Делаю несколько снимков: тетя Света сажает хлебы в печь, тётя Света проверяет температурные датчики на хлебопечке, тётя Света оперлась о стол и задумалась… Она смеётся, смеётся так, что глаза совершенно не видны становятся в прищуре, а щёки напоминают румяные свежевыпеченные булочки – стесняется, похоже.

— Ой, юмористка тоже, ты не меня снимай, ты хлеб снимай! Меня-то уж снимали как-то, мы тогда с напарницей Ольгой тут работали, так к нам киношники приезжали, снимали нас, расспрашивали обо всём…

— А что за кино снимали? Кто приезжал к вам?

— Французы какие-то приезжали! Ну, как, этот, ну, главный у них – режиссёр, во, он француз был, а жена у него русская. Так вот она ему и нам переводила всё, а он мужику с камерой который. ему указания на своём уже раздавал. И всему-то они удивлялись: как мы дрова носим, как мы русскую печь растопляем… честно слово, вот каждому шагу! Говорят нам с Ольгой-то: «почему вы молчите за работой, поговорите о чём-нибудь друг с дружкой». А чего говорить-то, пять утра, темнотища, холод – мы не то чтобы говорить, шевелиться и то не хотим. Поутру-то всякий человек злющий – откуда доброте-то взяться, когда не разогрелся ещё. Ну, поговорили мы им на камеру, как две дурочки: «как у тебя дела? у меня всё хорошо,а у тебя как?», ой, смехота.

— Кино-то сняли они в итоге?

— Сняли, да! Диски потом присылали: и нам в пекарню один, и в администрацию один. И с женой этого француза мы потом долго переписывались, открытки слали: она мне в Лопшеньгу, я ей во Францию. На каждый праздник писали друг другу, а потом, как война началась – так возвращать почту из заграницы стали, не пропускать к адресату. Мне несколько открыток вернулись, ну, я и перестала писать. Принесу потом тебе, покажу – она такие красивые мне слала, до невозможности.

На следующее утро наш стол для перекуров-чаепитий оказывается наполовину завален разноцветным бумажно-тканевым ворохом. Алые и голубые конверты с протёртыми в долгой дороге уголками, французскими почтовыми марками и адресом, выеденным русскими крупными печатными буквами: «деревня Лопшеньга, область Арханжельская». Хоть область и с ошибкой небольшой указана, но дошли, ничего. Открытки по разным поводам: и новогодние, и пасхальные, и первомайские, одна даже с розовыми сердечками и купидончиками пухленькими. Некоторые покупные, из Лувра есть и просто магазинные. Некоторые вручную сделанные, их тётя Света рассматривает с особенным вниманием и моё обращает:

— Гляди-ко, это вот она сама крестиком вышивала. А эту вот, открой-ко, с деревянной игрушечкой внутри, тоже сама она вырезала. Такая рукодельная, прямо молодец женщина, своими руками такую красотищу создаёт.

— А диск не нашёлся? Я бы кино поглядела с него, интересно…

— Вот всё перебрала, не нашла, представляешь! Он же не лежала у меня: то одному дала, то другому, то третьему… Всем любопытно была поглядеть, все просили, видно и затерялся у кого-то, я уж и не вспомню теперь. Годов-то сколько прошло, я думала совсем недавно, а оказывается одиннадцать лет уже! Это получается, как в четырнадцатом году война в Украине началась, так и всё, так и прикрыли французские власти почту от нас, перестали доставлять. А кажется, как вчера было, ой…

Высаживаем испёкшийся хлеб из печи. Тётя Света надевает трёхслойные верхо́ньки, вынимает горячие формы из печи, вытряхивает буханки на стол. Ежели буханка их формы выпрыгивает легко и на стук гулкая, звонкая – значит готова. Если вываливается тяжело, плюхается на бок и при постукивании издаёт глуховатый короткий звук – эта ещё внутри сыровата, эту обратно в печь отправляем, доходить. Готовые лёгонькие звонки хлеба я утаскиваю на накрытую плотной тканью крышку де́жи, расставляю плотными рядками – остывать.

