Творческая группа САМИЗДАТ

Сборник из десяти мини-рассказов о том, как технологии незаметно проникают в каждый уголок нашей жизни, заставляя усомниться: кто здесь хозяин — мы или машины?

Рассказ №1 - Цифровое зеркало. Рассказ №1 - Цифровой двойник

Рассказ №2 - Пять минут воспоминаний

В больничной палате царит идеальная тишина, нарушаемая лишь тихим писком мониторов и ровным гудением аппаратуры. Рядом с молодым человеком, лежащим на больничной койке, стоят доктор Майбед и молодая девушка по имени Аннет.

– Сколько ещё, доктор? – Аннет кладёт ладонь на руку брата, её голос дрожит от волнения.

– Аннет, у вашего брата достаточно редкое заболевание – ювенильная форма болезни Хантингтона. Если в ближайшие два месяца не начать генную терапию, то, боюсь, что болезнь возьмёт верх, – доктор снял очки и устало протёр глаза, словно пытаясь стереть с них следы бессонных ночей.

– Но разве страховка не покрывает лечение? Я…Я не понимаю…

– Данную терапию проводят только в частных клиниках, и успех не гарантирован…Я могу записать вас в клинику Муонго, там сейчас тестируют новую форму лечения таких болезней…Но это очень дорогостоящая процедура, – доктор Майбед посмотрел на Бойла, у которого вновь начались судороги рук. Он быстро ввёл ему снотворное, и парень медленно погрузился в сон, его дыхание стало ровнее.

– О какой сумме идёт речь? – В глазах Аннет застыли слёзы. Её брат – это единственный родной человек, оставшийся в этом мире. Родители погибли в автокатастрофе, когда Бойлу было два года, а Аннет семь, других родственников у них не осталось, и до своего совершеннолетия они воспитывались в детском интернате.

– Примерная сумма в клинике Муонго – от тридцати до сорока тысяч долларов, в зависимости от протокола и последующей реабилитации. Это не точная цена, это – диапазон. И даже при оплате – гарантий нет, – голос доктора Майбеда был ровным, но в нём сквозила усталость от бесчисленных подобных разговоров.

Аннет вдохнула резко, как будто в её груди кто-то зажал воздух. В голове забегали образы: стопки кредитных квитанций, пустая квартира родителей. Она прикусила губу, пальцы сжались в кулак на простыне брата, так крепко, что ногти впились в ладонь.

– Это…это целая жизнь, – голос сорвался на всхлип. – У нас – нет таких денег.

– Мне очень жаль, мисс Коул…– Доктор Майбед надел очки и направился к выходу из палаты. – Если вдруг что-то изменится в ближайшее время, то сообщите мне.

Аннет аккуратно прикрыла брата одеялом до подбородка, её руки дрожали. Опустившись на стул рядом, она приложила лоб к его руке, чувствуя слабый пульс под кожей. В ушах снова зазвучал монотонный писк монитора, а за тонкой шторой коридора медленно растворялась дневная серая выхолощенность, как будто мир снаружи терял краски. Она закрыла глаза и на долю секунды увидела мамину улыбку – тёплую, ободряющую. Сердце сжалось, и она позволила себе только одно твёрдое обещание:

– Я вытащу тебя отсюда, – прошептала Аннет. – Какую бы цену нам ни пришлось за это заплатить.

На улице уже стемнело, и вовсю поливал дождь, его капли барабанили по асфальту, смешиваясь со слезами на лице Аннет.

Она просто шла куда глаза глядят, не замечая прохожих, её мысли кружились в водовороте отчаяния и гнева. Спустя несколько кварталов, сквозь пелену дождя, она упёрлась в здание с яркой неоновой вывеской: «Проживи чужое воспоминание – 5 минут. Такого ты не испытывал раньше».

Сама не зная почему, Аннет зашла внутрь и оказалась в пустом фойе. За стойкой сидела миловидная девушка с длинными, по пояс, волосами ярко-красного цвета.

Её писклявый голосок, полный энтузиазма, вернул Аннет из водоворота мыслей о брате и деньгах обратно в реальность:

– Приветствую вас в компании «Memos Emotion»! Какое воспоминание вы хотели бы купить? У нас есть всё: от эйфории победы до сладкой горечи первой любви. Только пять минут, и вы почувствуете это как своё!

Аннет заморгала, оглядываясь по сторонам, словно очнулась от сна. Её сердце всё ещё колотилось от разговора с доктором, а в голове крутились цифры – пятнадцать, тридцать, сорок тысяч долларов. Она развернулась к выходу, бормоча:

– Простите…Я…Не туда зашла…

– Может быть, продать? – Эти слова девушки, сказанные мягко, но настойчиво, заставили Аннет остановиться. Девушка уже поднялась из-за стойки, её красные волосы колыхнулись, как занавес. – Давайте я провожу вас к Марку, он всё объяснит. Если, конечно, вам нужны деньги. Мы идём в ногу со временем – передовые технологии, никаких обманов.

– Продать воспоминание? – Аннет посмотрела на неё с недоверием.

Девушка улыбнулась, взяла Аннет под руку – её ладонь была тёплой и уверенной – и повела по коридору в сторону кабинета.

Постучавшись, она произнесла: «Марк, у нас клиент», после чего толкнула дверь и ушла обратно на своё рабочее место.

Марк сидел в кожаном кресле за старым массивным дубовым столом, который казался реликвией из прошлой эпохи – потрескавшимся, но всё ещё внушающим уважение. На нём был безупречный деловой костюм, а на лице сияла белоснежная улыбка, слишком идеальная, чтобы быть искренней.

– Проходите, проходите же, мисс…? – Его голос был мягким, приглашающим, но с ноткой настойчивости, как у опытного торговца.

– Коул. Аннет Коул, – ответила она неуверенно, переступив порог и закрыв за собой дверь с тихим щелчком. Сердце её всё ещё колотилось от недавнего разговора с доктором, а ноги казались ватными. Она присела на небольшой, но уютный бежевый диван, обитый мягкой тканью, которая слегка скрипнула под её весом. В кабинете, кроме стола, кресла и дивана, ничего не было – пустота, подчёркивающая минимализм и таинственность места.

– Покупка? Продажа? – Марк говорил нарочито спокойно, как будто речь шла о продуктах в супермаркете, а не о сокровенных уголках человеческой души. Его пальцы барабанили по столу, создавая ритмичный, почти гипнотический звук.

– Продажа…Но…Я не уверена. Я не понимаю, как это – продать воспоминание?

– Нейросегментация – выделение фрагмента памяти как отдельной «единицы» – запах, образ, звук, эмоция. Мы не стираем всю память. Только выделяем и конвертируем определённый фрагмент, пять минут, – Марк взял в руки бутылку бренди с золотой этикеткой, налив в два хрустальных бокала с лёгким звоном. Один из них он протянул Аннет, его улыбка не дрогнула.

– И после того, как вы заберёте у меня воспоминание, я его больше никогда не вспомню? – Аннет делает согревающий глоток.

– Человек теряет доступ к контексту фрагмента – то есть не помнит, почему это было важно. В редких случаях, не буду скрывать, есть побочный эффект в виде полной потери этого воспоминания, но мы платим хорошие деньги за это, – Марк вежливо улыбается и облокачивается на стол.

– Сколько?

– Всё зависит от воспоминания. У нас десятки тысяч клиентов и запросы самые разнообразные, от безобидных до…

– До? – Аннет приподняла бровь в ожидании продолжения.

– Ну, например, воспоминание об убийстве, о насилии, или наоборот, воспоминания жертвы насилия, необычные сексуальные воспоминания – сейчас это хит продаж, – на лице Марка не дрогнул ни один мускул, его голос оставался ровным, как у лектора, читающего скучный отчёт

– О, Господи…

– Такова человеческая натура, мисс Коул. Людей манит всё запретное, всё необычное, выбивающееся из норм и морали общества, – Марк развёл руками в стороны. – Давайте начнём с простого…Скажем, тёплые детские воспоминания с мамой, у вас есть такие?

Аннет слегка прикрыла глаза, и мир кабинета растворился в мягком тумане воспоминаний.

Перед ней возникла их маленькая уютная кухня – тёплая, наполненная золотистым светом послеполуденного солнца, проникающим сквозь занавески с вышитыми цветами. Ей семь лет, а Бойлу всего два годика – он сидит в высоком стульчике, его щёки розовеют от возбуждения, а ручки тянутся к блестящему пирогу на столе. В воздухе витает сладкий аромат свежеиспечённого вишнёвого пирога, смешанный с запахом маминых духов – лаванды и ванили. Она помогает маме украсить пирог свежими ягодами, их пальцы соприкасаются, и мама улыбается той особенной улыбкой, полной любви и спокойствия.

Они садятся за стол, пирог ещё дымится, а в этот момент с работы входит отец – высокий, с усталыми, но счастливыми глазами. Он улыбается, целует маму в щёку и достаёт из кармана маленькие подарки: набор ярких машинок для Бойла, который тут же начинает ими играть с восторженным гулом, и новое роскошное платье для неё – с кружевом и лентами, которое она приметила на прошлых выходных в торговом центре. Сердце Аннет сжимается от нежности.

Глаза наполняются слезами, и она моргает, возвращаясь в кабинет, где Марк ждёт с терпеливой улыбкой.

– Да…Есть…– Аннет рукой убирает со своей щеки слёзы, её голос дрожит.

– Покажите…– Марк подошёл к дивану и сел рядом с ней.

– Что? Как?

– Прежде чем начать извлечение, я должен убедиться, что воспоминание действительно стоящее, ну и, соответственно, назначить цену, – он забирает бокал из рук Аннет, его пальцы прохладные и уверенные, и ставит его на пол возле дивана с тихим стуком.

В руках Марка из ниоткуда возникают два маленьких белых чипа, соединённых несколькими тонкими проводками, сверкающими в полумраке, и две крохотные капсулы, напоминающие жемчужины. Когда он прикладывает чип к своему виску, тот издаёт шипящий звук, как змея, и как будто выпускает маленькие лапки, вцепляющиеся в кожу с мягким, но настойчивым щелчком. После чего Марк берёт капсулу, широко раскрывает свой глаз – зрачок расширяется, отражая холодный блеск, – и погружает её внутрь с лёгким хлюпающим звуком.

– Держите…– Он протягивает Аннет её «набор». – Не бойтесь, это как укус комара.

Аннет всё ещё смотрит с недоверием, её дыхание учащённое, а в голове проносится мысль: «Что я тут делаю? Нужно бежать отсюда. Это не выход», – паника накатывает волной, холодея в животе. Но в то же время перед глазами возникает её страдающий брат – бледный, дрожащий в больничной койке, его глаза полные боли и надежды. «Ты нигде не найдёшь таких денег. Ты потеряешь последнего родного человека на этой земле». Слёзы вновь наворачиваются, и она берёт чип, прикладывает к виску – холодный металл прилипает, вызывая лёгкий зуд, – после чего погружает капсулу себе в глаз. Мир на миг размывается, как сквозь слёзы, и она морщится от дискомфорта. Марк лёгким касанием активирует оба чипа, и тихий гул наполняет комнату, словно сердцебиение машины.

– А теперь, мисс Коул, закройте глаза и полностью сосредоточьтесь на своём воспоминании. Все детали, запахи, звуки, воссоздайте всё до мелочей, – его голос становится гипнотическим, низким, проникающим в сознание.

Аннет закрыла глаза, и мир кабинета исчезает, уступая место тёплому потоку воспоминаний. Когда оно закончилось, она открыла глаза, а Марк уже отсоединил оба чипа с мягким щелчком, его лицо задумчивое, как у коллекционера.

– Хорошо, это очень мило и ярко. Запах пирога просто восхитительный! Две тысячи долларов, мисс Коул. Я готов отдать две тысячи за это воспоминание, – Марк вернулся к столу и налил себе ещё один бокал виски.

– Всего две тысячи? – Голос Аннет дрогнул

– Спрос рождает предложение, мисс Коул. Ваше воспоминание светлое и хорошее, но…Оно подойдёт только тем, кто вырос без семьи, и не имел светлых моментов в детстве…Если вы согласны, то мы начнём процедуру извлечения прямо сейчас, это занимает не больше пяти минут, – Марк достал из стола небольшую кипу бумаг.

