Сообщество фантастов

Время- простой инструмент измерения, как сантиметр, или термометр. Оно просто измеряет некоторый процесс в условных единицах, и все.

Почему условных? Просто скорость обращения Земли вокруг оси примерно равно  чему? Правильно двадцать четыре часа, а на Ставре по земному измерению на два часа меньше. Нафига нам Земное  время? Вот у нас своё измерение, Ставрическое!

Чтобы соотносить время в звёздной империи, что нужно? Правильно  время имперское  среднее статистическое, и привязанное к нашей галактике. Значит нужно было брать время привязанное к вращению систем внутри единой галактической системы, при этом у каждой системы свой собственный календарь, и на планетах свое время.

Что такое история?  Это пройденный реальный путь сообществом! Изменить её можно? Нет, подтасовать, искривить можно, изменить нельзя и я запретил менять историю,  мы же не на Земле, чтобы врать на каждом шагу.

Есть ещё срок существования биологических объектов- срок жизни, или срок существования материальных объектов. Например на земле производители товаров делают их некачественными, чтобы их быстрее заменили на новые, это такое же жульничество, чтобы получать прибыль, а нам же это не нужно , нам нужна надежность во всем, тем более всегда можем переработать вещество, какое бы опасное оно не было.

Так вот программы образования претерпели существенные изменения. Языки мы оставили у каждого свои и историю каждой цивилизации, там свои учителя для каждого, путь все знают правду о себе и берегут языки. Кроме этого у нас появилась история империи от начала вывода планетарных систем, и там фактов очень много нужно знать, про то где все были до и что происходило и про все существа в империи.

Литературу, мы не выводили отдельно, а сделали курс искусствоведения, который знакомил со всеми аспектами всех цивилизаций, там было чему поучится  и музыке и литературе и арт искусству и многим другим вещам. Хотя объем информации был чудовищно велик, мы предоставляли свободу выбора каждого, что прочитать, что узнать, хотя и давали базовые знания, особенно указывая на различия и их причины.

Курс логики был обязательным, точнее там преподавали коммуникацию с иными логиками, учили принимать чужое восприятие и искать причины иного реагирования на ситуацию. Ну для примера скажу, я помню дома смеялись и сердились по поводу сиесты в Испании или того что в Африке днем не работают, а логически все понятно, там летом жуткая жара и организм просто не в состоянии нормально выполнять свои функции, поэтому ему нужна другая скорость и дневной отдых. Мы же живя в России имеем другой климат, более прохладный, который определяет нашу жизнедеятельность. Вот зная это и понимая можно понимать логику других стран, не пытаясь создать свою искаженную действительность

Химию, физику, биологию, природоведение, медицину объединили в базовый курс,  с практическим применением. Вместо астрономии была астронавигация и прибороведение, т.е. знание всех приборов измерения , наведения и прокладки курса. Всё математика включила в себя многие знания и наши и не наши, алгебры, геометрии, оптики, сопромата и многих практических предметов.

По большому счету, школьники и студенты учились не ради учебы, а ради практического применения знаний, главным в учебе был труд, ручной труд- ремесло, это прививало трудолюбие и развивало мозг.

Скажите зачем нужны пустые знания? Вот они у нас и знали практику, зачем и почему.  Проще говоря, хочешь узнать как делают бутылку из стекла? Узнай теоретически, весь процесс, затем найди то что тебе нужно, в лаборатории расплавь песок и выдуй бутылку, как сможешь, остуди её и получи наглядный пример. Хочешь узнать как летает корабль? Пройди краткий курс! Мало? Пройди полный курс кораблестроительства и космодинамики.

На Земле не правильно работает обучение, школьники и студенты оторваны от жизни, а между тем все обучение должно строится на практике применения знаний а не на абстрактом слове «нужно»

Собственно говоря в обучении, благодаря Софии мы отталкиваемся от желания школьника, студента, а не от нашей программы обучения.

Почему? Потому что любой человек или существо уникально, имеет свои собственные устремления, двух капель воды похожих не бывает, поэтому и развивать нужно индивидуально, что вы хотите от сложных разумных систем, то и давайте им впитывать.

Правда была ещё одна идиотская обязанность, я как император был обязан показывать себя народу, это означает мотаться по разным системам , важно надувать щеки, делать надменное лицо, гордо шествовать в императорском облачении (чертовы шубы и прочие атрибуты, их ещё надо было не перепутать местами), принимать лидеров этих систем. Выслушивать бред славословия, пожеланий и иногда просьб. Ольга после двух таких выездов, категорично отказалась мотаться со мной выразив и мои ощущения сказав: «не хочу быть ряженой обезьяной!»

Я бы скоро озверел, если бы не наши де-велы, они предложили отправлять оптико материальную куклу, вместо меня, и дело пошло. Кто там разгадает, что я не я, а только технологическая копия, такой живой андроид. Правда мы сделали больше, наделили меня-дроида всеми видами разведки, и получения информации как вблизи, как и с радиусом до нескольких тысяч километров. И сделали все сопровождение из дроидов, зачем бойцов напрягать этой фигнёй, все это подчинили оперативному центру и паре операторов в контроль, вот они и развлекались, в рамках приличия конечно. Иногда нам с Ольгой фильмы присылали, как мы там с ней проходим, и нас цветами забрасывают. Забавно все это, зато времени освободилось вагон и маленькая тележка.

Мне в один момент подумалось, что может на нашей Земле все эти президенты, такие же живые куклы, а управлением занимается кто-то совсем другой, сидят старички благообразные и решают куда чего и кому сделать, но это я так отвлекся.

Ещё одним из моментов, которому я долго противился была необходимость введения денежного обращения, потому что больше половины народов нашей империи не могли отойти от этой порочной практики, вот и пришлось, брать за жабры наших бывших банкиров, и посылать их по всем мирам, разбираться с тем что есть и что можно сделать, при этом я честно их предупредил, что если они создадут такую же уродливую банковскую систему как на Земле, то я их лично сначала кастрирую а потом повешу и рука не дрогнет. Они знали это поэтому делали все по честному.

Нам то все было без надобности у нас работал принцип, бери что тебе надо и давай свои знания и опыт другим, эдакий коммунизм, с инопланетным лицом. По сути все верно, зачем нам  деньги?  У нас главное не товар, а знание и получение новых знаний и информации этому подчинено общество. Если попробовать провести аналогию с земными делами, то получится что на земле главный торгаш и даже больше финансист-ростовщик, который выдает бумажки, чтобы ты мог организовать свое дело, нет ну не идиотизм ли? Если мне нужен завод, я иду за бумагой в банк! Хотя по сути я должен набрать единомышленников, построить с ними завод, подвести коммуникации и начинать выпускать свою идею, которую должны потреблять те кому это нужно, а взамен давать нам то что нам необходимо. Собственно так и появились товарно-денежные отношения. Такое денежное мерило чего то, и все остальное соотносится в этим мерилом, а потом уже спекулянты начинают менять все отношения, при дефиците, а если дефицита нет то его искусственно создают, такая порочная система, нам нафиг не нужна.

На Ставре у нас не было нужды в деньгам, все насущные потребности мы решали с помощью механизмов, от еды до оборудования, и могли четко концентрироваться на развитии, исследованиях, создании принципов жизни, нас конечно иногда «заносило» в утопию, но былая память о земной истории помогала избавляться от иллюзий, я говорю о земной , хотя на самом деле у нас было больше наглядных историй развития от разных миров, так что моделировать то или иное мы могли с большим числом вероятностей, хотя до творца с его Информариумом нам далеко, но мы старались

Если деньги у нас и появляются, то только как система обмена и стимуляции производств, а не для обогащения одних, против обнищания большинства. В результате многомесячных обсуждений, в которых я иногда принимал участие, была создана система финансов нашего Союза, вводилась едина валюта рубль, состоящая из ста копеек, каждый рубль, был обеспечен металлом, тканями и продуктами, для этого были созданы эталоны, чего можно приобрести на один рубль, мы сознательно сделали его очень сильным, в результате на одну копейку, можно было  приобрести килограмм стали, метр ткани или корзину с едой для одного, всё остальное приводилось к обмену с этими стандартами, если кто то хотел развивать производство, то он мог получить  заёмные средства у государства, при этом год от него не требовалось их возвращать и не платить проценты, со второго года он должен был, полтора процента отдать в казну, а дальше ставка могла подняться до максимальных трёх процентов в год. Налоговые ставки мы старались так же снизить по возможности, но исходили из реальных обычаев и практик в каждой системе. В целом получилась не плохая финансовая модель для Союза, при этом часть цивилизаций в финансах просто не нуждалась, так как были более высоко развитыми, и главной целью для себя видели развитие науки, техники и самих себя, у нас были иные ценности но мы понимали что остальным нужно пройти свой путь развития и не очень торопили его.

Наша сила была в том что мы стремительно учились всему новому и это новое применяли на практике с русской смекалкой. Как в песне, "мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути", а учились мы все с громадным удовольствием, потому что мало кому в жизни выпадает такой шанс- узнать что ты не одинок во Вселенной и что в ней много звездных братьев и сестёр совсем не похожих на нас, да еще куча различных богов и чертей, это как полжизни ходить а потом узнать что у тебя есть крылья, что ты можешь летать , а потом понять что у тебя есть ещё и жабры чтобы плавать глубоко под водой.

