Авторские истории

Перед сном, наливая себе вчерашний чай, Зоя сказала:

— У нас в комнате были тёмно-зелёные обои с чёрными фигурными ромбами и стояло старинное зеркало. Оно было в крапинках, а рама из потемневшего серебра. Мама когда-то в двадцатых выменяла его на Тишинке... Какая глупость, Боже мой...

Ночью она долго лежала, глядя туда, где должен быть потолок: светлое пятно от фонаря за окном, а выше — тёмное, от люстры, остальное — бесцветное, несуществующее. Зоя задумалась: какой была люстра? Массивное бронзовое кольцо, украшенное рельефными листочками, белый центральный плафон, три рожка на выгнутых ножках, как три распухших свечных огонька — сталинский ампир. Эту люстру когда-то купил в комиссионном её второй муж, Алексей Игоревич... Алёша.

Она шла по дорожке, шевелились кусты лавра, под ногами метались жёлтые пятна — всё, что просочилось сквозь кожистые листочки из ярких окон столовой. Свистели цикады, море успокаивающе-равнодушно шелестело песком за спиной. В столовой жарили котлеты, из прачечной тянуло горячими простынями и порошком — чудные запахи недолгой беззаботной жизни в месте, где обо всём позаботились за тебя.

Ветерок... Какой был ветерок — нежный, нерешительный, касался коленок и пугливо отдёргивал прохладные пальцы, напоминая о робких прикосновениях когда-то давным-давно. И пахло так же, потому что, как бы ни пахло в такие минуты, а всё равно это будет запах южного моря, свободы, мира от тебя и... без края. Море вокруг, море везде, где бы ни шла, как бы ни жила, море внутри... Море несётся по венам, теребит клапаны, стучит в сердце. Море сочится сквозь поры и уходит в землю, и кромсают кожу сухие морщины, обвисают веки и кожа на пальцах. Меньше воды, меньше силы, меньше свободы. Бурный поток становится рекой, река мелеет до ручейка, он струится по сосудам, по илистому донышку, едва проталкиваясь сквозь склерозные плотины — жалкие остатки того моря, что утекло по капле в землю. Сердце стучит неровно, оно захлёбывается пустотой. Совсем скоро высохнут вены, и захлебнётся совсем, ударит гулко в пустоту последний раз и с облегчением замолчит.

Зоя поднесла к глазам руку. Она давно не видела свои пальцы, только их смутные расплывшиеся очертания, и такие же смутные и расплывчатые теперь её прикосновения, будто ватные подушки к кончикам прицепили, а когда-то на ощупь отличала шёлк от крепдешина. Да, её платье тогда было из крепдешина. Цвет топлёного молока с крупными сливочными горошинами. Воздушная ткань текла между пальцами — не ухватить, будто меленький песочек струится — не такой грубый, как на пляже, тоньше, как песок в песочных часах... Зачем она так тянет время и думает о глупостях? Может потому, что дорогое, любимое Алёшино лицо никак не хочет появляться из сумрака, маячит чуть более светлым овалом в тёмноте южной ночи, порхает призраком, истончаясь в полуобороте, но приближаться не спешит. Ушёл он — не вернуть. Больше полувека как истёк в больничные простыни, на облупленную эмаль. Думала, жить без него не сможет, а вот живёт и живёт. Катает по пыли оставшиеся водяные пузырьки своей жизни.

Из записной книжки доктора Думузи:

"Вернадский использовал термин "ноосфера", но он не верен по сути. Информационное поле Земли не обладает разумом, как не обладает им интернет или стеллаж с книгами. Его функция — хранить память каждого разумного существа, жившего на Земле. Я так и назову его: "мнимотека".

На день рождения Зои Владимировны Дима идти не хотел, но пришлось. Собрался полный дом родственников с приставкой «двоюродный». Младшие занимались новорожденным троюродным праправнучатым племянником, средние выясняли друг у друга степень родства к имениннице, старшие — хлопали и подпевали Зое Владимировне, а она подрагивающим, но неожиданно сильным голосом пела песню, которую Дима слышал от своей бабушки после отдыха на Кавказе. Из всей песни запомнился ему только рефрен «Дэй-ли-во-дэла», а Зоя Владимировна на втором веке жизни исполнила её всю, ни разу не сбившись. Вдруг чьи-то пальцы ткнулись в его руку, лежащую на скатерти. Одна дама из «средних» перегнулась через стол и спросила его:

— А вы, простите, кем имениннице приходитесь?

— Никем, — ответил Дима и убрал руки под стол.

Зоя Владимировна допела. Глаза её упёрлись в стол, будто взглядом пытались удержать падающую голову. Гости пеленали младенца, ели торт и заливное, передавали друг другу хлеб, перебирали своячениц и деверей, кузенов и золовок, обсуждали майонез и квартиросъёмщиков, а она сидела неподвижно, слабо улыбаясь, но Дима видел, как дрожит её подбородок.

— Кажется, Зоя Владимировна устала, — сказал Дима громко. Все умолкли, а женщина, интересовавшаяся его степенью родства, ответила:

— Вы, Дмитрий, если торопитесь, идите. За Зоеньку не переживайте, мы о ней позаботимся.

Дима встал, подошёл к имениннице, не обращая внимания на неприязненные взгляды, обнял её худые плечи.

— Вы как? — спросил он.

— Идите, Митенька, если вам надо. Спасибо, что пришли, — ответила Зоя, слабо сжав его руку.

Дима ушёл.

Из записной книжки доктора Думузи:

«Принято считать, что наши прародители вышли из моря, а на деле мы остались в нём. Мы всё ещё ходим по дну разреженного океана, покрывающего нашу планету, ведь даже в пустыне Сахара влажность воздуха не опускается ниже тридцати процентов. Наше счастье, что вода, без которой мы не можем существовать, окружает нас всюду, и это же наша беда. Если из-за планетарной катастрофы испарится вся вода, погибнем не только мы, но и знания о нас. Ледяной пылью их разнесёт по вселенной. Теория академика Вернадского об информационном поле планеты гораздо милосерднее моего открытия. Жаль, что она оказалась ошибочной.»

Невыносимо долго путались голоса вокруг, плавали едва узнаваемые пятна. Зое накладывали на салаты. Время от времени трогали за плечо, и Зоя поворачивала в ту сторону голову, улыбалась и благодарила, но долго удерживать голову прямо не могла. Первыми удалились молодые голоса, потом старые. Средние бубнили дольше всех, потом зазвенели тарелки, и шум перекатился на кухню. Потекла вода, забряцал фаянс о металл. Когда в квартире стало наконец тихо, Зоя встала и вдоль сложенного уже стола прошла к тахте и, как могла осторожно, уложила своё рассыпающееся тело. Она попыталась вернуться на ночную дорожку санатория и дойти, наконец, до шагающего навстречу, но ни на шаг не приближающегося Алёши, но мозг отказался. Малейшее движение разума стало соломиной, ломающей хребет. Тёмные пятна в глазах набухли сонной влагой. Зоя пробормотала: «Никто не откажется!».

«Никто не откажется, все пойдут!» — воскликнула пятнадцатилетняя Зойка, и они на самом деле пошли всем классом со скособоченным мужичком в залатанном ватнике на Калужский вокзал. Он шёл, сильно хромая, и едва поспевал за быстроногими школьниками, а они прыскали в кулачки и подшучивали над его неуклюжестью пока в поезде он не вытянул ногу, и по обвисшим штанам не стало ясно, что ноги нет.

Их привезли на безымянную платформу подо Ржевом и долго вели по колее через лес. На крутом берегу над Волгой, в тех местах такой же юной и несерьёзной, лопаты и тачки ждали их кровавых мозолей. До поздней ночи они рыли ходы и траншеи, мальчишки накатывали брёвна на блиндажи. Никто не жаловался — и в голову б такое не пришло! — а, когда переставали держать ноги, держались на упрямстве и чувстве долга.

Заночевали в закрытой школе, на полу. Не было романтических встреч у тёмных окон — они падали и засыпали, не долетев до матраса, а утром дрожащими пальцами мыли ладони, стараясь не задевать содранную кожу, и снова брались за древки и ручки.

В обед Зойка с подружкой побежала к школе за большой кастрюлей с похлёбкой, которую привёз на подводе их одноногий сопровождающий. Едва успели стащить её с телеги, как над головой раздался гул. непроницаемая в контровом свете кромка леса выбросила чёрный крест, он с невыносимым свистом пронёсся над их головами, за ним ещё два. Одноногий закричал: «Ложись!».

Зоя видит его сгорбленное тело, вздувшиеся жилы на шее, видит, как кувыркается в воздухе козья ножка, до того, казалось, намертво приросшая к нижней губе. Они упали на землю, но сначала поставили кастрюлю. Даже в эту тягучую, невозможно долгую секунду они думали о том, что, если кастрюля опрокинется, их товарищи останутся голодными.

Голубиным помётом посыпались бомбы, полетели комья земли, пахнуло серой. На Волге вспух нарыв и разорвался сверкающим фонтаном. «Мамочка, мамочка, мамочка!» — причитала её одноклассница, и что-то шептала сама Зойка. Потом они кинулись к склону, а одноногий бежал за ними и кричал: «Куды, дурко?! Щас взад полетить!»

Из траншей, кашляя и отряхиваясь, выбирались её одноклассники, но их казалось очень мало.

«А остальные где?» — удивилась Зойка, а одноногий, отдышавшись, уже сворачивал новую козью ногу.

«Тудыть, в лес стреканули, как фриц прилетел», — сказал он и скрючился над зажжёной спичкой. В поле между ними и лесом чернели дыры, комья земли усыпали траву, и там, среди них кто-то жалобно, по-детски кричал. Зойка и выбравшиеся из траншеи одноклассники, побежали туда, и никто уже не вспоминал про самолёты и взрывы. Одноногий, дымя, самокруткой, заковылял следом. Раздвинул подростков и присвистнул.

«Эк тебя разбумбарашило, болезная», — сказал он. Школьники переминались вокруг козы с распоротым пузом. Зойка смотрела на неё в странном оцепенении и говорила себе мысленно: «Смотри, ты должна привыкнуть». Кто-то причитал, кто-то выворачивал наизнанку пустой желудок, а одноногий, качая головой, полез за пазуху.

«Не помочь, ей, всё!» — сказал он виновато. — «Разойдись, ребят, не глядите, не надоть!»

Раскладной нож сверкнул щучкой. Склонившись над козой, одноногий дёрнул плечом, и сразу крик затих. «Как просто...» — сказал кто-то из мальчишек.

Из леса, с опаской поглядывая на небо, выходили остальные. Кроме заблудшей козы жертв в тот день не было.

«У одноногого под ватником был коричневый пиджак с траурной каймой по всем сгибам и краям» — подумала Зоя и поняла, что проснулась окончательно: ноги заплясали свой выматывающий танец. Старость продела проволочки сквозь мышцы и тянула их, и крутила. Доктор сказал, что это синдром беспокойных ног, а потом добавил, что ничего с ним не поделать — терпите.

Зоя сжала ослабевшими пальцами дёргающие икры, потом поднялась, постояла, пережидая головокружение, и пошла на кухню ставить чайник, не потому что захотела чаю, но надо же что-то делать.

Дима той ночью тоже спал беспокойно. Вначале долго не мог заснуть — в голове крутилась обещанная Зое Владимировне поездка. Дима представлял, как катит её в коляске на Ростовскую набережную — там так красиво каждый день на закате. Будет медленно опускаться солнце, загорится иллюминация на мосту Хмельницкого и фасадах торговых центров Европейской площади, окрасится в золотисто-сиреневый вода в Москва-реке, и будут её утюжить в оба конца весёлые разноцветные кораблики. С темнотой ярче разгорятся лампы, и красота природная окончательно сменится красотой рукотворной.

