Лига историков

1. Кафтан для верховой езды, из черного сукна, украшен шелком, является одним из 24 кафтанов, заказанных для слуг саксонского двора в 1601 году. В холодную погоду на рукава можно было надеть дополнительные варежки. Как и большинство кафтанов того времени, этот экземпляр двубортный и застегивается на крючки и петли. Имеет широкий вырез, чтобы владельцу было удобно сидеть на лошади.

2. «Landschaftskleid» (пейзажное платье) курфюрста Иоганна Георга фон Заксена, 1611 г. Этот костюм, состоящий из бриджей, дублета, плаща, шляпы и перевязи, был подарен курфюрсту Иоганну Георгу его матерью Софией. Все предметы одежды сделаны из шелка и богато вышиты, с небольшими изображениями различных регионов и ландшафтов, отсюда и название «Landschaftskleid». Большинство регионов являются частью герцогства Саксонии, где правил Иоганн Георг.

3. Дублеты (3 шт.) из гардероба герцога Морица Саксен-Лауэнбургского: сшиты около 1600 года. Хотя дорогая золотая тесьма все еще сохранилась, оригинальные пуговицы были украдены, скорее всего, одним из его слуг. Пуговицы, которые вы видите на фото, являются более поздними. Тем не менее, эти дублеты находятся в фантастическом состоянии для своего возраста более 400 лет!

4. Охотничий костюм курфюрста Иоганна Георга Саксонского, 1615 г. Состоит из кожаных бриджей и куртки из кожи. Первоначально в комплект входили чулки и несколько аксессуаров, но, к сожалению, эти предметы одежды были утеряны со временем. Кожа была популярным материалом для одежды в 16-17 веках, особенно для охоты. Как и зеленый цвет.

17 июля, в день рождения Николая Миклухо-Маклая, в России отмечается День этнографа. Он, собственно, и был первым этнографом в истории России. Но его путь в науке местами похож на сумасшедший боевик или наркотическую галлюцинацию. А начался он, возможно, вообще в мире литературных героев.

В 60-е годы XIX столетия в России появились «новые люди». Сперва — на страницах романов. Мы помним их фамилии со средней школы — Рахметов, Вера Павловна, Инсаров, Базаров… Тургенев, Писарев, Чернышевский искренне верили в будущее, которое создадут самоотверженные, свободные и немного циничные существа, ниспровергающие «мир отцов» — с его патриархальными и религиозными догмами. И спустя несколько лет после выхода романов из печати придуманные ими герои стремительно начали оживать. Сотни рахметовых, базаровых и инсаровых наполнили Петербург и крупные российские города. Они размножались, воспроизводились, «ходили в народ», учились (и почти всегда не доучивались) в университетах, эмигрировали за границу и вновь возвращались в Россию. Они были ошеломляюще деятельны, но зачастую не доводили ничего начатого до конца, так что и особого зла от них тоже не происходило. Однако среди них появлялись и люди по-настоящему выдающиеся, которым удавалось превзойти свои литературные прототипы и оставить в восхищённом недоумении не только современников, но и многие поколения потомков.

Одним из таких людей, без сомнения, был знаменитый путешественник и этнограф Николай Миклухо-Маклай. Вернее сказать, сперва просто Николай Миклухо. Выходец из старинного казачьего рода Миклух, он родился 17 июля 1846 года в деревне Языково-Рождественское под Новгородом, но вскоре семья переехала в Петербург, где отец получил место начальника отделения железной дороги. Работа была почётная, но нервная и хлопотная. Возможно, именно из-за неё отцу не удалось прожить долгую жизнь: он заболел чахоткой и умер в 42 года, оставив вдову и троих малолетних детей почти без средств к существованию. Как все государственные служащие высоких разрядов, он имел дворянский титул, но только для себя; на остальное семейство дворянские привилегии по закону не распространялись. Однако мать Николая после смерти мужа, ссылаясь на его заслуги перед государством, как-то сумела добиться для сыновей права на потомственное дворянство, и это облегчило устройство детей в казённую гимназию. Позднее Миклухо-Маклай, несмотря на своё презрение к аристократии, не гнушался называть себя потомственным дворянином и даже примерять на себя различные титулы, чтобы произвести впечатление на иностранных чиновников. Он был то князь, то граф, то барон, если того требовали обстоятельства. Почему бы и нет?