Столько всего нового и непонятного в этом мире. Шёлк паучий — это из чего? Неужели правда пауков разводят? Единый — кто такой? Нет, понятно, что божество местное, но какое оно? Может он монстр и ему по праздникам людские жертвы приносят.

И, самое загадочное — до сих пор она не видела ни одной мухи, мошки или комара. Хорошо, конечно, но уж больно странно. Даже у скотины в хлеву мух нет. А вот черви в навозе — есть. Может здесь мошкара позднее появляется, а сейчас ещё не сезон? Странно. На улице не меньше двадцати градусов. А в полдень так и ближе к двадцати пяти. Надо будет аккуратно всё это выспросить.

Это даже хорошо, что Морна такая простая. Хоть не заподозрит ничего. Хотя, что тут заподозрить-то можно? Сама ситуация переселения в тело девушки — да кому такое в голову придёт?
Елина уже развешивала последние тряпки, когда от дома послышался крик.

— Еляааа! Скоро ли ты тама?
— Иду уже!

Морна ждала её на пороге.

— Пошли вечерять, поздно уже.

На ужин Морна приготовила большую яичницу, к ней суховатые лепёшки и по кружке молока.

— Ты ешь, ешь давай, а то тощая, аж смотреть жалостно.
— Да я ем, вкусно всё, спасибо. А вот спросить хотела, там, в подполе, творог. Это для еды или на продажу?
— Дак если хочешь — давай сбегаю, принесу!
— Да нет, спасибо, это уж на утро. А почему не продаёшь? Или в селе у всех коровы есть?
— Нее, корова — это у кого достаток в доме. А Мыса у нас ещё молодая совсем. Телёночка мы отняли, продали, а молока она маловато дает. Неча пока продавать. Что дает — всё сами и съедаем.
— Морна, а расскажи, пожалуйста, про Единого.

Морна подумала, пожевала губами и строго сказала:

— Ты, Елька, с этима спасибами поменьше давай. А то как чужая. Ты, опосля болезни, и говорить-та чудно стала...
— Я, Морна, не знаю, как по-другому говорить. Уж как получается.
— Ладно, главно, ты при чужих не болтай. Так-то ты и раньше всё больше молчала. Эко диво, девке семнадцать годов, а у неё и подруг нет. Меня даже Лещиха допытывала, чой-та я тебя не пускаю гулять с девками. А я и не держала никогда. Сама ты по себе такая — нелюдимая. Ну, оно и лучше, меньше разговоров. Ну, ты не болтай, ешь давай, и так одни мослы. А девка справная должна быть. Хотя и матка твоя была тонюсенька, даже после родов не раздобрела. Про неё сказывают, что она у самой герцогини, старой ещё, в вышивалках была. Не знаю, правда ли, нет ли, а шила она знатно. Много про неё болтали-та по деревне.
— А что ещё болтали?
— Ну, сказывали, что герцогиня ей мужа нашла, бедного, но из знатных. Прям дворянин вроде как. Хотела её при дворе своем навсегда оставить служить. Чтобы как будто она, матка-та, фрейлина была ейна и шила только для неё. Почёт ей значит такой. А Линда вот в рыбака простого влюбилась и не схотела замуж идти и тама служить. Хотя и отец, согрей его Единый, мужик справный был и собой красивый. Ну и деньга водилась у него. Ну, вот они с городу-та от греха и переехали сюда, в этаку даль. Тута всё обустроили, а через два года ты и родилась. Ты ешь давай, зубы-та не заговаривай.
— Сыта я уже, не лезет больше. Морна, а давай чаю ещё попьем? Или на сегодня дела ещё есть?
— Нету никаких делов. И так утопталась я.
— Ты сиди, я чай сама сделаю.
— Ну, делай, тама вода-та поди закипела. Я всегда, как сготовлю — воду ставлю на огонь. Пока пожрали — она и согрелась. Или чай пить, или посуду помыть — всяко сгодится. И ты так приучайся. А чай-та вона, в мешке остатний. Заваривай, тока следи, чтобы не кипел, а то кипелый не вкусный будет. А завтрева мы с тобой с утра тогда за новым сходим. Я кажду неделю хожу, собираю и сушу на два мешка. Один сейчас пьём, один на зиму припасаю. Утречком Мысу подою, обряжу в стадо и пойдём.

За чаем Елина вернулась к разговору о Едином. Но толком ничего не добилась. Не слишком Морна разбиралась в религиозных делах. Два дня отмечают в году праздники. Весной, как просыпается он, осенью — как засыпает.

Храм есть в городке соседнем, там жрецы служат. Кто если жениться хочет или ребенка освятить — надо ехать туда и подношение нести. Сколько кому по средствам, но не сильно мало. Или там пару курей и корзину баки, или ткани отрез хороший. Богатеи, бывает, целую свинью отдают. Надо чтобы дар от души был и не жалеть потом о нём.

— Морна, а другие боги есть?
— Тьфу на тебя! Каких тебе ещё других? Про Тёмного на ночь не вспоминают, эка пакость в голове у тебя. Иди уже к себе, уморилась я сёдня, завтрева поговорим.

Елина встала и шагнула к комнате.

— Постой.

Морна подошла к ней, провела ладонью по лбу.

— Сохрани тебя Единый и дай светлых снов. — Потом подтолкнула в спину — Иди уже, несмышлёна.

Глава 8

Спать пока не хотелось. Да и свет мерзкий от доски тоже мешал бы. Надо в сундуке с приданым посмотреть тряпку и завесить это безобразие. При таком свете уснуть сложно. Она протёрла стол влажной тряпкой и подождала, пока он просохнет. Тоже странность, едят в той комнате, а стол и здесь поставили.

С трудом подтянув сундук ближе к столу, Елина начала опустошать его. Стопки одежды, тканей, мешочки не пойми с чем... Ну, начнем. Сперва она рассмотрела отрезы ткани. Часть узкие, как раз тунику сшить. Часть — широкие, по краю вышивка. В основном — шёлк, получше качеством, чем тот, в котором она очнулась, потоньше и поплотнее. Цвета все светлые, нежные. Только один кусок ярко-бирюзовый.

Края отрезов рассмотрела с интересом. Обычно шёлковые ткани сыпучие, а эти — нет, не крошатся края. Это хорошо. Шить удобнее будет. Здесь машинок нет, всё ручками придётся. Выбрала один отрез, прикинула к кровати. Пойдёт, широковат правда, это, наверное, на двуспальную кровать, но не будет она без простыни спать.

Дальше — шесть наволочек. На всех парные вышивки. Очень красивые рисунки. Получается — три комплекта белья у неё. Наволочку у себя тоже поменяла. Ох, и поганая же подушка, как опилками набита. К ним — одно одеяло. Сплетены шёлковые нитки, между ними пополам шерсть, вроде бы овечья, и что-то белое, непонятное, пучки волокон тонких-тонких, но не нитки.

Ладно, потом узнаю. А красиво смотрится, лёгкое такое. И, похоже — тёплое. То, в которое сегодня её Морна после купания закутала — попроще, не такое красивое и пушистое. Но старым она не будет укрываться. Его — точно в стирку. А тем, в которое куталась, и будет пользоваться. Пушистое явно делала Морна в приданое. Не стоит её огорчать. Пододеяльников здесь нет. Ну, американцы спят без них, просто одеяла чаще стирают. Пока можно и так.

Дальше пошла одежда. Туники длинные, примерно миди. Широковаты на неё. Скорее всего — от мамы девочки остались. Вышивки — хоть в музей. Отложила пока. Четыре простых туники из сероватого шёлка, без вышивки. Ну, это повседневное. Три фартука длинных, один с яркой вышивкой крестом. Туфли. Кожа мягкая, даже как бы каблук из нескольких слоев склеенной кожи сделан. Невысокий, сантиметра полтора всего, устойчивый. И по мягкой бежевой коже, вместо пряжки — прямоугольничек вышивки крестом. Очень красивые. Такие она бы и дома носила.

Полотенца, шесть штук. Не шёлк. Похоже хлопковые, рыхловатая ткань, толстая. Широкие, как раз на банные сгодятся. Мешочки. Просто пустые мешочки разного размера из грубого сероватого шёлка. На некоторых, вышивка темно-красными нитками. Орнаменты не сложные, но симпатичные. Даже пересчитывать не стала, но не меньше десятка, а то и больше. Это, видать, на своё хозяйство — под крупы и травы сушёные. И восемь штук набитых мешочков. Пять из них — мягкие. Развязала — а там шёлк на вышивку. Цвета, опять же, все пастельные.

Странно, вообще-то. Обычно крестьяне что поярче любят. Хотя богатство оттенков просто поражает. Одних зеленых — десятка полтора моточков. И серые — 8 цветов. И голубые нежные. В остальных мешочках все оттенки роза-персик-слоновая кость. И два мотка очень ярких — синих, разного оттенка, васильковый и глубокий ультрамарин. Душа пела — это сколько же красоты можно вышить!

В оставшихся трёх мешочках, самых маленьких — украшения и бусинки россыпью. Некоторые нанизаны на нитку по десять-пятнадцать штук. Это можно в работы вшивать.

Бусины все круглые, стеклянные. Цвета разные. А вот гранёных нет. Дома Вера интересовалась всем, что связано с вышивкой, кружевом, бисером. Много читала и смотрела. Огранка камней появилась вроде бы в четырнадцатом веке. До этого только кабошоны были. Хотя, имеет ли смысл сравнивать Землю и этот мир — кто знает? Здесь все не так. Как-то внезапно навалилась усталость.