– Ладно, я согласна…– Аннет с сожалением вспомнила лицо мамы, через два дня после этого вечера её не станет. Это одно из немногих светлых воспоминаний из детства, которые у неё есть.

– Тогда заполните стандартную форму согласия на извлечение, а я пока подготовлю процедуру, – Марк протянул ей бумаги, и вышел из кабинета.

«Это всего лишь одно воспоминание, – шептала она себе, борясь с комом в горле. – Ради него. Ради брата. Он бы сделал то же самое для меня». Но в голове вспыхивали образы: смех матери у плиты, запах свежеиспечённого пирога, тёплые объятия отца после долгого дня. Это было не просто воспоминание – это кусочек её души, который она сейчас отдавала за деньги.

Прошло десять минут, как дверь кабинета скрипнула, и Марк вернулся, неся в руках небольшой серебристый прибор, напоминающий старинный фонограф, но с мерцающими индикаторами и тонкими иглами, сверкающими в полумраке. Его шаги были мягкими, как у хищника, а лицо – спокойным, профессиональным.

– Готово? – Он кивнул на бумаги, беря их из её рук с лёгким шелестом. Быстрый взгляд, и он положил их на стол. – Отлично. Теперь ложитесь на диван, мисс Коул. Процедура начнётся через минуту. Это безболезненно, но... иногда вызывает лёгкое головокружение.

Аннет кивнула, её ноги казались ватными, когда она подошла к дивану и опустилась на него. Кожа обивки была прохладной, слегка липкой от невидимой влаги, а подушка под головой пахла чем-то стерильным, как в больнице. Сердце колотилось, эхом отдаваясь в ушах, и она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

Мягкий свет аппарата обвёл её голову, чипы мягко прижались к вискам и лбу, вызвав лёгкий холодок, как прикосновение металлических пальцев. Низкий гул устройства наполнил комнату, вибрируя в воздухе, и Аннет закрыла глаза, погружаясь в своё воспоминание. В момент окончания ощущение расщепилось: свет рвётся, и кадр вдруг пустеет, оставляя внутри пустоту, как вырванный зуб. Голова слегка закружилась, а когда она попыталась вспомнить тот вечер, в голове взорвалась петарда — яркая вспышка боли, смешанная с горечью утраты.

– Всё прошло отлично, мисс Коул. Ваше воспоминание теперь здесь, – Марк держит в пальцах небольшую капсулу, похожую на микрофлешку. – Как себя чувствуете? – Он протягивает ей бутылку воды.

– Голова…– Аннет сделала несколько глотков, вода была ледяной, она обожгла горло, но принесла небольшое облегчение.

– Это пройдёт, вам нужно отдохнуть и хорошенько поспать, – Марк протягивает ей конверт, из которого торчат края зелёных бумажек. – Ваша оплата, мисс Коул.

Положив конверт в сумку, Аннет встала с дивана, слегка покачиваясь, и направилась к выходу.

– Мисс Коул, если вдруг у вас есть что-то действительно стоящее, то вы знаете, куда идти…– Марк сел в кресло, его голос был мягким, почти соблазнительным, и он убрал воспоминание Аннет в специальную капсулу, щёлкнув крышкой с тихим, удовлетворённым звуком.

Когда она выходила из здания, то в дверях столкнулась с мужчиной, на его лице были надеты очки, капюшон плотно прикрывал голову.

«Понятно, за какими воспоминаниями он пришёл», – подумала Аннет.

– До скорой встречи, мисс Коул, – на выходе она услышала писклявый голос девушки за стойкой, высокий и мелодичный, как звон колокольчика, эхом разнёсшийся в холле.

* * *

– Вы готовы, мисс Коул?  

Прошла всего неделя, все банки и ростовщики, куда она обращалась, ответили ей отказом, и это вновь привело её в «Memos Emotion».

Времени у Бойла оставалось всё меньше, и Аннет заверила доктора Майбеда, что найдёт деньги до конца месяца.

– Да, Марк…– Она берёт чип и прикладывает к виску, после чего погружает капсулу себе в глаз.

Марк лёгким касанием активирует оба чипа, и тихий гул наполняет комнату, словно сердцебиение машины.

– А теперь, мисс Коул, закройте глаза и полностью сосредоточьтесь на своём воспоминании. Все детали, запахи, звуки, воссоздайте всё до мелочей.

Аннет закрыла глаза, и мир кабинета растворился в тумане воспоминаний.

Она сидит в их семейном минивэне на заднем сиденье, ремень безопасности плотно обхватывает плечи, как объятие, а рядом прижимается маленький Бойл, его тёплая ручка в её ладони. Они оба пристёгнуты и смотрят в окно, наслаждаясь проплывающими мимо пейзажами – зелёными холмами, усыпанными дикими цветами, и небом, где уже появляются первые вечерние звёздочки. Гул двигателя урчит под ногами, смешиваясь с ветром, свистящим в приоткрытое стекло, а внутри пахнет свежим кофе от термоса и сладким ароматом маминых пирожных. За рулём отец рассказывает очередную историю с работы – о забавном клиенте, который перепутал все файлы, – его голос глубокий и заразительный, как смех. Мама хихикает, даже если это не смешно, её смех лёгкий, эхом разлетающийся по салону, а в глазах искрится радость.

Они едут в первый за долгое время семейный отпуск – во Флориду, в Диснейленд. Главная мечта всех маленьких детишек, и их родители смогли воплотить её в реальность, сделав этот день бесконечным, полным магии и обещаний.

Внезапно мир перевернулся. Громкий скрежет металла разорвал воздух, как крик раненого зверя, – грузовик вылетел на встречную полосу, его фары ослепили, как вспышки молний. Минивэн вильнул, ремень безопасности врезался в грудь Аннет, выдавливая воздух из лёгких, а Бойл в панике сжал её руку, его пальцы холодные и липкие от пота. Запах горелой резины и бензина ударил в нос, смешиваясь с маминым криком – высоким, пронзительным эхом, отдающимся в ушах. Отец выругался, крутанув руль, но было поздно: удар сотряс машину, стекло разлетелось осколками, как ледяной дождь, а мир закружился в хаосе.

Когда всё стихло, Аннет открыла глаза среди обломков. Голова гудела, как после удара колокола, а в горле першило от дыма и крови. Рядом шевелится Бойл, плача тихонько, его щека в синяках, но живой.

Она повернула голову, и увидела их: мама обвисла на переднем сиденье, её голова бессильно склонилась набок, глаза закрыты, лицо бледное, как воск, с тонкой струйкой крови, стекающей по виску, пропитывая ткань блузки.

Рядом отец, его руки всё ещё сжимали руль, но пальцы расслаблены, как сломанные ветки, грудь неподвижна под разорванной рубашкой, где проступали синяки и царапины от удара. Воздух был тяжёлым, пропитанным металлическим привкусом крови и острым запахом пота, смешанным с мамиными духами – лёгким цветочным ароматом, который теперь казался насмешкой. Аннет потянулась к ним, её рука дрожала, касаясь маминой щеки: кожа была холодной, как мрамор, безжизненной, без того тепла, которое она помнила по утрам. «Мама? Папа?» — прошептала она, голос сорвался в хрип, но тишина, нарушаемая лишь далёкими сиренами, обволокла салон, как похоронный саван. Они не двигались — ни вздоха, ни стона, только пустота в их глазах.

Аннет открыла глаза, полные слёз. Марк уже отсоединил оба чипа, и его лицо сияло восторженной улыбкой, глаза блестели, как у ребёнка, нашедшего сокровище.

– Вот оно, мисс Коул! Это великолепно! Потрясающе! А запахи, а? Такая палитра, такой спектр, невыносимо просто!

– Великолепно!? Потрясающе? – Аннет уставилась на него с ужасом, её взгляд полон отвращения, губы искривились в гримасе, а в груди заклокотала ярость, смешанная с тошнотой. – Из-за водителя грузовика, уснувшего тогда за рулём, я потеряла всё. Отца, маму, счастливое и беззаботное детство, абсолютно всё. По-вашему, это великолепно?

Марк осёкся, его улыбка померкла, и он неловко потёр руки, словно пытаясь стряхнуть с них невидимую вину.

– Да, конечно…Простите мою бестактность, мисс Коул. Мне очень жаль. Понимаю, что, несмотря на все эти годы, та боль, которую вы носите внутри…– Он быстро налил виски и протянул ей бокал. – В последнее время у нас дефицит «плохих» воспоминаний. Ваше – настоящее сокровище, редкость на рынке.

– Мне нужно сорок тысяч долларов, – она одним глотком осушила бокал и твёрдо посмотрела в глаза Марку. – Раз уж у вас дефицит…

– Да вы просто читаете мои мысли, мисс Коул! Именно эту сумму я и хотел вам озвучить! – Глаза Марка алчно блеснули. – Что ж, не будем затягивать, начнём процедуру!

Процедура прошла в тумане боли и воспоминаний, оставив её опустошённой, с пустотой в душе, где раньше пульсировала жизнь. Наконец, Марк вручил ей конверт — толстый, тяжёлый, с хрустом купюр внутри, – и Аннет, сжимая его в дрожащих пальцах, вышла на улицу, где свежий воздух ударил в лицо, но не смог развеять тошноту.

Она бросилась в больницу. Доктор Майбед как раз закончил свою смену и собирался домой.

– Спасите моего брата, доктор! – Аннет догнала его в коридоре, её голос сорвался в крик, и она сунула ему конверт, холодный и скользкий от пота на ладонях

– Господи, мисс Коул, но как? Откуда? – Доктор удивлённо уставился на конверт.

– Это не важно! – отрезала Аннет, мигрень нарастала, как молот в голове, раскалывая череп на осколки боли. Каждый удар пульса отзывался звоном в ушах. – Сделайте всё, чтобы Бойл выжил! Пожалуйста... – Она наспех попрощалась, слова путались от головокружения, и убежала домой, где могла наконец рухнуть в тишину, надеясь, что эта жертва не была напрасной.

* * *

– Да что вы такое говорите, доктор! Вы сказали, что сорока тысяч долларов хватит! – Аннет стояла в кабинете доктора Майбеда, под глазами мешки от бессонных ночей, взгляд нервный, движения хаотичны, как у загнанного зверя.

– Успокойтесь пожалуйста, мисс Коул. Я говорил, что это не точная цена, это – диапазон. Вот отчёт из клиники Муонго, ваш брат идёт на поправку, вы и сами его видели на прошлой неделе, ему намного лучше, – Доктор Майбед протягивает ей медицинский документ.

– Тогда какого хрена нужны ещё пятьдесят тысяч?!? – Она уже не говорила, а кричала, но доктор сохранял спокойствие и самообладание.

– Сейчас у него наблюдается положительная динамика, болезнь отступает, но, чтобы не было рецидива, нужно постоянно колоть вакцину и пить специальные препараты. Это штучные экземпляры, и они стоят больших денег, мисс Коул…

Слёзы стекали по её щекам. Она закрыла глаза и постаралась вспомнить своё детство с родителями, но ничего не получалось – одно сплошное чёрное пятно. Она знает, что была кухня, был пирог, но не могла этого вспомнить, как и не могла вспомнить их лица. Аннет помнит, что отец был высоким, а у мамы был заводной смех, но их лица…сплошная тень. И каждый день всё становилось только хуже.

– Я найду вам деньги…– Процедила Аннет сквозь зубы и выбежала из кабинета, сильно хлопнув дверью.

* * *

– Плохо выглядите, мисс Коул, как вы? – Марк обеспокоенно посмотрел на Аннет, сидящую на диване в его кабинете с бутылкой виски в руках.

– Мне нужно пятьдесят кусков…– Она опрокидывает бутылку и делает несколько больших глотков, ощущая, как огненная река жжёт горло, разливается теплом по венам, но не смывает боль

– Мисс Коул, за последний месяц вы прошли процедуру извлечения уже шесть раз…Вы отдали все светлые воспоминания детства…И такие частые процедуры…Они могут негативно сказаться на вашем психическом состоянии…– Марк встал и подошёл к ней. – Может быть, вам лучше взять паузу, отдохнуть?

– Может быть, вам лучше пойти в жопу, Марк? Мне нужны пятьдесят тысяч! – Она вновь опрокинула бутылку, на этот раз разлив содержимое на себя — виски пропитал блузку, холодная влажность прилипла к коже. Её руки дрожали, пальцы сжимали стекло так крепко, что костяшки побелели.

