Каждая семья на Благодатной держала у себя гнорра, а то и двух-трех, да еще подкармливала дикие стайки. А еще гнорры были удивительно красивы – их густая короткая шерстка переливалась всеми цветами радуги.
Даниель знал, что гнорры красивы. По рассказам знал. Но увидеть эту красоту ему было не дано – Даниель был дальтоником. Для него гнорры были окрашены в разнообразные оттенки серого. Те, кто карабкался к нему на колени, требовательно обшаривая карманы, были светло-серые. Те, кто жался поодаль – чуть потемнее. Еще темнее, цвета асфальта, были те, кто робко выглядывал из зарослей травы.
Даниель поднял голову и, прищурясь, посмотрел на группу высоких деревьев метрах в ста от лавочки. Умная оптика мультирежимных очков дала увеличение, и Даниель увидел их. Гнорров. Диких гнорров. Черных как уголь диких гнорров, которые сидели на ветках и молча, с напряженным вниманием, наблюдали за своими более смелыми сородичами.
Мне нужен один, подумал Даниель. Кого бы выбрать? Черт, они все так похожи друг на друга! Хотя вот этот, пожалуй, подойдет: крупный сильный самец с характерной приметой – кончик левого уха отсутствует. Его и будем брать, решил Даниель.
Очки послушно сфокусировались на выбранной жертве, передавая изображение остальным участникам облавы. Корноухий, словно почувствовав внимание к своей персоне, заволновался.
- Как смоль, - с удовольствием подтвердил охотник.
Он, как и Даниель, тоже был дальтоником. И это было важно, очень важно.
Животные на Благодатной, словно стремясь подтвердить репутацию планеты, были абсолютно безопасны для человека, за исключением нескольких видов ядовитых змей, жаб и пауков. Все они отличались ленивым добродушием и никогда не нападали на людей. Даже хищники, похожие на земных бурых медведей и волков. И уж тем более не были замечены в агрессии милахи-гнорры, которые оказались самыми дружелюбными, самыми сообразительными обитателями планеты.
Все началось около трех лет назад, и началось с пустяка – дикие гнорры набрели на палатку туристов и разорвали ее в клочья вместе с содержимым. В момент нападения туристов в палатке не было, они занимались дайвингом в компании местных дельфов, поэтому разнузданному бесчинству гнорров ничто не мешало. Случай, конечно, беспрецедентный, но ведь всякое бывает. Люди не пострадали, а это главное. Факт нападения забыть и списать в архив как несущественный.
Но за первым таким случаем последовал второй, третий, четвертый… Гнорры забирались в дома фермеров и на заброшенные научные станции. Они проникали на автоматизированные заводы и в смарт-лаборатории, нападали на беспилотные трактора и грузовики. Они не искали вкусняшек, они не тащили блестящие побрякушки; они целеустремленно и остервенело разносили все в хлам. Пользуясь при этом орудиями труда: камнями, подвернувшейся под лапу арматурой, найденным в кладовке топором…
Это было дико, это было непонятно и пугающе. И, главное, не имело никакой разумной причины. Во всяком случае, с точки зрения людей.
Через короткое время к гноррам присоединились и другие животные. Стада травоядных вдруг сворачивали с пути и неотвратимой армадой перли на посевы, вытаптывая их в пыль. Птицы в самоубийственном порыве атаковали дроны и метеозонды. Даже бабочки, безобидные красивые хрупкие бабочки оказались агрессорами – они пестрыми облаками спускались на сады, а потом прожорливые гусеницы уничтожали листву, оставляя после себя голые скелеты плодовых деревьев.
Да, подобные эксцессы были единичными. Да, они не причиняли особого вреда. Но они были, и с этим нужно было что-то делать. Что? Ну, хотя бы выяснить причину изменений в поведении животных.
Последней каплей, своеобразной вишенкой на торте стал случай нападения гнорров на семью фермера Ингмара Ловакиса. Точнее, не на семью, а на дом. И даже не на сам дом, а на гнорра по кличке Пусик. Так, во всяком случае, утверждал Ловакис, и ему хором вторили многочисленные чада и домочадцы фермера.
Пусика они подобрали в лесу, во время пикника. Гнорр был совсем маленький; у бедняги была сломана задняя лапа, он нуждался в помощи. Каковую Ингмар Ловакис, ветеринар по второму профильному образованию, ему и оказал. Гноррик, как и все его сородичи, быстро привязался к людям; он шел на поправку, и фермер разрешил детям вынести зверька из дома. Чтобы, значит, малыш подышал свежим воздухом.