Вера быстро сложила стопки тканей в сундук, сверху небрежно кинула мешочки с бусами. Завтра будет день — будет время рассмотреть. На светящуюся доску накинула одну из простых туник. Её можно не убирать — понадобится на смену. Быстро улеглась — глаза уже сами закрывались.

— Ведь как странно, думаю я на русском, а говорю — непонятно, на каком... — Это была последняя связная мысль.

Дамир Хиляев без особого труда мог догнать данные корабли, отдав приказ собственным эскадренным миноносцам – включить форсаж и продолжить облаву. Однако малая ценность полудюжины вырвавшихся американских вымпелов его не заинтересовала, а разбивать при этом собственную дивизию наш адмирал не хотел.

К тому же русские моряки еще не разобрались с более крупной добычей. В качестве таковой числилось несколько превосходных дредноутов противника, беззащитно болтающихся в пространстве с выведенными из строя двигателями. Среди них оказались: тяжелый крейсер «Омаха», линейный корабль «Норфолк», и вишенкой на торте – флагманский линкор «Алабама» с главным «виновником торжества» Джейком Кенни на борту…

Все трое были практически обездвижены, в довесок с полностью обнуленными в результате артдуэли энергетическими полями. Только броня и орудийные платформы пока еще защищали данные вымпелы от окруживших их со всех сторон русских. На каждого американца приходилось по пять-шесть наших кораблей, напоминаю, что Хиляев за все время сражения с Кенни не потерял ни одного вымпела.

Издержки боя конечно имелись – практически у всех тяжелых дредноутов 15-ой «линейной» дивизии, так же как и у противника, отсутствовали защитные экраны, либо они работали на минимальных значениях – «янки» ведь все это время тоже стреляли в ответ. Хотя интенсивность огня американцев была и не такой сильной, тем не менее, для практически полного обнуления наших полей в результате почти часового боя этого хватило. Российские вымпелы по сути тоже были защищены  лишь одной голой броней, но у наших имелось подавляющее превосходство в численности.

И что еще более существенно, за кораблями 15-ой оставалось превосходство в маневренности. Окруженные со всех направлений дредноуты Кенни физически не могли реагировать и развернуться к атакующим носами. Во-первых, в сторону кого поворачивать, если на тебя летит сразу несколько кораблей противника. Во-вторых, мощности тормозных двигателей было недостаточно для быстрого разворота, и за русскими оставался выигрыш в скорости. Поэтому о возможности успешного отражения атаки, АСРовцам не стоило было даже помышлять. Единственное что им оставалось это, либо становиться в глухую оборону и попытаться какое-то время продержаться, либо, как поступил командир авианосца «Дуайт Эйзенхауэр» – оперативно связаться с русским командованием и выкинуть «белый» код-сигнал – говорящий о сдаче в плен…

Так же благоразумно повел себя и коммандер Хиггинс – капитан тяжелого крейсера «Омаха». Как только американец осознал, что у его корабля нет шансов и времени восстановить поврежденные силовые установки, как поступить в этой ситуации Хиггинс долго не размышлял. Коммандер до этого в течение получаса наблюдал на широком экране, как один за другим корабли его боевых товарищей превращаются в груды искореженной брони под убийственным огнем русской артиллерии. Зачастую экипажи уничтоженных кораблей не успевали их покинуть и исчезали в пламени взрывов, запертые внутри палубных отсеков.

Хиггинс не желал повторения такой же судьбы для себя и своих людей. Поэтому буквально через минуту после того как последняя силовая установка «Омахи» перестала работать в результате очередного привета от русских канониров, коммандер уже связывался с ближайшим к нему кораблем противника.

— Тяжелый крейсер первого ранга «Омаха» вызывает мостик линкора «Евстафий», — Хиггинс лично выполнял работу оператора, не тратя времени на приказы соединить его с командиром русского корабля. — Вы нас слышите? «Омаха» не намерен далее продолжать сопротивление – наши орудийные платформы деактивируются в данную минуту… Не стреляйте, повторяю – не стреляйте…

Друзья, здесь вы можете прочитать цикл Адмирал Империи целиком

— Ты не "выкай" мне, так и зови — Морна, а то любой догадается, что с головой у тебя худо. Я так порешила — к Лещихе не пойдем, потому как нам лишние свидетели не нужны.
— Лещиха — это кто?
— Травница она. И первая сплетница на деревне. Ты вот мне лучше скажи — ты вообще ничего не помнишь?
— Совсем. Даже как меня зовут не помню. И чем болела.
— Болела ты жгучкой. Это когда человек горячий и без памяти лежит. Бывает дня три, бывает больше. Помирают от неё редко. От бродяг ты подцепила. Стояли тут табором, да снялись и ушли, как только Телеп заболел. Это староста наш. Ну, вот ещё ты заболела и две девки с дальнего краю села. Кривой Мешки дочка померла на третий день, а остальные все, слава Единому, выздоровели. Зовут тебя Елькой или Линкой, чаще — Линкой. А полное твое имя — Елина. Погоди-ка, я чаю взбодрю. Чо на пустую-та сидеть.

Морна вышла на улицу, Вера потянулась следом. Двор был большой. По периметру так же огорожен кустами, в стороне, под навесом, устроено что-то вроде летней кухни. Кругом выложен низенький каменный колодец, в нём — костерок потухший. Над костром — прикрытый крышкой котелок. Зачерпнув две кружки, Морна вернулась в дом.

— Садись, будем говорить с тобой.

Говорили долго... Больше — Морна, но и Вера перебивала, вопросы задавала, пытаясь понять, что к чему, вникнуть в отношения, понять, как ей жить и выживать. Опасаясь сказать что-то лишнее, незнакомое Морне слово или понятие. Два раза доливали чай. Ну, как чай, скорее — травяной настой, чуть терпковатый, но приятный на вкус. К концу беседы устали обе.

— Так что ты, Елька, зла-та не держи на меня. Ни тебе в приюте хорошо не будет, ни нам головы приткнуть будет негде. Если что нужно, будешь спрашивать, так и вспомнишь всё понемногу.
— Морна, пойду я полежу немного, голова болит сильно. Подумаю, над тем, что сказала ты.
— Ну, иди, иди... Да много не думай, от такого вот с ума и сходят. Мало ли забот по дому, да по хозяйству, об том и думай. А умствовать — это пущай вона ристократы думают.

Вера ушла в свою комнатку, легла и укрылась с головой одеялом. Слишком много информации, слишком много странного. И, похоже, что она не только не в своём времени, но ещё и не в своём мире. Ни разу не прозвучало слово телефон. Или — электричество, автобус, телевизор.

Если собрать всю информацию в кучу, то получается следующее:

Отец и мать Елины здесь не местные, пришлые. Много лет назад перебрались сюда из города. Ехать до города не меньше 4 дней, а то и больше, тут как с погодой повезёт. И называется он Кроун. Город большой, правят там герцог и жена его, пресветлая герцогиня Лива. Вот из Кроуна и переехали родители Ельки. Купили земли малый надел, дом вот этот поставили, корову, кур завели, овечек, гусей даже, да и стали жить.

Отец рыбачил, он удачливый был и работящий. А Линда, мать Елины, дом вела, вышивала красиво. Отец улов увозил к торгу. Торг — это такое место есть, до которого на лодке пол дня, а рыбачить там худо, скалы кругом, рыбы толком нет. Туда с ближних сёл лавочники приезжают и торговцы из мелких городков. И там рыбу берут на продажу и платят сразу. Там и трактир есть, и село малое. Но жить там неудобно, земля не родит, один камень, так что живут они только сдачей жилья. И Вара туда же рыбу возит.

Много, что успела рассказать Морна:

-- Он, Вара-та, неплохой мужик, работящий и не злой, но неловкий, да не шибко удачливый. Ну вот, Линда от жгучки и померла, тебе, Елька, тогда всего лет восемь было. Да ты не боись, жгучкой один раз в жизни болеют. Ты ужо отмучалась.
А я больше года вдовела тогда. Ну, два года отец твой продержался. А потом посватался ко мне, честь честью. Дом-та уже поразорён был, и корова издохла, но все ещё крепкое было хозяйство. И к Гантею хорошо относился, сынком звал, и все налаживаться стало. Ну, только год и прожили мирно.

Осенью погода переменчива, разбил отец твой лодку о скалы и сутки, почитай, в холодной воде проболтался. Вынесло его течением, выжил. Только болеть начал, всё кашлял. И месяца не прожил после. Но свёл меня к Телепу, пока ходил ещё, и свидетелей назвал аж трёх. И при свидетелях велел, что ежели помрет — дом тебе оставляет до замужества. Вот как замуж тебя выдам, да с приданым хорошим, так дом и мой. Ну, а Вара-та уж апосля пришёл в примаки. Ну, тоже не пустой — лодка своя у него, крепкая, сети опять жа. Так вот и живем все.

Вера лежала, свернувшись в комок, и плакала. Просто накопилось всё, тут и слабость после болезни, и понимание, что ни дочку, ни внуков больше не увидит никогда, тут и шок от всего происходящего.