Однако с гимназией отношения у будущего владельца всех этих титулов не заладились. Еле-еле, с двойки на тройку, он доучился до 6 класса, где остался на второй год — и в конце концов бросил учёбу. И правда, зачем ему эта гимназическая зубрёжка, если можно сразу, без экзаменов, пойти вольнослушателем в университет? Но и из Петербургского университета, где он пытался изучать математику и физиологию, его в 1864 году отчислили — за многочисленные нарушения университетского устава (читай: прогулы) и участие в студенческих сходках. И всё-таки главный импульс для своего дальнейшего движения Николай успел получить: его настольной книгой стал роман Чернышевского «Что делать?», а любимым героем — Рахметов. И это была единственная книга, которую он взял с собой в Германию, куда отправился в том же году, чтобы поступить в знаменитый Гейдельбергский университет. Там от русских не требовалось никаких документов об образовании. Поступай кто хочет!

Но и в Гейдельберге, где он пытался штудировать математику и экономику, он всё ещё оставался тем же полуобразованным Миклухо, как и большинство других русских студентов. Таких как он, сбежавших из России вольнолюбивых Миклух, там было полным-полно, и основным их занятием были сходки и политические разговоры. Что ни говори, а без участия полиции эти мероприятия довольно скучны. К тому же скоро кончились деньги, и на следующий год Николай перебрался в Лейпцигский университет (там комнаты были дешевле), где немного поизучал лесное и сельское хозяйство. Потом переехал в Йену, где жильё стоило и вовсе гроши. И там, записавшись на медицинский факультет, Николай фон Миклухо (так он себя в тот момент называл) внезапно встретил человека, сумевшего заинтересовать его наукой на всю оставшуюся жизнь. Это был философ и естествоиспытатель Эрнст Геккель, личность во многих отношениях, прямо скажем, неординарная. Достаточно сказать, что именно он изобрёл такие термины, как «онтогенез» и «экология». Кроме того, Геккель был убеждённым дарвинистом и одним из первых пытался объяснить происхождение человека в рамках эволюционной теории. Правда — только европейского человека. Да! Геккель (чего уж там, из песни слов не выкинешь) был расистом и рассматривал все остальные расы как промежуточные звенья между обезьяной и человеком. Но именно потому он уделял много внимания сравнительной антропологии, которой очень быстро увлёк своего студента.

И Николай буквально преобразился. Очень скоро он стал «усердным и полезным» ассистентом Геккеля, готовил ему препараты, таблицы, наглядные пособия. Одновременно, занимаясь на медицинском факультете, участвовал в лечении реальных пациентов, которых, впрочем, студенты чаще всего воспринимали как своего рода живые экспонаты. Ведь наука должна быть превыше банальных человеческих чувств! Но чувства, конечно, возникали, и в первый год учёбы в Йене Миклухо неожиданно влюбился в одну из своих пациенток. Ни имени её, ни фамилии он никогда не называл. Врачебная тайна! Девушка понимала, что её болезнь смертельна, и незадолго до кончины завещала юному ассистенту, проводившему с ней лечебные процедуры, собственный череп — в качестве научного пособия. Такой вот дар любви. Учёный принял его как должное. Недрогнувшей рукой он очистил череп, удалив из него мозг возлюбленной, и показал препарат научному руководителю. Геккель не нашёл в черепе научной ценности и предложил выбросить его прочь. Он был чужд сентиментальности и требовал того же от своего ученика. Однако и последнюю волю возлюбленной нельзя было игнорировать. Что же делать? В итоге Николай забрал череп домой, пропилил в нём отверстия и сделал из него лампу, которую использовал долгие годы. По описаниям свидетелей, «череп был поставлен на локтевые кости, фитиль был установлен на своде черепа, а над ним был сооружён зелёный абажур». Да, это не легенда, а реальная история — лампу из черепа возлюбленной Миклухо-Маклай постоянно возил с собой, она сопровождала его во всех экспедициях до самой смерти, и тому имеется множество свидетельств. Впрочем, на фоне других историй, окружающих его жизнь, эта кажется достаточно невинной.

