Начало тут: Побег. (Зарисовка)
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Юрченко прожил почти шестьдесят лет. Большая половина жизни. Хорошего в ней было много, но и плохого имелось в достаточном количестве. Да, вот проклятая память, не цепляется к хорошему, только плохое и приходит на ум. Драки в средней школе, перелом ноги. Потом в техникуме - как в первый раз намешал водку с портвейном и чуть не умер в больнице. Как его позорили после этого на комсомольском собрании, стыдно было, неприятно. Каялся. Прощения просил. Слава пошла дурная -хлюпиком называли. И там же первая неудачная любовь с Ленкой Муравьёвой (в петлю ведь лез, из петли достали). Как приехал по распределению работать в Светозары на завод игрушек и первые несколько лет жил в бараке, в маленькой тесной комнатке по соседству с клопами. Как у него начался гастрит, а потом и язва от неправильного питания. Страшный вонючий шланг эндоскопа в больнице. Глотай-глотай! До блевоты, до крови. Клавку-повариху: жирную прыщавую свинью, менявшую любовь на дефицитные продукты. Он ей палку и она ему копчёной колбасы палку. Как же он себя тогда ненавидел, какое унижение испытывал. Столько лет прошло, а до сих пор ненависть до дрожи, даже сейчас, на смертном одре. Неужели так у каждого? С каждым так? Не хочется плохое вспоминать, а лезет мерзость, словно мало было и сердце отчаянно бьется, колотится. Ведь было же хорошее? Было! Светлое и радостное. Без вина этого проклятого, просто так — хорошее! Ну! Хоть один момент? Почему же ему так плохо...Смерть на пороге...Туман. Только неясная фигура видится в этом ватном тумане. Руки к нему тянет, достает чего-то. Косу, наверное. Смерть завсегда с косой…
— Вы, Станислав Семёнович, на редкость крепкий тип. Дождались, слава - те господи, успел я аптечки раздобыть. Никогда бы не подумал, что с такими ранами жить можно, однако, теперь вижу и верю. Можно жить. Доживём и переживём. Не дёргайтесь. Аптечка сама знает, что ей делать.
Юрченко сквозь пелену и видения прошлого не сразу понял,что это явился его искуситель и губитель бывший академик Петровский. Он попытался руками отогнать нависшую над ним тень, но получилось плохо, тело почти не слушалось, да и крови почти не осталось.
Он почувствовал, на груди, что-то холодное и липкое и через секунду страшный удар сотряс всё его искалеченное тело. Юрченко захрипел, закашлялся, инстинктивно попытался сбросить с себя противную тварь и не смог пошевелить даже пальцем. Тело парализовало.
— Вес зрелой дикой аптечки: три килограмма. Я утащил, для вас, две и одну повесил на себя. Обычно они весят значительно меньше стандартных особей. И эти полиэтиленовые мешочки с тёмной жидкостью? Зачем они? — рассуждал Петровский наблюдавший за состоянием Юрченко.
— Уууу, — простонал Юрченко.
— Да, вы правы. Впрочем это и так было понятно.Искусственная кровь. Дикая аптечка, накапливает в себе, помимо лекарств и обезболивающих, запасы искусственной крови. Удивительно полезный организм состоящий из пластика и полиэтилена. Имеем ли мы право называть его синтетической жизнью? Каков его генетический код и отчего он отталкивается? Как же он связан с человеком если в природе такого существа в принципе быть не может? А вы сами чувствуете — связь значительная. Всё, что накапливает аптечка, плавая в вонючих отравленных водах заводской свалки, она перерабатывает в лекарства - именно для человека и только для человека.
Юрченко не ответил. Он чувствовал как тело покалывает в разных местах и боль потихоньку уходит. Хотелось заснуть.
— Мы разбирали эти аптечки, изучали их состав, структуры. Толку-ноль. В другой среде они жить не будут. Им свалку подавай иначе не размножаются. Главное, чтобы рядом были в достаточном количестве одноразовые шприцы, жгуты, пакеты, капельницы и полиэтилен. Они чем-то похожи по свойствам на медузомицет Образуются на медицинском мусоре за неделю или чуть больше. Если аптечкой не воспользуется человек в течении года, она темнеет и приобретает новые свойства. Как вы наверное чувствуете, эта аптечка переливает в вас новую кровь, а я вижу собственными глазами как у вас заживают раны нанесённые гвоздебразами. Надо же было нам на них напороться! Я боялся, что у вас будет заражение крови.
— Хуже них, только стеклобразы. Они стеклянными осколками стреляют... Зато их издалека слышно. На шкурах пустые стеклянные бутылки...При движении звенят и гудят, — прохрипел Юрченко которому уже стало легче.