— Лет Елине, то есть — мне, сейчас восемнадцать. Ещё два года до замужества, раньше никак нельзя. До двадцати замуж отдать — в храме не обручат, и староста не запишет в бумаги. А причина очень простая — живут здесь дольше. Морне уже сильно за пятьдесят, а ведь ей и тридцать-то не дашь. А самая старая в селе бабка уже за двести перевалила. Но это уже совсем старуха считается. И как теперь с этим всем жить — вообще не понятно. Дожить до двухсот — замечательно, но не в такой же халупе страшенной.Так под эти мысли, в полной растерянности от обилия нового и непривычного, Вера и задремала.

Глава 5

Сон был не долгий и не крепкий, но освежил. В доме никого не было, и Вера вышла во двор.

— Морнааа!
— Чо орёшь-та? Тута я. — Морна появилась откуда-то из сараюшки.
— Морна, мне лучше уже. Может, ты мне покажешь, где что в доме и в хозяйстве у нас?
— Ты ничо так и не вспомнила?
— Нет, Морна. Всё вокруг как чужое выглядит. А я же не могу всё время лежать. Надо же что-то делать.
— Ты смотри-ка, раньше ты не рвалась делать-та... Ну, пойдём, покажу, где что есть. Ток может покормить тебя сперва? Ты в беспамятстве-та была — одни настои три дня пила, Лещиха травы разной дала, да велела поить горячим. Ты и так была тощая, как палка, а сейчас и совсем страшна.
— Спасибо, но давай сперва дом и хозяйство посмотрим, а потом вместе пообедаем. Да и поговорим ещё. Слишком мне всё незнакомым кажется и странным.
— Ну, девка, как знаешь, пойдём тогда.

Обход был долгим. Начали с погреба. Был он выкопан отдельно от дома, большой, справный. Полки по стенам, ящики. Но почти пустой. Маленький деревянный бочонок, в котором на дне, в слое соли, лежали несколько кусков сала. Отдельно на стене прибита широкая полка. Там молоко в глиняных кувшинах, горшочек с маслом и широкая плошка с творогом, закрытая чистой тряпочкой. А вот овощей — совсем мало.

— Дак что ты хочешь-та, девка. Весна, за зиму всё доели, что запасли.

Плоды оставшиеся были разные, в одном ящике — немного старой, уже прорастающей моркови, лук с перьями, 4 маленькие тыквы, килограмма по полтора-два, не больше.

— Морна, а вот это что такое?
— Дак бака это. Ну, в земле растет, еда такая... — Морна аж растерялась.

Похоже, эта самая бака — очень распространённая штука. Похожи плоды были на помесь репки и моркови. Толстые, вытянутые корнеплоды, все не больше килограмма, в основном грамм по пятьсот-шестьсот, со светлой кожицей.

— А её сырую едят или как?
— Ты, Елька, и правда, как дурная. Варят её. На ужин сёдня сделаем. Мужики-та только завтра вернутся, ну да ладно, одну-та я тебе сегодня сготовлю. — Ты, главно дело, если кто соседи зайдут — молчи. А разнесут по деревне — потом и замуж тебя не возьмут.
— Да что ты меня всё замуж-то хочешь спихнуть?
— Дак а как по-другому-та? Не век же тебе с нами куковать. А в девках засидишься — кто потом-та возьмёт? Приданое-та тебе справим, но вот коровы я за тобой не дам — корову это уже Вара покупал.
Я всё честь по чести сделаю, но и лишнего не проси. Вара вон еще ребёнка своего хочет. Так что через седьмицу поедем тебе второй сундук покупать и ткани, и обряд всякий, и зимой будешь шить и вышивать. Ты ведь вышиваешь-та хорошо, в мамку пошла. А теперь и не знаю, чё и думать — вдруг и это забыла?
— Нет, Морна, не волнуйся. Это я помню. И шить, и вышивать могу.
— Ну и ладно, дальше пошли.

Дальше был сарай, где, разделённые жердями, стояли корова и конёк. Корова была справная, гладкая, кормлёная, а конёк — уже старенький, но ещё крепкий. В стойлах было не чищено.

— Вот, видишь? С тобой сегодня провозилась, и животину не обиходила. И на выпас Мысу не отправила. Доить помнишь как?
— Нет, Мора, не очень помню.
— Ну и не подходи тогда покудова к животине. Мыса молодая и пугливая, я уж тута сама управлюсь. Дальше пошли.

Дальше был курятник, где Мора показала соломенные нычки. Заодно собрали почти десяток яиц.

— Ну, чё-та мало сегодня. Корзину-та держи крепче, а то как тогда — выронишь и всё побьешь.

В курятнике было две двери. Вход на чистый двор и выход на задний. Через вторую, очевидно, и выпускали кур на задний двор. Отдельно, в соседнем сарайчике, дружно хрюкала пара поросят. Не молочные уже, месяца по четыре, хорошенькие и толстые.

Потом был ещё маленький огородик.

— Вот тута морква, тута лук у меня. А вот тута и есть бака. А капусты грядку я у ручья сделала. Тама хоть и не наша земля, но окромя, как через двор — не пройти, я тама завсегда сажаю. — Ручей-та помнишь где?
— Это где водопад?
— Ну, пониже только. Тама сыро завсегда и кочны крепкие выходят. Лучше моей капусты и в селе нету.
— Морна, а огород маленький совсем. Разве этого на семью хватит на весь год?
— Хорошо хоть соображаешь, не совсем, видать, дурная стала-та. Это уже осенью докупим. Что Вара за весну-лето наловит, то продадим. А на денежки закупим, чего не хватает. Не голытьба чай, какая, не голодаем. А что не продадим рыбов-та, то засушим и зимой сами есть будем, не пропадём. — Ну, идем далее.

А дальше шла сараюшка с инструментом и глиняными горшками, там же котел стоял большой, рама какая-то деревянная.

— Морна, а это станок ткацкий?
— Так станок и есть. Я на нём зимой знатные одеяла тку. Иногда даже с шерстью, теплые и красивые. Вот поедем на ярмарку — продадим. С тех денег тебе и купим, что положено.
— А из чего ткёшь? Вот рубаха на мне — она из чего?
— Ой, бедаааа... Ну, как есть ничо не понимаешь. Ну, ничо-ничо... Справимся. Это, Елька, шёлк паучий. Такой покупаем на ярмарке. Он крепкий, сносу нет. Ну и по деньгам опять жа — не дорого.
— А что дорого?
— Ну, шерсть вот — не дёшево, ещё хлопок бывает, сатин, ситец там разный — ну, это для ристократов, да я и не люблю хлопок. Мнётся сильно, возни с ним много, да и линяет от стирки.
— Морна, вот про стирку — помыться бы мне.
— Ну, опосля обеда нагреем воды, и намоешься. Да и расчесать бы тебя — а то страсть какая лохматая. Тогда сегодня и стирать будем заодно. Дрова-та не тратить лишний раз.
— А дрова где берете?
— Дак ты и собираешь.
— Как это?
— Ну, на берег к морю идёшь, там место есть, всякий мусор туда сносит, там плавник всегда есть. Ну, конечно, ежели большая лесина попадётся — на помощь позовёшь, только сперва пометишь ее. А то, пока бегать будешь, её ктось приберёт. Потом, ужо, свожу тебя. Ты, главно, с людями поменьше болтай. Там почти завсегда кто-та да есть. Ну, будя. Пошли до хаты, обедать будем.

Вареная бака больше всего похожа была на картофель. Морна сварила её в котелке. Сняла с варёного плода тонкую кожицу и порезала на ломти. Плотная желтоватая мякоть. А на вкус — картошка как картошка, ну, может чуть послаще. К обеду она добавила ещё маленький кусочек сала и варёные яички.

Глава 6

После обеда стали собирать стирку. Пока Морна складывала в большой котёл грязные тряпки, Вера раздирала пряди волос редким деревянным гребнем. Гребень, надо сказать, тоже чистотой не отличался.
Дотащили котёл до водопада. Буквально в двух шагах от воды — старое кострище. Вернулись к дому.

— Вот тута, под навесом, всегда дрова лежат. Набирай давай, а я мыльнянки нарву.
— Мыльнянка это что?
— Дак вот же. — Морна обвела кусты изгороди. — С её листьев отвар сделаем, им мыться будешь. И стирать им жа.
— А чистое для меня есть?
— В сундуке твоем.
— Покажи, пожалуйста.
— Ой, беда-беда... Чисто дитя малое... Ну, пойдём в дом-та.
— Вота, смотри. Твой сундук, у тебя и стоит. — Морна тыкала пальцем в тот сундук, где при первом пробуждении Вера нашла грязное тряпьё.

Недоумевая, как в эти вонючие тряпки можно переодеться и в чем тогда смысл переодевания, Вера открыла сундук. Ловкие руки Морны выкинули на пол тряпки, под ними был тонкий щит с ручкой, хоть и деревянный, но хорошо обработанный, гладкий, без шероховатостей. Схватившись за ручку, Морна вынула щиток и подняла верхний слой зеленоватой ткани. Там, в сундуке, первое, что увидела Вера, было зеркало. Довольно большое, с альбомный лист. В красивой резной деревянной рамке.

— Пошла я, не буду ждать. Ты пока выбери себе, чо одеть. Да давай грязное захвачу. Да поставлю ужо воду греться. А ты, как одёжу выберешь, подходи, чай не заблудишься.

Подобрав с пола тряпки, Морна вышла, а Вера достала зеркало. Стеклянное. Чистое, чуть золотистым отливает. Несколько тёмных пятнышек есть по краям. Вера такое видела на старинных зеркалах. Там, где амальгамма попорчена. Но уже хорошо, что здесь такие делают.