Он действительно был «новым человеком», и знакомство с Геккелем дало его одержимости ясное и яростное направление: эволюционная биология и антропология! Именно в эти годы он, собственно, стал Миклухо-Маклаем, взяв себе научный псевдоним, который со временем полностью «прирос» к его личности. Насчёт происхождения «Маклая» существует несколько версий — будто бы это произвольный парафраз имени «Миколай», или (как утверждал сам учёный) дань памяти одному из его предков, шотландцу Маклаю, который будто был захвачен казаками в XV веке во время какого-то дальнего похода и прижился среди них, дав начало роду Миклух. Так или иначе, все свои научные публикации на немецком и английском со времён знакомства с Геккелем он подписывал «Миклухо-Маклай». И да, возможно, в этом было подсознательное желание уйти от своих славянских корней — поскольку славян в те времена далеко не все исследователи относили к чистым европеоидам. Впрочем, позднее, начав самостоятельные исследования, Миклухо-Маклай полностью опроверг «расовую теорию» Геккеля, доказав, что все существующие на земле расы в равной степени заслуживают звания человека разумного. Но это потом. А пока он совершил вместе со своим учителем первые экспедиции (в частности, на Канарские острова, где изучал видовой состав губок и радиолярий). И лишь в 1868 году, окончив курс, пустился в «свободное плавание», отправившись сперва в странствия по Италии, а затем на Красное море, в район строительства Суэцкого канала. На Сицилии он умудрился подхватить малярию (болезнь по тем временам неизлечимую, так что приступы случались у него всю оставшуюся жизнь). А во время путешествия в Египет он и вовсе чуть не погиб. В целях экономии Николай переоделся в одежду правоверных мусульман и пробрался на корабль с паломниками, направлявшимися в Мекку. Разумеется, в дороге его разоблачили и уже собирались выбросить за борт, но он вытащил из дорожной сумки никогда не виданный арабами микроскоп и начал размахивать им как оружием. Тем и спасся.

Эти одиночные путешествия, где он с таким риском для жизни изучал простейших морских обитателей, привели Миклухо-Маклая к двум важным результатам. Во-первых, он опубликовал полдюжины никем тогда не замеченных научных работ в немецких и английских научных журналах. А во-вторых, истратил оставшиеся деньги из тех, которые мать собрала на его обучение — и плотно залез в долги. Чтобы раздобыть денег для новых экспедиций и слегка подлечиться, Миклухо-Маклай (теперь он во всех документах называл себя так) решил отправиться в Россию. Пару месяцев он отъедался хинином в поместье родственников под Саратовом и строил новые планы, хотя, судя по письмам к немецким друзьям, Россия производила на него гнетущее впечатление. Причём раздражала его не столько природа, сколько люди. Тем не менее, Николай проявил чудеса общительности и добился от Русского географического общества финансирования своей новой экспедиции — чтобы изучить аборигенов Новой Гвинеи. Ему выделили каюту на корвете «Витязь», который как раз направлялся из Кронштадта в Тихий океан, и в октябре 1871 года корабль вошёл в залив Астролябии на северо-восточном берегу Новой Гвинеи. Теперь это место называется «Берег Миклухо-Маклая».

Несмотря на протесты капитана, учёный высадился на сушу и остался там фактически один. С Николаем было лишь двое слуг, нанятых на Самоа — юноша-полинезиец по прозвищу Бой и швед Ульсон, морской бродяга, сбежавший с китобойца. Они построили себе недалеко от океана хижину, и Маклай начал исследования. Поблизости имелось несколько деревень папуасов (о которых тогда не было известно вообще ничего — кроме того, что они никогда не контактировали с внешним миром), и в первой же из них учёный чуть не нашёл свою смерть. Пришельцу грозили копьями, в его сторону летели стрелы. Но, безоружный и миролюбивый, он шаг за шагом приближался к хижинам, а, подойдя вплотную, лёг на одну из циновок, закрыл глаза и заснул. Эта демонстрация своей беззащитности (для которой, конечно, требовалась невероятная, поистине «рахметовская» сила воли!) оказалась очень действенной. Уже к вечеру папуасы привыкли к белому человеку, а вскоре Маклаю даже удалось подружиться с одним из них. Впрочем, «подружиться» — слишком сильно сказано. Коммуникация была крайне примитивной, и даже через несколько месяцев Маклай понимал лишь отдельные слова из языка бонгу. А вскоре он с удивлением обнаружил, что во многих деревнях имеются свои языки — и потому обитатели побережья сами с трудом понимают друг друга. Это был своего рода «заповедник», в котором можно наблюдать за становлением первобытной человеческой культуры. Настоящая мечта антрополога! И Миклухо-Маклай старался как можно бережнее обходиться с объектом своих исследований.