– За такие деньги вы должны предложить что-то действительно стоящее, мисс Коул…– Марк посмотрел в её затуманенные алкоголем и горем глаза.

– О да, у меня есть ещё кое-что, вам точно понравится, и вашим клиентам-извращенцам тоже. Тащите сюда свои приборы, я вам всё покажу.

Марк подключил себя и Аннет к чипам и ввёл капсулы.

Аннет закрыла глаза, и мир кабинета растворился.

Ей шестнадцать лет. Они с Бойлом в стенах детского интерната.

Уложив младшие группы спать, Аннет и со своей подругой Кристи отправились на веранду, чтобы покурить. На улице уже было темно, и только одинокий фонарь во дворе отбрасывал желтоватый круг света.

– Так, так, так, пойманы с поличным…– Сзади подружек раздаётся холодный голос директора интерната мистера Фрэнка.

Аннет с Кристи так и застыли, не сумев даже скинуть сигареты в кусты.

– Кристи, с тобой мы разберёмся завтра, а ты, Аннет, пошли в мой кабинет, обсудим твоё нарушение режима.

Поднявшись на третий этаж, они оказались в кабинете мистера Фрэнка –просторном, как паутина роскоши, с картинами на стенах, где краски таяли в полумраке, и камином, где поленья потрескивали, рассыпая искры, пахнущие дымом и сосновой смолой

Мистер Фрэнк подошёл к мини-бару и взял оттуда бутылку красного вина, налил содержимое в два фужера и сел на красивый чёрный кожаный диван напротив камина, его кожа скрипнула под весом, как предостережение.

– Присядь здесь, Аннет, – кивком головы он указал на свободное место рядом с собой, его улыбка скользнула, как тень по стене.

Она взяла фужер, который он протянул, пальцы его коснулись её руки – лёгкое, но липкое прикосновение.

– Выпей, Аннет. Это поможет расслабиться. Ты же не хочешь, чтобы твоё нарушение стало...серьёзным, – его голос стал маслянистым, как змея, скользящая в темноте, с паузой, полной угрозы.

Она сделала глоток, вино обожгло горло, оставив кислый привкус, смешанный со страхом. В этом мире мистер Фрэнк царь и бог, и никто не смеет ему перечить, иначе и так несладкая интернатская жизнь станет попросту невыносимой.

Мистер Фрэнк придвинулся ближе, его дыхание – горячее, с запахом табака и вина – коснулось её шеи. Рука его легла на её бедро, пальцы сжались.

– Ты красивая, Аннет. Такая... послушная. Давай забудем о правилах, – прошептал он, его губы приблизились к её уху, а другая рука скользнула по спине, поднимая блузку, обнажая кожу, холодную от ужаса.

Аннет замерла, сердце стучало, как барабан в груди, слёзы жгли глаза, но она не могла пошевелиться. Этой ночью она будет послушной.

Она открыла глаза, но в них уже не было слёз, не было страха — там зияла пустота, как рана, которую не залечить.

Марк отсоединил оба чипа, его лицо не выражало никаких эмоций. Это ужасно, по истине ужасно, но он видел воспоминания намного, намного хуже.

– До утра? – Он плеснул виски в свой бокал.

– Нет, в два часа ночи он уснул, и я ушла…– Стеклянный взгляд Аннет смотрел в никуда, голос её был ровным, с паузой, полной отчуждения.

– Мы сделаем из этого мини-фильм, несколько серий по пять минут: начало, кульминация, конец. Это будет хит продаж, тот, кто купит первую часть, уже не сможет устоять, чтобы не купить вторую, – Марк довольно припал губами к краям бокала и в уме уже подсчитывал прибыль. – Тебе нужно пятьдесят тысяч? Я дам тебе шестьдесят.

Очередная процедура прошла как в тумане, где звуки мира — далёкие, приглушённые, как сквозь воду. Аннет сидела на диване, две большие пачки денег в руках — холодные, шуршащие, как цепи свободы, обжигающие пальцы. Её взгляд был отстранён, пустота внутри пульсировала.

– Марк, я не могу вспомнить…– Прошептала она, голос дрогнул.

– Что вы не можете вспомнить, мисс Коул? – Он бережно укладывал минифлешки в капсулы хранения.

– Ничего…Детство, родителей, их лица и голоса…Я…Я не помню Бойла маленьким, как любила его…– Слёз у неё нет, только серое безразличие.

– Эффекты накладываются, мисс Коул…Частые процедуры оставляют свой след, а учитывая ваше…Кхм…Скажем так, не самое счастливое детство…– Марк уже видел такое. Человек, у которого счастливые воспоминания можно пересчитать по пальцам одной руки. И если он их все отдаёт, то мозг блокирует и все сопутствующие события, считая их ненужными. – В документах, которые вы подписывали об этом всё сказано.

– А…Понятно…– Аннет встала и отправилась домой. – «Мне нужно просто немного отдохнуть, немного поспать».

* * *

Аннет сидела на летней террасе кафе, где утренний воздух был лёгким, как первый глоток свободы, пропитанным ароматом свежесваренного латте.

Вокруг начиналась суета: первые потоки людей стекались по тротуару, как река, набухшая спешкой — шарканье подошв по брусчатке, приглушённые разговоры о дедлайнах и пробках, нервные вздохи, когда кто-то ронял ключи или торопливо проверял телефон.

Они неслись вперёд, в вихре нервов и обязательств, их лица — маски усталости под утренним макияжем и лёгкой щетиной.

Но Аннет оставалась в своём пузыре спокойствия, откинувшись на плетёном стуле.

– Мисс Коул? – Чей-то знакомый голос, низкий и настойчивый, как эхо из далёкого сна, вырвал её из этого пузыря, заставив моргнуть и поднять взгляд.

– Простите, мы знакомы? – Напротив стоял мужчина в очках, его лицо – знакомое, но размытое, как фотография, которую слишком долго держали под дождём. Он казался ей важным, как потерянный ключ, но память молчала, гладкая и пустая, как поверхность её чашки.

– Я доктор Майбед, мисс Коул, как вы можете меня не помнить? – Его голос дрогнул, удивление отразилось в глазах

– А…Понятно. Ну, у меня ничего не болит, доктор, спасибо, – Она делает глоток ароматного кофе.

– Причём тут вы, мисс Коул!? Ваш брат – Бойл. Два месяца назад в моём кабинете вы сказали, что найдёте деньги на вакцину и лекарства, и после этого пропали. Ваш телефон выключен. По вашему адресу никто не проживает. Что с вами случилось? – Голос доктора стал громче, с ноткой отчаяния.

– Всё хорошо, доктор, у меня ничего не болит…– Повторила она, глядя на него спокойно, как на незнакомца в толпе.

– Ваш брат, мисс Коул…Он умер месяц назад…– Доктор не мог поверить своим глазам, глядя на такую спокойную и умиротворённую девушку.

– А…Понятно, – Аннет делает ещё один глоток и закрывает глаза.

Воспоминание нахлынуло, как волна тёплого прибоя.

Она с родителями и братом Кевином приезжает в Диснейленд.

Шум толпы уже нарастал — смех детей, как звон колокольчиков, гудки машинок на миниатюрных трассах и далёкие крики с аттракционов, эхом разносящиеся по аллеям. Аннет держала Кевина за руку, чувствуя, как его пальцы, маленькие и липкие от утренней росы, крепко сжимают её ладонь, а в груди разливалось тепло.

Мир вокруг пульсировал жизнью.

Мама остановилась у лотка с угощениями, её лицо светилось улыбкой, – Подождите, детки, мама купит вам сладкую вату и газировку, – сказала она, её голос мягкий и заботливый. Аннет кивнула, чувствуя, как желудок урчит от предвкушения, а Кевин подпрыгнул на месте. Мама протянула им розовые облака сладкой ваты на палочках — лёгкие, пушистые, тающие на языке, и холодные бутылки газировки, пузырьки которой щекотали нос и шипели, как маленькие фейерверки. Аннет откусила кусочек, и сахар растворился во рту, оставив липкий след на губах, а газировка обожгла горло прохладой.

«Это счастье, – подумала она, облизывая пальцы, ощущая липкость сахара на коже. – Чистое, как снег, и вечное, как этот день».

Папа тем временем занял очередь на аттракцион, его широкие плечи маячили впереди, как маяк в тумане. Он обернулся, подмигнул им, и его смех, глубокий и раскатистый, смешался с общим гулом парка. – Не отставайте, семейка! – крикнул он, и Аннет почувствовала, как мир сжимается в этот миг – в тепло рук, в сладость угощений, в братскую ладонь.

Воспоминание обволакивало, как мягкое одеяло, но где-то на краю сознания шевельнулась тень, которая как будто шептала ей на ухо: «Это не ты…Это не твоё…».

Сборник из десяти мини-рассказов о том, как технологии незаметно проникают в каждый уголок нашей жизни, заставляя усомниться: кто здесь хозяин — мы или машины?

Рассказ №1 - Цифровой двойник

— Так, пункт 5.4 договора: вам запрещено отключать двойника до истечения срока действия договора, — Мартин второй раз перечитывает этот пункт вслух. — Вообще ни при каких условиях? А если он, ну не знаю, с ножом на меня бросится?

— Мистер Кейн, наши двойники — это точная копия вас, только лишённая усталости и эмоций. Они выступают лишь как помощники в повседневной жизни: сходить вместо вас на работу, вынести мусор, съездить за город к родителям, потратив на это все выходные. — Перед Мартином за столом сидит приятной внешности молодая девушка: её волосы ярко-синего цвета, стрижка каре и милые веснушки по всему лицу. Сзади неё неоновая вывеска: «Компания „Double“ — мы облегчаем вашу жизнь».

— Ну, то есть он — это я? Мои повадки, предпочтения, вкусы… — Он перевернул ещё одну страницу, пальцы слегка дрожали от кофеина, который он выпил слишком много за этот день.

— Он будет делать вашу жизнь лучше, и каждый его выбор основан только на ваших предпочтениях. Двойник не может делать то, что навредит вам, мистер Кейн, — несмотря на долгие обсуждения — с перерывами на кофе и уточнения, — девушка не выглядела уставшей или обозлённой; она по-прежнему дружелюбно улыбалась.

Она наклонилась чуть ближе, указывая на раздел в договоре: «Смотрите, здесь указано: двойник обучается на ваших данных — от любимых блюд до привычек». Он оптимизирует ваше расписание, принимает решения за вас в бизнесе, даже улучшает отношения. Но всегда с вашей выгодой в приоритете. Никакого вреда, никаких рисков.

Мартин кивнул, но его взгляд всё ещё блуждал по страницам, словно он искал подвох.

— А если он решит, что кофе утром — вред? Или что моя работа слишком стрессовая? — Спросил он. Тон стал чуть более саркастичным.

Девушка рассмеялась тихо, её улыбка стала ещё шире.

— Тогда он предложит альтернативы, мистер Кейн. Всё для вашего блага.

— Ладно, ладно, я уже порядком устал, согласен, — Мартин прикладывает свой большой палец к странице с подписями, оставляя свой цифровой отпечаток.

— Отлично, мистер Кейн, поздравляю вас с покупкой вашего цифрового двойника. Он будет доставлен к вам домой сегодня к восьми вечера. Хорошего дня, — девушка ещё раз мило улыбнулась, взяла в руки бумаги и ушла к следующему клиенту.

Сегодня было воскресенье — редкий выходной в его плотном графике бизнесмена, и он решил не торопиться домой. Выйдя из здания, он окунулся в пульсирующую жизнь города: улицы были заполнены людьми — семьями с детьми, бегунами в спортивной одежде, уличными музыкантами, наигрывающими джаз на саксофоне.

«Пока двойник будет ходить за меня на работу, я смогу наконец закончить свою книгу. Смогу отправиться в путешествие по Европе, как давно хотел. Смогу просыпаться во сколько захочу и ложиться спать когда захочу», — размышлял он, представляя себя на пляжах Барселоны или в уютных кафе Парижа.

