Баржа Историй

Глава 3: А вы нам газ, а мы вам борщ!

На одиннадцатый день переговоров атмосфера в Женеве была настолько густой, что её можно было мазать на бутерброд. В воздухе повисла одна простая мысль: «Пора говорить о деньгах. Или хотя бы о газе».

Ингрид Свенссон, вооружённая новой папкой с надписью "Экономика: не пугайтесь, всё под контролем", встала у доски:

— Сегодня обсуждаем энергетическое взаимодействие. Конкретно — газ, транзит, поставки, цены, компенсации. Просьба без частушек, салатов и музыкальных вставок. Сегодня — только цифры.

Геннадий Петрович уже раскладывал перед собой файлы. Серьёзный, как отчёт о неполученных дивидендах.

Степан Васильевич ничего не раскладывал. Он просто достал кастрюлю борща и поставил её в центр стола.

— Это что? — ахнула Ингрид.

— Это — наш вклад в энергетику, — сказал Степан. — Он греет душу, наполняет желудок и уважается даже теми, кто к нам относится «нейтрально».

— Мы про газ, Степан! Газ! — устало напомнила Ингрид.

— А мы — про борщ. Он тоже горячий. Он тоже стратегический ресурс. А с точки зрения влияния на население — вообще ядерный.

Алекс-ТикТок подхватил:

— Я снял уже три видео, где борщ побеждает санкции. Одно из них — с эффектом “дымящегося лба” набрало сто тысяч лайков за два часа!

Олег Аркадьевич вмешался:

— Мы не против борща. Но давайте так: вы — борщ, мы — газ. Всё честно. Продукт на продукт. Национальный обмен. Без посредников.

— Борщ на газ? — переспросил Степан. — Это что, новый бартерный союз? Сколько литров на кубометр?

— Всё можно пересчитать, — вмешался Игорь Вениаминович, доставая калькулятор. — Средний украинский борщ — 0.9 литра, калорийность — 150 ккал. Один кубометр газа — 10 кВт⋅ч. Значит, если...

— Стоп! — закричала Ингрид. — Мы не будем измерять газ в борщах!

— А почему нет? — обиделся Степан. — У нас вся экономика на борще! Он входит в ВВП как моральный стабилизатор!

— Так, — сказал Геннадий. — Я предлагаю по-другому. Мы поставляем газ. Вы — культурный пакет.

— Какой ещё пакет? — прищурился Степан.

— Вы поставляете песни, костюмы, борщ, вербу, вышиванку, бутылку самогона — по соглашению.

— А гарантия?

— Мы даём вам табличку “Газ подключён с любовью”. А если вы нарушаете условия — табличку переворачиваем.

— А если вы не платите? — Степан прищурился. — Мы вам тогда что, кисель нальём вместо борща?

— Именно! — кивнул Геннадий. — Вся система будет работать по принципу гастрономического давления.

Тут в разговор вмешалась Тамара Ивановна:

— Дети мои. Вы обсуждаете еду, как будто это нефть. Но вы забыли, что еда — это святое. Если вы начнёте торговать борщом, он обидится и перестанет быть вкусным.

— Мы не торгуем, — возразил Степан. — Мы обмениваемся! Это возврат культурных долгов!

— А рецептура у вас, между прочим, украдена! — не выдержал Алекс. — У нас есть видео от 1991 года, где бабушка Геннадию рассказывает, как правильно варить. Он кивает — это доказательство передачи технологий!

— А у нас есть переписка времён Петра Первого, — парировал Геннадий. — Там указано: «вкусный борщ ели в подмосковной избе». Архив есть, пусть даже он написан карандашом на иконе.

— Хватит! — крикнула Ингрид. — Мы должны подписать соглашение!

— Тогда так, — сказал Геннадий. — Мы согласны на газ, если вы признаёте, что борщ — общеславянский, но с российскими корнями.

— Никогда! — закричал Степан. — Мы согласны на газ, если вы признаёте, что борщ — украинский, но временно используется по лицензии.

— А если мы напишем: «Борщ — наш общий друг»? — предложил Янек. — Без географии. Просто друг.

Тишина. Даже самовар замолчал.

— Это звучит... разумно, — медленно сказал Геннадий.

— Если борщ — друг, значит, мы не делим друга. Мы просто... едим его вместе, — заключил Степан.

Так родилась первая Гастрономическая декларация взаимопонимания, в которой стороны согласились, что: борщ — не территория, газ — не соус, бартер возможен, но по душевной шкале, авторство рецепта — дело совести, кетчуп — всё равно вне закона.

Документ подписали. Алекс снял сторис. Тамара на радостях поставила кастрюлю борща в центр зала, как символ мира. Дональд Стивенсон сфотографировал это и подписал: “Diplomacy tastes better with potatoes.”

— Итак, — торжественно сказала Ингрид Свенссон, — теперь, когда мы согласились, что борщ — не предмет захвата, а символ братства, пора поговорить о самом важном: оплате и транзите.

Геннадий Петрович вытащил из портфеля папку с надписью: «ГАЗ. Формула. Жёстко, но с улыбкой». Он был настроен серьёзно. Даже слишком — на нём был галстук с атомами метана и цитатой Менделеева.

— Мы готовы предложить следующие условия, — начал он. — Кубометр по формуле, включающей европейский индекс, поправку на температуру, коэффициент флюидности и, по инициативе Тамары Ивановны, — скидку за вежливость.

— Как это работает? — удивилась Ингрид.

— Ну вот, смотрите. Если во время обсуждения делегация не перебивает, не делает пассивных агрессивных замечаний и приносит пирожки — минус 5%.

Степан Васильевич хмыкнул:

— А если мы дважды в день поём “Щедрик”?

— Это уже дипломатическое давление. Плюс 7%.

— А если мы не поём, но улыбаемся и зовём на свадьбу кузена?

— Нейтрально. Без скидок.

Олег Аркадьевич добавил:

— Мы также рассматриваем оплату борщом, но тут требуется уточнение: объём — в литрах, качество — по шкале “наваристости”, подтверждение — дегустационная комиссия.

— А где она, комиссия эта? — уточнил Степан.

— Мы уже создали рабочую группу: Тамара Ивановна, турецкий наблюдатель и швейцарский бариста. Они — независимы, неангажированы и голодны.

Тут вмешался Алекс-ТикТок:

— А можно платить лайками? У меня аудитория, влияние, люди доверяют. Один сторис с хэштегом “газ за борщ” — и у вас миллионы просмотров. Это ведь тоже валюта!

— Да мы как-то предпочитаем, чтоб валюту можно было жевать, — заметил Игорь Вениаминович.

— А я считаю, — заявил Янек Ковальский, — что мы должны ввести единообразный гастробартер. Например: один литр борща = 10 киловатт тепла; пирожок с картошкой = мелкий технический ремонт; вареник с вишней = бонус в виде Wi-Fi; чеснок = штраф за перебои.

Ингрид записывала это с лицом человека, который знает, что этот документ когда-нибудь попадёт в архив ООН.

— Подождите, — нахмурился Степан. — А как быть с доставкой? Борщ же портится!

— Поэтому, — радостно подал голос Геннадий, — предлагается формат “борщ в сухом виде”. Кубики. Борщ-концентрат. Порошковый брат культурного наследия.

— Это же кощунство! — вскочила Тамара Ивановна. — У вас что, суп — это просто тёплая вода с ароматом? Настоящий борщ — как чувства: их нельзя растворять!

— Тогда вам придётся наладить борщевую логистику, — парировал Олег. — Рейсы, упаковка, термосы.

— Мы предлагаем контейнеры на доверии, — Степан не сдавался. — Кастрюли под опечатыванием. Таможня пробует — если вкусно, пропускает.

Ингрид захлопнула папку.

— Так. Сводим всё. Мы имеем: газ с поправкой на вежливость, оплату борщом — но только в литрах, с комиссией, бонусы пирожками, санкции — за кетчуп и борщ из порошка, спорный вопрос по транзиту — всё ещё обсуждается.

— И один философский, — сказал Алекс. — А можно ли перевести “чистую совесть” в рубли?

— Нельзя, — строго сказал Геннадий. — Но можно в пирожки.

— Уточнение: в тёплые, мягкие и с луком, — добавила Тамара.

— А что насчёт долгов? — спросила Ингрид.

— Борщ долга не прощает, — сказал Степан. — Он напоминает. Особенно если настоялся.

— Газ тоже, — ответил Геннадий. — Если не платите — давление падает. В буквальном и переносном смысле.

— Тогда, — сказала Ингрид, — я предлагаю включить это в документ как “взаимную температурную зависимость”.

— Звучит как роман, — заметил Янек.

— Так это и есть, — кивнула Ингрид. — Международные отношения — это брак, где вместо колец — кастрюли и газовые баллоны.

Именно так была подписана вторая часть соглашения — “Энергетическое меню мира”, в котором был указан бартерный коэффициент «борщ:газ» и отдельный пункт: «Любые расчёты кетчупом — недействительны.»

На утро двенадцатого дня переговоров в зале чувствовалась необычная тишина. Даже самовар на столе покашливал уважительно.

Ингрид Свенссон вошла с особенным сиянием в глазах — её дипломатический инстинкт подсказывал: сегодня можно попробовать сотворить нечто общее. Что-то объединяющее, питательное и… желательно, съедобное.

— Коллеги, — начала она, — у меня предложение. Давайте создадим совместное блюдо.

— Что, как в ресторане? — насторожился Олег Аркадьевич.

— Как в договоре! — уточнила Ингрид. — Только вместо подписей — ингредиенты. Вместо спорных пунктов — специи. А итог — одно общее блюдо, которое символизирует наш союз.