Очень скоро папуасы стали относиться к нему с восхищением, а увидев несколько незамысловатых фокусов (например, он на глазах у них «поджёг воду», то есть налитый в блюдце из бутылки спирт), и вовсе начали его обожествлять. Каждое племя спешило предложить ему в жёны самую красивую и юную девушку. Но Маклай всякий раз отказывался от этой чести. Не потому что «тамо Русс» («человек из России», как его называли папуасы) хранил целомудрие. Позднее, на одном из островов, у него всё-таки появилась любовница — малайско-папуасская метиска по имени Бунгарая, в полной мере утолившая его антропологический интерес. Но на «Берегу Маклая» учёный решил проявить сдержанность, чтобы не стать ненароком отцом — и не повлиять на генофонд аборигенов. Разумеется, он всё равно вмешивался в их жизнь, поскольку, будучи врачом, не мог оставлять без помощи больных — и тем ещё более укреплял к себе уважение.

Однако сам учёный и его спутники очень скоро стали жертвами тропической лихорадки, и это испытание оказалось для них самым страшным. Позднее Маклай писал: «Не папуасы, не тропический жар и не труднопроходимые леса стерегут берега Новой Гвинеи. Защищающий её от чужих нашествий могучий союзник — это бледная, холодная, дрожащая, потом сжигающая лихорадка...». Ему удалось пережить её приступы, но 14-летний слуга, полинезиец Бой, к которому Николай привязался всем сердцем, стремительно угасал. Несмотря на все врачебные усилия, через несколько недель он скончался. И тогда, к ужасу шведа Ульсона, Маклай (который и сам-то после лихорадки едва стоял на ногах) тотчас взялся препарировать тело. Он вспомнил данное профессору Гегенбауэру обещание добыть препарат гортани чернокожего человека с языком и всей мускулатурой — и сделал это, а все оставшиеся от тела верного слуги бросил в лодку и затопил в океане. Разумеется, если бы об этом узнали папуасы, Маклай рисковал превратиться из божества в дьявола — и, скорее всего, сам поплатился бы за это жизнью. Но — наука прежде всего.

Да, Миклухо-Маклай был тем самым «новым человеком», для которого не существует предрассудков. Возможно, это и помогало ему выживать. В России его давно считали погибшим, и в 1872 году клиппер «Изумруд» зашёл в залив Астролябии скорее с целью забрать останки учёного. То, что Маклай не просто жив, но сделался «своим» для аборигенов и собрал огромный научный материал, стало мировой сенсацией. Проводы Маклая продолжались два дня, на них собрались жители всех окрестных деревень. На обратном пути он ненадолго задержался в Китае, где «изучал феномен наркомании», а именно — отправился в притон и под присмотром ассистента сутки предавался курению опиума. Согласно его дневнику, он выкурил около семи граммов наркотика (гигантская доза!) и два дня оставался в почти бессознательном состоянии, блуждая по сумрачным мирам. Что поделать, и тут наука была прежде всего…

А наяву он ещё дважды возвращался на «Берег Миклухо-Маклая», где его всякий раз ждали как божество. Вероятно, и сам Николай постепенно укреплялся в этой мысли. Ведь в Европе он теперь считался одним из авторитетнейших учёных, а в России (где он вообще был единственным профессиональным этнографом) о каждом его путешествии постоянно писали столичные газеты. Ему едва исполнилось 30 лет, а во всех научных журналах мира выходили его статьи, и его путевые заметки переиздавались огромными тиражами во многих странах. Впрочем, в Европе он почти не появлялся. Сингапур, Австралия, опять Новая Гвинея — и далее, как говорится, везде. На протяжении почти десяти лет он продолжал свои одиночные исследования, которые должны были вылиться в двухтомный труд, готовившийся к изданию в Петербурге.

Весь первый том посвящался «Берегу Миклухо-Маклая», уникальному этнографическому «заповеднику», который Николай уже воспринимал почти как свою собственность. Чтобы не допустить его «в лапы» цивилизации, он даже планировал основать на островах независимое папуасское государство под протекцией России (и, так и быть, стать его главой). Однако Александра III и его министров, с которыми Миклухо-Маклай вёл об этом разговоры, идея не слишком вдохновляла. Обсуждал он это и с представителями английского правительства, и с немцами. Всюду был отказ. Зато несколько стран были не прочь сделать этот кусочек Новой Гвинеи своей колонией (и вскоре им завладела Германия). Мир менялся, «белых пятен» и «ничьей земли» в нём становилось всё меньше, и никому не было дела до каких-то там папуасов. Да и самому Миклухо-Маклаю оставалось жить совсем недолго.