«Десять лет не выходит из квартиры — представить страшно. Надо обязательно успеть!» — сказал себе Дима. Мысли уже путались и кутались в тёплую вату, и ползли в ней по рукам и ногам, набивая собой, расслабляя, наливаясь свинцовой, уютной, приятной тяжестью, прогибая матрас, и ламели, и утягивая глубоко-глубоко к водам мирового океана, о которых говорил доктор Думузи, и там, оттолкнувшись от дна, Дима всплыл, вынырнул на заднем сидении машины, а на соседнем сидела его мама, и её тонкая, как куриная лапка, ручка, лежала под его рукой. Она была такой в тот день, когда её последний раз увезла скорая — в старом фиолетовом спортивном костюме, с седыми волосами, на концах сохранившими остатки любимого маминого каштанового махогона, стонущей от невыносимой боли, но всё ещё стесняющейся потерянных зубов. Такой он нашёл её, приехав в родной город впервые за много лет. Она сидела в полуразрушенной квартире со сгоревшей проводкой, больная и беспомощная, но не желающая ни жалости ни помощи.

Машина останавливается, и шофёр говорит: «Приехали». Дима обегает машину и помогает выйти маме, ведёт её бережно под руку в какой-то очередной арт-кластер к искусственно состаренному дивану в окружении дорого составленных палет. На палетах стоят, сидят, воркуют райские птички — молодые и яркие, очень модные, парят вейпами, тянут коктейли.

«Мам, бабл будешь?» — спрашивает Дима. Мама не знает, что это такое, но говорит:

«Не откажусь».

В этом вся она — молодая, красивая, гордая, какой была и осталась, только время, бездарный гримёр, зачем-то напялил на неё топорный костюм старухи.

«Я мигом!» — говорит он и убегает, оставляет её худую фигурку на пустом диване, испытывая странное беспокойство, будто кто-то унесёт её, стоит потерять на миг из виду. Возвращается, даёт ей в руки модную банку с толстой, как у капельницы, трубкой, внутри — слоистая жидкость: оранжевая, белая, чёрная. Мама втягивает напиток и говорит: «Очень вкусно, но я бы добавила корицы», и Дима подскакивает:

«Я мигом, тут есть», но лицо у мамы дёргается, темнеет, банка выпадает из рук, стремительно расширяется, разбегается по фиолетовому вытертому трикотажу чёрное пятно.

«Дима, уйди, пожалуйста,» — задушено просит мама, но Дима сжимает её колено — тощее, одни кости под истончившейся тканью — и говорит:

«Мама, я тебя не брошу!».

Затихает гомон, райские птички искоса таращатся подведёнными глазками, и снова возвращаются к щебету, тревожно держа чужеродные элементы на краю зрения, а Дима просыпается с полувздохом-полувсхлипом.

Заспанная жена обнимает его, спрашивает: «Что случилось?»

Дима осторожно и спешно высвобождается из её рук, звуком почти сдувшегося воздушного шарика выдыхает: «Мама приснилась» и уходит.

Он ложится в ванну, заперев дверь, и включает воду. Вода тихо течёт по стенке, Дима двигает гусак, чтобы она била шумно, перпендикулярно. Ванна наполняется, вода вытесняет холод, омывает и греет тело. Дима набирает в грудь воздух и уходит под воду, и она тыкается беспомощным щенком в сжатые ноздри, вливается в уши и выливается разочарованно — она не может достичь мозга и промыть его от жгучего стыда, потому что там, во сне, в самом конце, он думал об одном: как звучит фраза «Мама, я тебя не брошу!». Ничего этого на самом деле не было: арт-кластера, машины, бабла, райских птичек, — но приснившаяся фраза, и то, как он её сказал, впишутся в его память навсегда.

Утром перед работой он зашёл к Зое Владимировне вне плана, просто проверить, что всё чисто и помощь не нужна. Посуда оказалась вымыта, остатки еды спрятаны в холодильник. Сама Зоя Владимировна, как обычно, стояла перед ним, задрав подбородок.

— Митенька, спасибо вам, что зашли, но девочки помогли, убрались и посуду помыли.

— Хорошо, я на всякий случай, вдруг... Зоя Владимировна, я насчёт поездки. Вам же это не нужно?

— Митя, сказать откровенно... Подумайте сами: я почти ничего не вижу и очень быстро устаю.

— Почему же вы не отказались сразу?

— Митенька, — слабо улыбнулась она. — Вы так воодушевились этой идеей, что я не хотела вас расстраивать.

Стоило Мите уйти, и Зоя ухватила наконец свою ускользающую жар-птицу за хвост. Она легла на тахту, закрыла глаза, чтобы не мешало зимнее солнце в окне и вспомнила, вытянула Алёшу из темноты на яркий фонарный свет. Он прошёл тогда мимо, но взгляды их встретились и споткнулись, и, хоть и расходились воронежский инженер Алексей и московский технолог Зоя в разные стороны, а оба знали, что завернут их дорожки обратно друг к другу.

Он подсел за Зоин стол утром. Спросил: «Свободно?», а она ответила: «Как видите...», глянув мельком. Взгляд был мимолётным, но ресницы у Зои тем утром были накрашены и распушены, с аккуратной подводкой, и ложку она держала изящными пальцами с безупречным перламутрово-розовым маникюром.

«Хорошо, что не поленилась,» — подумала она тогда. «Ой, какая жеманница!» — подумала сейчас Зоя Владимировна, улыбаясь.

«Меня зовут Алексей Игоревич», — сказал он. Это было так же глупо, как попытка казаться старше, отрастив жидкие юношеские усишки.

«Зоя Владимировна», — ответила она ему в тон с крошечной капелькой ехидства, очень нужной капелькой, чтобы понял, что не безразличен. Зачем они играли в эти игры? Он не молод, она немолода — ей перевалило за сорок. За сорок? Господи, какой же молодой она была тогда! Это был их первый романтический завтрак: кубик нежного омлета, изысканно сваренное вкрутую яйцо и великолепный букет жидкой сметаны в стакане. У всех вокруг — обычный столовский завтрак, а у них первый романтический из многих.

«Не так их и много было» — поправила легкомысленную сорокалетнюю себя столетняя Зоя.

Потом они почти не расставались, насколько это позволял санаторский график. Гуляли по набережным, ходили на положенные процедуры и встречали друг друга у дверей с полотенцами, чувствуя себя детьми, играющими во взрослую жизнь, а вовсе не двумя жизнью битыми взрослыми. Всё, что Зоя позволила себе и ему тогда — это невинный поцелуй на ночном пляже. Да, невинным он не был, но им всё ограничилось, и не только с её стороны, его тоже что-то удерживало. Что — она узнала, когда их смена закончилась.

— Я женат, — сказал он. — Я должен тебе об этом сказать, но это ничего не значит, — спохватился он и сжал ускользающие руки, и понёсся за ней по канату с фарфоровым сервизом на голове: — Я понимаю, как это звучит, но это ничего не значит, то есть значит, конечно — мы много лет были вместе — но всё решено... Всё решено ещё до встречи с тобой, поверь мне, Бога ради!

— Вы ещё не разведены? — спросила Оля.

— Нет, но скоро...

— Тогда прости, между нами ничего быть не может.

Он стоял на платформе с растерянностью ребёнка, натворившего невесть что, а она спряталась за занавеску с эмблемой Южной железной дороги и чувствовала... А что она тогда чувствовала? Пустоту — да, обиду — да, злость — да. Разочарование? Зоя задумалась. Нет. Она поверила — глаза Алексея не врали.

Он приехал в Москву через два месяца, со штампом в паспорте о разводе, и поселился в её квартире. Перевёлся на Лианозовский электро-механический с Воронежского вагоноремонтного. Позже пришла пора поступать Кире, его дочери от первого брака, и она, конечно, поселилась у них. Зоя, сама бездетная, привязалась к Кире, как к родному ребёнку — вначале гордостью от её успехов, позже — тем глубинным, личным, что не сломать ничем: ни подлостью, ни ненавистью. Кира умерла уже, спокойно, мирно, во сне, от старости. Мать её, бывшая жена Алексея, тоже умерла. Со временем они начали общаться и даже сдружились. Алексей опередил всех — он всегда торопился, но опухоль оказалась быстрее. Недолгое счастье завершилось ещё менее долгой по времени, но бесконечной по ощущению болезнью. В эти три недели от диагноза до свидетельства о смерти вместилось больше, чем за всю её жизнь.

Готова ли она вернуться назад? Зоя задумалась и решила, что готова, в любой день — от дня их встречи до последнего дня его жизни. Каждый из них был наполнен счастьем — сладким, горьким, но счастьем. Сейчас это счастье — горькое, на излёте, утомило её истрепавшееся сердце, кровь замедлила свой бег, воспоминания потускнели — будто погасли рампы, и актёры, предоставленные сами себе, ходят в темноте, переговариваясь вполголоса. Под этот бессмысленный шёпот Зоя заснула.

Звенел телефон, звенел другой, стучали в дверь. Это продолжалось долго. Потом на её спокойное, разгладившееся, помолодевшее лицо упала тень. Зазвенело стекло. Рука в брезентовой перчатке просунулась в комнату и провернула ручку.

Актёры оживились, зашуршали сценарными листками, забормотали, повторяя, роли. Всё вокруг больше не было мешаниной светлых и тёмных пятен — пятна обрели резкость, цвет и чёткие волнистые грани, как силуэты людей за рифлёным стеклом кухни. Стекло сдвинулось, поползло, а силуэты за ним цеплялись за рёбра, за дымчатую пузырьковую сыпь, и, казалось: ещё чуть-чуть — мелькнёт много раз перекрашенный торец, и распахнётся дверь в понятный, зримый мир, которого Зоя много лет не видела. Искаженные люди склонились над ней, её качнуло, подхватило, смешно и страшно засосало под рёбрами, совсем как в тот день, когда... По привычке Зоя начала вспоминать детали: жёлтый облупленный край лодочки, щелястое сиденье напротив, дно с мелким мусором в лиственной трухе, скрип над головой, и чирканье тормоза о днище, но мысли отвлекали. Зоя откинула их и просто плыла, покачиваясь, по волнам, придавленная уютным грузом сонной истомы, и наслаждалась покоем в более не беспокойных ногах. Какой-то бестактный рубчатый силуэт, склонившись, сказал: «Улыбается, совсем как живая», и заплескались шепотки под высоким бортом.

Из записной книжки доктора Думузи:

«Полночи я смотрел запись, присланную стамбульским коллегой, а утром, перед погружением, оставшись один, я повторил кружение суфийских дервишей. Вначале было очень трудно, и я думал, что потеряю сознание, но со временем организм привык. Я уверенно удерживал раскинутые руки: правую — ладонью вверх, левую — вниз, и кружился под аккомпанемент музыки мевлеви в наушниках. Начальное головокружение и тошнота прошли, и я ощутил удивительную ясность мысли, будто в моей голове приоткрылась дверь, а за ней — ясный, но не слепящий свет. Когда я лёг в воду, при внешней (если верить камере) неподвижности, мне казалось, что я продолжаю кружиться в танце, а дверь в моей голове открывается всё шире. Я видел разрозненные картины, но их было слишком много, они мешались и путались. Звучали голоса, но это было похоже на рёв разноязычной толпы. Я ловил лишь отрывочные фразы на знакомых языках: русском, азербайджанском, таджикском, но не было ни одной на английском или фарси. Только сейчас я осознал масштаб моего открытия: сквозь щель я заглянул в бесконечную пещеру с сокровищами. Теперь надо составить её карту и научиться искать бриллианты среди черепков.