— Это как салат дружбы? — уточнил Алекс-ТикТок, уже держа в руках смартфон.

— Нет, салат дружбы — это когда всё мешают без логики и потом всем стыдно.
Я предлагаю — суп. Солянку.

Молчание.

Геннадий Петрович опасливо поднял бровь:

— Солянка? Это... как бы сказать... уже не блюдо, а международный вызов. У нас даже в России по регионам ссорятся, кто туда кладёт лимон, а кто — капусту.

— Вот и отлично! — оживилась Ингрид. — Пусть каждая сторона внесёт по одному ингредиенту, который символизирует её вклад в мир. И в кастрюлю.

— А если кто-то внесёт капусту? — хмуро спросил Степан Васильевич. — Я предупреждаю: капуста в солянке — это как НАТО на пикнике. Всё испортит.

— Сначала утверждаем регламент, — вступил Олег. — Один ингредиент — одна идея. Без повтора. Без “тайного лука”!

Ингрид достала флипчарт. На нём было написано: рецепт Единой Солянки. Россия — солёные огурцы (традиция, консервация, устойчивость). Украина — копчёная колбаса (аромат свободы, острота мнения). Турция — лимон (баланс вкуса, неожиданность, нейтральность). Польша — оливки (европейская структура, иногда раздражают, но без них не тот вкус). Швеция — картофель (основа стабильности, легко усваивается). США (Дональд Стивенсон) — вустерширский соус (никто не знает зачем, но без него вроде чего-то не хватает). Тамара Ивановна — лавровый лист (опыт, мудрость, не съедобно, но необходимо).

— А что вы, Ингрид, внесёте? — спросил Алекс.

— Я? Ложку. Без неё никто это не попробует.

Все зааплодировали.

Но как только дело дошло до варки, началась катастрофа.

Степан, увидев капусту на столе, закричал:

— Это кто принёс? Кто капусту сунул в святую кастрюлю?

— Это не капуста! — отозвался Янек. — Это «мелко нарезанная нейтральность»!

— Капуста — это мягкая провокация! — воскликнул Геннадий. — Её добавляют, когда хотят испортить традицию!

— А кто сунул туда два лавровых листа?! — вскочила Тамара. — Это перебор! Это как два наблюдателя от ОБСЕ — толку никакого, а аромат уже не тот!

Алекс, продолжая снимать, озвучивал происходящее, как спортивный комментатор:

— Итак, украинская делегация протестует против овощной экспансии! Российская делегация утверждает, что борщ справился бы и без капусты, но не солянка! Тамара Ивановна уходит в оппозицию к бульону!

— А у нас вообще аллергия на оливки! — закричал Олег, отодвигая миску.

— Оливки — это символ ЕС! — обиделся Янек. — Их можно не любить, но в супе они есть!

— Кто положил кетчуп?! — раздался крик из глубины кастрюли.

Молчание. Все повернулись к Алексу.

— Это был эффект, — виновато сказал он. — Красиво на видео. Как лавина страсти.

Секунду спустя кастрюля была спасена. Кетчуп выловили. Капусту — тоже. Лавровый лист оставили. Оливки — обсудили. Бульон — проголосовали большинством.

— Всё, — объявила Ингрид. — Мы сварили первую в мире международную солянку по консенсусу. Не идеальная. Но наша.

Каждый попробовал по ложке. Улыбнулись. Даже Геннадий сказал:

— Ну, капуста бы подошла...

— Не начинай! — одновременно сказали все.

И в этот момент что-то изменилось. Вкус супа напомнил о главном: не бывает идеальных рецептов. Но если варить вместе — всегда выходит съедобно.

После триумфа солянки — а именно того момента, когда даже Геннадий втайне налил себе добавку — в воздухе повисла не просто еда, а надежда.

Ингрид Свенссон встала, вытерла ложку о протокол и сказала:

— Коллеги, мы только что сделали невозможное. Мы сварили международный суп. Не отравились. Не поссорились. Даже съели.

Все захлопали. Даже турецкий наблюдатель сделал знак в воздухе, означающий “вкусно, но непонятно”.

— И теперь, — продолжила Ингрид, — я предлагаю создать «Поваренную книгу мира». Один том. Все нации. Без споров. С рецептами, в которых — не только кухня, но и душа.

— Идея неплохая, — осторожно заметил Олег Аркадьевич, — но кто будет главным редактором? Мы все не в состоянии договориться даже о температуре кипения.

— У нас будет коллективный подход. Без цензуры. Каждая страна даёт один рецепт — с историей. И пояснением, как это связано с миром.

Алекс-ТикТок уже записывал:

— А можно формат: название, состав, философия, TikTok-версия и мем?

— Только если без кетчупа, — вставила Тамара Ивановна строго.

Янек взял бумагу и быстро накидал пример: блюдо: Селёдка под шубой; страна: Польша (в гостях у соседей); философия: Иногда то, что сверху — не отражает сути; история: Родилась в споре между тёщей и демократией; мирная функция: Объединяет людей, делящих одну вилку.

— Вот это — уже дипломатия! — восхитилась Ингрид. — Еда как анекдот, но со смыслом!

Геннадий Петрович задумался:

— Хорошо, допустим. Я предложу щи. Простые. Без изысков. Без претензий. Как гражданский нейтралитет.

— Только без капусты! — среагировал Степан Васильевич. — Мы на этом уже сегодня прогорели.

— Щи без капусты — это просто грустная вода! — возмутился Геннадий. — А тогда и мир без контекста — пустая болтовня!

— И всё же, — вмешалась Ингрид, — мы столкнулись с проблемой.

Все напряглись.

— Мы должны написать историю каждого блюда. А значит... начнётся спор о происхождении.

— Уже начался! — крикнул Алекс. — У меня есть видео, где бабушка с Ужгорода готовит борщ в гуцульском стиле. Под ним комментарии: “Это из Тулы!”

— У нас есть музей, где пирожки официально признаны достоянием советского народного строительства! — возразил Геннадий.

— А у нас пирожки подают в Лондоне как “украинские hand-pies” — с уклоном в крафт! — вмешался Степан.

— Что, если не указывать страну, а просто писать: “рецепт передан с любовью через границу” ? — предложила Ингрид.

— Нет! — почти хором закричали все.

— Указывать! Иначе потом опять будет: "А вот это блюдо кто придумал?" — Геннадий аж покраснел.

— А может, укажем несколько стран? — дипломатично вставил Янек. — Например, “вареники: коллективная мудрость Восточной Европы с оттенком латентной обиды”.

— Или “оливье: бывшая имперская салатная модель, адаптированная под нынешние реалии”. — добавил Алекс.

Вспыхнула живая дискуссия:

— А где родился хрен?
— Кто первым жарил лук?
— Как назвать сырники, чтобы не было войны?
— Можно ли использовать слово «настоящий» без санкций?

Тамара Ивановна хлопнула по столу ложкой:

— Если мы не можем договориться, чья капуста, то какая же мы кухня мира?

И тут неожиданно заговорил швейцарский бармен, который до этого момента молча разливал чай:

— У нас в Швейцарии три языка, четыре кухни и сорок два вида сыра. И мы всё это кладём в один фондю. Не спорим, чьё. Главное — не обжечься.

Тишина. Все переварили. Не фондю. Мысль.

— Так и запишем, — кивнула Ингрид. — “Если не можешь определить, чей рецепт — значит, он общий.”

Так было решено: поваренная книга мира будет коллективной; в графе “происхождение” указывать максимум: «долго варилось»; фотографии только с одобрения всех сторон; бБез кетчупа. Даже в примечаниях; история блюд — в форме сказок, а не хронологии.

И Алекс уже начал снимать сторис: «Когда блюда перестают спорить, люди начинают слушать. #ДипломатияСъедобна».

После солянки, шуток и споров о рецептах делегации решили закрепить достигнутое не просто бумагами, а выпечкой.

— Мы уже варили, мы уже ели, теперь пора печь! — торжественно сказала Ингрид Свенссон, достав из-за кулис мини-печь с логотипом ООН. — Сегодня мы испечём Пирог Единства.

Тишина. Лёгкое напряжение. Кто-то тихо шепнул: “Главное, чтобы не сгорел, как прошлый договор.”

— Каждый положит один ингредиент, — объяснила Ингрид. — Никаких сольных партий. Только общий вклад. Один пирог — одна планета.

— Сладкий или солёный? — осторожно уточнил Олег Аркадьевич.

— Пусть будет нейтральный, — сказала Ингрид. — Как сама Швейцария.

Началась подготовка. Всё выглядело идеально:
— мука — общая;
— вода — из кулера ООН;
— соль — дипломатическая, с дозатором;
— яйца — подписаны фломастером, чтобы не спорить, чьи.

Каждая делегация получила миску.

Россия внесла гречку — как символ стабильности, простоты и «нашего, с детства». Украина добавила вишню — «чтобы кисло-сладко, как жизнь». Польша — кусочек белого хлеба, как «смысл нормального завтрака». Турция — специи, непонятные, но пахнущие Востоком. США — маршмеллоу. Никто не понял зачем, но они везде суют маршмеллоу. Швеция — немного сельди. Солёной. Потому что без неё «невозможно почувствовать север». И вот всё было почти готово. Но тут началось... самодеятельное вмешательство.

Геннадий Петрович, когда все отвернулись, бросил немного укропа — «для наивной свежести».
Степан Васильевич добавил перец чили — «чтобы щипало, но не обжигало».
Тамара Ивановна всыпала чуть-чуть соды — «чтобы взошло, как в старые добрые времена».
Янек добавил чайную ложку майонеза, объяснив: — "Это, как компромисс — не видно, но чувствуется."
Алекс подсунул конфетти — “чтобы красиво на срезе”.

