Сообщество - Сообщество фантастов

Сообщество фантастов

9 202 поста 11 016 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

59

В помощь постерам

Всем привет :)

Буду краток. Очень рад, что так оперативно образовалось сообщество начписов. В связи с тем, что форма постов в этом сообществе будет иметь вид текстов (а также для того, чтобы не нарушать правила сообщества), предлагаю вашему вниманию пару удобных онлайн-сервисов для хранения текстов. Было бы здорово, если бы админ (если есть такая возможность) закрепил этот пост. Если нет - то добавил бы ссылки в правила сообщества. Итак:


http://pastebin.ru - довольно удобный онлайн сервис, хотя и используется в основном, насколько я знаю, для хранения кодов. Можно настроить параметры хранения - приватность, сроки и т.д. Из минусов - не очень приятный шрифт (субъективно), зато не нужно регистрироваться.


http://www.docme.ru - так сказать, усложнённая версия. Можно хранить документы в различных форматах, такие как pdf, doc, и прочие популярные и не очень форматы. Из минусов - для комфортного пользования необходима регистрация.


UPD.

http://online.orfo.ru, http://text.ru/spelling - сервисы онлайн проверки орфографии. Простенькие, понятно как пользоваться, кому-то, возможно пригодится (возможно, и этому посту тоже:))


UPD2.

http://www.adme.ru/zhizn-nauka/24-poleznyh-servisa-dlya-pish...

Больше (24) различных сервисов, много полезных, и не только для художественной литературы. Смысла перепечатывать всё сюда не вижу, итак всё собрано в одном месте.


Предлагаю следующую форму постинга - пикабушник (ца) выкладывает отрывок из своего опуса, а сам опус заливает на вышеуказанные сайты и даёт ссылки. Так посты будут выглядеть прилично, не будет "стен текста".

Собственно, наверное всё. Если есть, что добавить - пишите в комментах.


P.S. Надеюсь, я правильно понял систему сообществ:)

Показать полностью
10

Тропа ауберианского траппера. Глава 13. Часть 3

Начало здесь.

Прошлая часть.

Роман по сеттингу настольной игры "Трапперы"

Утром Эдвард проснулся свежим, отдохнувшим. Давненько ему не приходилось спать в таких комфортных условиях. Мягкость ложа, температура, насыщенность воздуха кислородом — всё подстроилось под него, образовав идеальную спальню. В открывшейся в стене нише обнаружился душ, из пола услужливо выехал столик с завтраком в виде трех разных салатов, очень вкусных и при этом бодрящих.

Грог Хахи появился точно в условленное время. Многие эбрайлы в знак уважения и для лучшего взаимопонимания Изменяют ипостась, становясь похожими на партнера по общению, но Грог этого не сделал. Это и понятно, ведь он клановик, находящийся дома.

Хахи привёз Эдварда к подножию небоскреба, вершина которого терялась в легких облачках. Окна у здания располагались по какому-то неочевидному правилу. Сразу за входом открылось фойе, заполненное макматуба. Одни разговаривали, другие работали с какими-то терминалами вдоль стен, третьи рассматривали таблицы на стендах. Давки не было, казалось, что никто никому не мешает.

— У макматуба всегда много дел, — пояснил Грог не без гордости, когда они вошли в лифт в конце фойе. — Каждый строит или мастерит, сколько может, потому что это ему нужно, без этого он не может жить.

Выйдя из лифта, Грог подвел разведчика к двери, рядом с которой прохаживался то ли стражник, то ли секретарь, а может быть, и то и другое. Грог коротко переговорил с ним, после чего дверь открылась будто сама собой.

Небольшая комната без мебели, с гигантским окном вместо одной из стен. В центре потолка — механическое крепление, с которого... свисает существо. Оно похоже на мешок, покрытый не то шерстью, не то длинными чешуями. Из мешка торчат несколько членистых конечностей: две почти касаются пола, ещё две держатся за поручни на потолке, и еще пара скрещена на... груди?

Лицо эбрайла было повернуто к окну, но когда они вошли, глашатай развернулся. Глаз было несколько — три телескопических, вращавшихся независимо как у хамелеона, и еще три почти человеческих, только без белков. Также на морде имелся рот и что-то вроде кабаньего рыла.

— Ксэцуба-ма, — начал Грог с почтением, — Эдвард Крински Хуман изучает клан Макматуба и его нерушимую столицу.

— Хммммм, кцах, — платформа, к которой был прикреплен Ксэцуба резво поднесла его ближе к вошедшим. — Вот, Крински. Ты первый из клана Хуман, кто пришёл в Орли. Это кое-что значит, м?

— Надеюсь, Ксэцуба-ма, — сказал Крински, поняв, что эбрайл ждет какого-то ответа. — Я прибыл узнать Макматуба и, может быть, поучиться у вас.

— Ааа, таак, — протянул Глашатай Закона. — Иди, Грог, — сказал он помощнику, и тот вышел из комнаты. — Значит, ты разведчик.

— Не совсем. Скорее, исследователь.

— Очень хорошо. Исследования создают знания. А знания способствуют Замыслу. Что же ты хочешь узнать о Макматуба?

— О, ну, прежде всего, во что вы верите, а что считаете порочным. Мне бы хотелось понять, возможно ли соглашение между нами.

— Или союз? — резко бросил Ксэцуба.

Прямота этого вопроса заставила Эдварда вздрогнуть. Вообще-то ничего нет оскорбительного в попытке наладить союз, вроде бы. Но ведь это эбрайл, кто его знает… Эдвард решил не отпираться. Чем правдивее говоришь, тем легче.

— Ты видишь меня насквозь, Глашатай Закона.

— Хмм, — Ксэцуба опустил четыре руки на пол, тело его потвердело, конечности переместились в нижнюю часть туловища. — А в каких кланах ещё ты бывал? В каких городах?

— Ни в каких. Орли-ма — первый большой город в моей миссии. И я сам его выбрал, я считаю, Макматуба — один из самых прогрессивных кланов.

— Как же ты считаешь, если не видел других кланов?

Крински осекся: не ожидал, что в разговоре с эбрайлом можно переборщить с лестью.

— У нас нет многого, — признал Ксэцуба. — Нам далеко до былого величия, очень далеко. Но как насчет клана Хуман? Если ты хочешь союза, нужно узнать друг о друге. Правильно?

Любопытная история. По рассказам и отчетам других георазведчиков Крински сделал вывод о полном равнодушии или даже враждебности клановиков к чужакам, а этот эбрайл, наделенный приличной властью, рассуждает так, будто принципиальный вопрос о союзничестве уже решен. Кто бы мог подумать, что миссия окажется такой простой!

— Конечно, Ксэцуба-ма.

— Хорошо. Мы будем говорить и быстро поймем чем можем помочь союзнику. В чем вы нуждаетесь?

Крински даже охнул от удивления: так быстро подошли к этому вопросу!

— Ну, прежде всего, хотелось бы договориться о ненападении. Чтобы… Макматуба не атаковали хуманов. Ну, и хуманы, конечно, не нападут на вас.

— Что ещё?

— Ээ… Да. Ещё, конечно, нам бы очень помогла различная информация. О географии, залежах ископаемых, о расстановке сил в регионе, о всяких угрозах потенциальных.

— Так.

— Ну и… конечно… мы готовы со своей стороны поделиться технологиями, товарами, чем-то помочь… в обмен на гарантии, — Крински перевел дух. Как-то он совсем упустил из виду, что возможно, придется вести переговоры, к которым он вовсе не имел таланта. — Да! Гарантии.

— О-цах! — эбрайл всплеснул руками. — И в каком же виде ты хочешь получить гарантии?

Крински почувствовал себя жалким. Он понятия не имел, как подтвердить намерения Макматуба, но при этом потребовал такое подтверждение. И похоже, Ксэцуба прекрасно чуял его замешательство и сейчас будто посмеивался над ним.

— Вот что, — подсказал Ксэцуба. — Мне нужно говорить с вождём Хуманов. Ведь у тебя есть связь? Пригласи его к нам. А чтобы доказать безопасность этого визита, мы отправим в ваш стан Грога Хахи — моего первого помощника. Без него я почти ничего не могу делать, вот как он для меня ценен. Если вождю Хуманов нанесут вред, убейте Грога.

Ещё чего не хватало! Во-первых, эбрайл на базе «Родник», не говоря уж о любой другой, нафиг никому не сдался. Прятать его от властей, следить, как бы чего не учудил. Ну а во-вторых, нет в руководстве настолько безбашенных людей, чтобы соваться в эбрайлский город без поддержки небольшой армии.

— Я… могу подумать?

— Конечно. Спешить некуда. А пока ты наш гость, и я покажу тебе столбовой обряд Макматуба, Сеанс Планирования. Тебе даже не нужно его понимать, достаточно лишь увидеть, чтобы восхититься мощью Клана.

— Безмерно благодарю, Ксэцуба-ма! Мне, как исследователю, крайне интересно увидеть обряд! Но скажи-ка теперь и ты — чего вы ожидаете от Хуманов? Признаться честно, я не ожидал такого интереса к нам. Кажется, Макматуба не союзничают с другими кланами?

— Ты спрашиваешь правильно. И я отвечу, что пока не решил, есть ли польза от Хуманов. Я слишком мало о них знаю. Но ты расскажешь мне больше, и тогда сформируется почва для нас. Например, что ты знаешь об орбитальном звездолёте, который мы наблюдаем в телескопы?

Когда Крински в сопровождении Грога Хахи вышел от Глашатая Закона, уже смеркалось. О чём расспрашивал Глашатай Закона, георазведчик почему-то почти не помнил. Обычно не жаловался на память, а тут будто каким-то туманом заволокло. И в этом тумане при попытке вспомнить содержимое разговора всплывали совершенно далёкие от ситуации образы. И, что совсем уж удивительно, приятные образы: родители подтрунивают друг над другом и беззлобно спорят; Катюша увлечённо рассказывает ему о своём проекте для студенческого конкурса; пятничные молодёжные посиделки в кафе на «Роднике», где высказывались фантазии, замыслы и мечты о Колонизации. Крински помнил, что всё это не было навеяно вопросами Ксэцуба. Но откуда-то взялось ощущение тихой радости, когда находишься среди своих, где тебя ценят и принимают.

Чёрт, но что же он выболтал Ксэцубе? Надо обязательно проверить скрытый диктофон, когда Грог оставит его одного.

Однако оказалось, что в памяти устройства сохранился лишь белый шум.

— Ах ты пройдоха… — озадаченно протянул Эдвард. — Ксэцуба, Глашатай Закона. Глушилку, значит, поставил. Которая заглушила и запись, и мозги.

В пору было бы встревожиться, но Эдвард лишь усмехнулся, как если бы обнаружил, что его разыграли друзья. Да и к чему напрягаться? Он ведь не знает никаких военных тайн или планов обороны, секреты силовиков никогда его не интересовали. С этой мыслью Крински сел за подготовку очередного отчета.

Показать полностью
16

Зона мутации. Глава 7

Зона мутации. Глава 7

Продолжение. Начало здесь: Глава 1, Глава 2, Глава 3, Глава 4, Глава 5, Глава 6.



Конопатая медленно, стараясь не скрипнуть стулом, поднялась. Сделала шаг в сторону. И в этот момент дверь распахнулась! На пороге стоял незнакомый мужчина, лицо его казалось бледнее, чем должно быть у здорового человека, а одежда выдавала в нем чужака, не имеющего ничего общего не только с работниками сыскного, но и вообще жителями Южного базара.

Даша рванулась, успевая дернуть на себя выдвижной шкаф. “Ложки! Дурацкие ложки!” У нее уже не было времени искать ножи – мужчина в несколько широких шагов приблизился, схватил ее за горло, приподнимая над полом. В этот момент его словно позвал кто, хотя никаких голосов Дашка не слышала. Незнакомец повернул голову, впился взглядом в подоконник, на котором лежали бумаги.

Он отпустил девчонку, подошел к окну. Скинул на пол все документы, кроме одного – конверта, который принес Ратник и который за минуту до этого Конопатая сама хотела открыть. Удовлетворенный чужак развернулся, убрал добычу в карман. Ему бы сразу и уйти, но он, видимо, решил не оставлять свидетелей.

Даша увидела в его руке заточку.

– Помогите! – закричала она что есть мочи.

Лезвие сверкнуло, вспарывая воздух, но юркая девчонка успела увернуться. Тут же последовал новый взмах и на этот раз на ее рубашке остался разрез – ткань моментально пропиталась кровью.

Бум-м-м…

Гулкий удар остановил мужчину. Глаза его остекленели, потом закатились и тело с грохотом свалилось на пол. Позади стояла Ленка – тоже в ночной рубашке, с тяжелой, чугунной сковородой в руках.

– Жива?

– Да вроде…

– У тебя кровь.

– Царапнул, паразит.

Конопатая старалась удержать на себе сорочку, но та, изрядно намокнув, разъезжалась. В конце концов она скинула окровавленные лохмотья.

– Мне надо одеться. А ты позови охранника.

– Охранник на лестнице лежит. Этот пырнул его, я видела. И вообще, он… – Ленка пихнула чужака ногой. – Еще жив. Одна я с ним не останусь.

– И что ты предлагаешь? Неизвестно, когда вернутся Крил и дядя. К утру, наверное. Этот десять раз успеет в себя прийти. Будем его добивать сковородой?

– Пошли наверх!

– Наверх? Зачем?

Ленка уже тащила Конопатую за руку. Они поднялись по лестнице, схватили в комнате верхнюю одежду и через люк выбрались на крышу. На улице валил густой снегопад, все было вокруг белым-бело. Пока Даша оглядывалась, не понимая – зачем они здесь? – Ленка схватила железку, привязанную к столбу, на котором еще выше качался кусок железной дороги.

Бам-м! Бам-м! Бам-м!

Звенящий, закладывающий уши гул понесся над городом, проникая в каждый дом тревожным сигналом, заставляя людей просыпаться, а тех, кто еще не спал, отвлекаться от домашних дел и выглядывать в окна, выходить на улицу.

– Конверт! – перекрикивая набат, сказала Дашка.

– Какой? О чем ты?

– Он, – показала пальцем вниз, – взял с подоконника конверт и положил в карман!

Люк приподнялся. Конопатая, крепко сжимающая в руках сковороду, увидела одного из местных – первыми к ним добрались люди, охранявшие дом городского головы. Парень помог девушкам спуститься, вместе они заглянули в гостиную.

– Здесь был чужой.

– Где? – парень озирался по сторонам, но комната уже опустела.

– Да здесь же! Я врезала ему по голове и он валялся на полу! Сбежал, тварь…

Охранник с подозрением глядел то на Ленку, то на Дашу, которая, к тому же, была испачкана то ли своей, то ли чужой кровью.

– Ничего не попутали?

Внизу раздался топот множества ног и почти сразу в комнату, в сопровождении нескольких человек, ввалились Кирюха и Ратник.

– Что? – дядя подскочил к племяннице. – Что случилось?

Но Конопатая уже не могла ему ничего объяснить. Ноги ее подкосились, сознание помутилось. Словно издалека слышала она, как Ленка торопливо рассказывает что-то Аркадию Федоровичу. Потом, кажется, несли на руках, укладывали на кровать… И все – тишина, пустота…

– Кровопотеря, – констатировал лекарь. – Подите, подите все отсюда прочь! Только мешаете.

Но не желая пугать добавил:

– Не помрет! Оклемается.

Кирилл с Аркадием вышли под снежный вал, продолжающий сыпать с невидимого неба. Недалеко от входа лежал сыскарь, оставленный на дежурстве; под ним уже натекла на свежий снег красная лужица.

– Тьфу! – сплюнул в сердцах Ратник.

Вокруг бегали, суетились другие работники сыскного отделения. Некоторые подходили, докладывали:

– Через южные ворота никто не проходил!

– По периметру прорывов нет!

Порой появлялись и любопытные обыватели, но дальше собственного порога выйти они не решались.

– Следы кто-нибудь видел? – крикнул Ратник. – Кто первый пришел? От дома следы были?

– Натоптали, Аркадий Федорович! Навела девчонка суеты – столько людей сбежалось!

– Это не она суеты навела, дурни! Она-то все правильно сделала. А вот вы под ноги должны были смотреть! Сыскари…

Он повернулся к Крилу, поднял голову на мгновение, подставляя лицо снежным хлопьям. Посмотрел на стажера.