Гнорры действовали умело и решительно. Пока одни громкими воплями, прыжками и ужимками отвлекали семейство Ловакисов, двое других стремительно пересекли двор, подскочили к жене Ловакиса и выхватили из рук опешившей женщины маленького гноррика. От неожиданности и испуга женщина громко закричала, ее крик подхватили дети, и Ингмар не нашел ничего лучшего, как броситься вслед за похитителями.
- Я сразу понял, что это родители, - смущенно объяснял он потом. – И что они пришли за своим детенышем. Я, собственно, ничего не имел против, я считаю, что дикий зверь должен жить в своей естественной среде. Но у маленького гнорра была наложена фиксирующая повязка из биопласта, и снять ее непросто. Во всяком случае, взрослые гнорры, сдирая ее зубами и когтями, могли сильно навредить детенышу.
Впрочем, далеко уйти похитителям не удалось. Сначала, подгоняемые криками людей и сородичей, они развили буквально спринтерскую скорость, но уже через десяток метров замедлились, стали спотыкаться, оглядываться и к низенькому, чисто символическому забору подошли уже совсем не спеша. Где и сели, уставившись круглыми глазами на приближающегося Ингмара. Вид у них был ошеломленный. Слегка поколебавшись, Ингмар все-таки забрал детеныша у матери. Он действовал аккуратно, с предельной осторожностью – клыки у гнорров были не хуже, чем у какого-нибудь павиана, и фермер опасался укусов. Но гнорры не реагировали. Они без сопротивления отдали детеныша, а когда фермер понес малыша в дом, встали и поплелись следом. Через несколько дней они весело играли с детьми Ингмара, а на собственного ребенка обращали внимания не больше, чем на любое другое домашнее животное.
А гнорры из отвлекающей группы ушли, и больше Ловакисы их не видели.
- Даю координаты, - сказал Даниель. – Охотник, приготовиться к захвату.
- Готов, - откликнулся охотник.
Корноухий неподвижно сидел на своей ветке; угольно-черная шерсть его словно бы подернулась пеплом. Надо было спешить. Даниель отвел взгляд от животного.
- Начали! – скомандовал он.
Сердито жужжа, как большой шмель, пролетел ловчий дрон. Завис над гнорром, словно примериваясь, и выстрелил в него сетью. Корноухий пошевелился, вялым движением попытался стянуть с себя сеть и опять замер. Через минуту дрон взял курс на лабораторный корпус; под ним, растопырив лапы, медленно вращался в сетке плененный гнорр.
Даниель кинул на землю остатки кукурузы, отряхнул руки и встал. Осторожно пробираясь через стайку суетящихся гнорров, он направился в лабораторию. Его хватали за штанины, обшаривали карманы, умоляюще заглядывали в лицо, чирикали и щебетали, а он терпеливо и аккуратно отцеплял маленькие пальчики от себя.
- Нету, ребята, - ласково говорил он. – Больше ничего нету, честное слово.
Ему поверили и неохотно оставили в покое. Даниель прибавил шагу. В кармане завозился уником, поставленный на беззвучный режим.
- Объект на месте! – бодро доложил лаборант.
- Хорошо, я скоро буду. Как он там?
- Как пыльным мешком ударенный, - сказал лаборант и хихикнул. – Сидит, таращится, придурок придурком. Ну, в общем, все как всегда.
- Выбирайте выражения, Росс, - вмешался сердитый женский голос. – Животное в шоке после поимки, оно попало в незнакомую среду…
Даниель отключил уником и побежал.
Клетку с гнорром поместили в наспех оборудованную лабораторию на минус втором этаже. Ученые, конечно, брюзжали, что это издевательство, что в таких условиях они не могут работать, потому что им не хватает того, этого и еще много чего, но Даниель не обращал внимания на их недовольство. Для него самым главным научным прибором в данной ситуации была видеокамера. Самая обычная видеокамера, передающая монохромное изображение. А почти полуметровый слой бетона надежно изолировал гнорра от психо-ментального поля людей.
