруг, внезапно, идея. Не то чтобы блестящая — но, чёрт возьми, хоть какая-то.
Я кое-как добрался до пульта, ухватился за рукоятки, пока Tuscany перекувыркалась в пространстве.
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРАААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!
Рёв был настолько близко, что каждая деталь управления задребезжала. Звенело в ушах, но я вжал тягу на полную — Tuscany содрогнулась, перевернулась, её тряхнуло, и, по чистой удаче, она всё же вынырнула из водоворота — буквально на волосок от гибели.
Я почувствовал, как край Пасти скользнул по правому борту, и удар отбросил меня в потолок субмарины. Судно кувыркалось, переворачиваясь снова и снова. Я ударился рёбрами о выступ в нише, свалился обратно в кресло, головой вперёд, потом — на пол.
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!
Я смог подняться на единственной работающей руке и с трудом сориентировался. Я был свободен, но всё держалось на волоске. Tuscany всё ещё вертелась, теперь медленнее — водоворот позади, но управление ещё не восстановлено.
Я попытался увести судно в сторону, без толку — её швырнуло за спину Левиафана, прямо над его головой, пока он пронёсся подо мной, как грузовой состав прямиком из ада.
И вот тогда, впервые с того мгновения, как я встретил этого монстра, я по-настоящему осознал масштаб его тела.
Его спина была бесконечной, змееобразной, с острыми плавниками, словно хребет небольшой горной цепи, и только быстрые манёвры Tuscany спасли меня от этих зазубренных плавников, которые вздымались вверх и рассекали воду. Они пролетели в нескольких футах от меня, и поток, поднятый их движением, отбросил субмарину назад и чуть в сторону, в относительную безопасность.
ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!
Я быстро убавил свет до минимума и перевёл дыхание, пока туша Левиафана проплывала мимо. Он тянулся вниз, в бездну, на милю и более, и за ним волочились тысячи щупалец — настоящий лес из них, каждое размером с шестиполосную магистраль, с острыми крючьями на концах и лопастями-крыльями. Понадобилось целых три минуты, чтобы чудовище полностью прошло мимо меня. Затем оно изогнулось в другую сторону и уплыло, в поисках новой добычи.
Гггггггррррррррррраааааааааааааауууууууууууггггггггггггггггг!!!!
Чудище постепенно растворилось в тени. И потом наконец исчезло.
Я всплыл на поверхность только через несколько часов, позволяя искалеченной Tuscany неспешно завершить путь. Она была единственной причиной моего спасения — вся моя сообразительность и ум мне не помогли бы. Всё же она — настоящее чудо инженерной мысли.
Когда я наконец прорвался на поверхность, я включил аварийный маяк и тут же рухнул от усталости. Очевидно, меня подобрал береговой патруль через несколько часов, в нескольких сотнях миль к юго-западу от Гавайев, вытащил из почти разрушенной субмарины и отвёз в больницу на материке. Там я очнулся лишь через сутки.
По мере восстановления я слышал отдельные сообщения о гигантской сейсмической активности в районе, где я находился, о том, как дно океана изменилось, сдвинулось и перекомпоновалось. Но мне было всё равно. Я сказал этим учёным ублюдкам всё, что знал. К тому же теперь у них есть Tuscany и все записи, а у вас — этот письменный отчёт. Что они решат с этим делать дальше — их дело.
Я знаю только одно: ближайшее время я больше не собираюсь нырять. Я пришёл к осознанию: у человечества и так достаточно пространства, чтобы жить, развиваться и процветать на поверхности и около неё, на суше, в воздухе, и, надеюсь, скоро — среди звёзд.
Но есть существа в воде, которые владеют глубинами. И, возможно, лучше оставить всё так, как есть. Ради нас всех.
Земля несёт заботу и вину,
А мирный сон лишь только там,
Под тёмно-синими волнами.
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