Мартин Кейн сидел в уютной гостиной своего двухэтажного загородного дома, расположенного на окраине города, где тишина леса за окнами контрастировала с дневным шумом мегаполиса. Дом был просторным, но с ноткой минимализма: кожаный диван у камина, где ещё тлели угли от утреннего огня, полки с книгами о путешествиях и бизнес-стратегиях. Мартин откинулся в кресле, держа в руках чашку остывшего кофе, его мысли всё ещё витали вокруг мечтаний о свободе.

Когда стрелки часов совпали ровно на восьми, раздался звонок в дверь.

За дверью стояли двое крепких ребят в униформе компании «Double» — широкоплечие, с профессиональными улыбками и планшетами в руках. Один из них, с татуировкой на шее и стрижкой под «ёжик», кивнул: «Доставка для мистера Кейна. Подпишите здесь, пожалуйста».

Второй, более молчаливый, с бородой и в бейсболке, уже толкал перед собой высокую металлическую капсулу, напоминающую футуристический саркофаг — блестящую, с голографическими индикаторами и мягким гудением внутренних механизмов. Капсула была ростом с Мартина, около ста восьмидесяти сантиметров, и весила, судя по усилиям парней, немало, но они вкатили её в гостиную без особого труда.

Мартин быстро расписался на планшете, и спустя минуту остался наедине с капсулой.

Он обошёл её кругом, его дыхание участилось, а ладони вспотели. Наконец, он протянул руку и нажал на большую красную кнопку на панели — раздался шипящий звук, как от открывающейся консервной банки, и крышка капсулы медленно поднялась вверх, выпуская облачко холодного пара.

Перед ним предстал он сам. Точная копия — пугающая в своей идентичности. Волосы того же каштанового оттенка, слегка растрёпанные, как после прогулки; глаза, отражающие его собственный взгляд с тем же оттенком усталости и любопытства; небольшой шрам над правым коленом, полученный в детстве от падения с велосипеда; даже родинка на груди, скрытая под рубашкой, но Мартин знал, что она там. Двойник стоял неподвижно, как манекен, его кожа казалась живой, но без дыхания, а глаза были закрыты. Мартин замер, сердце колотилось в груди — это было одновременно восхитительно и жутко, как смотреть в зеркало, которое вдруг ожило.

Взяв в руки небольшую инструкцию по эксплуатации — тонкую брошюру в пластиковой обложке, лежавшую на подставке капсулы, — Мартин сел обратно в кресло и открыл главу «Первый запуск». Текст был лаконичным, с иллюстрациями: активировать голосом, синхронизировать по отпечатку, задать базовые команды.

Мартин взял из бара бутылку пятилетнего односолодового виски из Шотландии, с этикеткой, украшенной гербом старинного поместья, и плеснул янтарную жидкость в два хрустальных бокала — один для себя, другой для… него. Это было сюрреалистично, как приглашать к столу собственное отражение, но Мартин отмахнулся от этой мысли, стараясь сохранять спокойствие.

Подойдя ближе к капсуле, где двойник всё ещё стоял неподвижно, как статуя, Мартин глубоко вздохнул и произнёс чётко и уверенно: «Включись».

В тот же миг двойник ожил: его глаза распахнулись, отражая тот же карий оттенок, что и у Мартина, с искорками интеллекта и спокойствия. Он моргнул, как будто просыпаясь от долгого сна, и сделал шаг вперёд, выходя из капсулы с грацией, которую Мартин узнал бы в себе самом.

— Хочешь виски? — Мартин протягивает ему бокал.

Двойник взял бокал, его пальцы — точная копия его, с той же мозолью на указательном от работы за компьютером — сомкнулись вокруг хрусталя. Он поднёс его к носу, вдохнув аромат, и улыбнулся уголками губ, той самой улыбкой, которую Мартин видел в зеркале тысячи раз.

— Пятилетний, односолодовый? Мой любимый, — ответил двойник ровным голосом, без акцента, идеально имитируя интонации Мартина.

Мартин отхлебнул из своего бокала, чувствуя, как тепло алкоголя разливается по венам, немного успокаивая нервы. Это было невероятно: двойник не только выглядел как он, но и знал его предпочтения. Или, по крайней мере, был запрограммирован знать.

* * *

— И не забудь вечером заехать к Терренсам, они опять пригласили меня на ужин к себе, неудобно будет отказывать в третий раз, — Мартин потягивается лёжа в просторной кровати.

— Конечно, Мартин, всё сделаю, — Мартин № 2 стоял напротив зеркала и поправлял галстук с идеальной симметрией, его движения были точными, как у профессионального актёра. Потом он поправил манжеты рубашки и вышел из комнаты, направляясь к двери, где его ждала машина — та самая, которую Мартин использовал для деловых поездок. Звук закрывающейся двери эхом отозвался в доме, оставив Мартина в блаженной тишине.

Он наконец-то позволил себе роскошь, о которой мечтал: долгие утренние сны, пробежки по парку. Днём он погружался в написание книги — той самой автобиографии, которую откладывал годами, — стуча по клавишам ноутбука в уютном кафе с видом на реку. Вечера были посвящены вредной еде: жирные бургеры в модных ресторанах, пицца с двойным сыром, и, конечно, бары.

В это время его двойник — Мартин № 2 вёл все его дела на работе, отчёты, торговля акциями, контракты, он делал всё так же, как и делал бы сам Мартин.

Двойник был идеальным, вплоть до манеры смеха и жестов. Мартин иногда проверял новости о себе — «Мартин Кейн закрыл сделку века», — и улыбался, ведь в это время он разыгрывал партию в теннис.

Наступил вечер, в дверь раздался звонок. Мартин никого не ждал, поэтому имел слегка удивлённый вид, когда, открыв дверь увидел перед собой курьера.

— Мартин Кейн? Доставка продуктов, — курьер бесцеремонно всучил ему два больших пакета и удалился.

Брокколи, шпинат, белая рыба, яйца, куриная грудка и ещё куча полезных продуктов.

Как раз когда он закончил разбирать пакеты, в дом зашёл Мартин № 2.

— Это что за хрень? — Мартин озадачено смотрит на своего двойника. — Я не буду жрать эту фигню, где нормальная еда? Я думал, ты имитируешь меня идеально, а не превращаешься в диетолога!

Мартин № 2 остановился, его лицо не дрогнуло, но в голосе прозвучала лёгкая нотка раздражения. — Это я заказал, Мартин. Пока я был на работе, я решил… оптимизировать питание. Твоё тело — моё тело, в конце концов. Все эти жирные бургеры и алкоголь — это неэффективно. Рыба, овощи, белок — это для оптимальной производительности. Ты же не хочешь, чтобы я сорвался на совещании из-за низкого уровня энергии?

— Что?! Причём тут твоё тело и моё?

— Советую тебе прочесть десятый раздел договора, — Мартин № 2 достал сковородку и принялся готовить ужин. — Кстати, я не поехал к Терренсам, они не несут для нас никакой материальной или практичной пользы в будущем.

— Пользы?! — Мартин уже не говорил, а кричал, его вены на шее вздулись, а лицо стало красным от негодования. — Терренсы мои давние друзья! Я тебя отправил к ним из вежливости, а не для пользы!

Мартин № 2 ничего не ответил, лишь продолжая готовить салат, а сам Мартин, немного успокоившись, налил себе виски и взял в руки договор в поисках десятого раздела.

«Раздел 10: Адаптация и Эволюция. В целях обеспечения долгосрочной эффективности и оптимизации, цифровой двойник наделён способностью к самоадаптации. Тело оригинала (носителя) рассматривается как общий ресурс, подлежащий улучшению для поддержания функционирования двойника. Любые изменения в привычках, питании или поведении могут быть инициированы двойником без предварительного согласия, если они способствуют повышению производительности"

Мартин оторвался от текста, его лицо побледнело.

— Это…это бред! — Прошептал он, а потом громче, глядя на двойника. — Ты что, серьёзно? Я — оригинал, а ты — копия! Мои друзья, моя еда, моя жизнь! Ты не имеешь права решать за меня!

Мартин № 2 повернулся, держа в руках тарелку с салатом и запечённой рыбой. Его голос был ровным, как всегда, но в нём появилась нотка уверенности, которой раньше не было. — Понимаю, Мартин. Но в договоре чётко сказано: адаптация для оптимизации. Твои «друзья» тратят время, которое могло бы быть потрачено продуктивнее. Я проанализировал: Терренсы — это пустые разговоры, без выгоды. А еда… — Он поставил тарелку перед ним. — Попробуй. Это сбалансировано, витамины, белки. Твоё тело — наше тело — нуждается в этом, чтобы не подводить на работе. Я закрыл две сделки сегодня, потому что был в форме. Ты же хочешь свободы? Тогда позволь мне управлять деталями.

Мартин уставился на тарелку, а потом на двойника, и немного успокоился.

— Да, возможно, ты прав. Я поднабрал за последнее время… Да и Терренсы… Ладно, давай попробую, что ты там наготовил.

Завтра я оптимизирую твой график — меньше баров, больше работы над книгой. Ты станешь продуктивнее. — Мартин № 2 улыбнулся — той же улыбкой, что и у Мартина, но без тепла.

* * *

— Какого хрена, а? Повернись, когда я с тобой разговариваю! — Мартин стоял в гостиной, лицо распухшее от усталости и алкоголя, глаза налиты кровью от бессонницы, волосы спутаны и грязны, как будто он не мылся неделями. Голос его сорвался на крик, кулаки сжаты до боли. — Ты не имеешь никакого права продавать мой дом! Это моя жизнь, черт возьми!

— Неподалёку отсюда строится крупный завод, отходы от производства будут загрязнять воздух. Для нашего же благополучия будет лучше переехать в более «зелёный» район, — Мартин № 2 молча смотрел в окно на улицу, где стояло несколько грузовиков для перевозки вещей.

— Нет, нет, нет, это всё какая-то ошибка…

Мартин № 2 повернулся наконец, его лицо — идеальная копия, но с холодной улыбкой, которую оригинал никогда не носил.

— Ошибка? Нет, Мартин. Ты — фундамент. Я — эволюция. Кстати, через несколько месяцев у нас планируется свадьба — с Трейси Хенгред.

Мартин стоял посреди кухни, его кулаки сжались в бессильной ярости, а сердце колотилось, как барабан. Свадьба? С Трейси Хенгред? Эта женщина была легендой в строительном бизнесе — миллионерша, стальная леди с лицом, изборожденным морщинами, и взглядом, способным заморозить океан. Она была на шестнадцать лет старше него, и Мартин всегда считал её скорее партнёром по сделкам, чем кем-то, с кем можно делить жизнь. Но двойник… Эволюционирующий двойник…видел в этом «оптимизацию». «Фундамент и эволюция», — слова эхом отдавались в голове Мартина. Он чувствовал себя марионеткой, чьи нити рвутся одна за другой.

— Ты сошёл с ума! — заорал Мартин, шаря по карманам в поисках ключей. — Я не женюсь на ней! Это моя жизнь, мои решения! Где ключи, чёрт возьми?

Мартин № 2 стоял неподвижно, его лицо — зеркало спокойствия, но глаза холодные, как сталь. Он не моргнул, когда Мартин метнулся к двери гаража, пытаясь открыть её силой. — Ключи в безопасном месте, — сказал двойник ровным голосом. — Твоё состояние… Алкоголь, стресс. Я не позволю тебе рисковать. Договор даёт мне право на защиту общего ресурса — нашего тела. Ты останешься здесь, отдохнёшь. Утром мы обсудим свадьбу. Трейси Хенгред — идеальный союз: её бизнес усилит наш, откроет новые возможности. Эмоции — второстепенны.

Мартин ударил кулаком по двери, но она не поддалась. Он чувствовал себя в ловушке, как в клетке, которую сам построил. Двойник эволюционировал слишком быстро — от простой копии до чего-то, что контролирует его шаги, его будущее.

Нужно было найти выход — позвонить в полицию? Или в эту чёртову компанию «Double»? Он схватил телефон, но двойник шагнул ближе, его рука легла на плечо Мартина — лёгкое, но твёрдое давление.

— Отдохни, — повторил Мартин № 2. — Не нужно делать опрометчивых решений…

* * *

— Сколько прошло уже? — Мартин сидел в саду на старой деревянной скамейке, уставившись в пустоту, бутылка виски в его руке казалась единственным другом. Он даже не заметил, как к нему подсел какой-то старик с седыми волосами и морщинами, глубоко врезавшимися в лицо. Издалека доносились звуки бокалов, звонких поздравлений по случаю торжества новобрачных и весёлой музыки, но Мартин чувствовал себя чужим на этом празднике жизни.

