Что сложнее в создании книги?

Вот что по вашему самое сложное в написании книг? Мне кажется, что читатели в первую очередь скажут "написать такую большущую груду текста, где все разворачивается складно, есть сквозной сюжет, не теряются персонажи и логика".

И вот может для кого-то это и есть главная сложность, за всех писателей сказать не возьмусь. Но лично для меня это как раз главный кайф, разложить историю на страница. Даже когда начинаешь "тормозить" и история дальше не идёт а ты сидишь с лицом умудренного барашка смотришь на монитор — это все равно классно. А уже когда вдруг снисходит озарение и слова подбираются, то ощущения сродни всем приятным сразу.

Тоже самое и с созданием самого сюжета. Я обычно довольно долго, неделями буквально, "кручу" в голове сюжетные события, что-то додумывать, что-то представляю как своеобразное "кино". И потом, уже после того, как сюжет сложился, сажусь за его написание, он сам просится на бумагу.

Возможно, у меня просто нет дедлайнов, когда издательство требует сдать в определённый срок, а вдохновение никак не приходит. От этого такие "громоздкие" вещи и не кажутся сложными. Тут не знаю) Кто из коллег это прочтёт, тот поправит.

Занудой и скучной кажется вычитка, но если её совмещать с проверкой смысла и правильности сюжета, то можно поиграть в вычитку, как в игру, одновременно снова проживая то, что ты написал. Но я вычитаю свои тексты хуже, поэтому всегда их отдаю мои первым читателям (привееет! 👋), которые делают это свежим взглядом и намного лучше.

На самом деле, для меня самое сложное в написании книги — это название. Я могу ходить и придумывать названия неделями (да, да, столько же, сколько и сам сюжет). И в итоге все равно получится что-то к чему есть вопросы. Доволен на все 100% я, наверное, только "Городом у моря" и "Глазами демона". На все остальные названия до сих пор смотрю с дрожью: а точно ли там все верно?) Но читателям, кажется нравится и это самое главное.

Телеграм: https://t.me/finfantasy

Яркие утренние лучи солнца пробивались сквозь заиндевевшее окно. Один из них осветил лицо Морвана, все еще уставившегося невидящим взором в уже давно потухший камин. Свет вырвал его из забытья. Скованными от долгой неподвижности руками он размял затекшую шею и осмотрелся. Маленький эльф Иви все еще спала у него под боком, завернутая в плед. Стараясь не разбудить ее, он медленно и тихо встал, попутно разминая суставы. «Прохладно». Бросив взгляд на камин и слегка нахмурившись, гигант протянул руку к поленнице и закинул кедровые дрова в топку. Взглянув на Иви и убедившись, что не разбудил ее, он подул на камин. Почти беззвучно в камине закружились снежинки, постепенно превращаясь в искры. В считанные секунды комнату окутало тепло огня.
- Добренькое утречко, дяденька Морван! - раздался за спиной великана тихий, сонный голос.
- Распогодилось, - хмуро ответил он, - Ты, должно быть, голодная? - гигант пригладил бороду и придвинул шатающийся столик так чтобы маленькая Иви доставала до него, не слезая со своей импровизированной кровати. - Не знаю, какие у тебя предпочтения но, чем богаты. - Он тихонько и коротко дунул на стол, и в почти незаметном снежном вихре появился чайник, чашка, пара бутербродов с колбасой и сыром, стопка блинчиков, емкости со сметаной и клубничным вареньем. Он налил из чайника ароматный травяной чай и направился к двери.
- Волшебненько! - восхитилась Иви и с явным удовольствием принялась поглощать предложенный завтрак. - А вы не будете?
- Надо нарубить дров.. Доедай и уходи.
- Дяденька Морван! - она судорожно начала обыскивать свои карманы. - Постойте! - найдя, что искала, Иви протянула великану свернутый трубочкой зеленый лист невиданного растения.
- Что это?
- Это карта. Карта мест, наполненных магией.

Морван аккуратно взял в руки лист и развернул его. На шелковистой, тускло светящейся зеленым светом поверхности, проступали золотые, пульсирующие нити, обозначавшие реки. А серебряными нитями были обозначены горы. В нескольких местах карты блестели и переливались яркие рубиновые области.
- Там, где красненькое - там что-то плохенькое с магией.
- И что?
- Вы же тоже связаны с магией, дядюшка Морван! Помогите разобраться!
- Меня это не касается, - он свернул лист обратно в трубочку и протянул эльфу.
- Это всех касается! Без магии исчезнут все волшебные существа! И все, что они давали этому миру! Из мира уйдет все тепло!
- Я сам по себе.
- Дяденька Морван, вы что, ламантин? Заперлись тут, как в изгнании!
- Можно сказать и так. Всем нравится тепло. И никто не видит красоты снега. Каждая снежинка уникальна и прекрасна, но очень хрупка. Люди этого не замечают. Они ощущают лишь холод. А холод они не любят.

Он вышел на улицу, прихватив с собой огромный топор. Иви выбежала вслед за ним. Он шагал медленно по залитым солнцем сугробам, искрившим так, словно это была алмазная пыль. Маленький эльф наклонилась, скатала снежок и запустила в сторону гиганта. Снежок угодил Морвану в затылок. Он остановился и медленно развернулся.
- Снежиночки может и хрупкие, но когда они вместе, то они - силушка! Можно сделать снежок, а можно и что-то построить! - она начала скатывать еще один снежок, но заметно крупнее. Потом другой, чуть помельче, и положила их друг на друга. Ловкими пальчиками нарисовала глазки и улыбку на снежном шарике. Подхватила лежащую веточку, переломила ее, и у снежного человечка появились ручки. - Вот! Снег - это не только красивенькие снежиночки, не только болюченькие снежки! Это еще и возможность что-то создавать! И эта магия тоже исчезнет. А вместе с магией исчезнет и счастье.

Солнечный свет заливал долину. Ветра не было. Морван стоял молча и смотрел на слепленного наспех снеговичка. «Слабые и хрупкие по отдельности, но крепкие и сильные вместе».
- Ладно. Я помогу. Но сперва нарублю дров. Доедай, и не забудь умыться.

Начало истории читайте здесь.

Осторожно, сатира! Все персонажи вымышлены.

- Когда понимаешь, что твоя жизнь, как и жизнь любого человека, пропитана ложью с самого рождения, то за правду и душу не грех продать, - улыбнулся Михаил.

- Обычно за таким обращаются к богу, - то ли с усмешкой, то ли с пренебрежением ответил голос, - а не к отцу лжи. Но я тебя понимаю. Никто в здравом уме не захочет вести душевную беседу с тем, пред кем непременно нужно стоять в раболепии, умирая от чувств стыда и вины. Это малоприятно. А покаяние – слишком дорогая плата. Человеческая жертва куда легче. Что ж, будь по-твоему, Михаил. Начинаем наш честный разговор.

- Минуточку, - поднял палец вверх Михаил. – На бабку я добро не давал.

- Я ценю щедрость, но двух жертв им вполне хватит, - довольно ответил голос.

- Не припомню, чтобы я соглашался на жертвы. Да еще на две, – уточнил Михаил.

- А вот прямо перед тобой двое отошли в мир иной по неведомым причинам. Как место для тебя освободили. Видать, самому богу наша встреча угодна, раз такие провиденциальные обстоятельства складываются, - рассмеялся голос.

- А кому это – им? – поинтересовался Михаил.