Ингрид что-то подозревала.

— Надеюсь, все положили ровно то, что заявляли, — сказала она, начиная замешивать тесто.

— Да-да! — хором ответили все, делая вид, что не прикасаются к контрабандной паприке.

Пирог был отправлен в печь.

40 минут ожидания. Все сидели, как студенты перед экзаменом. Даже самовар отошёл от стола, будто не хотел нести ответственность.

Пирог вздулся. Подрумянился. Выглядел... мощно.

— Это же дипломатическая булка века, — прошептал Алекс.

Пирог вынули. Поставили на стол. Разрезали.

И тут все увидели:
— внутри он был фиолетового цвета;
— с запахом, напоминающим одновременно борщ, рыбу, ваниль и… аэрозоль;
— с текстурой, как у переваренного манго;
— и послевкусием, которое лучше не анализировать.

— Ну… это… уникально, — дипломатично сказала Ингрид, отламывая микроскопический кусочек.

Первым рискнул Геннадий. Он взял, пожевал... и замер. Потом Степан. Потом Янек. Потом Тамара.

Реакции были одинаковыми:
— выражение лица, как у ребёнка, которому вместо мороженого дали горячую селёдку;
— внутренний монолог: «Я не признаю, что это невкусно, потому что вложил туда душу.»
— попытка запить чаем, но чай стал сладко-солёным от испарений пирога.

Только Алекс был счастлив. Он сказал:

— Это гениально. Это как метафора! Пирог, в который все вложили себя, стал... слишком собой. Он перестал быть пирогом. Он — декларация!

Тамара вздохнула:

— Раньше всё проще было. Вареники. Борщ. Чай. А теперь — символы, формы, философия…

— Символизм съедобного — главный тренд дипломатии, — вставила Ингрид. — И пусть пирог несъедобен, зато он подписан всеми сердцами.

Олег обвёл глазами стол и заметил:

— Знаете, а ведь это лучше любого протокола. Мы впервые все сделали что-то вместе. Пусть ужасное — но вместе.

— И это уже шаг к миру, — согласился Янек.

Пирог отправили в холодильник. В знак того, что даже самые спорные идеи можно... ну, хотя бы охладить.

На последней странице отчёта Ингрид написала:

«Мир — это пирог, испечённый на сомнительном тесте, но с честным желанием накормить».

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 2: Протоколы, Пирожки и Претензии

На седьмой день дипломатического вегетативного марафона делегации встретились уже без удивления. Лица были те же, только слегка уставшие и… потолстевшие. Всё же ежедневный борщ, сало и пирожки с разными намерениями оказали своё стратегическое влияние.

Ингрид Свенссон, вдохновлённая собственной идеей создать “Словарь Дипломатического Самоперевода”, решила пойти дальше:

— Сегодня, коллеги, мы обсудим протокол общения. То есть — формат того, как мы будем общаться в дальнейшем, чтобы не возникало недоразумений, конфликтов, и, самое главное — кетчупа в борще.

Геннадий Петрович, глядя поверх очков, вздохнул:

— Протокол общения? У нас в деревне был такой протокол: хочешь сказать — говори. Не хочешь — бей по столу кулаком. Всем всё ясно.

— А у нас был другой, — парировал Степан Васильевич. — Сначала пел песню, потом говорил тост, потом — предложение. И уже по интонации люди понимали, серьёзно или нет.

Олег Аркадьевич предложил компромисс:

— Давайте сделаем, как в игре в “Крокодила”. Только без жестикуляции — слишком интерпретативно.

— А как тогда? — спросил Алекс, всё ещё стримя с камеры. — Может, смайликами?

— Господи… — простонала Ингрид, — Мы на переговорах, а не в чате.

Дональд Стивенсон внезапно встал и зачитал с бумажки:

— We believe that neutrality must be respected, translated clearly, and not interpreted as passive aggression or culinary sabotage.

— Что он сказал? — шепнул Геннадий.

Португальский переводчик, всё ещё здесь по неизвестной причине, перевёл с сомнительной уверенностью:

— Он говорит: «Нейтральность — это как плавленый сыр. Всем нравится, но не всем подходит».

— Прекрасная метафора! — сказал Степан. — Значит, мы — не швейцарский сыр, а грецкий орех. Нас надо колоть, но мы вкусные.

— А мы тогда — хлеб, — сказал Геннадий. — Без нас ни вареника, ни щей.

— А я тогда чайник, — вмешалась Тамара Ивановна, — потому что без меня все холодные.

Ингрид стучала ручкой по столу, как по морзянке, подавая сигнал SOS.

— Коллеги! Фокус! Нейтральность! Протокол! Мы обязаны создать структуру общения: какие слова допустимы, какие — нет; что считается «обидой», что — «политическим оттенком», а что — «шуточкой про хохлов», за которую можно словить санкции.

— А можно мы введём цветовую шкалу? — предложил Алекс. — Ну, типа, зелёное — нейтральное, жёлтое — потенциально остро, красное — «сейчас будет кипеть кастрюля».

— То есть вы предлагаете превратить дипломатическую беседу в схему светофора? — уточнил Олег.

— А почему нет? — влез Степан. — Мы же все знаем: если кто-то говорит «мы с уважением относимся к вашей позиции», это уже жёлтый. Скоро будет буря.

— Или фраза «мы обсудим это на следующем раунде» — это чистый красный. Перевод: «забудьте, как звали».

— Или «мы признательны за вашу инициативу» — это “зелёный, но только пока никто не начал копать глубже”.

Ингрид достала флипчарт и нарисовала таблицу:

Фраза

Что это значит на деле

Цвет

Мы рассмотрим

Никогда не согласимся

Жёлтый

Интересное предложение

Смешно, но вы держитесь

Жёлтый

Поддерживаем

Мы вас боимся

Зелёный

Осуждаем

У нас выборы

Красный

Предлагаем сотрудничество

У нас нечего предложить, но красиво звучит

Жёлто-зелёный

— А где “мы готовим письменный ответ”? — спросил Алекс.

— Это когда они забыли и срочно придумывают что-нибудь на ходу, — пояснила Тамара. — У меня сосед так делал, когда забыл поздравить жену. До сих пор один.

— Так вот! — подытожила Ингрид. — Составим протокол расшифровок, и каждый будет обязан подавать свои фразы в сопровождении “эмоциональной декларации”.

— Это как? — удивился Геннадий.

— Вот, например: “Мы не поддерживаем введение дополнительных механизмов контроля”, — говорит делегат, и сразу дополняет: “Я злой, но сдерживаюсь”.

— Гениально! — воскликнул Степан. — Это как переводчик внутреннего настроения! Я бы так с бывшей разговаривал!

— Или с налоговой, — добавил Олег.

— Или с таможней, — буркнул турецкий наблюдатель.

— А ещё, — подал голос Дональд, — предлагаю включить в протокол запрет на выражение лица “я вам сейчас объясню, как надо жить”. Это разрушает атмосферу доверия.

— Особенно когда это говорит кто-то, у кого чемодан до сих пор в аэропорту, — вставил Степан.

— А я предлагаю, — вдруг сказала Тамара, — добавить обязательный “пирожковый блок” — после каждого заседания, чтобы не усугублять. Тепло в животе — тепло в политике.

Ингрид не возражала. Наоборот, она уже записывала новую повестку: протокол общения v1.0; введение цветовой шкалы смыслов; эмоциональные декларации; упрощённый дипломатический словарь; ежедневный пирожковый блок; лицо «не учите меня жить» — под запретом; любая “ржачная фраза” сопровождается официальным смайликом.

И вот так, в атмосфере юмора, теста и латентного недоверия, делегации сделали первый настоящий шаг к общению. Не к миру, не к союзу, не к документу — но хотя бы к пониманию, что без пояснений не бывает нейтралитета, а без пирожка — покоя.

Утро восьмого дня началось строго. Не потому что настроение было соответствующее, а потому что Ингрид Свенссон пришла в зал в очках с толстой оправой, с папкой под мышкой и лицом женщины, которой за ночь приснилось, что она генеральный секретарь галактики.

— Сегодня, — сказала она, не дожидаясь, пока кто-то дожует пирожок, — мы впервые попробуем работать по протоколу общения. Но для этого... нам придётся сделать то, чего вы все давно избегаете.

Наступила тревожная тишина. Даже Тамара Ивановна перестала разливать компот по чашкам.

— Вы сядете в алфавитном порядке? — осторожно предположил Степан Васильевич.

— Нет, — ответила Ингрид. — Вы сдадите свои мобильные телефоны.

Гром среди ясного борща.

— Что?! — вскочил Алекс-ТикТок. — Это же нарушение моих гражданских, цифровых и контентных прав! Я сегодня планировал снять, как вы договариваетесь об энергетическом партнёрстве под шубой!

— А если мне позвонит президент? — нахмурился Геннадий Петрович.

— А если мне лайк поставит депутат? — панически подскочил Степан. — Мне надо немедленно реагировать сердечком и фразой «Дякую, пане Іване!»

— Я понимаю, — мягко сказала Ингрид. — Но если мы хотим достичь реального общения, нам нужно перестать общаться с внешним миром. Хотя бы на три часа. Без звонков. Без постов. Без GIF'ок в чатах.

Олег Аркадьевич медленно достал телефон и положил на стол, как пистолет перед дуэлью. За ним последовали остальные — нехотя, мучительно, но под пристальным взглядом Тамары Ивановны, которая стояла рядом с миской с холодцом и тихо шептала:
— Кто не сдаст — получит ложкой по судьбе.