– Да и мы с тобой – чего уж там – слепые кутята. Не допенькать, что очередной ходок может и не в библиотеку явиться, а как раз за изъятыми вещдоками. Черт, как он узнал, что они у меня дома?! Будто на запах шел, словно не человек. Но ведь не мог же он на запах, а? Да и нет там ничего такого, одно ведь слово – бумага!

Крил не прислушивался к его болтовне. Он тихо скрипел зубами, вспоминая следы крови, оставленные в гостиной. Сейчас ему как никогда хотелось, чтобы начальник сыскного выдал ему ту смертельную штуку, с вращающимся барабаном и патронами. И он бы всадил их все в неизвестную пока мразь, которая порезала Конопатую!

– Они же с севера шли.

– А? – отвлекся от рассуждений Аркадий. – Чего говоришь?

– С севера они все шли. Женщина, мужчина. Которые до города не добрались.

– Так.

– Значит и обратно на север пойдет. А если есть у него такая же склонность, как и у прочих, то у нас хорошие шансы догнать гада.

– Это ты чего имеешь в виду?

– Склонность сдохнуть неожиданно, по неизвестным причинам.

Ратник утер сырость под носом – таящий снег каплями стекал по его лицу.

– Если сдохнет, то конечно, шансы догнать есть. Чего бы им не быть, если сдохнет… Хотя бы конверт отберем, все-таки не зря они лезут за ним. Что-то есть важное в этих вещдоках. Но только не похож он на легко подыхающего – вон, Ленка его чугункой, а он встал и деру! Если сам не помрет, то сложно будет его выследить.

Он вскинул руку, подзывая одного из своих помощников.

– Сколько сейчас людей в работе, не считая охраны на воротах?

– Сотни две, Аркадий Федорыч.

– Собери мне с полсотни и пусть они через четверть часа будут у северных. Остальных берешь под свое чуткое руководство и чтоб весь город, – любимым жестом он показал сжатый кулак, – от края до края прочесать! В каждый горшок, под каждую юбку! Ну, ты понял.

– Понял, Аркадий Федорыч.

Россыпью пляшущих огней цепочка преследователей шла через лес. Здесь гораздо проще обнаружить следы преступника: снег повалил с вечера, а в ночь редкий лесоруб или охотник пойдет по своим делам, поэтому и лишних отпечатков не оставит.

– Как думаешь, где собака зарыта? – спросил Крила Ратник. – В любовной записке или сухом листе?

Тот раздумывал некоторое время, стараясь не отвлекаться от поисков.

– Не знаю я, Аркадий Федорович. По мне так ни то, ни другое в сокровище не годится. Да хоть бы знать, кому и зачем оно надо?

– Это верно. Знать мотив всегда полезно. Вот я помню, год назад одна торговка своих жареных воробьев…

– Нашел! Нашел!

Крик доносился с левого фланга растянутого в цепочку отряда. Натренированные люди замерли, как один. Ратник тут же сорвался с места, не сказав стажеру ни слова, и тот не решился следовать за ним – мало ли что приближенный, почти родственник. Стой, раз команды не было. Он лишь вытягивал шею, стараясь увидеть, что там происходит, да прислушивался к разговору, отсюда едва слышному.

Вскорости сыскарь вернулся. Занял в цепочке свое место, но командовать “вперед” не спешил.

– Дурные дела какие-то, – процедил он сквозь зубы.

– Что там? – не утерпел, спросил Кирюха.

– Одежда.

– Чужака?

– Я его что, видел? Домой принесем – Ленке покажем. Но судя по всему да, его.

– А сам он… где?

Ратник повернулся, посмотрел задумчиво на парня.

– То-то и оно. Где? Все сбросил – верхнее, нижнее, башмаки… Карманы я проверил, пусто. А чужак словно испарился, и следов не видать.

Крилу казалось, что не только у него, но и у Ратника, и всех, кто стоит рядом, в головах вертятся одни и те же мысли. Только высказывать их не хотелось, потому что вопросов тогда становилось еще больше, а возможные ответы нравились еще меньше.

Он заставил себя поднять голову, посмотреть наверх.

– Секвохи.

– Вижу, – проворчал Аркадий Федорович. – Хочешь сказать, что пока вырубка была, он человеком шел, а как секвохи начались – одежу сбросил и… по деревьям? Как нелюдь?

Крил прикусил губу. Сам понимал, что глупые это домыслы. Человек никогда не сможет передвигаться по деревьям так же ловко, как мутанты, даже по секвохам. Но не мог же этот гад из одного в другое превращаться?! Не бывает такого!

– Есть многое на свете, друг Кирюха, – сказал Ратник, будто прочитав его мысли, – что и не снилось раньше никакому гоаглю! Давай допустим, что чужак умеет прыгать с ветки на ветку не хуже иного нелюдя. Просто допустим! Тогда мы его пешим ходом уже не достанем.

– А если все-таки сдохнет? Ведь помирали же те, другие!

– Тогда имеет смысл мне вернуться в город, потому за делами там особый присмотр сейчас нужен, парням же пройти дальше по лесу и поискать. Вдруг тело найдут до рассвета – дольше-то бродить нет смысла. Ну а ты сам гляди, с кем тебе?

Крилу ужасно хотелось вернуться! Там еще улики могут быть, там Конопатая, которая должна его увидеть, когда придет в себя. Но пойти с Аркадием – значит показать свою исключительность и тем самым нажить недоброжелателей в сыскном. Нет, общую работу нельзя бросать!

– Вы идите, а я тут, с остальными. Поищем!

– Ну, как знаешь, – довольно улыбнулся Ратник. Видать, ждал он такого ответа.

Никто, конечно, не доверил Крилу командование отрядом. Были сыскари и посмышленее, с большим опытом. Впрочем, он и сам в командиры не рвался. Шел в числе прочих, внимательно глядел на снег, на ветки – те, до которых дотягивались лучи переносных фонарей.

До утра они так никого и не обнаружили. Остановились ненадолго передохнуть, потом повернули назад. Приказа смотреть так же внимательно не было, но парни все равно поглядывали – мало ли что… И вот, когда уже половина пути до города была пройдена, кто-то из самых глазастых остановил отряд, молча указал на дерево. Показалось им, или там и правда кто-то шевельнулся, перескочил с ветки на ветку?

Главный указал на Крила и еще двух сыскарей, остальным сделал знак, чтобы продолжали движение, как ни в чем ни бывало.

“А ведь могли!” – думал Кирюха. – “Могли ночью мимо пройти. Если хитрый зверюга, то мог затаиться, пропустить сначала в одну сторону, теперь вот в другую. Только сейчас светло, видно лучше. И еще кое-что…” Думалось ему, что чужак мог быть в худшем состоянии, чем прошлой ночью. “Доживает он. Осторожность уже не та”.

Крил аккуратно снял с плеча арбалет, расчехлил его. Натянув тетиву, уложил на место металлический цилиндрик стрелы. Остальные тоже достали оружие: у главного револьвер, как у Ратника, у двух других похожие, только с удлиненными ручками и стволами.

Они стояли, стараясь не шевелиться, надеясь, что присыпанные снегом шапки и куртки скрывают их, делают сверху малозаметными.

Вот уже и голоса стихли, отряд ушел далеко. Ничто теперь не мешало чужаку продолжить путь на север. Если, конечно, в вершинах секвох и в самом деле кто-то был.

Крил всматривался в черно-белое переплетение веток, жмурился, стараясь проморгаться и снова глядел, глядел… Один из стрелков вдруг поднял указательный палец, но Кирюха уже и сам заметил: там, в вышине, что-то опять шевелилось. Неуверенно, будто опасаясь в любую секунду рухнуть на землю.

Покосившись на главного, Крил заметил, как тот кивнул – “стреляй!” Послать почти бесшумную стрелу было умнее, чем оглушить весь лес огнестрелом. Даже если стрела промахнется, враг может ее не заметить и тогда будет шанс еще на один выстрел.

Что бы там ни было, оно все еще шевелилось и Крилу даже привиделось, что это черная туша нелюдя. Но нет – слишком далеко, не понять. Воображение могло сыграть с ним злую шутку. “Скоро выясним…”

Палец плавно надавил на спусковой крючок, прижав его до конца в тот момент, когда внутреннее чувство подсказывало – “сейчас!” Тетива распрямилась, зазвенев едва слышно, стрела со свистом ушла вверх.

Сначала ему показалось, что пришлый невредимым сорвался с места, но почти сразу тот оступился и, не удержавшись, полетел вниз. Крил выдохнул, позволяя своим товарищам первыми добраться до тела. Когда подошел, они уже стояли, окружив чужака. Главный поднял руку с револьвером и выстрелил, показывая отряду, что дело сделано.

– Не мутант, – сказал он.

Кирюха нагнулся, выдернул из предплечья обнаженного человека стрелу. Кажется, тот еще был жив, хоть и смертельно бледен. Он лежал, уставившись в небо, и большелодочник почему-то верил, что умирает этот странный пришелец не от падения и уж конечно не от его стрелы.

– Вот, – в теплой гостиной ратниковской квартиры Крил бросил на стол измятый конверт. – И вот! – добавил к нему цепочку с медальоном, на котором была видна какая-то надпись.

– Это он в руке держал, а это у него на шее было.

Аркадий Федорович подошел ближе, посмотрел сначала на одну находку, отодвинув ее в сторону, потом на другую.

– Вадим Каменев, – прочитал он на медальоне.

– Я такие уже видел, – показал Кирюха на металлическую пластинку. – С именем и… – он нахмурился, вспоминая слово, – фамилией.

– Где видел?

– Один раз недалеко от дашкиного гнезда, другой – в лесу.

– На людях?

Большелодочник отрицательно покачал головой.

– На нелюдях. Только вот этот – на человеке. Кстати, хорошо, что он скомкал ваш конверт.

– Почему?

– А вы достаньте, посмотрите, что там внутри.

Аркадий Федорович, которому все эти загадки и без того стояли поперек горла, стал раздраженно разворачивать конверт. Вынул из него мятое любовное послание, бросил на стол. Потом выудил засохший, такой же измятый лист секвохи. Как только он швырнул его вслед за посланием, лист… сам собой распрямился.

– Етить твою колотить… Он, что – из какой-то синтетики?

– Я такого слова не знаю, но думаю, что да.

Ратник поднял листок, посмотрел его на просвет, будто это могло сказать ему что-то о сущности таинственной технологии. Он даже понюхал его. Снова скомкал и завороженно смотрел, как тот распрямляется, превращаясь в идеально плоский, такой же, каким был, когда его достали из книги.

– Не удивлюсь, если эта штука фонит каким-нибудь излучением. Потому что твари лезут к ней, будто у них чуйка на фиговый листок.

Снова посмотрел на Крила и понял, что тот его не слушает, все время оглядывается на дверь.

– Ой, иди уже! – Аркадий махнул рукой. – Спит она, все в порядке. Но тебя ведь не удержать, так что потом договорим.

Кирилл улыбнулся, кивнул. Он быстро поднялся наверх, в комнате под крышей бросил на пол верхнюю одежду. Присел на краешек кровати.

Конопатая и правда будто спала – глаза закрыты, одна рука откинута в сторону… Но как только он сел, другой рукой она тут же схватила его ладонь, крепко сжала. Кирюха осторожно пристроился рядом – так и лежали, держась друг за друга.

Он старался разобраться в себе, в своих чувствах к Даше. Для отеческого отношения слишком уж небольшая разница в возрасте. Быть ей старшим братом? Но он не должен себя обманывать – девушка его волновала и совсем не так, как это может быть между братом и сестрой. С другой стороны, он не какой-нибудь Говорящий с небом, не станет тащить девчонку в постель, когда ей впору еще с подругами венки плести. Что остается? Быть ей защитником, пока не подрастет?

Посмотрел на кусочек бинта, виднеющийся под бретелькой ее сорочки. “Паршивый из меня защитник”. А Конопатая потянулась, обняла его, не открывая глаз, уткнулась носом в плечо Крила. И он отпустил свои терзания – будь что будет!

Ей понадобилось несколько дней отдыха, много съеденной рыбы и выпитого морса, чтобы восстановить силы. Лекарь не сразу позволил вставать, но потом Дашку уже было не остановить! Взлятывала по дому, норовила выскочить на улицу и уже наводила среди городской молодежи новые знакомства.

Нежданных гостей в городе и окрестностях больше не случалось: может, у того, кто их посылал, подопытные закончились, а скорее понял он, что не получится добиться цели такими методами – взял передышку и обдумывает теперь, как дальше быть.

Обдумывал и Аркадий Федорович. Через неделю после нападения на Конопатую созвал он маленький семейный совет, от которого, под предлогом пополнения съестных запасов, была отстранена Ленка, зато приглашен незнакомый мужчина, возрастом немного помладше самого Ратника, с цепкими, умными глазами и украшением на груди из нескольких зубов нелюдей.

– Это Герман, – представил его Аркадий. – Герман Маркович, если хотите. Он на Южном базаре вроде как… кхм… особый специалист.

– Проводник, дознаватель, – пояснил мужчина. – Палач.

– Ничего себе, – тихо проговорила Конопатая. – Дядь, кого казнить собираемся?

Ратник улыбнулся, потрепал племянницу по голове.

– Пока никого. Нас больше занимает умение Германа Марковича вытягивать из людей информацию. Я уж вам не стал говорить, тревожить лишний раз, но позавчера словили лихого человека. Не хотел он признаваться – откуда, зачем… Наврал с три короба. Тогда наш дознаватель с ним и пообщался.

– По вашу душу шел, барышня, – сказал Герман, глядя на Дашку. – От самого Архангельска, от гнезда. Имел поручение доставить вас обратно. А с молодым человеком, – кивнул на Крила, – расправу учинить.

Кирюха раздраженно поставил на стол кружку с грибным чаем, который не то пить собирался, не то руки греть, не то налил просто чтобы эти руки чем-то занять.

– Ничего неожиданного, – сказал большелодочник. – Догадывались, что Говорящий пошлет кого-нибудь.

– Так-то оно так, – согласился Аркадий. – Но игнорировать такие обстоятельства нельзя. Одного изловили, а другого… Кто знает? Эти вон, самоподыхающие, аж ко мне в дом забрались! Один. Забрался. А Базар место людное и устроить здесь какой-то особый режим я не могу, это значит жизнь прекратить. Городской голова и так мне весь мозг вынес – какого лешего, говорит, у тебя творится на вверенной территории? И он прав.

– Дядь. Ты к чему? Говори прямо!

Аркадий переглянулся с Германом.

– Вы только не подумайте, я вас не прогоняю. Но было бы лучше перебраться – тихо, скрытно – в другое место. Желательно такое, о котором мало кто знает.

Теперь уже переглянулись Кирюха с Дашей.

– О… Вот, значит, чего у вас придумалось, – девчонка взяла крилов чай, сделала большой глоток. – Знаешь, если дело только в моей драгоценной шкурке…

– Нет, не только, – перебил ее Ратник. – Дело еще в том, что эту дрянь – я про листочек – надо вывезти из города, чтобы она не притягивала к базару кого попало. И не просто вывезти, а доставить людям, умеющим такие штуки исследовать. И по очень удачному стечению обстоятельств…

– Ну кто бы сомневался, – пробурчал Кирилл.

– …такие люди живут как раз в укромном, хорошо защищенном местечке, о котором почти никто не знает!

Он замолчал, ожидая реакции племянницы и ее приятеля. Но на их лицах было написано, что они не горят желанием покидать Южный базар. У Дашки здесь появились новые знакомые, жизнь ей казалась гораздо интереснее, чем в родном гнезде. А Кирюха так и вовсе надеялся на хорошую, интересную работу, в которую только начал втягиваться.

Ратник вздохнул.

– Ребят, нельзя вам сейчас здесь. Я все понимаю, но… нельзя! Вот разберемся с листочком проклятым, с теми, кто на него охотится, да и с теми, кто на вас охотится, тогда совсем другое дело! Тогда – живи не хочу!

– Угу, – Крил допил чай. – Разбираться, однако, нам придется. Приманку-то к исследователям везти – все равно, что кричать в лесу “эй, вот мы, здесь, и сокровище ваше у нас!” Тут они и набегут. А в лесу нет сыскного отделения, защитить нас будет некому.

