CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

- Что это? – Степан близоруко сощурился на светлую изнанку дерева, густо испещренную угольными царапинами.

- Это ты мне скажи. Ничего не напоминает?

Старик надолго замолчал, разглядывая карту. И чем дальше, тем более беспомощным и больным становилось его лицо.

- Это… шутка, да? – спросил он без особой надежды, потом скосился на Грушу, - Пойдем-ка в дом.

- Скажи, ты видишь то же, что и я? – Макс разложил карту на столе поближе к свету и пытливо вгляделся в лицо старика, - Если скажешь, что я стал жертвой парейдолии и подогнал результат под свои иллюзии, то отвечу: такое желание возникло уже на полпути, но я сделал работу честно, до последней черточки.

- Это наш распадок, так ведь? – хмыкнул Степан. Максим кивнул.

- Видишь, Вот эти толстые линии – это лесополосы, тонкие – овраги и ручьи, точки – каменистая местность…

Степан молча разглядывал рисунок. Макс не мог понять: то ли тот не видит очевидного, то ли не желает видеть, то ли…

Он поднялся, сунул руку в едва теплую печную золу и, вернувшись, прижал испачканный палец к пустому участку в уголке «холста».

- Да понял я, не дурак, - раздраженно отозвался Степан, разглядывая карту, на которой все черточки, точки и петли складывались в самый, что ни на есть заурядный отпечаток пальца. Заурядный, да, если бы он не был диаметром около трех километров.

Он задвигал острым кадыком и рассеянно потер грудину под рваной фуфайкой. Макс встревоженно поглядел на его побледневшее лицо. Если старика хватит удар…

- Кто, по-твоему…? – тот умолк, скривившись.

Макс пожал плечами. Голова кружилась, как в детстве, когда он порой перед сном пытался мысленно объять необъятное – Вселенную – со всеми ее бесконечными скопищами галактик. И каждый раз в голове бился вопрос: что будет, если добраться до конца Её? Чем отделяется Все от Ничего? Исполинским Забором? Но что за этим Забором? В определенный момент его нервы всегда сдавали, и он с громким плачем бежал в родительскую спальню, забирался под одеяло и просил поговорить с ним. О чем угодно, лишь бы прогнать из сознания непрошенное Необъятное, вернуться в маленький, уютный мир, ограниченный родными координатами.

- У меня только одно объяснение…, - Максим сглотнул, беспомощно рассмеялся, - Кто-то однажды взял наш шарик в руку. Он постарался сделать это аккуратно, не повредив, но отпечаток все равно остался… И отпечаток этот имел гораздо более страшные последствия, нежели вмятина… Какой-то сбой …

- Кто-то – это…Бог? – Степан скривился, выплюнув явно не часто употребляемое слово. На виске его билась синеватая жилка, выдававшая напряжение.

Макс осторожно кивнул. Звучало действительно бредово. Представилась макрокосмическая бородатая фигура, почему-то в засаленном белом халате  безумного ученого, вертящая перед глазами пестрый, словно пончик с посыпкой, шарик.

- Зачем бы ему это? – спросил старик, вглядываясь в лицо собеседника.

Макс поднялся, заходил по горнице.

- Это неважно. Нам все равно это недоступно. Это только старик Хокинг хвастался, что скоро человечество сможет постичь мысли Бога, а на самом деле, мы от этих мыслей так же далеко, как и во времена Ветхого завета… а может и еще дальше. Я думал о другом. Может, мы с тобой додумаемся, как использовать это открытие, чтобы выбраться отсюда! Может, мы уже не на Земле! Может, тоненький ее слой вместе с этой чертовой деревней остался на Его пальце, поэтому мы и не можем покинуть пределы. А в Седмицы по каким-то неведомым законам возвращаемся обратно, и… только бы найти зацепку, как спрыгнуть…

- Не знаю, чем тебе помочь, - вздохнул старик, отодвигая от себя рисунок, - Да и вообще вряд ли кто-то здесь тебе поможет…

- Ты даже не хочешь попытаться?! Неужели совсем яйца и мозги атрофировались?! Неужели так и хочешь влачить жалкое существование здесь, а потом сдохнуть и рассказывать местным про весенние надои или посевы блядского овса?!

- Я постараюсь сдохнуть в безопасный период, - Степан невесело усмехнулся, но вдруг в его глазах забрезжило что-то, какая-то острая мысль.

В горницу вошла запыхавшаяся Груша, добродушно, но цепко оглядела мужчин.

- Стенька, поди говна натаскай, я уж рук не чую.

- Сейчас… Максим уже уходит…

- Как Акулина? Хорошо носит? – ласково справилась старуха, переведя взгляд на Макса.

- Спасибо. Хорошо, - вежливо ответил тот. Все спрашивали про Акулу, а про Анку – никто!

Груша кинула подозрительный взгляд на берестяной рулон и вышла. Поднялся и Макс. Больше идти было некуда.

Внезапно Степан ухватил его за рукав, облизнул губы. Глаза его глядели тускло, безнадежно и одновременно исступлённо.

- Слушай… Я, кажется, знаю, как тебе помочь… Больше сюда не приходи. Они терпеть не могут, когда приливные кучкуются между собой.

- Что?

- Тише! – Старик выглянул в окно, убедился, что Аграфена вернулась на грядки, - Я сделаю это в мае. Думаю, времени будет достаточно, чтобы уйти подальше и вернуться с информацией.

- О чем ты?

- О том, - с нажимом ответил Степан, крепче ухватил Макса за запястье, притягивая к себе, - Три месяца – достаточный срок для любого мертвяка.

Макс застыл, челюсть отвисла. Он обвинял старика в отсутствии мозгов и яиц и теперь страшно раскаивался. Ну, конечно! Приливных и близко не подпускали к «пресс-конференциям», чтобы чего лишнего не спросили. Но если все сделать тихо и тайно… Макс во все глаза глядел на старика. Только сейчас до него по-настоящему дошло, что тот задумал.

- Дед…, - Макс сглотнул, - Я тебе не позволю. Можно ведь… Что если подговорить кого-то из местных? Спросить будто бы по глупости, невзначай... А мы бы подслушали…

Степан скептически усмехнулся, и Макс понимающе умолк. Почти год прожив среди этих убогих, дремучих людей, он не мог бы выделить ни одного, к кому можно было бы обратиться с такой просьбой. Они бы просто его не поняли, ведь жили в святой уверенности, что за холмами ничего нет, и тратить драгоценную ночь Седмицы на дурацкие вопросы не стали бы. Им куда важнее знать, даст ли потомство единственный оставшийся у них баран или сколько дров надо заготовить, чтобы пережить очередную зиму…

- Слушай, а что, если…, - Макс присел на корточки рядом со стариком и зашептал, едва слышно, - Что, если… грохнуть его по тихой, а? И занять его место?

Степан молча смотрел на него. Макс не сразу понял выражение его лица, а потом понял и отстранился, усевшись на пыльный пол. Вспомнились огромные батюшкины ручищи, бычья шея, почетный караул из местных «братков»… Сколько у него будет шансов? И будут ли? Или все, чего он добьётся своим геройством – это станет следующим диктором «прогноза погоды» на этом бесноватом июльском ТВ?

- Неужели нет другого..?

- Нет, - коротко оборвал его Степан и, сметя ребром ладони крошки со стола, поднялся, - Я так и так… Словом, хоть пользу принесу. Только сделай мне одно одолжение. Не держи до рассвета. Спроси, что нужно и сразу уложи в сухое. Обещаешь?

Макс поднялся и пожал старику руку, нехотя скрепляя уговор. На сердце было тяжело, слезливо, стыдно, но, вместе с тем, разгоралась новая надежда.

…

Имеющуюся при себе воду он давно выпил, и теперь мучился от страшной жажды, которая лишь усугублялась слышимыми отовсюду журчащими ручейками. Смертоносными и животворящими одновременно. Распластавшись по-лягушачьи на толстых еловых лапах, он некоторое время наблюдал с высоты за гомонящей деревней, а потом даже умудрился немного вздремнуть. Не пребывать в глубоком, пьяном коматозе без сновидений, а именно спать – было непривычно и даже пугающе. Приснилась Анка. Она шла по бедро в темных искрящихся водах подземной реки. Стройная, гибкая, мучительно притягательная в своем крошечном, пестром купальнике.

- Иди ко мне! – крикнула она и плеснула в его сторону брызгами.

Максим вздрогнул и проснулся, едва не сверзившись с дерева. Что это было? Предупреждение? Не спать?

Он поглядел на небо, пытаясь определить, который час, но косматые, густые кроны полностью закрывали обзор.

…

В конце апреля, срок в срок Анка разрешилась от бремени. Стоял теплый, серенький денек. Макс, ощущая себя султаном в адском гареме, только что вернулся от одной безобразной жены к другой. И застыл на пороге.

- Ма. Кс..., - девушка умудрилась сползти с кровати и забиться, как больная кошка, в самый темный и тесный угол, , - Ма-акс!

От ее исступленного, натужного кряхтения парня пробрал мороз.

- Чт… Что? Где? – испуганно залепетал он, а потом увидел, как под ней расплывается мокрое пятно.

- Нача. Лось, - пропыхтела она, - Во… ох, во́ды… отошли…

Он глядел на нее, изо всех сил борясь с желанием немедленно удрать. Скорчившаяся, со стоящими дыбом грязными волосами, в замурзанной до черноты рубашонке она напоминала какого-то жуткого, раздутого, как шар, карлика, кикимору, домового. Какую-то тошнотворную нечисть, вылезшую на Свет Божий лишь по воле темного колдовства.

А потом она подняла на него глаза, и он тут же шагнул к ней. Глаза были единственным, что еще оставалось от его девушки. Прозрачные, светлые, полные простой человеческой боли и напряжения.

- Тебе надо вернуться в постель, - произнес он как можно спокойнее, по привычке задержал воздух и склонился к ней. Глаза резало так, словно в них плеснули скипидаром. А ведь еще недавно он думал, что исходящий от девушки смрад уже достиг своего апогея…, - Я не смогу тебя нести, но помогу добраться… давай же, крошка.