Вскоре на столе лежала целая коллекция смартфонов, планшетов, смарт-часов и одного кнопочного телефона, который, судя по всему, был куплен в эпоху, когда интернет ещё не знал, что такое скорость.

— Всё, — сказала Ингрид. — Теперь — честный, открытый разговор по новой модели. Обсуждаем острую тему: возможность снятия торговых барьеров.

— Отлично, — сказал Степан. — Я предлагаю начать с того, чтобы признать «рошеновские конфеты» не предметом санкций, а объектом культурной дипломатии.

— Ваша конфета — это наш налог, — отрезал Геннадий. — Она сладкая, но вызывает ожог валютного баланса.

— Не понял, — вмешался Дональд. — Вы обсуждаете карамель?

— Мы обсуждаем будущее Европы, выраженное в шоколадной глазури, — пояснил Алекс... и вдруг замер. Его рука потянулась в карман, но там — пусто. Телефона не было. Он бледнел.

— Вы в порядке? — обеспокоенно спросила Ингрид.

— Нет... Я... Я не могу проверить комментарии... Я не знаю, сколько людей сейчас думают, что я умер!

— Это всего три часа, — попыталась её утешить Тамара. — За это время только тесто успевает подойти.

— Или нервы выйти, — буркнул Игорь Вениаминович.

В это время Олег наклонился к Геннадию и прошептал:

— У вас в сумке спрятан старый планшет, правда?

— Тише ты... это на случай дипломатического ЧП. Только Wi-Fi не пали.

Но Wi-Fi уже пал. Швейцарский админ заметил подозрительный трафик, и на экране монитора появилась надпись: “Место подключения: Переговорный зал. Источник: YouTube Live.”

— Кто-то ведёт трансляцию! — закричала Ингрид. — Нарушение режима тишины!

Вся комната в панике. Дональд достал ручку и начал строить карту предполагаемого шпионажа. Турецкий наблюдатель на всякий случай спрятал свой чай в карман. Янек вбежал обратно в зал — вернулся из монастыря с лавандой и миром, но попал в хаос.

— Это было неизбежно! — воскликнул Алекс. — Информацию нельзя остановить! Если ты не выкладываешь — кто-то выложит тебя!

— Это не протокол! — закричала Ингрид. — Это технологическое восстание на дрожжах!

— Я вас предупреждала, — сказала Тамара. — Нельзя лишать людей телефона, пока они не съели пельмени. Нельзя. Это биология.

Наконец выяснилось: стрим вёл робот-пылесос, случайно подключённый к вайфаю. Алекс поставил на него GoPro ещё в первый день «ради прикола», и тот, тихо катаясь под столом, показывал всему миру, как в Женеве обсуждают торговые войны, сидя в носках и поедая холодец.

Итог заседания: смартфоны возвращаются. Но под честное слово; робот-пылесос становится официальным хроникёром переговоров; любой видеопоток должен быть подписан тегом «юмор»; введено правило: «Никаких решений до пирожка».

Так первая попытка общения по протоколу закончилась — по старой традиции — ничем, кроме конфуза. Но, как отметила Ингрид в своём блокноте: «Они не договорились. Но хотя бы никто не добавил кетчуп». И это — тоже прогресс.

Девятый день переговоров наступил как хорошее утро в общежитии — с амбициями, но без ложки. Делегации собрались для первой официальной подписи — документ с громким названием: «Совместная декларация о недопустимости дипломатического кетчупа и иных символических искажений».

В тексте фигурировали такие фразы, как: «сознательное неиспользование гастрономических символов в агрессивной интерпретации», «салатные провокации», «борщевое равноправие»

«десертная деполитизация».

Бумага была распечатана. Стол — накрыт. Флаговая композиция выровнена. Холодец убран в холодильник (впервые). Всё готово. Осталась мелочь. Нужно было подписать.

Ингрид Свенссон торжественно подала первую ручку. Швейцарская. Металлическая. С гравировкой: "Genève Diplomatique 2020." Геннадий Петрович взял её в руку… и замер.

— Вы чувствуете? — спросил он. — Она скользит. Слишком легко. Это не ручка — это позиция без опоры.

— Простите? — переспросила Ингрид.

— Мне нужна ручка с весом. Чтобы чувствовалась ответственность. Желательно — с чернилами из Байкала.

— А у меня — своя, — сказал Степан Васильевич, доставая ручку в форме козака, где при нажатии его сабля поднималась вверх.

— Вы не можете подписывать таким, — возразила Ингрид. — Это… агрессивно визуально.

— Это патриотично! — обиделся Степан. — У него даже усы шевелятся, если потрясти. Кстати, работает как массажёр.

— А вот моя, — гордо объявил Олег Аркадьевич, доставая ручку в виде ракеты.

— Вы с ума сошли?! — воскликнула Ингрид. — Это же оружейный символ!

— Это всего лишь символ технологического превосходства, — спокойно ответил он. — У неё даже есть мини-компас.

Алекс-ТикТок достал ручку с блестками и подписью “#worldpeace”, из которой, при нажатии, вылетали конфетти.

— С ней — больше просмотров, — пояснил он.

— Вы серьёзно думаете подписывать международный документ этим цирком?! — взвизгнула Ингрид.

Тамара Ивановна достала авторучку с надписью “Лучшему бухгалтеру 1993” и сказала:

— Я этой ручкой развод писала. Всё работает. Чернила — с характером.

— А где ваша, Ингрид? — неожиданно спросил Геннадий.

— Моя? — Ингрид достала элегантную чёрную ручку Montblanc.

Пауза.

— Это французская модель, — заметил Олег, щурясь. — Вы уверены, что у неё нет интересов?

— У неё нет флага, — парировала Ингрид. — Она нейтральна.

— А корпус? — вмешался Степан. — Чёрный. Это цвет траура. Намекаете?

— Хорошо! — Ингрид в сердцах выдохнула. — Найдите ручку, которая устроит всех.

Начался спонтанный письменный саммит. На стол вывалили десятки ручек. Фарфоровые, деревянные, с логотипами отелей, с рекламой йогурта, в виде коров, автоматические, перьевые, капиллярные, даже одна с кнопкой «лайк».

— А это что? — Степан поднял ручку с надписью «Газпром».

— Это не ручка, — резко сказал Геннадий. — Это угроза для ЕС.

— А вот — с Тризубом! — радостно крикнул Алекс.

— Нет! — воскликнул Игорь. — Это как подписывать под фонарём Майдана!

— Так вот же! — Турецкий наблюдатель достал ручку с логотипом отеля, где они жили.

Все замолчали.

— Нейтральный отель, нейтральная ручка, — сказал он. — Даже логотип — чайник. Всем подходит.

— А чернила? — осторожно спросила Ингрид.

— Синие. Ни к кому не привязаны. Не красные, не чёрные. Мирные.

— А запах? — уточнил Янек.

— Запах... пластика и уставшего официанта. То есть, жизни.

Все кивнули.

Ручку поставили на бархатную подушку. Один за другим делегаты подходили и подписывали документ. Геннадий расписался с нажимом, Степан — витиевато, Алекс — сердечком, Тамара — аккуратно, как в ЖЭКе. Даже робот-пылесос проехал рядом и запищал.

Документ был подписан.

Первая дипломатическая декларация — официально утверждена.

— Поздравляю! — выдохнула Ингрид. — Мы сделали это!

— И ручка... — задумчиво сказал Степан. — Такая простая... А ведь именно такие и творят историю.

— Или списывают её, — добавил Геннадий. — Смотря, в чьих руках.

— Это была великая ручка, — согласился Алекс. — Я сделаю с ней интервью.

Так закончилась первая настоящая попытка подписать что-то серьёзное. Все разошлись. А ручку аккуратно положили в коробочку и отправили в архив — между пакетом с борщом и таблицей эмоций.

Десятый день переговоров начался как встреча выпускников исторического факультета. Все пришли с багажом — и моральным, и картографическим.

На повестке дня стоял вопрос: «Военный нейтралитет и механизмы безопасности».
Тема серьёзная, почти взрослая, даже с подзаголовками.

Ингрид Свенссон подошла к трибуне, как учитель к детям перед диктантом, и сказала:

— Коллеги, сегодня прошу всех быть максимально сдержанными. Без соусов, без стримов и, умоляю, без географии в стиле фэнтези.

— Я, между прочим, подготовился, — торжественно сказал Геннадий Петрович и достал огромную карту 1787 года. Карта пахла временем, на ней были нарисованы какие-то гербы, драконы, леса и море под названием «Славянский океан».

— Это что такое? — сразу напрягся Степан Васильевич.

— Это историческая основа обсуждаемого вопроса, — ответил Геннадий. — Вот, гляди, здесь — Киев, а рядом — крепость имени Ивана. А тут — территория “Печенежская Усадьба”, а вот это — “Область Великого Пирога”.

— Простите, — перебила Ингрид. — Что?

— Область Великого Пирога, — повторил Геннадий. — Это старая карта. Очень достоверная. Тогда ещё на нейтралитет смотрели через кулинарию.

— Это вы серьёзно? — Степан достал карту в ответ. Современная. Google Maps.
— Вот нормальные границы. А вот здесь — кофейня, где вчера вы мне обещали не спорить!

— Современная карта?! — Геннадий фыркнул. — Да это как фотошоп на топографию! Там даже Крым в центре экрана, будто в рекламе турагентства!

— По крайней мере, тут нет гербов с драконом и надписи "Земли временного использования славянским духом", — огрызнулся Степан.