В 1887 году он вернулся в Россию и начал угасать на глазах. Его пытался лечить сам Боткин, но в те времена даже он не мог диагностировать болезнь. Лишь благодаря тому, что, подобно своей давней возлюбленной, Маклай «завещал череп науке», мы всё-таки знаем, что с ним произошло. Как показали недавние исследования костей, хранившихся в музее антропологии, он умер (не дожив даже до 42 лет) от раковой опухоли, которая стремительно уничтожила его организм. Но на «Берегу Миклухо-Маклая» этот «новый человек» из России навсегда обрёл божественное бессмертие — в мифах и песнях папуасов.

«Пришёл Маклай и дал им — дал нам — железо; теперь мы работаем с помощью ножей и топоров. Маклай говорил: „О, люди Били-Били, идите с моими ножами, с моими топорами, которые я вам дал, на плантации и обрабатывайте поля, работайте и ешьте, ваши каменные топоры не острые, они тупы. Бросьте их в лес, они плохие, не годятся, они тупы“. Так говорил Маклай…». Эти песни поют до сих пор. Но неизвестные рапсоды, сами не подозревая о том, вторят мотиву из любимой книги Миклухо-Маклая, романа Чернышевского «Что делать?», написанного полтора века назад: «Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои, поднимайтесь, это не так трудно, выходите на вольный белый свет, славно жить на нём, и путь лёгок и заманчив, попробуйте».

Венгерская руническая письменность использовалась секеями в Трансильвании для записи венгерского языка с раннего Средневековья до XV–XVII веков. Это письмо не связано со скандинавскими рунами.

Считается, что её предшественниками были так называемые «Письмена Карпатского бассейна», использовавшиеся кочевниками аварами ещё до прихода венгров в Паннонию. Эти знаки часто связывают с орхонской (древнетюркской) письменностью, хотя эта гипотеза остаётся предметом споров.

С распространением христианства и реформами короля Иштвана I в начале XI века руны постепенно вытеснялись латиницей и со временем вышли из обихода.
Однако в XX веке интерес к рунам возродился. Сегодня ими дублируются дорожные указатели при въезде во многие венгерские города. Особенно часто руны можно увидеть в Секейском крае — непризнанной автономии венгров-секеев.

После отречения Николая II в марте 1917 года Временное правительство арестовало императорскую семью. Сначала их содержали под строгим надзором в Царском Селе, где жизнь Романовых превратилась в заточение: супругам запрещали спать вместе, а переписку цензурировали. В августе 1917 года семью перевезли в Тобольск, разместив в бывшем губернаторском доме. Весной 1918 года, опасаясь приближения белогвардейцев или немцев, которые могли освободить царскую семью, большевики решили перевести их в Екатеринбург. Переезд, организованный особым уполномоченным ВЦИК Василием Яковлевым, едва не сорвался из-за планов уральских властей убить Романовых ещё в пути. После вмешательства Москвы поезд всё же прибыл в Екатеринбург 30 апреля 1918 года, где семью разместили в особняке инженера Ипатьева, прозванном «домом особого назначения».

Причины казни

Решение о расстреле созревало под влиянием нескольких ключевых факторов. Уральские большевики, отличавшиеся особой радикальностью, настаивали на «уничтожении всего семейства», чтобы навсегда исключить возможность реставрации монархии через живого наследника. Ситуация на фронтах усугубляла их решимость: Чехословацкий корпус и Сибирская армия стремительно приближались к Екатеринбургу, создавая реальную угрозу освобождения Николая II, который мог стать знаменем контрреволюции. Идеологическая ненависть к «коронованному палачу», виновному, по мнению революционеров, в «бесчисленных кровавых преступлениях» против народа, также подталкивала к жестокому решению. Хотя вопрос о прямой санкции Ленина остаётся предметом дискуссий историков, известно, что 4 июля 1918 года уральский военный комиссар Филипп Голощёкин ездил в Москву за разрешением на расстрел. Не получив однозначного приказа, но и не встретив препятствий, исполком Уральского областного Совета вечером 14 июля принял постановление о казни самостоятельно. Именно эти соображения привели к трагедии в подвале Ипатьевского дома.