Прыгая через две ступеньки, Даниель взлетел на третий этаж, промчался по длинному светлому коридору, ворвался в операторскую, полную людей. Его ждали – центральное кресло перед монитором было свободно. Даниель взглянул на регистратор – с момента первой видеофиксации Корноухого прошло немногим более одиннадцати минут. Даниель перевел дух и уселся на свое место.
Гнорр сидел на полу в клетке, безвольно уронив передние лапы. Рядом стоял лаборант; он ласково разговаривал с гнорром, но тот оставался безучастным. Лаборант достал из кармана горсть кукурузных зерен, бросил их в клетку. Некоторое время ничего не происходило, а потом гнорр перевел взгляд на рассыпанные зерна, вялым движением протянул руку, взял одно и опять замер.
Изображение было черно-белым и шло не напрямую, а в записи, и задержка составляла ровно минуту – это было важнейшее условие эксперимента, на котором настаивал Даниель.
- Ну, вот, прошу вас, - сказала Этери Габриидзе, показывая на экран. – Все сделано, как вы хотели, но никакой разницы я, например, не вижу. Это животное ведет себя точно так же, как и все другие до него.
В голосе женщины слышалось едва заметное раздражение: мало того, что ее, доктора наук, известного экзобиолога передают в подчинение какому-то молокососу, так еще изволь подчиняться, не требуя никаких объяснений! Просто неслыханная наглость!
- Это не совсем так, - вежливо возразил Даниель. – То есть, что касается, поведения, тут вы правы. Но посмотрите на окраску его шерсти. Вы же видите, она посветлела.
- Это ничего не значит, - немедленно парировала Этери Габриидзе, показывая пальцем на второй экран: там, с такой же минутной задержкой, шла нормальная цветная запись. – Посмотрите на окраску его шерсти. Вы же видите, она не изменилась!
- Голубушка! – укоризненно протянул лысый сухопарый человек. – Ну зачем вы так? Это на вас совсем не похоже.
Женщина вздохнула, криво улыбнулась.
- Да, - сказала она. – Простите меня, профессор Дитц… И вы тоже простите меня, молодой человек, я повела себя недопустимо.
- Эге! – воскликнул кто-то. – А парень-то прав! Смотрите! Шерсть посветлела аж на две и три десятых единицы. Черт, как же мы этого раньше не замечали?
- Как мы могли заметить, если видели всегда только полихромное изображение? – возразили ему. – Вот, убедитесь – в цвете всё осталось по-прежнему!
- Ну, если только цвета чуть-чуть поблекли, - прищурившись, сказал профессор. – А? Или мне кажется? Что скажете, коллеги?
Этери уже взяла себя в руки.
- Что ж, это, наверное, очень интересно. Новое слово в изучении гнорров и все такое. Но я не понимаю, какое отношение этот узкопрофильный факт имеет к большой науке? И откуда такое повышенное внимание именно к гноррам? На Благодатной немало более интересных животных. Но мне, члену Совета Науки, звонит сам Президент Академии Наук, звонит ночью…
- Не вам одной, голубушка, - вставил профессор. – Мы все тут… хе-хе… члены, так сказать…
- Звонит и требует немедленно бросать все, мчаться за тридевять парсеков, чтобы присутствовать при необыкновенно важном эксперименте! Причем, простым наблюдателем! Я не хочу сказать, что меня это как-то унижает, но коллеги, согласитесь, ситуация довольно необычная. И, конечно, мы все хотели бы знать…
- Ах, как же вы еще молоды, голубушка, - ласково сказал профессор. Этери покраснела и замолчала, прикусив губу.
- Нет, - сказал он, чувствуя себя ужасно неловко перед собранием маститых ученых. – То есть, я хочу сказать… В общем, я не имею права. Таковы условия эксперимента. Вы должны сами все увидеть, своими глазами. И сделать выводы.
- Ого! – весело сказал кто-то. – Этери, вы можете гордиться – нас уже повысили до интерпретаторов!
- А я не против, - добродушно сказал профессор. – Я даже за. С детства люблю загадки.
Он замолчал, откинулся на спинку кресла и стал смотреть в монитор. И все остальные стали смотреть, переговариваясь вполголоса. А Даниель украдкой перевел дух – он всерьез опасался грандиозного скандала. И то сказать: что такое он, ординарный ветеринар, против маститых ученых? Меньше, чем ничего. Но все обошлось.