— А я, — вмешался Янек Ковальский, — принёс карту своего дачного участка. Вот где настоящий нейтралитет. Сосед с одной стороны — молдаванин, с другой — литовец. Мы уже семь лет делим колодец по расписанию. Никаких конфликтов.

— Гениально, — сказал Олег Аркадьевич. — Предлагаю записать в резолюцию: “международный нейтралитет по модели огородов”.

— А что если мы все нейтральны только на своём квадратном метре? — задумался Дональд. — Это же как Wi-Fi — сигнал есть, но как только ты выходишь за пределы — всё, ловишь VPN.

Ингрид хлопнула в ладоши:

— Хватит! Давайте вернёмся к делу!
Что каждая сторона понимает под “военным нейтралитетом”?

Геннадий:
— Это когда мы никого не трогаем. Но все знают, что трогать нас — опасно. И у нас всё под контролем. Даже то, что не наше. Но временно.

Степан:
— Это когда мы можем дружить с кем хотим, но никто не имеет права нас ревновать. Мы нейтральны, но если что — зовём НАТО на вареники.

Олег:
— Это как отношения на паузе.

Янек:
— Это когда ты не лезешь в конфликт, но тайком читаешь все чаты.

Алекс:
— Это когда делаешь вид, что не участвуешь, но ведёшь стрим и ставишь хэштег “нейтралитет”.

— Всё это чудесно, — устало сказала Ингрид, — но ни одно определение не подходит для юридического документа.

— А давайте не юридический! — предложил Степан. — А народный! Словарь! Там так и написать:
Нейтралитет — это когда все хотят с тобой дружить, но ты живёшь как швейцарский сыр: с дырками, но вкусно.

— Или как холодец, — добавила Тамара. — Вроде ни к кому не липнет, но всех держит.

— Мы можем согласиться на культурный нейтралитет? — предложила Ингрид. — То есть, мы не спорим, кто прав, пока едим одни и те же блюда.

— Согласен, — кивнул Степан. — Только без кетчупа.

— Поддерживаю, — добавил Геннадий. — И без французской горчицы. Намёки считываются.

Итог обсуждения: военный нейтралитет — пока рано; культурный — уже почти достигнут; исторические карты — под запретом; территория «Великого Пирога» — признана художественным вымыслом, но вкусная.

Алекс подвёл итоги стримом: «Когда география превращается в гастрономию — наступает первая стадия мира.»

Так закончилась четвёртая страница главы. Без договора. Но с новой табличкой у входа в зал:
«Глобус не приносить. История — только в анекдотах.»

Вечером десятого дня, когда переговорам угрожало заснуть окончательно, Ингрид Свенссон предложила:
— А давайте устроим культурный вечер?

Молчание. Потом шевельнулся Геннадий Петрович:

— Что это значит? Без повестки? Без документов? Без пирожков?

— С пирожками! — быстро ответила Тамара Ивановна. — Я как раз испекла. С картошкой, капустой и с нейтралитетом. Без агрессии.

— Это значит, — объяснила Ингрид, — каждая делегация покажет что-то национальное. Песню, танец, символ, анекдот, еду — всё, что раскрывает душу народа без геополитики.

— Мы за! — тут же сказал Степан Васильевич, уже доставая из чемодана вышиванку, казакофон и кассету с надписью: "Кубанский хор. Версия для ЕС."

— Мы тоже за, — кивнул Геннадий. — У нас баянист, балалайка, сборник частушек 1957 года и табуретка из берёзы — чтобы на ней плясать.

— У нас будет TikTok флешмоб, — заявил Алекс, надевая светящиеся кроссовки.

— А я... спеку ещё, — сказала Тамара. — Культура без еды — это как заявление без печати.

Сцена была готова. В холле отеля поставили флаг каждой страны, под ними — столы. Один — с самоваром и солёными огурцами, второй — с борщом и варениками, третий — с непонятными турецкими сладостями, которые шипели при укусе.

Первыми выступали украинцы. Степан с серьёзным видом запустил музыку:
“Ой у лузі червона калина...”

— Это символично, — пояснил он. — Мы начинаем с мягкого. А потом будет номер с казаком на ведре.

Следом выступили россияне. Геннадий вышел с баяном, за ним — Игорь с ложками, а Олег принёс самовар, на который был привязан плакат с надписью: “Культурная неприкосновенность начинается с кипятка!”

Зазвучала частушка:

“На границе, на буфете — мы вареники в пакете!
Но не делим сало зря — мы ж не НАТО, мы семья!”

Алекс-ТикТок снимал всё, добавляя фильтры: сначала "олдскул", потом "панда", потом "пельмень-эффект".

Далее — Янек Ковальский. Он вышел на сцену в шерстяных носках и сыграл на ложке марш «Полонез Огинского», после чего зачитал стих собственного сочинения:

“Если сало на тарелке — значит, вечер удался.
А без шпрота и фасоли — ты культурой не спасся.”

— Сильная поэзия, — сказал Геннадий.

— Глубоко, — согласился Степан.

Настал черёд культурного конфликта.

Когда второй баян (российский) начал вступление, украинская сторона начала хлопать... в ритме “Щедрика”. Это вывело баяниста.

— У нас свой ритм! — обиделся он.

— У нас свои ладони! — парировал Степан.

— Что, опять политизация музыки? — вмешалась Ингрид.

— Я чувствую нацио-культурную агрессию в 3/4 такта! — пожаловался Олег.

— Музыкальный сепаратизм, — добавил Игорь.

Тут вышел турецкий наблюдатель с сазом, сел на ковёр и заиграл что-то тягучее, странное, но душевное.

— Вот это — нейтралитет! — объявил он. — Он ни о чём, но красиво.

— Идеально! — сказала Ингрид. — Давайте объединимся! Все вместе — хор! Пан-славянский интернациональный! Я дирижёр!

— У вас же нет слуха! — воскликнул Алекс.

— Я — из Швеции! У нас вместо слуха — система!

И она взмахнула ложкой, которую нашла на столе. Все вступили. Один — басом, другой — фальшиво, третий — слишком громко. Вышло как обычно — плохо, но трогательно.

В завершение вечера Ингрид встала и сказала:

— В знак объединения культур я... исполню танец. И она станцевала гопак. Или что-то, что гопаком быть пыталось. Она прыгала, крутилась, падала и поднималась с видом страдающего лося. Но никто не засмеялся. Все встали и захлопали стоя.

— Почему вы хлопаете? — спросил Янек. — Это же было ужасно!

— Потому что она пыталась, — ответила Тамара. — А у нас за попытку — уже уважение.

Так культурный вечер завершился:

Первым совместным выступлением.

Небольшой дракой баянистов, завершившейся объятиями.

И спонтанной инициативой создать Международный Хор Без Репетиций.
(все — участники по умолчанию)

Глава заканчивается словами Ингрид, записанными в блокноте: «Когда политика молчит, поёт душа. Иногда — фальшиво. Но поёт».

Глава 1: Знакомство с героями

Женева. Город, где даже голуби говорят на французском и не гадят без предупреждения. Утро начиналось, как и любое утро дипломатических мероприятий: кофе, скучные фасады, скучные лица, и один швейцарец, который по привычке снял часы перед входом в конференц-зал, боясь, что кто-то их сфотографирует.

В зал вошёл Геннадий Петрович, представитель России, тяжело ступая, словно нёс на плечах не только дипломатический портфель, но и всю постсоветскую тоску. Его сопровождали два зама — Олег Аркадьевич, тихий человек с лицом вечного разочарования, и Игорь Вениаминович, который считал, что любое молчание — это скрытая угроза. Они втроём уже спорили с французской охраной о том, можно ли проносить в зал самовар с кипятильником. Охрана на всякий случай вызвала сапёров.

С другой стороны зала уже разворачивалась украинская делегация. Её возглавлял Степан Васильевич, бодрый, усатый человек с вышиванкой, которая была ярче любого дипломатического протокола. Он вошёл не просто в зал — он влетел, как дирижабль с песней в сердце. За ним шли Леся Степановна, бывшая учительница истории и, как подозревали многие, нынешняя вдохновительница всех речей в делегации, и Алекс-ТикТок, молодой блогер, назначенный «по просьбе молодёжи» как медиапредставитель. Алекс уже делал селфи на фоне флага ЕС с подписью: "Мир на подходе, жду лайки."

— Доброе утро! — торжественно объявила Ингрид Свенссон, шведская модераторша. Она была одета в серый костюм, лицо у неё было такое, как будто она уже сто лет модерирует переговоры и мечтает о пенсии в Норвегии.

— Ну, здравствуйте, — сказал Геннадий, глядя на шведский стол. — Что, и тут без гречки?

— Та шо ж вы хотели, — отозвался Степан. — Европа. У них тут даже селёдка — веганская. Вчера пробовал — вкус как у компромисса: вроде есть, а вроде и не хочется.

— У нас в Москве компромиссы не едят, — заметил Игорь Вениаминович. — У нас ими закусывают.

Ингрид подняла глаза к потолку. Потолок не помог.

— Коллеги, — сказала она с натянутой улыбкой, — мы собрались, чтобы обсудить пути деэскалации.

— А мы только начали эскалацию, — парировал Степан. — Дайте чаю, и я предложу план.

Тем временем Алекс установил штатив и камеру, подключил микрофон и крикнул:

— Всем привет! Сейчас будет прямая трансляция дипломатии 2.0! Не переключайтесь, будет жара!

— А это кто? — подозрительно спросил Олег Аркадьевич, указывая на Алекса. — Это кто ему аккредитацию дал?

— Народ, — сказал Степан.

— А если народ завтра приведёт козу?