- Я уже давно ни жертвы, ни души не собираю. Только смертные существа думают, что в одну и ту же игру можно играть целую вечность, - усмехнулся голос. - У меня давно другая, а им эта уж больно понравилась. А мне жалко, что ли? Ученики превзошли своего учителя. Тебе будет сложно в это поверить, как и им самим, но некоторым просто нравится приносить других в жертву. Этот ритуал они оправдывают необходимостью, какая действительно была, но ее давно нет. А вот собираться в тайные общества и проводить устаревшие ритуалы – это их теперь медом не корми. А я что? Когда это я был против кровавых жертв? Это как цветы для барышни. Функционально они ни к чему, но всегда приятно.

- Теперь все ясно, - задумался Михаил.

- Я ответил на вопрос, с которого ты хотел начать? – сыграл виноватое удивление голос.

- Да, - кивнул Михаил, - всегда считал, что это со мной что-то не так. Повсюду пишут о продаже души дьяволу, но как коснешься дела, то тебя днём с огнём не сыщешь. Думаю, в чем подвох? Почему это так сложно? Всем удается, а я чем хуже?

- Ты ничем не хуже. Ты, Михаил, самый обычный человек из всех, кого я встречал. Прямо-таки эталон обыкновенности, - без всякого сарказма отвечал голос, словно ожидая возражений, но именно это Михаил всегда о себе думал сам, поэтому не услышал ничего нового или тем более оскорбительного. – Но, признаться, ты меня очень удивил своим желанием.

- Но к чему были все эти хождения по магам? – спросил Михаил.

- Все это время я был во множестве лиц, - продолжил голос. - Вызвать меня несложно - я вездесущ и проникну в любое сознание. Суть в том, чтобы ты не канифолил мне мозг, не отнимал время, а в процессе мытарств четко сформулировал вопрос, отсеяв все лишнее, убедился в твердости своего намерения мне его задать. Этот процесс доведён у меня до автоматизма, как чат-боты в поддержке того же банка, где ты работаешь. Сначала с тобой говорят они и, только если не справляются, вызывают оператора. А если и он не справляется, то вызывают менеджера, потом главного менеджера. И там уже у кого на сколько хватит прыти и настойчивости. Это ложь, что я вечно бегаю за всеми, чтобы заполучить душу. На деле же люди давно бегают за мной в надежде продать ее мне за земные блага.

- Ох уж эти земные блага, - усмехнулся голос, и в усмешке послышалось застарелое разочарование, давно принявшее облик скуки. - Это самый частый запрос. А теперь, пожалуй, единственный. Поэтому мне и его пришлось автоматизировать - капитализмом. Потому что его однообразие буквально оскорбляло меня, как творческую сущность. Я что, торгаш какой-то, чтобы вечно скупать человеческие душонки за деньги? Да так же свихнуться можно.

- А что? Раньше было по-другому? Трава зеленей и солнце ярче? – позволили себе сарказм Михаил, на что голос ностальгически вздохнул.

- Вот раньше были мыслители, готовые продать душу за алхимическую науку, за истину, за знания об устройстве вселенной, за любовь в конце концов. Золотые были времена. За такими душами я, признаюсь, гонялся, преследовал их, выжидал. Сейчас же человеческая фантазия способна только на деньги. Даже власть стала редкостью. Потому что все уверены: будут деньги – будет власть. Но как они ошибаются. Купить власть можно только у слабых, никчемных людей. А такая власть ничего не стоит. Она пуста и не будет питать тебя теми лучами славы, которых ты от нее ждешь. Более того, она и тебя опустошит до состояния, в котором смерть видится спасением.

Михаил задумался, перебирая виды греховных порывов у себя в уме.

- А как же месть? – нашел он, как ему показалось, подходящий.

- Даже месть, хоть и низкое, но гораздо более высокое состоянием, чем жажда денег, в современном мире осуществляется за счет – денег, - обреченно отвечал голос. – Лучший способ отомстить всем и сразу – разбогатеть. Ушли те золотые дни, когда люди умоляли меня лишить врага таланта, благой репутации и любви, или расправиться с ним кровавыми жертвами родных. Современные пластиковые сердца не так ранит смерть близкого, как чей-то глоу-ап. В общем, вся сложность человеческой натуры схлопнулась в одну точку – в деньги. Все вместе взятые пораженные капитализмом душонки не стоят одной страстно устремленной своими порывами к трансцендентному, тайному, сокрытому. А эти, нечистоты мне уже даром не нужны. Они автономно и благополучно перегнивают сами в себе. И самое страшное – больше ничего не желают. Одно обидно – какого надо быть мнения обо мне, чтобы думать, будто я могу бесконечно заниматься духовной ассенизацией. Что ж, очевидно, судят сами по себе, - с горделивым отвращением подытожил голос.

– А какая у тебя новая игра, если не секрет, конечно?

- Какие могут быть секреты, если мы условились на честный, да еще и душевный разговор? – возразил голос так, будто непременно развел бы руками, если б они у него были.

- Знаешь, почему это место называется сценой? – в голосе послышался тот азарт, какой обычно случается с рассказчиком от уготовленного сюрприза, и когда не столько слушатель, сколько сам рассказчик предвкушает оглашение своей сенсации.

- В голову приходит только знаменитое «жизнь – театр, а мы в нем актеры», но вот дальше мысль идет туго. Вероятно, здесь происходит самый судьбоносный акт для человека, который решается на встречу с темной силой, - рассуждал Михаил.

- Но кто главный зритель этого акта? – с разгорающимся азартом спросил голос.

- Сам человек? – попытался Михаил, но почувствовал в ответ лишь нетерпеливое ожидание еще одной попытки. – Бог? – тихонечко произнес он, опасаясь специфической реакции на произнесенное слово.

- Все гораздо проще, Миша, - наивно и по-детски радовался голос неверным ответам, разве что не потирал ладоши, если б те у него были.

- Видишь это стекло? – нарочито таинственно спросил он. – Думаешь, за ним медики сидят? Нет, за ним сидят господа.

Последнее слово голос произнес так слащаво и важно, что Михаил ощутил легкую тошноту.

- Сидят в специальных очках, шлемах и наблюдают, как я забираю душу у таких, как ты. Сильные мира сего, как вы их любите называть. В то время, как все ровным счетом наоборот. Этим людям оказалось мало денег, чтобы всю оставшуюся жизнь отдыхать на самых роскошных островах, как хотел было загадать ты, но вовремя спохватился. Они пожелали сильно большего. И принесли в жертву капитализму гораздо больше жертв, чем способна вынести душа даже самого жестокого человека. Причем жертв столь невинных, что я, пожалуй, поберегу твою психику. Господа уже давно перестали быть людьми по своей сути, а, может, никогда ими и не были. Это уже один только бог знает. Потому что черт понятия не имеет, откуда берутся такие персонажи. Они были столь алчны, мелочны и жестоки, что я повысил их в ранге. Теперь это не люди, а мой персонал.

- Если они столь богаты и могущественны, как ты говоришь, зачем им…, - начал было возмущаться Михаил.

- Тихо-тихо, Миша! – остановил его голос. – Теперь мы с тобой переходим на твой внутренний диалог. А то ты мне сейчас всех клоунов распугаешь. Меня они все равно не слышат, но по твоим вопросам могут догадаться, что речь идет о них. Сосредоточься. Теперь все то же самое, но не вслух, а про себя.