На двадцатой минуте заключения Корноухий словно бы очнулся. Обнюхал и съел зернышко кукурузы, которое держал в кулаке. Подобрал рассыпанные зерна и тоже съел. На тридцать второй минуте он осмелел настолько, что подошел к лаборанту и протянул рук в просящем жесте. На сорок первой минуте он вовсю прыгал и скакал по клетке, издавая радостное возбужденное щебетание. А шерсть его, если смотреть на монохромную запись, стала еще светлее.
Даниель включил внешнюю связь.
- Спасибо, Росс, достаточно.
Лаборант кивнул, потрепал ластящегося к нему гнорра по голове и ушел. А Корноухий уселся на корточки, озираясь, словно в растерянности.
- А теперь смотрите, - сказал Даниель. – Смотрите внимательно.
Он мог бы и не предупреждать: все и так смотрели, не отрываясь.
Гнорр встал. Шатаясь, сделал несколько шагов, упал (кто-то ахнул), скорчился на полу и заскулил, закрыв голову руками. По телу его пробегала крупная дрожь, а шерсть стремительно темнела.
- Смотрите, - нетерпеливо сказал Даниель. – Росс, второй цикл, пожалуйста.
В комнату снова вошел лаборант. И тут случилось невероятное – гнорр, это безобидное животное, еще несколько минут назад само дружелюбие, бросился на человека, оскалив блестящие клыки. До лаборанта он не достал, помешала клетка, но Корноухий вцепился в решетку и изо всех сил тряс ее, завывая, как бес.
- Господи ты боже мой, - пробормотал кто-то. – В жизни ничего подобного не видел.
- Смотрите, - еще раз повторил Даниель.
Вой гнорра перешел в невнятное бормотание, он отпустил решетку, сел и снова протянул руку, выпрашивая кукурузу. Через несколько минут от былого агрессора не осталось и следа, это снова был ручной гнорр, ласковый и послушный. И – со светлой шерстью.
После четвертого раза, профессор Дитц попросил остановить демонстрацию.
- Не стоит мучить животное, - сказал он. – Мы же увидели всё, что могли.
- Не всё, - буркнул Даниель. Профессор посмотрел на него, задумчиво пожевал губами.
- Полагаю, нас ждут очередные неприятные сюрпризы.
- Неприятные? – удивился кто-то. Дитц мрачно кивнул головой.
- Уверен в этом. И поэтому настаиваю на небольшом перерыве. Мне необходимо навести кое-какие справки, уточнить кое-что. Да и пообедать не мешало бы… Боюсь, нам всем скоро станет не до этого, - вполголоса добавил он.
Эксперимент продолжили только следующим утром. По требованию свежесозданной комиссии по гнорамм, вместо Корноухого взяли другое животное. На этом особенно настаивал профессор Дитц.
- Совершенно очевидно, что мы имеем дело с угнетающим воздействием человеческого мозга на психическую деятельность местных высших животных, - объяснил он. – Ваш протеже, юноша, был пойман совсем недавно. А нам всем важно знать, как поведет себя животное, которое достаточно давно и плотно контактирует с человеком. Хотя бы месяц. Уверен, мы без труда подберем подходящую кандидатуру.
Даниель с энтузиазмом согласился, его тоже мучил этот вопрос. Мрачного Корноухого оставили сидеть в одиночестве в подвале, а вместо него привели крепкого молодого самца, по возрасту и весу примерно равного Корноухому. Для чистоты эксперимента, как объяснил профессор.
У Даниеля все уже было готово. В лесу, в полутора километрах от лаборатории, на симпатичной полянке был смонтирован силовой периметр, без купола, но достаточно высокий, чтобы гнорр не смог перебраться через него. Внутри периметра соорудили укрытие от дождя, оставили солидный запас еды, а водой гнорра обеспечивал протекающий через полянку ручеек.
Гнорр по имени Пушистик нисколько не возражал против прогулки. И только удивленно заскулил, глядя вслед уходящему хозяину. Он даже бросился за человеком, но силовой периметр, как только человек пересёк невидимую границу, автоматически включился и мягко отбросил гнорра назад. Озадаченно чирикая, Пушистик обследовал пределы своего временного обиталища, убедился, что их не преодолеть и загрустил. Он уселся под куст с крупными красными съедобными ягодами, обхватил себя длинными руками и принялся тихонечко раскачиваться из стороны в сторону, жалобно поскуливая.
- Всё, - объявил Даниель по общей связи. – Заканчиваем прямое наблюдение.