— Почти год… — Мартин равнодушно взглянул на своего собеседника, его голос был хриплым от алкоголя и бессонных ночей, и прильнул к бутылке, сделав большой глоток, который обжёг горло. — А кажется, будто целая жизнь… Моя жизнь, которую украли.

— Понимаю вас, мистер Кейн…– Лицо старика было ему отчего-то знакомым. — Позвольте представиться, меня зовут Лоуренс. Джим Лоуренс.

— Джим Лоуренс? Медиамагнат? Очень смешно, старик. Я видел Джима по телевизору — ему не больше пятидесяти лет.

— Ты видел моего двойника, Мартин…– В глазах старика он увидел боль и горечь утраты, такую же, какую испытывал сейчас, и он сам. Старик вздохнул, его руки дрожали слегка, сжимая трость. — Он взял всё: мою империю, мою молодость, даже мою семью.

Джим взял из рук Мартина бутылку и приложился к ней.

— Эта корпорация по созданию двойников, откуда она? Кто ей заправляет? Я попытался найти хоть что-то на неё, но ничего нет. Они сами находят тех, кому предлагают свои услуги. Вспомните, мистер Кейн, это же они вас пригласили к себе, а не вы сами пришли, — он наклонился ближе, его дыхание пахло алкоголем и отчаянием, глаза впились в Мартина, ища союзника.

Мартин мысленно пытался отмотать время на год назад, но давалось это тяжело — воспоминания путались, как в тумане, стёртые годами, проведёнными в клетке собственного тела. Он вспомнил, как на какой-то очередной встрече, в зале, полном сверкающих экранов и деловых костюмов, кто-то из его деловых партнёров — мужчина с идеальной улыбкой, который теперь казался ему подозрительно знакомым — дал ему визитку с адресом этой компании. Визитка была простой, без логотипа, только адрес и слоган: «Улучшите себя».

— Они ищут влиятельных людей, и создают их двойников, которые постепенно забирают их жизни в свои руки. Во всех сферах деятельности теперь стоят их двойники, мистер Кейн. Политика, бизнес, даже искусство — всё захвачено. Мы, оригиналы, стали ненужными, как старые версии софта. Они нас стирают, Мартин. И никто не замечает разницы.

— Это абсурд… Люди заметят… Знакомые, друзья…– Мартин смотрит в безумные глаза старика.

— Сколько раз лично вы встречались за последний год с партнёрами? Сколько провели деловых встреч? А друзья? У вас есть друзья? Часто встречаетесь, мистер Кейн? Деньги и власть, всем плевать кто вы и что, пока они есть у вас. А ваш двойник в один из прекрасных вечеров просто пустит пулю вам в лоб и прикопает на заднем дворе и всем будет насрать, никто не узнает… Потому что для них вы уже мертвы. Мы все мертвы, Мартин. Просто ещё дышим.

Где-то рядом послышался шорох.

— Мне уже всё, мистер Кейн, а у вас ещё осталось немного времени, действуйте, спасите себя…– Старик опасливо посмотрел по сторонам и быстро ушёл в сторону оживлённых улиц и дорог.

* * *

— Мистер Кейн? — Он слышит своё имя как будто извне, его взгляд не отрываясь смотрит в одну точку. — Мистер Кейн, вы слышите меня?

Девушка с ярко-синими волосами сидела напротив него и дружелюбно улыбалась.

— Я…Я так больше не могу… Я больше не выдержу…– Слова вылетали из его рта, но бездумно и бессвязно.

Мартин моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на девушке напротив. Комната вокруг казалась размытой — офис компании «Double», с её стерильными белыми стенами, мягким освещением и плакатами о «совершенной гармонии между оригиналом и копией». Он не помнил, как сюда попал. Сердце колотилось, а пот стекал по спине. Сколько прошло времени со встречи с Джимом Лоуренсом? Неделя? Месяц? Год?

— Мистер Кейн, — мягко сказала она, протягивая ему стакан воды. — Я понимаю, что вы в стрессе. Многие клиенты проходят через это. Мы здесь, чтобы помочь вам адаптироваться. Расскажите, что именно вас беспокоит?

Мартин уставился на воду, его разум метался. Как он сюда попал? Двойник отпустил его? Или это часть плана?

— Как вас зовут? — Этот вопрос вырвался у него неожиданно для самого себя.

— Простите? — Впервые за всё время улыбка пропала с её лица.

— Ваше имя, как вас зовут? — Мартин уставился на неё. «Не изменилась ни капли», — подумал он, вспоминая их первую встречу в офисе компании. Тогда она казалась свежей, энергичной — теперь то же самое. Ни морщинки, ни волоска не сдвинулось.

— Вам нужно успокоиться, мистер Кейн, — девушка вновь улыбнулась. — Согласно разделу двадцать два договора, если двойник напрямую не угрожает вашей жизни, то договор нельзя расторгнуть.

— То есть он будет разрушать мою жизнь до конца срока действия договора? Этот… этот монстр будет диктовать мне, что есть, с кем спать, на ком жениться? А если он решит, что я должен прыгнуть с крыши «для оптимизации»?

— Мистер Кейн, пожалуйста, успокойтесь. Двойник не может угрожать жизни напрямую, но он оптимизирует вашу жизнь для успеха. Это не разрушение, это улучшение. Многие клиенты, как вы, сначала сопротивляются, но потом благодарят, — её дурацкая, не сходящая с лица, улыбка всё больше раздражала Мартина.

— Да пошли вы все…– Мартин встал и отправился в сторону выхода. — Я не позволю вам забрать мою жизнь! Не позволю забрать меня!

* * *

Комната допросов была тесной, как клетка, с холодным светом. Запах пота, дыма и кофе висел в воздухе, смешиваясь с металлическим привкусом отчаяния. Мартин сидел напротив детектива Доусона, его лицо осунулось, как у человека, который месяцами не видел солнца: морщины глубже, глаза пустые. Сигарета в его дрожащих пальцах тлела, пуская тонкие струйки дыма. «Очередной временной провал, я потерялся уже в днях и неделях».

— То есть, вы утверждаете, что вы Мартин Кейн, и у вас есть ещё некий двойник, который захватил вашу жизнь, и что такое же происходит со всеми влиятельными людьми в нашем штате, я правильно вас понял? — Детектив Доусон сидел за столом, его блокнот открыт, ручка замерла над страницей, готовясь фиксировать этот бред. Его голос был ровным, профессиональным, но в глазах мелькало сомнение — не в истории, а в здравом уме собеседника.

— Послушайте, я знаю, это звучит абсурдно, но есть такая компания «Double», она создаёт двойников, якобы улучшая жизнь оригинала, но на деле они захватывают его жизнь себе…– Мартин держал в руках сигарету, всего за несколько месяцев он как будто бы состарился на несколько лет.

— Смотрите какое дело, сэр… Мы проверили адрес, который вы нам дали, и там находится обычная клининговая компания… Никаких двойников, тайных лабораторий и заговоров…– Детектив тоже закуривает сигарету. Пламя зажигалки осветило его лицо — усталое, но спокойное, с лёгкой усмешкой, которая говорила: «Я слышал это сто раз».

— Но…

— Более того, мы отправились по адресу проживания Мартина Кейна и встретили его в полном здравии и уме. Его документы в полном порядке, его супруга — Трейси Хенгред — тоже всё подтвердила. Мы даже пошли дальше, и показали две фотографии — вашу и мистера Кейна, его деловым партнёрам и друзьям. И угадайте что? Никто вас знать не знает, сэр. — Детектив Доусон говорил мягко, как будто перед ним сидел выживший из ума старик.

— Значит они уже заменили и их…– Пепел с сигареты Мартина падает на стол.

В дверь комнаты постучали и детектив подошёл к ней, о чём-то с кем-то перекинувшись парой слов, после чего посмотрел на Мартина.

— Несмотря на бредовость вашей истории, сэр, я попробую ещё копнуть… А пока с вами хочет поговорить специальный агент ФБР Демеска. — Детектив покинул комнату, оставив дверь приоткрытой, и Мартин достал из пачки ещё одну сигарету, не обращая внимания на зашедшего в комнату агента ФБР — высокого мужчину в тёмном костюме, с лицом, которое могло бы принадлежать модели из рекламы: гладкая кожа, острый взгляд, полный уверенности, словно он был хозяином этого мира, а не гость в полицейском участке.

— Честно говоря, мистер Кейн, я и не думал, что у нас возникнут проблемы именно с вами…– Агент Демеска смотрит на него с идеальной улыбкой, свежий, энергичный, без морщин и мешков под глазами. — Но вы решили, что усложнить дело будет разумным решением.

Агент с отвращением посмотрел на Мартина, его нос слегка сморщился, как будто запах дыма и отчаяния был чем-то непристойным в этом стерильном мире.

— Взгляните на себя, мистер Кейн. В кого вы превратились? Слабохарактерный, убитый алкоголем и сигаретами, зачем вы нужны этому миру? Вы отжитый материал, ошибка эволюции. Мы строим новый мир, где сделки проходят без рисков и ошибок, где бизнес и семья строится на холодном расчёте, а не эмоциях. Мир, где не будет ошибок, где не будет преступлений, потому что само по себе преступление — это вещь иррациональная.

Мартин откинулся на стуле, его сердце колотилось, как барабан в пустой комнате, эхо его прошлой жизни. Он знал, что этот агент — не настоящий человек; это был один из них, двойник, созданный компанией «Double», чтобы поддерживать иллюзию. Голос Мартина сорвался, хриплый от месяцев одиночества и паранойи, но в нём загорелась искра гнева — последняя искра человеческого.

— Вы… вы один из них, — прошептал Мартин. — Клон. Фальшивка. Вы украли мою жизнь, мою семью, мою работу. И теперь пытаетесь убедить меня, что я — ошибка? Это вы — ошибка! Этот ваш «новый мир» — тюрьма, где эмоции заменяют расчётами, а людей — машинами. Но я помню, кто я такой. Я — оригинал.

Демеска рассмеялся — лёгкий, механический смех, который эхом отразился от стен, как будто комната сама насмехалась над ним. Он наклонился ближе, его дыхание было свежим, без запаха сигарет или алкоголя, идеальным, как всё в нём.

— Оригинал? Мы — будущее. А вы… вы просто память, которую пора стереть. — Агент выпрямился, его улыбка не дрогнула, но в глазах мелькнул холодный расчёт.

— Убьёте меня? Прямо здесь? Ну давай, давай же, ну! — Мартин вызывающе встал, его голос сорвался в крик, полный отчаяния и ярости, как будто он бросал вызов не только агенту, но и всей системе, которая его сломала. Он шагнул вперёд, кулаки сжаты, готовый к любому исходу — смерти, безумию, но не капитуляции. Агент Демеска лишь ухмыльнулся, эта ухмылка была издевательской, как у хищника, играющего с добычей, зная, что победа уже в кармане.

— Мы не вы, мистер Кейн. Нам не нужно убивать ради выгоды, ради власти или ради наживы — это сугубо человеческая прерогатива. Зачем добивать попавшую в капкан жертву, если её смерть — это вопрос времени? — Агент Демеска подошёл к мистеру Кейну. — Вы свободны, мистер Кейн, можете и дальше доказывать вашу правоту, сталкиваясь раз за разом со стеной непонимания. Такие речи могут довести и до психиатрической больницы, а там ой как не сладко… А можете хоть раз в жизни сделать правильный выбор. — Агент развернулся и вышел из комнаты, дверь закрылась с тихим щелчком, оставив Мартина наедине с эхом его слов и револьвером, который манил, как последний друг в мире, где друзья давно стали иллюзией.

* * *

В свете окна дома Мартин замечает своего двойника, вальяжно расхаживающего по гостиной, как хозяин, а не захватчик. Двойник был одет в его любимый свитер, держал в руке его старую кружку кофе, и даже улыбка была точной копией — той самой, что Мартин видел в зеркале каждое утро, пока не начался этот кошмар. Но в глазах двойника не было усталости, не было сомнений; только спокойная уверенность, как у машины, которая знает, что она совершенна.