Расстрел царской семьи

В ночь с 16 на 17 июля 1918 года комендант дома Яков Юровский разбудил семью и слуг. Под предлогом «тревожной обстановки в городе» и необходимости перейти в безопасное место, 11 человек отвели в небольшую полуподвальную комнату размером 3 на 5 метров, стены которой были замазаны охрой для маскировки крови. Вместе с Николаем II, императрицей Александрой Фёдоровной и их детьми - Ольгой (22 года), Татьяной (21 год), Марией (19 лет), Анастасией (17 лет) и тяжело больным гемофилией цесаревичем Алексеем (13 лет), спустились лейб-медик Евгений Боткин, повар Иван Харитонов, горничная Анна Демидова и камердинер Алексей Трупп. Император нес на руках Алексея. Александра Фёдоровна попросила принести стулья - для себя и сына. Когда все встали у дальней стены комнаты, Юровский зачитал краткий приговор: «Ваши родственники пытались вас освободить. В связи с этим Совет рабочих депутатов постановил расстрелять вас». Едва он закончил говорить, около 2:00 ночи, раздались выстрелы. Николай II был убит наповал первым же выстрелом Юровского. В маленьком помещении поднялась неразбериха, дым застилал свет. Добивали раненых штыками и выстрелами в голову.

После расстрела началась операция по уничтожению следов преступления. Тела вывезли за город, к заброшенным шахтам Ганиной Ямы. Первоначально их попытались сжечь на костре, используя бензин и серную кислоту, но огонь не справился с задачей. Тогда изуродованные останки сбросили в одну из шахт, снова залив кислотой и забросав гранатами, чтобы скрыть вход. Однако через день палачи, вернувшись на место, обнаружили, что вода не скрыла следов, и тела стали всплывать. Останки извлекли и перевезли в более глухое место - в Поросенков лог. Там их закопали под старой дорогой и на болотистом участке, тщательно замаскировав место захоронения шпалами и насыпью.

Последствия

Официальное сообщение в газете «Известия« от 19 июля 1918 года сообщало лишь о расстреле Николая II, добавляя, что его семья эвакуирована в надёжное место. После взятия Екатеринбурга белыми войсками в конце июля 1918 года следователь Николай Соколов начал расследование. Ему удалось собрать страшные вещественные доказательства (обгоревшие куски одежды, драгоценные камни, отрубленный женский палец), но самих тел он не нашел, заключив, что останки были полностью уничтожены огнём и кислотой. Тайна захоронения раскрылась лишь десятилетия спустя. В 1979 году, а затем официально в 1991 году под Екатеринбургом были обнаружены и эксгумированы останки девяти человек. В 2007 году неподалёку нашли останки ещё двоих - Алексея и Марии. Многолетние комплексные генетические экспертизы, проведённые российскими и международными специалистами, подтвердили принадлежность останков к семье Романовых и их слугам. Однако Русская православная церковь до сих пор официально не признаёт подлинность этих останков, ссылаясь на сохраняющиеся вопросы. В 2000 году РПЦ канонизировала Николая II, Александру Фёдоровну, их детей и слуг как «царственных страстотерпцев» (мучеников). На месте снесенного в 1977 году Ипатьевского дома в 2003 году был построен храм.

P.S Подписывайтесь, чтобы всегда быть в курсе интересных событий, произошедших в мировой истории за сегодняшний день. Ваша поддержка очень важна!

Она выскочила из опочивальни, как ошпаренная. "Маменька, маменька", - кричала Луиза, задыхаясь, едва удерживая съехавшую ночную рубашку. "Что случилось, дочь моя?" - кинулась к принцессе караулившая у дверей королева.

Но бедная Луиза даже объяснить не могла, что же натворил ее супруг Филипп.

18 февраля 1858 года в королевском дворце в Брюсселе Мария Генриетта, супруга наследного принца Леопольда, герцога Брабантского, благополучно разрешилась от бремени первенцем. Это была девочка, что сильно огорчило Леопольда: герцог, как водится, надеялся на рождение мальчика.

Малышку по всем правилам окрестили, дав ее имя Луиза Мария Амелия.

Через два года Мария Генриетта все-таки порадовала мужа рождением мальчика, названного в честь отца. В 1864-ом у пары родился еще один ребенок - дочь Стефания.

В 1865 году герцог Леопольд стал королем бельгийцев под тронным именем Леопольда II.