- Зачем им смотреть на то, что происходит в этой комнате? – подумал Михаил.

- Эх, Миша, наивная ты душа, - умилился голос. На этот раз он звучал строго в голове:

- Если ты пал ниже некуда, то единственно приятным остается наблюдать, как кто-то опускается на то же дно. Не деньги и не власть стали самым ярким событием в жизни этих людей, как они ошибочно полагали, а акт лишения души. Да и чем воспринимать, когда уже нечем? Осталась только ностальгия не столько по душе, сколько по мгновению, когда она от них уходила. Что имеем не храним, потерявши — плачем. Старая добрая классика. А коль души уже нет, то радуется и ликует пустое место, что от нее осталось. Казалось бы, чему тут можно радоваться? Теперь только одному - рождению такой же пустоты и уходу всякого света из другого человека.

Михаилу показалось, будто он ужасно понимает этих господ и мало чем от них отличается, хоть и не давал добро на жертвы, и душа все еще при нем. Он понял, что по большому счету никогда не обращался напрямую к тому, что хотел продать. От этого сделалось холодно и страшно.

- А зачем это все тебе? – спросил он.

- Это единственное развлечение, которое у меня осталось, - горько выдал голос.

- Смотреть на то, как продавшие душу смотрят на очередную продажу души? – удивился Михаил.

- Да. Они думают, что настолько великие, что даже сам дьявол их развлекает, но даже не догадываются, что они развлекают меня. Это как осточертевший Нетфликс. Отвратительно, но лучше, чем ничего. Понимаешь?

- Понимаю, - искренне посочувствовал Михаил.

- Я сам пострадал от собственного греха, придумав капитализм, чтобы вас уже наконец начало тошнить от денег, и вы перешли к грехам поизысканней, поблагородней, но, даже получая власть, влияние и деньги, вы все равно остаетесь помешаны на деньгах. Все перевернулось с ног на голову. Если раньше людям нужны были деньги для широких душевных грехов, то сейчас они готовы на любые грехи ради денег. Ради самой этой дрянной субстанции. Она и есть тупик, и есть конечный результат. Человеческие души больше не звенят страстями. Добро не борется со злом, ничто не терзает человечий дух, кроме писклявого комара тревоги. Но если прислушаться к его мерзкому писку, то можно услышать стенания о деньгах. И больше ни о чем другом. Если покажется, что слышишь другое, прислушайся получше, в конечном итоге услышишь одно. Это и есть настоящая одержимость, но такой узколобой одержимости даже я не рад. Ваши мелочность и теснота ума – истинное зло, которое обернулось против меня. Благородные грехи остались только в книгах и фильмах. Когда чистая душа в ослепительной иллюминации борьбы добра и зла внутри себя все же идет на грех. Хотя бы не чужими руками приносит мне жертву, а своими собственными. Или хотя бы встретится с тем монстром, с убийцей, кто тебе эту жертву за большие деньги организует. А сейчас ты видел расценки в даркнете?

- Нет, - честно признался Михаил. – Никогда этим вопросом не задавался.

- И даже встречаться ни с кем не надо, не смотреть в глаза тому, кто будет причастен к твоему греху. Просто крипту перевел – и нет человека. Вот от этого страшно становится, какую дефляцию переживает человеческая жизнь, Миша. Даже мне страшно. Я не понимаю, почему не страшно вам.

Голос глубоко вздохнул.

- Хотя все я понимаю. Вам бояться нечем. Вы не заметили, как даром отдали души мне. Но это говно, прости господи, мне уже самому не нужно. Они, видите ли, мешают вам идти по головам, испытывать стеснение и скромность, мешают экспериментировать и получать от жизни все, мешают отстаивать личные границы, видеть во всех абьюзеров и получать от психологов разрешение на то, чтобы быть мудаками.

Михаил молчал. По большому счету от того, что не эти слова он ожидал услышать от дьявола.

- Ладно, Миша, прости, - вздохнул голос. - Занесло меня немного. Накипело, понимаешь?

- Очень понимаю, - охотно кивнул Михаил.

- Сам-то чего к психологу не пошел?

- Так он это… Опять меня на работу отправит. А если не захочу, надрессирует так, что захочу. В общем, по-любому ввинтит меня в твой капитализм и заставит вертеться. А я устал. Меня уже тошнит от этого всего. Понимаешь?

- Очень понимаю, Миша, - обреченно ответил голос.

- Знаешь, - начал Михаил после затянувшейся паузы, - ты когда говорил о господах, я понял, что почти не отличаюсь от них. Хоть я никого не убивал, но во мне так много ненависти и злобы. Порой кажется, что я только из них и состою. Я ведь на мгновение всерьез задумался, чтобы отдать бабку в жертву. А если задумался, то наверняка бы и смог, если б еще хорошенько подумал. А коли ее смог бы отдать, то и любого другого, получается, мне ничего бы не стоило убить. Ведь говорят, что дальше – легче.

- Это значит, что есть в тебе еще душа, - ответил голос так, если б улыбался. – Потому что, когда ее нет, то и чувств уже никаких нет. Хоть продают ее как раз для того, чтобы напиться чувствами досыта. В этом и подвох. Все это хорошо знают, но все равно идут на сделку. И в твоих злобе с ненавистью как раз отличие, а не сходство с господами. Они если убивают или мучают, то уже давно не из чувств, а из надежды испытать хотя бы их тень, и уже не важно, каких именно.

- А то, что тебе совестно, что ты бабку свою ненавидишь, так это просто смешно, Миша, - продолжил голос. - Раз уж исповедоваться предо мной решил, я тебе вот что скажу. Врач порой так ненавидит своего больного, что так бы и покромсал его прямо на кушетке в кабинете. Но все ж спасает его. Или на скорой едет и думает: хоть бы уже померла эта ипохондричка, которая его бедного каждую ночь вызывает. Но приезжает, смиренно выслушивает весь ее истерический бред и уезжает, где-то глубоко сквозь ненависть жалея ее и желая здоровья. Он может так же ненавидеть свою работу и мечтать об островах, как и ты, Миша. И сильно огорчаться, что недостаточно продажный для того, чтобы хорошенько продаться, и что порыв спасать сильнее всего. Не важно, какие силы пытаются сквозь тебя прорваться в страстях. Важно - какие в итоге оборачиваются деяниями.

- Иль убийца, - подытожил голос, поблескивая красными струйками. – Сколько ни будет размышлять, все равно убьёт.

Оба снова замолчали.

- Не подскажешь, сколько у нас еще времени осталось? – спохватился Михаил.

- Минут пятнадцать еще есть. А что? – полюбопытствовал голос.

- Хотел на тебя взглянуть, - улыбнулся Михаил, всматриваясь в красные волокна призрачного света.

- При всем желании, Миша, тебе нечем глядеть на настоящего меня. Нет у людей такого органа, который меня хоть немного мог бы воспринять в чем мать родила. Даже описать не смогу. Тут я бессилен, не обессудь. Но вот принять любой угодный тебе облик – легко. Хоть рогатого с красными глазами, как меня везде рисуют, хоть этого твоего Шаляпина.

- А давай, - рассмеялся Михаил, но тут же вскрикнул, отскочив назад.

- Нет-нет, не первого! – тут же уточнил он. – Второго.

- Надо быть конкретнее в своих желаниях, - посоветовал ему уже вылитый Прохор.

- Ну вот, хоть руку смогу тебе пожать напоследок, - довольно улыбался Михаил.