Опустились бинокли; дроны-наблюдатели вернулись на базу; люди отвернулись от гнорра по имени Пушистик. В прямом смысле слова отвернулись, словно потеряв к животному всякий интерес. С этой минуты все наблюдения за гнорром осуществлялись только лишь через автоматические устройства – камеры слежения вели непрерывную фиксацию объекта, запись передавалась в информационный центр и лишь потом, с часовой задержкой, транслировалась на многочисленные мониторы, доступные всем желающим.
К исходу первого дня эксперимента Пушистик почувствовал недомогание. Он потерял интерес к лакомствам, часто вздрагивал и озирался, словно от громкого звука, а потом забрался в построенный для него шалаш и лёг, свернувшись в клубок. Его била крупная дрожь, сквозь страдальчески оскаленные зубы вырывались стоны и хриплое дыхание.
В шалаше гнорр провёл следующие двое суток. Он ничего не ел и, что гораздо хуже, не пил, просто лежал и стонал. Даниель выдержал настоящий бой с доброхотами, которые требовали немедленно прекратить бесчеловечный эксперимент и оказать всю необходимую помощь несчастному животному. В одиночку Даниель бы не выдержал, но неожиданно на его сторону встали профессор Дитц, Этери Габриидзе и те из научных сотрудников, которые начали кое-что подозревать.
Эксперимент был продолжен.
Утром четвёртого дня исхудавший Пушистик выбрался из шалаша. Покачиваясь, он поплёлся к ручейку, и было видно, что каждое движение даётся ему с большим трудом. Иногда он оступался и каждый раз вскрикивал от боли. Дойдя до ручейка, гнорр лёг на живот и стал жадно пить. Он лежал минут двадцать, то поднимая голову, то вновь погружая лицо в воду. А потом сел и посмотрел в сторону лаборатории, и взгляд его был взглядом человека, который очнулся после тяжёлой болезни и теперь пытается осознать, что же с ним случилось.
- Молодец, - шепнул Даниель и ласково погладил морду гнорра на экране. – Ну какой же ты молодец, парень!
Он видел, что шерсть гнорра, тусклая и слипшаяся после болезни, стала темнее. Ненамного, совсем капельку, но – темнее. И видел это не он один – все участники эксперимента, глядя на монохромный монитор, признавали этот факт. Правда, на цветной видеозаписи Пушистик был по-прежнему вызывающе ярким.
- Где же вы были раньше, молодой человек?
Вопрос профессора Дитца был, по сути, риторическим, но Даниель ответил:
- На Земле. Проходил практику в кенийском питомнике.
В питомнике «Увангана-нга» тоже были гнорры. Им выделили приличный кусок саванны, по которой гнорры должны были бродить в своё удовольствие, как они делали на своей родине. А люди будут их изучать. Так решили специалисты – и ошиблись. Гнорры не стали бродить, охотиться, выкапывать личинок и корешки, они жались к людям, выпрашивая у них еду. Они ценили человеческое общество выше, чем даже внутрисемейные связи, и такое стремительное, в большинстве случаев – необратимое одомашнивание, сильно озадачивало биологов. Такого просто не могло быть… но это было. Без общения с человеком гнорры чахли и умирали. Матери переставали заботиться о детенышах, самцы жестоко конкурировали друг с другом за право приблизиться к человеку, получить из его рук лакомство… да просто побыть рядом!
Кенийский эксперимент свернули. В питомник Даниель прибыл, когда страшно довольных гнорров раздавали в зоопарки и в семьи. Подобное нетипичное поведение диких животных не могло не заинтересовать молодого амбициозного ветеринара. И оно таки заинтересовало.
Всё свободное от прямых обязанностей время Даниель занимался гноррами. Он изучил гигабайты информации, пересмотрел километры видеозаписей, он даже – на свой страх и риск, по-партизански – провёл маленький эксперимент, который дал неожиданные результаты. Из которых экспериментатор сделал ещё более неожиданные выводы, и выводы эти требовали немедленной всесторонней проверки.
Конечно, Даниель не был первым, который обратил внимание на то, что дикий гнорр очень сильно отличается от своих одомашненных собратьев. Но он был первым, кто заподозрил в этом нечто большее, чем девиации поведенческих реакций. Неисправимый антропоморфист, он видел проявления разума даже там, где разума не могло быть по определению, и у каждого живого существа признавал наличие души.