Несмотря на то, что Луиза Мария Амелия, ее брат и сестра были детьми короля, детство их не было веселым и беззаботным. Леопольд и его супруга были сторонниками спартанского воспитания. Кровати принца и принцесс были жесткими, в комнате напрочь отсутствовали игрушки. Дети вставали с первыми петухами, умывались холодной водой, завтракали пустой овсяной кашей. В общем, это детство было больше похоже на жизнь в солдатской казарме.

Леопольд II девочек в упор не замечал, никогда не сказал им ни одного доброго слова. Единственный ребенок, с которым общался король - его сын, наследник престола.

Мать также не уделяла детям должного внимания. Мария Генриетта не любила мужа и была глубоко несчастна в династическом браке. Для королевы единственной отдушиной во дворце были лошади: на конюшне Ее Величество находила и отдых, и успокоение.

В 1868-69 годах в семье разыгралась трагедия, которая сделала Леопольда II еще более замкнутым, жестоким и равнодушным.

9-летний наследник Леопольд, гуляя в саду, упал в пруд и сильно простудился. Осенью 1868 года у мальчика развилась пневмония, что было крайне опасно на фоне выявленного у ребенка порока сердца.

Лучшие врачи Европы пытались спасти мальчика, мать и отец, которых объединила угроза потерять сына, проводили у постели больного Леопольда дни и ночи. Тщетно. 22 января 1869 года наследник Леопольд, герцог Брабантский, скончался от осложнений пневмонии.

Смерть сына стала тяжелейшим ударом для короля. Теперь наследником становился Филипп, граф Фландрии - младший брат Леопольда II. Бельгийский монарх считал брата человеком недалеким и не годившимся в короли.

В результате начались попытки заполучить нового наследника. Король и королева были еще достаточно молоды - 37 и 36 лет соответственно, однако, им приходилось преодолевать накопившееся за годы отчуждение и неприязнь.

Тем не менее, в 1872 году Мария Генриетта забеременела и через девять месяцев родила дочку Клементину. Леопольд II был в ужасе - опять девочка! После этого холодность между королем и королевой достигла апогея: они сторонились друг друга даже в пределах дворца.

Между тем, Луиза Мария Амелия, находившаяся как будто в стороне от сотрясавших семью скандалов, быстро росла. В 1875 году принцессе исполнилось 17 лет, и ей стали подыскивать жениха.

Луиза не считалась красавицей, однако, недостатка в претендентах на руку и сердце бельгийской принцессы не было. Одним из самых знатных женихов был принц Наполеон Эжен, сын и наследник императора Франции Наполеона III, низложенного в сентябре 1870 года.

В Европе считалось, что Наполеон Эжен еще сможет занять императорский трон. Леопольд II же дальновидно посчитал, что престола Эжену не видать (король Бельгии оказался в итоге прав). Опасаясь ухудшения отношений с республиканскими властями Франции, но и не желая ссориться с Наполеоном Эженом, Леопольд поспешил обручить дочь с принцем Филиппом Саксен-Кобург-Готским.

Принцу в 1875 году исполнился 31 год. Филипп принадлежал к родственной королевскому дому Бельгии династии, и являлся троюродным братом Луизы. Саксен-Кобург-Готский не считался хорошей партией для принцессы, но Леопольд II дал добро на брак.

5 мая 1875 года в Брюсселе состоялась свадьба - необычно скромная для европейских правящих домов.

Первая брачная ночь молодоженов обернулась скандалом. Луиза выскочила из опочивальни, стала плакать и кричать, что принц Филипп собирается сделать с ней что-то страшное.

Выяснилось, что принцесса, воспитанная в религиозной строгости, находилась в неведении относительно некоторых сторон жизни мужчин и женщин. Действия Филиппа, который, кстати сказать, считался беспутником, шокировали и напугали Луизу.

Скандал пришлось улаживать королеве Марии Генриетте, которая запоздало все дочери объяснила и отправила ее обратно в опочивальню.

Прожив в Бельгии около месяца, Луиза и Филипп отправились в Вену. И вот при роскошном венском дворе Луиза наконец-то поняла, что она - настоящая принцесса. Молодая женщина стала носить изысканные наряды, принимать участие с светских вечеринках и балах. Луиза окунулась в светскую жизнь так рьяно, будто наверстывала упущенное.

Брак Луизы, между тем, трещал по швам. Филиппу супруга была малоинтересна: принц привык проводить время в "веселых домах" по всей Европе. Принцесса, впрочем, не переживала по этому поводу: Филипп был ей противен.