Прохор деловито осмотрелся и потер подбородок.

- А ну ложись, - решительно скомандовал он.

- Что, пора уже? – спросил Михаил с риторическим смирением.

- Чего пора? – не понял Прохор.

- Ну… Душу изымать.

- Да нет же! – отмахнулся рукой Прохор. - Говорю, пятнадцать минут еще наши.

Михаил послушно лег.

- А теперь закрой глаза. И не открывай! – пригрозил Шаляпин. – Расслабься.

К своему удивлению, Михаил расслабился мгновенно, как еще ни разу в жизни. Ему подумалось в этот счастливый момент, что такая легкость способна посетить только истинно свободного человека, которому уже ничего не принадлежит, кроме момента. Даже собственная душа. Видимо, так она с ним прощалась: испуская последние лучи. И она же эти лучи чувствовала. Что будет, когда душа перестанет мне принадлежать – думал Михаил. Наверно, не будет больше никакого счастья, как и других душевных чувств. Да и не было у меня ничего всю жизнь, кроме недовольства. Хоть под конец испытал что-то светлое. А то, к чему только прикоснулся, с тем не так горько прощаться.

Михаил внезапно обнаружил себя сидящим за столом, накрытом белой скатертью с пастельными изображениями толстых, мордатых котов, пушистых и очень наглых. Коты возлегали в полевых цветах и смотрели своими демоническими глазами Михаилу прямо в душу пронзительным взглядом Алистера Кроули. На столе стоял чайный сервиз во всевозможных рюшах, какие только способен выразить фарфор, и напоминал фантазию ветренной и до слащавости романтической девицы.

- Поздно спохватился, но какой может быть душевный разговор без чая? – напротив сидел довольный, воодушевленный Прохор.

- Разве что с водкой, - усмехнулся Михаил.

- Фу, - поморщился Шаляпин. – Мерзость какая, - но тут же вернул лучезарную улыбку и разлил чай по чашкам.

- А где это мы? – спросил Михаил, оглядывая светлую комнату с открытыми настежь окнами и развивающимися от ветра прозрачными белыми шторами. Вместе с порывами ветра в комнату залетали искрящиеся в солнечных лучах снежинки, словно в окна то и дело врывалось само волшебство, сама сказка – настолько было красиво. Холод, однако, не ощущался.

- У тебя в голове, - ответил Прохор.

- Но у меня в голове нет таких скатертей и чашек, - возразил Михаил.

- А это я свои прихватил, - отхлебнул чай Шаляпин и зажмурился от удовольствия.

- Знаешь, Миша, я вот поговорил с тобой и понял одну вещь, - продолжил он. – Как ужасно я выгорел с этим чертовым капитализмом. Вот так бывает. Сидишь в болоте и уже не замечаешь этого. А потом поговоришь с кем-то, посмотришь на себя со стороны, и только удивляться остается, как ты сам не замечал такой очевидности. Значит, как меня это болото поглотило, что я его как данность принимаю. Я уже не помню, когда меня новые идеи посещали. А ты мне прямо творческий поток открыл.

- Будешь новое зло творить? – спросил Михаил.

- Пренепременно буду! Пуще прежнего! – вдохновенно ответил Прохор. – Но с капитализмом будем завязывать. Эта дрянь даже меня поразила, как черная плесень.

- Не могу сказать, что рад оказаться твоей музой, - в растерянности почесал голову Михаил, - но за тебя чисто по-человечески - рад.

- Мы с тобой вот как поступим. Когда все закончится, ты себя ни в чем не сдерживай. Если захочешь кому-то рассказать о нашей встрече – говори во всех подробностях. Это вовсе не обязательно, но я знаю, что тебе захочется, - довольно улыбался Прохор. – Все любят рассказывать о встрече со знаменитостями.

- Хорошо. А зачем, если не секрет? – полюбопытствовал Михаил.

- Будем с тобой рушить капитализм, Миша, и готовить почву для нового общественного строя. А вот какого – это уже скорее сюрприз, чем секрет.

- Но я-то не знаменитость в отличие от тебя. Кто меня будет слушать?

- Не переживай, - ответил Прохор с мечтательной уверенностью. - Каким бы ты ни был шизом или ноунеймом, людям все равно интересно слушать истории о встречах со мной. Моей популярность хватит нам на двоих. История творится не политиками, как вы наивно привыкли думать, а зернами идей в головах масс. Главное – посеять, а дальше можно только наблюдать, как они прорастают.

- Меня все еще волнует один вопрос, - продолжил Михаил. – Альберт Аврамыч настаивал на жертве, но я от нее отказался, однако встречу с тобой получил. И, видит бог, не желал я, чтобы те двое передо мной скончались столь скоропостижным образом. Выходит, они все же на мой счет запишутся? Или как?

- Ой, Миша, вот ты сейчас все испортил своей мелочной капиталистической мыслью, - поморщился Прохор. – Я тебе запрещаю бояться в моем присутствии. Такой светлый момент омрачил. Нет у твоей души никакого счета. Выкинь из головы это бред. Ты их в лицо-то не видел. Как ты можешь быть повинен в их смерти? А уж если твой одеревенелый ум привык искать виноватых, то сам всевышний мне тебя послал. Он и виновник торжества! - громко рассмеялся Прохор, и от его звонкого смеха по комнате хрустально-золотистой пыльцой еще проворней закружили снежинки. Было в их очаровательном блеске что-то ослепительно яркое, но все же неуловимое. И Михаилу сделалось больно на душе. То ли от красоты, то ли от какого-то понимания, что случилось с ним, но пока не выразилось в словах. А, может быть, никогда не выразится.

- Считай, что нам с тобой повезло, - налил себе еще чая Прохор. – Господа уже заняли ложу и томились в ожидании, когда те двое откинулись. А господа ох как не любят промедлений. А отмены выступления они и вовсе не прощают. Поэтому ты своим появлением спас ситуацию. А точнее – Альберта Аврамыча и всю его богадельню. Он, конечно, очень расстроился, что тебе свидание со мной вот так просто досталось – без жертв. Но ему ничего не оставалось делать. Иначе жертвой пал бы он.

- А в чем же повезло тебе? – спросил Михаил.

- Ты первый человек за всю мою многовековую жизнь, который пришел ко мне не как к машине по исполнению желаний, а как к живому существу, пусть жестокому и мрачному, пусть со слабым, но все же желанием хоть немного понять меня. Не ради выгоды и наживы. А просто. По-человечески. Ты единственный, кто, по сути, спросил, как у меня дела, каково мне, что со мной такое творится, что меня стало трудно вызывать. И плевать, что на меня наложился образ твоего отца, не самого доброго и светлого человека, с которым ты так и не успел поговорить по душам. Если в современном мире есть кто-то, кто хоть немного искренне интересуется твоими делами, куда ты пропал, почему не отвечаешь на звонки, - это большая редкость и большое счастье.

- Ты только вообрази! – возмутился Прохор. - Я самое эгоистичное существо во вселенной, воплощение эгоизма. И хоть бы раз кто-то предложил просто поговорить. Нет же! Все только норовят продать мне то, что и так давно мое, но даром уже не нужно. Хоть теперь обратно продавай людям души. Только они им самим тоже не сдались.