– Я вас проведу к месту, – сказал Герман. – Так проведу, что никто не пронюхает.

– И момент хороший, – поддакнул ему Аркадий. – Самоподыхающие перерыв взяли. Пока снова не появились, можно вам улизнуть. Глядишь, в другом-то месте они и потеряют цель. В любом случае это не обычное место, а чертов Форт-Нокс.

– Чего?

– Неважно. Крепость там!

Снова наступила тягостная тишина. Крил покосился на Германа: “такой, пожалуй, и в самом деле проведет хоть на край света”. В его уверенных движениях, во взгляде и в каждом слове чувствовались сила, хитрость. А кроме того, им же ясно дали понять, что – хотите или не хотите – уйти придется. Так лучше с этим проводником, чем с другим.

Крил понимал, что каждый печется о своем. Будь перед тобой хоть племянница, хоть мать родная, но если придется ради дела, за которое ты болеешь, отправить ее подальше – отправишь. И мальчика с арбалетом, который за ней всюду таскается, тоже.

Большелодочник украдкой взял Конопатую за руку.

– Хорошо. Завтра утром?

Девчонка посмотрела на него встревоженно – “стоит ли соглашаться так быстро?” Но не стала упрямиться, кивнула головой.

Они покинули город так рано, что на улицах еще не было видно людей, а солнце даже не собиралось подниматься из-за горизонта. Герман говорил, что идти надо будет на северо-запад, но выходили они, как ни странно, через южные ворота. Он объяснил это тем, что так удобнее добраться до места, где следует переходить реку – одну из трех, окружающих территорию старого города.

Когда большую часть Южного базара скрыли деревья, Кирилл еще раз оглянулся: была видна часть забора, за ним верхушки деревянных строений, над которыми медленно поднимались струйки белого дыма. Увидит ли он все это снова? Когда?

Герман шел чуть впереди, он был неразговорчив, лишь иногда посматривал на тех двоих, за жизнь которых поручился. За плечом его, помимо мешка, болталось то, что он называл винтовкой. Крилу тоже доверили огнестрельное оружие, но в его случае это был револьвер. И парень искренне сомневался, что в случае опасности он выхватит железку с патронами, а не привычный арбалет.

– Далеко идти? – спросила Даша.

– Четыре дня, три ночевки. Если не случится какой-нибудь ерунды.

Не стали переспрашивать, что он имеет в виду – всем хотелось верить, что ерунды не случится.

– Вообще, земли там спокойные, – разъяснял проводник. – Все-таки в стороне от большой реки и старой дороги. Нелюди встречаются редко, главное ушами не хлопать, быть настороже, тогда любого мутанта подстрелить успеешь.

Замолчал ненадолго, потом продолжил:

– Одно только место есть нехорошее. Там тоже городишко стоял, в прежние времена. А не так давно еще и гнездо было. Но люди в зону подались – ту, что севернее – потому как обратиться решили.

– Почему же место нехорошее?

– Потому что секвохи железку заняли, полосой с севера на юг. Уж не знаю, отчего. Видно, так их уродливая сущность подсказала. Стаи мутантов только по ней и ходят, в обычный лес не суются. А полоса разрослась, шириной больше древнего поселения стала. И прерывается только в том месте, где когда-то городок стоял. Там и можно на запад перейти. Все бы ничего, но те охотники, которые сюда промышлять забираются, урочище считают проклятым – мол, кто сунется, тот навсегда сгинет.

– Что, на самом деле пропадали?

– Пропадали.

– Прям все?!

– Это я не знаю, про всех мне не докладывают. Но лично знал нескольких смельчаков, которые через город в одиночку отправлялись и никто их после этого не видел.

– А вы-то как же на запад ходите? – не унимался Крил.

– А я и не хожу, – Герман остановился, посмотрел парню в лицо.

– То есть… как?

– А вот так. Один не хожу. Зачем через этот странный город идти, если мы всегда к умникам отрядами добираемся? Отряд и через секвохи пройдет.

Он двинулся дальше.

– Сейчас-то, понятно, другое дело. Нас трое всего, значит придется через город.

– Погодите, погодите! Я ничего не понимаю. То у вас “место проклятое”, то “пойдем через город”... Чему верить? Опасно там, или нет?

Герман снова остановился.

– Я так считаю: чем заковыристей в точку назначения добираться, тем паскуднее будет твоим преследователям. А если какой-нибудь… Как его? Говорящий с небом узнает, будто сгинули вы в проклятом месте, так это ж вообще решение проблемы – умереть не встать! Правда?

– То-то и оно, – Дашка, все это время слушавшая их со стороны, не вступавшая в разговор, решила высказаться. – Будет нам решение проблемы, если на самом деле сгинем.

– Не стоит все эти сказки всерьез воспринимать. – Герман шел, то и дело задирая голову, словно подбирал себе дерево покрасивше. – Охотники – люди лесные. Они по городским развалинам, даже поросшим деревьями, карабкаются не очень складно. Один мог шею себе сломать, другой на острую железку напороться… И потом – выбравшись на запад не каждый захочет обратно возвращаться. Они ведь, дураки, думают, будто там лучше. Что зон мутации меньше, жрачки больше. А там… Там все то же самое.

Он стукнул ладонью по сосне.

– Сползаю наверх. Оглядеться надо, пока не стемнело. Как раз пригорок, деревья повыше стоят, чем в других местах.

Сбросил поклажу, нацепил на ботинки когтистые подошвы. Принялся карабкаться, не обращая внимания на винтовку, болтающуюся за спиной.

– Ишь ты, как люди могут усваивать что-то у нелюдей, – с восхищением сказала Конопатая.

Они видели, как на вершине Герман одной рукой прижал оружие к плечу, заглянул в хитрую трубку с линзами, служившую увеличивающим прицелом. Он поворачивался то в одну сторону, то в другую, смотрел и через стекла, и невооруженным глазом. Наконец стал спускаться.

– По деревьям, кроме меня, никто не ползает, – сообщил он, спрыгнув на землю. – По крайней мере вблизи, иначе я бы заметил.

Время было уже не то, что ранней осенью, когда Конопатая с Крилом пробиралась от своего гнезда к Южному базару. Между деревьев теперь лежал снег, частично скрывая лесную подстилку, и даже если днем он подтаивал, ночью все застывало, морозный воздух накрывал округу студеным одеялом. Без огня в такое время не обойтись, даже несмотря на риск привлечь чье-то внимание.

Мужчины натаскали веток, развели костер. Когда все согрелись, поужинали, девчонка сняла куртку и стала стягивать вязаную кофту.

– Мне надо повязку поменять.

Не сказав ни слова, Герман повернулся к ней спиной. Ему было все равно, что там происходит – участвует ли Крил в перевязке, или тоже скромно глядит в сторону. Кирюха не глядел. Он аккуратно, стараясь не задеть заживающую рану, помогал снимать бинт с девичьего торса.

– Болит?

– Почти нет. Хотя полоснул, тварь, от души… Но на базаре хороший лекарь, дело свое знает.

Парень достал свежий моток, дождался, когда Конопатая смажет розовую полоску каким-то снадобьем. Стараясь не смотреть на дашкину грудь, он взялся наматывать новую повязку.

– Спасибо, – поглядела на него с благодарностью. – Пойду… – показала куда-то в сгущающуюся мглу между деревьями. – За кустики схожу.

Крил снова сел у костра и Герман, понимая, что процедура закончена, тоже повернулся к огню. Сидели совсем рядом, но того чувства, какое бывает, когда рядом с тобой друг, большелодочник не испытывал. Да и откуда ему взяться, если знаком с человеком пару дней? И все-таки… Все-таки ему казалось, что если отправляешься в опасное путешествие, если по твоим следам могут идти враги и в любое мгновение рискуешь оказаться в центре схватки, то напарнику своему должен доверять. А Кирилл этого чувства не испытывал.

Он искоса поглядел на Германа. Тот почувствовал взгляд, повернулся.

– Чего ты с ней? – кивнул в сторону ушедшей Дашки. – Осторожничаешь, осторожничаешь…

– Мала она еще.

– Мала… Нонче люди недолго живут, не то, что в былое время. Успевать надо, брат!

Герман подкинул еще веток в огонь. Проводил взглядом вернувшуюся Дашку.

– Вы не переживайте, – сказал он, будто чувствовал за собой обязанность успокоить, снять нервное напряжение. – Все будет хорошо, пройдем мы этот городишко. У меня для этого кой-какие заготовочки имеются. Но утро вечера мудренее! Ты, я смотрю, бодрячком еще – подежуришь? Потом разбуди, сменю.

И Герман накрылся старой, потрепанной накидкой. Следом улеглась и девчонка, стараясь устроиться между костром и Кирюхой. Несколько раз она переворачивалась с боку на бок, потом затихла.

Парень вслушивался в ночной лес, но кроме потрескивающего в огне дерева до него не доносилось ни звука. Если бы не Конопатая, уютно устроившаяся рядом, он бы, пожалуй, встал, походил вокруг, за деревьями. Потому что рядом с костром ничего нельзя было увидеть, только яркие языки пламени и кромешную тьму вокруг. В таком положении охранник из него выходил аховый. Но и тревожить Дашку не хотелось: он продолжал сидеть, прислушиваясь к немоте леса, среди елей и сосен которого даже ветер куда-то запропастился.

Глаза у Кирюхи слипались. Он кивал головой, пока, наконец, не привалился к стволу дерева.

Шаги были легкими, почти невесомыми. Замерли сначала у молодого, потом остановились у того, что постарше. Рука коснулась винтовки с оптическим прицелом, но забирать не стала. Даша тихонько, ступая след в след по собственным отпечатками, вышла из зоны, освещенной костром, скрылась за деревьями.


Продолжение ориентировочно 18 ноября.


Телега автора | Сайт

Показать полностью 1
21

Влюблена и очень опасна

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik,


Глава 6

-1-

Путь к дому Марины Юлька проделала, как во сне. Автобус, метро, еще один автобус – она не запомнила ничего, вся сосредоточившись лишь на том, чтобы не разжать крепко стиснутый левый кулак, в котором мягко пульсировало живое тепло.


Знак Честного Ответа, сказала Лилайна, чертя острым ногтем по ладони девушки.


Зачем? – спросила Юлька, зачарованно глядя, как под ногтем ведьмы вспухают багровые рубцы. Было больно, но Юлька терпела.


Затем, сказала Лилайна. Ты пойдешь к Марине и задашь ей вопросы. Любые вопросы, какие захочешь. И она ответит. Честно, правдиво. Потому что не сможет солгать.


Только Марина? – спросила Юлька. Или другие люди тоже?


Любой человек, сказала Лилайна. Никто не в силах устоять перед знаком Честного Ответа, даже самый отъявленный лжец. Только не советую использовать его на пустяки, силы знака не бесконечны, и каждый ответ отбирает у него часть маны. Чем больше человек хочет солгать, тем больше маны требуется на правду. А Марина, ты уж мне поверь, доброй волей правды тебе не скажет.


Почему? – спросила Юлька.


Мы – жадные, объяснила Лилайна. Ты, девочка, даже представить себе не можешь, до какой степени мы, колдуны и волшебники, жадные. И не любим делиться: ни знаниями, ни силой. Да что там силой, у нас снега зимой не выпросишь!


Конкуренция, кивнула Юлька. Понимаю.


Нет, не понимаешь, возразила Лилайна. Но поймешь. Обязательно. Когда станешь одной из нас.


А вы? – спросила Юлька. Вы сами? Вы же делитесь со мной. Хотите, чтобы я стала такой, как Марина, и даже лучше. Почему? Если вы тоже жадная? Зачем вам это?


Зачем? – повторила Лилайна и вдруг мечтательно улыбнулась. Затем, что это моя работа. Есть такая работа, девочка, искать и находить таланты. Тебя это удивляет? Или ты считаешь это недостойным занятием для волшебницы моего уровня?


Я считаю, что мне необыкновенно повезло, помолчав, сказала Юлька.


Поднявшись на третий этаж, Юлька быстро, чтобы не передумать, нажала на кнопку звонка. Три коротких, пауза, один длинный – условный сигнал для своих, по которому, как уверяла Лилайна, Марина обязательно откроет дверь.


Она открыла. И нахмурилась, глядя на девушку.


- Ты? – неприязненно спросила Марина. – Опять? Я же тебе сказала – не приходи сюда больше! Давай, давай, иди отсюда!


Как будто кошку приблудную прогоняет, подумала Юлька.


- Нет, погоди! – вдруг воскликнула Марина, хотя девушка и не собиралась уходить. – Звонок! Условный звонок! Откуда ты его знаешь? А ну-ка!


Марина протянула руку, словно собираясь схватить девушку, но Юлька, отступив на шаг, сама вскинула левую руку вперед, так, чтобы раскрытая ладонь оказалась на уровне глаз альтернативного специалиста.


- Отвечай! – с отчаянной решимостью крикнула она.


«А-а-й» - печально и укоризненно откликнулось эхо в подъезде.


Это Лилайна так ее научила: скажи, мол, «отвечай», и все, Марина в твоей власти. Ни уйти сама не сможет, ни вреда тебе причинить, будет стоять и отвечать на твои вопросы, как круглая отличница у доски. Ничего не утаит, все выложит.


Ты, главное, по делу спрашивай, на мелочи не распыляйся.


Не причинит вреда? Нет, правда не причинит? Глядя на Марину, Юлька с трудом удерживалась от того, чтобы не броситься прочь со всех ног, визжа, как перепуганный щенок.


Прикипев глазами к ладони девушки, Марина подалась вперед, сжав кулаки и оскалив зубы. Тело ее сотрясала крупная дрожь, искаженное ненавистью лицо побагровело, в горле клокотало хриплое дыхание. Обмирая от ужаса и поскуливая, Юлька попятилась, не опуская руки; Марина качнулась вслед за девушкой, переступила порог квартиры.


Нельзя бояться, наставляла Лилайна. Испугаешься, опустишь руку, повернешься – и Марина освободится от власти знака. И так шарахнет по тебе в ответ, что инфаркт ты примешь за особую милость. Нужно спрашивать, спрашивать, спрашивать – сопротивление знаку Честного Ответа отнимает очень много сил, в конце допроса Марина будет слабее котенка, и ты сможешь беспрепятственно уйти, не боясь удара в спину.


Тогда, в парке, Юлька приняла эти слова просто как фигуру речи, небольшое преувеличение, свойственное Лилайне. Но сейчас, стоя напротив Марины, она отчетливо поняла – это битва. Самая настоящая битва экстрасенсов, проиграть которую она не имеет права. Потому что цена проигрыша если не жизнь, то здоровье точно.


Во что же я ввязалась? – ужаснулась Юлька. И вдруг успокоилась. Она справится, она обязательно справится. Потому что на ее стороне Лилайна.


- Отвечай, - уже увереннее повторила она.


Почему Марина молчит? Ах, да, я же не задала ей ни одного вопроса. А о чем спрашивать? Ой, мамочка моя, я же не знаю, что спросить! Идиотка безмозглая, дура набитая, не могла подготовиться? Целый час тряслась в душном метро, и ни одного вопросика не придумала? А Лилайна так старалась… что же, выходит, все зря?!


Юлька разозлилась. На себя разозлилась, бестолковую. А туда же, в волшебницы собралась!


- Как тебя зовут? – ляпнула она первое, что пришло в голову.


- Марина, - бесцветно и глухо прозвучал ответ, и мертвое равнодушие интонации совершенно не вязалось с выражением лица, пылающего гневом.


- Нет, по-настоящему!

- Марина Владимировна Рожкова.

- Ты экстрасенс?

- Нет.

- Ведьма? Колдунья?

- Нет. Нет.


Юлька растерялась. Не экстрасенс? Не колдунья? Что же, выходит, никаких способностей у этой самозванки нет? Лилайна обманула? Но зачем?


Правильно поставленный вопрос, укорила себя Юлька. Правильно поставленный вопрос содержит половину ответа.


- Ты была на Хондаре?

- Да.

- Как там называют таких, как ты?


В ответ – длинное слово, состоящее из шипящих.


- Это название? На хондарском?

- Да. Да.

- Что это значит? Переведи на русский.

- Место… вместилище маны. Резерв. Запас.

- У тебя много маны?

- Да.

- Ты научилась ею управлять? Там, на Хондаре?

