- А что же еще? Ты, Миша, главное, не сомневайся. Гони от себя жалость. Не люди они – морок, дьявольское наваждение. Сам подумай, в человеческой ли это природе – во плоти восставать из мертвых?
- А кюре говорит, что это нам Господь чудо свое явил.
- Кюре! – с презрением воскликнул Седой и сплюнул. – Да что он понимает! Чудес ему захотелось на халяву, вот и мутит воду. Нет, Миша, - с глубоким убеждением в своей правоте сказал Седой. – Мертвым после смерти небеса положены, а не земля. Не нами заведено, не нам и менять. Так и передай своему, этому… И пусть ко мне на ферму не суется, я ему быстро нос прищемлю. Сожгу к чертовой матери и прах развею. Никто больше не ляжет в эту проклятую землю! Хватит с нас… чудес…
Дальше ехали молча. Мишель кусал губы, искоса взглядывая на Седого, а тот ничего не замечал, погруженный в собственные мысли, и машинально поглаживал рубчатый ствол скорчера крепкими загрубевшими пальцами.
Земля обетованная? Нет, кюре, шалишь, лукавишь, католик недоделанный. Не земля обетованная стала нашим домом, а планета призраков. Значит, грешны мы, замараны по самое не балуйся. И только огонь способен очистить нас от грехов. Потому что пули умертвий не берут, проверено, отравленные дротики тоже. Может, кол осиновый сгодился бы, да где его взять? Не рождался в этом проклятом мире Спаситель, не предавал его Иуда, не вешался потом на осине. Так что на огонь вся надежда, не зря во всем Внеземелье рекомендована кремация.
Аскольд, механик, клялся и божился, что высоковольтный разряд скорчера сработает не хуже плазмы. Вот и проверим, с удовлетворением подумал Седой. Даст Бог, сегодня же и проверим. А чего тянуть? Мише тяжело будет… ну да ничего, он парень крепкий, справится как-нибудь. А я ему потом водки налью, много водки. Говорят, помогает.
… Взяли севернее, туда, где в голубом небе кружились чайки. Чуя близкую воду, кони приободрились, зашагали быстрей. Но напиться им было не суждено – берег реки, на который они вышли, был высокий, обрывистый, и спускаться по такому было чистым самоубийством. То и дело с кручи с шуршанием срывались струйки песка, грозя перерасти в настоящую лавину, но солнце еще не до конца прокалило землю, и берег пока держался.
- Где? – озираясь, спросил Седой.
Мишель показал рукой; туда, где когда-то сошел мощный песчаный оползень, погребя под собой узкую прибрежную полосу. Седой спешился, подошел ближе, перекрестился и замер, опустив голову. Мишель тоже подошел, и так, в молчании, они простояли несколько минут.
- Оксанка, доченька, - с тоской сказал Седой. – Что ж ты так? Не убереглась, голуба моя. Сама страшной смертью погибла и Анечку погубила… Вы уж простите меня, девочки мои родные. – Он еще раз перекрестился, но уже как-то деловито, словно собираясь приступить к какому-то делу. – Зови, - сказал он Мишелю. – Ты зови, сам. Ко мне они вряд ли выйдут.
Мишель схватил Седого за руку.
- Да они же ни в чем не виноваты, дядя Егор! – горячо, с отчаянием заговорил он, умоляюще заглядывая в глаза своему спутнику. – Ни в чем! Такое с каждым может случиться! Я прошу тебя, не трогай их! Пусть живут!
- Конечно, они не виноваты, - ласково, но твердо сказал Седой. – Но мертвое тело должно быть предано огню. Зови!
Ствол скорчера словно случайно оказался направлен в живот Мишелю. Тот ужаснулся; он был молод и очень хотел жить.
- Оксана-а-а! – разнеслось над рекой. – Ане-е-ет!
Трижды прозвучал зов, прежде чем на берегу, словно из воздуха, возникли две фигуры: молодая женщина и девочка лет пяти. Увидев Мишеля, девочка отпустила руку матери и со смехом побежала к нему.