Узнать у русских друзей значение слова «разбумбарашило» — в задачи»

Конец

«Аллах, свят Он и велик, даровал человеку самый совершенный приёмник, дешифровщик и интерпретатор — мозг. В упорстве овладения этим инструментом выражается наша любовь к божественному творению. — в доклад учёному совету.

В Стамбуле я видел "саму" мевлеви — танец дервишей. Во время стремительного вращения танцоры, один за другим, впадали в состояние изменённого сознания. Это может быть признаком кратковременного подключения к хранилищу памяти. Ключ — в музыке или в движениях, или в их сочетании. И "сама", и мантры буддийских монахов, и камлание шаманов, и гаитянский янвалу при всей своей несхожести могут служить одной функции: подстройке принимающей частоты мозга.

Запросить у стамбульских коллег видеозаписи "самы" — в задачи.»

— такую запись сделал в блокноте доктор Баддар Думузи, нейробиолог из Тегерана, ожидая трансфер в VIP-зале аэропорта Шереметьево.

Мужское стратегическое мышление глобально, но в житейском поле они предпочитают думать вширь, не зарываясь вглубь. Экзистенциально глубокие вопросы о жизни — женское измерение. Коротким вопросом всего из трёх слов одна слабая женщина поставила в тупик крепкого молодого мужчину. Вопрос был прямым и обескураживающим, как упавший на голову рельс: "Зачем я живу?"

— Митенька, не подумайте, что я жалуюсь, мы просто разговариваем, — поспешно добавила она, глядя сквозь собеседника. — Скоро мне исполнится сто лет. Я почти не вижу, не слышу и не хожу. Во мне нет ничего, что бы не болело. Все, кто был мне дорог, давно умерли, а я живу. Зачем? От меня нет никакой пользы.

Дмитрий, как любой мужчина, не любил вопросы, выходящие из области тактического в сферу стратегического. Он с тоской и жалостью подумал, что острый ум и твёрдая память в дряхлом теле — наказание, которого мало кто заслуживает.

— Ой, я совсем забыла! — воскликнула Зоя Владимировна, так звали его собеседницу. Она встала и двинулась к холодильнику, хватаясь за углы кромки как падающий парашютист за ветки. Вернувлась с запотевшей хрустальной вазочкой.

— Угощайтесь, Митя, они хорошие, шоколадные.

Дмитрий взял конфету, собираясь с мыслями. За окном начался дождь. Первые крупные капли амёбами поползли вниз, в их стеклистых телах ломались и корчились ветви, но, вырвавшись за пределы водяной границы, оставались нетронутыми. На заданный вопрос надо было дать ответ, и он будет таким же бессмысленным, и так же ничего не изменит.

— Жалею, что я не верующий. Просто сказал бы вам: «На всё воля Божья» — и думать не надо, — наконец, сказал Дима. — На самом деле я не знаю. Одно скажу: пока живёте — не торопитесь.

— В мыслях не было, — покачала головой Зоя Владимировна. — Я ведь тоже не верую, а, значит, простых ответов у меня нет. Выходит, никакого смысла.

— Смысл жизни — жить, другого у меня для вас нет. Может, позже придумаю.

— Забудьте, Митенька, и впредь не слушайте старушечье нытьё. Пресекайте немедленно!

Когда Дмитрий уходил, Зоя стояла надломленным кипарисом, высоко держа дрожащий подбородок, пока светлое пятно, сузившись до тонкой щёлочки не исчезло. Лишь тогда она ослабила предательские колени и опустилась на калошницу. Несколько минут дышала по счёту носом, пока не угомонилось бьющее в горло сердце.

Потом, разогревая в микроволновке котлеты, Зоя смущённо улыбалась. Еда с недавних пор стала её постыдным удовольствием. Сначала вслед за угасающим зрением из жизни ушли книги, без которых она не представляла себе жизнь, потом отказал слух, и она лишилась музыки. Ей выдали слуховой аппарат, но он нещадно фонил, а жаловаться Зоя не привыкла. Опытным путём, подкладывая кусочки ваты, она нашла положение, при котором прекращался свист, взрезающий перепонки. Музыку это не спасло — бюджетная машинка заражала её проказой. Любимые мелодии оставались узнаваемыми, но удовольствия приносили не больше, чем пьяное пение соседа за стенкой. Из всех эстетических наслаждений осталось одно: наслаждение вкусом, но приготовить вслепую что-то сложнее куриного бульона у неё не получалось.

После еды Зоя вытерла со стола, помыла тарелку, тщательно прощупав скрипящую под пальцами поверхность. Её повело — колени, казалось, начали сгибаться во все стороны. Торопливо сунув тарелку в сушку, Зоя упала на стул. «Зачем?» — спросила она в голос. За окном неразборчиво шумел дождь.

А Дима раздевался в своей прихожей, и вдруг застыл, держась за воротник пальто.

— Что с тобой? — спросила жена, с беспокойством заглядывая ему в глаза.

— Знаешь, я вдруг подумал... Я ведь мучаю её. Она ждёт меня, расспрашивает о делах, радуется моим успехам. Если б не было меня, она потеряла бы интерес к жизни и спокойно умерла. Я продлеваю её страдания.

— Так, давай ты хоть тут не будешь брать на себя вину?! Я тебя прибью когда-нибудь! — жена с шутливой строгостью сунула кулачок ему под нос и повесила пальто в шкаф, а потом весь день напевала: «Если б не было тебя...» и чертыхалась: «Прицепилось же!»

Через две недели Дима, как обычно, собирался к Зое Владимировне — ездить чаще не выходило. Он шнуровал ботинки, жена укладывала в судок паровые котлеты, когда зазвонил телефон. Его вызвали на работу.

— Не, ну как так-то, а? — вопросил Дима мироздание.

— Что ж делать, — невозмутимым голосом жены ответило мироздание. — Заедешь к Зое Владимировне после работы. Зря я, что ли с котлетами возилась? Что там хоть?

— В Центре Мозга барахлит камера сенсорной депривации. Кажется что-то с датчиком температуры.

— Ну, ничего страшного. С этим ты быстро справишься. Держи! — Жена протянула завязанный пакет. — Передавай привет.

Из записной книжки доктора Думузи:

«Сама» дала любопытный эффект. Через восемьдесят секунд прослушивания в камере сенсорной депривации на энцефалограмме зафиксировано снижение мозговой активности, но после начинаются всплески активности в заднезатылочной области, в полях Бродмана восемнадцать и девятнадцать, в семнадцатом — слабее. Это может говорить о получении зрительной информации не через зрение. На камере я заметил подрагивание пальцев на руках и ногах. Сам я находился в состоянии, похожем на сон — это подтверждает и энцефалограф, и потеря чувства времени. После завершения сеанса в памяти остались обрывочные образы, которые сложить в целостную картину я не смог. Продолжу эксперименты с «самой».

Попробовать добавить в воду солевой раствор, улучшающий проводимость. Выяснить у химиков состав, неопасный для организма — в задачи»

Молчаливый администратор подхватил Дмитрия у входа и повёл к лестнице.

— Цокольный этаж, лифт дольше ждать будем, — ответил он на незаданный вопрос.

Свежая бюджетная роскошь кончилась за первым пролётом — пошли стены, неровно вскрытые масляной краской, от слабого свечения ламп в зарешеченных плафонах лестница мерцала и дёргалась, как на старой киноплёнке. За третьим пролётом открылся коридор, так же тускло освещённый, с двумя рядами пронумерованных дверей. В толстых трубах над головой текли ручьи, и размеренно стучали тяжёлые капли по кафелю где-то впереди. В самом конце коридора администратор остановился и, прежде чем открыть дверь, сказал:

— Там гость нашего центра. Уходить он отказался, переживает за воду — у неё какой-то особенный состав.

Поджатая нижняя губа администратора ясно дала понять, что он думает и о госте, и о составе его воды.

"Пациент, что ли? Вот повезло!" — подумал Дмитрий и спросил:

— Воду не слили?

— Не даёт. Попробуйте так, а, если не выйдет, вызовите меня, буду договариваться. Телефон там не ловит, но на стене у входа кнопка вызова персонала. С ним в переговоры не вступайте. По-русски он говорит, но случается... кхм... недопонимание.

Администратор приложил электронный ключ и, впустив Диму, ушёл.

Под кафельной стенкой на кушетке сидел измождённый старик в белом махровом халате и больничных шлёпанцах. Вежливо поздоровавшись, Дима обесточил камеру и снял задний кожух. Сверяясь с загруженной в смартфон схемой, начал прозванивать цепи на плате и быстро нашёл сгоревшую катушку. Заменив новой, подал питание. Загорелись лампы под водой. Дима потянулся к поверхности, но сухие пальцы стиснули его запястье.

— Не трогайте воду, пожалуйста! — сказал голос с гортанным выговором. Старик склонился над ним, удерживая руку — хватка оказалась неожиданно сильной.

— Администратор должен был вас предупредить, — сказал он.

— Администратор сказал только, что нельзя сливать воду, — извиняющимся тоном ответил Дима.

Старик пробормотал что-то неразборчивое и добавил в голос:

— В камеру залит состав с точно выверенным содержанием солей, так нужно для эксперимента.

— А вы учёный? — спросил Дима.

Старик отпустил его руку и склонил голову:

— Доктор Баддар Думузи, нейробиолог.

— Дмитрий, мастер.

Доктор Думузи протянул руку к воде и задержал её в нескольких миллиметрах от поверхности.

— Я чувствую тепло, — сказал он.

— Да, всё в порядке, — подтвердил Дима, собирая в сумку инструменты. — А что вы изучаете? Если не секрет, конечно.

— Не секрет, — ответил Думузи. — Я слушаю воду.

Он с высоты роста посмотрел на Дмитрия, сидящего на корточках перед раскрытой сумкой, и рассмеялся.

— Вы подумали, что я переживший ум старик, — сказал Думузи, — но я развиваю идеи вашего великого учёного Вернадского. Глубокоуважаемый Вернадский считал, что Земля окружена информационным полем. В нём хранятся отпечатки жизней всех живших на ней существ. Моё открытие в том, что это не абстрактное поле. У памяти человечества есть физический носитель — Мировой океан.

— А это прям открытие? — недоверчиво поинтересовался Дмитрий.

— Да. Я смог доказать факт того, что вода под воздействием излучений различного вида меняет свойства на субатомном уровне и может сохранять это изменённое состояние длительный период.

— Вода как диск?

— Вы верно уловили суть, только это неисчислимое количество дисков, связанных друг с другом в единую сеть. Я сейчас учусь взаимодействовать со всем этим невообразимым массивом информации. Только представьте: информации, собранной от начала времён! Вот мы с вами разговариваем тут, рядом с водой, и вода слушает нас: колебания воздуха, радиоволны, молекулы запаха, отражённый от наших тел свет. Всё это останется в ней навеки.

Дмитрий задумался. В рассуждениях доктора был изъян.

— Можно ещё один вопрос? — спросил он. — Ну вот мы наговорили что-то в воду, а что потом? Вода в камере изолирована.

Думузи плавно провёл ладонью над поверхностью и вверх.

— Вода испаряется, через вентиляцию уходит в небо и проливается дождём... — Он заговорщически улыбнулся. — А ещё у камеры есть слив. Любая вода в нашем мире когда-нибудь вольётся в океан.