Кое-как он доволок ее безобразно распухшее и, одновременно, совершенно иссохшее тело до кровати и взвалил на нее. Конечно, надышался по дороге, и голова совершенно ничего не соображала.

-Чем… я могу помочь тебе? – спросил он, почти теряя сознание от ужаса и вони.

- Держи… за руки, - Анка заскрипела зубами, - Когда я скажу… примешь малыша.

- Ань…, - Макс умолк, глядя на туго натянутую ткань на ее громадном, уродливом животе. Что бы там ни собиралось появиться на свет, оно бы первым расхохоталось, услышав в свой адрес «малыш».

Минуты текли медленно, как патока. Анка выла и дрыгала ногами, крошила зубы и рвала на себе рубаху. Максу казалось, что прошли столетия, когда она, наконец, широко распахнула глаза, дико поглядела на него и, широко расставив колени, крикнула: «Сейчас же!»

Стараясь ни о чем не думать, он забрался на кровать и протянул руки меж ее широко разведенных бедер. Отвернулся, зажмурился, и….

Казалось, его снесло ударной волной. Захлебываясь и крича, он перекувыркнулся через голову и чуть не сломал шею, слетев с кушетки. Его словно смыло цунами! Кое-как он, отплевываясь и визжа, отполз по залитому полу к двери и затих.

Анка выглядела сосредоточенной и собранной. Наверное, каждая роженица выглядит так, когда приходит решающий момент, и нет больше времени на охи и ахи. Упираясь локтями в соломенный матрасик и высоко подтянув колени, она тужилась. А из святая святых бил настоящий фонтан, заливая все вокруг гнилостными, темными водами вперемешку с чем-то медузобразным, напоминающим постоявший в тепле холодец. Когда несколько ошметков упали на Макса с потолка, он не выдержал, по-пластунски перебрался через высокий порог, захлопнул за собой дверь и отключился.

Когда он пришел в себя, на небе мягко мерцали звезды. Он некоторое время глядел на них, думая о том, что будет, если отрастить крылья и попробовать выбраться по небу… А потом он почувствовал адский холод. Насквозь промокшая одежда облепила тело и, казалось, даже покрылась тоненьким слоем льда. Зубы отбивали дробь.

Он поднялся и, покачиваясь, побрел к Акулине.

- Не спрашивай ни о чем, -  с угрозой пробормотал он, скидывая мокрую одежду и прижимаясь к теплой печке, а потом зарыдал.

Только через два дня беспробудного пьянства Макс набрался храбрости и вернулся. Он уже решил для себя, что просто приберет все в доме, дождется темноты и тихонько закопает Анку в огороде. Пусть батюшка и остальные думают, что она по-прежнему тихо сидит дома, скрываясь от людей. До Седмицы он точно сможет водить их за нос, а потом…

- Мася, это ты? – внезапно послышался из тьмы ее слабый, взволнованный голос.

От неожиданности он чуть не сорвал ногти, вцепившись в дверной косяк.

- Я, - ответил он хрипло и осторожно.

- Затопи печку, пожалуйста. Я очень замерзла. Где же ты был?

Юноша снова начал дышать. Трясущейся рукой он пошарил по притолоке и, нащупав неприкосновенный коробок, чиркнул спичкой. Анка зажмурилась, прикрывая глаза, завозилась на своей насквозь промокшей, вонючей постели. Бледная, истощенная, измученная, но… живая! И такая родная!

Он упал на колени рядом с ней, зарылся лицом в тряпки, которыми она спасалась от холода. Какой же он козел! Ни разу за эти два дня ему не пришло в голову, что Анка может быть жива! Эта чертова деревня действительно размягчает мозги и уродует души.

- Прости, прости…, - бормотал он, с наслаждением и благодарностью ощущая ее вялую, тонкую руку на своих волосах, - Я уверен был, а ты… Как ты себя чувствуешь?

- Очень замерзла и голодна. У нас есть что-нибудь съестное?

- Сейчас все будет! Только до Степана добегу, - он перехватил ее руку, прижался губами к прохладной коже. Зажмурился, вспомнив, как перед самым уходом от Акулы сожрал две огромные миски гороховой каши со шкварками. А его Анка…

Он торопливо поднялся, уверенный, что теперь-то все наладится. Что бы там ни было с Анкой, оно закончилось. Как раз есть время, чтобы прийти в себя, окрепнуть, нарастить на этих тонких косточках немного мяса, чтобы были силы для долгого похода… Он лихорадочно соображал, за что схватиться в первую очередь – затопить печь, переодеть Анку во что-нибудь сухое или сперва раздобыть еды.

- А где… – ее голос дрогнул, - наш малыш?

Макс застыл, глядя на темный силуэт на кровати.

- Ты… ничего не помнишь? – осторожно спросил он.

Последовала небольшая пауза, и девушка разрыдалась.

- Я так надеялась, что ты забрал его… ну, куда-то в тепло… Но в глубине души знала, что он умер… Ты ходил его хоронить, да? Поэтому тебя так долго не было?

Макс с облегчением кивнул. Пусть так. Пусть думает, что это была обычная беременность и неудачные роды.

- Да… прости. Я не смог правильно… Это я виноват.

- Не вини себя, - Анка поманила его к себе, и он виновато вернулся к ее ложу, окунувшись в запахи давно немытого тела, грязного белья и въевшихся застарелых фекалий. Но эти запахи были понятными, поправимыми и почти уютными, не имевшими ничего общего с прежним чудовищным смрадом. Он счастливо вдохнул. Очистилась!

- Я унес его далеко, почти к самым горам и похоронил на верхушке холма. Там его никто не найдет и не…

Анка снова разрыдалась, закрывая лицо руками. Он с минуту потоптался на месте, а потом побежал к Степану за едой.

…

Анка быстро пошла на поправку. Весна была голодная. Местные берегли животных для дальнейшего размножения и питались, чем придется, в ожидании первых даров леса – папоротника и черемши, но Макс, как хитрый лис, повадился воровать. Собственную живность, включая драгоценную молочную козу, которой с ним поделились местные, он, живя одним днем, сожрал еще прошлой осенью и уже давно был гол, как соко́л.

Отсутствие собственного хозяйства его мало тревожило, так как харчевался он у Акулины, которую, как самую перспективную роженицу, щедро откармливали всей деревней, порой отрывая кусок от себя самих.  От нее же тайком он носил пайки малоежке-Анке.

Но вместе с выздоровлением, у той проснулся волчий аппетит, поэтому он не гнушался ночными набегами и притаскивал любимой овощи и противный, но питательный бараний жир, а один раз даже умудрился добыть новорожденного поросенка, вытащив его прямо из-под рожающей свиньи. Сначала он, по неопытности, собирался поселить его в подполе и немного подрастить, но вскоре понял, что без матери тот долго не протянет и свернул ему шею. Тот ужин был самым вкусным в его жизни, несмотря на отсутствие соли и других специй.

После выздоровления Анка в короткий срок стала почти прежней. Почти. Отчетливо помнила она разве что прошлую Седмицу, но он списывал это на тяжелую и страшную болезнь, которая ее терзала почти год. Были у нее и другие странности. Интерес к жизни так не вернулся, словно то, что зрело и росло в ней все эти девять месяцев, вымыло, вычистило ее изнутри, оставив лишь потрепанную, увядшую оболочку. Когда Макс пытался привлечь ее внимание своей картой и собственными соображениями на этот счет, она смотрела и слушала очень внимательно, произносила какие-то правильные слова и дельные замечания, но ему постоянно казалось, что делает она это просто из вежливости. Ее будто совершенно не интересовали пути «исхода» и возможен ли этот исход, хоть она вроде бы и не противилась бы ему, возникни такая возможность.

Напрасно он боялся, что она столкнется где-то в деревне с брюхатой Акулиной, потому что Анка по-прежнему не выходила из дома. Более того, требовала, чтобы он держал ставни закрытыми и не зажигал огня. Поначалу он думал, что все дело в женском тщеславии. Она, конечно, успела отмыться и даже немного округлиться, но, может, стеснялась своей неряшливой прически или отсутствия педикюра, или неухоженных рук или растерявших былую белизну зубов… или испещренного жуткими растяжками  дряблого живота. Но чем дольше она пряталась, тем менее правдоподобной казалась ему его теория.

Жизнь снаружи ее не интересовала, и она не выходила даже во двор, чувствуя себя вполне комфортно в сырой темени покосившейся избы, которую он постепенно стал про себя называть «домовиной». Он списывал это на боль утраты от потери «малыша», и много раз его подмывало рассказать правду. Но он не решался. Потом, когда они выберутся, он все аккуратно ей расскажет, отправит к психологу, займет новым проектом. А пока что… ему было даже удобнее, что она сидит дома. Удобнее затаиться и ждать от Степана весточки. И координат.

…

На распадок, наконец, опустилась ночь. Макс осторожно расправил затекшие конечности и прислушался. От притихшей темной деревни к погосту приближались огни, слышались скрип телеги, гомон и смех. Старая кляча зимой издохла, и повозку на этот раз, оглашая округу «Пчёлкой», тянули батюшкины братки.

«Скоро все здесь накроется… медным тазом» - злорадно подумал Макс, наблюдая сверху, как селяне всей толпой навалились на раскисшие могилки. В поднятых на поверхность, истекающих водами и гнилостной жижей гробах слабо трепыхались бренные останки, насильно возвращенные в жизнь, мирились с предстоящей, полной страданий ночью. Одна им радость, что летние ночи – коротки.

Макс зажмурился и отвернулся, оцарапав щеку о шершавую ветвь, когда со скрипом поддалась крышка Степанова гроба. Не хотел он видеть его жалкую, полную боли и недоумения послежизнь. Помнил ли тот их уговор? Чье лицо он ожидал увидеть? Уж точно не бабы Груши, заглядывающей в гроб с веселым «Ну, драстуй, Стенька!».

Когда вереница факелов удалилась обратно в деревню, Макс неуклюже слез с дерева. Ноги и руки затекли, были чужими и противно липкими от еловой смолы. Но хоть жажда, наконец, отступила.