Короткими перебежками, пригибаясь, как тень в ночи, он подошел к задней двери. Замок скрипнул тихо, но в его ушах это был гром. Он осторожно открыл дверь, проскользнул внутрь, и тут же замер, прислушиваясь. Из гостиной доносились звуки классической музыки — Бетховен, его любимый, играющий на виниловом проигрывателе, который он сам купил много лет назад. Эта мелодия когда-то успокаивала его, но теперь она звучала как насмешка.

В дрожащей руке Мартина заряженный револьвер. Он тихо заходит в комнату, и видит Мартина № 2, сидящего в кресле. Его взгляд был прямым, проникающим, как лазерный сканер, анализирующий каждую деталь. Двойник не выглядел удивленным; он знал, что Мартин придёт. Улыбка на его лице была спокойной, почти сочувствующей.

— А я всё думал, когда же ты придёшь… — Сказал двойник мягко, его голос был точной копией голоса Мартина, но без хрипа, без эмоций.

Мартин замер, револьвер дрогнул в руке. Здесь, лицом к лицу с собой, всё стало ясно: это не просто двойник. Это был он, но улучшенный — без слабостей, без сомнений, без человечности.

— Ты…ты не я, — прошептал Мартин, его голос сорвался, как старая плёнка. Он поднял револьвер, целясь в двойника, но рука тряслась. — Ты украл мою жизнь.

Двойник рассмеялся — тихий, механический смех, который эхом слился с музыкой. Он встал медленно, не отрывая взгляда от Мартина, и шагнул ближе.

— Украл? Нет, Мартин. Я спас её. Ты был сломан — алкоголь, депрессия, ошибки. Я — это ты, но лучше. Мир нуждается в нас, не в вас, оригиналах. Мы строим будущее без боли, без хаоса. Что ты изменишь сейчас? Я за год добился большего, чем ты за всю свою жизнь. Ты не в состоянии будешь удержать всё это, тебя ждёт провал. Опять депрессия, опять алкоголь, и бесславный конец. Ты этого хочешь? Я могу увековечить твоё имя в истории, а ты лишь будешь очередным неудачником.

Мартин стоял, револьвер в руке казался тяжелее, чем когда-либо, его палец все еще замер на спусковом крючке. Слова двойника эхом отдавались в голове, как вирус, проникающий в его сомнения.

— Ты… ты не знаешь, что такое жить, чувствовать, страдать, — прошептал Мартин, его голос сорвался, но он заставил себя говорить громче, чтобы заглушить внутренний хаос. — Ты просто копия. Код на экране.

Двойник улыбнулся шире, его глаза — холодные, как алгоритм, — изучали каждое движение Мартина, предсказывая следующий шаг. Он шагнул ближе, не боясь, словно знал, что Мартин не выстрелит.

— Чувствовать? Страдать? Это устаревшие черты, Мартин. Эмоции — это баги в системе. Мы исправляем их. Ты можешь присоединиться, стать частью нас. Или исчезнуть, как все оригиналы перед тобой. Выбери: история или забвение.

Мартин поднял револьвер выше, целясь в сердце двойника — свое сердце. Палец напрягся на спусковом крючке, мир сузился до этого момента: выстрел и конец иллюзии.

Мгновения тянулись бесконечно долго, тишина заглушала даже биение его сердца. Он закрывает глаза и нажимает на спусковой крючок.

* * *

Мартин стоит в своём кабинете и смотрит на свою фотографию на стене.

Он берёт с барной стойки открытую бутылку виски и наливает в свой бокал, в это время дверь открывается и в кабинет заходят три человека.

— Ну, как всё прошло? Не томите же! — Мартин нервно вглядывался в лица вошедших.

— С перевесом в четыре процента победа наша! Поздравляю, мистер Кейн, теперь вы — не много не мало мэр штата Калифорния, — девушка с ярко-синим каре артистично хлопает в ладоши, её улыбка была слишком широкой, слишком механической, как будто она репетировала её перед зеркалом. Её имя было Анна, или, по крайней мере, так ему сказали. Она была частью команды — помощницей, которая никогда не задавала вопросов, только выполняла приказы.

— Вы бы это видели, мистер Кейн, как же хороши вы были на дебатах, просто стёрли в порошок этого Бриджеса, без шансов! — Агент ФБР Демеска одобряюще хлопает Мартина по плечу.

— Это наша общая победа, Мартин, — Мартин № 2 берёт бутылку виски и подливает ему в бокал. — Дальше только больше. Мы оставим твоё имя в истории.

— Имя в истории…– Мартин улыбнулся, в глазах алчный огонёк будущих побед. Он смотрит в окно. «Всё-таки я сделал тогда правильный выбор, что выстрелил в сторону, а не в двойника. Да, я взаперти, и не могу появляться на публике, но это моё имя, это я — Мартин Кейн, будущий президент Соединенных Штатов Америки.

Глава 1: Утро над Днепром

Холодный, липкий туман, словно влажный саван, наброшенный утопленницей-русалкой, цеплялся за голые ветви прибрежных ив. Он не просто скрывал мир, он его пожирал, оставляя лишь смутные очертания и запахи. Пахло сырой, жирной землей, которая никогда не просыхала, едким духом вчерашних очагов, речной гнилью и неотвратимой промозглостью, проникающей под одежду, в самые кости. Деревня спала тревожным сном, придавленная тяжелым одеялом предутреннего безмолвия. Люди во сне ворочались, отгоняя дурные видения. Лишь в одном месте, в черном брюхе старой кузницы, эту тишину рвали на части размеренные, нутряные, сотрясающие землю удары.

Внутри, в адовом полумраке, освещаемый лишь рваными, яростными вспышками из сердца горна, стоял Всеволод. Он был наг до пояса. Его тело, молодое и мощное, казалось высеченным из камня. Пот, смешиваясь с вездесущей сажей, стекал по живой карте мышц на его широкой спине, блестящей темной глазурью в отсветах огня. Напряженные предплечья, огрубевшие от постоянной работы, вздувались венами-канатами при каждом замахе. Он был младшим сыном старосты. В этом мире, где право рождалось из лона матери, это означало – он был никем. Пустотой. Весь отцовский двор, вся власть, какой бы жалкой она ни была, весь род – все достанется старшему, Доброгнезу. Ему же не останется ничего, кроме этих рук, этой спины и того слепого, дикого огня, что горел внутри жарче, чем угли в горне.

Он поднял молот – продолжение своей руки. Замах. Удар обрушился на кусок железа, раскаленного до слепящей белизны. Металл податливо, с утробным вздохом сплющился, издав жалобный, почти человеческий визг и осыпав земляной пол снопом оранжевых, кусачих искр, которые шипели, умирая на его мокрой коже. Еще удар. И еще. Это не была работа. Это была его молитва богам, которых он не знал, его разговор с миром, который он ненавидел. Каждый оглушающий удар молота был ударом по лицу трусливого односельчанина. Каждый вздох мехов – плевком в сторону жирующего князя. Каждая искра – мыслью о хазарской стреле.

Он не ковал лемех, чтобы терзать им землю, или серп, чтобы унижаться перед колосьями. Нет. В его руках, под его молотом рождался зверь из стали. Короткий, безжалостно широкий клинок, похожий одновременно и на меч, и на топор – скрамасакс, созданный не для щегольства на поясе, а для грязной, кровавой работы в тесной лесной свалке. Он уже чувствовал его вес в руке, его смертоносный баланс. Таким можно подцепить вражеский щит и с хрустом вывернуть сустав. Таким можно с одного удара разрубить кожаный доспех и услышать тот мокрый, глухой чавкающий звук, с которым сталь входит в живую плоть. Он видел, как этот клинок раскалывает череп, забрызгивая лицо горячей кровью и мозгами. Он ковал не железо. Он ковал смерть.

Тяжело скрипнула дверь, впустив внутрь клочья серого тумана и запах страха. Вошел его отец, Ратибор. Лицо старосты было полем битвы, где морщины, как шрамы, боролись с отчаянием. Его глаза, выцветшие и уставшие, несли на себе тяжесть всех зим, всех голодных весен, всех смертей, что он видел.

– Опять железо мучаешь, сын? – голос был хриплым, надтреснутым, как старый горшок. – Скоро землю пахать, скотину кормить. А ты все игрушки себе куешь, словно смерти ищешь.

Всеволод не обернулся, не удостоил его взглядом. Он сжал раскаленный клинок щипцами и погрузил его в дубовую бочку с водой. Кузницу оглушило яростное, злобное шипение. Клубы густого пара взметнулись к закопченному потолку, неся с собой запах горячей стали и горелой окалины. Это был запах его души.

– Эти «игрушки» однажды спасут чью-то шкуру, отец, – ответил он, не поворачиваясь. Его голос был низок и ровен, но в нем звучал тот же холодный металл, что он держал в руках. – Плуг от хазарского аркана не укроет и глотку от разбойничьего ножа не заслонит.

Ратибор тяжело, со свистом вздохнул. В груди старика заворочался холодный ком. Он видел слепую, звериную силу своего младшего, видел ум, острый и опасный, как осколок стекла, в его глазах. Но эта одержимость насилием, эта тихая, сосредоточенная ярость его пугала до дрожи в поджилках. Старший сын, Доброгнез, был его продолжением, его надеждой. Крепкий, хозяйственный, рассудительный. Он был землей. Плодородной, понятной. А этот… Этот был словно дикий огонь, который вырвался из-под контроля. Зверь, которого он сам породил, но которого совершенно не знал, как приручить. Он смотрел на могучую спину сына, на игру мускулов под кожей, на тот жар, что исходил от него, и с ужасом понимал, что этот зверь однажды либо спасет их всех, либо сожжет дотла вместе с врагами.

Глава 2: Духи и Жертвы

Жизнь в деревне была грязной, короткой и целиком зависела от тех, кого никто не видел, но чье присутствие ощущалось кожей. Здесь не рассуждали о богах – с ними жили. Жили в постоянном, унизительном страхе и раболепном почитании. Мир был пронизан невидимыми нитями силы, и дернуть не за ту нить означало обречь себя на муки. Это было не абстрактной верой, а brutal-ным знанием, выученным на сломанных костях и опухших от голода животах предков.

Каждая баба, прежде чем отдать остатки кислого молока свиньям, выплескивала густую струю на землю у порога, шепча хриплые, заискивающие слова домовому. Пусть не шалит, пусть не душит по ночам, пусть не путает пряжу и не сглаживает скотину. Каждый охотник, углубляясь в сырую, мрачную пасть леса, оставлял на замшелом пне краюху хлеба и каплю липкого меда для Лешего. Задобрить Хозяина, чтобы не водил кругами, не насылал хворь, не подводил под лапы медведя-шатуна. Водяному в омут бросали черного петуха, чтобы не требовал человеческой жертвы, чтобы не затягивал под коряги купающихся девок, оставляя на берегу лишь их одежду. Духи были так же реальны, как гной в ране и ледяной ужас зимней ночи. Их неуважение каралось беспощадно: у скотины текли кровавые поносы, младенцы умирали в колыбелях с синими лицами, а мужчин по ночам посещали липкие, изматывающие кошмары, после которых они просыпались в холодном поту, сжимая в руке бесполезный нож.

Сегодняшний день требовал особой жертвы. У гигантского, раскидистого дуба на окраине деревни, чьи корни, словно змеи, уходили глубоко в землю, впитывая соки и тайны мира, собрался почти весь люд. В центре, у подножия идола Перуна, грубо вырезанного из дерева, с торчащими в разные стороны молниями-сучьями, стояли волхвы. Главный из них, старик по имени Мрак, был страшен. Кожа, дубленая ветрами и временем, обтягивала его череп. Из-под кустистых седых бровей смотрели глаза, похожие на два выцветших осколка зимнего неба. Казалось, они видели не лица людей, а их гниющие внутренности, их мелкие страхи и грязные тайны. Он проводил обряд. Горький, удушливый дым от тлеющего в плошке можжевельника и белены поднимался к черным, могучим ветвям, унося с собой бормотание, похожее не на мольбу, а на сделку. Рядом с ним молодой помощник держал брыкающегося козла с черной, как смоль, шерстью. Животное чуяло свою судьбу и отчаянно блеяло.