Лучшим другом Луизы при венском дворе стал кронпринц Рудольф, которого прочили в мужья Стефании Бельгийской, младшей сестры принцессы.

Рудольф был красавцем, любимцем женщин, вечным фигурантом различных скандалов. Луиза с радостью участвовала во всех авантюрах Рудольфа. По всей видимости, у принцессы был кратковременный роман с кронпринцем, и молодую женщину не остановили даже стойкие слухи о "дурной болезни", которой якобы страдал Рудольф.

О скандальном образе жизни Луизы ее венценосные австрийские родственники постоянно сообщали в Брюссель. Королева Мария Генриетта пыталась образумить дочь - ругалась, просила, - но тщетно.

В 1895 году 37-летняя Луиза, уже являвшаяся матерью двоих детей от своего супруга Филиппа, до умопомрачения влюбилась в графа Гёзу Маташича, что вызвало грандиозный скандал.

Несмотря на то, что Маташич обладал графским титулом, он являлся всего лишь лейтенантом хорватского полка на австрийской службе. Для принцессы роман с Гёзой был настоящим позором - ненамного лучше, чем роман с простолюдином.

Тем не менее, в январе 1897 года Луиза бросила мужа и детей и отправилась с Маташичем в большое европейское путешествие. Принц Филипп категорически отказался дать жене развод и грозился смыть позор кровью.

В феврале 1898 года Луиза и Гёзу вернулись в Вену. Здесь графа Маташича уже поджидал вызов на дуэль от принца Филиппа.

Поединок состоялся 19 февраля. Принц выстрелил "в молоко", а вот лейтенант попал титулованной особе в руку. К счастью, ранение было легким.

Путешествие Луизы с Маташичем обошлось принцессе в огромную сумму, что, в сочетании с предыдущими долгами, составляло целый капитал.

Чтобы рассчитаться с кредиторами, Луиза обратилась к отцу и брошенному супругу. Леопольд II и принц Филипп в резкой форме отказались. Более того, отец и мать публично отреклись от дочери. Принцессе Стефании было строго-настрого запрещено общаться с Луизой.

Луиза и Гёзу оказались в отчаянном положении. Кредиторы требовали вернуть долги, но у пары совершенно не было денег. В этой ситуации граф Маташич пошел на прямое преступление: подделал подпись принцессы Стефании на векселе.

Авантюра была раскрыта, вексель отозван. Гёза отправился в тюрьму на четыре года. Луизе же император Австрии Франц Иосиф I предложил нехитрый выбор: либо сумасшедший дом, либо возвращение к принцу Филиппу и детям.

Луизе так претила жизнь с Филиппом, что она выбрала сумасшедший дом. После этого от принцессы отвернулась даже ее любимая сестричка Стефания.

В доме скорби, роль которого выполнял санаторий Линденхоф, принцесса пробыла до 1904 года, когда вышедший из тюрьмы Гёза устроил ее побег.

Граф Маташич отвез возлюбленную в Париж. Уже из Франции принцессе удалось вытребовать развод с принцем Филиппом.

В Париже Луиза и Гёза жили на полу нелегальном положении, постоянно испытывая финансовые трудности и прячась от кредиторов.

Отношения принцессы с Маташичем были относительно ровными: Луиза обожала хорвата, тот относился к ней с большим теплом, хотя и открыто изменял с фрейлиной Ее Высочества.

Гёза умер в октябре 1923 года после многих лет скитаний и лишений. Ужасно страдавшая из-за смерти возлюбленного Луиза скончалась в феврале 1924 года в возрасте 66 лет.

Дорогие читатели! В издательстве АСТ вышла моя вторая книга. Называется она "Узницы любви: "От гарема до монастыря. Женщина в Средние века на Западе и на Востоке".

Должен предупредить: это жесткая книга, в которой встречается насилие, инцест и другие извращения. Я отказался от присущей многим авторам романтизации Средних веков и постарался показать их такими, какими они были на самом деле: миром, где насилие было нормой жизни. Миру насилия противостоят вечные ценности - дружба, благородство и, конечно же, Любовь. В конечном итоге, это книга о Любви.

Тем временем, моя книга о русских женщинах в истории получила дополнительный тираж, что очень радует!

Прошу Вас подписаться на мой телеграм, там много интересных рассказов об истории, мои размышления о жизни, искусстве, книгах https://t.me/istoriazhen

Всегда ваш.

Василий Грусть.