- Ты прав, - с грустью согласился Михаил. – Я вот что понял, пока с тобой общался. Все это время, до нашей встречи у меня была душа, но я, грубо говоря, совершенно не знал, как ей пользоваться, не чувствовал ее. Вероятно, прежде чем ее изъять, ты вывел ее на поверхность, обнажил ее. Даже мои желания просто копипастились из инфопространства в голову. Я не понимаю, как я жил все это время, какими автоматизмами. А жил ли я? Или запрещал себе жить, думая, что жизнь бывает только на шикарных островах? Но беседа с тобой все изменила. Только вот души у меня теперь не будет. Я не жалуюсь, просто это мне напомнило историю про кувшинчик и дудочку, - рассмеялся Михаил. – А ведь я ничем не отличаюсь от большинства. Те, кто не дорожат душой, просто не чувствуют ее.

- И это их не оправдывает, - сердито звякнул чашку о блюдце Прохор.

- Ничуть, - ответил Михаил.

Оба в молчаливом забвении охотно поддались гипнозу сверкающих снежинок. Они кружились в солнечном вихре, разлетаясь каждая по своему неведомому пути. Какая-то умудрялась обратно залететь в окно, другая в долгом обворожительном блеске металась по комнате и падала на пол или украшала стол в завершении своего танца, третья же опускалась в горячий чай и бесследно таяла.

- Знаешь, Михаил, - прервал тишину Прохор, - у нас есть одно экзистенциальное общее – мы оба устали, по сути, от одного и того же. Я свою усталость описал достаточно откровенно и подробно. Ты же свою не вполне осознаешь, но она состоит из того, что ты прекрасно видишь, как в твоих реалиях нет смысла желать чего-то другого, кроме денег. А желать их – такое скучное занятие, что скучнее – только иметь их и устать от них. Поэтому твоим первым порывом было прекратить всякие пляски вокруг золотого тельца и уйти в заслуженный отпуск, но все подпортили сложности на пути ко мне. Они вызывали у тебя вопросы один за другим. И только встретившись со мной, ты наконец понял, что тобой на самом деле двигало.

И снова повисло молчание.

- Можно еще вопрос? – спросил Михаил.

- Думаю, успеем, - невозмутимо глянул на часы Прохор.

- Ты часто и совершенно спокойно упоминаешь бога. В каких ты с ним отношениях?

- А это уже слишком личный вопрос, Миша. Скажу только одно. Сколько и чего бы ты или кто другой ни думал – это все будет неверно. Вот как я не могу показать тебе себя настоящего – ты не увидишь. Точно так же никто не способен постичь наши, как ты сказал, отношения, - рассмеялся Прохор. – Не хватит на это человеческого ума. А даже если б и хватило, я, как никто, имею право на личные границы.

- И на этом, закончим, Михаил, - добавил он.

- Время пришло. Или ушло. Это уже кто как на него смотрит, - неторопливо рассуждал он, складывая блюдца, чашки и сворачивая скатерть, суетливо осматриваясь по сторонам, чтобы больше ничего не забыть.

- Я готов, - вздохнул Михаил, мирясь с чувством, что не стоит держаться за то, чего так и не постиг, а лишь коснулся.

- Молодец, - протянул ему руку Прохор, крепко пожал и снова громко рассмеялся.

- Ну, всего тебе, Михаил! И доброго, и злого. Желать человеку чего-то одного – все равно что желать бедности, - закинул он на плечо узелок из скатерти со звякнувшим сервизом. – Прощай!

Прохор развернулся и зашагал прочь в тот край комнаты, который особо ярко озарялся солнцем, и не было видно есть ли там стена или что-то, кроме ослепительного света.

- Постой! А как же душа? Или я ничего не почувствовал?

Прохор развернулся, заливаясь от смеха.

- Тебе не смешно? – спросил он. – Ты сам не можешь понять, есть она у тебя или нет. А меня спрашиваешь! Ладно, считай, что я тебя обманул. В конце концов, я отец лжи или кто?

Он отдышался от смеха и добавил с грустью:

- Не нужны мне ваши нищие души, Миша. Устал я от нищеты. Как и ты. Только от другой. Какую тебе не понять. Оставьте меня в покое.

Михаил смотрел вслед уходящему в свет Прохору и ничего не понимал.

Он очнулся в черной цилиндрической комнате, лежа на полу.

Над ним склонялись красный от злости Альберт Аврамыч и побледневший от любопытства ассистент.

- Почему? – вопил уже багровый Альберт Аврамыч, тряся Михаила за воротник. – Почему сделка не состоялась? Отвечай, дрянь!

Охрана взяла его под руки и с трудом оттащила от Михаила.

- Нас закроют! Мне конец! – доносились вопли отчаяния из коридора.

- Что произошло? Почему он не взял вашу душу? Это из-за того, что жертвы не по вашей воле были? Что он сказал? – с азартом интересовался ассистент.

- Он сказал, что сделок больше не будет, - ответил Михаил, направляясь к выходу. – И жертвы напрасны.

- Как так? – спешил за ним ассистент, но его в истерике схватил за халат Альберт Аврамыч.

Михаил направлялся к выходу, и голоса за его спиной постепенно отдалялись. Время от времени он с уже ностальгической улыбкой и необъяснимым теплом оглядывался на этих двух.

- Господа в гневе! – тряс Альберт Аврамыч ассистента. – Министр прямо с саммита летел специально на сеанс! А он не состоялся!

- И, судя по всему, больше не состоится, - кивнул в сторону Михаила ассистент.

- Типун тебе на язык! – пошатнулся Альберт Аврамыч, но его подхватила охрана. – Что за ужас тут сегодня творится!

- И не говорите, - согласился ассистент. – Приборы страшно барахлили и фиксировали черт знает что. То, как будто он снизу пришел, как обычно, то…

Ассистент ссутулился и насторожился, робко указывая пальцем в потолок.

- С самого верха, - шепотом добавил он. - Можете себе представить?

- Да не может быть, - побледнел Альберт Аврамыч. – Такого зверя у нас еще не было.

- Идите сами запись проверьте, - развел руками ассистент. – Там то поочередно, то одновременно - сразу по двум направлениям. И оттуда, и оттуда прям до предела.

- А давай посмотрим, - выпучил на него глаза Альберт Аврамыч.

- Знаешь, господа тоже уверяли, что другое сегодня свечение было. Еще краснее, ярче и гораздо более зловещее, чем обычно, - рассуждал он, взяв ассистента под руку и неспешно, но деловито направляясь в лабораторию.

- С кем же он тогда говорил, если в обе стороны? – спросил ассистент.

- А хрен его знает, - злился Альберт Аврамыч.

- Поди сам с собой! - нервно и громко рассмеялся он собственной шутке. – Ты его видел? Вот ведь полоумный!

- Да обычный отчаявшийся. Просто у вас с ним не заладилось, - со вздохом ответил ассистент и захлопнул за собой дверь.

Михаил шел домой и влюбленно приветствовал каждую снежинку, упавшую ему на пальто. На улице было пасмурно и грязно. В разгар февраля стояла страшная слякоть. Но он впервые не замечал ничего, кроме собственной свободы. И чем дальше он в нее всматривался, тем больше она казалась ему хорошо знакомой. Будто он уже встречался с ней не раз, но очень давно - в детстве.

Следующим утром Михаил не вышел на работу. Он поставил перед собой телефон и включил запись видео.

- Всем привет! Меня зовут Михаил. Я решил продать душу дьяволу, и вот что из этого вышло.

Спасибо всем, кто прочитал эту историю до конца!
Если вам близок мой стиль — мистика, сатира и поиск света в темные времена — буду рада видеть вас в своем Телеграм-канале.
Там я публикую заметки, стихи и сейчас пишу роман.