— Угу. Я рад, что не ошибся в вас Станислав Семёнович. Вы поразительно дремучий человек. Не в обиду будет вам сказано. Вы индустриальный дикарь. Вы не боитесь ужасов свалки и это самое удивительное.
— Чего там бояться… Привычка…
— Не скажите. Во время экспедиции РАН у нас были лучшие люди. Самые крепкие и дисциплинированные. Нас охранял спецназ и наёмники участвовавшие в боевых действиях. Всех инструктировали, тренировали выживать на свалке. И где они сейчас? А я вам отвечу — их сьели! Хвалёные спецы оказались не готовы к встрече с дикой природой. Их просто прожевали и переработали, а потом сделали звеном в пищевой цепочке. Так устроена природа — выживает сильнейший. Я очень жалею, что в экспедиции не было ни одного сталкера.
— Так я же не сталкер, — вздохнул Юрченко.
— Вы ещё хуже, вы местный. Вы смотрите на чудовищные порождения свалки как на что-то обычное и привычное глазу. Вы легко избегаете ловушек, с лёгкостью переносите лишения, заранее знаете как отпугнуть одичавший автомобиль. Вот откуда вы, кстати, узнали, что в гнавшейся за нами гигантской игрушке-крокодильчике можно найти титановый лом? Вы его так здорово распотрошили. Мне понравилось.
— А, это...Я раньше цветмет собирал. Крокодилов, при мне, на заводе не делали, но в Светозарах мы на них в городском пруду охотились. Они иногда всплывали. Титановый лом, это же такая добыча. Крокодилы, только с виду зубастые и быстрые, а стоит с хвоста подойти...
— Да я видел, видел. Хорошо вы его сработали. Быстро и ломиком, я смотрю, пользоваться умеете. Наблюдателя на лету сбили.
— Иначе никак. Пока 90-е были, игрушки с завода рейды в город устраивали. Людей воровали по ночам, детей. Так сталкеры и появились. Сначала немного, человека три по городу ездило. Отлавливали гадов. Им не верили, за придурков считали. Как же игрушки - похитители...Кто в такое поверит. Завод-то работал. Не платили, правда, ни хрена. Или продукцией предлагали, а кому её продашь? Детскими кубиками в магазине расплачиваться? Всем деньги подавай, а не натуральный обмен. Но вот как до такого дошло, как сейчас? Я не понимаю. Как-то дошло. Привыкли. Терпели. А становилось всё хуже. Завод одичал. Стену вокруг города возвели, сначала вроде-как переселять хотели, да и до сих пор, эти сказки про переселение идут. Кто-то, может и верит.
— А вы не верите? Однако на завод попёрлись. Знали, что туда нельзя, но попёрлись, — задумчиво произнёс Петровский.
— Дурак я. Старый больной дурак, — честно признался Юрченко.
— Не скажите Станислав Семёнович, вы себя недооцениваете. После того как вас прокапает аптечка, вы почувствуете себя молодым и здоровым, а по поводу дурака…
— Мне сказали в пенсионном фонде, что если добуду все справки, особенно те, что с завода, то дадут хорошую пенсию. Стаж с завода особенно ценится. Я попёрся искать заводской архив. Разве я не дурак? Ответьте мне?
— Нет, — с горечью в голосе ответил Петровский, — вы просто живёте в другой среде отличной от бюрократической системы. Ваше дело было выполнять свою работу, вы этому учились, вас обучали, но при этом знанию законов и прав вас никто не учил. Государство брало на себя эту функцию. Это их работа заботиться о гражданах.
— Но ведь…
— Я поясню, — перебил Петровский, — тут, мы сталкиваемся с бюрократией, где люди обученные помогать гражданам занятых на других работах не очень-то хотят именно свою работу выполнять.. Их плохо обучили, им мало платят, они могут ошибиться или им просто лень. Это такой же конвейер как на заводе. Вам могут помочь, а могут и навредить. Могут признать бракованным. Например, государство решило забраковать всю партию человеков от 1948-1950 года рождения и от вас потихоньку избавляются. Утилизируют, но потихонечку, потому что если всех и сразу — будет геноцид. Потихонечку, незаметно, гробики-ленточки, плохие дома престарелых, хосписы, где служащие тоже не хотят работать. Этакая система утилизации. Вы представляете пенсию, как награду за ваш труд на благо государства в течении жизни, но так было при коммунизме. Сегодня, вы просто гарантированная прибыль, до того момента пока не выйдете на пенсию. Пенсионеры не нужны, они приносят убыток, поэтому вас нужно утилизировать. Вас обтачивают при помощи бумаг: приказов, распоряжений, актов, законов. И в конце - концов получается деталь. Заводик-то старенький, новые приказы и организационные меры принимаются, а на обучении коллектива экономят, вот и маются все кругом. Конечный продукт, то есть пенсионер, на выходе худо-бедно функционирует. Общая масса конечных продуктов живёт, пердит, всем мешает. Вас пинают, между больницей и различными фондами, пока не умрете. Желательно, чтобы побыстрее.
