Существует два пути эволюции: духовный и технологический. Технологический основан на разуме и интеллекте и может замедлиться в отдельной стране или глобально. Духовный путь, базирующийся на сознании, развивается только вперед и требует безупречности. Если не обращать внимания на духовное развитие, можно вернуться к истокам эволюции.
Я знаю о Боге. Когда мы говорим о Боге, мы говорим о том, что находится вне нас. Тем не менее, существует нечто более загадочное, чем Бог. Это нечто находится внутри нас и лучше всех нас знает о нас самих. Именно это нечто и называется абсолютной реальностью.
Дон Хуан Матус
Это нечто внутри нас - наша сущность. Наша сущность - это единственная реальность, не навязанная инвентарным списком, автоматизмами и страхами. Более загадочного, чем Бог быть не может и значит - Бог внутри нас.
Земляки узнав о вашем хейте, наших центров по духовному просветлению, решили преподать урок.
Наставник SpeedMASTER, представляем вашему вниманию:
Разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор — разве это не футляр?
Видеть и слышать, как лгут и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь, сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, — нет, больше жить так невозможно
/А.П. Чехов - Человек в футляре/
Мысль о золотом веке сродна всем народам и доказывает только, что люди никогда не довольны настоящим и, по опыту имея мало надежды на будущее, украшают невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения.
…Умерла старушка. Часть вещей: мешки со старой одеждой, небольшой расшатанный шкафчик, коробки с простой посудой и ветхие зачитанные книги, оставшиеся после её смерти, перевезли в квартиру одной молодой особы — дальней родственницы покойной и моей доброй знакомой, у которой, всякий раз приезжая в те времена в Москву, я подолгу гостил на правах давнего друга.
Старухины вещи, наваленные горой, с неделю лежали в одной из комнат, пылясь среди прочего хлама, но когда стали наводить порядок в квартире, дошла очередь и до них. Одежду старухину перебрали: что в тряпьё, а что выбросили. Книжный шкафчик, ветхий, поеденный шашелем, муж особы изломал и обломки снёс в мусорный бак во двор. Книги не стали выбрасывать. Я, помогая друзьям в уборке, собрал эти книги и выставил в ряд на большом платяном шкафу.
Ночами, когда все домочадцы в квартире наслаждались сном и у меня появлялось желание что-нибудь прочитать, я доставал сверху какую-либо из книг старухи, открывал её и, листая пожелтевшие от времени и пропахшие сыростью страницы, погружался в чтение.
Чтение — это поистине чудо! Буквы, эти чёрные значки на бумаге, превращаются в звуки, звуки образуют слова, слова формируются в предложения, предложения порождают мысли, мысли взывают к чувствам, чувства рождают образы, образы создают картины, из картин слагается книжный мир — мир загадочный и таинственный.
Среди пожелтевших страниц ветхого томика Чехова мне попался старый и тоже пожелтевший от времени листок отрывного календаря, служивший прежней хозяйке закладкой. Листок небольшой, с рисунком: мальчик и две девочки. Под рисунком подпись: «Предлагаем фасоны костюма для мальчика и платьев для девочек-подростков». Внизу красными буквами отпечатано: «Декабрь», «Воскресенье» и большая жирная цифра «10», и ещё ниже — «Год 1967».
Я подумал: «Интересно, сколько мне было тогда? Девять? Да, девять лет, и ходил я в четвёртый класс…»
И будто пахнуло далёким тем временем: зимний день, родная деревня, сельская школа, на дощатой её двери замок — воскресенье; а на склоне холма наш каменный дом, двор пустынный и, так ярко, голые ветви акаций; в доме мама склонилась над письменным столом, и на кухне что-то готовит бабушка…
Подобно тому, как время вырывает дни жизни нашей, так чья-то рука двадцать девять лет назад привычным движением вырвала этот листок из календаря. И лишь по случайности, став закладкою в книге, он не отправился вслед за другими в мусорное ведро. Уж нет и того человека, рукой которого сорван был этот листок, а он, пожелтевший, лежит предо мной, будит смутные воспоминания, волнуя душу.
Среди ночи проснулась хозяйка — та особа, которой теперь принадлежал в сонме прочих вещей и этот забытый листок календаря.
— Почему ты не спишь? — спросила она меня, появившись в дверном проёме собственной спальни.
Я показал ей свою находку.
— Ты могла бы вспомнить тот день и то время? — спросил я её.
— Попался какой-то листок, и поэтому нужно о чём-то вспомнить?.. — сонным голосом недоумённо произнесла она.
— Этот листок в той же мере случаен, как и наше рождение, — сказал я. — Но ведь мы же не задаёмся вопросом: нужно ли жить? Мы — живём.
Хозяйка не ответила мне, лишь махнула рукой и отправилась досыпать. Умозрительные вопросы не тревожат практичный рассудок средь ночи; не тревожат и днём. А я продолжал всё думать: каков был он, тот день?.. Была зима. Но какая она была? Выпал ли снег? Или вот, как теперь — ни единой снежинки, лишь дует ветер. Был ли день хмурым, или светило солнце? Что я делал в тот давний воскресный день? Что я помню о нём?
День, который я прожил когда-то и не запомнил его, как, впрочем, и тысячи дней мною прожитых. Тот декабрьский день канул в Лету. И теперь я могу лишь прочесть на листке, что Луна зашла ночью в 1 час 9 минут и взошла уже днём в 1 час 37 минут, и была её первая четверть; и что в 8 часов 47 минут взошло Солнце и скрылось за горизонтом в 15 часов 58 минут; и что день длился всего 7 часов и 11 минут.
Семь часов — это так немного по сравнению с прожитой мною жизнью. Из таких вот забытых дней и слагается прошлое, — вся наша долгая жизнь.
Источник: https://proza.ru/2022/12/28/1668
Довольно! Пора мне забыть этот вздор!
Пора мне вернуться к рассудку!
Довольно с тобой, как искусный актёр,
Я драму разыгрывал в шутку!
Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно.
И мантии блеск, и на шляпе перо,
И чувства — всё было прекрасно.
Но вот, хоть уж сбросил я это тряпьё,
Хоть нет театрального хламу,
Доселе болит ещё сердце моё,
Как будто играю я драму!
И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая, —
О, боже! Я, раненый насмерть, играл,
Гладиатора смерть представляя!
1868