Из записной книжки доктора Думузи:

«Мои предки шумеры думали, что любой колодец, озеро или море не имеют дна — они лишь оспины на коже, покрывающей Мировой Океан. Им был знаком пар, они видели снег на вершинах гор, но они не знали, что и сами состоят из воды. Кто мы, люди, как не водяные сгустки Мирового Океана? Мы принимаем воду, она течёт по сосудам, проходит сквозь сердце и омывает мозг — мы отдаём воду через естественные отверстия нашего тела, и она воссоединяется с океаном, унося собранные знания в его базу. Этот процесс не останавливается ни на секунду. Воистину Аллах велик! Как мало мы ещё знаем о Его восхитительном творении!»

Когда Дима вышел на улицу, начало темнеть. Он набрал Зою Владимировну.

— Здравствуйте, это Дмитрий. Я могу заехать?

— Митенька, это совершенно необязательно!

— Зоя Владимировна! У меня полный лоток паровых котлет. Жена меня с ними домой не пустит, придётся есть под дверью самому. Не дайте мне лопнуть!

— Хорошо, Митя, приезжайте.

В квартире стоял полумрак — горела всего одна лампочка на кухне.

— Свет экономите? — удивился Дима.

— Если бы, — ответила Зоя Владимировна. — Почти все лампы перегорели, а попросить некого — неделю уже живу впотьмах.

— А мне сказать не могли?

— Митенька, мне и так неудобно, что вы тратите свою жизнь на чужую старуху.

Качая головой, Дима принес с балкона стремянку и повворачивал лампы.

— А это что? — спросил он.

На вентиле горячей воды висела пустая ванночка от йогурта.

— Это я повесила, чтобы по привычке не открыть. Там винт выкрутился, а я его закрутить не могу.

Завинтив кран, Митя сел на стул перед Зоей Владимировной и спросил:

— Ну что вы за человек, а? Тут же дело на несколько минут, а вы мучаетесь несколько дней и молчите!

— Нормальный человек, Митенька, нормальный. Человек, который не хочет быть обузой. Митя... — Зоя Владимировна поджала губы, решаясь на что-то. — Я должна вам сказать одну вещь. Вы только не обижайтесь, пожалуйста...

— Так, — сказал Дима. — Начало мне уже не нравится.

— Эта квартира... Она уже завещана моему двоюродному племяннику. Может быть вы на что-то рассчитываете...

— Москвичей испортил квартирный вопрос... — вздохнул Дима. — Зоя Владимировна, давайте договоримся: вы не ищете в моих поступках корысть и не считаете себя за них чем-то обязанной. Хорошо?

— Тогда скажите мне, Митя, только честно: зачем вы тратите на меня время?

Это был второй на Диминой памяти вопрос, который поставил его в тупик. Он задумался, побарабанил пальцами и даже успел со стыдом порадоваться, что вопрошающая плохо видит. Дима на самом деле обиделся. Каждый визит к Зое Владимировне проходил под бесконечным ожиданием этого вопроса, и вот, наконец, она его задала, и, хоть готов был Дима давно и хоть много раз уже переживал в себе и его, и ответ на него, а всё же стало не по себе. Будто выходишь из супермаркета, честно оплатив все покупки, а рамочка пищит, и все смотрят на тебя, как на вора.

— Скажу честно: вначале из жалости, — сказал наконец он. — Потом понял, что мне вас не жалко.

Зоя Владимировна сидела неподвижно, устремив мутные глаза куда-то за правое Димино ухо, только чуть подрагивали пальцы на изрезанной клеёнке.

— Вы — воплощение самого страшного моего кошмара. Когда я думал о потере лишь одного из всего того, что уже потеряли вы, представлял, как куплю себе «золотую дозу», потому что не знаю, как без этого жить, а боли боюсь... А вы живёте, сохраняете ясность ума и даже улыбаетесь, чему-то радуетесь, чем-то интересуетесь. Я восхищаюсь вами и не доверяю: может, вы притворяетесь... Нет, я даже представить не могу, какая должна быть сила, чтобы так притворяться. Вот вам правда, а верить или нет — как хотите. На ваш вопрос я ответил, больше добавить нечего.

Зоя Владимировна долго сидела молча, тускло блестели её мутные глаза, потом сказала:

— Митенька, простите, я очень устала сегодня. Спасибо вам, что заехали...

— Да, и мне пора.

В прихожей, наматывая, шарф, он вспомнил о странном разговоре в подвале Центра Мозга.

— Вы недавно спрашивали, зачем вы живёте, и я сказал, что у меня нет ответа. Сегодня на работе я познакомился с одним учёным, иностранцем, он мне рассказал интересную вещь. Оказывается, всё, что мы говорим, делаем, о чём думаем — никуда не исчезает. оно впитывается окружающей водой и сохраняется навечно. Это как интернет, только существует с начала жизни и содержит в себе вообще всё.

— Я слышала о теориях Вернадского...

— Это немного другое. Доктор Думузи говорит, что информация впитывается водой, а она окружает нас повсюду. Может, вам нужно вспомнить свою жизнь? Ясно, в подробностях, эмоциях. У вас же много чего в жизни было. Пусть запишется. Когда-нибудь доктор Думузи или кто-то из его учеников найдут способ считывать эту информацию и смогут узнать, как жили люди раньше, в вашей молодости например. Если подумать, за такую возможность современные историки душу бы продали.

— Спасибо, Митя, но для смысла жизни это неубедительно.

— Почему нет? — воодушевился Дима. — Читать вы не можете, музыку слушать тоже. Попробуйте повспоминать какие-то важные моменты жизни, пусть они запишутся!

— Спасибо, Митя, за заботу. Знаете? Выбросьте из головы, и никогда не слушайте старческие жалобы — помочь вы не сможете, понять тоже.

— Зоя Владимировна, — сказал вдруг Дима, — а хотите я весной, как всё зазеленеет, вывезу вас куда-нибудь в парк? Подышите свежим воздухом.

— Митя, я давно никуда не выхожу.

— Не беда, я на машине. Возьму в прокате кресло на колёсах. Сколько вы уже дома сидите? Десять лет?

— Митенька, давайте я сначала доживу до весны.

— Ну вот вам и задача: дожить до весны, чтобы погреться на солнышке. Значит, решено!

Окончание

Так же вели себя и подросшие утки. Оставались еще кролики. Но они сидели в клетках и с ними кот не сталкивался. Корове он был безразличен.

Смелый заходил в хлев, ловил там мышей. Пил молоко, которое наливала ему хозяйка.

Оставался еще пес, которого звали Рыжий. Большую часть времени он сидел на цепи. Цепь была длинной. И к тому же она была закреплена на тросе, который тянулся через весь двор. Рыжий мог бегать от калитки до самого дома. По ночам хозяин спускал его с цепи.

Смелый и Рыжий не трогали друг друга. Пес, конечно, заметил нового кота. Видел, как тот наказал пестрого петуха. Тогда Рыжий порадовался, потому что петух, бывало, надоедал и ему, нагло склевывая пищу из миски, стоило только Рыжему отвлечься.

Но больше пса и кота ничего не связывало. Рыжий не ловил мышей, а Смелый не охранял двор. Каждый из них делал свое дело.

Полили противные осенние дожди. Смелый все чаще сидел дома. Он устраивался в кухне, где было теплее всего. Хозяйка перестала готовить на летней кухне.

Изредка она даже топила печь. В доме было и современное отопление, но когда нужно было испечь хлеб, то печь топили. Тогда Смелый забирался на нее.

Конечно, он выходил гулять, но далеко со двора больше не убегал. На речке делать больше было нечего. Один раз Смелый добежал туда, после того как морозец сковал землю и не было необходимости обходить лужи и перебираться через размолотые машинами дороги. Молодой кот очень удивился. Речка перестала быть мокрой! Вместо водного простора он увидел белую твердую поверхность. Рыжий кот осторожно подошел и потрогал ее лапой около самого берега.

- Не ходи, а то провалишься. Лед еще совсем не крепкий, - услышал он.

Оглянувшись, он увидел одного из рыбаков, которые летом угощали его окуньками.

Смелый не понял слов, но рыбак погрозил ему пальцем и покачал головой. Молодой кот догадался, что его предостерегают от опасности и послушался. Больше он на речку не ходил. Утром, обойдя двор, он нырял в хлев. Ловил мышей, пил молоко. В хлеву было тепло. Иногда он там же и ночевал, забравшись на сено.

Однажды ночью земля стала белой. Выпал снег, который Смелому не особенно понравился. Но деваться было некуда.

Рыжий все больше сидел в будке. Ему было скучно и он тоже вылезал, бегал по двору вдоль троса. Потом залезал обратно и засыпал.

Однажды хозяева куда-то ушли.

Кот и пес не знали, что в селе по традиции свадьбы устраивали все больше осенью. Они слышали, как по замерзшей и заснеженной дороге днем катили машины, а то и звенели бубенцами тройки. И машины и упряжки были ярко украшены. В них сидели радостные люди, которые потом собирались в одном из домов. Оттуда долго доносилась музыка и громкие крики.

В один из таких дней хозяева и ушли. Хозяйка пораньше подоила корову. Занесла молоко в дом.

- Зайдешь? – спросила она Смелого, но кот отказался и остался в хлеву.

"Может, потом", - подумал он.

Люди ушли. Смелый проводил их до калитки, и видел, как они зашли в один из соседних домов. Он вернулся в хлев. Маняша тоже куда-то ушла. Смелый поймал пару мышей, высунул нос на улицу – морозец. Залез на сено и заснул.

Сон Рыжего был чутким. Он первым почувствовал, что что-то не так. Пес настороженно выглянул. Никого. Он снова спрятался в будку, но больше не спал. Лежал. Прислушивался.

Раздался еле слышный скрип. Чей-то шепот. Пес выскользнул из будки и заметил, как темные фигуры подбираются к дому. Он рванулся, но не смог отбежать от будки. Цепь, всегда висевшая свободно, была чем-то придавлена.

Рыжий залаял! Темные фигуры были уже около самого дома. Они оглянулись, но увидели, что пес не сможет до них добраться и отвернулись.

Пришедшие стали пытаться открыть замок. Но у них никак не получалось.

Рыжий просто разрывался от лая, но все люди из окрестных домов собрались на свадьбу. Громко играла музыка. Кричали – горько! И лая Рыжего никто не слышал.

Смелый проснулся от лая. Он знал, что спокойный пес так просто поднимать тревогу не будет. Кот выглянул из хлева и увидел около дома людей. Это были чужие люди.

Смелый понял, что с домом беда. С его домом! В его двор пришли не с добром!

Рыжий продолжал лаять и пытался сорваться с цепи. Но она была крепкой.

- Заткни его! – проворчал один из пришедших.

- Да не услышит никто, - отнекивался второй.

- Заткни, он мне на нервы действует! – грубо выругался первый.

Второй нехотя взял лопату, которая стояла около крыльца, и пошел к будке Рыжего.

Смелый видел все это сверху. Он взобрался на поленницу, которая сейчас, поздней осенью была гораздо выше, чем летом.

- Фрррр, - услышал он. Оглянувшись, Смелый увидел вернувшуюся Маняшу.

Кошка пристально смотрела на человека около дома, на идущего к будке и била себя хвостом по бокам. Смелый знал – его мать очень сердита.

Потом она выразительно мотнула головой Смелому на того, кто шел к Рыжему с лопатой – следи! Помешай! А сама со всех лап поспешила к дому, где громко играла музыка.

Смелый крался за незнакомцем по поленнице. Рыжий рвался ему навстречу, но кусок цепи был слишком коротким! Незнакомец размахнулся и хотел ударить пса. Тот увернулся и залаял еще отчаяннее!