— Приведёт. Но с вышиванкой. У нас так положено.

В это время шведский официант осторожно выставлял на стол поднос с канапе, внутри которых находился загадочный паштет. Степан взял одно, понюхал, и, не колеблясь, предложил Геннадию:

— Будете?

— Если я это съем, я потом подпишу Минск-3, не глядя.

В зал зашёл Янек Ковальский, польский наблюдатель, нести что-то в папке. Он открыл рот, чтобы сказать:

— Извините, господа, но я хотел бы внести...

— Янек, присядь, — в унисон сказали обе делегации.

Ингрид хлопнула в ладоши.

— Начинаем. Первое слово даётся России.

Геннадий встал. В его глазах была решимость, как у человека, который сейчас прочтёт что-то из «Капитал» и добавит туда пару цитат из Высоцкого.

— Мы приехали с целью достичь мира, — сказал он торжественно. — Но не такого, как вы думаете, а настоящего, славянского. Где мужик с мужиком пожмут руки, запьют квасом и забудут, кто кому чего должен.

— То есть — прощаете нам Крым? — улыбнулся Степан.

— Крым наш, как борщ ваш. Дискутируем, но не отдаём.

Степан встал.

— Мы тоже за мир. Но такой, чтобы с песнями, с плясками, и чтобы в конце НАТО приглашало нас на шашлыки.

— Шашлыки — это армянское, — пробурчал Игорь Вениаминович.

— Ну так пригласим и армян! Мир для всех, а не для избранных!

— Коллеги, — вздохнула Ингрид. — Мы, кажется, начали с темы борща и шашлыков. Предлагаю перейти к повестке дня.

— Поддерживаю, — сказал Геннадий. — Но сначала, простите, — он достал из дипломатического портфеля трёхлитровую банку. — Огурчики. Для атмосферы. Домашние. С укропом и истиной.

Все переглянулись. Степан вздохнул.

— Ладно. У меня есть баночка сала. Мир, значит, начнём с обмена культурным наследием.

— И конфискацией TikTok'а, — добавил Игорь.

— Только через мой VPN! — крикнул Алекс.

Так и начался первый день переговоров — с борща, огурцов, сала, камеры и взаимного непонимания, приправленного надеждой. Всё, как и положено в международной дипломатии. То есть — как в школьной столовой: все ругаются, но в конце как-то наедаются.

На второй день конференции в Женеву прибыли «дозапасные» делегации. Международные отношения, как шведский стол — мало кому нравятся, но все почему-то берут добавку.

Первым прибыл дональд Стивенсон — американский наблюдатель. Вышел он из лимузина, как президент: в солнцезащитных очках, с наушником в ухе, кофе в руке и видом полного равнодушия. Он поздоровался с охраной, потом с зеркалом, потом с микрофоном — и только потом понял, что чемодан остался в аэропорту.

— Пожалуйста, найдите мой чемодан, — сказал он через переводчика.

— А кто у вас переводчик? — спросили на ресепшене.

— Вот! — он указал на мужчину позади себя.

— Это водитель, — пояснили ему.

— Тогда у нас проблема. Я не говорю по-французски, по-русски или по-украински. Зато говорю по-флоридски.

В это время на месте регистрации возник другой казус. Польский представитель Янек Ковальский прибыл... но без паспорта. Вместо него он по привычке сунул в портфель газету с кроссвордом и листок с надписью «Приглашение на шашлыки от дяди Богдана».

— Простите, но где ваше удостоверение личности? — спросил администратор.

— Вот, — Янек торжественно вытащил фотокарточку своего кота в костюме Наполеона.

— Это же кот!

— Но он член семьи!

На третий вход в конференц-зал зашла пенсионерка Тамара Ивановна, запыхавшаяся, с тремя сумками и понятным возмущением на лице.

— Вы кто? — осторожно поинтересовалась охрана.

— Я тут по делу. Я соседка племянника зятя двоюродного брата переводчика украинской делегации. А ещё я лучше всех знаю, как варить борщ. А значит — имею моральное право участвовать в переговорах.

— У вас есть документы?

— Конечно! — она достала из сумки ветхое удостоверение учителя труда 1984 года и блокнот с рецептами.

Её пустили. Не потому что она права. А потому что у неё была банка варенья. А спорить с женщиной с вареньем — плохая идея.

В конференц-зале к этому моменту царила атмосфера лёгкой паники. Геннадий Петрович пытался понять, где его замы.

— Где Игорь Вениаминович?

— Он ушёл в туалет и не вернулся, — ответил Олег Аркадьевич.

— Он что, в туалете потерялся?

— Нет, его задержали на швейцарской таможне. Говорят, у него в портфеле обнаружили книгу "Как проиграть и сделать вид, что выиграл".

Тем временем Степан Васильевич спорил с технической службой конференции:

— Я вас спрашиваю, почему в помещении висит кондиционер, а не вышиванка? Это же культурный центр, а не холодильник!

— Мы просто хотели, чтобы температура была комфортной...

— Комфортной? Комфорт — это когда бабушка гладит рубашку, а не когда ты дышишь, как в морозилке IKEA!

Появился Алекс, снова с камерой.

— Так, ребята, записываем! День второй. Международные переговоры. За кулисами! Заголовок: «Кондиционер стал камнем преткновения!»

Он уже получил 10 тысяч лайков за первую минуту.

Внезапно раздался крик:

— АААААА!

Это был турецкий наблюдатель, который опоздал на сутки и ворвался в зал с чемоданом в одной руке и ковром — в другой.

— Извините! Я задержался! Была пробка в Анкаре... и верблюд сбежал!

Все замолчали.

— У нас тут не верблюжьи бега, — сказал Геннадий, — у нас здесь миротворческий процесс. Хотя, с вашими объяснениями это уже цирк.

— Где кофе? — спросил Степан.

— Где переводчик? — спросил американец.

— Где кот? — спросил Янек.

— Где же всё-таки туалет? — донёсся голос Игоря Вениаминовича откуда-то из-под сцены.

Ингрид Свенссон нервно листала повестку.

— Хорошо... коллеги... сегодня мы обсудим следующие темы...

— Подождите! — вмешалась Тамара Ивановна. — Пока не обсудим нормальный завтрак — никакой повестки не будет!

Она уже расстилала полотенце прямо на столе. Сумки открылись: пирожки, варенье, копчёная курица и, как кульминация — салат «Оливье» в миске с ёлочкой.

— Это дипломатия! — кричала Ингрид. — Это — международная конференция, а не сельский буфет!

— Кто вам сказал, что они разные вещи? — подмигнула Тамара и протянула ей пирожок.

Ингрид съела. Сопротивлялась, но съела. Через минуту в неё вселилось просветление. Она выключила ноутбук и сказала:

— Предлагаю официально: первым пунктом мирного соглашения объявить совместный обед. Все согласны?

— Да! — хором откликнулись делегации.

— И без глютена! — добавил Алекс.

— Это уже перегиб! — закричал Степан.

Так закончился второй день переговоров — общим столом, полным варенья, борща и культурных недопониманий. На повестке дня осталась лишь одна фраза: «Кто принесёт соль?»

Утро третьего дня началось с надежды. С того самого момента, как Ингрид Свенссон доела второй пирожок от Тамары Ивановны, в конференц-зале витала лёгкая атмосфера мира, дружбы и утомлённости. Даже Геннадий Петрович выглядел довольным — хотя на всякий случай всё ещё держал портфель под рукой, в котором теперь уже явно оставалась только надежда на здравый смысл.

— Сегодня мы начнём с составления первой резолюции, — торжественно заявила Ингрид, вытирая варенье с уголков губ. — Предлагаю сформулировать её в трёх пунктах: прекращение обидных заявлений, совместный культурный проект и подготовка к переговорам по ключевым вопросам.

— Поддерживаю! — сказал Степан Васильевич. — Только предлагаю четвёртый пункт: признание вареника как украинского культурного достояния.

Тут комната замерла. Геннадий Петрович встал. Медленно. С достоинством.

— Простите, — сказал он, выпрямившись. — Но вареник — это интернациональное явление. Он давно живёт у нас на Руси. Ещё в былинах Илья Муромец уплетал их с капустой перед битвой.

— Это сказки, — отрезал Степан. — А у нас вареник с вишней прописан в Конституции! Там прямо написано: "Держава забезпечує розвиток борщу, вареника та народної пісні."

— Это вы сейчас выдумали! — вспылил Игорь Вениаминович.

— Как и половину своих лозунгов! — парировал Алекс, не отрываясь от съёмки. — Ребята, супер, не останавливайтесь! Сейчас идёт лучше, чем финал «Холостяка»!

— Да что вы знаете о варениках! — неожиданно вступилась Тамара Ивановна, размахивая ложкой. — Вареник — он, как муж: если горячий и с вишней, то любимый. А если холодный и с капустой — выбросить не жалко, но жалко, что не вымылся.

Все замолчали. Даже американец Дональд Стивенсон, который до этого момента пытался с помощью приложения Google Translate понять слово «сало», поднял брови.

— Так, спокойно, — сказал Геннадий, открывая блокнот с цитатами. — У меня тут записано: «Не дели вареник, дели майонез». Значит, предлагаю компромисс. Пусть вареник будет... совместным достоянием!

— Как Шенген? — уточнил Янек.

— Как чёрный хлеб, — сказал Олег Аркадьевич. — Вроде ничей, но каждый говорит, что его.

— А давайте сделаем международный фестиваль вареника! — вдохновился Степан. — С тремя номинациями: лучший с картошкой, лучший с мясом и самый патриотичный!

— И конкурс слепки! — добавил Алекс. — Я уже придумал название: «Мировареник 2025». И прямая трансляция! Где мой штатив?!