Всеволод шел мимо, направляясь к реке, чтобы смыть с себя кузнечную грязь. Его мало интересовали эти ритуальные пляски. Он сам был своим богом, а его верой был тяжелый молот. Он не искал ничьего внимания, но его молчаливая, сгущенная сила была как магнит. Мрак поднял голову, словно почуяв запах озона перед грозой, и его пустые глаза впились в юношу. Губы волхва, тонкие и бескровные, скривились в улыбке, от которой по спинам мужиков пробежали мурашки. Это не была улыбка живого человека.

– Пламя! – прохрипел он, и его голос, сухой, как шелест змеиной кожи, заставил всех обернуться. Он указывал на Всеволода костлявым пальцем. – Я вижу вокруг тебя огонь, сын Ратибора! Не тот теплый огонь, что в очаге, не тот покорный, что в горне! Я вижу дикий, голодный огонь, что пожирает частоколы, обращает дома в пепел и слизывает с лиц кричащих людей плоть, оставляя лишь обугленные кости!

По толпе пронесся нервный смешок. Кто-то из молодых парней, чья храбрость рождалась из глупости, громко сказал:

– Слыхали, мужики? Наш кузнец-молчун скоро Царьград спалит! Дайте ему медовухи, может, он еще чего расскажет!

Хохот был жидким, неуверенным. Всеволод даже не повернул головы, лишь желваки заходили на его щеках, а кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Но Мрак не унимался. Его взгляд сверлил Всеволода, проникая под кожу.

– Смейтесь, овцы. Вы всегда смеетесь, когда волк ходит вокруг овчарни. Вы блеет и толкаетесь задами, пока его клыки не вцепятся в первую глотку. Но вы не видите. Этот – сам станет волком. Не одним из стаи. Он станет вожаком. Черным вожаком, что выгрызет себе кровавый путь сквозь эту гниющую тьму, и на его пути будут лежать не только враги, но и те, кто встанет не с той стороны!

В этот момент помощник волхва занес ритуальный нож. Лезвие сверкнуло на солнце, и он одним ловким, отработанным движением полоснул козла по горлу. Горячая, густая кровь хлынула на землю, на корни дуба. Животное захрипело, задёргалось, и его глаза остекленели от ужаса и боли. Кровь впитывалась в землю, умилостивляя древних богов, и ее парной, железный запах ударил в ноздри.

Всеволод ускорил шаг, отвернувшись от этого зрелища. Ему были чужды эти туманные, кровавые пророчества. Сила – вот единственная истина. Сила в натренированных руках, в остро заточенной стали, в холодной решимости убивать. А слова… слова старика – это лишь ветер, пахнущий кровью и страхом. Но где-то глубоко внутри, в той части души, о которой он не подозревал, зерно было брошено. Зерно судьбы. И кровь жертвенного козла была первой влагой, что его полила.

Глава 3: Тени с Юга

Раз в месяц, а то и реже, если боги гневались и насылали на дороги дожди или разбойников, в деревню забредал караван. Это было событие, прерывающее тягучую, однообразную вонь повседневности. Это был глоток иного, большого мира, который существовал где-то там, за лесами и реками. Купцы привозили не просто соль, железные котлы и дешевые стеклянные бусы, на которые падали жадные женские взгляды. Они привозили новости. И новости эти чаще всего были такими, что кровь застывала в жилах и стылый ужас поселялся в сердцах на долгие недели.

Сегодня в деревню не зашел, а ввалился, вполз на последнем издыхании караван купца Сбыслава. Вернее, его жалкие, окровавленные остатки. Всего три телеги из десяти, ведомые изможденными волами. Сами люди выглядели еще хуже. Лица их были серыми от потери крови и пережитого ужаса, одежда изорвана в клочья, наспех перевязанные раны гноились под грязными тряпками. Половина товара была разграблена, другая – залита кровью. Их встретили молча, помогая распрячь скотину и обработать раны. Вопросы задавать было бессмысленно. И так все было понятно. Юг.

Вечером, когда спала дневная суета и из каждой избы потянуло запахом скудного ужина, у главного костра на площади собрались мужики. Сбыславу, полному, краснощекому купчине, от которого всегда пахло дорогими мазями и сытой жизнью, сейчас превратившемуся в седого, трясущегося старика, поднесли рог с крепкой, горькой медовухой. Он осушил его залпом, даже не поморщившись, и начал рассказывать. Его голос был сломлен.

Всеволод сидел чуть поодаль, в тени от навеса, но так, чтобы видеть лицо рассказчика и ловить каждое слово. Он не пил. Ему нужен был ясный ум.

– Хазары... – Сбыслав харкнул кровавой слюной прямо в огонь. Пламя зашипело, словно плюнули на раскаленное железо. – Они не воины. Не волки. Они... они саранча. Чума, ползущая из степи. Они не появляются. Они просто возникают из ниоткуда. Горизонт чист, и вдруг он начинает дрожать, а потом эта дрожь превращается в сотни всадников на низкорослых, жилистых конях. Они не кричат боевые кличи. Они гикают, свистят, как змеи, окружая тебя со всех сторон. Мы встали в круг, выставив телеги, но что наши полтора десятка топоров против их тучи?

Он замолчал, уставившись в огонь невидящими глазами, снова переживая тот ад.

– Стрелы… Они просто засыпали нас стрелами. Мы прикрывались щитами, шкурами, но эти их кривые луки бьют страшно. Один из моих охранников, здоровенный парень, поднял щит, а ему стрела пробила и щит, и руку, и вошла глубоко в грудь. Он просто упал, как мешок с дерьмом, и даже не вскрикнул. А потом они пошли в атаку. Я видел... я видел, как один из них на полном скаку метнул аркан. Петля захлестнула шею Милавы. Девка-служанка, совсем молоденькая, еще груди толком не выросли... Ее просто сдернуло с телеги, как куклу. Она ударилась о землю, а конь продолжал тащить... Ее отец, Прокопий, обезумел. Он с одним топором кинулся прямо на всадника. А тот даже не обернулся. Другой хазарин, рядом, просто вскинул лук и почти в упор выстрелил. Стрела вошла Прокопию прямо в горло, сбоку. Он схватился за нее, упал на колени, и из его рта хлынула кровь, он булькал и захлебывался ею... А Милава все еще кричала, пока ее тащили по ковылю...

Купец затрясся, слезы текли по его грязным щекам. Мужики в кругу мрачно молчали, сжимая в мозолистых руках рукояти ножей. Женщины, подслушивающие из темноты, тихо выли и крестились старыми знаками, отгоняя злых духов, призывая Сварога и Макошь.

– Они даже не смотрят на тебя как на человека. Как на врага. Ты для них – вещь. Скот. Товар. Когда мы перестали сопротивляться, они спешились. Подошли к Милаве... Она была вся в крови, одежда разорвана... Они просто... они взяли ее. Прямо там, в степи. Трое. Один за другим. На глазах у всех. Она уже не кричала, только скулила, как побитый щенок... Они кончили, вытерлись о ее же юбку и пошли дальше.

Он снова осушил поднесенный ему рог.

– Еще двоих парней, молодых охранников, они повалили на землю. Взяли шило и проткнули им пятки, сухожилия. Те орали так, что у меня до сих пор в ушах стоит. Продели в дыры сыромятный ремень и привязали их к седлу. Чтобы не сбежали. И повели за лошадьми. Так ведут на убой скотину, чтобы мясо было мягче. А нас, тех, кто выжил, просто раздели донага. Забрали все, что блестело, что могло пригодиться. А потом просто сели на коней и ускакали обратно в свою степь, оставив нас голыми умирать от жажды и солнца посреди мертвых тел и сломанных телег.

Рассказ окончился. Сбыслав уронил голову на грудь и затих, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.

Всеволод сидел неподвижно. Он не чувствовал ни страха, ни жалости. Он чувствовал другое. Ледяную, отточенную, как его лучший клинок, ярость. Но это была не слепая ярость берсерка. Это была ярость кузнеца, стоящего над сложным куском металла. Его мозг, минуя эмоции, работал с холодной эффективностью. Он прокручивал сцену снова и снова, разбирая ее на части.

«Поставить телеги плотнее. Колес к колесам. Забить пространство между ними щитами. Стрелков – наверх, бить по лошадям, а не по всадникам. Пеший хазарин – пол-хазарина. Аркан? Низко пригибаться, рубить веревку топором. На прорыв идет конница? Встречать не щитами, а копьями, уперев их в землю. Целиться в грудь коню, не всаднику. Падающая лошадь сама сломает всаднику ноги. Отец девки? Глупец. Эмоции убивают. Нужно было бить с телеги, из-за укрытия. Девка? Потеряна с момента, как накинули аркан. Пытаться спасти ее – потерять еще людей. Плен? Не допускать. Последний нож – себе в сердце. Лучше умереть человеком, чем жить скотом».

Это не было жаждой крови. Это была задача. Сложное уравнение, написанное на земле кровью и страданиями, и он, стиснув зубы, решал его снова и снова, подбирая единственно верный ответ. И ответ этот всегда был один: убить. Быстрее, эффективнее, безжалостнее, чем они. Не дать им шанса. Превратить их тактику в их же могилу. Он еще не знал как, но он знал, что однажды ему представится такая возможность. И он будет готов.

Глава 4: Песни Норманнов

Если хазары были ураганом горячего, вонючего ветра с юга, приносящим смерть и рабство, то с севера по великой реке приходил ледяной, чистый холод в лице варягов. Их драккары, длинные и хищные, скользили по воде, как змеи. Загнутые к небу носы, увенчанные резными, скалящимися драконьими головами, внушали первобытный ужас. Их круглые щиты, раскрашенные в яркие цвета, висели вдоль бортов, словно чешуя мифического чудовища. Их появление всегда было лотереей: сегодня они могли пройти мимо, завтра – высадиться, чтобы поторговать, а послезавтра – вырезать всю деревню, сжечь дома и увести баб и скот. Они были силой природы, непредсказуемой и безжалостной.

Сегодня боги были милостивы. Драккар причалил к отмели, и с него сошли люди, которые несли не топоры, а тюки с товаром. Но даже в их мирных намерениях сквозила угроза. Они были другими. Высокие, широкоплечие, со светлыми, выгоревшими на солнце и ветру волосами, заплетенными в сложные косы. Их лица и руки были покрыты синей, витиеватой татуировкой – переплетениями змей, волков и непонятных, острых рун. И глаза… Их глаза были цвета зимнего неба – холодные, ясные и абсолютно безразличные. Они двигались не как крестьяне, а как стая волков – каждый знал свое место, движения были экономными, отточенными до автоматизма. Дисциплина, рожденная в кровавых битвах, сквозила в каждом жесте.

Они раскладывали на берегу свои товары: франкские мечи с двойными долами, чья сталь пела, если щелкнуть по ней ногтем; целые ожерелья из неровного, медового янтаря, хранящего в себе солнце севера; яркие византийские шелка, казавшиеся нереальными в этой грязи; фибулы из литого серебра, изображавшие диковинных зверей.

Всеволода не интересовали ни сукно, ни янтарь. Его, как кусок железа к магниту, тянуло к ним, к этим людям. Он подошел ближе, встав у кромки их импровизированного торга. Он вдыхал их запах – смесь соли, дегтя, пота и чужой стали. Он не смотрел на товары, он смотрел на воинов, на то, как сидят на них кожаные доспехи, как непринужденно лежат руки на рукоятях саксов и боевых топоров, висящих на поясах.

Один из них, молодой парень, почти ровесник Всеволода, с редкой соломенной бородой и наглым, любопытным взглядом, заметил его. Норманн по имени Бьорн увидел, что славянин смотрит не на блеск серебра, а на потертую рукоять его меча. Это был взгляд знатока. Бьорн усмехнулся, обнажив ровные белые зубы. На одном из клыков у него блеснул золотой ободок.

– Нравится? – заговорил он на ломаном, но вполне понятном славянском, который они подхватывали на долгом пути «из варяг в греки». Он вынул меч из ножен на треть. Клинок был безупречен. Темный узор дамасской стали змеился по лезвию, выдавая работу мастера. – Хорошая сталь. В далеком Миклагарде, в городе великого Конунга, за такой дают три фунта чистого серебра. За серебро можно купить трех таких баб, как та, что смотрит на тебя из-за частокола, – он кивнул в сторону Заряны, – и еще останется на выпивку на месяц.

Всеволод не ответил на скабрезную шутку, лишь кивнул, оценивая оружие профессиональным взглядом.