Первый снова закричал что-то от дома.

Тогда второй рискнул подойти ближе и снова замахнулся. С него слетела шапка, и Смелый не дал опустить лопату на голову пса. Он вспомнил, как вцепился в пестрого петуха и прыгнул на голову человека, выпустив когти.

Человек отбросил лопату! И схватился за голову. Смелый успел хорошенько рвануть когтями голову и отпрыгнуть. Десять крепких когтей проделали десять глубоких борозд на коже, из которых хлынула кровь. Человек отнял руки от головы, увидел, что они в крови и упал от неожиданности. Рыжий прыгнул на него.

А Маняша в это время отчаянно кричала около соседского дома. Кто-то из мужчин вышел покурить.

- Слышь, Ефим! – сказал он, зайдя назад в дом, - шум там у тебя чего-то и кошка кричит, твоя, кажется.

Хозяин выскочил из-за стола, , выскочил, увидел кричащую Маняшу, услышал лай Рыжего, крик боли около своего дома, кошачьи вопли и помчался к себе. За ним поспешили несколько соседей.

Он забежал во двор и увидел, как кто-то лежит на земле, над ним стоит Рыжий и лает на другого человека, пытающегося отогнать пса, А на поленнице стоит разъяренный кот Смелый, кричит и хлещет себя хвостом по бокам.

Прибежавшие люди скрутили незнакомцев. Вызвали полицию.

- И врача нужно, - сказал приехавший участковый. – Кто его так располосовал-то? Тигр у тебя, что ли в сарае?

Ефим погладил успокоившегося Смелого.

- Почти тигр. Тигренок еще. Не вырос. Пока.

Кот довольно урчал, сидя на руках у хозяина.

С тех пор кот и пес подружились. Смелый стал иногда даже ночевать у пса в будке.

А люди не забыли своих храбрых защитников. Ефим стал привозить для них разных вкусностей.

- Ох и балуешь ты своих, как городской стал, чего зря деньги тратишь…- с укоризной говорили ему соседи.

- А нечего чужое считать, - усмехался Ефим. – Мои заслужили. Они мне больше спасли. А если даже и меньше. Не все можно на деньги мерить.

Весна

Смелый выглянул из будки.

Вчера он остался ночевать у Рыжего. На улице снова подморозило. Погода была какая-то непонятная для молодого кота. Он вспоминал – летом было тепло и даже жарко. Потом стали лить дожди – мама говорила – это осень. Потом настала зима – снег, ветер. Холод.

Смелый не мерз, у него был теплый дом.

Иногда ему даже нравилось покувыркаться в пушистом снегу. После этого он мог зайти в хлев, если хозяев дома не было. А после того, как они помогли поймать грабителей, он подружился с псом Рыжим и стал запросто ночевать в теплой будке.

Но все-таки долго гулять по снегу он не любил.

- Потерпи, наступит весна, будет тепло снова.

Смелый ждал, но тепло не становилось. Вместо этого вдруг полил дождь! Потом ударил мороз. Лапы Смелого разъезжались на льду. Люди, ругаясь, сыпали на дорожки золу или песок. Потом снова оттепель и снова мороз.

Манька мечтательно посмотрела в окно, спрыгнув с печки.

- Весна… - протянула кошка.

- Ты говорила, весной будет тепло! – возмутился Смелый.

- Попозже будет обязательно. Это только самое начало. Март.

Манька смотрела на своего подросшего сына. Смелому был почти год.

"Скоро, совсем скоро", - думала она.

Она немного волновалась за сына. Для нее он оставался котенком, хотя кой там котенок! Котище! Смелый здорово подрос за зиму. Привычка спать в будке распушила его шерсть. Смелый скоро пойдет праздновать первую весну…

Мать думала, сможет ли ее сын дать отпор другим котам? Должен. В любом случае это его жизнь. Сам. Он должен жить ее сам.

Кошка сама уже прикидывала, с кем из соседей она будет гулять, и наблюдала за сыном, который становился все более беспокойным.

Кроме несуразной погоды что-то его еще тревожило.

Смелый залез на крышу сарая. Там снега уже не было. С крыши свисали сосульки. Смелый от нечего делать сшибал их лапой. Внизу гуляли куры со своим вредным предводителем. Кот подумал и сшиб одну сосульку как раз тогда, когда стая топталась под ним. Куры заорали и разбежались. По петуху Смелый не попал.

"Жаль", - подумал он.

В это время по дорожке мимо дома пробежала незнакомая кошка.

Смелый моментально забыл про кур. Он пробежал по крыше сарая до самого края и посмотрел ей вслед. Потом он глянул вниз - сугроб осел. Смелый спрыгнул, но все равно оказался по уши в снегу. Пока он выбирался, кошка убежала…

Кот чихнул, сбросил с себя налипший снег и разочарованно покряхтывая, вернулся во двор. Шерсть намокла от забившегося в нее снега и Смелый ушел в будку к Рыжему вылизываться.

Пес сочувственно посмотрел на кота.

"Ничего", - подумал он, - "будут у тебя кошки".

На следующий день кот и пес вместе сидели в будке. Снаружи снова шел холодный дождь. Погода к прогулкам не располагала. Но внезапно Рыжий встрепенулся – с улицы послышался громкий лай. Друзья выскочили из будки и выглянули за забор.

По улице из последних сил неслась небольшая кошка, за ней бежала собака, у которой были явно недобрые намерения.

Смелый вскочил на забор и громко закричал. Кошка не услышала, она продолжала убегать вдоль по улице. Тогда кот спрыгнул прямо под лапы бегущей собаке. Рыжий залаял. Он ничем не мог помочь Смелому, только позвать хозяев на помощь.

Собака резко остановилась и стояла теперь, высунув язык и тяжело дыша. Смелый выгнул спину, вздыбил шерсть и грозно заорал.

Кошка тоже остановилась, переводя дыхание.

Рыжий подбежал к дому и снова отчаянно залаял. Из сеней вышел Ефим.

- Что случилось, Рыжий? – спросил он.

Пес ответить не мог, он кинулся к человеку, потом побежал в сторону забора. Хозяин пошел за ним и увидел, как Смелый загораживает собой небольшую кошку.

Собака сделала шаг вперед, кот не отступил. Он снова громко закричал и выгнул спину, собираясь броситься на морду противницы.

Ефим вышел за ворота.

- А ну, кыш отсюда, - сказал он собаке.

Та зарычала, но с человеком связываться не рискнула. Разочарованно гавкнула и побежала назад. Ефим слепил снежок и швырнул в нее, чтобы не подумала вернуться. Он посмотрел на Смелого, на кошку.

- Дальше ты и сам справишься, пойдем, Рыжий, не будем им мешать.

Когда человек и пес отошли, Смелый подошел к кошке. Она уже слегка опомнилась от стремительного бега. Смелый ласково замурчал. Кошка кокетливо отпрянула.

Кот посмотрел на незнакомку и решил, что она совсем молоденькая. Он подошел к ней уже решительнее…

Вечером хозяйка вышла покормить кур, и заметила в хлеву Смелого и незнакомую кошку. Незнакомка испугалась человека и забралась под самую крышу. Кот осуждающе посмотрел на женщину – мешаешь, мол…

Прасковья усмехнулась и налила молока побольше.

- Смелый даму обхаживает, - сообщила она мужу, вернувшись в дом.

Ефим рассказал ей, как кот защищал ее от собаки.

Следующие пару недель мыши могли себя чувствовать относительно вольготно. Незнакомка вернулась к себе домой, Смелый ушел с ней. Он возвращался, ел, спал и снова уходил. Так же исчезала и Манька.

По всей деревне раздавались кошачьи вопли. Кое-где вспыхивали драки.

За это время погода наладилась. Снег растаял, деревенские улицы развезло. Кошкам и котам приходилось проделывать часть пути по заборам.

Потом солнце все решительнее стало набрасываться на лужи. Зазеленела травка. Смелый перестал уходить со двора, а Манька начала подновлять прошлогоднее логово.

Еще пара недель и в логове запищали котята. Смелому стало интересно. Он сунулся было туда, где сам появился на свет и откуда вылез, чтобы впервые этот свет увидеть, но мать не пустила его.

Она грозно зашипела – не подходи. Смелый разочарованно развернулся и вышел из хлева, в свою очередь зашипев на раздражающих его кур.

- Что, прогнала?- спросил его Ефим, - ничего, увидишь еще. Твои тоже, небось, подрастают. Тоже будут смелые.

Кот запрыгнул на лавку. Потянулся. Потом свернулся клубком и заснул.

Солнышко уже грело совсем по-летнему. Вот сне Смелый видел кошку, с которой гулял. Около нее лежали рыжие котята. Совсем такие, как он сам.

— Мяу! — Он заморгал, бешено вращая головой. — Мя-ау! — Тяжелые лапы на удивление проворно рассекли воздух в поисках противника.

Кот моргнул еще раз и уставился прямо перед собой. Поблизости не оказалось его врагов — ни дворника с колючей метлой, ни соперников в борьбе за теплое место и объедки из мусорного бака. Василий успокоился и тяжело выдохнул.

Черная кошка, отпрянувшая было в сторону, втянула когти и медленно вернулась на прежнее место.

— Василий, я…

— Да, да, вижу, — перебил он ее, небрежно махнув хвостом. — Вижу. Уже пора, что ли?

Он с кряхтением поднялся и медленно потянулся, разминая сначала передние, затем задние лапы, лизнул пару раз шерсть на груди. Внезапно старый кот дернулся всем телом. Он повернулся и с рычанием впился зубами в колтун на хвосте, пытаясь поймать назойливую блоху.

Черная кошка терпеливо наблюдала за стариком. Когда тот поднялся на лапы, она мяукнула:

— Ну что, готовы?

— Новенькая? — устало выдохнул Василий, оглядев кошку с ушей до хвоста.

Та сконфузилась и, поколебавшись немного, пискнула:

— Первый день работаю. А что, заметно?

— Загрызи меня крыса! И вот ты — моя Девятая?! — мяукнул он разочарованно, покачав головой. — Эх, ладно, пошли, чего уж.

Они бок о бок покинули переулок и побрели вдоль дороги, ведущей за город.

— Звать-то тебя как?

— Муся.

— Муся! Моя Девятая — Муся! — фыркнул кот, а затем мечтательно замурлыкал: — Помню, Шестая приходила после того несчастного случая с грузовиком. Клеопатрой звали. Ох и хороша! Абиссинская. Экзотика, понимаешь ли! Шерстка лоснится, глазки блестят, и смотрит на тебя, как на мышь, аж хвост улиткой сворачивается…

Василий заметил краем глаза, как подергивается ухо его спутницы.

— Ладно, не обижайся уж. Ты, наверное, тоже жалеешь, что первым заданием достался я.

— И совсем не жалею! — Кошка вздернула розовый носик. — Наоборот, мне очень любопытно.

— Мяу?

— У вас, похоже, были насыщенные жизни…

— А, так ты историй хочешь? — Василий усмехнулся и покосил прищуренный взгляд на миниатюрную кошку. — Ну что ж, это можно.

Заморосил утренний дождик, прибивая к земле пыль, но ни старик, ни его спутница не обращали на него внимания.

— Каждая жизнь чему-то учит, так я тебе доложу, — начал кот. — Первая, скажем, научила меня, что человекам доверять нельзя, потому что нет на свете существ коварнее. Понял я это быстро, еще когда ползал, пищал да звал маму. Закончилась первая жизнь в озере. Да и остальные восемь потерял бы в тот день, если бы меня не вытащили.