Дикие гнорры, на его взгляд, были гораздо разумнее гнорров одомашненных; Даниель предположил даже наличие цивилизации на Благодатной. Да, эти приматы – единственные сохранившиеся на планете – имели слишком много архаичных черт, чтобы биологи признали их равными хотя бы земным человекообразным. Да, они не строили поселений, не создавали орудий труда, они просто бродили по планете без всякой видимой цели. Они даже мертвецов своих не хоронили, просто оставляли их лежать, а падальщики вершили над телами свои кровавые погребальные обряды. Но у гнорров были удивительные взаимоотношения с некоторыми живыми существами планеты. Сонные рыбины приплывали так близко к берегу, что гнорры без труда вылавливали их голыми руками. Стая хищников, затравившая какого-нибудь оленя, вдруг без причины бросала добычу и уходила, стоило только гноррам приблизиться. Гнорров не кусала осенняя мошка и ядовитые змеи, буйволицы позволяли им пить своё молоко и ездить на спинах.
- Биологическая цивилизация? – морщась, сказал научный руководитель Даниэля. – Мальчик, ты перечитал научной фантастики. А все эти, с позволения сказать, случаи наблюдения… Ну, во-первых, они единичны и не подтверждены экспериментально. А, во-вторых, это может быть простым совпадением. Или фантазиями фермеров. Скучно им долгими зимними вечерами, вот и придумывают невесть что. Мифотворчество, слышал такое слово?
Наверное, научный руководитель был прав. Даже наверняка он был прав, со своей точки зрения. Но для Даниэля всё было не столь однозначно.
Если насчёт разумности диких гнорров можно было поспорить, то с домашними такого вопроса в принципе не стояло – они были животными. Весёлыми, добродушными, на диво сообразительными, но – животными. У них словно бы исчезало нечто неуловимое, присущее диким гноррам.
- Они словно бы переставали жить, - пытался объяснить Даниель. – И начинали существовать. В настоящем – без прошлого и будущего. Это как обычный человек и, скажем, скульптор. Мы смотрим на камень и видим камень. А скульптор видит будущее произведение искусства. Вот так и с гноррами. Они – творцы, но, попав к нам, они деградируют, откатываются назад по эволюционной лестнице. И я думаю, не мы ли тому виной? Наш разум? Вдруг он для гнорров токсичен? Как для кролика токсична наша кровь?
Научный руководитель сердился, обзывал Даниэля философом от ветеринарии и грозился лишить диплома за антинаучное мировоззрение. Но Даниэля уже было не остановить.
Он обратил внимание, что для него, дальтоника, монохромные гнорры отличались друг от друга интенсивностью окраски шерсти. Причём, если домашние гнорры, постоянно живущие среди людей, были светло-серыми, то дикие, с человеком не сталкивающиеся, были тёмными, почти чёрными. Все остальные располагались на чёрно-белой шкале в зависимости от того, насколько часто и плотно они контактируют с человеком. Чем реже контакты, тем темнее шерсть и наоборот.
Не доверяя себе, Даниель разыскал еще двух дальтоников и уговорил их поучаствовать в эксперименте. Что ж, результат его впечатлил – эти двое воспринимали гнорров точно так же, как и он сам. Тогда как обладатели цветового зрения никакой разницы в окраске гнорров не видели. Дикий ли, домашний, все они были переливчато радужными красавцами.
Но вишенкой на торте стал трогательный сюжет о воссоединении гнорра и его хозяина, показанный в новостях. Дело было на Благодатной. Двое приятелей отправились в сплав на байдарке, прихватив с собой гнорра. На порогах байдарка перевернулась, приятелей сильно побило о камни, но они выжили. Выжил и гнорр, уцепившийся за байдарку, только его унесло вниз по течению. Героические спасатели доставили потерпевших в больницу, где незадачливые путешественники провели несколько дней. А выписавшись, решили отыскать своего гнорра.
Это было нетрудно – ошейник животного был снабжён маячком.
В новостях раз за разом прокручивали бурную радость гнорра, оказавшегося дома – тот ластился к хозяину и буквально ни на шаг не отходил от него. Но Даниэлю этого было мало, он хотел увидеть реакцию гнорра, когда тот после десяти дней, проведенных в лесу, вновь столкнулся с человеком. Выпросив краткосрочный отпуск, Даниель отправился на Благодатную.