- Да. Да.

- И продолжаешь управлять здесь, на Земле?

- Да.


Эк ее корячит-то, с некоторым сочувствием подумала Юлька, глядя на трясущуюся Марину. Очень сомневаюсь, что человек так способен притворяться. Да и зачем? Какой смысл разыгрывать комедию перед самой обыкновенной девчонкой, с которой и взять-то нечего?

Значит, правда, окончательно уверилась Юлька, и про знак правда и про все остальное. И повеселевшая Юлька продолжила расспросы.


-2-

- А у меня маны много?

- Да.

- Больше, чем у тебя?

- Да.

- И я смогу стать такой же, как ты? Если попаду на Хондар?

- Да. Да.


Ответы рождались сами собой, без волевых усилий Марины – врать и скрывать что-либо она не собиралась. Как не собиралась сопротивляться знаку Честного Ответа. Знала – бесполезно. Но все свои силы она направила на то, чтобы достучаться, докричаться до соплячки, вообразившей о себе невесть что.


Остановись! – надсаживаясь, мысленно вопила Марина. Заткнись! Не о том ты спрашиваешь и не так! Задай мне другие вопросы!


Спроси меня, как я попала на этот сволочной Хондар? Что мне пришлось там пережить? Каким образом я вернулась в свой мир и, главное, чем мне пришлось за это заплатить? Спроси, умоляю тебя! И я все тебе расскажу, абсолютно все, без утайки! И тогда, может быть, ты ужаснешься и уйдешь.


Потому что я бы – ушла. Тогда, восемь лет назад, зная то, что знаю сейчас – ушла бы, не раздумывая ни мгновения. Вернулась бы назад, в свой домашний ад, уверенная, что сделала правильный выбор. Услышь меня, девочка, ради всего святого – услышь!


Нет, не докричусь, подумала Марина. Не пробьюсь через кокон возбуждения и восторга, в котором девчонка спрятана от меня надежней, чем в танковой броне. Только зря силы трачу. А еще этот знак… Лилайна, сука старая, ты знала, что делаешь, подвешивая девчонке знак Честного Ответа. Очень простой и эффективный знак – ты не можешь соврать, ты не можешь уклониться от ответа, ты отвечаешь кратко и по существу… предельно кратко и только по существу, не имея возможности дополнить ответ теми подробностями, о которых спрашивающий и не подозревает.


Заранее понимая, что обречена на неудачу, Марина сделала еще одну попытку, отчаянную и безнадежную. Десятая часть, подумала она. Разрешаю использовать десятую часть личной маны для спасения этой кретинки, не больше. Десятая часть, это пустяки, это я восстановлю быстро. Схожу волонтером в хоспис, прогуляюсь по кладбищу… да мало ли способов… Зато моя совесть будет чиста.


Хладнокровно, с тщательностью электронных весов, Марина отделила необходимую часть маны, скатала в тугой шар и поместила точно посередине солнечного сплетения. Подкрутила, подтянула тонкие струны астрального тела, добиваясь нужной тональности вибраций, свела в едином резонансе. Тонкие струны слились в одну, и струна эта басовито и угрожающе гудела, готовая в любой миг выстрелить сгустком маны, как тетива лука выстреливает стрелой.


Держи, девочка! Это твой последний шанс! И, взорвав тело болью, мана выплеснулась в знак Честного Ответа, сминая, нарушая, искажая его настройки.


В первый миг Марине показалось, что все получилось: девчонка вздрогнула, негромко пискнула; багровые руны знака поблекли, растерянно замерцали. Но уже в следующий миг Марина поняла, что совершила роковую ошибку.


Прилипала! Как она могла, как посмела забыть про него?! И ее совершенно не оправдывает тот факт, что она в принципе не могла увидеть паразита без помощи хрустального шара – она должна была помнить о нем, и точка!


Но сейчас, когда ее личная, честным трудом накопленная мана ворвалась в знак, прошла сквозь ладонь, сквозь выпрямленный локоть, вырвалась из левого плеча девчонки, сейчас прилипала стал доступен и простому человеческому зрению.


Маленький, сморщенный, как будто кто-то его выпил (Лилайна, кто же еще!), он приник к дармовому потоку энергии, он всосал ее всю, без остатка, раздувшись до размеров футбольного мяча, но не остановился на этом – он потянулся дальше, к обладательнице такой вкусной, такой питательной маны.


Марина закричала. В панике разрывая все связи между собой и девчонкой, отсекая их одну за одной, она понимала, что не успевает, не успевает, не успевает…


Проклятый знак Честного Ответа! Это он замедлил ее реакции, это он отнял у нее шанс! Будь она полностью свободна, не потрать она так бездарно десятую часть маны…


Тонкий, дрожащий от предвкушения хоботок паразита проник в самую глубинную сущность женщины; мерно пульсируя, принялся сосать ману, утолщаясь с каждым глотком. Не успела, равнодушно подумала Марина. Ну и пусть. Только почему прилипала не выпил саму девчонку? Ее, Марину, выпил, выжал досуха, а девчонку – нет. Разве это справедливо?


Это было последнее, о чем успела подумать Марина, прежде чем бесформенным кулем осесть на пол.


-3-

Все еще держа левую руку вытянутой, Юлька медленно пятилась, не сводя глаз с лежащей женщины. Умерла? Потеряла сознание? Притворяется? Проверять Юлька не собиралась; наоборот, она собиралась убраться отсюда как можно дальше и как можно быстрей.


Допятившись до лестницы, девушка принялась осторожно, нащупывая ногами ступеньки, спускаться, по-прежнему оставаясь лицом к Марине. И лишь когда тело (тело? ох, кажется, все-таки тело) скрылось из виду, осмелилась повернуться и вихрем слетела вниз.


Расправив плечи, глубоко дыша полной грудью, Юлька шла по улице. От недавнего страха не осталось и следа, девушка чувствовала себя спокойно и уверенно. А ведь это я ее убила, подумала она, жмурясь на солнце. Не знаю как, но факт остается фактом: Марина мертва, а я жива. Значит, я сильнее ее?


Значит, сильнее, согласилась сама с собой Юлька и улыбнулась. Она не чувствовала своей вины, и раскаяние обходило ее дальней дорогой – эта была честная битва, в которой победил сильнейший.


Вот только Лилайна, озабоченно подумала Юлька. Как она к этому отнесется?


-4-

Если бы Юлька задержалась возле сто тридцать четвертой квартиры хотя бы на десять минут, она бы увидела, как бесформенный куль зашевелился, как вытянулись тонкие, обтянутые желтой высохшей кожей руки, цепляясь за невысокий порожек, услышала бы страшный смертный хрип.


Живая мумия, в которой никто бы не признал цветущую молодую женщину, медленно, натужными рывками, втащила себя в квартиру, свернулась клубком, не делая попыток подняться на ноги, – так прячется в родную нору смертельно раненое животное.


Беззвучно закрылась дверь, и в подъезде стало тихо. Неестественно тихо, как в могильном склепе.


-5-

А знак Честного Ответа никуда не делся, хотя Лилайна утверждала, что он одноразовый. То есть он исчез, чисто визуально, но Юлька могла в любой момент проявить багровые руны на своей ладони, стоило лишь сделать небольшое усилие, мысленно сжимая и разжимая кулак.


Некоторое время Юлька забавлялась, заставляя знак то исчезать, то появляться вновь. Значит, могу, с глубоким удовлетворением подумала она, в любой момент могу подойти к любому и приказать – отвечай! И ответят, никуда не денутся!


- Что это? – всполошилась Дашка. – Ты порезалась? Слушай, надо же перевязать!


Юлька округлила глаза:


- Ты о чем?


- Рука! Посмотри на свою ладонь! Где ты так умудрилась?


Юлька с преувеличенным вниманием осмотрела одну руку, другую, помахала чистыми ладошками перед носом Дашки.


- Перезанималась ты, подруга, глюки у тебя. А что говорит народная мудрость? Что лучше иметь синий диплом и красную рожу, чем наоборот. Правильно?


- Может быть, - помолчав, сказала Дашка. – Может, и перезанималась, и глюки. Только вот ты в последнее время стала какая-то…


- Какая?


- Не знаю. Странная. Чужая. Мне с тобой… - «страшно» хотела сказать Дашка и не решилась. – Мне с тобой неуютно.


Юлька сделала обиженное лицо.


- Если я тебе мешаю, так и скажи. Я же понимаю – любовь, третий лишний, все такое. Скажи, и я съеду. В общагу съеду. И даже не обижусь, честное слово. Ну так что, собирать мне вещички?


- Да нет, живи пока.


Дашка ждала, что подруга прицепится к этому многозначительному «пока», потребует объяснить, что значит «пока» и какие границы обозначает. Но Юлька только кивнула и вновь погрузилась в какие-то свои загадочные мысли.


Прошлая Юлька, несчастная дурочка, страдающая от неразделенной любви, вызывала бешенство, жалость и желание защитить. Нынешняя – повзрослевшая, уверенная в себе, - пугала. Особенно сейчас, подумала Дашка, когда вот так улыбается, рассматривая свои руки. Что она там хочет увидеть?


- Скажи, - вдруг спросила Юлька, - а ты бы хотела, чтобы люди тебе говорили только правду? Даже если бы хотели соврать – не смогли бы. Хотела?


- Нет, - быстро сказала Дашка. Юлька кивнула.


- Я так и думала.


И Дашку резанули отчетливые нотки превосходства, прозвучавшие в голосе подруги.

Показать полностью
57

Шанс (авторский рассказ)

- Ну что там, Джек? Порадуешь нас котлетками?


-  Энн, если эта машина выпустит хотя бы походный паёк, я буду прыгать до потолка.


Мужчина лет тридцати в джинсовом комбинезоне копался во внутренностях корабельного повара уже третий час. Энн, как обычно, крутила ручку у радиоприемника: тишина.


А я стоял в углу на подзарядке и… радовался? Ощущал спокойствие? Или беспокойство? Не знаю, этот новый блок пока подглючивал, а различать эмоции изнутри я ещё не научился.


- Робо, есть новости от Майка?

- Нет


Майк ушёл на разведку три дня назад, хотя я предлагал послать последнего дрона. Корабельный компьютер предположил, что относительно недалеко от нас началось извержение огромного вулкана. Ну или прилетел другой корабль. Хотя мы за тысячи световых лет от основных транспортных путей и вероятность встретиться даже с научной экспедицией на этой, забытой богом планете, стремилась к нулю.


Вот уже год, как мы здесь. С самого начала все пошло не так, как надо. По ошибке, нам загрузили контейнер с рудой вместо запчастей для роботов, затем неожиданная солнечная буря, нарушившая всю логистику в галактике на неделю; поджимали сроки доставки груза, а штраф был с половину стоимости корабля; и в итоге команда решила лететь - буря почти стихла. Но когда мы входили в гиперпространство, то поймали последний солнечный буревой поток - в компьютере произошёл сбой и нас выкинуло в какую-то необжитую часть вселенной.


Мы отправляли сигнал SOS, и пытались просчитать новую точку входа в гипер. Шли дни, а в эфире всегда была тишина. Подходили к концу запасы еды и кислорода. Грузовые корабли не рассчитаны на долгие межзвёздные путешествия, месяц-два максимум. Мы продержались четыре и нашли в этой галактике планету с подходящим уровнем кислорода. Это была фантастическая удача. Впрочем, на этом она и закончилась.


Планета была на раннем этапе терраформирования, жизнь на ней только появилась и конечно ни о каких разумных существах даже мечтать не приходилось. А тем временем, износ корабля стремился к критическому. Нам нужны были запчасти, новые фильтры, топливо и баллоны с кислородом.


В безвыходной ситуации команда быстро приняла решение. Посадка была очень жесткой. Грузовые корабли почти никогда не садятся на планеты. Современные межзвёздные станции на орбитах принимают сотни экипажей ежедневно, и отсутствие больших перегрузок позволяет использовать корабли очень долго.


Надо отдать должное техникам - наш корабль был построен на славу, он выдержал приземление и даже не развалился. Но повреждения были критические и взлететь снова не удастся, даже если мы найдём бочки с уже готовым топливом.


Энн отвечала за связь, и в первые месяцы не теряла надежды поймать обрывок эфира. Но ничего. Звенящая тишина.


Джек пытался чинить выходящие из строя приборы. Кстати, это он поставил мне эмоциональный блок: нашёл в том самом контейнере новинку для роботов.


А Майк все ещё верил, что мы выберемся отсюда.


«погоды!»


Что это? Энн всполошилась, так как ей наконец-то удалось поймать обрывок разговора!


- компьютер, где источник сообщения?


Энн почти танцевала от радости! Неужели их найдут, неужели они спасены?


- Данное сообщение было отправлено 15 лет назад с дальнего края галактики


Бесстрастный железный голос главного компьютера убил всю надежду за секунду.


Энн бессильно упала на кресло. Их некому спасать. Рядом никого нет.


- дорогая, я получил сообщение от Майка, он уже возвращается. И пишет, что ничего не нашёл. Снова ничего.


- Сэр, рядом с нами большой вулкан и он просыпается, вероятность извержения через неделю составляет 73,7%. Нас окутает дымом и лава может дойти до восточной части корабля. Я рекомендую эвакуацию. - снова включился бортовой компьютер.


- Джек, я никуда не уйду с корабля.

- Энн, я понимаю твоё нежелание, но тут просто опасно оставаться!


Споры шли всю неделю, Майк вернулся и тоже потерял веру в спасение.


- Ребята! Я прочитал технические инструкции и выяснил, как можно вручную подать сонный газ в наши гиперкапсулы. Я увеличу дозу так, чтобы ее хватило на несколько лет. Мы с вами впадём в анабиоз, но не на пару-тройку недель как обычно, а на очень долгое время, пока за нами не прилетят и не спасут нас!


Решение было принято единогласно. На следующий день мои друзья улеглись по капсулам. Стеклянные крышки встали на свои места и я нажал кнопку запуска газа. Энн закрыла глаза и улыбнулась. Она снова верила, что их найдут и обязательно спасут.


Через несколько дней началось извержение вулкана, но лава не дошла до корабля. Я отправил на разведку последний дрон и он не вернулся. Затем я сел напротив Энн и смотрел на неё, сквозь клубы седативного газа. Юная девушка, ей было всего 25 лет, чуть заострённый носик, узкие скулы, губы в полуулыбке и подрагивающие глаза. Видимо, ей снился какой-то активный сон. Энн прекрасна! Эмоциональный блок работает отлично.


Вся энергия корабля была перенаправлена на поддержание капсул с людьми, и я перешёл в режим ожидания, в целях сохранения заряда. Как сказали бы люди - уснул.


- Получен ответ на сигнал SOS. Получен ответ на сигнал SOS


Механический дребезжащий бездушный голос разорвал звенящую тишину и вывел меня из режима ожидания. С трудом включились фотоэлементы, тускло осветив все вокруг.


Передо мной стояла гиперкапсула с Энн. Она все ещё была прекрасна, с узкими скулами и пустыми глазницами идеально белого черепа.

Показать полностью
2

Адмирал Империи - 3

Пограничные звёздные системы Российской Империи атакованы ударными флотами Американской Сенатской Республики. Мы начинаем наши «Хроники» с описания одного из самых кровопролитных и беспощадных столкновений начала 23 века. В мировой историографии этот конфликт назван – «Второй Александрийской войной». В наши учебники истории его первый этап вошёл под названием: «Отечественная война 2215 года»...


Глава 2(2)

Что касается системы эвакуации моего «Одинокого», то она была куда надежней и эффективней, чем на многих других кораблях. Я специально посвятил этому вопросу уйму времени, и мы с Густавом Афольфовичем улучшили в ней все, что только было можно. Например, я к чертям выкинул с крейсера все гиперракеты, которыми до последнего времени оснащались все тяжелые корабли российского флота.