Муся незаметно поежилась.

— Вторая… Вторая жизнь научила, что тяжело на свете без друзей. Поэтому если повезло, и у тебя образовался друг, надо его беречь, вместе держаться. Приглядывать за ним, а он будет приглядывать за тобой. Иначе быть беде.

Старый кот некоторое время шагал молча. Затем приободрился и продолжил:

— Третья — не суйся к котам, которые сильнее. Четвертая — если крыса сдалась без боя, она может быть больной. Пятая — коты не всегда приземляются на лапы. Шестая — человекам плевать на пешеходные переходы, хотя они их сами и рисуют. Седьмая — если соседский человек содержит голубятню, стоит проверить, нет ли у него охотничьего ружья.

Дорога поднималась на крутой холм. Василий остановился и сел, переводя дыхание.

— Восьмая научила, что у человеков не девять жизней, а одна.

— А чему вас научила девятая? — Муся склонила голову набок.

— Тому же, что и вторая: тяжело жить без друзей. — Василий замялся. — Слушай, малышка, ты, может, знаешь…

— Спрашивайте. — Она присела на задние лапы и деловито мяукнула: — Я постараюсь помочь.

— Там… Ну, там… — Он многозначительно ткнул носом в пасмурное небо. — Вот если, скажем, был у тебя двуногий… друг в прошлых жизнях, с ним встретиться получится?

— Человеками занимается другой отдел. И у них требования к приему более суровые, не всех берут — политика руководства такая. А вы были близки?

— Вроде как. Он же меня из озера тогда и вытащил, — кот слабо засмеялся. — Они странные существа, сама знаешь.

Муся в задумчивости поводила усами из стороны в сторону.

— Я в человечьих правилах не очень разбираюсь, но, думаю, ваш товарищ будет там. — Она деловито кивнула. — Должен быть.

— Хорошо. — Помедлив, Василий кивнул в ответ и решительно зашагал вверх по склону холма. — Пошли тогда, он и так меня ждет целую жизнь.

Автор: Илья Киддин
Оригинальная публикация ВК

— Пойдёмте к вашим родителям, — предложил Витя, его голос был полон решимости. — Это было странно, но нам нужно рассказать взрослым, что произошло.

— Согласна, — поддержала его Таня. — Это место пугает. Давайте найдём наших.

Друзья не стали долго обсуждать случившееся и побежали туда, где их родители должны были жарить шашлыки. Ребята испытывали страх, тревогу и беспокойство. Казалось, что каждый звук леса мог нести в себе угрозу.

— Они, наверное, нас искали, — сказал Паша, стараясь убедить в этом сам себя. — Мы, должно быть, долго там были.

Однако, когда подростки достигли поляны, где несколько минут назад слышались смех и запах шашлыков, обнаружили, что там никого нет. Остались только пустые деревянные скамейки. Ни родителей, ни каких-либо других людей. Площадка выглядела заброшенной.

— Где все? — спросила Таня, оглядываясь по сторонам. Её голос сорвался от испуга.

— Они не могли просто уйти… — прошептала Ксюша. — Мы были там так долго, правда?

— Может, они ушли вас искать? — предположил Сергей, оглядываясь вокруг, как будто ожидая, что вот-вот кто-то появится из-за деревьев. — Мы были в отключке, но не могли пропустить целый день…

— Пойдёмте к выходу из парка, — предложил Витя, пытаясь взять инициативу в свои руки. — Там, возможно, кто-то будет. Мы можем рассказать, что потеряли родителей, и люди помогут нам.

Ребята согласились и направились к выходу из лесопарка. Идти было страшно, так как каждый шаг казался неестественно тихим. Лес больше не казался таким, как раньше, и холодный ветер пробирал до костей.

Друзья спешили, надеясь быстрее найти людей. Однако, когда компания вышла на большую аллею, ведущую к выходу из парка, там не оказалось никого. Никаких взрослых, никаких детей. Аллея была безлюдна. Пустые скамейки вдоль дороги и ни единого человека.

— Где все? — Витя остановился, его сердце бешено стучало в груди.

— Не может быть, чтобы они все ушли… — сказала Ксюша, её голос дрожал от ужаса. — Это просто невозможно.

— Что происходит? — Паша пытался найти ответ, но в голове не было ничего, что могло бы объяснить эту странную ситуацию.

Ребята продолжили идти, ускоряя шаг с каждым мгновением. Воздух стал тяжёлым от напряжения, и подростки всё чаще переглядывались, не понимая, что происходит. Когда, наконец, они дошли до выхода из лесопарка, перед ними открылось зрелище, которое просто ошеломило друзей.

Высотки в 25-30 этажей громоздились прямо перед ребятами. Эти здания казались нереальными, невероятными. Витя первым остановился, недоумённо разглядывая громадные сооружения. Никто из подростков никогда не видел таких домов — в их мире максимальная высота зданий ограничивалась шестнадцатью этажами, именно в таком доме жили Витя и Сергей. Они стояли, поражённые, и не могли произнести ни слова.

— Это что, сон? — наконец-то пробормотала Таня, глядя на бетонные небоскрёбы с зеркальными окнами. — Как такое возможно?

— Я... я не знаю, — ответил Паша, тоже явно шокированный. — Мы здесь никогда такого не видели.

Витя продолжал осматриваться. Среди новостроек виднелись пятиэтажки и девятиэтажки — дома, знакомые ребятам. Но что-то было не так. Здания выглядели изношенными, они походили на призраков своего времени, с облупившейся краской и ржавыми балконами. Эти дома теперь казались старыми и нелепыми на фоне высотных зданий, которые окружали их.

— Это же наш район, — тихо сказал Сергей, как будто пытаясь убедить в этом самого себя. — Но он совсем другой…

— Но как это возможно? — не понимала Ксюша.

— А машины? — внезапно спросил Паша, указывая на стоящие вдоль улицы автомобили.

Ребята подошли ближе к дороге и стали рассматривать припаркованные машины. Большинство моделей подростки никогда не видели — их удивляли плавные линии кузовов, необычные логотипы и хромированные детали автомобилей. Машины стояли так, как будто они были брошены, улица в целом выглядела очень непривычно: она была пустынна и лишена каких-либо звуков.

— Это всё не то… — озадаченно сказал Витя. — Машины не такие. И... где все люди?

Ни одного человека. Пустые улицы и дворы. Ни трамваев, которые обычно громыхали по рельсам, ни велосипедистов, ни случайных прохожих. Казалось, что весь город вымер.

— Что происходит? — растерянно спросила Таня, озираясь по сторонам. — Мы перенеслись куда-то? Мы в будущем?

— Может быть, — пробормотал Сергей, медленно переваривая всё это. — Но... где все люди? Почему никого нет?

— Может, мы спим? — предположила Ксюша, заикаясь от страха.

Паша подошёл к припаркованной на обочине дороги машине и стукнул по капоту. Металл был холодным, но звук от удара был настолько реальным, что любые мысли о сне стали казаться ребятам абсурдными.

— Нет, это не сон, — сказал Паша. — Это всё реально.

Друзья замерли, глядя друг на друга. Каждый из них пытался справиться с нарастающим ужасом и вопросами, на которые не было ответов.

Ни у кого не оставалось сомнений: это не сон. Они действительно здесь, но это «здесь» было совершенно чуждым и незнакомым.

— Мы должны что-то делать, — наконец сказал Витя, стараясь сохранять спокойствие. — Просто стоять и гадать нельзя, это ничем нам не поможет. Нужно найти хоть какие-то ответы.

— Но где? — непонимающе спросила Ксюша, озираясь по сторонам. — Мы даже не знаем, где находимся... Ну, кроме того, что это ваш район.

— Пойдём туда, — предложил Сергей, кивая в сторону длинного торгового центра. — Там, немного дальше, наш дом.

Ребята двинулись к торговому центру, хотя только сегодня утром на этом месте был рынок, где Витя и Сергей проводили время, прогуливая школу. Нужно было пройти четыре остановки. Улицы продолжали оставаться пустыми и зловещими. Даже ветер, который обычно разносил по городу звуки жизни, был странно тихим. Под ногами хрустели сухие листья. Проходя мимо старых знакомых зданий, ребята замечали, что эти строения стали более запущенными.

Когда друзья приблизились к месту, где раньше был рынок, их взорам открылся громадный торговый центр. Но даже такое красивое здание выглядело пустым и мёртвым. Стеклянные двери были закрыты, вывески не светились, а внутри не горел свет. На парковке перед торговым центром стояли машины, но и они, как и всё вокруг, были без людей.

— Странно… — тихо сказал Сергей, подходя ближе к одному из автомобилей. — Машины есть, но людей нет.

— Что-то не так, — прошептала Таня, прижимаясь к Ксюше. — Здесь всё как будто замерло.

— Похоже на город-призрак, — добавил Паша. — Никогда не видел ничего подобного.

Витя подошёл к дверям торгового центра и попытался заглянуть внутрь. В здании было очень темно, и на стеклянной поверхности дверей он увидел своё отражение, искажённое и призрачное.

— Мы должны войти и проверить, что внутри, — сказал Виктор, толкнув дверь. Она была заперта.

— Может, обойдём здание? — предложила Ксюша. — Там должен быть чёрный вход или хотя бы окно.

— Да, давайте попробуем, — согласился Сергей.

Подростки обошли здание, но и за ним всё выглядело также пустынно. Вдруг они заметили одно окно на втором этаже, которое было приоткрыто.

— Туда можно попробовать залезть, — указал Паша. — Но как мы доберёмся до него?

А Витя уже подкатывал огромный зелёный пластиковый мусорный бак на колёсиках под открытое окно, таких баков он раньше никогда не видел.

— Я полезу первым, — сказал Виктор, взобрался на контейнер, подтянулся к окну и проник в здание.

Через несколько минут он вернулся, сообщив ребятам, что внутри пусто и темно, как и снаружи. Никаких следов людей или признаков жизни.

— А если это не наш город? — внезапно спросила Ксюша. — Может, мы не в будущем, а вообще в другом месте?

— Нет, это точно наш город, — сказал Витя, оглядываясь. — Я уверен, что это наш район. Всё здесь знакомо, просто... изменилось.

— Да, — добавил Сергей, — мы здесь выросли. Всё на своих местах, но… что-то другое. Эти высотки, машины… — Он указал на пустое место на тротуаре. — Вот здесь, например, раньше был киоск с кассетами, а теперь его нет.

— Всё изменилось, но это всё ещё наш город, — продолжил Витя, стараясь успокоить Ксюшу.

Ксюша кивнула, хотя по лицу девочки было видно, что сомнения не оставляют её. Паша подошёл поближе и приобнял её за плечо.

— Ладно, раз вы уверены, что это ваш район, давайте двигаться дальше, — сказал Паша. — Доберёмся до вашего дома и посмотрим, что там.

— Да, пойдём, — согласился Сергей.

Ребята двинулись в сторону дома Вити и Сергея. Всё казалось странным и пугающим: по пути ребята видели знакомые здания вперемешку с совершенно новыми постройками. Там, где раньше был двухэтажный барак, теперь высился современный стеклянный офисный центр. На каждом углу стояли самокаты, которые можно было взять в аренду.

— Ты посмотри на это, — пробормотал Сергей, указывая на новенький ларёк, где предлагалось заказать кофе навынос. — Здесь вообще-то стоял киоск мороженого, где работает тётя Валя.

— Да уж, — усмехнулся Витя. — Теперь тут продают какой-то капучино и латте.