Вера рассматривала свое лицо с жадностью и понятным волнением. Ну, что сказать... Не уродина, совсем нет. Может и не красотка гламурная, но вполне симпатичное лицо. Черты не крупные, нос аккуратный. Хорошая чистая кожа. Грязная, конечно, но чистая в том смысле, что ни прыщей, ни рябин, ни шрамов. Матовая, чуть загорелая.

Рот крупноват, но красивого рисунка, сочный. Глаза хороши — ярко-зелёные, с янтарным отливом кошачьим, ресницы чёрные, длинные. И разрез глаз — кошачий. Вот брови подкачали — слишком широкие и почти сросшиеся. Ну, да это-то вполне поправимо.

Волосы чёрные. Не цыганские, конечно, без синеватого отлива, но хороший густой цвет. А вот структура — очень непривычная. Не гладкие, но и не кудрявые. Мелкой-мелкой волной идут. Такие пушатся очень сильно и даже если редкие — в укладке выглядят пышно. Но ей на густоту жаловаться грех. Роскошные волосы.

— А ведь мне повезло несказанно... И относится это не только ко внешности. Ни тебе больных суставов и ноющего старого перелома, ни тебе морщин и слепоты. И вся жизнь ещё впереди. С ума сойти можно от таких перспектив. И даже с именем повезло.
— Елииинаааа. — нараспев проговорила она. — Красивое какое! Прямо песня, а не имя. — Одна беда — крестьянка. Тут, похоже, во всю средневековье цветет. А крестьяне — самые бесправные, ниже только нищие и бродяги. Но какие это всё мелочи. Самое главное — я молода и здорова.

Покрутив головой, Вера увидала вбитый в стену гвоздь. Аккурат под светящейся доской. Вот туда она зеркало и повесила.

В сундуке она нашла кожаные тапки. Не бог весть какая красота, но всё лучше, чем босиком. И так натоптыши есть, нужно распарить и удалить. Стопкой уложены длинные туники. Вышивки на них были сделаны умелой рукой. Уж в этом-то Вера разбиралась. Раньше и она не хуже делала.

Гладь ровная, цвета все нежные, пудровые, пастельные и подобраны удачно, рисунки сказочно красивы. И изнанка аккуратная, нитки не торчат, узелки спрятаны. Были еще простыни или какие-то куски ткани, но Вера не стала задерживаться. Прихватив единственный хлопковый отрез ткани, тапки и чистую тунику, она побежала к водопаду.

— Да ты, Елька, совсем ума лишилась? — встретила её Морна. — Да где это видано брачную простынь на утирку брать? Это же после свадьбы с мужем на ней спать будешь. Подай сюда, дурища, сама схожу, принесу, что потребно. Дров вон подкинь. И тапки давай отнесу, чай не ристократка, босиком походишь.
— Нет, Морна. Простыню забирай, мне все равно, чем вытираться, лишь бы чистое было, а тапки я носить буду. Я, может, и не аристократка, но простыну не хуже любой барыни, если по холодной земле босиком бегать.
— Да это приданое твоё!
— Ну и что? Если я от простуды помру сейчас — оно мне без надобности будет.
— Ну, смотри, девка. Сама решай. Но положено в приданное сапоги и двое туфлей — столько у тебя и будет. Со свекрухой и мужем сама будешь потом объясняться. И меня не позорь потом. Я всё, что положено тебе справлю, а уж как распорядиться — сама решай.

Забрав простынь, она ушла к дому.
Вера подкинула в костерок под котлом дровишек и отошла к воде. Морна вернулась скоро, принесла кусок чистой ветхой ткани — вытираться. И вроде как мялась. То посмотрит на Веру, то отвернётся. Губами мнет, думает. Молчит, а сама всё искоса посматривает.

— Да что случилось-то, Морна? Я же вижу... Говори уже.
— Зеркало там...
— Ну? Зеркало, и что?
— Ты повесила?
— Я, конечно. Чего ради ему в сундуке лежать? Что с ним станется, если на стене повисит? Ну, пусть — приданое, но ведь с него не убудет?
— А смотерть-то в него позволишь ли?
— Да ты что, Морна? Смотрись хоть с утра до вечера, не жалко. Или примета какая, что до свадьбы прятать нужно?
— Нету никаких приметов. Матери твоей это зеркало. Ты же сама его в сундук упрятала и трогать не давала. А отец не велел с тобой спорить. А как умер он, ты только сама в него и смотрелась, никого близко не подпускала. И в сундук мне ни разу не дала заглянуть. Может боялась, что я попрошу чего для себя. А я бы ни в жись не стала выпрашивать. Линда-та первой вышивальщицей была. Ты в неё пошла. Но я чо тебе давала из тряпок — ты никогда не показывала. И работу свою завсегда прятала. А что вышьешь — в сундук.

Вера растерялась. Ну, так-то понятно всё, не приняла девочка мачеху, бывает. Но ведь видно, что не злая Морна эта. Не пакостная. Может и нет любви большой к сиротке, но и обижать напрасно — не обидит. Другая на её месте могла бы девчонку в бараний рог скрутить. А эта, хоть и таит обиду, видно это, но вести себя старается честно, зря не обижает. Ну, грубовата она, так где манер-то может крестьянка набраться? Решение пришло быстро.

— Ты прости меня, Морна. Мелкая была и глупая, нет у тебя вины передо мной и зря я худо к тебе относилась. Прости.

Морна помолчала, но не сердито, а как-то задумчиво.

— Вышивать поучишь ли меня?
— Да с радостью.
— Единый мне свидетель — не держу на тебя зла. — Голос Морны дрогнул.

Вдвоем помолчали...

— Да разве ж я не понимала? И про тебя, и про мамку твою? Но моя-та вина какая была? И отца когда не стало — я ж жалела тебя от души. А ты даже есть со мной не садилась. Схватишь кусок, чисто собака голодная, и прячешься. Я тебе молочка в комнате на стол — а ты и крынку разбила, да ещё и осколки мне у кровати высыпала. Шрам-та до сих на пятке есть. Вота, смотри...
— Прости, Морна. — У Веры непроизвольно навернулись слёзы на глаза — так жалко стало и девочку эту неприкаянную, и Морну.

Морна обняла крепко, задышала в ухо

— Ну, не реви ужо, будя, будя...

Сама тоже всхлипывала часто. Поревели, успокоились, помолчали...

— Ну, вода нагрелась, давай ужо мыть тебя.

Обе делали вид, что всё идет как надо, никаких слёз не было.
Морна взяла маленький котелок, отлила горячей воды и кинула туда чем-то плотно набитый мешочек.

— А что там, в мешочке?
— Дак мыльнянка. Ты пока вошкалась в доме — я листьев набрала. Щас закипит, достанем его и будешь им мыться. А отваром потом волосы помоем. И будешь белая, как сдобна булочка.

Хохотали обе от души. Представить тощую смугловатую Елину — булкой... Это было слишком смело и нелепо.

Мыться пришлось мешочком. Мылился он не сильно, но грубая ткань кожу прекрасно очищала. Волосы в отваре полоскали два раза, зато и ощущение чистоты появилось. Вера нашла шероховатый камешек и потерла загрубевшие ступни. Морна смотрела с интересом, но ничего не спрашивала.

Напоследок окатила её теплой водой с какой-то очередной травкой. Пучок она вскипятила в отдельной миске и слила отвар в котёл. Отвар пах луговой травой с нотками мёда. Чистые волосы поскрипывали в чистом же отрезе ткани. Мягкая шёлковая туника так и льнула к телу. Трусы бы ещё раздобыть.

Морна закутала её в большой новый половик-одеяло и сунула в руки кружку с тёплым молоком, в которое щедро добавила мёд. Есть же счастье на свете. Такая специальная минуточка, когда все проблемы и заботы отступают. Нет ни мыслей, ни страхов, только покой и умиротворение.А сама Морна между тем добавила в котел ещё пару ведер воды и подкинула дров.

Пока вода грелась, она учила Елинку стирать.

— Вот смотри. Щас нагреется вода, кину мешочек с мыльнянкой. Тряпьё я уже разобрала. Что почище одна куча, что грязное совсем — другая. Вот почище в перву очередь кинем в котёл и будем мешать. Как закипит — поварим сколь надо, вона видишь, щипцы из дерева большие? Вот имя-та всё из котла подоставаю и снесу под воду, прям тудой можно кидать — дно камянно, вода самоточная. Оно тама прополощется хорошо, тока пошевеливать иногда надо. А в ту воду, что грязная в котле — кинем то, что сильно запачкано. Тама портки мужицки, и постилки с лавок. Всю зиму на них сидели, давно пора намыть было. А как они закипят — выльем всё прям на землю. Да поставим новый котёл с чистой водой, ну и ещё разок с мыльнянкой кипятится бросим, а сами, тем временем, чистое из воды развесим. Вот и будет в дому ладно.

А мастерицы какие есть умелые! Лет бы хоть двадцать скинуть — сколько бы она всего перепробовать успела. Да хоть бы и десять лет — много, чем смогла бы заниматься. А сейчас уже и зрение подводило, да и руки тонкую работу не сделают.