Прежде, чем приступить к работе, он долго вглядывался в темную деревню, пытаясь уловить малейшее движение или искру света, но деревня казалась мертвой и давно заброшенной. Едва различимое зарево угадывалось лишь над «Сельсоветом». Никто не опоздал и не проспал. Все они сейчас там… Ну, кроме тех приливных курочек, что забрели на свою голову днем в это гиблое место. Может, носятся, сломя голову по холмам, а может, сидят под присмотром кого-то из местных. До утра.

Стараясь ни о чем не думать, он снова разгреб завал в уголке погоста, нашарил лопату и принялся торопливо черпать раскисшую, вонючую глину.

…

К концу мая он получил, наконец, весточку от Степана. Ждал он ее уже давно и, ненавидя себя, страшно боялся, что тот передумает. Май – не лучшее время, чтобы умереть. Каждый клочок земли светился и цвел, холмы пестрели луговым разнотравьем, вековые сосны и ели помолодели, обновив хвою. Сияла даже опостылевшая деревня, радостно подмигивая скопищами одуванчиков и других сорных цветов. Не доставало разве что птичьего пения, но Макс так давно его не слышал, что уже и не чувствовал особой утраты.

Он вернулся на обед с поля, где помогал мужикам сажать пресловутую картошку. И видя, что с прошлого года площадь посева значительно сократилась, испытывал жгучее злорадство и, одновременно, тревогу. Что если…? Нет, надоели эти «что, если». Если выхода нет, он прямо в Праздничную ночь вздернется на ближайшем суку.

Анка, недовольно щурясь на пробивающиеся сквозь щелястые ставни солнечные лучи, поставила перед ним тарелку жидкого бульона,  в котором плавали какие-то подгнившие овощи, и дала твердый, похожий на замазку, кусок черного хлеба. А рядом с тарелкой положила небольшой кусочек бересты.

- Степан утром заходил, - рассеянно пробормотала она в ответ на его вопросительный взгляд.

Максим тут же отложил ложку и завладел берестой, на которой чернел слегка смазанный отпечаток пальца. В самой верхней его точке был нацарапан крошечный крестик. Повинуясь неясному импульсу, он сразу затер отпечаток и выбросил огрызок в холодную печь. Он не боялся забыть координаты, ведь ему хватило одного взгляда, чтобы понять, где искать деда. Не лучшее место, конечно. Слишком на виду. Но разве он имеет право упрекать в этом старика? Он посмотрел на Анку, готовый дать честные ответы на ее возможные вопросы, но девушка с экзальтированной мечтательностью думала о чем-то своем.

- Слушай…, - Макс кашлянул в кулак, - Я хочу по рощам пройтись. Мужики говорят, папоротника в этом году видимо-невидимо.

- Отличная идея, - произнесла она с внезапным оживлением, - у нас есть немного свиного сала на жареху, так что будет отличная еда!

Он с удивлением глядел на нее. Жратва, кажется, осталась единственным, что еще могло ее расшевелить и заинтересовать.

- Можно подумать, я тебя плохо кормлю…, - с некоторой обидой пробормотал он. Это он, Макс, хлебает баланду, а ей он утром принес от Акулы половинку отличного, томленого в весенних травах кролика и несколько драгоценных картофелин. И это при том, что ему приходится работать в поле, а она…

- Дело не в этом, просто…

- Что?

- Ничего, - она шевельнулась в душном сумраке, - Пока еще не уверена. Ты когда вернешься?

- Не знаю…, - Макс замялся, подсчитывая, сколько ему потребуется времени, чтобы добраться до «свадебного дуба», снять деда и схорониться с ним до темноты. А потом утащить тело на «мокрое» кладбище и закопать в одну из пустующих могил. Он подозревал, что закопать тело можно в любой низине, до которой достанут подземные воды, но все же не был в этом уверен, а потому решил действовать трудно, но наверняка, - Утром, наверное.

Он со смутной надеждой ждал от нее протеста, подозрений, каких-то обязательных женских расспросов, но Анка только кивнула и снова ушла в себя. Макс, меланхолично хлебая суп, некоторое время молча разглядывал ее. Не нравилось ему ее поведение. И вообще ничего в ней не нравилось. Первое время она бодро шла на поправку, а потом снова начала чахнуть и оплывать. Выглядела плохо и, что еще хуже, была явно не в себе.

Он доел, накинул на плечи свою драную толстовку и через силу склонился к любимой для поцелуя. Губы ее были излишне горячими, а изо рта отвратительно пахло.

«Может, какая-то желудочная инфекция?», - подумал он, торопливо отгоняя совсем иные подозрения, - «Надо спросить у баб, какую ей траву заварить…»

К дубу он добрался, когда солнце уже клонилось к закату. Пришлось потратить некоторое время на то, чтобы нарезать папоротника. Возвратиться в деревню с пустыми руками было бы подозрительно. Пока он обходил дуб, сердце пропустило пару ударов, а потом затрепыхалось в жути и облегчении.

Вон он – висит среди юной листвы. Тонкая, плетеная веревка глубоко врезалась в багровую шею; черный, распухший язык не помещается во рту; руки застыли в предсмертной судороге; рваные, серые штаны потемнели в промежности, а самодельные тапки слетели. Видать, позвоночник остался цел, и старик здорово помучался перед смертью. Только глаза его ничуть не изменились и взирали на распадок с привычным, скучающим смирением.

Полный суеверной жути, Макс медленно снял с плеча то́рбу и достал из кармана складной нож...

- Тю! Это Стешка ли че ли?! – раздался позади удивленный возглас.

Он в ужасе развернулся и увидел Егора, выходящего из рощи. Времени на раздумья не было. Макс почувствовал себя голодным псом, застывшим над добытой неимоверным трудом костью. Он ощерился, поудобнее перехватил нож и шагнул тому навстречу. К черту всё, закопает обоих!

Некро-Тур (часть 11)

- Аня говорит, что беременна. Ты не могла бы… осмотреть ее?

- А чегой на нее смотреть. Коли брюхатая, так родит. А коли нет, так порожней и продолжит топтаться.

- Дело в том, что…, - Макс замялся, - Мы последний раз этим аккурат на вашу Седмицу занимались…

- Эва чё…, - Фрося то ли в удивлении, то ли в негодовании подняла бесцветные брови, - Понятно, почему она нос из избы не кажет. Спортил ты свою Нюрку. А девка хорошая была, крепкая…

- Так это беременность или…? Мы… Я, словом… надевал такой чехольчик…

Фрося презрительно хрюкнула, сморщив мясистый нос.

- Видала я ваши чехольчики. Лёнька хвастал. Коли бабу свою хочешь сберечь, так и смотреть на нее в Седмицу не смей!

- Что же с ней?!

- Вот и поглядим. Никогда у нас такого не было.

- Откуда же вы знаете, что нельзя, если не было?! – в отчаянье воскликнул Макс и заходил по горнице.

- Животные друг от друга шарахаются. Вот и смотрим, мотаем на ус…

- Но я же не знал! Старики тогда про это ничего не сказали…, - простонал он, схватившись за голову, и беспомощно умолк.

Как можно разговаривать с этими людьми? У них каждый год появляется такой бесценный кладезь информации, но они, вместо того, чтобы спросить жизненно важное, черпают из него несущественные глупости!

Фрося с легким удивлением наблюдала за мечущимся по комнате мужчиной. Видно было, что ей в новинку  видеть такие бурные чувства. Что-то забрезжило на ее лице – похожее на сочувствие.

- Может, у Батюшки что-то есть… на этих, как его…, - женщина нахмурила лоб, от чего на нем образовалась толстая складка, - скри-жа-лях.

…

У Батюшки тогда он провел весь остаток дня. Лысик, подобно средневековому ведьмаку, расположился на крошечном, вытоптанном пятаке возле своей избушки, и колдовал над чугунным котлом. От котла несло вареной кухонной тряпкой, и Макс даже не решился в него заглянуть. Чуть поодаль батюшкины телохранители, поправляя изгородь, кидали на Макса подозрительные взгляды.

- Евдокия скоро сподобится, - задыхаясь в плывущих над чаном парах, пояснил Батюшка, - От, готовлю ей смёртное, хоть и не уверен… Не протянет она до Седмицы, хоть целиком ее в маринад погрузи. Там и плоти почти не осталось…

Он глянул на прикрывшего нос Макса и словоохотливо продолжил:

- Здесь нет нужных мне ингредиентов, но я нашел им замену. Действие слабее, но… если бы старуха только продержалась до весны… Или хотя бы в морозы кончилась, тогда… Но я все равно постараюсь. Для этого я здесь…

- Вы хоть знаете… что это за «здесь»?  - спросил Макс, разглядывая его. Трудно было сказать, сколько Батюшке лет. Крепкий, с лоснящейся лысиной, с черными, без единого седого волоса, кустистыми бровями. Полнокровный и здоровый. Вычисления подсказывали, что явно больше шестидесяти, но сколько на самом деле – семьдесят? Восемьдесят?

- Что? – весело отозвался Батюшка, отстраняясь от вонючих паров, - Здесь – это здесь. Я называю это место Христовой Пазухой.

Он различил на лице юноши недоумение и пояснил:

- Ну… как у Христа за пазухой. Слыхал выражение? Вот! И я тоже слышал, но никогда не думал, что окажусь за ней. Ты ведь, кажется, тоже приливный?

Макс кивнул.

- Вот и я. Знаешь, как попал сюда? О-о-о! Я долго бродил по степям и лесам, скрывался от этих чертей! А все почему? Потому что дщерь свою захотел сохранить, как этот… как его… Сала́фия. Его почему-то не гоняли, как бешеного пса, по дубравам и не собирались запихнуть в дурдом! Впрочем, как и отца той самой девчурки. А меня…!

От возмущения он прекратил размахивать руками, случайно хапнул испарений и, согнувшись пополам, зашелся долгим, надрывным кашлем.

Макс прекрасно понимал, о чем тот говорит. Они с Анкой были в Палермо и видели легендарную мумию маленькой Розалии Ломбардо. Даже подумывали отснять материал про катакомбы Капуцинов, но быстро отказались от этой мысли. Не их это был формат – слишком все чинно-благородно, сухо и пользоваться спросом среди их аудитории, падкой на чернушные подробности, не будет.

. – Сочувствую вашей утрате, - машинально пробормотал Макс.

- Какой еще утрате? – хрипло выдавил батюшка, не прекращая кашлять.