Ребята продолжали идти, обсуждая, как же всё изменилось. Это немного отвлекало компанию от странной, давящей тишины, окружавшей её со всех сторон.

— Всё равно не понимаю, куда делись люди, — пробормотал Паша, оглядывая пустые улицы.

— Может, мы застряли где-то между прошлым и будущим, — сказал Витя, опуская глаза на землю.

Когда группа подошла ближе к дому, где жили Витя и Сергей, место показалось ребятам узнаваемым. Всё выглядело так же, как и раньше, только у подъездов было полно современных машин, и за девятиэтажкой возвышалась высотка. Да и детская площадка была непривычно красочной, со множеством горок, качелей. Она напоминала большой и яркий корабль для детских игр.

— Вот он, наш дом, — тихо произнёс Сергей.

Ребята остановились на мгновение, всматриваясь в здание, будто пытаясь отыскать в нём разгадки. Витя глубоко вздохнул и посмотрел на Сергея.

— Ты готов?

— Не знаю, но нам всё равно нужно идти, — ответил тот.

Друзья направились к подъезду, но замерли у входа, не решаясь шагнуть дальше. Все удивлённо смотрели на странный прибор, прикреплённый к двери рядом с ручкой.

— Это что такое? — спросил Паша, оглядываясь на остальных.

— Похоже на кнопочный телефон или что-то вроде того, — сказал Витя, нахмурив брови. Он точно помнил, что на двери никогда не было ничего подобного.

— Может, это новая система? — предположила Таня. — Ну, раз всё вокруг поменялось, значит и здесь тоже что-то обновили.

Они начали нажимать кнопки, пытаясь разобраться, как это работает, но ничего не происходило. Витя набрал номер своей квартиры. Писк. Но дверь всё равно не открылась. Набрал номер Серёжиной квартиры — и снова ничего.

— И что теперь? — спросила Ксюша, оглядываясь на остальных с явным беспокойством.

— Попробуем открыть дверь как раньше, — предложил Паша, но, когда он дёрнул за ручку, дверь не поддалась.

— Заперто, — подытожил Витя. — Давайте попробуем вон ту дверь, она ведёт на лестницу. Может, повезёт там.

Друзья направились к соседней двери, ведущей на лестничный пролёт. Но и там тоже был установлен прибор с кнопками. Сергей попробовал открыть дверь рывком — и она легко поддалась.

— Ага, эта открыта, — сказал Сергей, упав, не ожидая, что дверь отворится.

— Ну что, идём? — спросила Ксюша.

Внутри подъезд выглядел почти так же, как помнили Витя и Серёжа: серые, чуть облупленные стены, лампы под потолком, которые иногда мерцали. Единственное, что было по-настоящему странным, — это абсолютная тишина.

— Взгляни, какие чистые стены, — тихо сказал другу Серёжа, оглядываясь.

— И правда, тут ведь всё было исписано, а вот здесь даже надпись была, которую мы с тобой оставили, — согласился Витя.

Витя и Сергей поднимались первыми по лестнице, остальные шли за ними. Каждый шаг по ступеням отдавался громким эхом, словно стены уходящего вверх подъезда троекратно отражали звук, создавая ещё более зловещую атмосферу.

Витя остановился у двери своей квартиры на четвёртом этаже и посмотрел на Сергея.

— Поживее, Вить, — прошептал Сергей, хотя сам явно нервничал.

— Сейчас, — Витя глубоко вздохнул и нажал на кнопку звонка.

Звук звонка разнёсся по всей площадке, но никто не открыл. Тогда Витя тихо постучал в дверь.

Я иду обычной быстрой походкой, но иногда не выдерживаю ледяных пощёчин стихии и на какое-то время подставляю ветру спину. Отдыхаю. Потом поворачиваюсь и снова иду. И ловлю от сопротивления воздуха и морозной стужи какой-то странный кайф. Мне правда весело и как-то звонко становится, когда я иду против потока. И меня порой качает от напора, но при этом кружит в вихре энергий, наполняя силой и свободой, и я раскидываю руки, запрокидываю голову, улыбаюсь.

Порой вьюга поднимает свежевыпавший снег, и кажется, будто по полю в белых вихрях несётся призрачное войско, как в «Кольце Всевластья». И пусть у меня нет меча Арагорна, я их не боюсь – и они с гулом проносятся мимо, осыпая меня леденящей пылью.

И лишь сейчас начинаю осознавать, что это и есть моя внутренняя суть – мне нормально против общего течения. Это часть моих ритмов. Часть рисунка энергий, который я выбрала, воплощаясь на Земле. Подсказка мира среди холода и непонимания других.

Ветер всегда со мной – всегда готов наполнить под завязку – не боишься, Лиза?.. Не бои-и-и-ш-ш-ш-шься?..

Не боюсь. Отдохну, если надо. И пойду дальше. Ты не враг мне, ветер – ты мой лучший учитель. Самый честный, самый прямой, самый искренний – бросающий правду в лицо, до слёз. Не боюсь. Давай! Ещё давай!..

Когда я пойду обратно, он будет ласково толкать меня в спину, помогать. Почему-то нам кажется, что стихия непременно безжалостна, но нет же. Она может быть удивительно доброй. Важно лишь попасть в такт.

Важно попасть в такт собственной душе, услышать биение настоящей жизни внутри себя. Мы часто вообще идём не то, что в потоке – мы сидим в своих болотцах, и нам страшно высунуть нос. Нам кажется, что мир стра-а-ашный, только и ждёт, чтобы подставить подножку или жестоко толкнуть в спину.

Но иногда так важно отдаться стихии… Просто отпустить ветку – помните эту коротенькую притчу, когда человек висит над пропастью и молится Всевышнему – помоги, Господи! Господь и спрашивает: «Ты веришь мне, дитя моё?» «Верю!!!» - кричит несчастный. «Тогда отпусти ветку» - тихо говорит Создатель.

Вот вы бы отпустили?

Отдали бы себя с лёгкостью в руци Божии?..

Я вам честно скажу – я бы, наверное, нет. Моя хватка так сильна, что скрючено всё тело – в нём полно зажимов и блоков, и мне легче вцепиться в скалу ещё и зубами, чтоб для верности. Я боюсь жизни. И она вытягивает меня на трассу – чтобы напомнить. Чтобы хоть немного оживить.

Перестать бояться и начать доверять – вот моя сверхзадача. Я была самая счастливая, когда у меня получалось, и я отпускала ветку. Меня подхватывал ветер – тот самый – чистый и честный и я, хохоча, купалась в потоках энергий. Наверное, воспоминания об этих счастливых моментах и заставляют меня идти навстречу…

В детстве я жила в маленьком таёжном городке, где морозы за - 40 были делом обычным, даже школу не отменяли. Когда я была совсем маленькая, отопление в квартирах было ещё не отлажено, по словам папы, около 10 тепла в квартире было нормой. Но моей привычной одеждой были трусики и маечка. Порой мои пятки и руки разгорались от холода, но это не мешало с радостным визгом носиться и беситься. Родители по тем временам были ого-го какие прогрессивные. Журнал «Здоровье» и всё такое.

Но порой к нам с Урала приезжала бабушка Женя, и начиналось аханье, оханье и кутание. Бабушка дралась за меня всерьёз и спасала от переохлаждения. Она вязала толстые пуховые шали, которые очень кололись. И, конечно, носки – куда ж без носков! И шарфы, и шапки… И всё колючее.

Папа сердился на тёщу, но у бабы Жени всегда было преимущество – родители-то работали, и с утра до вечера я была честно и добротно укутана, и у меня, по её словам, блестели из шали счастливые глазёнки. А я лишь помню этот колкий серый пух, забивающий ноздри.

И вот незадача – вместе с шалями приходили простуды, сопли, кашель и уныние. Я становилась болезненной и вялой. Бабушка, конечно же, негодовала – довели ребёнка своими закаливаниями и дурацкими экспериментами!.. Она вообще была большим специалистом по скандалам, где-то даже упивалась ими.

Но для всех, кроме бабушки, даже для меня, связь-то была очевидна. Привычка к холоду и суровые условия действительно способствовали хорошему здоровью и – что удивительно – более радостной жизни. Хотя нам-то всё время кажется – наоборот! Дайте ещё денег, ещё еды, ещё шмоток, ещё техники. У нас сейчас есть в сто раз больше, чем у королей и вельмож прошлого, но мы почему-то всё несчастнее. Стихия, природа и сама жизнь стала нам врагом…

В жизнь нужно обязательно, как специи в суп, добавлять холодного ветра, испытаний и трудностей. Грести против течения. Ставить трудные цели. Бояться, зажмуриваться, но идти. И ловить кайф от этого: от каждого маленького шажочка. А уже после холодной прогулки прийти в свой тёплый светлый дом, вознаградить себя кружкой горячего чая и тёплой шалью, накинутой на ноги. И пусть она будет слегка колоться – я сейчас просто обожаю натуральную шерсть. В ней тоже запуталось немного колкого ветра…

А ещё можно ходить галсами. Вы знаете, что это такое? Это когда парусное судно при неблагоприятном ветре ставит специальные косые паруса и идёт как бы боком к маршруту, но тем не менее, идёт! Его не сносит тупо назад, судно может его перехитрить. И человек может, и в этом есть особенное удовольствие – всё, кажется, против тебя, а ты всё равно ползёшь упрямо к цели. Так я использую шквал критики – где-то больно, обидно, но зато появляется здоровая злость и ломит со всей силы в мой косой парус.

Я не боюсь тебя, ветер.

Но если совсем невмоготу, если шквал, как в Антарктиде, который запросто снесёт тебя с ног или, не дай Боже, формируется рядом жуткая воронка смерча – вы знаете что делать?

Прятаться, конечно. Говорят, лучше всего лечь прямо в ванну. Но если ванны нет – просто на землю. Меня нет, ветер. Меня здесь нет. Я просто часть ландшафта. Я всего лишь маленький холмик, смиренно принимающий налёт стихии.

Переждать. Пережить. Стать на время никем. Закрыть глаза и снова довериться. А потом обязательно выглянет солнце…

Выглянет, выглянет. Проверено.

Не боиш-ш-шь-ся?..

Тогда вперёд!

Читайте все рассказы первыми на моём ТГ-канале!

Витя кивнул, и друзья зашагали в сторону ближайшей трамвайной остановки. Воздух был прохладный, но ещё не по-настоящему осенний, да и пейзаж вокруг пока был мало похож на сентябрьский — жёлто-зелёная листва на деревьях только начинала намекать на смену сезона. Солнце прошло половину дневного пути, а вокруг царила особая тишина — улицы были почти пусты, как будто весь город застыл в этом спокойном дне.

Ребята подошли к остановке и стали ждать трамвай. Асфальт на платформе потрескался, и вдоль её краев росли сорняки. Через пару минут показался старый красно-жёлтый трамвай, громыхающий колёсами по рельсам, и остановился перед мальчишками.

— Погнали, — сказал Сергей, запрыгивая на ступеньку.

Друзья заняли свободные места в середине вагона. За окном мелькали пейзажи их родного города. Они катались этим маршрутом не раз, зная каждый поворот, каждое проезжаемое здание и даже все граффити на заборах. Друзья болтали обо всём и ни о чём, смеялись и строили планы на ближайший час, день, неделю. Детство казалось бесконечным, а впереди была масса времени для новых шалостей.

— Помнишь, как мы прошлым летом прыгали с той большой горки у озера? — спросил Витя, слегка наклонившись вперёд.

— Как не помнить! Я тогда чуть ногу не сломал, — рассмеялся Сергей. — Зато было весело. Да и ты нормально так плюхнулся.