Всю жизнь она проработала в школе учителем труда. Вела кружки для девочек и учила их создавать что-то свое, новое, из ниток, ткани, бусин, обрезков и обломков. Шить, вышивать, вязать и плести бисером. Раньше, в свободное время, она любила занять руки красивой работой. Да и с чтением проблемы уже, тоже больше часа не получалось с книжкой посидеть. Вот и приходилось дробить день на маленькие кусочки, час на развлечения — час отвлечься, что-то по дому сделать или, там, погулять.

Так-то жизнь её совсем не плохо прошла, грех жаловаться. И руками приходилось делать немало, и шить-вышивать, и сад-огород держать, и выживать в 90-е, когда из одного топора и суп, и кашу, и компот готовить ухитрялась. Многому она успела научится-то, а вот все кажется — еще бы что-то освоила, для себя, для души.

Мужа она схоронила почти шестнадцать лет назад. Мужа она схоронила почти шестнадцать лет назад. Дочь, поздняя, любимая и вымоленная, шутка ли — в тридцать шесть лет родила, давным-давно, ещё в студенческие годы переехала с мужем в Канаду. И устроились хорошо — работа там у них, уже и гражданство получили.

Внуков-близнецов видит Вера Сергеевна раз в месяц по скайпу. Они и по-русски-то с акцентом говорят, ну, да и неважно, были бы здоровы и счастливы. И то правда, вот грех жаловаться. Иришка, хоть и отдалилась, и близости той, давнишней, домашней и женской, давно уже нет, но маму любит, не бросает, подкидывает денег и лекарства хорошие. Да и к себе жить звали, и зять, Витенька, славный парень — тоже приглашал, но не лежит у неё душа к чужбине.

Один-то раз съездила, посмотрела, но всё чужое, всё не так. Нет уж, здесь родилась, здесь и в землю ляжет. Так что всё у неё хорошо. А вот сейчас в магазин сходит, купит, чего там не хватает в холодильнике, и хлеба, хлеба нужно не забыть, ужин нехитрый состряпает — и можно ещё часок будет посмотреть, как мастера современные сейчас работают. Очень ей нравился канал один, с лепкой, «Холодный фарфор» называется. Лепила ведь раньше из солёного теста, но тут работа потоньше, поизящнее. Не сделать самой — так хоть полюбоваться.

Погода была слякотная и мерзкая, вот перелом старый ныл и нудил. Слегка прихрамывая, она дошла до пешеходного перехода и остановилась. Скользко нынче, лучше подождать, пока все машины проедут.

Рядом остановилась стайка подростков, лет по четырнадцать-пятнадцать парням, уже и пушок у некоторых пробивается. А всё равно — дети ещё, смеются, толкаются, голоса ломкие.

Она так и не заметила, кто именно из ребят врезался в неё. Падая прямо под колеса автобуса, только и успела подумать — "Вот и сходила за хлебушком".

Глава 1

Пробуждение было не самое приятное. Головная боль, сухость во рту жуткая, ломота. Кажется, болело всё, что может болеть и еще немного то, что не может. На глазах лежала тяжёлая влажная тряпка. И запахи... Очень странные запахи. Пахло дымом. Какой-то кислятиной и немытым телом. Сыростью и, почему то, морскими водорослями. Вера Сергеевна с трудом подняла руку и стянула тряпку. Свет резанул глаза. Проморгавшись и сделав несколько попыток сесть, она поняла, что ничего не понимает.

Сидеть было тяжело, но нужно же было понять, где она. Живая — это хорошо, боль в теле — это, наверное, от автобуса. Хотя тогда ей показалось, что её переехало колесами, она даже помнила хруст рёбер и какую-то запредельную боль, но ведь пришла же в сознание. Значит, её просто успели объехать, а тело болит от падения. Но вот место, в котором она находится — оно вообще ни на что не похоже. Бомжатник какой-то. Вера Сергеевна машинально пошарила у изголовья, пытаясь нащупать очки.

Так странно, но, вроде как, и без очков она видит почти нормально. Даже лучше, чем в них. Ещё раз потерев кулаками глаза, она убедилась, что просто отлично видит. Только вот кулаки не её. Эти тощие, исцарапанные руки, не могли принадлежать пенсионерке. Да такой тощей она даже в детстве не была. Господи боже, да руки эти — детские. Костлявые детские запястья, кожа в цыпках и царапинах. Так и не успев толком осмотреться, она закрыла глаза. Сил не было от слова — совсем.

— Я ещё немножко посплю, а потом осмотрюсь. Я всё решу и всё пойму, только потом — думала она, погружаясь в тёмные дебри сна.

Где-то рядом немилосердно драл глотку петух. Петух в городе-миллионнике — это нонсенс.

— Наверное, кто-то на будильник в телефоне себе такой вопль записал — мысли ползли лениво и как-то не желали обретать ясность. И очень не хотелось открывать глаза. Просто лежала и вслушивалась в ощущения. То ли сон дурацкий привидился, то ли что... Лежать было не слишком удобно, если честно. Да и жажда мучала. Запахи... Очень странные и непривычные, но те самые, что ей приснились. Или, всё же, нет? Не приснились? И тонкие руки подростка, которыми она тёрла глаза — тоже не сон?

Трусихой она никогда не была и врать себе не собиралась. Но, чем больше лежала так — тем страшнее ей становилось. Не открывая глаз, подняла руку и дотронулась до лица.

Нет морщин, кожа плотная и упругая. И волосы, волосы длиннее. Сама она уже много лет раз в месяц ходила к Любаше, проверенному жизнью мастеру, и равняла свою довольно короткую стрижку. А тут длина не слишком понятна, но явно ниже плеч. И колтуны. И запах сырости, дыма, моря...

При движении мышцы отзывались болью. Не слишком сильной, но вполне ощутимой. Поворочавшись ещё немного, Вера Сергеевна решительно села, так и не открыв глаз. Если долго лежала — лучше не делать резких движений, а то голова закружится.

— Вот ещё минуту посижу и открою. Только одну минуту, ну, может чуть больше... Так, все, до трёх... И раз, и два, и три...

Комната напоминала сарай. Большой каменный сарай с земляным полом и соломенной крышей. Потолка не было. Одно маленькое окно было затянуто чем-то вроде грязной полиэтиленовой плёнки. А светила лампа дневного света. Нет, не лампа. Непонятно, что это за прямоугольник, но светил именно он. И свет такой мерзкий, голубоватый, так что руки собственные кажутся серыми, как у покойника.

Сбросив тяжёлую пыльную тряпку, больше похожую на половик, а не на одеяло, Вера Сергеевна решительно опустила ноги с кровати, непривычно низкой и без белья. Скорее даже не кровать, а прямоугольная коробка из грубых, плохо струганых досок.

Вместо матраса внутрь коробки уложены мешки, набитые чем-то комковатым и жестким. Не опилки, конечно, но не сильно лучше. Пол ледяной и влажный. На ней — рубаха до середины икр. Ну, почти как смирительная, только рукава всего до локтя. Горловина просто собрана на неопрятный шнурок. И ткань странная — похоже на редкого плетения шёлк. Белья на теле нет. Встав на слабые ноги, Вера Сергеевна закрыла глаза и переждала момент головокружения. Нужно найти воду и туалет. Остальное — потом.

В комнате две двери. Вот эта, у окна — вроде как должна вести на улицу. Значит, её и нужно открыть. Вряд ли в сарае есть туалет и умывальник. Чуть пошатываясь, Вера Сергеевна подошла и толкнула дверь. Сельский двор, грязный, затоптанный. Похоже, что помои выливают прямо с крыльца. На утоптанной земле видно, как плескали из ведра. Да и крыльца, как такового, нет. Просто довольно большая каменная плита.

По двору бродят несколько кур и тот самый петух, который орал. Чёрный, как смоль, красивый. С ярко-алым налитым гребнем. А куры — самые обычные, рыжеватые и пёстрые. А вот ограда странная — высокий кустарник, чуть выше полутора метров, если на глазок определять, такой плотный, что курам не выскочить, листья мелкие, и не зелёные, а сизоватые.

Во дворе, на не слишком густой траве, отчетливо видны проплешины, похоже — тропинка. И в кустах сделано что-то вроде калитки из прутьев. Слышно, как где-то рядом шумит вода. Наверное, здесь недалеко колонка. А вот туалета не видно. Голову немного кружило, но Вера Сергеевна решительно двинулась на шум воды.

Отошла она от дома метров десять, не больше, когда поняла — всё. В туалет нужно прямо сейчас. Ну и плевать, плотный кустарник загораживал со всех сторон.

Ходили по тропке не слишком часто, местами она зарастала, ветки кустарника цеплялись за рубаху. Хорошо хоть не колючие они. Раздвинув очередные сплетенные ветки, Вера Сергеевна оторопела. Это был водопад.

Самый настоящий природный водопад. Не очень высокий — вода падала метров с трёх, с узким потолком, разбитым на несколько ещё более узких, ширина общая — ну, может, метр, да и не слишком мощный. Вода выбила углубление, что-то вроде крошечного озерка, но так красиво — каждый камушек на дне видно. А вода — холодная. Ну, умыться и, наконец-то, попить — вполне можно.

Освежилась. Стало полегче. Присела на камень чуть в стороне от воды. Хорошо бы привести мысли в порядок.

— Если я с ума не сошла, то я в другом теле. Я, Соколова Вера Сергеевна, очнулась в теле ребенка. Пубертатный период. Бред, конечно, но думать о том, что сошла с ума, я не стану. Слишком всё вокруг реально. У девочки только пробивается первый пушок на теле.