Ингрид потянулась к чаю. Ей всё это начинало нравиться... до того момента, как в зал вернулся турецкий наблюдатель с криком:

— Я нашёл способ разрешить ваш спор! Мы сделаем вареник в лаваше! И с кебабом внутри!

— Что?! — одновременно вскрикнули обе делегации.

— Это уже не вареник! — закричал Степан.

— Это варени-кебаб! — радостно объяснил турок.

— Это дипломатический террористический акт! — заявил Игорь.

— Это TikTok-челлендж! — закричал Алекс. — Дайте мне тесто и мясо, я снимаю!

Началась суматоха. Кто-то достал муку. Кто-то включил плиту. Кто-то позвал на помощь охрану, но охрана тоже включилась — с рецептами своих бабушек.

— Всё, я не могу! — воскликнула Ингрид. — У вас тут вместо переговоров — гастрономическая баталия с элементами политического рэва!

— А вы что хотели? — пожал плечами Степан. — Мы ж славяне. У нас без еды никакой договор не подписывается. Голодный — значит агрессивный.

— Психология. — кивнул Олег. — Мы даже ракеты запускаем после обеда, не до.

— Вот! — внезапно воскликнула Тамара Ивановна. — Это и будет наша первая резолюция: не обсуждать никакие геополитические темы до того, как все хорошо поедят!

— Поддерживаю! — сказал Янек. — И прошу внести поправку: кофе обязателен. У меня давление!

— И варенье! — добавил Дональд. — Я не понял, что это было, но это было хорошо!

— Тогда формулирую: первая мирная резолюция — "Про важность еды в международных переговорах и статус вареника как символа дружбы!"

Все захлопали. Даже швейцарские официанты на кухне, услышав аплодисменты, синхронно выпрямились и почувствовали себя частью истории.

— Поздравляю, — выдохнула Ингрид. — У нас есть первая резолюция. И это... про вареники. Я чувствую, что в ООН никто не поверит.

— Пусть приезжают, — сказал Геннадий. — Мы и им сварим.

Так закончился третий день переговоров. В Женеве был утверждён важнейший документ — "Конвенция по Варенику", подписанный под шум щипчиков, запах тушёной капусты и со стримом в прямом эфире, где Алекс писал в комментариях: «Мир начинается с теста. Не верите? Подпишитесь и увидите сами.»
***

На четвёртое утро Женевская конференция вошла в фазу, которую в кулуарах стали называть «День Серьёзного Лица». Это когда все делают вид, что наконец-то собираются говорить о важных, стратегических, болезненных и, желательно, неаппетитных вещах. Например — о территориях.

Геннадий Петрович пришёл в зал с чем-то, похожим на карту. Но когда он её развернул, оказалось, что это было старое полотенце из советского дома отдыха «Берёзка» с нарисованными на нём регионами. Крым отсутствовал, зато присутствовала надпись: «Лето 1986: слава социалистическому туризму!»

— Это намекает на многое, — сдержанно заметил Степан Васильевич, рассматривая картину. — Но не на готовность к конструктивному диалогу.

— Это намекает, что у нас с географией душевно. С памятью, понимаешь? — вздохнул Геннадий. — Мы же не на GPS-у обсуждаем, а сердцем.

— Сердцем, говорите? — Степан скинул рюкзак и достал собственную карту. На ней, кроме Украины, был нарисован кот в вышиванке, флаг на Таврии и стрелка с надписью: "Здесь могла быть ваша реклама."

— Я бы с таким только ТикТок снимал, — буркнул Игорь Вениаминович.

— А я снял! — радостно подал голос Алекс-ТикТок, стримящий из-под стола. — Заголовок: «Когда карты пахнут нафталином».

Ингрид Свенссон, модератор переговоров, в этот момент выглядела как человек, застрявший между двумя стенками IKEA с инструкцией на санскрите.

— Друзья... давайте сосредоточимся. Повестка на сегодня: территориальные дискуссии и дипломатический протокол. Прошу без еды, выкриков и нестандартных карт.

И тут судьба решила вмешаться. Или, точнее, Тамара Ивановна. Она встала, подошла к столу и с материнским прищуром поставила перед всеми горячий борщ в кастрюле. Запах пошёл по залу, как голос Пуговкиной на свадьбе: согревающе и агрессивно-пробуждающе.

— Без борща не будет территорий, — заявила она. — И не спорьте. Я сорок лет в ЖЭКе проработала, я знаю, как люди делятся. Сначала кормим, потом миримся. А потом — посмотрим.

Все переглянулись. Переговоры снова приостановились на борщ.

Каждый получил тарелку. Все зачерпнули. Всё было прекрасно... пока Олег Аркадьевич не достал из внутреннего кармана кетчуп. «Хайнц». Классический.

— Что вы делаете? — прошептал Геннадий.

— Он кислый. Я чуть подсолю и сладости добавлю.

— Это борщ! — вскричал Степан. — В него кетчуп?! Это дипломатическое преступление средней тяжести!

— Я предупреждаю! — крикнула Тамара. — Кто положит кетчуп в мой борщ — тот получит половником по судьбе!

Но было поздно. Олег аккуратно капнул в тарелку. Три капли. И наступила тишина. Такая, что даже смартфон Алекса перестал снимать от стыда.

— Это провокация! — закричал Степан. — У нас есть видео! Секунду назад Алекс снимал!

— Подождите! — вмешался Янек. — А что если... это просто вкусовщина?

— Вкусовщина? — возмутилась Тамара. — В следующий раз ты скажешь, что "оливье" можно с кукурузой делать!

— Можно? — спросил турецкий наблюдатель, уже готовящийся записать рецепт.

— Нет! — воскликнули все хором.

Ингрид в панике жала кнопки на микрофоне, случайно включив гимн Болгарии.

— Коллеги! — попыталась она снова. — Мы должны вернуться к обсуждению границ!

— Я вижу только одну границу! — воскликнул Степан. — Между кетчупом и здравым смыслом!

— Предлагаю подписать протокол: «О недопустимости добавления промышленных соусов в народные блюда во время переговоров»! — заявил Геннадий.

— И зафиксировать это юридически! — добавил Игорь. — С подписями, печатями и фото на фоне кастрюли!

Пока шла дискуссия, Алекс запустил голосование в прямом эфире: «Кетчуп в борщ — это преступление или культурный выбор? Голосуйте!»

Через три минуты у него было 200 тысяч голосов. Результат: 85% — преступление. 10% — «Зависит от борща». 5% — «Что такое борщ?»

— Видите? Народ высказался! — заявил Алекс. — Народ всегда прав!

— Народ ел сосиски в тесте в 90-х! — огрызнулся Олег. — Народ тоже ошибается!

— Всё! — строго сказала Тамара Ивановна. — Или вы сейчас прекращаете этот соусный балаган, или я пишу в газету. Я в «Аргументы и факты» пишу, не смейтесь.

— Мы... — пробормотала Ингрид, — ...обсуждали территории...

— И в итоге выяснили, — спокойно сказал Геннадий, — что главная территория — это тарелка. И лучше её не делить, а делиться.

— О-о-о... — зазвучал хор одобрений, как будто это была великая мысль.

— Я записал, — сказал Алекс. — Это будет заголовок стрима: «Дипломатия в кастрюле. Граница на борще».

Так закончилась четвёртая встреча. Ни о каких географических границах не договорились. Зато по итогам было решено: Создать совместный проект «Культурные супы народов», Временно запретить любые магазинные соусы на переговорах, Объявить кастрюлю Тамары Ивановны объектом всемирного наследия ЮНЕСКО.
***

Пятый день переговоров начался, как всегда, с надежды и кофе. То есть, с попытки найти кофе и объяснить швейцарской кофемашине, что слово «латте» — это не политическое заявление.

Геннадий Петрович подошёл к автомату первым. Он вёл себя, как человек, который всю жизнь пил только чай, но решил однажды попробовать «этот ваш кофе». Он нажал кнопку с изображением чашки, получил стакан горячей воды, снова нажал — выпал сахар, и только на третий раз что-то начало пахнуть бодростью.

— А это что за цена? — вдруг заметил он, глядя на надпись: “2 франка.”

Он достал из кармана... жетон от московского метро 1983 года.

— Вы что, всерьёз? — изумился техник кофемашины, случайно проходивший мимо.

— Это надёжная валюта, — спокойно объяснил Геннадий. — Ходила по рукам сорок лет. В ней душа народа!

— У нас тут франки, месье.

— А у нас там подземка, дорогой ты мой швейцарский друг. Подземка, на которой строится стабильность! Ты попробуй этим жетоном постучи по столу — любой министр поймёт, что пора уступить.

Тут подошёл Степан Васильевич, ухмыляясь:

— Хотите кофе — платите гривнами. У нас купюры красивые, с портретами настоящих героев, не каких-то там туннелей.

— Хотите гривнами? — влез Олег Аркадьевич. — Прекрасно! У меня осталась 2-гривневая монета, которой я в детстве крышки с газировок сбивал.

— А у меня, — с гордостью сообщил Янек, — есть купон времён Гданьского рынка. Правда, он уже не действует даже в музее. Но аромат ностальгии — бесценный.

Ингрид Свенссон уже писала в своём блокноте:
«5 день. Переговоры. Темы: валютная анархия, жетоны, ностальгия. Заключения: лечить поздно.»

— Давайте обсудим экономику! — попыталась она вернуть встречу в конструктив.

— Да мы обсуждаем! — вскричал Алекс, снимая процесс. — Экономику доверия! Кто во что верит — тем и платит!