Витя улыбнулся, смотря в окно. Впереди замаячили очертания сосен лесопарка, и вскоре трамвай с характерным треньканьем остановился у нужной ребятам остановки. Они вышли, почувствовав прилив воздуха, наполненного запахами травы и прелых листьев.

— Ну что? Через парк или пойдём в обход? — спросил Сергей, кивая в сторону тенистой аллеи, которая вела прямо к озеру. Рядом тянулась дорожка, огибающая парк, — по ней можно было добраться до озера, не заходя в лес.

— Давай через парк, — кивнул Витя в сторону аллеи.

Мальчишки зашагали по парковой дорожке, окружённой вековыми соснами. Вдоль неё стояли лавочки, но большинство из них не были никем заняты. Вдалеке мелькали редкие прохожие. Казалось, что мир полностью принадлежал только двум друзьям-подросткам. Парк всегда был тихим, не самым популярным местом, что для таких, как Витя и Серёжа, было на руку. Это был их собственный маленький мир.

— Кем ты будешь, когда вырастешь? — неожиданно спросил Сергей, обернувшись к Вите.

— Даже не знаю... А ты?

— Я вот пожарным хочу стать, как папа. Буду людей спасать, пожары тушить, — задумчиво ответил Сергей. — Знаешь, для этого школа не особо-то и нужна. Так что можно с лёгкостью прогуливать, как мы сейчас.

— Ну да, — хмыкнул Витя, оглянувшись по сторонам, словно проверяя, не увидит ли их кто-то знакомый. — Прогулы — это, похоже, наш главный предмет.

Так, в разговорах и мечтах, друзья медленно приближались к озеру.

Вода была тёмной и спокойной, в ней отражались разноцветные краски деревьев, растущих на другом берегу. Кое-где на поверхность озера выпрыгивали мелкие рыбки и тут же ныряли обратно, оставляя за собой небольшие круги на воде.

Сергей присел на край старой скамейки, вытащив из кармана горсточку семечек, которые купил у старушки на рынке.

— Странно, да? — начал он, щурясь на воду. — Вроде бы ничего особенного, а чувствуется, будто это один из тех дней, которые запоминаются на всю жизнь. Как думаешь?

Витя присел рядом и посмотрел на медленно плывущие по воде отражения облаков.

— Может быть. Кто знает... Иногда такие дни лишь когда-нибудь потом кажутся важными, а пока они проходят, не задумываешься об этом.

— Ну да. Хотя, как тут не задуматься, когда вокруг такая тишина? — Сергей бросил семечку в рот и огляделся по сторонам. — Всё тихо, будто люди вымерли.

— А у меня завтра важный день, — вдруг сказал Витя, всё ещё любуясь облаками, которые отражались в воде, как в зеркале.

Сергей приподнял брови и удивлённо уставился на друга.

— Важный? А что у тебя завтра?

— Я решил предложить Катьке встречаться, — Витя произнёс это так, будто давно хотел поделиться этим с другом.

Сергей усмехнулся, покачав головой.

— Катя? Ты думаешь, тоже ей нравишься?

Витя вздохнул и, помедлив, ответил:

— Мне кажется, да. По крайней мере, списывать просит, улыбается, заглядывает в глаза. По-любому я ей симпатичен, и не встречается она ни с кем.

Сергей бросил ещё одну семечку в рот и захихикал:

— Ну, удачи, дружище. С ней надо быть осторожным, она любит делать вид, что ей всё пофиг. Но если ты уверен — тогда вперёд.

— Уверен, — Витя кивнул, глядя на спокойную воду. — Я долго думал и решил, что, если не сделаю первый шаг сейчас, потом могу пожалеть.

Сергей задумчиво хмыкнул, затем внезапно сказал:

— А я вот... мне Аня нравится.

Витя удивлённо посмотрел на друга.

— Аня? Та, что сидит за первой партой?

— Она, — подтвердил Сергей. — Но нет, подкатывать не буду. Она хоть и красивая, но какая-то придурошная.

— Придурошная? — Витя усмехнулся. — Ты это с чего взял?

— Да ты видел, как она себя ведёт? — Сергей закатил глаза. — Всё время носит этот дурацкий рюкзачок с принцессами, как будто ей не двенадцать, а пять. И болтает без умолку. Вроде красивая, но я точно не выдержу её дольше недели.

Витя засмеялся, но затем серьёзно посмотрел на друга, заметив:

— Ну зато она настоящая, ей не надо придумывать, как себя вести. Может, она и странная, но в этом есть что-то особенное. Ты просто никогда не узнаешь, если не дашь ей шанс.

Сергей махнул рукой, словно отгоняя этот разговор, и сказал:

— Да ну, я пас. У неё что-то не то в голове.

— Твоя жизнь, — ответил Витя с ухмылкой и мыслями снова вернулся к завтрашнему дню.

— Странно всё-таки это. Никого нет. Ни людей, ни белок. Даже птиц не слышно, — переключил Серёга разговор на другую тему.

Витя посмотрел на парк, словно впервые замечая, как пусто вокруг. Ни одного прохожего. Только они с Сергеем вдвоём и их мысли.

— Ну да, странновато, — согласился Витя.

Сергей пожал плечами.

— Может, просто совпадение, — хмыкнул он. — Да и какое нам дело до того, что происходит вокруг?

Друзья ещё некоторое время сидели молча, каждый был погружён в свои мысли. Сергей задумчиво чертил какие-то линии на земле, а Витя сосредоточенно наблюдал за водой.

— Знаешь, что ещё странно? — вдруг сказал Витя, прерывая тишину.

— Что?

— Обычно в это время здесь всегда есть рыбаки. Особенно старики с удочками. Но сегодня никого. Словно все вдруг решили куда-то исчезнуть.

Сергей бросил взгляд на пустую береговую линию и задумался.

— Может, это и есть тот день, который мы запомним на всю жизнь не из-за того, что что-то произошло, а из-за того, что всё было иначе, чем обычно? — произнёс он.

Витя улыбнулся.

— Может быть. А может, мы просто слишком много думаем.

Ребята снова замолчали, погружённые в этот странный и непонятный день. Время текло медленно. Наконец они встали, собираясь отправиться домой, и тут Сергей внезапно заметил что-то вдали, у берега.

— Эй, смотри! — Сергей кивнул в сторону небольшого скопления людей. — Там кто-то есть. Дети, похоже.

Витя прищурился, пытаясь рассмотреть, кто это.

— Действительно, трое. Играют, что ли?

— Может, познакомимся? — предложил Сергей, улыбнувшись. — Заодно узнаем, что они тут делают. Вдруг получится вместе поиграть.

Витя пожал плечами. Он был не против.

Друзья направились к ребятам, которые бегали возле воды и что-то громко обсуждали. Приблизившись, Серёжа и Витя увидели на берегу двух девчонок и парнишку примерно их возраста. Они были заняты какой-то игрой, возможно, воображая, что строят замки из веток.

— Привет! — весело окликнул компанию Сергей. — Чего делаете?

Трое ребят сразу обернулись. Мальчик первым подошёл ближе, а за ним подтянулись и девочки. Они все выглядели дружелюбно и с интересом разглядывали Витю и Сергея.

— Привет! — улыбнулся паренёк. — Мы тут играем, время проводим. А вы кто такие?

— Я Серёга, а это Витя, — сказал Сергей, кивнув в сторону своего друга. — Решили прогуляться по парку. Увидели вас — подумали, может, вместе поиграем.

Мальчишка снова улыбнулся.

— Я Паша. А это Таня и Ксюша, — он указал на девочек, которые вежливо кивнули. — Мы здесь с родителями. Они жарят шашлыки в лесу неподалёку, а мы вот решили поиграть, пока взрослые заняты.

— Круто! — одобрительно хмыкнул Витя, подходя поближе. — Во что играете?

— Да так, — ответила Таня, поправляя свои тёмные волосы. — Строим замки, ну или шалаши. Хочешь присоединиться?

— Почему бы и нет? — ответил Сергей, смеясь. — Мы можем построить что-то грандиозное.

Ребята начали собирать ветки, придумывая, как их использовать. Через несколько минут оживлённая игра полностью захватила всех пятерых.

— А где именно ваши родители, в каком месте? — спросил Витя, пока все ребята собирали новые материалы для своей очередной стройки.

— Они вон там, за деревьями, — ответил Паша, махнув рукой в сторону леса. — Наши родители дружат, и мы вместе иногда отдыхаем на природе. Сегодня они решили устроить пикник с шашлыками.

— Здорово, — сказал Сергей. — А вам самим не скучно тут одним?

— Не, наоборот, — отвечала Ксюша, которая только что укрепила один из замков очередной веткой. — Мы же можем играть во что угодно, а родители потом позовут нас кушать. Вот было бы классно, если бы ещё и вы остались с нами!

— Мы бы с удовольствием, — сказал Витя, — но нас дома ждут. Хотя пока у нас есть ещё немного времени.

Все пятеро весело обсуждали какую-то историю, и тут Паша предложил отправиться немного глубже в лес, чтобы найти побольше материалов. Ребята поддержали его идею, и все, хихикая и болтая, направились вглубь леса. Сергей с Витей переглянулись, будто предчувствуя что-то, но не придавая особого значения своим ощущениям.

Когда подростки углубились в лес, тишина вокруг стала более ощутимой. Смех и разговоры постепенно прекратились, ребят охватило странное ощущение лёгкой тревоги. Среди деревьев показалась странная конструкция.

— Смотрите! — крикнула Таня, указывая на непонятное сооружение.

Ребята разглядели старый колодец. Он казался совсем не к месту в лесу: колодезное кольцо было покрыто мхом, а сверху, с перекладины, свисала ржавая цепь, но что поражало больше всего — это нежно-голубой свет, который исходил из глубины колодца. Свет был настолько ярким и мягким, что казался почти нереальным.

— Что это за колодец? — спросила Ксюша, глядя на него с тревогой в глазах.

— Никогда раньше его здесь не видел, — пробормотал Паша, подходя чуть ближе. — Как будто из сказки какой-то.

Сергей, напрягая зрение, пытался понять, что это за свет. Он осторожно подошёл ещё ближе, и остальные последовали за ним. Свет был гипнотизирующим, и все, словно заворожённые, продолжали двигаться к колодцу.

— Может, не стоит туда подходить? — робко спросила Таня, поглядывая на остальных. — Что-то мне не по себе.

— Просто посмотрим поближе и уйдём, — успокоил её Витя, хотя сам чувствовал себя немного неуютно.

Ребята подошли почти вплотную к колодцу, когда свет вдруг начал мерцать сильнее и резче. Прежде чем кто-либо успел среагировать, мощный поток света вспыхнул и мгновенно окутал их, будто втянув в себя.

— Что это?! — крикнул Паша, но его голос моментально утонул в свете.

Ребята исчезли в голубом вихре, словно их засосало в бездну. Вокруг был только свет. Яркий, обжигающий, но при этом не причиняющий боли. Вместо того чтобы чувствовать страх или панику, подростки ощутили лишь пустоту и беззвучие. Абсолютная тишина окутала их, и казалось, что пространство вокруг исчезло, оставив лишь свет и одиночество.

— Витя! — закричал Сергей, но в ответ услышал только тишину. Он попробовал снова, но не было других звуков, кроме его собственного голоса.

— Паша! Таня! Ксюша! — ребята звали друг друга, но это было бесполезно. Каждый слышал только себя, словно остался один на один с этой бесконечной световой пустотой.

Паника начала нарастать. Друзья пытались двигаться, искать друг друга руками, но пространство не давало ощущений, как будто их тела растворились в этом мире.