Ну, то есть, это у меня пробивается. Это я живу в какой-то дикой деревне. И даже не знаю, как меня зовут. Я должна молчать-молчать-молчать о том, что случилось, иначе меня точно отправят в дурку. Это — самое главное. Когда я очнулась, на лице была тряпка. Наверное — компресс. Значит, девочка болела.

Нет, не девочка, я — болела. Я болела сильно и теперь ничего не помню. Я никогда не смогу никому доказать, что я пожилая женщина. Мне нужно вернутся в дом и...

Господи, надеюсь это всё на самом деле, а не галлюцинации. И что делать то? Ну вернусь, а у девочки есть родители или родственники? А если догадаются? Да нет, такое даже в бреду не придумать... А ведь поясница не болит и ногу не ломит. Перелома-то не было. Что за ерунда в голову лезет, нужно решить, что делать...

Метаться слишком долго Вера не стала. Тут и выбора особенно не было. На улице не слишком жарко, одежды-обуви никакой, так что, приняв здравое решение осмотреть получше дом и постараться понять, что это за село и, если что, ссылаться на потерю памяти и плохое самочувствие, она довольно бодро отправилась назад.

Глава 2

В доме, после уличной прохлады, показалось теплее. Прикрыв щелястую дверь, Вера подошла к стене с той самой светящейся штукой. Свет, хоть и неприятный, был достаточно ярким. Но понять, как именно это работает, она не смогла. То, что висело на стене, было самой обычной доской. Плохо обработанной и занозистой. И лицевая часть этой доски светилась. Светилась и щепка, которую Вера смогла отколупнуть.

— Похоже, это какая-то люминесцентная краска. Сейчас чего только не продают на Алиэкспресс. Странно только, что ребёнка больного в сарае оставили. Хотя, может это и не сарай. Но куда органы опеки-то смотрят? Разве можно детей в таких условиях содержать?

Вместо кровати — коробка, белья постельного нет, печь какая-то совсем уж странная. Вделана в каменную стену, в ту, что сарай пополам делит. Больше всего похожа на горку камней с полукруглым отверстием внизу. И широченная труба, тоже каменная, тепло держать не будет совсем.

Да о чём говорить, если даже потолка в доме нет и дверь уличная — одни щели. Может это что-то вроде летней кухни? Ну да, вот тут на столе — посуда. Но тоже странноватая. Очень грубая глиняная лепка, не глазурованная, как-то странно... И кастрюль нет, два горшка глиняных и довольно большой котелок, литров на семь-восемь, наверное.

Несколько мисок, часть из них грязные, со следами еды, и всего две кружки. Может, родители у девочки экопоселенцы? У меня, у меня родители... Господи, ну совершенно безумная ситуация... И в сундуке тряпьё разное, грязное. Постирать-то можно было. Да и от меня пахнет так, как будто неделю не мылась. Такая грязища в доме, а мух нет. Даже странно... Ладно, надо посмотреть вторую комнату.

Во второй комнате было почище. Но не слишком. Прямо напротив двери, в которую Вера зашла, была ещё одна дверь. Довольно прочная, утеплённая соломой и обитая дерюгой. В дерюге дырки, солома торчит пучками. Была почти настоящая кровать, даже с простынью и двумя подушками.

Вся одежда и бельё изготовлены из довольно грубых самотканых полотен, не очень понятно, из чего именно, похоже на шёлк, но не в такой же нищете простыни шёлковые стелить. Всё это, самотканое и самодельное, ещё больше утвердило Веру в мысли об экопоселении.

Стоял небольшой топчан, тоже с простыней и подушкой. Стену над топчаном прикрывал грубый, неуклюжий коврик. Не ковёр, скорее просто кусок толстой грубой ткани, на которой очень неряшливо были сделаны узоры цветными толстыми нитками. Накрыты и кровать, и топчан были домоткаными половиками.

Верина мама в деревне похожие у себя стелила. А тут их вместо одеял приспособили. А подушка не такая жёсткая, как у неё на кровати, а из перьев. Светящихся досок здесь было повешено аж две, одна на стене, а вторая висела на верёвках, привязанных прямо к балкам. Окно, так же единственное в комнате, было застеклено маленькими кусками разных оттенков. И зеленоватое, и голубоватое, но все стекло толстое, мутное, и с пузырями. Это особенно напугало Веру.

— Ну, неужели эти сумасшедшие неряхи даже стекло сами варят? А зачем? И как я буду здесь выживать? Так ведь и блох, и вшей можно развести — мыло они вряд ли покупают. И еще странность — кухня в моей комнате, а ларь с продуктами — в этой.

В ларе было большое отделение с грубой серой мукой. Во втором лежали мешки с крупами двух видов, маленькие мешочки с травами и семенами, какие-то сушёные фрукты. Или овощи. Корзинку с этими сморщенными штуками Вера покрутила у окна, но так и не опознала. Рядом с ларем стоял здоровенный сундук с большим навесным замком. Расковыривать его Вера не рискнула. Также было несколько коробок и сундучков поменьше, но все проверять было некогда. Вряд ли там что-то интереснее будет, чем тряпье самодельное.

Ещё был стол под окном, и вдоль него — две длинные лавки. На лавках тоже половики. Грязные. Вот и всё. Ещё в углу, возле второй двери, прямо в стену вбиты толстенные гвозди. На них висит пара тряпок. Очевидно, это был парадный вход и сюда вешали одежду. Дверь заперта снаружи. Ну, и сама комната выглядела побольше и посветлее.

Была ещё одна странность. Вера точно знала, что под автобус она попала глубокой осенью. А здесь или самое начало лета, или поздняя весна. Печка не топится, но в доме и не холодно. Была бы нормальная одежда — вообще бы прохлады не ощутила.

Вера вернулась в маленькую комнату, залезла на кровать, легла и укрылась. Всё же она ощущала себя очень слабой, болели мышцы, болела голова, знобило и, кажется, поднялась температура. Думать она всё равно не могла — слишком всё было странно. Сон пришел быстро и был глубок. Так глубок, что она даже не слышала, как шумели вернувшиеся домой хозяева.


Глава 3

— Опять этот чёртов петух орёт и не даёт спать! Хотя, пожалуй, что и выспалась уже.

И тут Вера вспомнила...

Быстро подскочив на своем жёстком ложе, она огляделась и убедилась, что нет, не сон приснился. И вокруг — сарай, и сама она — ребёнок. А за дверью, в той комнате, что побольше, кто-то разговаривает. Осторожно подойдя к двери, она прислушалась, но слов почти не поняла. Не решительно подняла руку и постучала в дверь.

— Ой, зря стучала-то... В своем доме кто стучит? Вряд ли у жителей такого сарая правила этикета в почёте.

Дверь распахнулась, и она увидела женщину, обычную женщину лет тридцати. Тёмная мятая туника коричневого цвета похожа на суконную, под ней юбка длинная, тёмно-серая, почти в пол, и поверх — грязный серый фартук. Лицо загорелое, сама крепко сбитая, волосы в узел скручены.

— Очухалась? — голос грубый, сиплый. Смотрит — не улыбнется. — Есть-та хочешь?

В желудке у Веры жалобно забурчало.

— Ну, пошли, пожрать дам, да делами заниматься пора.

Вера зашла в комнату и села за стол.

— Чо расселась-та? Не госпожа чай. Помогай давай, мужикам уже ехать пора, а ты всё дрыхнешь.

Кроме Веры и женщины в комнате был ещё мужчина. Лет так сорока на вскидку, такой же грязноватый и мятый, лохматая бородёнка, но волос без седины. А вместо суконной одежды — кожа грубой выделки. И туника, и порты до середины икр — всё из кожи. Куски кожи на одежде — разного цвета. Не совсем разные, но какие темнее, какие светлее. Видно, что сперва красили кожу, а потом уже шили.

И мальчишка подросток. Вот он-то как раз валялся на кровати и сладко потягивался. На нём видно только рубашку, такую же почти, как на Вере. Только ворот и рукава украшены вышивкой.

— Я не знаю, что делать. — Голос с непривычки прозвучал сипло. Вера откашлялась и повторила — Не знаю. Я не помню ничего.
— Чего не помнишь?
— Ну, вот я не знаю, кто вы такие...
— Чо, совсем не понимаешь? — Тётка смотрела почти с опаской.
— Да я понимаю всё, только вот не помню. — Вера не знала, как и объяснить. Слово "амнезия" тут было явно неуместно. Что-то сдерживало её от того, чтобы говорить откровенно.

Мужик и тётка переглянулись. Тишина была такая, что Вере стало жутковато.

— Дак эта, может она совсем дура стала? Как думаешь, Морна? Может её эта, в город свезти? В тот дом-та, герцогский. Тама, навроде как, всех убогих принимают.

Вере стало совсем уж страшно.