Когда весь хлеб допечён – можно сбегать по домам, дела поделать или подремать. Возвращаемся мы в пекарню часа через два с половиной – упаковывать остывшие хлеба по мешкам. К половине четвёртого дня придёт Саша с мотоциклом и тележкой, погрузит мешки с хлебом и повезёт в магазин, как раз к открытию. Правда, мотоцикл Сашин на днях сломался накрепко, так что получать мешки Саша пришёл с одной тележкой. Так и потащили хлеб: Саша тележку за рукоятку спереди тянет, я позади верёвку придерживаю, чтобы на песчаных кочках не свалился в лужи ценный груз. Ничего, не спеша да потихонечку доставили в полном порядке.

На вторую неделю совместной работы случилось внезапное – Светлана Валентиновна оставила меня один на один с тестом! Когда тестомес почти заканчивает свою работу, тесто регулярно норовит сбежать через край де́жи – так мощно его подбрасывает каждый удар «лапы». В этот момент обязательно находиться рядом: внимательно следить за краями, вовремя ловить и возвращать беглеца на дно, отскребать налипающие на лопасти «лапы» комки, регулярно промешивать специальной металлической лопаткой объём до самого дна. если этого не делать, всё тест либо на пол вывалится, либо промешается неравномерно.

Слышу от входной двери тёти Светино:

— Держи тесто, чтоб не убежало-то, я выйду!

Дверь хлопает и впервые мы с тестом остаёмся наедине. Нет, как его держать, как ловить, как промешивать – это всё я и раньше знала, мама-то в детстве пекла дома. Сейчас тем более всё освежилось в памяти, не выветрилось за годы, оказывается. Но вот этот факт, что опытная пекариха доверила мне и оставила одну… Будь я впечатлительней, то, пожалуй, расплакалась бы сейчас и подумала, что это любовь. Но я не из чувствительных барышень, я подмороженная в плане чувств. Поэтому я просто держу тесто, вовремя чищу «лапу» и почему-то улыбаюсь.

Тётя Света возвращается с улицы, заглядывает в де́жу, одобрительно кивает:

— Ну, выключай его давай, хорошего понемножку, дальше руками.

Хвалит, что выключить тестомес у меня правильно получается – ровно так, чтобы лопасти «лапы» оказались вверх поднятыми над краем де́жи – тогда вручную не придётся раскручивать механизм и можно сразу этот тяжеленный котёл выкатывать.

Сажать расстоявшиеся хлебы в печь мне сегодня тоже доверено было. Причём не под контролем даже, без наблюдения всякого:

— Давай, сажай с того края, а я с этого буду. Гляди, какие уже по-твоему разумению хорошие и сажай. Только не обожгись мне тут!

Я не обжигаюсь, когда сажаю хлеб в раскалённую печь. Не обжигаюсь и после, когда через пятьдесят минут вынимаем его из печи – проверять готовность. Я стучу по шероховатому горячему боку выпрыгнувшей из формы буханки:

— Ну, как – с пивом потянет?

— Да и без пива потянет. Мне думается, готов он, тёть Свет!

— Ну, готов, так и хорошо, уноси давай.

Даже не проверяет после меня, нисколечко, ни одну штуку. Кажется, улыбаться я сегодня буду бесконечно, до темноты и дольше. Вспоминаю, что сегодня – ровно месяц, как я приехала в Лопшеньгу, ровно месяц живу здесь. Кажется, вот только сегодня я стала здесь по-настоящему своей, освоилась, значит. И не просто я сама освоилась, а меня здешние признали свойской, хорошо-то как, непередаваемо.

— Тётя Света, может быть в следующий раз вы мне самой замесить тесто позволите? Я тогда смогла бы иной раз подменять вас, а вы б поспали подольше…

— Может и подменишь, к зиме поближе поглядим… Бежи уж домой, давай. Спасибо тебе за помощь!

— Вам спасибо большущее!