Ну не были ракеты нужны в современной войне! Те же американцы уже как с десять лет не устанавливают их на своих вымпелах, а у нас все еще действует концепция массированного ракетного залпа, которую продвигают старые адмиралы в Штабе Флота. Старики мыслят прошлыми войнами, когда броня была нечета сегодняшней нимидийской, а зенитная артиллерия не славилась эффективностью в противодействии залпу ракетами одновременно с нескольких кораблей. Однако времена изменились и ракеты уступили свое первенство в разрушении корпусов вымпелов врага импульсным палубным орудиям…


Так вот, все освободившееся от ракетных установок место я забил дополнительными шаттлами для эвакуации. Хотя это были не штурмовые модули и не офицерские челноки, а простые малые транспорты, однако когда твой корабль гибнет, главное чтобы можно было на чем его покинуть. Если по честному, то на стандартном боевом корабле средств спасения на весь экипаж никогда не хватало, слишком много служило например на линкоре или крейсере народа, и на всех челноков и капсул не напасешься. Поэтому иногда происходили катастрофы с массовой гибелью моряков именно из-за отсутствия средств спасения, а не из-за нехватки времени на эвакуацию с гибнущего судна.


Я как всегда получил нагоняй от членов проверочной комиссии, периодически посещающих с инспекцией каждый вымпел флота. Однако жалобы инспекторов меня мало волновали, предписания в которых приказывалось выбросить дополнительные транспорты и снова заполнить ангары ракетами я регулярно манкировал, зная, что в случае санкций подниму хорошую волну в свою защиту и выскажу в лицо все, что думаю по этому поводу нашим убеленным сединами адмиралам. Кстати, Самсонов знал об этом моем самоуправстве, но делу хода не давал, так как имел мнение схожее с моим. Ничего с Варей не случится, на «Одиноком» в данный момент находиться гораздо более безопасней, чем где бы то ни было…


Челноку потребовалось больше времени на выход из шлюза и стыковку с «Микадем Хаир», чем на сам полет к кораблю, галера стояла практически вплотную к «Одинокому», чуть ли не касаясь его борта своим помятым носом.


Я не мог сдержать злорадной ухмылки, когда вспомнил, как мы с ребятами этим самым бронированным носом прочертили две хорошие борозды по палубе американского авианосца. Вот Ловато наверное расстроился, что все его планы пошли по одному месту, да еще в довесок мои канониры расстреляли эсминец 10-ой дивизии, шедший с нами поквитаться. Второму повезло, и он сумел маневрированием выйти из зоны обстрела и избежал гибели. Так вам паразиты и надо, нечего лезть в чужие суверенные системы.


А ведь встреча с экипажем «Микадем Хаир» начиналась для меня не очень радостно. Это для наших выживших моряков, Таисии и даже Самсонова я был кем-то вроде героя, когда заблокировал в самый ответственный момент американские истребители внутри «Саратоги». А на самом деле всю основную работу выполнили те самые заключенные, которых командующий назвал сбродом.


Во-первых, я вообще не ожидал, что колония может поднять мятеж против османов. Ну какая вроде бы разница для изгоя общества, который получал от государства только палкой по голове, сражаться с иноземными захватчиками. А нет, видимо я недооценил этих людей, когда они так яростно и бесстрашно набросились на янычар, там на астероиде. Потом я вовсе отключился, когда получил серию ударов в голову от одного из османских солдат.


А когда очнулся, побоище было уже закончено. Заключенные взяли верх в рукопашной с целым взводом янычар, повезло что на руднике у солдат с галеры не было возможности применить огнестрельное оружие и им пришлось противостоять разъяренным зэкам голыми руками, а тут перед нашим братом уже никто не устоит.


В общем, когда я очнулся, рядом лежала связанная девушка лейтенант янычар, тут же валялись трупы ее подчиненных в том числе и перебежчиков. Я имею в виду нашего незабвенного начальника – Марка Аврелия. Он распластался в моем ворованном кителе с перерезанным горлом.


Оказывается тот самый Бритва, имени зэка я до сих пор не знаю, которого увидел приближающимся к себе за секунду перед тем, как отключиться, подскочил сначала к солдату, меня избивавшему, и ударил своей заточкой прямо тому в шею. А я грешным делом подумал, что по мою душу, вот еще одно удивительное и необъяснимое происшествие – смертельный враг тебя не добивает, а наоборот спасает.

Показать полностью

Поступок

Поступок

- Вот смотри, как думаешь, это правильно? – пропел мне парень, внезапно севший рядом.

Он приземлился так красиво, как это делают танцоры балета, ему не хватало только балетной пачки и пуант, закинул ногу на ногу на ноги сложил руки так же одну на другую – некий замок мастеров. Вроде бы и закрытая поза, а вроде бы и какая-то, честно, наигранная и петушиная. Я бы, конечно, сказала, что это красиво, однако меня от этого уже давно тошнило. Да так, что я сглотнула, подавив рвотный рефлекс.

Я сижу на лавочке и разглядываю копошащихся внизу муравьев, они откусывают куски от дохлой бабочки, затем они несут эти кусочки к себе в муравейник. Там они кушают, делятся с другими муравьями и все это нужно одному муравейнику – целой системе.

– Да отвали ты, придурок! – крикнула я, на что он показал такое выражение лица, хуже я не видела, будто бы театрально испытал сразу несколько чувств – увидел что-то столь отвратительное (для драма эффекта он еще и максимально расширил глаза), съел лимон, состоящий из токсичной кислоты и еще и наступил в ккал, которую он потом будто бы пытался отодрать от подошвы. Он подскочил, сделал движение руками, подняв их, сначала прижал их к себе, затем покрутил пальцами, которые причудливо взмыли наверх.

– Ты как разговариваешь?! – он покачался из стороны в сторону (кстати, все это время он пел) как змея.

– Как хочу, так и разговариваю! – крикнула я. – Отвали. Реально. Отвали, иди куда шел.

– Пфф, – фыркнул мужчина. – Не понимаю, что с тобой не так. Все поют, ты не поешь. А еще и ругаешься, как сапожник. Ты знаешь, что это уголовно наказуемо? Здесь поэзию читают, поют, танцуют, увлекаются театром, показывают выступления, а ты чего?

Я подняла с асфальта камешек и бросила в него, танцор красиво упорхнул в сторону, а затем красиво пританцовывая убежал.

Я снова села разглядывать муравьев.

Когда в мире закончились все войны, когда мир сошел с ума, я осталась на месте. В своей убогой никому ненужной среде. А та, другая среда, писала свои алгоритмы, по которым народ и пошел. Они вспомнили все старые песни, все эти ужасные старые фильмы, театр, вдруг случился некий бум и все, абсолютно все помешались. Они начали говорить поэзией, к примеру, теперь маршрутчики стали говорить не «передайте за проезд», а «милый друг, передай за проезд. Путь долгий наша поездка сулит. Так что давай ты расплатишься здесь.»

Эти чертовы четверостишья, эти мотивы из песен. Одно и то же. Это плескалось изо всех ртов, как неспокойный океан где-то на краю света. Затем вот эти балетмейстеры, мастера слов, каждый такой молодец и делает щедевры литературы. Только вот у всего есть предел и у всего есть закон. Пиши так, пой так, помнишь этих вот классиков? Посмотри на них. Господи… Почему мне уже 28 лет и я ругаюсь, как сапожник? Трезвая ли я?

Хех, нет, я совсем не трезва. Где там это? А вот. Достаю из рюкзака зачетную бутылку горячительного напитка, отхлебываю, жидкость струится по горлу, проникая внутрь, давая некую новую жизнь моим внутренним органам, будто встряхивая меня изнутри. Снова убрала в рюкзак бутылку. Ведь так нельзя. Да и ругаться нельзя. Вот петушиный придурок, балетмейстер недоделанный.

Я сжала кулак до боли, оставив на ладонях бороздки от ногтей.

Я была хорошей поэтессой, хорошим писателем, действительно, я много писала, мне это безумно нравилось, была такой, как есть, много читала всяких разных книг, много слушала других и вдохновлялась ими. Много придумывала, так как мое воображение постоянно рисовало новые картинки.

Яркие такие, как блестки, которыми покрывают только что сделанных куколок – так они больше нравятся девочкам. Это то же самое, как раздать детям яркие наклейки, они бегут так, радуются, хвалятся этими наклейками, показывают родителям и другим детям. Некоторые дети в ответ начинают завидовать и плакать. Как же так? У него есть такая наклейка, а у меня нет. Вот такое у меня воображение, оно и сейчас создало картинку внутри картинки. Там уже шестая стена развалилась, если знать, что в фильмах, когда персонаж разговаривает со зрителем – это четвертая. Когда в своем выпущенном тексте делаешь отсылку на отсылку – это шестая стена. Хотя… какая разница сколько там стен, если мы живем в открытом пространстве?

Только вот наше пространство вовсе не открыто. То было «заработай покупай потребляй», покажи всем свое имя, покажи всем какая у тебя красивая машина, шикарный дом, как выглядит твое тело после депиляции и спортзалов, кто там рядом с тобой идет, какой человек, сколько у него достижений и заслуг, сколько зарабатывает, как к нему относятся в обществе. Чтобы все такие ходили и кивали: «О, какая красивая наклейка!» – поняли о чем я? Хе-хе.

А сейчас – временное ли? Помешательство на искусстве.

Не сомневаюсь, что и раньше так было. Ведь даже моя мама говорила так: «Ты что не читала «Мастера и Маргариту?» Ты что? С ума сошла? Это ведь классика!» или моя подруга «Ты что не смотрела «Юнона и Авось»? С этого и нужно начинать смотреть все спектакли в большом театре!» или «Ты что не слушаешь классическую музыку?» А я так качала головой и улыбалась. Нет, нет и еще раз нет. Будет интересно, жизнь приведет – непременно посмотрю, я вот сейчас работаю там над созданием рифмы без рифмы и играю в стихотворении на созвучиях «ст-т-трк», что-то такое я тогда придумала, решила миру показать, и писала рассказ о котятах в книжку-собрание серьезных историй ужасов, мне казалось, что это очень забавно, просто я немного придурковата, но это и так понятно.

А тут… современное искусство? Ну бред какой-то. Вот классика – это другое дело. И к этому мы и вернулись.

Каждый стал разбираться вдруг во всем. Кто как сказал, в каком году, мнения разделились на «правильное» и «неправильное», «черное» и «белое». Эту постановку поставили тогда-то тогда-то, петь надо по нотам согласно гамме.

Я до сих пор не прочитала «Мастера и Маргариту», я забросила свою псевдопоэзию, как ее называли, эмоциональные выкрики на сцене, перестала писать. Потому что это никому не нужно. Потому что то, что делаю я – наказуемо и неправильно.

А я злюсь сижу. Отвечаю всем невпопад. С матом, дерзко, как обычный человек, как-будто только что побывала на панели, работала на заводе… На заводах, кстати, тоже танцуют. Мир идеальный и плоский. Пушкины и Есенины просто везде, с каждого окна, танцуют, как в бешеном зале Дягилева. Как все достало. Все одинаковые.

Вы же не развиваетесь, не видите, что ли? Прогресс заключается в познании всего подряд. Перевожу взгляд на муравьев. Закрытая система.

Закрыв себя от других сред, можно бесконечно ковыряться только в своей. Я беру палочку и слегка подталкиваю муравья ближе к другому. Считай, помогла.

Надеваю капюшон, снова достаю бутылку. Благо, наверное, что никто этого не видит. Зябко, как-то. И почему-то…одиноко. Помню, как другие люди гордились тем, что знакомы с писателем и поэтом. Это ведь стильно. А они даже не знали, что я написала, хотя я их с этим знакомила. Ну да, ладно, отличное пойло. Тело непослушное, чужое, холодное. Отхлебываю еще немного. Надвигаю капюшон еще больше на глаза, откидываюсь на спинку лавочки.

И тут. Звонок.

– Привет, подруга. Ну как ты? – я слышу веселый женский голос в трубке. Он и не поет и не читает, угарает над чем-то.

– Да как. Нормально. – вздыхаю я.

– Дура. Я тебя давно знаю. Кого обмануть хочешь?

– Ну явно не тебя, Полин. Себя, наверное.

– Чем там занимаешься? – будто бы с другой стороны она улыбается и я ощущаю это.

– Ничем. Сижу, на муравьев смотрю.

Она чуть замялась:

– А чего ты не выступаешь полгода, как уже? Ничего не рассказываешь?

– Плохо себя чувствую.

– От этих придурков что ли? Которые по улицам ходят и проповедуют новую религию – искусства? Классиков этих?

– Ну да. Я, конечно, ничего против них не имею, но они меня в последнее время страшно бесят.

– Меня тоже. Это правда. Есть идея. Давай перевернем этот мир?! – дальше мадам Полина начинает смеяться в трубку. Я немного не понимаю ее смеха, но как-то хорошо становится.

– Так… что ты хочешь сказать? – улыбаюсь я, в глазах словно заново что-то разгорается, пламя какое-то.

***

Со всех сторон в этом большом городе на меня смотрело мое лицо. Оно смотрело на меня с баннеров и плакатов, развешанных по всему городу. Со всех моих социальных страничек (мы также запустили рекламу) большими буквами кричали заголовки о том, что известная писательница дает большой концерт, да такой большой, что доселе его не видел и большой театр. Что это супер-мего-крутая постановка, такой никогда не видывал свет. Мировая классика.

Мы взяли кредиты, заложили дома – реклама нынче дорогая. Пошли на все. Ради этого. Также мы заплатили критикам и блоггерам и также важным деятелем искусства, для того, чтобы они тоже раздали анонсы.

«Как же эти ценители искусства к этому отнесутся?» – хихикнула я, задумав этот проект еще в самом начале.

Я смотрела на стену, в своей комнате, я так часто делаю, я там тоже что-то воображаю.

Вот меня начали узнавать люди. Вот они начали брать у меня автографы. Вот я стала опаздывать на работу из-за толпы фанатов, которые посмотрели все эти плакаты.

В начале я подносила кулак ко рту, подавливая рвотный рефлекс, затем подносила, чтобы подавливать смешок, а потом спустя месяц (для того, чтобы выработалась какая-то привычка, достаточно двадцати одного дня) я, действительно, поверила, что я мировая звезда в закрытом городе ценителей искусства.

Я все ждала этот день икс, сначала была заряжена по полной, затем заряд чуть сошел, затем я уже даже боялась немного и нервничала перед выступлением в огромнейшем стадионе, который мы сняли для этого.

И вот он наконец-то настал.

Все эти люди. Огромная толпа, которая все прибывает на стадион… А мы с Полиной обнимаем друг друга и смотрим на то, как людишки борются за свои места, как толкаются в очереди… Чтобы посмотреть… на меня?! На меня. Боже мой, на меня. Я ведь только два месяца назад сидела на лавочке и пила адское пойло.

Незаметно наступает время выступления. Все места заняты. Люди стоят и на лестницах.

– Подожди, – говорит Полина. – Еще немного давай подождем.

Я одета, как обычно. Кофта с капюшоном, джинсы, кроссовки. В общем, образ, как образ.

Помню, как-то с другой моей подругой на одной танцевальной тусовке разглядывали одного красавчика, я сказала:

– Чего это он на меня не смотрит? Я же смотрю периодически, а он все в телефоне сидит, на тусовку же пришел.

– Ну вот он как одет. Как педант. Пальтишко такое... Обувь.

– Ну я не знаю, – я развожу руками. – А вдруг ему нравятся такие придурки, как я. А он даже не смотрит.

– Ну и фиг с ним. Ему он сам интересен будет возможно и до пятидесяти лет, а потом придет какая-нибудь двадцатилетняя и он опять станет королем.

– Ладно. Фиг с ним. Танцуем дальше.

И мы пошли с Катей танцевать обратно в клуб.

Так вот, возвращаясь к выступлению:

– Сколько мы еще должны ждать? – спрашиваю я, стоя за кулисами. Волнуюсь, страшно, но внутри знаю, что я великолепна. А эта идея… Еще лучше.

– Вон они уже разговаривают. Шепчутся. – она показывает на зрительный зал.

– Да. Сейчас просить начнут. – отвечаю я.

По стадиону, действительно, прошла волна. Они ждут меня. Ждут… Кричат мое имя, точнее поют его на разных тональностях.

Первая волна, вторая, третья…

Зал снова затихает.

– Пора. – Полина кивает.

Я выхожу на сцену.

Буря, овации. Стою смотрю на них, не показывая никаких эмоций. Эдакая краля с бронебойной самооценкой.

Затем их овации, и аплодисменты стихают.

Я вышла с микрофоном в руке, теперь я подношу его ко рту, люди ждут.

Но затем. Я делаю следующее.