— Дак а дом-та? Ты думай, чо говоришь-та... Ежели она дура — дак ведь с ней же и заберут. Отойдёт дом приюту, а мы все куда? Неееет... Ты об этом даже и не думай. И сказать никому не смей. Как слухи пойдут, так её и заберут, а с нею и дом уйдёт. Так что ты молчи, дурак эдакий, никогда ты не умел устроиться, и щас нас погубишь дурью своей. Молчи и молчи. И сказать никому не смей. И ты, Гантей, тоже молчи. Как дружкам проболтаешься, так и пойдём мы с отцом бедовать на улицу, и ты с нами пойдёшь. Если хоть кому ляпнешь — выпорю так, как в жизни не порола. Понял меня? — тётка строго и требовательно смотрела на мальчишку.
— Дак а делать-та чего, Морна?
— А ничего не делать. Ты сейчас пожрёшь и в море, чё продашь, чё домой привезешь, да денег-та всех не пропивай, понадобятся теперь. А ты, Гантей, тоже с батькой ступай, да проследи, чтобы не всё пропил, а мне потом всё доскажешь.
— Мааам, да не хочу я, меня Кореня звал с собой, мы договорились уже...
— Вот я тебя ещё спрашивать буду! Пока лов весенний — опасностей нет и штормов нет, а деньга всегда нужна, тебе жа на одёжку и на прочее. А вот осенью уж будешь дома сидеть. А сейчас — шевелитесь оба.
— Морна, а с Линкой-та чо делать?
— Ничо. Сама я без вас ещё лучше разберусь. Она вона тихая, на людёв не бросается, без тебя я тута всё и решу.
— Ну, ты, Морнушка, всегда востра была дела обделывать. Светлая у тебя голова. — Мужик явно обрадовался, что не придётся ничего решать.
— Ну, ты не трепи тута языком-та. — Морна аж улыбнулась неожиданному признанию. — Садитесь, жрите, да и в путь, а с ней я уж сама.

Она оглядела Веру с ног до головы и строго велела:

— Поди к себе, там пожрёшь — и сунула в руку кусок лепёшки со стола.

От неожиданности, Вера молча взяла чёрствый кусок и вышла. Закрыла дверь и еле сдерживая слёзы залезла на кровать — без обуви ноги совсем озябли. Лепёшка была чёрствая, но съедобная, а голод — не тётка. Сидя в кровати, она отщипывала кусочки хлеба и пыталась сообразить, как жить дальше и что можно сделать в такой ситуации. Не слишком понятно было, при чём здесь дом.

-Ну что же давайте обговорим, -сказал я,

-Только с чего вы решили, что я в вашей власти? -с этими словами я незаметно прикоснулся к наручникам, своим большим пальцем, и получил вместо них кружку с горячим ароматным чаем.

Никакого волшебства, просто наш научный потенциал, многократно усиленный, научился создавать машину по превращению любой материи в другую материю, и был размером с  копеечную монету , при этом она была гибкой и тонкой, и как хамелеон на руке принимала цвет руки и фактуру капиллярных линий. Проще говоря, она была, но её не было видно. Наша служба безопасности заставила меня прилепить таких три штуки, одна на большом пальце правой руки, вторая на указательном левой, и на пятке левой ноги. Сама идея была хорошей, так как с такой штукой можно было не голодать и получить вкусный чай где угодно, с другой стороны, можно было разнести всё что угодно, лёгким движением руки, как видите я был и при оружии в некотором роде.

Однако мой визави решил, что это магия, и немного напрягся:

-Князь! Простите, но мы не знали что вы колдун, сказал он.

- А что вы ещё, -выделяя предлог, «Не» знали, иронично спросил я, -например то что сейчас за стеной, вот там, указал я рукой, собрался ваш цвет общества? Ну и зовите всех сюда и я громко сказал, Зугхр, не надо там прятаться, давайте продолжим в другом месте, где вам будет  удобно. Я увидел смущение, суету, и даже панику среди сановников за стеной.

Чтобы окончательно им «помочь», я направил на стену пальцем и получил четыре кресла вместо стены, от меня все отпрянули в ужасе.

-Садитесь! -приказал я,

Никто не посмел ослушаться.

-Теперь слушайте внимательно, что я скажу, я благодарен вам за это похищения, я давно так не высыпался, но особых условий для вас не будет, вы в Союзе или по вашему в империи, я ваш император и вы подчиняетесь мне безоговорочно во всём и всегда.

В награду я дарую вам титул «король Зугхр первый», и разрешаю вам давать титулы наиболее достойным, титулы переходят по наследству вашим детям.

-А теперь встаньте, -

Они поднялись, в моей руке сверкнул меч, король отшатнулся, я спокойно приказал,

- На колени!,- коснулся мечом его плеча, «король Зугрх, я посвящаю вас в рыцари империи, будьте честны, отважны и праведны! А теперь встаньте и идите с миром.

Король бледный от волнения поднялся с колен,

-Для меня честь умереть за вас мой император!

Я  мысленно усмехнулся, - лучше живите и правьте достойно!.

Ну не говорить же ему что я применил простую игровую психологию переделки из плохого в хорошее, которая  не понятна отсталым народам, в которых ещё живо чинопочитание.

В этот момент в комнату ворвался взмыленный генерал с ужасом в глазах, и криками «Зугхр, здесь корабль империи с княгиней, она дала нам три минуты, чтобы отдать князя, иначе всё будет уничтожено!

-Ну что пошли , король, -сказал я , -а то Ольга вас прибьёт, а вы только править начинаете, обидно будет.

Выйдя из здания я увидел, Ольгу в столбе белого света, с огненным мечом (ну так это выглядела, просто это энергетическая дубина), она стояла как богиня правосудия, грозно сдвинув брови, и в глазах у неё опасно блестел огонь раздражения, ну ещё бы, меня от семьи оторвали, ужин остыл, и вообще у нас на вечер обсуждение образования для детей было запланировано. Да шучу, она конечно за меня переживала.

-Вот так то король! - сказал я ,- вы в империи расскажите об этом случае, а то не ровен час ещё желающие найдутся,  я махнул рукой и здание испарилось, не хотелось бы разрушать всё вокруг до пыли.

Он испуганно посмотрел на меня и кивнул головой, а я пошел к Ольге. Когда мы оказались одни , Ольга прижалась, ко мне,

-Я так испугалась, сказала она, -а потом просто жутко разозлилась, я готова была разносить все планеты и миры, которые тебя у меня забрали!

Я погладил её, -Оля! ну это же жизнь и к тому же, я может пока как Кащей бессмертный..

- Ой! ты голодный -сказала она, -я сейчас, и умчалась за едой на камбуз корабля.

Я стоял в задумчивости, как иногда мы с женщинами думаем про разные вещи.

Когда мы прибыли на Ставр, первым кто попал под руку Оли, была Светлана, Оля не кричала, а очень вежливо но жёстко поинтересовалась у неё, почему это «долбаный» аналитический центр, не определил потенциальную угрозу и не предупредил о ней?

Света, пошла красными пятнами и сказала, что она доложила во время, но её информацию не удосужились передать по назначению, оказалось, что один из моих помощников, решил меня не отвлекать, как он выразился «пустяками».

Бедный парень, дальше он получал от Оли и от Светы попеременно, в течение часа, в итоге, княгиня, запретила ему и близко подходить ко мне и вообще к ответственной работе, и перевели его согласно психологического  портрета, туда где надо было действовать четко по распоряжению, и как потом я узнал у парня всё наладилось гораздо лучше чем в помощниках. Как жаль, что мы не всегда сразу находим своё место , на котором мы максимально полезны обществу.

Потом мне уже рассказали, что по нашему союзу прошла гулять страшилка, про князя, который может всё разрушать одним движением руки, или создавать из воздуха предметы, что я колдун и прочая фигня. Суеверия, иногда полезны, особенно в деле управления разными народами с разным уровнем культуры и образования.

А мы после этого случая ещё усовершенствовали наши скафандры. Если когда то начинали мы с громоздкой махины по образцу панциря монстриков, то теперь скафандр выглядел как легкая одежда - чешуя, на голове осталось подобие шлема с забралом, но выглядел он как шлем древних русичей, потому что в верхнем конусе была вся аппаратура для передачи данных.

Защитой служил весь скафандр, всё что направлялось на него, механические, энергетические и иные виды воздействия преобразовывались в энергетический кулак, или в воздух , воду, еду для космонавта. Фактически сам скафандр мог удовлетворить потребности владельца во всем потребляя окружающую среду, в момент воздействия извне он срабатывал на поглощение и преобразование. В космическом пространстве он перерабатывал вакуум, и энергию, словом очень легкий и безопасный, как вторая кожа.

Как бы это лучше описать, ну скажем так, вы в скафандре и на вас падает камень или в вас летит снаряд, скафандр, а точнее поле машины клонирования его поглощает полностью и может выдать энергетическое поле противодействия или материальную конструкцию, может просто расщепить и сделать маленькую горку песка. Очень удобно и оружия не нужно потому что сам скафандр главное оружие, и плюс ко всему он же и может перемещать владельца на любые расстояния механическим способом, на скорости , которая удобна владельцу со скоростью  наших кораблей. Собственно говоря мы получили такую своеобразную капсулу-скафандр, или даже индивидуальный космический корабль, первый раз его одев испытываешь немножко страшные ощущения, ты как песчинка в безбрежном космосе, ни защиты ни чего, но потом познав свойства скафандра начинаешь испытывать наслаждение, летишь куда хочешь, надо на планету спуститься пожалуйста, какая бы не была агрессивная среда, тебе она не повредит, хоть на солнце приземляйся, правда по гелию ходить еще то удовольствие, скорее плавать нужно, но это на любителя. Эти скафандры очень полюбили все подростки, тяга к путешествию, она неистребима. А мы после того как искали одного подростка три дня, вставили в скафандры систему возврата в исходную точку, и подключили к системе безопасности, так если на связь не выходит больше суток, система посылает сигнал и скафандр, возвращает владельца домой. И родителям стало спокойнее.