- Вы сказали…

Кашель перешел в хриплый смех.

- Да не, жива она! Ее дура-мать вмешалась не вовремя. Жива-а! Ножонку только одну и не смогли спасти, нехристи. Сейчас поди уже пятый десяток разменяла, - в ответ на Максово ошарашенное изумление он продолжил с внезапной слезой в голосе, - Она у меня такая миленькая была, маленькая. Эти кудряшки… Не мог я допустить, чтобы она выросла и превратилась в такую же толстую суку, как ее мамаша… Тьфу на тебя!

Внезапно он засуетился, подхватил с боков чан и, обжигаясь и шипя, снял его с огня.

- Чуть из-за тебя все не испортил!.. Чего припёрся-то?

Макс поколебался, не уверенный, что хочет продолжать разговор. Батюшка наводил на него ужас.

- Мне сказали, что у вас есть некие скрижали… Хотел бы взглянуть.

- А-а-а… ковчегом моим заинтересовался! Читать что ли умеешь?

- Немного…

- Ну, пойдем тогда, а то, что без толку на них пялиться?

Он завел Максима в пристроенную к «Сельсовету» избушку, служившую ему домом, и, строго указав пальцем в угол, тут же вышел.

Комнатушка, как и все остальное в этой сатанинской деревне, была исключительно убогой, грязной и холодной. Топчан, русская печь с наваленными сверху драными, затхлыми одеялами, кособокий стол и неподъемный, обитый железом, сундук в углу. Старая – скорее всего дореволюционная – работа. Ковчег.

Макс сдавленно хмыкнул, хотя нутро обдало холодом. Неужели он действительно рассчитывает найти здесь ответы на свои вопросы? В сундуке, который приспособил в хозяйстве старый, безумный уголовник, возомнивший себя божьим избранником? Нет там ничего стоящего.

Макс выдвинул в стороны маленькие железные засовчики и откинул крышку. На удивление, в сундуке действительно лежали скрижали. Правда, не каменные, а деревянные. Штабель небрежно обработанных, прямоугольных досок венчала грифельная ученическая доска – та самая… Он развернул ее к тусклому свету, сочащемуся в окошко, и прочел слабое, смазанное: «Смилуйтесь» и рядышком «Больно».

Вспомнились первая из мертвых женщин – Анисья - и то, что он сперва принял за дешевый трюк. Она действительно писала, но писала отнюдь не про майскую посевную...

Он отложил доску и взял первую из деревянных. Она, как и все последующие, имела дату и имя, аккуратно вырезанные по верхнему краю. «Маруся. 1998». Ниже шли едва различимые и беспорядочно пляшущие из-за слабого нажима каракули. Максим с трудом разобрал «Береги дитя», а ниже «С первым снегом уйдет», «немедленно избавьтесь», «болит», а по краю лаконичное «Нет».

«Тимофей. Сын. 1997»

И по такому же принципу словно бы случайный набор фраз и слов «можно», «у нижнего плетня», «Пустая» и тут же, никем не услышанный крик души «быстрее черви жрут».

До темноты Макс просидел, перебирая «скрижали». Ясно было, что все они – одно и то же. Спиритическая доска «Уиджа», только ответы на вопросы живых давали не бесплотные духи, а разлагающиеся трупы во всей своей скорбной плоти́. До последнего он надеялся, что хоть раз промелькнет что-то, способное пролить свет на его судьбу, показать выход из этой душегубки. Что хоть кто-нибудь за долгие и долгие годы задал мертвецам единственно важный вопрос – «КАК?!», но так и не дождался. Впрочем, как и объяснений Анкиного состояния. Местных это никогда не интересовало, а может, пока их это еще интересовало, в деревне не случилось мертвого, способного говорить, или живого – умеющего читать.

Сердце обдавало жалостливой болью. Впервые с того памятного и жуткого дня он осознал, что действительно чувствуют эти поднятые из тухлой воды трупы. Лишь растерянность, страдания и боль… Губительные для живых, эти воды живительны для мертвых. Непостижимым образом они находят в дальних далях ушедший разум и возвращают его обратно. В гниющий труп. Он прикрыл глаза, припомнив торопливое «быстрее черви жрут».

Голова кружилась. Он вдруг представил себя – напуганного и беспомощного, насильственным путем возвращенного туда, откуда, казалось, ушел уже безвозвратно. Вдруг вернуться в свое забытое, непригодное для жизни, бурлящее гнилостными соками и пожираемое личинками тело, предстать перед уже ничего не значащей для него безликой толпой, отвечать на дурацкие вопросы, тщетно молить о помощи и… ждать рассвета…

Но чем дальше он углублялся в историю, тем мрачнее и подозрительнее становилось его лицо. Самая нижняя из «скрижалей» датировалась 1925 годом и была подписана, конечно, совершенно другой рукой. Вообще, таких «батюшек» он по почеркам насчитал около десятка, но удивило его другое: за период с 1925 по 1935 годы появилось три таблички, за период 1935-1945 две, за следующее десятилетие – снова три и так далее, вплоть до 1982 года, когда славную традицию некро-интервью продолжил нынешний Батюшка. С 1982 по 1998 годы прибавилось… целых 40 табличек!

Макс быстренько прикинул в уме – по три с небольшим в год. То есть не менее трех трупов в «сезон». Трупов – пригодных для бальзамирования и дальнейшего общения. А если учесть тех, которым, вероятно, таблички были не нужны, потому что они сохранили способность говорить…

Он судорожно оглянулся, на мгновенье уверившись, что прозевал момент и последнее, что увидит – это перекошенное в безумном азарте бровастое лицо и занесенный над ним обух древнего колуна. Но позади него оказался лишь угасающий, пыльный солнечный луч, льющийся в крошечное, словно в бане, закопченное оконце.

Нервно хихикнув, он взял грифельную доску и, на всякий случай, расположившись лицом к двери, повнимательнее ее изучил. Старая, исцарапанная и замурзанная донельзя. Сколько рук выводило на ней свое последнее «смилуйтесь» и «болит» за последние 20 лет? Где они раздобыли эту штуковину? Удобную, функциональную и пригодную для многоразового использования.

«Оптимизация», - пришло ему в голову верное слово, и он хмыкнул. Конечно, нашли у кого-то из приливных. На минуту представилось милое семейство – родители и детишки дошкольного или младшего школьного возраста, которых злой волей судьбы занесло сюда на уик-энд в конце 90-ых. И доску с собой прихватили – чтобы дети в дороге развивались и не скучали. Где-то они теперь?...

Больше в сундуке ничего не было, хоть он и предполагал, что найдет какой-то сумасшедший опус, начинающийся непременно с «Аз есмь альфа и омега…».

Спасибо за малые радости.

Он поднялся на затекшие ноги и опасливо выглянул в окошко. Батюшка закончил с зельеварением и был занят тем, что пропитывал готовым отваром, похожим по консистенции на смолу, длинные лоскуты ткани, то погружая их в котел, то вытаскивая, прихватив старомодными бельевыми щипцами.

- Ну, что, чтец, уразумел чудо Господне? – спросил он, когда Макс вышел из избы, - Или не понял ни бельмеса?

- Не понял, - поколебавшись, ответил тот.

- То-то и оно… балбес.

- А вы… никогда не спрашивали их, как можно… выбраться обратно?

- А зачем отсюда выбираться? – беспечно хмыкнул лысик и тут же строго посмотрел на собеседника, - Господь специально привел нас сюда (и тебя, в том числе), чтобы уберечь от ярости людской и от Страшного Суда. Когда протрубят Трубы и наступит Конец, именно здесь, на этой Земле Он будет вершить Суд Свой. А мы будем встречать грешников вместе с ним – подле Престола.

Он помолчал, опустил в таз лоскуты, предназначенные для еще живой бабы Дуси, потом нахмурился и зыркнул на Максима уже с настоящим, сформировавшимся, подозрением.

- Или ты собрался пренебречь милостью Его и…

- Нет, что вы… просто спросил. Из праздного любопытства, - Макс натянуто улыбнулся и, стараясь не поворачиваться к Батюшке спиной, начал отходить, - Сами ведь знаете… Молодо-зелено. Конечно, какой дурак захотел бы… Я просто так спросил.

Он попрощался и, часто оглядываясь, ушел.

«Мало мне тут дерьма, так еще и этот…», - думал Макс в глубокой тревоге по дороге домой, - «До морозов, наверное, не стоит тревожиться, а вот потом… Надо Анку предупредить, чтобы дверь никому…».

Он очень хотел ошибаться, но чувствовал, что прав. Не нужно было быть великим Шерлоком, чтобы прийти к неутешительному выводу – и та милая, воображаемая семья и все остальные «приливные» сначала прошли через Батюшкины эксперименты, а потом оказались на нижнем кладбище. В живых оставались разве что такие, как Степан, тихо и безвольно оплакивающие на завалинке свою судьбинушку. А пытливые, деятельные – они тут были не нужны и даже опасны… Как там старик говорил? Одни с собой покончили, другие от болезней… Он действительно в это верил? Неужели за столько лет не заподозрил очевидного? Или заподозрил, но из страха молчит? Как и остальные, получившие право на жизнь, лишь затерявшись в общем стаде?

Невольно припомнилось местное стадо – животные, выродившиеся до полной уродливости. Он ускорил шаг и побежал. Только, как и прошлой ночью, почему-то прибежал опять к совсем не той женщине.

…

По подгнившим мосткам он добрел до своей избы. Звуки праздничного веселья сюда почти не доставали, ощущаясь едва приметным гулом где-то на периферии. Впрочем, своим он это жилище никогда не считал, воспринимая лишь как временное – до поры – пристанище. А потом, когда стало совсем невмоготу, окончательно перебрался к Акулине. Навещал Анку сначала раз в день, потом два раза в неделю, а потом еще реже.

Запах почти выветрился, но Максу все равно казалось, что весь дом им пропитан и стоит прижаться носом к рыхлому, замшелому брусу, как потянет гнилью и смрадом неделю пролежавшей на солнцепеке рыбины.

Он уселся на завалинку и, кое-как скрутив себе козью ножку, закурил. Внезапно что-то очень неправильное нарушило привычную сельскую тишину. Гул мотора.