Не произнося ни слова, я разворачиваюсь к зрительному залу спиной, подношу микрофон к заднице и издаю знатный пердеж в микрофон. Он разносится эхом по всему стадиону, благодаря колонкам, которые мы вместе с группой расставили по всему стадиону.

В зале тишина.

Я ухожу со сцены. Люди в шоке.

Забегая вовнутрь, я начинаю дико смеяться, Полина бежит ко мне. Мы страшно смеемся, чуть ли не валяемся, от того, как это было круто. Затем мы заглядываем на стадион. Люди покупали билеты на этот «спектакль» втридорога, мы почти окупили наши кредиты.

И тут. В зале кто-то говорит в этой полной тишине:

– Глубоко. – один мужской голос. Мужчина начинает аплодировать.

К нему неуверенно присоединяются и другие.

– Глубоко, – шепчу я Полине, улыбаясь и толкая ее в бок.

– Ну да. Ты долго это держала в себе. – хихикает та.

Показать полностью
21

Дневник вампира младшего школьного возраста

- Медвежья услуга -


Сегодня на математику к нам пришел наш завуч, Василиск Горынович. Он очень строгий, и его все боятся, даже больше, чем директора, потому что у директора только голос очень громкий, а Василиск Горынович если уж взглянет, так взглянет, даже отпетые хулиганы и двоечники падают в обморок. Наверное, поэтому наша школа лучшая по успеваемости.


Но сегодня Василиск Горынович был добрый. Он закрыл глаза, улыбнулся и сказал:


- Ребята, у меня для вас две новости. Начну с приятной. В эту субботу будет спортивная эстафета.


И мы тут же вскочили и закричали «ура!». Мы очень громко кричали, даже, наверное, на улице было слышно, потому что очень обрадовались.


Эстафета – это очень здорово. Мы собираемся в парке, нам выдают такие специальные номера на грудь и на спину, мы бегаем, лазаем по веревочным лестницам, перебираемся через воображаемую реку по канату, штурмуем стены и прыгаем в мешках. Я очень люблю эстафету, потому что я спортивный, так все говорят, и у меня все здорово получается. Потом всем дарят разные подарки, а победителям вручают почетные грамоты. А после эстафеты мы гуляем по парку уже просто так, играем в прятки, надуваем на спор воздушные шары, у кого получится больше, и едим сладкую паутину сколько влезет, и никто не говорит, что мы испортим аппетит, потому что ясно же, что детям после таких физических нагрузок просто необходимо восстановить силы.


Пиня тоже обрадовался. Он толстый и в эстафете не участвует, но он всегда за меня болеет и очень любит сладкую паутину.


- Новость вторая, - сказал Василиск Горынович. – Постарайтесь встретить ее мужественно. В нашем районе объявлена эпидемия болотной синюхи.


Мы засмеялись. Болотная синюха совсем ерундовая болезнь, ею многие болеют, особенно маленькие дети. Сначала на коже появляются синие пятна, потом – волдыри, потом эти волдыри прорываются, их мажут пиявочной настойкой вот и все. Правда, говорят, что эти волдыри ужасно чешутся, но это можно перетерпеть, зато две недели ты сидишь дома в свое удовольствие и занимаешься, чем хочешь, только нельзя гулять и играть с друзьями.


Завуч приоткрыл один глаз и недовольно посмотрел на нас.


- Зря смеетесь, - строго сказал он. – Болотная синюха вовсе не такое безобидное заболевание, как вы думаете. У нее масса осложнений. Бывали случаи, когда вампир, переболевший в детстве синюхой, навсегда утрачивал способность летать. Конечно, это очень редкие случаи, считай – исключение, но мне бы не хотелось, чтобы этим исключением стал кто-то из вас. А потому вы все сейчас снимаетесь с урока и дружно отправляетесь на прививку. Обычный укол в шею, ничего страшного.


Девчонки, конечно же, сразу запищали и заахали, они все ужасно боятся уколов, не то что мы, мальчики. И мы стали их пугать и рассказывать, какие у врачей огромные шприцы и длинные иголки, и что укол в шею – это так больно, что даже взрослые теряют сознание. Мы их здорово напугали, даже самим стало как-то не по себе, и когда завуч сказал, что мальчики идут первыми, потому что они должны показать достойный пример, мы с этим не согласились. Мы решили, что будем тянуть жребий, потому что у нас равноправие и вообще. И мы вытянули пустую бумажку, а девочки – с черепом.


Завуч покачал головой и развел руками.


- Ну что ж, сильный пол, вперед! - сказал он. – Покажите этим слабакам, как ведут себя настоящие вампиры!


И девочки, гордо задрав носы, парами вышли из класса. А мы остались. Пиня сидел весь бледный и стучал зубами от страха. Он здорово испугался, и я, чтобы его отвлечь, стал рассказывать разные интересные случаи про всякие болезни. Я их много знаю, потому что мамина подруга работает в больнице. Она забегает к нам на пять минуточек, остается с нами обедать и за обедом рассказывает про всякие анализы, диагнозы и операции. Жутко интересно, не знаю, почему папа теряет аппетит и убегает из-за стола? Потом он умоляет маму не приглашать больше эту ходячую историю болезни, а мама возражает, что очень полезно иметь хотя бы одного знакомого медика, мало ли, пригодится.


Я очень старался и рассказал много чего, но Пиня нисколько не приободрился. Он жалобно икал и твердил, что настал его последний день, что он всех прощает и надеется, что его будут вспоминать добрым словом, и что он никогда никому ничего плохого не сделал. А потом пришла и наша очередь.


Мы вышли из класса и поднялись на четвертый этаж к кабинету врача. Мы шли плечо к плечу, мужественно и в суровом молчании, и только громкое икание Пини далеко разносилось по гулкой пустой лестнице.


У кабинета нас встретил врач в черном халате и с тетрадью в руках.


- Ага, - сказал он, оглядывая нас и зловеще улыбаясь. – Очередная партия дрожащих кроликов? Очень хорошо.


Потом он провел перекличку и сказал, что от прививки освобождаются те, кто уже болел болотной синюхой.


- Есть среди вас такие? – спросил он.


И мы все подняли руки, а Пиня даже привстал на цыпочки, чтобы его точно заметили. Врач заглянул в свою тетрадь и усмехнулся.


- Мельчает поколение-то, - грустно сказал он, покачивая головой. – Полный регресс.


Мы ничего не поняли, а он сказал, что у него все наши болезни отмечены, и что он просто хотел узнать, насколько мы честные и смелые.


- Никто из вас раньше синюхой не болел, - сказал он. – Так что проверку вы не выдержали. И поэтому в алфавитном порядке заходи по одному!


Моя фамилия Агошкин, и я всю жизнь из-за этого страдаю, потому что меня всюду вызывают первым. Если бы я был, к примеру, Гаошкиным, а еще лучше каким-нибудь Шкингао, насколько легче бы мне жилось на этом свете! Но делать нечего, я стиснул зубы и шагнул в кабинет.


Оказалось, ничего страшного! И шприц-то крохотный, и иголочка малюсенькая, и укол врач сделал так быстро и ловко, что я даже «ой» не успел сказать. Когда я один раз пуговицу себе пришивал и нечаянно укололся, куда больнее было. Потом врач измерил мой рост, вес, попросил сильно-сильно дунуть в какую-то трубочку и похвалил, сказав, что у меня отличный объем легких. Медсестра записала все это в мою историю болезни, и на этом все кончилось.


- Можешь идти на урок, - сказал врач, доставая новый шприц. – И позови, пожалуйста, следующего бедолагу.


Я вышел, охая и морщась, согнувшись в три погибели и держась руками за стену.


- Следующий, - умирающим голосом прохрипел я и рухнул на руки моих боевых товарищей.


Конечно, я это все делал нарочно, чтобы чуть-чуть попугать, но Пиня при виде меня чуть в обморок не грохнулся. Он стал уже не белый, а зеленоватый, закрыл глаза и, тихонько подвывая, сполз по стене. И напрасно я его убеждал, что пошутил, что укол – это совсем, ну вот ни капельки не больно, он мне не верил и слабым голосом бормотал, что настали его последние минуты, и что ему нипочем не выжить.


Плохо то, что у Пини фамилия Ыть. Пенелопоэм Ыть. Вот такое чудо природы. Раньше я ему частенько завидовал, но не сейчас, потому что для меня все страхи и ужасы уже кончились, а для него были в самом разгаре. Потому что каждый выходящий из кабинета больше напоминал смертельно раненого бойца, так все стонали, корчились, даже бились в судорогах и пускали изо рта пену. Это было ужасно весело и смешно, мы хохотали и с нетерпением ждали, когда из кабинета появится следующий привитый, но бедный Пиня никакого участия в веселье не принимал. То ли он считал, что нам больно по-настоящему, то ли действительно так боялся прививок, но с каждой минутой он подвывал все громче и громче, а лицо его становилось все зеленее и зеленее.


А потом Пиня остался последним, и я стал его уговаривать, и врач тоже стал его уговаривать и стыдить, но Пиня мертвой хваткой вцепился когтями в батарею, мотал головой, рычал и отбрыкивался.


- Ну, я просто не знаю, что делать, - в отчаянии сказал врач, но в этот момент его позвали в учительскую, и он убежал, крикнув мне напоследок: - Ты все-таки постарайся уговорить своего друга, это для его же пользы!


Когда врач скрылся из виду, Пиня слегка успокоился, перестал выть и рычать, но батарею не отпускал, готовый сражаться до последнего. А мне пришла в голову счастливая мысль.


- Слушай меня внимательно, Пиня, - сказал я шепотом, одним глазом поглядывая на лестницу, а вторым – на открытую дверь медкабинета. – Я тебе помогу. Ты сейчас тихо-тихо и очень быстро смоешься куда-нибудь, чтобы тебя никто не видел, а я зайду вместо тебя в кабинет и сделаю вместо тебя прививку. Ну, ты понял? Как будто я – это ты!


Затравленный взгляд Пии прояснился, он просиял и кинулся ко мне обниматься.


- Спасибо, Тим, ты настоящий друг! – воскликнул он.


- Тише! – прошипел я. – Соблюдай конспирацию!


Пиня быстро-быстро закивал, потом отцепился от батареи, встал на четвереньки и побежал к лестнице. Вытянув шею, он опасливо заглянул за угол, потом повернулся ко мне.


- Я пошел! – громким шепотом сказал он.


Я приложил палец к губам, потом погрозил ему кулаком, потом махнул рукой: давай, мол, стартуй, и Пиня молча ринулся вниз по лестнице. Грохот стоял такой, как будто по школе мчалось стадо диких мамонтов, даже стены дрожали. Я заткнул уши и зажмурил глаза, а когда все стихло, смело зашел в кабинет.


- Ыть! – бодро сказал я. – Я готов!


Медсестра подняла голову и посмотрела на меня.


- Ты тот самый мальчик, который боялся? – ласково спросила она.


Я подтвердил, что да, тот самый, а она сказала, что врач сейчас подойдет, и чтобы я немного подождал. Я сказал, что ждать не могу, потому что смелости во мне минут на пять, не больше, а потом я снова испугаюсь, уже окончательно, а мне обязательно нужно сделать прививку, потому что не хочу болеть синюхой, а хочу вырасти здоровым и научиться летать.


- Ну что ж, - сказала медсестра. – Давай свою шею, раз так.


И я повернулся правым боком, потому что слева меня уже кололи, и она бы обязательно увидела след от иглы. Медсестра сделала мне укол, сказала, что я храбрый мальчик и вообще молодец, и я побежал искать Пиню, чтобы сообщить ему, что все в порядке. Я долго искал его, остаток урока и всю большую перемену, но не нашел, так здорово он спрятался, а когда кончились все уроки и мы пошли домой, он сам вылез из чуланчика, где тетя Мимоза, наша уборщица, держит свои ведра, швабры и тряпки. Пиня был весь в пыли и паутине, в волосах у него застрял какой-то мусор, но сам он сиял улыбкой до ушей. Пиня вытряхнул из-за шиворота возмущенного паука, подбежал ко мне и крепко обнял.


- Спасибо тебе, друг, - с чувством сказал он. – Ты меня спас.


- Да ерунда, - небрежно сказал я. – Любой бы так поступил на моем месте.


И мы пошли домой. Мне было ужасно приятно, что я помог Пине, я даже немного гордился собой, что так здорово все придумал, и я ломал голову, как бы рассказать об этом маме, чтобы она не подумала, что я хвастаюсь, потому что я очень скромный и хвастаться не люблю, но мама все сама заметила.


- Что это ты такой довольный? – спросила она, помешивая суп из летучих мышей. – Неужели пятерку получил?


Ну вот, пожалуйста – пятерку получил! Как будто ничего важнее пятерок в жизни нет, как будто я не способен на большее! Например, на подвиг.


- Да так, ерунда, - сказал я. – Пиню спас.


- Что? – воскликнула мама, поворачиваясь и с изумлением глядя на меня.


И я тут же все ей рассказал. Я думал, она меня похвалит, скажет, какой я молодец, и что она мной гордится, но она только озабоченно покачала головой.


- Боюсь, что ты оказал товарищу медвежью услугу, - сказала она.


Я расстроился. Я понятия не имел, что такое медвежья услуга, но наверняка что-то не очень хорошее, потому что о хороших вещах с таким лицом не говорят.


- Ты бы видела, как он боялся! - сказал я. – Он там чуть сознание не потерял от страха. Он бы умер, если бы ему сделали укол!


- Но ведь ты же не умер, - сказала мама. – Даже от двух уколов. И он бы выжил, ничего.


Нет, никогда нам не понять наших родителей! То они приходят в ужас оттого, что вы лишний раз чихнули, то хладнокровно позволяют врачам колоть вас острыми иголками. Ну разве можно сравнивать какой-то там ерундовый чих и жуткую прививку? Мы с Пиней обсудили это на следующий день, и решили, что сравнивать нельзя, но так уж они устроены, наши родители, у них вечно все шиворот на выворот.


А потом мы стали ждать эстафеты, и дни тянулись ужасно медленно, так медленно, что среда, казалось, длилась целых сто лет, а четверг – все двести. И когда, наконец, наступила пятница, я был уже весь на нервах, как говорит моя мама.


Я ждал Пиню у школы, но он все не шел, а когда прозвенел звонок, я подумал, что он, наверное, пришел раньше меня и уже давным-давно сидит в классе, и я быстро побежал на урок, но моя парта оказалась пуста. Я решил, что Пиня проспал, с ним это бывает иногда, но он не пришел ни на второй, ни на третий урок. Я едва дождался последнего звонка, еле вытерпел классный час, где мы обсуждали, кто и в каких соревнованиях завтра будет участвовать, кто будет в основном составе, а кто в резерве, а потом помчался к Пине.


Дверь мне открыла Пинина мама. Она встала на пороге и подозрительно оглядела меня с ног до головы.


- Ты! – грозно произнесла она, сверкнув кровавыми глазами, и у меня душа ушла в пятки. – Ты делал прививку?


- Да, - заикаясь, пробормотал я.


- Точно? – еще грознее спросила она.


- Честное слово, - сказал я и показал шею. – Видите, у меня и след еще остался.


Пинина мама глубоко вздохнула и посторонилась.


- Входи, - разрешила она. – Ты хороший мальчик, Тимофей, смелый, не то, что мой оболтус. Прививок он, видите ли, боится! Ну и валяйся теперь с синюхой, в такую-то погоду.


Пиня, грустный и несчастный, сидел в кровати. Щеки и лоб его были покрыты синими пятнами, и он отчаянно чесался, ухитряясь почесаться сразу в разных местах одновременно. Мне стало его ужасно жалко.


- Привет, - сказал я.


- Привет, - страдальчески откликнулся он. – А я вот, видишь, заболел.


Мы помолчали, не зная, что еще сказать. Пиня свирепо поскреб уши. Я почувствовал, что у меня засвербело между лопаток, потом правый бок, потом макушка, мне страшно захотелось почесаться, но я сдержался. Пиня вздохнул.


- Завтра эстафета, - тоскливо сказал он


- Угу, - сказал я.


- Пойдешь?


- Я там крепость штурмую, - сказал я. – Ты же знаешь, я по стенам лазаю лучше всех в классе. Они без меня пропадут.


Пиня отвел глаза, потом лег и укрылся одеялом до подбородка. Я ковырял носком ботинка пол и чувствовал, что готов сквозь этот самый пол провалиться до самого центра Земли. Почему-то мне было стыдно.