Мишель отступил на шаг, вставая за широкую спину Седого. Тот одобрительно кивнул и снял скорчер с предохранителя. Мишель знал, что произойдет дальше. Он не хотел этого видеть, но заставлял себя смотреть. Он ждал до последнего, и лишь когда ствол скорчера дрогнул, поднимаясь, коротко, сильно, ударил ножом в спину Седого. Раз, другой, третий…
Седой, чуть помедлив, упал на колени, а потом ничком. Дрыгнул ногами, уперся руками в землю, приподнялся и повернул к Мишелю искаженное смертной мукой лицо.
- Ду-рак, - прохрипел он, захлебываясь алой пенистой кровью. – Ой, ду…
Он уронил голову, длинная судорога вытянула его тело, и все кончилось. Дрожа с головы до ног, тяжело дыша, Мишель стоял над телом Седого, продолжая сжимать нож. Подошла Оксана, ласково провела по щеке мужа.
- Все, - негромко сказала она. – Уже все. Теперь надо позаботиться о теле.
- Да, - хрипло сказал Мишель, не в силах отвести взгляд от человека, которого только что убил. – Да, конечно.
Вдвоем они подтащили тяжелое тело к краю обрыва, столкнули вниз. Мертвый Седой съехал немного и остановился, нелепо раскинув конечности, как сломанная кукла. Спускаться туда, к нему, было опасно.
Отведя коней подальше, Мишель вернулся к обрыву, выставил скорчер на минимум и выстрелил, стараясь как бы подрезать склон. Но даже минимальная мощность была слишком велика, песок спекался, превращаясь в монолит.
Маленькая Аннет подбежала к самому краю и топнула ножкой, словно играя. Мишель вскрикнул: берег ощутимо дрогнул под ногами, от него отделился большой пласт и с глухим ворчанием, устремился вниз, увлекая и погребая под собой человеческое тело.
- Вот как надо! – с гордостью сказала девочка. На том месте, где она стояла, теперь был обрыв, и малышка просто висела в воздухе.
Мишель отвел глаза. Я привыкну, стиснув зубы, пообещал он себе. Я обязательно привыкну… а иначе, зачем я это все сделал?
- Хочешь прокатиться на лошадке? – с деланной веселостью спросил он.
Как они оказались возле гарцующих коней? Мишель так и не понял. Рядом стояла Аннет и, приоткрыв ротик, смотрела животных.
- Большая, - с опаской протянула она.
- Не бойся, она добрая, - Мишель подхватил дочь на руки, усадил ее в седло. – Держись крепче, звоночек!
Он взял коня в повод, Оксана взяла второго, встала рядом с мужем, и так, плечом к плечу, они двинулись прочь от реки.
- А дедушка скоро вернется? – требовательно спросила девочка.
- Скоро, - улыбаясь, ответила Оксана. – Ты даже соскучиться не успеешь.
- Это хорошо, - с удовлетворением сказала Аннет. – Дедушка хороший. Я его люблю.
Сначала на ферму, шагая, думал Мишель. Отдам коней, расскажу теще о смерти дяди Егора… Бедная Ольга Николаевна, сначала единственная дочь с внучкой, теперь вот муж… несчастный случай, и ничего больше. Встал над могилой дочери, захотел помолиться, и вот… ужасная трагедия, просто ужасная. Хорошо, что у Ольги Николаевны есть еще сыновья, они не оставят мать в беде. А я пойду дальше на север. Там, говорят, горы, заросшие лесами… глушь, дичь, безлюдье… это хорошо, там нам никто и ничто не помешает. Проживем как-нибудь.
- Не хочу в горы! – плаксиво заявила Аннет. – Хочу здесь, с дедушкой.
Конь, словно подчиняясь неслышной команде, повернул назад, и Мишель изо всех сил вцепился в повод, силясь удержать непослушное животное.
- Дедушка нас найдет, - сказала Оксана. – Обязательно найдет.
Конь снова развернулся, и они пошли дальше.
Дедушка вернется, думал Мишель. Дедушка вернется и найдет нас. Интересно, что он сделает со мной? Я ведь, если честно, чудом с ним справился. Просто повезло – он отвлекся, оставил меня за спиной. Да и не думал он, что я смогу… осмелюсь… Не ждал он удара в спину, предательства не ждал. Вот и случилось так, как случилось.