Он поднял глаза и увидел плетущийся по раскисшей грязи маленький розовый внедорожник. Поверх приспущенных, тонированных стекол виднелись платиновые шевелюры и сложенные в изумленные бантики две пары губ.

Макс поднялся, всматриваясь, и машинка вдруг резко затормозила, потащилась боком на ненадежной дороге. Правое стекло опустилось до конца, и его глазам предстали две девушки. Обтягивающие яркие топики, загорелая до морковной оранжевости кожа. В густо накрашенных глазах еще не было страха, лишь тревожное удивление. Но страх уже подбирался, и Макс тому явно способствовал – кудлатый, угрюмый и полупьяный бирюк в отрепьях посреди заросшего крапивой огорода.

- Эй! – крикнула ему одна из девушек и попыталась улыбнуться. Улыбка получилась кривой, нервной, - Тут есть заправка? Мы заблудились, и как назло…

Понятия не имея, что ответит, Максим открыл рот и вдруг захохотал – хрипло, раскатисто, от души, словно услышал отличную шутку. Смех быстро перешел в кашель. Устало перхая, он осел обратно на завалинку. Заправка! Вот умора! Гул мотора теперь доносился из глубины деревни и звучал как-то испуганно и натужно. Он явно напугал девиц.

Выкинув их из головы, Максим покурил, а потом толкнул разбухшую, покосившуюся от влаги дверь и вошел в избу. Сыро, грязно. Стараясь не смотреть в угол на Анкину постель, он быстро нашарил за печкой свой старый рюкзак – единственное, что у него оставалось от прежней жизни – и, не задерживаясь, вышел обратно. В рюкзаке он нашел початую упаковку презервативов, совершенно бесполезные здесь смартфон с зарядником, расчёску и бумажник. Если выберется, денег хватит. Пара пятитысячных, десяток тысячных, кой-какая мелочь и карточки. В одном из отделений бумажника он неожиданно наткнулся на мятый листочек – список покупок, торопливо и небрежно нацарапанный когда-то Анкиной рукой.

«Куриная грудка, хлеб для тостов, олив.масло, грецкие орехи, зелень, вино»…

Его вдруг начало трясти, из горла вырвалось сухое рыдание. Он осел на мокрые доски и прижался лицом к затхлой ткани рюкзака, словно это была грудь любимой женщины.

…

Когда однажды морозным зимним вечером он вернулся от Анки к Акулине, та встретила его с со спокойным торжеством царицы Савской и сообщила, что «понесла». Макс, вытряхивающий в это время на крыльце из валенок снег,  даже не удивился. Ну, еще бы! Разве могло ему так повезти, чтобы она не понесла?

Он только кивнул в ответ и, прошлепав босиком в горницу (последние носки окончательно расползлись еще осенью), уселся ужинать. Измученный, он не почувствовал вообще ничего. Акулины, как и ее ребенка, для него не существовало, а вся ценность её дома сводилась к тому, что сюда он мог удрать, когда сил терпеть окружающий его кошмар уже не оставалось.

Он ласково называл ее Акулой. Когда она в редкие игривые минуты спрашивала «Почему?», он ей рассказывал, что ее имя точь-в-точь название «сказочной рыбины», бороздящей просторы «сказочного океана». И отчасти это было правдой. Но в  основном ассоциация с акулой сводилась к другому – Акулина тоже была «Большой Белой». Когда она представала перед ним обнаженной, Макс испытывал слезливое отчаянье. Пышная, рыхлая, молочно-белая, с косматыми, черными кустами внизу живота и под мышками, с необъятными ляжками и бугристой задницей. Она была ему не просто не интересна, а по-настоящему противна. Но, в то же время, нижняя часть его организма входила в противоречие с верхней и имела собственное мнение о представших взору прелестях. И он, отбрасывая все мысли, погружался в ее слоновьи, пахнущие парным молоком объятия. Но хотя бы не тухлой рыбой… хотя бы так…

Все указывало на то, что Акула понесла сразу же, может в первую же ночь. В деревушке это было невероятной редкостью, и сразу породило дополнительный бурный интерес к самому Максу. Ходили слухи, что население ждет следующей Седмицы, чтобы испросить у мертвецов разрешение пустить его, Макса, по рукам. Дескать, негоже, чтобы такой жеребчик принадлежал лишь одной из имеющихся потенциальных рожениц. Он ожидал бурного протеста от «Большой Белой», но та отнеслась к перспективе дележа философски и даже с энтузиазмом. Впрочем, это его тоже не тронуло. Пусть делят шкуру неубитого медведя. Все его душевные и физические силы по-прежнему уходили на Анку.

Она, действительно, была беременна. В каком-то смысле. Всеми правдами и неправдами он заманил в их жилище бабу Грушу осмотреть девушку. Та явилась со старомодным стетоскопом – трубкой с двумя широкими раструбами. Но к прослушиванию плода она даже не приступила, глянула только с порога, сунула ему в руки трубку и была такова.  

Зима уже близилась к завершению. С холмов повеяло первым теплом. А живот у Анки был уже не просто большим, а громадным! Под его весом она давно не могла вставать с лежанки даже на горшок, который он для нее выдолбил из высокого чурбака, и ходила под себя. Макс старался, как мог, поддерживать чистоту, но его усилий было недостаточно. Пока он, синюшными от ледяной воды руками, полоскал белье, она уделывала только что постиранное, а у них и было-то всего два «комплекта». Да и стирка в холодной воде смывала лишь поверхностную грязь, а затаившаяся между волокнами, разомлев в тепле, оживала и раскрывалась, как дьявольские духи. В избе плавали чудовищные миазмы разлагающейся рыбы, мочи и дерьма – как свежего, так и неумело застиранного, а Макс чувствовал себя ныряльщиком за жемчугом, научившись надолго задерживать дыхание, входя в дом, короткими перебежками делать необходимое и пулей вылетать обратно на крыльцо, чтобы отдышаться.

Проводив взглядом ковыляющую прочь Грушину фигуру, он привычно задержал дыхание и приблизился к лежащей на боку Анке. Девушка то ли спала, то ли находилась в забытьи. Веки подрагивали, грудь часто вздымалась. Он осторожно откинул одеяло. На фоне необъятного, покрытого багровыми растяжками живота, все остальное выглядело удивительно маленьким, жалким. Тоненькие ручки и ножки, плоская грудь, крошечное, покрытое испариной личико. Некогда шикарная платиновая грива волос скукожилась до жидкой, бесцветной косички. Эту косичку Макс сам кое-как заплел пару месяцев назад, когда понял, что больше не в силах мыть ей голову. Так сальные висюльки выглядели опрятнее. Он бы с удовольствием обрил ее наголо, но не решился. Слишком ненадежной и расхлябанной была доставшаяся ему от прежних жильцов опасная бритва.

Повертев перед глазами древний стетоскоп, он встал на колени и прижал один раструб к ее животу, а к другому приник ухом и прислушался. Через некоторое время облегченно выдохнул, укрыл ее и поспешно отошел к двери – глотнуть воздуха. Слава Богу, никакого сердцебиения. Что бы там в ней ни росло, сердца у него не было. Звуки были те же – бурление, завывание, как от голода, какие-то всплески, клокотание. Несколько раз ему показалось, что бурление складывается в невнятный бубнёж, словно за стенкой работает радио. Промелькнула мысль, что он случайно подслушал дьявольскую радиоволну, пойманную животом его женщины, но лишь усмехнулся. Пусть такими глупостями грезит Батюшка. Куда насущнее было то, что «сходить пробздеться» Анке уже явно не поможет. Оставалось только ждать. На мгновенье ему представилось, что однажды Анка взорвется к чертям, забрызгав всю халупу ошметками плоти и дерьма. Он зажмурился, торопливо подпоясал тулуп и ушел в холмы.

Именно тогда, когда потеплело, а сугробы истончились, превращаясь в наст, Максим снова обрел иллюзию цели. Гуляя по распадку в стылом и праздном безделье, он стал приглядываться к ландшафту и находить некие закономерности, на которые в прежних своих изысканиях просто не обращал внимания. Тогда-то он и решил зарисовать подробную карту местности, чтобы проверить себя – не первые ли это признаки шизофрении.

Добыв подходящий по размерам лист бересты, он забрался на верхушку северного холма, откуда весь распадок просматривался, как на ладони, и оглядел величественный, природный амфитеатр.

…

- Ты чего тут? Акулька бегает тебя ищет, - услышал он голос и вздрогнул, с трудом прогоняя навалившиеся воспоминания.

Егор, уже порядком приняв на грудь, весело балансировал на подгнивших мостках. Глаза сияли праздничным задором.

- Зашел кой-чего забрать, - хрипло ответил Макс, отнимая рюкзак от мокрого лица.

- Так пошли! Бабы уже столы накрыли!

Макс поглядел на небо и увидел среди расползающихся туч едва заметные, еще бледные звезды. Он и не заметил, как небо очистилось. Поспешно поднялся.

- Ты иди пока… Я скоро.

- Ну, как знаешь, - Егор, насвистывая «Пчёлку» удалился. В который раз Макс задумался, почему из всех песен, бывших тут изначально и, вероятно, занесенных приливными, прижилась одна «Пчёлка», но чувствовал, что ответа так не найдет. Осталось совсем немного. Судя по небу, время близится к десяти.

Бережно сложив замурзанный список покупок обратно в бумажник, он накинул на спину лямки рюкзака и, воровато озираясь, пересек «Невский» (как он про себя обозвал главную улицу).

Углубившись в лесную чащу, он вскоре достиг нижнего кладбища и застыл над двумя могилками. «Дуся» - объявлял подмытый и почти завалившийся крест на одной.

Баба Дуся дотерпела-таки до весны. Он сидел на своем любимом камне на северном склоне, разложив на коленях берестяное полотно, и видел, как к ее вросшей в землю избушке пришли мужики, а потом вынесли гробик по весенней многоголосой разжопице прямо на руках в «мокрое». Впрочем, там и один управился бы, зажав ящик под мышкой – старушонка перед смертью совсем усохла.