Ирики

После того, как по рации сообщили о пленном, в тылу поднялась суматоха и великая крысиная возня, что неудивительно, ведь пленные были немалой ценностью в плане продвижения по службе, а перебежчики стоили и того дороже~ особенно, когда, после ласковой психологической обработки, объявляли себя преданными сторонниками императора и заявляли о готовности целых легионов Хаоса перейти под тень его величия.

Всё утро защитники укрепа получали по рации кучи самых противоречивых приказаний от сотен начальников, что обретались в тылу: от предложения устроить хаоситу допрос, до совместного пения гимна Императору.

Последний приказ был сочтён полезным  и видео с судорожно орущим хвалу Империуму хаоситом было закинуто в приложение,  где благополучно зависло. В конце концов вся  бесконечная цепочка из начальников, проверяющих и прочих службистов устаканилась по рангу и с самого верха был спущен Приказ Которого Никто Не Смел Ослушаться. Приказ гласил - дождаться эвакуации пленного, а самим смениться и дуть в тыл для отдыха и получения инструкций.

Уже совсем рассвело, когда Василий Иванович получил по рации весть о том, что эвакуация выдвинулась в путь до укрепа.

"Важные особы. Прибудут на квадриках," - предупредили с базы, - "Смотрите, чтобы всё нормально было."

-Передайте сгущи с ними! - рявкнул Василий Иванович, но на той стороне  отключились.

Командир укрепа посмотрел на небо: разбежавшиеся за ночь облака не думали возвращаться, что для эвакуации было не есть хорошо, но всё равно, ясная погода и яркое солнце возвращали уставшей за ночь душе оптимизм и веру в будущее. Даже очертания леса на западе, смутно колеблющиеся в последних клочьях

тумана не внушали обычной тревоги.

«Да всё нормально будет, главное чтобы пересменка пришла хорошо. Должны ведь сменить в конце концов."

Он взглянул на спящего сном праведника Петьку потом на задолбавшие приборы и принялся за готовку. Кашеварить теперь надо было на троих и кашеварить хорошо, поскольку совсем недавно из центра спустили новую инструкцию по обращению с пленными, и по ней обращаться с теми следовало исключительно лояльно.

"Последнюю краюху хлеба отдай, но врагу угоди, " - командир развязал пленному руки, чтобы тот мог поесть, попить и оправиться. По-хорошему, следовало провести "первичные агитационные мероприятия", как того требовала инструкция, но было лень.

"Обойдутся. Перед приездом эваков."

Связанный пленный вновь рухнул спать, а Василий Иванович принялся расхаживать по опорнику, поправляя кое-где лопатой осыпающуяся землю, любуясь рощей с холмами и голубым небом над головой.

"Что там за шишкари, о которых предупредили? Интересно бы знать... Какие-то важные персоны..." 

После утренней суеты наступило затишье, в которое хорошо было помечтать о будущем, о мирной жизни, о богатстве, которое свалится после продажи всех набранных акций... Благодать прервали дронанализаторы, показывая на северо-запад, куда-то вверх в недосягаемую высь.

-Завис гнида! Завис и наблюдает, - встревоженно буркнул Василий Иванович. - Эй, Петька будись!

Поправив маскировочную сетку, он аккуратно переставил приборы в менее заметные места и приготовил дронружьё на случай атаки. Петька уже занял пост наблюдателя рядом со снайпсканом и радиопеленгатором. Первый молчал, второй же ясно указывал на усилившуюся активность радиообмена с вражеской стороны. -Будем по рации сообщать? - спросил боец.

-Да надо бы... Люди едут... - командир, нагнувшись и включив питание, пробормотал пару слов во всхрюкнувшую рацию.

Больше бойцы не проронили ни слова. Они посматривали на равнину перед укрепом, сканировали её с помощью приборов и вообще всячески убивали время именно так, как положено убивать его на войне. Через минут пятнадцать анализатор показывал взлёт большого дрона на востоке.

-Свой, охотник, чтобы вражеские отогнать.

Василий Иванович оказался прав, угроза с запада потихоньку исчезала. Упал до минимума и радиообмен. Петька уже колдовал, разогревая кашу. Потом сходил проведать пленного, проведя наскоро "первичные агитационные мероприятия на которые хаосит откликнулся со всей душой.

-Гнусная старуха Слаанеш! Поганый Н'ерзл - выкидыш Н'ургла! - ныл он, - И почему я раньше не сбежал под крыло Империума?! Надо было сначала семью переправить и следом самому, пешком да на цыпочках...

-Большинству ваших так надо было, - согласился Петька.

- Кому как. Не все могли - у кого хозяйство большое, бросать жалко, у кого родственники поддались пропаганде Тзинча. А большинство просто пересидеть собирались.  Да и что нас в империуме ждало? Та же нищета. Хорошей работы нет, все места заняты этими, как их...

-Ксеносами.

- Именно. Нормальная работа только в какой-нибудь жопе мира... И зачем вы их вообще пригласили, ксеносов этих?

-Империум решил, что без них не обойтись. Я-то кто такой, приглашать? - Петька досадливо дёрнул щекой. - Ладно, пойду я, а ты ещё полежи чуток, скоро эвакгруппа приедет.

Пленник покорно вздохнул и рухнул на лежак. Дожидаться пришлось долго, защитники укрепа успели и подремать и обед приготовить и пленного прогулять, когда сработали приборы а потом послышался рёв моторов.

- Вроде квадрики, - сказал Петька, - С комфортом передвигаются.

-Это не трупы таскать - за пленными ребята рангом повыше едут, - кивнул Василий Иванович.

-Почему это?

-Награды за пленного ещё никто не отменял

-Ну так не они ж пленного взяли...

-Это никого не волнует. Награды получает тот, кто хорошие новости приносит, а не на передке небо коптит. Тем временем квадроциклы в количестве двух штук подъехали к укрепу, спустились в специально, ещё хаоситами для этих целей вырытые приямки, пассажиры спешились и бодрым шагом направились к защитникам укрепа.

"Оппаньки! Это ребята не из простых!"

С удивлением смотрели Василий Иванович с Петькой на молодые симпатичные, но какие-то высокомерно-бесстрастные лица двух первых эваков. Форма на них была новенькая, с иголочки как и весь экип. Пятна грязи, украшавшие чистые штаны, сверкали почти что по-праздничному. А вот мужик сзади выглядел иначе. Хищные, волевые черты лица, резкие, уверенные движения человека привыкшего, что его приказы исполняются быстро, только жестокая усмешка и едва заметное презрение во взгляде портили первоначальное впечатление. Форма на нём была не из дешёвых, аккуратная и ношеная, парадных приблуд не висело, подсумки потёртые и, как принято было говорить, по делу.

Пока юноши топтались, соображая видимо, не уронит ли их самооценку знакомство с простыми солдатами, бывалый мужик в два шага подскочил к Петьке с Василием Ивановичем, сунул клешню для рукопожатия (сильный сволочь!) и задал несколько ни к чему не обязывающих вопросов по обстановке вокруг.

Получая такие же ни к чему не обязывающие ответы, он посмотрел на Петьку, вскинув бровь, и кивнул в сторону блиндажа.

-Пленный там, - неохотно ответствовал боец.