Оксана потерлась щекой о плечо мужа.
- Не переживай, дурачок, - засмеялась она. – Папа не обидчив.
- Дедушка хороший! – подхватила девочка. – Он тебя не больно убьет. Ты не бойся.
- А я и не боюсь, - сказал Мишель.
Самое странное, что он действительно не боялся. Ни капельки.
Даже на экране уникома Борис выглядел неважно – похудел, осунулся, весь зарос какой-то пегой волосней. И глаза злые.
- Левандовских нет. Питерсонов нет, - отрывисто докладывал он. – Розенберги обещали помочь с картошкой и мясом. Осенью, как ты сам понимаешь.
- Точно обещали? – с надеждой спросил Новак.
Борис неопределенно пожал плечами, зачем-то посмотрел на свои кулаки.
- Нам, Гейб, надо свое хозяйство заводить, я давно тебе об этом талдычу. Брошенных ферм полно, занимай любую, никто и слова не скажет. А то подохнем тут с голоду.
Новак вздохнул, потер ноющий живот. Подохнем? – подумал он. А что, очень даже запросто.
За последний год многое изменилось на Красотке. Фермеры уходили: бросали поля, стада, дома и исчезали бесследно. Куда? А кто же их знает? Одно время ходили слухи, что они перебрались на север, там, мол, земля непригодна для восставших умертвий. Но слухи эти так и остались неподтвержденными. Да и как их подтвердишь? Огромный горный массив, протянувшийся на полконтинента. И, главное, весь заросший лесами. Тут аэрофотосъемка нужна, а не жалкий отряд Ковалева.
Оставшиеся фермеры держались неприветливо, от былой их щедрости не осталось и следа – почему-то они дружно винили научников во всех свалившихся на них несчастьях.
- Ты куда сейчас, Боря? Домой?
- Нет еще. Хочу на одну ферму заглянуть, там, говорят, женщина какая-то живет, совсем одна. Вроде вдова Егора Николаева. Может, помнишь? Седой такой, широкоплечий? Прошлой весной приходил… мы еще могилу Джима вскрывали…
Новак нахмурился, вспоминая, не вспомнил и махнул рукой.
- Ты, главное, не задерживайся там, Боря.
- Одна нога там, другая здесь. Надо бы вдову к нам забрать, чего ей там одной куковать. Ну и посмотрю заодно, вдруг чем разживусь. У нее, говорят…
Уником пискнул и погас. Новак вздохнул. Связь работала через пень колоду, но она хотя бы работала. Остальная техника медленно, но верно, выходила из строя: солнечные батареи, генераторы, насосы, медицинское оборудование и прочее, прочее, прочее. Маленькая колония уверенно сползала в средневековье, и некому было остановить этот убийственный процесс.
Хорошо, хоть оружие вышло из строя, невесело подумал Новак. Иначе бы давным-давно перестреляли друг друга от страха: мы – фермеров, они – нас. Хотя тот же нож или топор валит не хуже какого-нибудь скорчера… слава богу, что до них пока дело не дошло. Так и живем… плохо живем, если честно…
Снова заболел живот, уже сильнее. Новак встал и принялся расхаживать по кабинету, морщась от боли. На аптечку он старался не смотреть. Рано еще, думал он, пока еще терпеть можно. Но через час-другой придется принять таблетку. Чертовы таблетки! Совсем почти перестали помогать, срок годности, что ли вышел?
Новак знал, что дело не в таблетках, а в болезни. Три дня назад он поддался уговорам Адама Берковича и согласился на обследование. Вовремя, конечно, ничего не скажешь! Медсканер сдох, операционный блок сдох, и биопсию врач брал по старинке, вручную. Хорошо хоть анестезию вкатил, и несколько часов Новак провел в блаженном беспамятстве, ничего не чувствуя и ни о чем не думая.
Какого черта он там возится, с раздражением подумал Новак, стискивая зубы, чтобы не стонать. Три дня прошло, можно уже, кажется, разобраться. Чему-то же его учили, этого докторишку?