- Без проблем, - сказал Матиас, хозяин гнорра, выслушав странную просьбу приезжего ветеринара. – Я всё зафиксировал, - и похлопал по регистратору, висящему на поясе. – Чертовски странно это было, - добавил он, покачав головой. – Я поначалу даже засомневался, мой ли это Бобик?
- Как вы поняли, что это ваш? – спросил Даниель. – Они ведь все так похожи.
Матиас ткнул пальцем в Бобика, который неподалёку увлечённо охотился на крупных бабочек.
- Ошейник, - коротко сказал он. – Ни у кого такого больше нет. Сам посмотри.
Даниель посмотрел. На гнорре, действительно, был ошейник – широкий, мягкий, сплетенный из узких разноцветных полосок кожи, которые складывались в оригинальный узор. Явно ручная работа. Хозяин гнорра был прав – второго такого ошейника не найти.
- У него там ещё фенечки разные висели, - сказал Матиас. – Но он все сорвал, негодяй этакий.
Судя по следам на кожаных полосках, Бобик пытался сорвать и ошейник тоже, но не смог. Зубами до ошейника было не дотянуться, а плоские ногти гнорров, пусть даже твердые, как стамески, мало подходили для такой задачи.
Даниель угостил гнорра кукурузой, его хозяина пивом и улетел на Землю, увозя с собой бесценную запись. Он ожидал сюрпризов и не ошибся.
Перед тем, как потеряться, гнорр прожил с человеком около двух месяцев. И, по словам Матиаса, преданней и ласковей существа было не найти. Но, глядя на то, как найденный гнорр встречает своего хозяина, поверить в это было трудно. Зубы оскалены, шерсть дыбом, в глазах ярость. Отощавший, угольно-черный гнорр угрожал своему любимом хозяину, и плевать ему было на вкусняшки, которые Матиас предусмотрительно захватил с собой.
Говорите, домашний питомец? Любимец семьи, говорите? Черта с два! Перед Даниэлем было дикое животное, сражающееся за свою жизнь и свободу! Зажатый в небольшом каменистом распадке, гнорр метался, визжал, швырял в Матиаса мелким щебнем, и продолжалось это минуты две. А потом гнорр споткнулся – раз, другой. Сел, тяжело дыша и мотая головой. Вид у него стал одуревший, а чёрная шерсть словно подёрнулась пеплом.
- Бобик, Бобик! – Голос Матиаса за кадром был заискивающий и дрожал. – Ну что ты, мой хороший? Спокойнее, дружок, это же я. Иди скорее к папочке, папочка тебе вкусненького принёс.
Гнорр посмотрел на человека, встал и, тихонько поскуливая, поплёлся к Матиасу. Он шёл неохотно, то и дело останавливаясь и оглядываясь через плечо, но всё таки дошёл и взял лакомство из рук хозяина. Через несколько минут гнорр энергично встряхнулся, требовательно протянул руку – давай, мол, ещё! А в кабине аэромоба летел уже прежний Бобик – сидя на коленях у хозяина, он деловито обшаривал карманы Матиаса в поисках вкусняшек и радостно чирикал.
Цвет его шерсти стремительно светлел.
Даниель выключил запись, откинулся на спинку стула. Он был потрясён увиденным.
- Он не хотел возвращаться в неволю, - сказал Даниель. – Он дрался за свободу, как мог, сколько мог. Он снова стал диким. Бог ты мой, неужели это обратимо?
К тому времени Даниель окончательно убедился, что гнорры разумны. Ну или вбил себе в голову чушь собачью, если выражаться словами его научного руководителя. И если человек одним своим присутствием губит целую цивилизацию, то с этим нужно что-то делать! Это долг каждого нормального человека!
И Даниель отправился в Академию Наук.
- Как вы сумели пробиться к Президенту? – спросил профессор Дитц. – Чёрт возьми, как вы сумели убедить его? Ведь ваша идея была не просто сырая, она была фактически высосана из пальца. Я хорошо знаю старика Новгородцева, более… гм… недоверчивого человека я не встречал. Чтобы он своей властью утвердил вашу тему, фактически дал вам карт-бланш… Какие аргументы вы использовали, молодой человек? Поделитесь бесценным опытом.
- Президент Новгородцев мой дедушка, - объяснил честный Даниель.
Профессор Дитц только вздохнул.
- Нам повезло, - безо всякой иронии заметил он. – Нам всем крупно повезло.