— Вот! — сказал Геннадий, доставая купюру времён перестройки. — Вон, гляди, две копейки, ещё с Лениным! Это инвестиции в прошлое!

— А это, — не отстаёт Степан, — чек на пирожок из буфета Верховной Рады 1997 года. С подписью! Это культурный актив!

— Так! — строго сказала Ингрид. — Экономика! Курсы валют! Банковские гарантии! Ликвидность! Хоть кто-то из вас понимает, что это?

— Я ликвидировал три кредита! — гордо заявил Янек.

— А я вложился в сало! — добавил Степан. — Правда, в холодильнике, но всё равно стабильнее биткойна.

В этот момент в зал вошёл Дональд Стивенсон, американец, с планшетом и серьёзным выражением лица. Он, наконец, нашёл переводчика. Правда, это оказался португалец, который говорил только по-испански.

— I want to speak about financial cooperation, — начал Дональд.
— Он говорит, что хочет нас всех накормить, — перевёл португалец.

— Что? — удивился Степан. — Ну пусть кормит, только без кетчупа.

— Нет-нет-нет! — Дональд пытался объяснить. — Economy! Sanctions! Investments!

— Он говорит, что санкции — это инвестиции в духовность, — уверенно перевёл его помощник.

— Ну наконец-то, — сказал Геннадий. — До них дошло.

И тут, как назло, Тамара Ивановна объявила:

— Перерыв! У меня свежие пирожки, и никакие санкции не спасут вас от начинки с яйцом и луком!

Все ринулись к столику. Экономические вопросы снова отложили. На потом. Как и положено.

Турецкий наблюдатель между делом показал свою валюту. Монету с дыркой. Все переглянулись.

— И сколько это?

— Не знаю, — пожал плечами турок. — Но если бросить её в фонтан — можно загадать желание, чтобы курс не падал.

— Или чтобы кофе наливался не за жетон, — добавил Геннадий.

— Или чтобы Google Translate когда-нибудь научился переводить "борщ" правильно, — мечтательно добавил Дональд.

В итоге было решено, что: курсы валют не обсуждаются, пока не определён эквивалент пирожка; жетон метро признаётся временноплатёжным инструментом, но только на уровне анекдота; все делегации обязуются принести по одному сувениру, с которым можно торговаться в случае дефицита франков; кофемашина требует реформ.

Алекс всё это транслировал в прямом эфире под заголовком: «Экономика нового образца: пирожок против санкций».

Так закончился пятый день Женевской конференции. О территориях — ни слова. Но борщ ели горячий, пирожки — с корочкой, и никто не подрался. А это, как сказала Ингрид, уже неплохой фундамент для стабильности.
***

На шестой день дипломатического шоу в Женеве стало ясно — мирные переговоры медленно, но уверенно превращаются в фестиваль международной импровизации.

С утра пропал Янек Ковальский.

— Он где? — спросила Ингрид.

— Говорят, ушёл за хлебом, — ответил турецкий наблюдатель, — и решил отдохнуть в каком-то монастыре. Там тишина, никто не спорит, и чай с мятой.

— Умный мужчина, — вздохнула Ингрид, оглядывая зал, где происходило нечто между кулинарным мастер-классом, студенческим капустником и симпозиумом по психиатрии.

Степан Васильевич пришёл с опозданием. На груди у него висела медаль. Неофициальная. Из фольги. С надписью: «За вклад в переговоры, выраженный в борще».

— Кто вас наградил? — удивился Геннадий Петрович.

— Народ. То есть Тамара Ивановна.

— А она у нас что, министерство?

— Министр общечеловеческих ценностей. К тому же, она сегодня принесла холодец. Это сильный дипломатический аргумент.

И это было правдой. Тамара Ивановна принесла огромную миску холодца. Прозрачного, с морковкой, с горошком. Как сказал турецкий наблюдатель:

— Это похоже на НАТО: с виду холодно, но если попробовать — вкусно и непонятно.

Пока все ели, подошёл Алекс-ТикТок и сказал:

— У нас, кстати, сегодня юбилей — мы набрали миллион просмотров. Моя бабушка говорит, что теперь я могу идти в Верховную Раду. Или в StandUp.

— А ты сними, как Геннадий смеётся, — подал идею Олег Аркадьевич. — Это редкое явление. Как солнечное затмение.

Но Геннадий не смеялся. Он смотрел на планшет, где заголовки новостей кричали: «Переговоры в Женеве: вместо договоров — борщ и жетоны!», «Украинский пирожок признан объектом международного влияния», «Делегации договорились не спорить, пока варенье не закончится».

— Что с миром? — пробормотал он.

— Мир — это мы, — ответил Степан. — И пока у нас ложки, вилки и терпение — он будет держаться.

Тем временем в зал зашла швейцарская горничная, извиняясь за то, что кто-то перепутал переговорный зал с буфетом. Увидев холодец, она перекрестилась. Не из-за религии — просто у неё в жизни не было таких холодцов.

— Всё, коллеги, — сказала Ингрид. — Нам надо подвести итоги недели.

Она встала, поправила волосы, выдохнула и с видом капитана корабля, который вёл лайнер через океан борща, заявила:

— За шесть дней мы: поделили вареники, не деля страны; подписали резолюцию о недопустимости кетчупа; признали гастрономию — важнейший инструмент мира; выяснили, что жетон метро не принимается в банке; потеряли одного наблюдателя в монастыре.

Получили миллион просмотров.

— Я бы сказала — не плохо. — Она посмотрела на всех. — Но у нас остался один нерешённый вопрос.

— Территории? — спросил Геннадий.

— Экономика? — уточнил Степан.

— Где чайник? — буркнул Олег Аркадьевич.

— Нет. — Ингрид поставила ноутбук на стол. — У нас нет согласованного формата общения.

Все замерли.

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил турецкий наблюдатель.

— Кто с кем как общается. Какие слова допустимы. Как интерпретируются заявления. Кто обижается, а кто притворяется.

— То есть, вы хотите сказать... что нас надо... перевести? — предположил Алекс.

— Именно. — Ингрид кивнула. — Я предлагаю, чтобы каждая сторона составила глоссарий своих политических и культурных выражений.

— Пример? — попросил Геннадий.

— Вот, например: если вы говорите «мы рассмотрим», вы имеете в виду «мы не согласны, но позже». А украинцы думают, что это значит «скоро подпишем». Это создаёт напряжение. Нам нужен международный словарь под текст переговоров.

— А если кто-то говорит «интересное предложение»? — спросил Степан.

— Это значит «мы смеёмся внутри».

— А «национальные особенности»?

— Это вежливый способ сказать «нам это непонятно, но мы боимся это критиковать».

— Гениально, — сказал Олег. — То есть, теперь мы не просто говорим, а будем сначала переводить себя сами?

— Как Instagram, — сказал Алекс. — Только не фильтры, а сноски.

— Сноски к народу, — философски заключил Геннадий.

— Это и есть дипломатия, — подытожила Ингрид. — Мир невозможен без пояснений.

Так была принята новая инициатива: создать “Словарь Дипломатического Самоперевода”, который станет основой для всех последующих переговоров.

Прежде чем расходиться, делегации договорились: принести по пять любимых фраз для расшифровки; создать рабочую группу по смыслу слов; и наконец, съесть холодец, пока он не ушёл обратно в форму желе.

Так завершилась Глава 1 — не подписанием договора, не демаркацией границ, и даже не созданием временной комиссии по вареникам. Она завершилась договорённостью объяснять, что каждый имел в виду.

А для начала — это неплохо.

Итак, около 20 миллиардов рублей. Нет, это не новый танк, не мост, не олимпиада.
Это стоимость российской версии игры «Управляй Аэропортом: паника, отмены, бег с чемоданами, летчики в экстазе».

5–6 июля в трёх аэропортах случился транспортный коллапс. Система сказала: «всё, хватит, я устала». Рейсы отменялись пачками, люди спали на полу, и, кажется, только киоски с водой чувствовали себя прекрасно — они всегда прибыльны в апокалипсисе. 500 рублей за бутылочку воды, ммм! Ох уж этот беспощадный русский сервис:)

Что в итоге?

Ущерб — до 20 млрд рублей.
Люди — без еды.
Самолёты — без вылета.
Чемоданы — отдельно от хозяев.
Поддержка авиакомпаний — "напишите на почту, ответим в течение 30 рабочих дней".

А теперь вишенка — ассоциации пассажиров предложили создать единое окно для ЧС. Мол, «пусть всё будет централизованно». Ага. Только в нашем случае "единое окно" — это когда ты орешь в него на втором часу ожидания рейса, а оно закрыто. Ну бывает так, приспичило менеджеру пописять, покакать, покурить, по телефону поговорить, по е…, ну вообщем вы поняли.

А кто же виноват? Дальше на мотив мультфильма «Пластилиновая ворона»
— А может быть погода? Пам парам парам парам!
— А может кибератака? Пам парам парам парам!
— А может НЛО?
Нет, просто никто не думал, что система может упасть. Хотя мы все тут живём, и каждый день она падает по чуть-чуть — на работе, в госуслугах, в лифте...Ну у кого то каждый все падает, иногда и из рук.

И так что же советуют антикризисные эксперты: кормить и размещать пассажиров за счёт аэропортов и спасать мелкие авиакомпании от банкротства. То есть: из-за вас не долетели — вас ещё и спасать будут.

Да, лучше чем – помоги себе сам еще никто не придумал!

А знаете, в чём парадокс? В день транспортного коллапса всё напоминало настоящий государственный тренинг: Ты платишь деньги, ждёшь результата, получаешь стресс, а виноват — ты сам.