Вспышки раздражения стали для него обычным явлением. Новак мучился от этого, но ничего не мог с собой поделать. А еще ему было страшно. Раздражительность, непрекращающаяся боль, слабость, потеря веса – все наводило на определенные мысли. А Беркович молчит, три дня уже молчит, а при встречах прячет глаза и мямлит какую-то успокоительную чушь.
Хватит! – со злостью подумал Новак. Я ему кто, девица истеричная? Я – мужик. И умею смотреть правде в глаза, какой бы она ни была, эта правда. И Новак решительно отправился в медкабинет.
Беркович был там – сидел, согнувшись, уткнувшись лицом в какой-то прибор. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову и потер красные от усталости глаза.
- Каменный век, - сказал он. – Микроскопы, стекла… Ты не поверишь, красители для гистологии самому пришлось делать. Я чувствую себя знахарем. Если так дальше пойдет, я начну корешки всякие выкапывать в полнолуние. Зубы начну клещами рвать…
- Что со мной? – перебил его Новак. – Только не ври.
Беркович отвел глаза, взъерошил давно не стриженные волосы.
- На Землю тебе надо, Гейб, - тихо сказал он. – Здесь я тебе ничем помочь не могу.
- На Землю, - с горькой иронией повторил Новак. – Ну, разумеется. Пойду вещи собирать.
Он посмотрел в окно. И Беркович тоже посмотрел в окно. Отсюда, со второго этажа, хорошо был виден пятачок космодрома с тремя челноками. Чуть подальше стоял корабль экспедиции, покосившийся, весь в темных пятнах эрозии.
Новак хорошо помнил панику, год назад охватившую их маленькую общину. Смена с Земли прибыла вовремя, по расписанию. Челнок с людьми и грузом благополучно сел… а вот взлететь не смог. Что с ним случилось, понять никто не мог, техники и пилоты только руками разводили – все системы корабля в полном порядке, ни поломок, ни сбоев. Только аккумуляторы почему-то оказались высосанными досуха, словно челнок не на мирную Красотку сел, а на тяжелую планету с бешеной атмосферой.
Эта же участь постигла следующие два челнока. Больше Земля на Красотку кораблей не посылала. А маленькая горстка людей оказалась отрезана от человечества.
Но это не означает, что нас бросили, напомнил себе Новак. На орбите развернут мощный научный комплекс, и десятки, сотни людей работают там над нашим спасением. Сейчас, например, разрабатывают проект космического лифта… очень многообещающий проект, говорят, энергия на него будет подаваться прямиком с орбитального комплекса. Уверяют, что через два-три месяца начнутся испытания. Обещают, что всех людей с Красотки эвакуируют… рано или поздно…
- Сколько мне осталось? – спросил Новак.
Беркович посмотрел на него, пожевал губами.
- Мне тут ребята одну идейку подбросили, - сказал он. – Интересная идея, может сработать. Смотри: нам посылают зонд с медкомплексом…
- Который тут же перестает работать, - перебил его Новак. – Спасибо, Адам, это мы уже проходили.
Это была правда, горькая и безнадежная – вся техника, что присылала Земля, переставала работать, едва опустившись на поверхность этой чертовой планеты. Сложная умная техника отказывала, зато примитивные механические устройства функционировали отлично, всякие там мясорубки, коловороты, рычаги…
- Ты дослушай, - рассердился Беркович. – Что за привычка такая - перебивать? Значит, так. Медкомплекс активируют на орбите, зонд зависнет метрах в двух-трех от земли… у нас есть стремянка, так что в зонд ты попадешь без проблем. И сразу ляжешь в бокс. Понимаешь? Кстати, тебе придется заранее раздеться, чтобы не терять времени. Ну, вот. А дальше два варианта: или зонд сумеет вернуться на орбиту. Или не сумеет, но, может быть, его энергии хватит на полноценное обследование и лечение.
- Вызовем второй зонд. Третий. Тридцать третий, черт возьми! Ты пойми, Гейб, - это твой шанс. И неплохой, между прочим, шанс!