- Ну, ты иди, - сказал Пиня. – Удачи тебе. Потом приходи, расскажешь, как там все было.


В субботу утром мама приготовила мои любимые камышовые хлопья, а папа подарил мне классные перчатки на липучках и без пальцев. Они очень удобные, эти перчатки, потому что пальцам ничто не мешает и можно цепляться за стены когтями, и я обрадовался, но как-то не очень, потому что все время думал о Пине, как он там будет лежать больной и одинокий, пока мы будем лазать по лестницам, переправляться через реки и веселиться. А еще я подумал, что я, наверное, тоже виноват, что Пиня заболел, потому что если бы я не сделал прививку вместо него, он был бы сейчас здоров, и мы бы вместе пошли на эстафету.


- Ну, беги, - сказала мама, целуя меня. – А то опоздаешь.


- Иди и победи! – воскликнул папа и добавил, что он в меня верит.


И я побежал, но не очень быстро, просто ноги сами почему-то не хотели идти, и в животе было скользко и противно, будто я проглотил слизняка. На школьном дворе уже собрались все наши и другие классы тоже, было очень шумно и весело, а учителя с ног сбились, стараясь навести порядок. Потом директор дал команду построиться по классам, и мы построились, а на школьное крыльцо вышел горнист и два барабанщика. Они были очень серьезными и строгими, в черных пилотках и плащах с эмблемой школы, они смотрели на нас и ждали, когда наступит полная тишина, и мне ужасно захотелось когда-нибудь вот так же стоять перед строем, когда все смотрят на тебя и ждут твоей команды, и больше всего мне хотелось быть горнистом, потому что он главный. Я знал, что это очень трудно, я один раз пробовал подудеть в горн и у меня ничего не получилось, только щеки заболели и я весь обслюнявился, но тогда я был маленький, а теперь большой и у меня очень хороший объем легких, а это очень важно.


И вокруг стало тихо-тихо, и тогда горнист высоко вскинул горн, поднес к губам, и горн пропел сигнал общего сбора, очень торжественный и какой-то серебряный, и барабанщики ударили в свои барабаны, звонко и раскатисто, и мы все стройными рядами вышли со школьного двора и пошли по улице.


Мне ужасно нравится ходить строем по улицам, в ногу, чеканя шаг и не глядя по сторонам, и знать, что все вокруг смотрят на нас, и улыбаются, и кивают головами, и это было похоже, как будто мы уходим на войну, а все нас провожают и желают победы.


И мы прошагали почти через весь город, и до парка осталось уже рукой подать, когда мы поравнялись с домом, где жил Пиня. Я очень хотел, чтобы он выглянул из окна, увидел нас и хоть немного обрадовался, я скосил глаза и стал смотреть на Пинино окно, только занавески там были задернуты, и я ничего не увидел.


Мы дошли до парка, и зрители тут же побежали, чтобы занять самые лучшие места, а мы разбились на команды, и физкультурник раздал нам номера и велел разминаться. Мы стали разминаться – подпрыгивали, приседали, вращали торсом, трясли руками и ногами, а старшеклассники еще взлетали к верхушкам самых высоких деревьев и оттуда резко пикировали вниз. Мы толкались, шумели, свистели и радовались, и я тоже старался радоваться, только у меня это, почему-то, плохо получалось, я все время думал о Пине и никак не мог сосредоточиться и вызвать в себе спортивную злость. А потом физкультурник велел нам занять свои позиции, и все разбежались по своим местам, а я подошел к Жорке.


Жорка тоже хороший спортсмен, но я все-таки лучше, поэтому меня выбрали в участники, а его в резерв. Это значит, что если бы я, например, сломал ногу или еще что, то он бы штурмовал стену вместо меня, а так он был просто болельщиком.


- Слушай, Жорка, - сказал я. – Слушай, давай вместо меня, хочешь?


- Ну! – сказал Жорка, и глаза его кроваво заблестели.


Я отдал ему свой номер, помог завязать тесемки на спине.


- А ты чего? – спросил Жорка.


- У меня живот болит, - соврал я. – Наверное, съел что-нибудь не то.


И в это время весело и задорно просигналил горн, и наступила тишина, а потом все вдруг закричали и засвистели, потому что началась эстафета. И Жорка тоже стал кричать, и прыгать, и размахивать руками, а я побежал из парка.


Я мчался, как будто за мной гналась стая диких человеков, я ворвался к Пине, и Пинина мама очень удивилась, увидев меня, потому что думала, что я на эстафете, и сказала, что Пиня, наверное, еще спит, но я могу пройти к нему, потому что этого соню давно уже пора будить.


Но Пиня не спал. Он стоял у окна и смотрел в щель между занавесками. Когда я вошел в комнату, он отскочил от окна, отвернулся на меня и стал смотреть на потолок, как будто там могло быть что-то интересное.


- Что, кончилась уже эстафета? – слегка гнусавым голосом спросил он. Такой голос всегда бывает, когда ты простудился или недавно плакал. – И кто победил?


- А я не ходил, - сказал я. – Живот чего-то заболел. Ну я и подумал, чего я там один, без тебя, буду делать, лучше мы с тобой во что-нибудь поиграем. Давай?


Пиня шумно хлюпнул носом, быстро вытер глаза рукой и повернулся ко мне.


- Давай, - сказал он и улыбнулся.

Показать полностью
15

Альтер. Часть II

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik


Глава 6


-1-

Дон Тинкоса появился в приюте баронессе Костайль спустя примерно полтора года после рождения Кристана Урмавива. Гости здесь не были редкостью: владельцы иных приютов для альтеров, желающие перенять полезный опыт; сестра Петра и другие монахини и монахи; попечители; просто любопытствующие. И причины их визитов всегда были просты и понятны.


Для визита астролога причины не было, что немного тревожило баронессу. Сам он свое появление объяснил так:


- Комета, баронесса! Никем и никогда не виданная комета!


- Вот как? – удивилась Уна Костайль.


Дон Тинкоса, сияя от радости, пустился в пространные объяснения.


Баронесса Костайль в астрологии не разбиралась – высокая наука, как известно, недоступна для слабого женского ума. Старший научный сотрудник Ува Борн астрологию отрицала, как не подтвержденную ни одним мало-мальски убедительным фактом. Отрицала до тех пор, пока не оказалась на Скапее: почему-то здесь лженаука превратилась в неоспоримую фундаментальную истину, с которой приходилось считаться. Гороскопы поражали конкретикой, прогнозы сбывались с удручающей точностью, и будущее любого человека невероятным образом зависело от движения светил. Такого не было нигде в обитаемой Вселенной, только здесь, на Скапее!


Наверное, это потому, думала иной раз Ува Борн в минуту слабости, что Скапея находится на самом краю Галактики, руку протяни – и вот она, безбрежная космическая пустота! Местный небосвод небогат звездами… во всяком случае, видимыми. Да и сама планета, в гордом одиночестве вращающаяся вокруг желтого карлика… тоже, знаете ли, нонсенс. Неудивительно, что здешнее пространство приобрело уникальные свойства, а звезды стали вершителями судеб.


Их точное число давно известно местным астрологам, их орбиты размечены на картах, их влияние давно вычислено. И это все не лезет ни в одну научную теорию! Правы, сто раз правы релятивисты – пора создавать новую!


- Все это очень интересно, - прервала баронесса увлекшегося астролога. – Но я не понимаю, какое отношение это все имеет ко мне?


- К вам? – удивился дон Тинкоса. – Ровным счетом никакого! Ну разве что опосредованно – ведь это вы заботитесь об альтере Кристана Урмавива.


-2-

«Луковая шелуха» снималась с трудом. Со слезами и головной болью снималась она. Бессонные ночи? Ха! Знаменитый астролог потерял им счет!


Очень не хватало Томаша с его флейтой, но Томаш умер. Вернее, не умер, а женился, но в понимании астролога это было одно и тоже: занятый мыслями о семье, счастливый, одуревший от любви, Томаш совсем перестал считаться с настроением хозяина, исполняя одну легкомысленную песенку за другой. Пришлось разжаловать болвана обратно в лакеи, чего тот, кажется, даже не заметил.


И матушка Стонца тоже хороша! Кудахчет над дочкой Томаша, будто та ее собственная внучка. А то, что хозяин вынужден третий день получать на завтрак опостылевший омлет, это ее не волнует! Нет, девчушка хороша, спору нет. Дон Тинкоса лично составил ее гороскоп и порадовался за девочку: счастливое замужество, крепкий достаток, куча детей и никаких тебе потрясений. Но это же не повод пренебрегать хозяином! Детей на свете пруд пруди, а дон Тинкоса – он такой один.


И только Алехаро радовал сердце астролога. Пятнадцать лет парню, самое время на девушек заглядываться. Другой на его месте давно бы в город удрал, под крылышко заботливых родителей… нет, сидит со стариком, вникает в трудную науку. Советы, паршивец этакий, дает… иногда дельные. Это он как-то попросил деда растолковать особо трудный абзац из «Ключа от всех дверей». Дон Тинкоса охотно пустился в объяснения… запутал Алехаро, сам запутался. А потом его вдруг осенило, и он с воплем бросился в свой кабинет. Чем безмерно напугал внука.


- Это ему озарение в башку стрельнуло, - со знанием дела объяснил Томаш. – С ним такое бывает. Гений, куда деваться.


А дон Тинкоса, забыв обо всем на свете, лихорадочно исписывал листы новыми расчетами. Йех расположен на девяностом градусе солярной оси… это значит, четверть от полного круга… На четверть, на четвертушечку, ослабить влияние родительских светил, как намекал в своем великом трактате великий Хуссаин бен-Бенуто … не в жизни ослабить, на бумаге… и, если «скрепы» разомкнутся… хотя бы чуточку…


Первый слой «шелухи» как ветром сдуло, и «круг смерти» стал дырявым, как сыр. Как доспех, пробитый стрелами. Как…


На дикие крики астролога сбежались все перепуганные домашние, включая жену Томаша, тихую мышку Сону. И застали интересную картину: их любимый хозяин, залитый чернилами, отплясывал какой-то безумный танец, хохоча во все горло и потрясая воздетыми кулаками.


- Крепко его, видать, приложило, - озабоченно сказал Томаш, прикидывая, как бы половчее скрутить впавшего в буйство хозяина.


А дон Тинкоса вдруг бросился к попятившемуся внуку, заключил в объятия, пачкая чернилами, и закружил по комнате, как кавалер кружит даму в танце.


- Всё! – выкрикивал он сквозь хохот. – До последнего мона! Немедленно! Виват, Алехаро! Письмо!


Еле его угомонили.


От ужина возбужденный дон Тинкоса отказался, а вместо этого потребовал себе бутылку вина. Выпив, он долго и горячо рассуждал о высокой науке, о своем вкладе в нее, потом переключился на Алехаро, пытался встать перед ним на колени, а когда ему не позволили, ясным голосом объявил, что все, до последней монеты, оставляет своему замечательному внуку, в связи с чем требует немедленно написать письмо стряпчему. Потом уронил голову на грудь и уснул.


- Если хоть кто-то. Хоть словечко. Убью, - пригрозил Томаш, укладывая похрапывающего хозяина на кушетку и накрывая пледом.


Наутро дон Тинкоса долго и мучительно вспоминал, почему, черт возьми, он спит в кабинете, а не в спальне, да еще одетым, ничего не вспомнил, легкомысленно махнул рукой и отправился завтракать. Настроение у него было расчудесным, несмотря на головную боль. А роскошный завтрак, поданный матушкой Стонцой, сделал его совершенно счастливым.


-3-

Астролог думал, что остальные слои «шелухи» сойдут легче и, в общем и целом, оказался прав. С будущего, разделенного на дни, месяцы и годы, один за одним слетали покровы тайны, обнажая сокровенную сердцевину истины. И каждый раз дон Тинкоса с облегчением констатировал: все будет замечательно, все будет хорошо, маленькому виконту ничто не угрожает.


И все же, памятуя о своем первом толковании гороскопа, астролог ждал беды. И дождался. Беда притаилась возле десятого дня рождения мальчика и гнусно ухмылялась, радуясь своему коварству.


Боль. Страх. Ненависть. Очень много боли, страха и ненависти. И еще – близкое дыхание смерти, ее разочарованный вой… Опытный астролог, дон Тинкоса не мог ошибиться – наследника рода Урмавива ждало тяжкое увечье. Собственно, на этом можно было заканчивать, толкование дальнейшей судьбы несчастного ребенка не имело смысла: калека не может наследовать ни титул, ни имущество, таков закон, против которого не посмеет пойти даже Хуго Урмавива, прозванный врагами Карой Божьей. Наследником графа станет Кай Ноланди, а бедному калеке, в лучшем случае, позволят доживать свой век под опекой двоюродного брата.


Впрочем, и у калеки могут быть сыновья. И в этом случае барону придется уступить… или убить…


Понимая, что ничего еще не кончено, астролог с тяжелым сердцем погрузился в дальнейшие расчеты. Он пропустил обед; он пропустил ужин, чего с знаменитым астрологом прежде никогда не бывало. Верный Томаш несколько раз наведывался в кабинет и уходил, озабоченно качая головой, - хозяин никак не реагировал на обращенные к нему слова и лишь раздраженно дергал плечом: не мешай! А на столе росла кипа исписанных листов и догорала очередная свеча.


Наконец дон Тинкоса откинулся на спинку кресла, устало потер красные воспаленные глаза.


- Ничего не понимаю, - пробормотал он. – Как такое может быть?


Десять лет жизни маленького виконта лежали перед астрологом, как на ладони. Все десять лет, просчитанных, предсказанных, вплоть до ужасного дня Перелома Судьбы, шли единой непрерывной нитью. А вот потом начиналась полная ерунда и чепуха.


Нить скручивалась в узел, в тугой клубок; и уже из этого клубка тянулись в будущее две ветвящиеся нити. В принципе, ничего особенного в этом не было, такое уже встречалось в практике дона Тикоса и означало, что гороскопируемого ждет выбор… даже не так – Выбор!


После чего из всех равновеликих вариантов будущего останется только один. Но при этом всегда – всегда! – в гороскопе присутствовал Крест: Малый или Большой, в зависимости от значимости самого выбора, от его влияния на судьбу человека.


В гороскопе Кристана Урмавива Креста не было – судьба не предоставляла ему возможность выбирать и решать самому. И было совершенно непонятно, откуда, в таком случае, взялись два варианта будущего? Две судьбы, полностью противоречащие друг другу? Настолько противоречащие, что, казалось, они принадлежали двум разным людям.


А еще эти две судьбы были так тесно переплетены между собой, что было абсолютно невозможно проследить каждую из них в отдельности. Телесная немощь шла рука об руку с отменным здоровьем; безмерное отчаяние лежало на коленях радости; одиночество сливалось в объятиях с дружбой и любовью.


Комета, думал астролог, разглядывая гороскоп Кристана Урмавива. Комета, летящая из будущего в настоящее, с длинным спутанным хвостом вероятностей. И распутать его я не могу – ядро кометы, миг Перелома Судьбы, скрывает свои тайны тщательней, чем неверная жена скрывает свои измены от грозного мужа.


Пока не могу, поправил себя дон Тинкоса. Просто потому, что подобной «кометы» я не встречал ни разу за всю свою жизнь. И не я один! Даже великий Хуссаин бен-Бенуто не встречал, иначе обязательно отметил бы ее в своем трактате «Ключ от всех дверей»!


Это было настоящее открытие, и у астролога сладко заныло в груди. Он не считал себя честолюбивым человеком, подобно некоторым его коллегам по цеху, и был полностью удовлетворен своей скромной славой. Но если сама судьба предлагает – очень настойчиво предлагает! – стать вровень с великим бен-Бенуто, то надо быть полным идиотом, чтобы отвергнуть такой подарок!


- Дорогой граф! – с чувством произнес дон Тинкоса. – Любезный мой друг!


Он готов был немедленно, вот прямо сейчас, мчаться в замок графа, чтобы поделиться с ним радостью открытия, и лишь одна мысль остановила его, отрезвив не хуже крепкого рассола. То, что для него было радостью, для графа было горем, потому что подтверждало худшие его ожидания. А теоретизирования астролога по поводу благополучного исхода будущих событий вряд ли сумеют успокоить отцовское сердце.