— Чушь вы несёте Петровский, а ещё, этот, академик. Чему вас только в академии учили…— с ненавистью в голосе отозвался Юрченко.
— Я просто пояснил вам за пенсию, ничего более. Вы зря надеялись на большую жирную пенсию, мой друг. Вы даже не смогли оценить то благо, которое вам оказали в пенсионном фонде послав за нужными справками. Вы, там, когда работали, на заводе? В: 70-х — 80-х? Вам, может пенсия по минималке полагается. Меньше чем стоимость полочки на которую вы положите свои зубы. Они вам могут честно сказать, что ничего вам не должны, вы при другой власти работали - вот с них и спрашивайте. Вы должны радоваться, что не пошли до конца по пути оболванивания и обработки и спрыгнули в самый последний момент. Пенсия для трусов, а вы человек храбрый.
Юрченко почувствовал как оцепенение спадает. Дышалось хорошо и легко. Он пошевелил рукой нащупав на животе склизкое медузообразное тело дикой аптечки и погладил его, почти с нежностью. В глазах прояснилось. Он покрутил шеей и увидел, что лежит в тесной пещере из стекловаты куда его раненого затащил Петровский.
— Долго мы тут? — спросил Юрченко заметив его тощую фигуру в лохмотьях сгорбившуюся у выхода.
— Давненько. Скоро стемнеет, — отозвался Петровский.
— Плохо, — проворчал Юрченко и попытался подняться.
Петровский заметил и замахал руками:
— Лежите-лежите! Вам покой нужен.
Юрченко не слушая его сел и осторожно отлепил от себя сдувшуюся аптечку. Теперь она действительно походила на клубок прозрачных медицинских трубочек.
— Спасибо, — зачем-то поблагодарил он её, — надо бы тебя опять к своим, в водоём запустить. Уж потерпи немного.
Петровский только хмыкнул заметив это странное проявление нежности.
— Нам нужно бежать, пока не наступит ночь, — Юрченко оглядел себя и остался доволен. Сломанные кости срослись, раны пропали, остались только розовые пятна на коже. Смертельный удар гвоздебраза переломавший ему все рёбра показался лишь страшным сном. Вот, он проснулся и чувствует себя прекрасно.
— Ночью ночные придут, они нас скушают. Вы это хотели сказать? — уточнил Петровский.
— Да. Ночные твари. Механические сороконожки и пауки на пружинах. Ломом не отмашемся.
— Успокойтесь пожалуйста. Мы забаррикадируемся найденными мной листами железа и спокойно переживём ночь, прямо тут.
— Они найдут нас.
— А как? У них нюха нет, только инфракрасные датчики. Будем сидеть тихо и нас не обнаружат.
— Подвинься.
Петровский посторонился. Станислав Юрченко вышел из пещеры бережно держа в руках уставшую аптечку. Небо над головой было багровым. Пещера затаилась под горой строительного мусора, а на вершине каркали в гнезде из сгнившего электрического кабеля одноглазые наблюдатели. Юрченко глубоко и с наслаждением вдохнул этот тягостный вонючий воздух, а потом заметил небольшое зелёное болотце заросшее тиной и побрёл к нему.
— Не туда, я их намного дальше собирал, — крикнул ему вслед Петровский, но тот лишь отмахнулся. Он знал, что аптечке подойдет любой водоём, любой. Даже самый поганый.
“Что за человек? Дикарь! Индустриальный дикарь! С завода бежал, не дрогнул. На свалке чувствовал себя как дома. Ни одной твари не побоялся. От циклопического станка убежал, от пружинных деревьев уклонялся. Крокодила голыми руками разобрал. Игрушки заводские его не тронули, разбегались, а теперь, вот аптечку жалеет. Чего там жалеть, собственно? Нет ведь в ней ничего. Механизм, набор трубок, фикция. Однако же есть связь. Связь человека и творений его в природе несуществующих. Связь творца и творений. Неужели такая духовная связь существует? Хммм. Истина где-то рядом”, — думал Петровский внимательно наблюдая за своим товарищем.