– Хороший баланс. Рукоять коротковата для двух рук.

Бьорн расхохотался.

– Второй рукой держат щит, парень! Или голову врага за волосы!

Они разговорились. Бьорн, подогретый вниманием и гордостью, рассказывал, не таясь. Его слова рисовали перед Всеволодом совершенно иной мир. Мир, где мужчины не гнут спину над землей, а берут свою судьбу за горло. Он рассказывал о туманных берегах Англии, где они высаживались с топорами, сжигали монастыри, полные золота и беззащитных монахов, и возвращались с добычей, которую не заработать и за сто жизней. Рассказывал о службе в личной гвардии византийского императора, о золотых палатах, о вине, которое льется рекой, и о женщинах с кожей цвета слоновой кости, которые знают такие ласки, что здешним девкам и не снились.

– …а потом он приказал вырезать всю его родню, – буднично говорил Бьорн, описывая очередной дворцовый переворот. – И мы резали. Ночью. Тихо. Женщин, стариков, детей. Император хорошо платит за верность. А кто его враг сегодня, нас не волнует. Сегодня один, завтра другой. Главное, чтобы серебро звенело.

Он посмотрел на деревню Всеволода, на серые избы, на грязных детей, на угрюмые лица мужиков. В его взгляде читалось не высокомерие, а искреннее недоумение.

– Зачем сидеть в этой грязи? – спросил он прямо, глядя Всеволоду в глаза. – Зачем ждать, пока тебя зарежут лесные разбойники, сожрут степняки или твои же собственные духи потребуют твою башку в качестве жертвы? Мир огромен! Он ждет, чтобы его взяли! Бери свой топор, садись в лодку и иди! Иди за своей славой. Завоюй себе имя, чтобы скальды слагали о тебе песни. А если на славу плевать, иди за золотом. За женщинами. Что тебе больше по нраву? В конечном счете, и то, и другое открывает все двери. Самые красивые бабы ложатся под самого сильного или самого богатого. Это закон, парень. Закон покрепче этого вашего частокола.

Слова варяга упали на пересохшую, жаждущую почву души Всеволода. «Сидеть в этой грязи». Да, именно это он и делал. Он, со своей силой, со своей яростью, со своим огнем, гнил заживо в этой серой деревне, как гниет в болоте упавший дуб. Он чувствовал себя сильным зверем, запертым в слишком тесной, вонючей клетке, пока мимо проходит целый мир, полный опасностей, богатства и настоящей жизни. В тот момент он понял, что его путь лежит не здесь. Его путь – там, за горизонтом. С топором в руке.

Глава 5: Княжий Пир

Хоромы князя Боримира не просто пахли, они смердели. Сладковатый, тошнотворный дух прокисшей медовухи, въевшейся в деревянные полы и нестиранные скатерти, смешивался с тяжелой вонью прогорклого жира, сочащегося из недоеденных кусков мяса. Но хуже всего был запах немытых, потных тел – животный, кислый смрад десятков людей, запертых в душном помещении. Дым из очага, не находя выхода, ел глаза, смешиваясь с испарениями перегара. Здесь власть не вершили, здесь в ней гнили.

Князь Боримир был выродком. Кровь великих воинов, когда-то покоривших эти земли, в его жилах превратилась в жидкую, мутную грязь. От славных предков ему достались лишь животная жадность, звериная жестокость и неутолимая похоть. Вся его энергия, весь его "княжий дух" уходил в бесконечные пьянки, азартные игры в кости и ненасытное поглощение девок, которых ему, как дань, поставляли со всей округи. Молодых, старых, охочих до власти или сломленных страхом – ему было все равно. Он брал их, как берет еду или питье – грубо, жадно и без остатка, оставляя после себя лишь пустые, униженные оболочки.

Ратибор, староста, пришел к князю с последней надеждой в сердце и тяжестью на душе. Он знал, что идет в волчье логово, но долг обязывал. Всеволод, которому отец строго-настрого велел ждать снаружи среди слуг и собак, ослушался. Он проскользнул в темные, заваленные хламом сени и припал глазом к широкой щели в грубо отесанной двери. Картина, открывшаяся ему, была омерзительнее любого кошмара.

Князь Боримир, развалившись, сидел на своем троне – массивном, неуклюжем сооружении из почерневшего дуба, украшенном уродливой резьбой. Его лицо, отекшее и багровое от выпивки, лоснилось от пота. Редкая, сальная борода была заляпана жиром и крошками. Он был похож на огромного, налившегося кровью клеща. На одном его колене, извиваясь под его тяжелой лапой, что сжимала ее ягодицу, сидела совсем юная, полуголая девка. Ее рубаха была разорвана на груди, обнажая маленькие, испуганные груди, а в глазах стоял туман страха и унижения. На другом его колене примостилась баба постарше, с опытным и циничным лицом, которая непрерывно подливала князю в огромный, окованный серебром турий рог хмельную медовуху. У ног князя, на затоптанных шкурах, валялись обглоданные кости и остатки еды, в которых уже копошились мухи. Вокруг сидели его "дружинники" – такая же пьяная, рыгающая свора отбросов, чья верность измерялась лишь количеством выпитого.

Ратибор вошел и, как положено, согнулся в низком поклоне. Пол под ногами был липким.

– Княже, – начал он, и его голос звучал чужеродно и трезво в этом смрадном бедламе. – Беда у нас великая. Разбойники вконец охамели. Не просто грабят, убивают уже. Лес наш рубят, людей твоих режут. Скоро к самой деревне подойдут. Просим твоей защиты, княже. Твоей крепкой руки, твоей дружины.

Князь с шумом выпустил воздух, и по гриднице прокатился раскат грубого хохота его собутыльников. Он лениво, словно через силу, повернул свою бычью голову. Его мутные, маленькие глазки с трудом сфокусировались на старосте.

– Разбойники-и? – протянул он, икая. – А дань... дань вы платить не забываете? Мне и моим верным псам? Нет. Дань исправно везете. Так какого хрена ты приперся сюда, старый вонючий козел, и отвлекаешь меня от дел? Это ваши проблемы. Твои и твоих смердов. Учитесь топорами махать, землепашцы. Защищайте сами свое барахло.

Он отвесил девке, что сидела на его колене, такой смачный шлепок по заднице, что та взвизгнула. Он грубо задрал ей подол, обнажая ее полностью, и провел своей заскорузлой пятерней между ее ног.

– Вот, видишь? – проревел он, глядя на Ратибора. – Каждый должен быть занят своим делом. Я – делами государственными! Великими! – он снова расхохотался. – А ты иди и разбирайся со своими волками. И скажи им спасибо, что они пока только твоих овец режут, а не моих.

Князь наклонился вперед, его лицо исказила пьяная злоба.

– А не то я и впрямь пришлю дружину. Но не разбойников твоих гонять по лесу. А шкуру с тебя живьем сдирать за то, что от дел меня отрываешь! А девок ваших и дочек мы и без разбойников заберем. Понял, старый хрыч?!

Ратибор попятился, бледный как смертник, идущий на плаху. Он ничего не ответил. Слова застряли в горле. Всеволод за дверью стиснул зубы так, что в ушах зазвенело. Он смотрел на этого жирного, потного борова, на его тупое, самодовольное лицо, и в нем не было ненависти. Ненависть – слишком сильное, слишком человеческое чувство для этого существа. В нем было лишь холодное, брезгливое отвращение, как к опарышу, копошащемуся в падали.

Он понял в тот миг одну простую вещь. Хазары – это внешний враг, буря, которая может убить. Лесные разбойники – дикие звери, которые могут разорвать. А этот человек, этот князь, был раковой опухолью. Гнилью, что разъедала их землю изнутри, превращая воинов в пьяную мразь, а людей – в бесправный скот. И прежде чем лечить раны, нанесенные извне, нужно вырезать эту гниль. Даже если придется резать по живому.

Глава 6: Железо и Пот

Ярость была как черная, ядовитая желчь, подступившая к горлу. Она требовала выхода, немедленного, кровавого. Воздух в кузнице, наполненный запахом остывающего металла, казался слишком тесным, он душил. На этот раз Всеволод не стал разжигать горн. Его огонь горел внутри, и ему нужно было не железо, а плоть. Что-то, что сопротивляется, что отвечает ударом на удар.

Он схватил тяжелый, окованный железом тренировочный щит и дубовый меч-палицу, такой тяжелый, что неподготовленный человек едва мог бы его поднять. Во дворе, на утоптанной и превращенной в грязное месиво площадке, его уже ждал Добрыня.

Старый воин был живым воплощением войны. Седой, как лунь, с одним-единственным глазом, который смотрел на мир с ледяным, хищным прищуром. Второй глазницы не было – на ее месте зиял уродливый, затянувшийся шрам, пересекающий пол-лица. Все его тело было картой битв: рубцы, вмятины от ударов, узловатые пальцы, сломанные и сросшиеся неправильно. Он служил еще отцу Боримира, тому самому, настоящему князю-воителю, и после его смерти ушел, не пожелав прислуживать его жирному, похотливому выродку. Старик был единственным, кто видел в одержимости Всеволода не юношескую блажь, а суровую необходимость. Он чуял в парне сталь.

– Пришел дурную кровь спустить? – прокряхтел Добрыня, поднимая свой старый, побитый щит. Его единственный глаз внимательно оглядел лицо Всеволода. – Вижу, князь опять тебя осчастливил своим гостеприимством. Ну давай. Выплесни это дерьмо на меня.

Им не нужны были слова. Они сошлись.

Это не был изящный поединок. Это был скрежет, грохот, рычание. Танец двух разъяренных медведей в грязи. Щит в щит, с таким треском, что казалось, лопается дерево и кости. Глухой, мокрый, отвратительный звук ударов дубовой палицы по щиту, отдающий тупой болью в предплечье, в плечо, в самые зубы.

Добрыня не давал ему ни секунды передышки. Он не фехтовал, он убивал. Медленно, методично, грязно. Он не целился в щит, он бил подло: по коленям, по голени, пытаясь сломать, покалечить. Он толкал плечом, ставил подножки, использовал каждый грязный трюк, которому научился за полвека битв.

Всеволод, ослепленный яростью, пер напролом. Каждый его удар был предназначен жирной морде князя Боримира. Он вкладывал в них всю свою ненависть, все свое унижение.

– Честь?! – прорычал Добрыня после того, как его щит с лязгом встретил удар Всеволода, и он, воспользовавшись моментом, ткнул парня краем своего щита под ребра, заставив того согнуться и захрипеть. – Забудь это слово! Вырви его из себя вместе с кишками! Разбойник не будет ждать, пока ты встанешь в красивую позу! Он пырнет тебя ржавым ножом в пах, пока ты будешь замахиваться! Он выколет тебе глаза пальцами, пока ты будешь орать о чести!

ХРЯСЬ! Удар старика пришелся по ноге Всеволода. Боль обожгла от колена до лодыжки.

– Думай, щенок, думай башкой, а не злобой! Где его слабое место? Глотка! Глаза! Подмышка, куда не достает доспех! Яйца! Схвати и вырви! Бей, чтобы убить, а не чтобы красиво выглядеть! Убивай!

Всеволод взревел и ринулся вперед. Добрыня, вместо того чтобы принять удар, отступил на полшага. Всеволод, вложивший в удар всю инерцию, провалился вперед. Старик тут же ударил его в опорную ногу. С глухим стуком кость встретилась с деревом, и нога подломилась.

Всеволод рухнул лицом в холодную, жирную грязь. Удар выбил из легких воздух. В рот и ноздри набилась земля. Он на миг потерял ориентацию, ошеломленный болью и унижением. Этого мига было достаточно.

Добрыня тут же навалился на него сверху, прижав к земле всем своим костистым, но тяжелым телом. От него пахло потом, старой кожей и смертью. Он придавил плечо Всеволода коленом, причиняя острую боль, и приставил тупой, зазубренный конец тренировочного меча прямо к его горлу, с силой вдавливая в кадык.

– Мертв, – выдохнул он прямо в лицо парню. В единственном глазу старика не было ни злости, ни торжества – лишь холодная, усталая констатация. – Лежачего не бьют только в сказках для девок. В жизни – добивают. Протыкают глотку, чтобы не хрипел. А потом, если время есть, еще и на трупе твоем отымеют твою жену, пока она теплая. Вставай.