На втором же кресте было начертано… «Стипан». И на нём Макс задержал взгляд намного дольше, испытывая что-то отдаленно напоминающее вину и грусть. Не считая Анки, тот был единственным близким ему человеком здесь – собратом по несчастью, хоть и совершенно бесполезным. Макс даже пожалел, что не нарвал для него цветов, но здраво рассудил, что цветы Степану сейчас нужны меньше всего. Впереди его ожидает страшная ночь.

Он взобрался немного выше по склону, порылся в свалке старых, сгнивших крестов и нащупал ранее припрятанную лопату, кое-как изготовленную из по́том и кровью выпиленного куска металлической обшивки собственного автомобиля и обломка ствола молодой сосёнки. Уже больше месяца за ним постоянно следили, и он не решился стащить лопату из хозяйства Акулины.

Стремительно надвигалась темнота. Он завалил обратно лопату и забрался на очень удобную, пышную ель. Здесь, среди густых лап, и дождется он, никем не замеченный, «делегации».

Некро-Тур (часть 10)

- Ты чего подскочил?  

- Сон…, - Макс открыл налитые кровью глаза и посмотрел через плечо. Акулина сидела в кровати и зевала. В прорехах старой домотканой рубахи виднелись огромные тяжелые полукружия грудей, среди вязаных покрывал белело рыхлое бедро. Длинные серенькие волосы сальными ручейками текли по плечам, спине.

- Ложись, еще рано. Надо хорошенько выспаться перед Праздником.

Макс едва сдержал гримасу отвращения, но тут же с отчаяньем почувствовал, что организм по-своему отреагировал на открывшееся ему зрелище. Яйца под застиранными до дыр трусами подтянулись, а член начал наполняться кровью. Акулина мгновенно заметила эту метаморфозу, стряхнула сонливость и, поспешно прикрывшись, угрожающе зашипела: «Даже не думай…»

- Знаю, не дергайся, дура, - он отвернулся и принялся торопливо набивать козью ножку самосадом. Чудовищное курево, но он к нему уже привык. Затхлая вода из кадки тяжело плескалась в желудке, руки с похмелья тряслись, рассыпая плохо просушенные листья. Затылком он чувствовал настороженный, сверлящий взгляд, чертыхнулся и вышел во двор. Кое-как закурил, прикрывая самокрутку ладонями.

Деревня, как и в прошлом году, уже гудела. Пироги, жарёха, кто-то даже заморочился с холодцом, пустив на убой в честь Праздника одну из старейших свиней.

«Студень», - поправил он себя, - «Здесь по старинке его называют студнем».

Пропитанный алкоголем желудок сжался. Захотелось чего-то легкого, но богатого белком, вроде сашими… или, на худой конец, простого куриного бульона… Но куры все передохли еще прошлой осенью, и местные, поубивавшись пару недель, благополучно о них забыли. Скоро такая же участь постигнет и овец…

Словно отозвавшись на его мысли, со стороны Большого Загона послышались возня и блеянье. Максим вспомнил, что на днях деревня решила забить двух из трех оставшихся баранов. По причине почтенного возраста от них уже не было толку, а жрали они за четверых. Теперь вся ответственность за будущий приплод осталась на последнем барашке – молодом, но рахитичном и совершенно слепом…

Блеянье приблизилось, и Макс, затушив окурок, торопливо вернулся в дом. Он боялся, что мужики попросят «пособить», а он не сможет отказать. Нет уж. Только не сегодня. Акулину по причине скорых родов не тревожили, и он бо́льшую часть времени прятался от людей за ее широкой спиной.

- Кто тама? Макарка? – спросила девушка, зевая и лениво собирая сальные волосы в узелок.

- Не знаю. Наверное, - Макс некоторое время наблюдал за ее передвижениями по сумрачной комнате. Нехотя глянул на выпирающий под рубахой огромный живот и в который раз подивился, что ничего не чувствует к находящемуся там ребенку.

Тоска, уже давно ставшая его неизменным спутником жизни, вдруг обрушилась с новой, невиданной силой. Он бы задушил ее, как обычно, самогоном, но сегодня ему ни в коем случае нельзя напиваться. Вот смеху будет, если он проспит в пьяном угаре свой единственный шанс.

Сердце сковали вина и стыд, но он, глубоко погрузив голову в плечи и, воровато озираясь, вышел во двор, а потом двинулся, оскальзываясь на подсыхающей глине, к своему прежнему жилью. Скоро ему предстоит встреча с бывшей подружкой.

…

Около двух месяцев они пытались найти выход. Разрезали на «флажки» всю одежду, которая была при них, а так же автомобильные чехлы и сняли со «свадебного дуба» все Степановы ленточки. Они не частили - выставляли отметки каждые полтора метра – но их все равно едва хватило на два склона. Пришлось тратить драгоценные дни и прореживать уже имеющиеся, чтобы закрыть периметр до конца.

Они были уверены, что не может быть в этой Вселенной ничего монолитного, цельного. Даже бильярдный шар, каким-бы гладким он ни был, при микрорассмотрении оказывается полным морщинок и пустот. Лазеек, через которые можно прошмыгнуть. Надо только набраться терпения, нащупать такую червоточину и… удрать.

С самой Седмицы Анка плохо себя чувствовала, и постепенно ей становилось все хуже. Ясно было, что во время купания в затопленной могиле она подцепила какую-то заразу. Как бы часто она ни мылась, от нее продолжало вонять. Тяжелый, кислый душок, который пропитал ее насквозь, и никакая баня не могла его прогнать, хоть она и требовала ее топить дважды в день к большому неудовольствию бережливой Груши. Но запах – еще полбеды.

Она ослабла, подурнела. Прелестное, тонкое лицо отекло, засалилось и покрылось подростковыми угрями, а тело - чем-то, что местные старухи называли «приливной потничкой». Мелкие и крупные, отчаянно зудящиеся россыпи гнойных прыщей на спине, груди и животе. Старухи давали какие-то горькие отвары, но Анка, вежливо благодаря дарительниц, сразу после их ухода выплескивала настои за дверь. Кроме того, девушку постоянно тошнило, она почти не могла есть и к концу второго месяца ослабла настолько, что спускалась с чердака только в туалет.

А спустя еще несколько дней баба Груша, гоняя веником по избе жирных, зеленых мух, без обиняков попросила их переселиться. Макс попытался ее убедить, что приют насекомым дало что-то испортившееся в подполе, но получилось у него это крайне неуверенно. Он смутно надеялся на поддержку Степана, но тот не сделал ни малейшей попытки заступиться за них. Впрочем, Максим не держал на него обиды. Для деда из проблеска надежды они превратились в очередную потенциальную подкормку проклятой деревни. Может, приживутся, дадут потомство, разбавят своей кровью местную кровь. А может, и нет…

Поэтому он собрал Анку и пожитки и переселился в пустующую на окраине избу.

О наступившей осени он почти не задумывался. Без Анки продвижение его сильно замедлилось, но он был уверен, что еще пара недель, и он найдет выход. Какой смысл забивать себе голову предстоящей зимой? Зиму они точно проведут не здесь…

Но о грядущих холодах за него неожиданно подумали местные. Каждый день он с вершины холма наблюдал бурную деятельность, ведущуюся у него во дворе. Мужики, оглашая округу звонкой «Пчелкой», споро заготавливали дрова, затыкали щелястые стены дома мхами и сеном, колотили небольшую стайку для скотины.

Скотины у Макса не было, но, в угрюмом раздражении глядя на растущие стены хлева, он подозревал, что скоро появится.

Каждый раз он собирался пресечь эту кипучую возню, но что-то его удерживало. Быть может, голосок неуверенности (или здравого смысла?), который то и дело робко шептал: «Что, если...?»

Он ненавидел этот голосок, но не мог его игнорировать, поэтому шел на трусливый компромисс. Не «Что, если ты не найдешь выход?», а «Что, если ты не найдешь выход… до наступления холодов?..»

Подозрения его оправдались. Когда хлев был готов, пришли женщины. Привели крутобокую, кривоногую козу с уродливым, раздутым выменем, притащили дюжину серых кроликов и несколько тихих, облысевших от неведомой болезни кур.

Как раз выпал первый снег, и Макс, отчаянно боясь подхватить в своих летних ботинках простуду, сидел возле горячей печки. Кутаясь в старое, стеганое одеяло он вышел во двор и растерянно наблюдал за животными, осваивающимися на новом месте.

- Что мне с ними…, - начал было он, подавив привитый воспитанием порыв поблагодарить, - Я никогда…

- Не тужи́. Акулина научит, - ответили бабы. Макс заметил ухмылки на лицах своих благодетельниц, а потом встретился взглядом с Акулиной. Ее пустое, баранье лицо порозовело на первом морозце, нос картошкой блестел. Глаза смотрели неподвижно – по рыбьи, а на губах гуляла легкая улыбка.

Акулина приходила ежедневно. Доила козу, кормила кроликов, собирала яйца из-под кур и готовила еду. Но и в перерывах между хлопотами она не уходила домой, а усаживалась на табурет у входа и валяла Максу зимнюю обувку или вязала безобразные, но очень теплые кофты, или шила тому же Максу теплый тулуп.

На Анку ее забота, само собой, не распространялась, и Макс понимал, почему. Местные помогали ему, потому что видели от него в перспективе пользу. В Анке же, явно больной, бо́льшую часть времени проводящей в постели под тремя одеялами, они никакой выгоды не видели. Поэтому ни тулупа ей, ни валенок…

Когда Макс облачился в новую зимнюю одёжку, он порадовался, что в доме нет зеркала. Припомнилась старая иллюстрация к Робинзону Крузо, где тот, закутанный в грубо выделанные шкуры, бродит по берегу. Впрочем, наряд оказался на удивление теплым и удобным, и он от души поблагодарил Акулину за заботу, а на утро вернулся в новом облачении в холмы.

Первый снег сошел, но тепла уже ждать не приходилось, и он побеждённо сбросил темп. Нет, он не терял уверенности, что непременно найдет брешь, но теперь отложил побег до весны. О том, чтобы оставить деревню по такому холоду, он уже не помышлял. Недалеко они утопают в одном тулупе на двоих, а от машины уже давно остались рожки да ножки – растащили её полностью. Запасы бензина местные сожгли еще летом, заправляя древние керосинки и пуская на растопку. Для них и машина, и бензин – были чем-то случайным, халявой, вроде выигрыша в лотерею. Сожгли и забыли. Думать о будущем этим людям было несвойственно.