Нет, он не пойдет сейчас к графу. И завтра не пойдет, и послезавтра. Он будет работать, как проклятый, разбирая невероятный гороскоп мальчишки. И лишь когда ему, Бревину Тинкоса, станет все ясно, вот тогда он будет вправе предстать перед графом с вестью. Благой ли, худой – неважно. Главное, чтобы он был полностью уверен в своих выводах.


- Что же в тебе такого, малыш? – пробормотал астролог. – Чем ты заслужил такое внимание звезд?


Сна не было ни в одном глазу. Есть тоже не хотелось. Хотелось работать, так хотелось, что аж руки тряслись, и лишь огромным усилием воли дон Тинкоса заставил себя покинуть кабинет. По опыту знал – ничего хорошего такая трудовая лихорадка не сулит. Работать надо с холодным ясным разумом, иначе обязательно наделаешь ошибок, запутаешься сам и всех вокруг запутаешь. Нет, спать, немедленно спать! А вот завтра, с новыми силами…


«Завтра» наступило неожиданно быстро – ворочающемуся без сна астрологу пришла одна идейка, и он как был, в ночной рубашке и колпаке, даже не накинув халата, украдкой пробрался в кабинет.


Бессмысленно составлять гороскопы альтеров; нет в их судьбе ничего такого, что могло бы заинтересовать звезды. Недаром равнодушные светила один за другим покидают соляры недолюдей, образуя «круг смерти». Никто из астрологов их и не составлял, разве что в ранней юности, движимый обычным детским любопытством. Дон Тинкоса не был исключением. И гороскоп альтера Кристана Урмавива составил по ошибке, только потому, что разделение детей произошло позже обычного.


Составил и забыл. Но не выбросил, сам не зная почему. И теперь был рад этому.


Метод, опробованный на гороскопе мальчика, сработал и с гороскопом его альтера – первый слой «шелухи» исчез, как и не бывало. Два часа напряженной сосредоточенной работы, и вот астролог задумчиво рассматривает две «кометы», абсолютно идентичные друг другу.


Или одну «комету» на двоих, и подобное утверждение не будет ошибкой.


Судьбы мальчика и его альтера были переплетены теснее, чем тела любовников на ложе. Они врастали друг в друга, прорастали сквозь друг друга, расходились и вновь сходились, и не было никакой возможности определить, к кому из них относится то или иное событие. Более того, само понятие «событие» или «судьба» невозможно было соотнести с альтером, об этом криком кричал разум и весь жизненный опыт астролога. И все же…


У странного альтера Кристана Урмавива была судьба, об этом ясно говорили звезды, которым астролог верил больше, чем самому себе. Значит ли это, что леди Беллиз родила не сына с его альтером, а – двух сыновей? Которые в недалеком будущем разделят одну жизнь на двоих?


До самого рассвета дон Тинкоса в глубокой задумчивости бродил по кабинету. А утром написал баронеесе Костайль письмо с просьбой о встрече. Желательно – в приюте.


Астрологу очень хотелось своими глазами взглянуть на альтера Кристана Урмавива.


-4-

Кутаясь в теплую шаль, баронесса Костайль стояла на крыльце и смотрела на астролога. А тот смотрел на играющих альтеров.


Нет, на альтера, на одного-единственного альтера, пятилетнего Кристана.


Уна Костайль хорошо помнила, каким потрясением для дона Тинкоса было узнать, что альтеры баронессы носят имена своих хозяев. Зачем? – еле справившись с изумлением, спросил астролог. Ну, надо же мне к ним как-то обращаться, пожала плечами Уна. Зачем? – с выражением неподдельного страдания спросил дон Тинкоса. Мне так удобнее, сказала баронесса. Нам всем так удобнее. У меня своя система содержания альтеров, и она дает превосходные результаты.


Результаты и впрямь потрясали. Отвесив челюсть, знаменитый астролог таращился на альтеров, неотличимых от обычных детей: как они играют, смеются, работают, тренируются. Ссорятся и мирятся, как обычные дети. Капризничают, как обычные дети. Выражают интерес и любопытство, как обычные дети.


- Господи, баронесса, они же все разные! – сделал открытие дон Тинкоса.


- Разумеется, - со сдержанной гордостью согласилась Уна Костайль.


Живущие в приюте дети, которых баронесса называла альтерами только при посторонних, резко отличались от обезличенных, безвольных толп альтеров, содержащихся в других приютах.


Каждый – индивидуальность, со своим характером, со своими способностями и талантами. И баронесса Костайль по праву гордилась своими достижениями.


В тот свой первый раз дон Тинкоса уехал, так и не повидав полуторагодовалого Кристана.

Просто забыл, оглушенный ворохом свалившихся на него впечатлений. Но с тех пор его визиты стали регулярными, не реже трех-четырех раз в год. И каждый раз астролог проводил немало времени с Кристаном-вторым.


Не сразу астролог научился обращаться к альтеру по имени. Не сразу с его лица сошло выражение легкой брезгливости, характерное для людей, вынужденных контактировать с альтерами. Не сразу он принял тот факт, что эти альтеры – именно эти! – пожалуй, мало чем отличаются от своих хозяев. Но когда принял, то без колебаний поделился с баронессой своей тайной.


Так Ува Борн узнала, что в ее лаборатории находится уникальный экземпляр.


***

- Здравствуйте, дон Тинкоса! – окликнула баронесса задумавшегося астролога. – Что ж вы, под дождем-то? Проходите в дом.


Дома их уже ждал накрытый стол: горячий глинтвейн, свежий хлеб, тушеная капуста, ветчина. Няня Кларина, закончив с сервировкой, низко опустила голову и тихой мышкой прошмыгнула в дверь мимо астролога – она стеснялась своего лица и при посторонних старалась не попадаться на глаза. Но дон Тинкоса ее остановил:


- Погодите, милая, у меня для вас есть подарок. – Он вдруг звонко шлепнул себя ладонью по лбу:

- Ах, я, старый дурак! Забыл в карете! Голубушка, не сочтите за труд, принесите мой саквояж.


Пока Кларина исполняла поручение, изрядно озябший астролог отдал должное глинтвейну.


- Страшно подумать, в какую глушь вы забрались, - говорил он, грея руки о пузатую глиняную кружку. – Право слово, мне жаль вашей красоты и молодости. Кто их здесь оценит?


- Вы льстец, дон Тинокса, - смеясь, ответила Уна. – Разве вы не замечаете седины у меня в волосах? Морщин?


- Вы годитесь мне в дочери. А, значит, молоды! – отрезал астролог. – О, вот и мой саквояж! Спасибо, милая Кларина… Итак, это вам, баронесса, - он протянул Уне тяжелую книгу, из которой пышным веером торчали бумажные закладки. – Я позволил себе сделать кое-какие пометки, чтобы облегчить понимание особо трудных мест… А это – вам, голубушка!


С этими словами дон Тинкоса вынул из саквояжа темно-синий с золотом сверток и торжественно вручил его оробевшей Кларине.


- Что это? – с любопытством спросила баронесса.


- Бал-ахай. Национальная одежда племен пустыни. Изумительно смотрится на женщинах всех возрастов. Умоляю, примерьте, - обратился дон Тинкоса к Кларине. – Порадуйте старика.


А ведь могла бы и сама сообразить, мысленно укорила себя Уна Костайль. Еще раньше! Женщина я, в конце концов, или кто? И вот мужчина, уже почти старик, преподносит мне очередной урок! Она вскочила.


- Пойдем, - потянула она за руку растерянную девушку. – Я помогу. Я знаю, как это носить!


Темно-синий шелк, плотный, но легкий, облил стройное тело Кларины от шеи до ступней. Невесомый золотистый платок, укрыв волосы, упал на плечи. Такая же полувуаль скрыла изуродованное лицо девушки, и на золотом фоне были видны только глаза: прекрасные, влажно мерцающие, огромные. И вдруг как-то сразу стало заметно, как же молода Кларина!


Семь лет, подумала Уна Костайль, любуясь девушкой. Семь лет я подаю рапорт за рапортом: восстановить внешность Кларины это вопрос двух-трех дней. И раз за разом получаю отказ – чудеса не входят в утвержденный план миссии на Скапее.


Увидев Кларину, дон Тинкоса ахнул, вскочил с неподобающей его возрасту прытью, и бережно поднес загрубевшую руку девушки к губам.


- Вы прекрасны, - очень серьезно сказал он. – Поверьте старику, счастлив будет тот, кто завоюет ваше сердце.


***

Близился вечер. Дон Тинкоса с неохотой отпустил Кристана на ужин, и тот, счастливый, удрал от странного дядьки-зануды. Читай ему! Считай ему! Загадки разгадывай. Как будто мало госпожи баронессы и учителя Хисея! Хотя загадки были интересными, надо будет приятелей помучить.


- Ну, вы довольны? – с легкой иронией спросила баронесса Костайль, провожая взглядом улепетывающего мальчишку. Астролог очень серьезно кивнул.


- Да. Мальчик довольно бойко читает по слогам, может пересказать прочитанное. Он недурно считает в пределах двух десятков… и я могу сказать, что мой собственный внук Алехаро был менее сообразительным в этом возрасте. Так что да, я доволен и впечатлен.


Дон Тинкоса встал и принялся мерить шагами комнату, заложив руки за спину. Вдруг он остановился напротив баронессы.


- Вы уверены? – спросил он, в упор глядя на женщину. – Вы уверены, что он – альтер?


Уна Костайль вздохнула – этот вопрос астролог задавал не в первый раз.


- Абсолютно уверена.


- Каменная плесень?


- Каменная плесень. И не только. Поверьте моему опыту, дон Тинкоса.


- Но я не вижу ни малейшего признака деградации!


- Занятия, дон Тинкоса, регулярные занятия. И возраст – Кристан еще слишком мал, чтобы его отличия от… от хозяина бросались в глаза. Но со временем… Деградация неизбежна. Хотя, смею надеяться, она не будет настолько катастрофичной. И, очень может быть, мальчик сумеет жить самостоятельной жизнью. Устроится на работу, встретит девушку…


Сообразив, что сказала лишнее, Уна Костайль захлопнула рот, но было поздно – умные проницательные глаза астролога смотрели, казалось, прямо в душу.


- Вот оно что, - тихонько протянул он. – Вот оно как. Выходит, слухи не беспочвенны? Вы действительно отсылаете ваших повзрослевших альтеров из приюта?


- Действительно, - холодно сказала баронесса, проклиная свой глупый язык. – Но – в другой приют. Согласитесь, дон Тинкоса, не годится взрослым пребывать в детском коллективе!


- Почему? Это же общепринятая практика! Никто не разделяет альтеров по возрасту, только по полу. И то на короткий период, когда грешная плоть альтеров требует свое. Полгода, год… много – полтора, а потом все приходит в норму, и альтер теряет способность к совокуплению. Разве у вас не так? Разве ваши альтеры сохраняют способность любить?


Вдруг астролог махнул рукой.


- Простите старика, баронесса, я непозволительно увлекся. Не годится обсуждать подобные щекотливые вопросы с женщиной, особенно с женщиной благородного происхождения. Просто, когда встречаешь умного человека, трудно удержаться… Простите еще раз. Я, собственно, о другом хотел с вами поговорить. Что вы знаете об обоюдных альтерах?


- Обоюдные альтеры? – искренне удивилась Уна Костайль, радуясь смене темы. – Никогда ни о чем подобном не слышала!


Астролог покивал головой.


- Я так и думал. Это очень, очень редкое явление… можно сказать – редчайшее, и я лично никогда с этим не сталкивался. Но эти случаи описаны, и у меня нет причин не доверять источникам. Суть явления заключается в том, что к альтеру в какой-то момент возвращается разум. Он становится обычным человеком, только ничего не помнит о прожитых годах. И в то же самое время его хозяин стремительно разум теряет, превращаясь в самого настоящего альтера со всеми соответствующими признаками.


Дон Тинкоса не зря охарактеризовал баронессу как умного человека.


- Вы поэтому приказали не клеймить мальчика? – быстро спросила она.


- Мальчика?!


- Я имею в виду альтера виконта Урмавива. Поэтому, да?


- Да. «Круг смерти» в двух гороскопах, влияние Йеха, его тень…


Баронесса Костайль серьезно кивнула. За три с небольшим года она выслушала немало лекций по астрологии, и стала если не знатоком этой удивительной, невозможной науки, то начала хотя бы разбираться в ней. Кроме того, личные наблюдения изрядно поколебали ее скепсис в данном вопросе.


- У меня нет возможности самому изучить гороскопы обоюдных альтеров. А сведения, которые я собрал, крайне скудны. Но что если… я просто предполагаю, баронесса… если у них у всех присутствует открытая мной «комета»? Если это настоящий, неопровержимый признак обоюдных альтеров? – Дон Тинкоса вдруг подался вперед, схватил баронессу за руку, сжал. – Я боюсь, - прошептал он, шаря безумным взглядом по лицу женщины, - очень боюсь. В десятилетнем возрасте с юным виконтом случится что-то ужасное… я предполагаю увечье, но это неважно. Гораздо важнее то, что после этого события судьбы мальчика и его альтера будут связаны самым жестоким, самым противоестественным образом! И если виконт начнет терять разум, если начнет превращаться в отвратительного альтера…


- Мне очень жаль, - совершенно искренне произнесла Уна Костайль, прощая взволнованному старику «отвратительного альтера». – Но… что же тут можно сделать? Я даже представить себе не могу.


Дон Тинкоса вновь забегал по кабинету, безжалостно дергая свои изрядно поредевшие локоны. Внезапно он остановился, исподлобья взглянул на баронессу.


- Если такое произойдет… Если виконт станет альтером, а его альтер, напротив, превратится в человека… Можно ли будет поменять их местами?


- Ах, вот вы о чем, - медленно проговорила Уна Костайль.


Это будет замечательный эксперимент, подумала она. Это будет грандиозный эксперимент, который даст ответы на многие вопросы. И подведет, наконец, практический фундамент под теоретическую базу. Профессор Носов будет просто счастлив!


Воодушевление охватило старшего научного сотрудника Уву Бойль, и тут же схлынуло, оставив после себя горечь несбывшихся надежд.


- Я сожалею, дон Тинкоса. Но, боюсь, это невозможно.


- Почему? Если альтер начнет приобретать человеческие черты…


- Дело не в этом, - голос баронессы Костайль был полон сочувствия. – Дело в другом. Десять лет, сказали вы. Десять лет жизненного опыта, уникального для каждого из детей. Своя среда, свои привычки, свои знания… У Кристана-первого (давайте уж будем так их называть, для простоты!) есть мать, есть отец. Он наверняка умеет ездить верхом, владеть шпагой… ну, или научится. Кристан-второй…


- Я понял, - глухо сказал астролог.


- Мы просто не сможем выдать моего воспитанника за сына графа. Обман тут же разоблачат!


- Я понял, - повторил астролог.


Он пригладил растрепавшиеся волосы, рассеянно заглянул в саквояж, закрыл его, звонко клацнув замочком.


- Жаль, - прошептал он. – Ах, как жаль!


Баронесса Костайль молча проводила астролога до кареты. Ей тоже было жалко, просто до слез.


-5-

Видеть сегодня графа и его ублюдочного сыночка было выше сил Кая. Поэтому он отказался от ужина и заперся у себя, отговорившись усталостью с дороги и тревогой за состояние матери. Лежа в темноте на кровати, он смотрел в потолок и думал.


Герцогу, этому изнеженному любителю мальчиков, было тринадцать, когда он убил своего отца. Всего тринадцать! Ему, Каю, уже за двадцать, а он чувствует себя полным ничтожеством! Потому что точно знает – он не способен на такой, по-настоящему мужской поступок. Да, у него нет яда, но разве это проблема? Было бы желание и решительность!


С желанием у Кая все обстояло хорошо, а вот с решимостью – просто беда! Лежа ночами без сна, Кай изобретал разные способы раз и навсегда разделаться с ненавистным графом. Но стоило ему увидеть дядю… его холодный оценивающий взгляд воина, твердо очерченную линию рта, упрямый подбородок…


Увы! Приходилось полагаться на естественное течение событий и надеяться, что астролог, эта жирная свинья, не ошибся в своих расчетах. И утешаться тем, что ждать осталось недолго.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!