- Это не я так считаю, это там, - Беркович торжественно ткнул пальцем в потолок, - так считают. Завтра они вышлют зонд, так что, пожалуйста, будь где-нибудь поблизости. Чтобы нам не пришлось тебя искать.
- Ладно, - сказал Новак и встал. – Буду.
- Это сработает, Гейб, - уверенно сказал доктор. Слишком уверенно, чтобы можно было ему поверить.
Новак вернулся в свой кабинет, сел за стол и бездумно уставился в окно. Было жарко и душно – климат-контроль сдох одним из первых. Нужно было заняться делами, но делать ничего не хотелось. Проклятая планета, думал Новак. Как же мы так ошиблись?
Красотка показала свои зубы. Даже не зубы – вампирские клыки. Вцепилась, не отпустит, и никакая Земля тут не поможет. Сдохнем мы тут все… и я первым, между прочим…
Новак посмотрел на свои руки, похлопал себя по груди, по бедрам. Скоро ничего этого не будет. Меня – не будет! А мое тело сожгут в крематории. Хотя, какой там крематорий? На костре сожгут, как в древние времена. Не хочу умирать! Не хочу! Ну почему именно я? Почему не кто-нибудь другой? В чем я провинился перед тобой, Господи? За что караешь?
На стол упала тень. Новак посмотрел в окно и встретился глазами с Джимом Хендриксоном. Тот просто стоял и смотрел, но в кабинете сразу стало прохладнее, даже сквознячком потянуло, и утихла грызущая боль.
- Спасибо, Джим, - сказал Новак.
«Нет», - сказал Джим у него в голове. – «Нет, не надо». И исчез, словно и не было его. А мысли Новака приняли иное направление.
Вот он живет, этот Джим, невесть как восставший из мертвых. И не он один – многие видели фермеров, в чьей смерти сомневаться не приходилось. Живут, ходят между нами – не люди, не призраки бесплотные, а новая, неведомая ранее форма жизни. Наш страх и наша надежда.
Слаб человек, это известно. И боится смерти. Не каждому из нас дано подняться над этим страхом, с достоинством принять неизбежное. И если есть хоть малейшая возможность избежать костлявых объятий смерти, мы сделаем все для этого.
А здесь, на планете призраков, и делать-то ничего не надо! Просто скажи всем, что не хочешь кремации, а хочешь быть похороненным в земле. Как Джим Хендриксон. Как фермеры. Как аборигены Красотки. Надо только решиться.
Новак покопался в столе, нашел карандаш и лист бумаги, дрожащей рукой вывел сверху «Завещание». Что имел в виду Джим, когда сказал «не надо»? О чем предупреждал? Нет, не нужна кремация? Или – нет, не нужно погребение? Придется решать самому, делать выбор с закрытыми глазами, ничего не зная про условия выбора. Или я уже все решил, только сам не осознаю этого?
Я хочу жить, думал Новак. И я буду жить. Пусть даже так, восставшим, изменившимся. Главное – дышать. Видеть, слышать, чувствовать ветер на коже. Любить. Потому что они – любят, в этом нет никаких сомнений.
Ирина Хендриксон родила девочку. От Джима. Она утверждает, что он явился к ней после своей смерти, тогда же она и зачала. Доктор Беркович не верит. Он с пеной у рта доказывает, что сперматозоиды могут жить в теле женщины до десяти дней, сохраняя способность к оплодотворению, и что мертвый Джим Хендриксон к зачатию не имеет никакого отношения.
А вот Борис Ковалев верит. Он многое повидал в своих скитаниях, а его отчеты читаются как фантастический роман. Но он единственный из нас наладил контакты с восставшими. С тем же Джимом, например. И, благодаря ему, мы стали меньше бояться.
Их пока немного, восставших из мертвых, но они есть и их становится все больше. Цели их неясны, существование немыслимо, но они живы! И это самое главное. Во всяком случае, для меня.
Может быть, планета дает нам всем второй шанс, думал Новак. Или наоборот, это мы дадим ей второй шанс! Мы, восставшие из мертвых, отринувшие смерть, заселим этот прекрасный цветущий мир, придадим ему новый смысл. Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо.
Вот только - куда, все-таки, подевались аборигены?