…

Макс прекрасно понимал, чем обусловлены ежедневные длительные визиты Акулины, и поначалу её молчаливое присутствие страшно его раздражало.

«Не дождешься, толстуха! Только не с тобой!», - думал он, исподтишка наблюдая за ее текучими, словно под водой, перемещениями по избе.

Но по мере того, как холмы одевались в снега, его все сильнее тяготило одиночество, и он неизменно был рад вернуться в морозных сумерках и встретить нормальное человеческое существо, ожидающее его с миской горячего супа.

Анка же к тому времени уже давно осознавалась, как нечто вялое и болезненно раздутое, слабо постанывающее под одеялами и распространяющее при малейшем движении волны теплого, прокисшего смрада… Трудно и жутко было оставаться с ней наедине, при горящей в углу лучине, когда Акулина, закончив с ежедневным патронажем, заматывалась в толстую шаль и молча уходила на ночь. Ни поговорить толком, ни…

С Анкой у них ничего не было с того самого дня, как они застряли. Один раз, еще в сентябре, они попытались «расслабиться», но уже через минуту девушка горестно всхлипывала, пряча лицо, а Макс – напуганный и полный гадливости – одной рукой успокаивающе гладил ее по вздрагивающему плечу, а другой – украдкой, но тщательно, вытирал член краем футболки. Это было ужасно – все равно, что сунуть его в миску с протухшим, холодным творогом.

…А с утра снова придет Акулина. Приготовит нехитрый, но сытный завтрак – несколько вареных картофелин, пару яиц, кружку парного козьего молока (от которого его первое время выворачивало). Плавно и неспешно будет ходить она  по горнице, касаться его, словно невзначай, пышным бедром. А он будет невольно гулять взглядом по ее губам, грудям. Внутри она, без сомнения, тесная и… теплая. Здоровая такая бабища. Суженая ему мертвецами. Что, если…?

Он гнал от себя эти мысли вплоть до того момента, как его кропотливые, изнуряющие поиски вдруг бесславно завершились в изначальной точке.

…

Тропа, по которой они прибыли в бесовскую деревню, давно заросла. Перед ним простиралась припорошенная жидкими пока снегами никем не хоженая долина. Река, вяло сбегающая вниз с холма,  приглушенно журчала, покрывшись тонким, ледяным панцирем.

Макс сел под «свадебный дуб» и разрыдался. Нет здесь никаких червоточин. А если и есть, то они слишком малы, чтобы в них мог протиснуться высокий, крепкий, хоть и поджарый мужчина. Или находятся слишком высоко, что не допрыгнуть, а крыльев у него нет… Он задрал голову к вечереющему серому небу.

И что теперь? Обратно? Как сказать Анке, что выход он не нашел?

Он поднялся, высморкался, по-босяцки зажав большим пальцем сперва одну, потом другую ноздрю, вытер палец о тулуп и двинулся в деревню. Ноги сами, даже не запнувшись, пронесли его мимо дома. Завтра, все завтра…

Акулина не выразила ни радости, ни удивления, увидев его, неуверенно переминающегося, на пороге. Посторонилась, пропуская в избу, и вернулась к прерванному чаепитию, поставив и перед ним стакан.

- Есть?.. –  его голос сорвался.

Макс прокашлялся, хотел попробовать снова, но Акулина и так поняла, о чем он. Лениво покачивая бедрами, пошарилась за выцветшей занавеской в углу и достала. Здоровенный кусок вареного мяса, мелко нарезанную пареную свеклу… и… её! Большую глиняную бутыль.

В последний раз он пил еще до прибытия в эту глушь. А здесь было как-то не до этого, хоть он и подметил, что алкоголь в этой дыре все же есть. Как они справляются без сахара, одному Богу вестимо, но ведь справляются, о чем заявлял резкий запах спирта, исходящий от бутыли. Он тряхнул головой и плеснул немного в щербатый стакан. Он старался не размышлять о бытовых затруднениях этих людей. Ему казалось, если он начнет размышлять, как они до сих пор функционируют без электричества, соли, сахара и элементарной медицинской помощи, то признает свое поражение, начнет подстраиваться, вживаться и выживать и даже не заметит, как… превратится в Степана.

- Ты будешь?

Девушка коротко мотнула головой, не спуская с него глаз, пока он в несколько глотков осушал стакан и, кривясь, закусывал безвкусным мясом. К отсутствию сахара он отнесся философски, никогда им до этого не злоупотребляя, но соль… Как можно жрать мясо без соли?! Как вообще можно что-то готовить без соли?

Самогон, оказавшись на удивление мягким и, одновременно, ядреным, мгновенно ударил в голову. Девушка перед ним поплыла, похорошела. Разговаривать, в общем-то, было не о чем, и он пробормотал пересохшими губами:

- Ну, давай… иди сюда…

Акулина пару секунд молча смотрела на него, потом подкинула дров в печку и скинула на пол свою вязаную шаль.

…

Наполовину пьяный, совершенно дезориентированный и до чертиков напуганный содеянным, он еще затемно сбежал. Чувствуя себя преступником, он пробрался огородами к своей избе и, трясясь на утреннем морозе, принялся приводить себя в порядок. То и дело он виновато поглядывал на облупившуюся печную трубу, из которой не шел привычный, уютный дымок. Как давно прогорела печь? Что если…?

Он потянул на себя дверь, вошел, сбивчиво бормоча:

- Прости, я… небольшой форс-мажор… Сейчас затоплю. Замерзла?

Лучина не горела. Он не различал ни зги и был безмерно рад этому. Было время «сгруппироваться», ведь первые секунды самые трудные. Он разделся и наощупь полез разжигать печку. Спички у них еще были, и они их страшно берегли, никому не показывая и используя только в случае крайней необходимости.

В бледных сполохах огня он кидал быстрые испуганные взгляды на угрожающе неподвижную кучу тряпья в углу. О том, что Анка прознает о его неверности, он мало переживал. За истекшие месяцы она совершенно растеряла интерес к чему бы то ни было, словно постоянные недомогания выпотрошили её изнутри. Чувство вины было лишь за то, что он бросил ее, беспомощную, на ночь в холодной избе.

«Что, если? Что, если…!» - билась в голове единственная, полная панической незавершенности мысль, а когда разгорелась печка, он ее увидел. Куча тряпья не шевелилась, потому что девушки под ней не было. Анка, едва различимой тенью, сидела, завернувшись в одеяло, у грубо сколоченного стола. В огненных бликах он смог различить тусклый блеск ее зубов. Улыбалась?

- Тебе… лучше? – неуверенно спросил он, пряча глаза и пытаясь определить ее настроение.

Она кивнула. Даже теплый печной свет не смог вернуть на ее лицо жизнь. Осунувшаяся и одновременно отекшая, отливающая зеленью, она напоминала… Он отогнал воспоминания об Анисье – неудавшейся вещунье.  

- Я… мне…, - он отвернулся, гоняя невесть с каких пор уцелевшей кочергой в печи поленья, - Словом, я не…

- Я беременна…, - прервала она его и улыбнулась еще шире.

- Беременна? – тупо переспросил он, тут же позабыв про свое маленькое приключение в чужой постели…

- Другого объяснения нет! – Анка, кряхтя и охая, перебралась к нему на пол и уселась рядом, протягивая озябшие руки к огню, - До меня только вчера, наконец, дошло.

Макс невольно отодвинулся, не в силах выдерживать ее запах, но постарался обставить это так, будто всего лишь подпускает ее ближе к огню.

- Ты шутишь?

- Я думала, что это болезнь. Нет менструаций, общая вялость, тошнота, отсутствие аппетита, тремор, отеки… А вчера я почувствовала! И сразу все встало на свои места! Это всего лишь токсикоз!

- Что… почувствовала? – Макс отодвинулся еще дальше, разглядывая ее отекшее, с заострившимся носом и, одновременно, мясистыми, тяжелыми подглазьями лицо.

- Движение! Он двигается. Ребенок! И тогда я вспомнила Ленку Федотову. Помнишь ее?

Макс кивнул, хотя никакую Федотову он не помнил. Анка кивнула в ответ.

- Она всю беременность – от первого до последнего дня – мучилась от страшнейшего токсикоза. Девять месяцев ходила с баночкой, пуская в нее слюни, без конца блевала и не могла есть. Вплоть до того, что в третьем триместре ее госпитализировали и кормили исключительно капельницей. Родила здорового малыша. Он уже в школу ходит. Помнишь?

Макс снова кивнул.

- Здесь, конечно, нет питательных растворов, а капельница… Словом, я сегодня заставила себя поесть. И меня не вырвало! Да, психосоматика, скажешь, но… Ты мне не веришь?

Макс ошарашенно глядел на ее возбужденное лицо и не знал, кивнуть ему или покачать головой. И то, и другое будет отрицательным ответом.

- Как это могло произойти? Ты помнишь, когда мы в последний раз спали?

- Смутно, но…

А вот Макс прекрасно помнил ту суетливую возню в спальнике. Сдавленное хихиканье, полузадушенный шепот, чтобы не разбудить Лёню.

- Я был в презервативе…, - произнес он, не зная, что еще сказать.

Анка нахмурилась.

- Хочешь сказать, я этого ребенка нагуляла?

Максим сглотнул, притянул ее к себе, погрузившись в зловонное, тухлое облако. Интересно, Ленка Федотова воняла так же во время своего токсикоза?

- Нет, что ты… Я хочу сказать, что ты заблуждаешься. Ребенка не может быть. У меня был презерватив и….

Анка уцепилась за его запястье холодными, отекшими пальцами и, сунув его руку в складки одеяла, приложила к своему животу.

Секунда… две… три… Что-то заворочалось под его ладонью. Макс никогда не трогал живот беременной женщины, но сразу понял - что-то здесь не так. Животик едва наметился, что в принципе соответствовало сроку. Но он не знал, достаточный ли это срок, чтобы чувствовать извне движения плода. Да и «движения» были странными. Он не чувствовал выпирающей упругости, живот был раздутый, но мягкий, как наполненный водой воздушный шарик. Это, скорее, походило на расстройство желудка. Бурление кишечных газов – не более того… На ее месте он сходил бы как следует пробздеться и выбросил эту чушь с беременностью из головы…

- Значит, твой презерватив порвался, только и всего, - ответила она и, к его облегчению, отпустила руку.