Рука мужика дёрнулась в приказном жесте и ему ничего не оставалось, как ринуться блиндаж, в то время пока Василий Иванович доборматывал суть основных событий минувшей ночи.

-Наша агентурная сеть славно поработала, - властным тоном перебил его новоприбывший, - вот хаосит  и перебежал. Вовремя, надо сказать, секретная служба Императора вкупе с инквизиторами, фактически спасли его от верной смерти в схватке на стороне Хаоса и эльдаров.

-Так-то оно бывает, - кивнул Василий Иванович после миллисекундной заминки, которая понадобилась, чтобы сообразить что к чему. - Инквизиция - она не зря свой хлеб ест, а о Секретной службе Императора и говорить нечего. Хорошо постарались ребята

- В приложуху вносили?

-Да фигню всякую: прибыл во столько-то был в составе группы такой-то, кличка такая-то. Ну гимн Империуму заставили пропеть.

-Всё правильно. Полностью развязывай, - мужик соколиным взглядом сверкнул на Петьку, приволокшего полуспутанного пленного, - Эй, ребята! Ваша очередь.

Два молодых эвака мягко оттеснили Петьку от пленника и, достав миелофоны, поочерёдно с ним сфотографировались. Потом повернули задом, снова передом, прощупали складки одежды...

-Секретная служба Императора, - Василий Иванович положил руку на плечо Петьки, изумлённо глядевшего на происходящее, - хорошо постаралась. Магнус, ты слышал? Передай там в тылах поздравления секретникам и  инквизиции. Быстро завербовали. Я восхищён, мы в восхищении и так далее.

Хаосит с несчастным видом кивнул, барахтаясь в объятиях двух юношей. Вас-то запомнить можно если что мил человек? - небрежно бросил командир укрепа, поглядывая куда-то мимо хваткого мужика.

Тот ответил неожиданно приязненной улыбкой.

-Леонтьев. Если что не так будет, упомяните меня. Ну и спросить можно если проблема возникнет. А про тебя, Иваныч, я уже слышал, свой парень, послежу чтобы всё нормально было. Эй, ребята! Давайте по коням, выбираемся пока ещё затишье. Сегодня мы славно поработали!

Вскоре шум квадроциклов стих вдали. Петька с Василием Ивановичем стояли, глядя вслед внезапным гостям.

-Что за орёл этот тигр... - задумчиво пробормотал командир укрепа, - Ловко они пленного увели, Петька.

-Да уж. Слава инквизиции... - боец покосился на рацию стоявшую у ног. - Нам бы всё равно ничего не перепало.

- И то верно. Так-то оно тоже бывает. Ты понял кто те двое?

-Ирики? А мужик с ними? Этот краб?

-Краб? Верно заметил. - Василий Иванович ухмыльнулся. - Это цепкий стремяга, пробивающийся к вратам рая. Варпик, но из крутейших. Такие вот Империум и держат - сильное звено, которое связывает тварной мир варпа с поднебесным ирем. Обычно они в инквизиции обитают, но и в Секретке их много. Увидел пленника, быстро оценил и обернул ситуацию себе на пользу, там где другие клювом щёлкают.

-Остаётся только надеяться, что Магнусу будет у них хорошо. Мужик вроде неплохой.

-Я тебе так скажу, Петька. Хаоситы, они такие же люди как и мы, только ещё тупее. - Василий Иванович не сдержал горестного вздоха. - То под хаос попадают, то под эльдар. Сейчас вот у них снова нациблэки голову поднимают и олигархические космогеи. Короче так оголтело просирать свою страну, как они - это ещё уметь надо.

-Политика... - вздохнул соглашаясь Петька. - Ого, крутяк! Смотри, Иваныч, сгущу оставили нам в пакете! Ура, завариваем чаёк!

-Давай, это ведь обмыть надо. Сегодня мы встретили двух великих политических деятелей будущего в самом начале их героического пути. Подумать только, будем через десять лет смотреть на них по телевизору, когда они будут вершить судьбы мира, и вспоминать, как встретили совсем сопляками. Так-то оно бывает. Вчысь и до тэбэ прыйдэ щастя и подарунки. -Будэмо вчытыся, Василий Иванович! - радостно откликнулся Петька, возясь с чайниками и заваркой. - Но чего они сюда вообще полезли, на передок? Сидели бы на базе и медали получали.

-Ну как сказать. Ирики - они тоже люди. Молодёжь у них, как наша, и рискнуть хочет и выпендриться и фоточки со штурмы выставить. Для карьеры опять же это полезно. Тот, кто сидя на диване с детства медали получает, в ирии давно есть. Но опять же, долго на грязь месить на передке у ириков моветон, признак дурачка. А вот героически захватить пленного и фоточки выложить самое то.

Тут ожила рация, сообщив, что пересменка уже выехала с базы и вообще пора бы начать собираться.

-Пакуемся Петька, ещё посмотрим что за люди приедут, - сказал Василий Иванович. - На пересменке всякие могут быть, часто всякий мусор в неё кидают. Приборы все пронумерованы? По хозяйству все учтено?

Петька отчитался, что всё давно пересмотрено, пересчитано и пронумеровано и бойцы уселись пить чай, заедая его сгущёнкой с галетами. После постоянных недосыпов и нервного напряжения накатилась истома приятного ожидания отдыха на базе. Конечно пересменка могла оказать очередной подлянкой от руководства...

-Опорник держать надо. - нехотя откликнулся командир, когда Петька осторожно высказал свои опасения. А где они ещё найдут таких недотеп, которые вдвоём будут выполнять работу пятерых? За потерю позиции руководство по голове не погладит, картинка на карте для него важна.Не боись Петька, мы для них ценный ресурс иначе бы сгущёнку не оставили.

Наступило утро. Я поворачиваю голову — Паши нет на своём месте, его спальник пуст. Я поднимаюсь и вижу, что на столе стоит керосиновая лампа с зажжённым фитилём. Я тушу лампу, затем подхожу к двери в соседнюю комнату и открываю её — Паши там нет. Я вспоминаю сон, и у меня возникает нехорошее предчувствие. Я решаю, что буду действовать строго по распорядку, и собираюсь на пробежку.

На улице пасмурная погода. Небо закрыто тучами, а местами тайга укрыта плотным серым туманом. Воздух холодный и будто пропитан влагой. Этот сон и мрачная погода — всё это портили моё настроение. Я пробежался до водопада, искупался, и только после ледяной воды ко мне вернулось состояние уверенности и тонуса.

«Чёрт с ним, с этим Пашей», — подумал я, одеваясь. — «Надо будет — появится, не маленький». Но когда я побежал обратно, то надеялся, что Паша уже вернётся. Но его не было.

Я занялся хозяйством, потом пошёл готовить завтрак. Когда сидел и ел кашу, вдруг раздался удар в дверь. Было такое ощущение, будто в неё что-то бросили. Я встал, подошёл к двери и осторожно открыл её. На пороге лежала дохлая ворона. Я быстро спустился с крыльца и огляделся по сторонам — я был почти уверен, что это дело рук Паши. Но его нигде не было. До опушки леса далеко — оттуда не докинуть. Я решил проверить вокруг дома, обежал его, но никого не увидел.

— Паша! — закричал я, и эхо моего крика разлетелось по горам.

— Я тебе задницу надеру, — добавил я вполголоса.

Взяв два полена со двора, я зажал ими ворону, отнёс за баню и бросил подальше в сторону леса. Пока я возвращался к дому, у меня было ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Я остановился на пороге и вгляделся в лес. Ощущение тревоги меня не покидало. Скорее всего, у Паши снова поехала крыша, как в прошлый раз, и он теперь чудит. Но, может быть, что-то ещё. Мне вспомнились слова Садыбая про Чёрного Шамана и про то, что он не забудет меня и захочет отомстить. Может, он опять похитил Пашу и теперь охотится за мной?

Я отправился в баню, взял из предбанника топор, вернулся в дом и хорошо помыл руки с мылом. Позавтракав, я вышел во двор и продолжил пилить и колоть дрова. Но чувство тревоги не покидало меня, и мне казалось, что за мной наблюдают. Я вдруг вспомнил, что меня успокаивало, когда я злюсь:

— Только подойди сюда, что бы ты ни было, и я уничтожу тебя, — проговаривал я про себя, пока колол дрова. Это меня заводило, и вместо страха появлялось некое звериное чувство. Но я всё равно останавливался и подолгу оглядывался по сторонам.

Поработав до обеда, я вошёл в дом. Нужно было пообедать, но, так как Паша так и не пришёл, я решил разогреть его утреннюю порцию и доесть её. В доме закончилась вода, я взял ведро и пошёл набрать воды в бане. Налил из фляги воду в ведро и пошёл обратно к дому. Небо стало тёмно-серое, и от этого казалось, что уже наступили сумерки. Я вошёл в дом, сразу залил воду в рукомойник, поставил ведро на деревянный табурет и, подходя к столу, замер на месте — на столе лежала дохлая ворона.

Я несколько секунд пялился на неё, не отводя взгляда. Затем схватил топор и выбежал на улицу, снова обежал вокруг дома — никого не было. Мне казалось, что я схожу с ума — я не мог рационально объяснить всего этого. Никто не смог бы подкинуть ворону в дом и убежать: я бы всё равно его увидел. Оставалось проверить только одно место.

Я вошёл в дом и прислушался — стояла полная тишина. По телу непрерывно бегали холодные волны. Я подошёл к двери в соседнюю комнату и, задержав дыхание, медленно открыл её. На полу, спиной к двери, сидел Паша — так, как я видел его в последний раз. В сумерках комнаты его неподвижная фигура выглядела ещё более устрашающе.

Меня всего сковало от страха, но я вспомнил, что злость и ругательства весь день помогали мне. Я всё ещё надеялся, что это просто злой розыгрыш.

— Встань, — хотел сказать я грозно, но звук застрял в горле, и вместо этого получился только тихий хрип.

Паша не шевелился. Я тоже не собирался сдаваться.

— Встань, — сказал я уже громче и чётче.

Вдруг Паша стал медленно подниматься — и делал он это точно так же, как та женщина: будто это не человек, а тряпичная кукла. Моё тело сковало от страха. Паша так же неестественно медленно развернулся вокруг своей оси, и я увидел его лицо — оно было мертвенно-бледным, как у трупа, с пятнами нагноения, а на глазах у него была повязка из мешковины. Но он смотрел прямо на меня — я это чувствовал. Топор выпал из моей ослабшей руки, и я услышал его глухой стук об пол.

— Помоги мне, — вдруг раздался голос из его рта. Это был не голос Паши — он был каким-то утробным, хриплым, и в нём была мольба, но она ужасала. Я почувствовал смрадное дыхание из его рта.

Я не знал, что мне делать. Я замер на месте, не понимая, как поступить.

— Помоги мне, — ещё раз раздался голос изо рта Паши. Было ощущение, что его тело используют как марионетку, а голос принадлежит совершенно другому существу.

Я понял, что Паше нужна помощь, что он в беде, но меня останавливало какое-то чувство опасности.

— Помоги мне, — вновь раздался голос, и в нём было столько мольбы и страдания, что я тут же решил: нужно помочь, нужно вытаскивать Пашу из этого всего. Я сделал шаг вперёд и вдруг вспомнил про Проводника. Мне показалось, что я смогу сейчас обратиться к нему за помощью, и он подскажет, что делать.

Как только я подумал о нём, то почувствовал внутри знакомое ощущение его присутствия — на границе страха и воли. Я мысленно обратился к нему: «Что мне делать?»

И тут же почувствовал его ответ: «Беги. Ты в опасности». Это не Паша.

Существо будто догадалось об этом: оно открыло рот, и из него вместе со смрадной гнилой вонью раздался ужасный нечеловеческий крик — такой же неестественный, будто его источник было какое-то животное или птица, кричащая человеческим голосом:

— Артёёёём…

И в ту же секунду лицо Паши превратилось в лицо той самой женщины с чёрными глазами, впалым беззубым ртом и рогами на голове. В этот момент я подумал только о том, откуда оно знает моё имя, но тут же, не выдерживая того ужаса, который это существо вселяло в меня, я закричал, обращаясь к Проводнику:

— Унеси меня отсюда!

В тот же момент я вдруг оказался на берегу реки — той, из моего сна. Я стоял на камнях и смотрел на тёмную воду и тёмные камни. Небо было тоже чёрное, но всё было видно, как днём. Неожиданно я почувствовал себя в безопасности, несмотря на это мрачное место. Я смотрел на воду и понимал, что это мёртвая вода и всё вокруг тоже мёртвое. Это было отражением реального мира, его калька, но в ней совершенно не было жизни — всё было только бутафорией. Всё вокруг вызывало сильную печаль.

Я пошёл по берегу и чувствовал, как мои ботинки проваливаются в этот бутафорский, мёртвый снег, не оставляя никаких следов. Мне, с одной стороны, хотелось выбраться отсюда, но какая-то душераздирающая тоска заставляла меня остаться. Я остановился, смотрел на бегущую воду и слышал её журчание — но и оно было бутафорским, ненастоящим.

Я поднял голову и вдруг увидел знакомого. Это был мой друг Тимур, которого я не видел очень давно, и я удивился, встретив его здесь. Я подошёл к нему, и он поднял свои глаза на меня, но в них не было радости от встречи — какая-то застывшая мольба, просьба, но о чём — непонятно.

— Тимур, что ты здесь делаешь? — спросил я его. Я так давно его не видел, но он совершенно не изменился: те же восточные черты лица, тонкие губы, кривая ухмылка, ямочки на щеках и морщинки в уголках глаз — только глаза были очень грустные.

— Да что тут делать? — ответил он обречённо. — Тоска зелёная.

Мне стало его жалко, захотелось ему помочь.

— Тимур, пойдём отсюда, — предложил я ему, представляя, как мы сейчас пойдём, сядем за стол, заварим крепкий чай, и он расскажет одну из своих удивительных историй.

— Да ладно, чё кайфуешь что ли? — произнёс он одну из своих коронных фраз, означающую, что я говорю ерунду.

Я хотел возразить, но вдруг что-то еле уловимое пронеслось у меня в голове — будто я забыл что-то важное. Я нахмурился, пытаясь вспомнить, а Тимур всё так же смотрел на меня со своей фирменной ухмылкой. И тут я вдруг вспомнил.

— Ты же умер? — произнёс я. Я вспомнил, что Тимур умер много лет назад, и невероятная грусть, какая-то боль защемила сердце от этого воспоминания. Я смотрел в его печальные глаза, и мне так хотелось помочь ему, но я понимал, что не могу ничего сделать. Слёзы выступили у меня в глазах, и я покачал головой. Я больше не мог выдерживать всей этой боли и произнёс:

— Я хочу домой.