- Получается, что так…, - вяло пробормотал он и едва удержался, чтобы не вытереть ладонь о штанину.

- Ты рад?

Макс кивнул. Он видел, что спорить сейчас не имеет смысла.

- Я тоже рада. Хоть что-то хорошее вышло из этой истории. Назовем его Робинзоном! – Анка расхохоталась, блеснув пожелтевшими и какими-то заплесневелыми зубами, - а если девчонка, то будет Шиной!

- Шиной?...

- Королева джунглей! – Она с ободряющей улыбкой поглядела на него и вдруг мягко продолжила совершенно нормальным, родным, тоном, - От тебя пахнет алкоголем. Не получилось?

- Я… к Степану зашел по дороге. Заговорились. Я еще не закончил. Пару дней и…

Она его не слушала, мягко улыбаясь уже собственным мыслям, далеким и от Степана, и от самого Макса.

- Или Бенедикт… Так можно назвать и мальчика, и девочку.

- Почему Бенедикт? – рассеянно спросил Макс и поднялся. Что-то забрезжило на периферии памяти. Так бывает, когда внезапно вылетевшее из головы слово зудливо вертится на языке.

- Какой же ты темный, Мася… Бенедикт – это святой отшельник, основатель первого монашеского ордена в  Европе… Он…

Макс не слушал. Забытое воспоминание вдруг щелчком скакнуло в мозг, но облегчения не принесло. Он вспомнил, что мимоходом говорил Егор в тот чудовищный день:

«Спариваться в Седмицу нельзя. Я к своей и за две недели до Седмицы не притрагиваюсь. А она и не просит. Мало ли что…».

«Но я же был в презервативе! И он не был рваный!», - настойчиво билась в голове полная яростного отрицания мысль, - «Это имеет хоть какое-то значение? Конечно, имеет, ведь ясно, что у них самих гондонов тут, как и всего остального, нет!»

Но что, если… Что если он прямо на гондоне занес ей туда что-то? Может, сам воздух отравлен здесь в Седмицы?

Нет, это нелепо. Что тогда помешает неведомой заразе пробраться в легкие, в желудок через рот? Или в жопу при справлении нужды? Это какая-то зараза, не ребенок… Или все-таки…? Сердце захлестнула волна жути и отвращения, когда в голову против воли полезли омерзительные фантазии. Корчащаяся в родовых муках Анка и уродливое, раздутое, зловонное Нечто, выбирающееся с булькающим жабьим воркотанием меж широко разведенных бедер.

- Бенедикт – отличное имя, - торопливо перебил он ее, - Слушай… Мне надо что-нибудь перекусить и идти в холмы. Старухи говорят, что грядут морозы, и хотелось бы закончить до них.

- Там еще осталась похлебка, - холодно отозвалась Анка после паузы. Ей хотелось выбирать имя, а он…

Макс наскоро похлебал баланды, но с похмелья это было даже приятно. Отлил немного бульона в походный термос и чмокнул девушку в макушку. Шелковистые и струящиеся прежде волосы были сухими, ломкими. Но скорее не от болезни, а потому что она долгое время (пока ее еще заботил ее внешний вид и запах) трижды в день мыла их с толченой золой. Вместо мыла. И все равно не могла вытравить из них жирный, рыбный дух.

Выйдя на крыльцо, он некоторое время тупо смотрел перед собой. Что теперь? Куда податься? К Акулине?

Его передернуло от гадливости, и он, поспешно двинулся, куда глаза глядят. Глаза, как оказалось, глядели в сторону Фросиной избы.

Некро-Тур (часть 9)

Он заковылял к машине. За спиной у него болтался ветхий и, судя по всему, совершенно пустой брезентовый рюкзачишко. Подойдя к водительской дверце, он глянул на ребят – приветливо улыбающегося Макса и истерично озирающуюся в поисках засады Анку - и молча забрался на заднее сидение.

- Куда тебе,  дед?

Степан некоторое время молча смотрел вперед, и Макса страшно озадачило выражение его глаз. Боязливая надежда и страх эту надежду потерять.

- Ноги затерпли, пока взбирался, - как-то безжизненно отозвался он, - Присел отдохнуть, а тут вы… Подкиньте вон до той рощицы, а дальше я сам.

Макс кивнул и, отвернувшись, включил передачу.

- За грибами что ли? Или на рыбалку?

- За грибами…

Они проехали всего несколько метров, когда заросшая проселочная дорога, сияющая утренней росой, вдруг подернулась рябью, а затем непостижимым образом опрокинулась и накренилась, внезапно являя в лобовом стекле совсем иной пейзаж.

Макс резко ударил по тормозам, и мотор заглох. Несколько томительных секунд все трое молча глазели на мирно дремлющую прямо по курсу крошечную деревушку «на курьих ножках». Максу она снова показалась заплесневелым остатком на дне зеленой суповой миски. Мучительную паузу ровным, но совершенно безнадежным тоном нарушил Степан:

- Сдай назад, здесь один черт по скальнику не спустимся.

- Чт… чт… о…? – прохрипел Макс, а в голове заиграло веселенькое «Карусель, карусель, прокатись на нашей карусеееееели!»

- Сдай, говорю, назад. Там развернемся.

Ничего не соображая и полностью отдавшись на волю Степана, Максим включил заднюю и отъехал несколько метров по собственным следам. Внутри замутило, перед глазами снова поплыло и… Вот она! Вожделенная дорога домой мелькнула снова и через секунду скрылась за тут же начавшей отдаляться верхушкой холма.

Нога отпустила педаль, и несколько секунд машина по инерции сползала задом с холма. Потом Макс машинально остановил автомобиль и, дернув ручник, закрыл лицо дрожащими руками. В голове все еще крутилась веселая карусель. Он словно вернулся в свой первый школьный перепой с вертолетиками и прочими прелестями.

- Дед? – сдавленно спросил он, не отнимая рук от лица, - Что это?

- Это называется «не получилось», сыночек, - он почувствовал, как пахнущая дрянным куревом старческая рука похлопала его по плечу, - Разворачивайся и поехали. Ографена еще спит, поэтому позавтракаем во дворе…

- Ну, уж нет! – взвизгнула хранящая до этого молчание Анка, - Это просто оптическая иллюзия. Какие-то преломления света. Как в Китае однажды в облаках проступило изображение Колизея. Дави на газ и не вздумай останавливаться!

Макс с сомнением посмотрел на свою девушку и взялся за ключ зажигания. Может, и правда…?

- Я бы не советовал тебе…, - послышалось с заднего сидения, но Макс решительно отпустил ручной тормоз и вдавил педаль в пол. Мощный мотор оглушительно взревел, и внедорожник взлетел по склону. На самой вершине колеса почти на метр оторвались от земли. Тропа открылась дальше, чем в прошлый раз. Вот она, такая близкая, такая… вожделенная!

Макс крепко зажмурился, почувствовав все то же – вертолетик, тошноту, какое-то дребезжание во всем теле, а потом внедорожник всем весом рухнул на землю. Макс чувствовал, как его накренило вперед, но, не открывая глаз, продолжил вжимать педаль в пол. Удар, еще удар, под днищем страшно заскрежетало.

«Скальник…», - понял он и распахнул глаза. Вокруг мелькали огромные каменные валуны с острыми навершиями. Цепляли днище, распарывали его, как консервную банку. Заднее левое колесо оглушительно хлопнуло, машину повело боком, а в приоткрытое окно потянуло бензином.

Он остановился, перевел дух и посмотрел на Анку. По лицу ее струилась кровь – видать, приложилась о приборную панель. Но в этот миг он совершенно не испытывал к ней сочувствия. Оптическая иллюзия, говорила она? Преломление света? Колесо можно и тут заменить, а вот… Дай бог, если всего лишь расплескался бензин из канистр в багажнике.

Анка, почувствовав ненависть в его взгляде, подняла на него залитые кровью и слезами, перепуганные глаза, и он едва сдержался, чтобы не влепить ей пощечину. Он вышел в занимающийся чудный, жаркий день, напоенный ароматами зрелых трав, и заглянул под машину. Там не капало – лилось. И, судя по всему, не только бензин. Следом вылез Степан, участливо похлопал Макса по плечу.

- Дед…, - Максим схватился за взмокшие от пота волосы. Что он хотел спросить? Есть ли в деревне автосервис? Голова шла кругом, хотелось просто… проснуться. И чтобы на плече его спала… какая-нибудь другая девушка.

- Не получилось у вас, Максимка,  - произнес дед, поправляя лямки своего рюкзака - Но ты не кори себя и девчонку свою не вини. Тут нет вашей вины, мало кому удается отсюда бежать. Это чисто вопрос… везения.

Степан развернулся и мелкими, стариковскими шажками стал спускаться со скалистого, коварного склона, то и дело, чтобы не упасть, приседая и цепляясь за острые валуны.

Макс некоторое время в тупой растерянности смотрел ему вслед, а потом мирную тишину, напоенную теплым ветром, разорвали посторонние, скребущие звуки. Он обернулся, рванул к Анке и выбил у нее из рук зажигалку, которой она чиркала, пытаясь прикурить.

Она взглянула на него с ошарашенным, каким-то пьяным изумлением и тут же получила пощечину. Сигарета сломалась и отлетела, щека мгновенно начала наливаться кровью.

- Мало тебе, что я машину раскурочил?!– заорал Макс, - Спалить её захотела?!

Выражение беспомощности и непонимания на залитом кровью лице будило жгучую ярость.

- Захотела остаться со своими драгоценными покойниками?! Тупая корова!

- Мася…, - девушка покачнулась и осела на камни, - Ты ведь понимаешь, что…

- Да! Прекрасно понимаю! Это все оптическая иллюзия, как у китайцев! А сами мы, напившись отравленной воды, смотрим мультики!!! Только, знаешь ли, ни мультики, ни иллюзии не выводят из строя машины! Это делают острые камни, по которым ты заставила меня гнать на скорости 80 км\ч!

Анка молча всхлипывала, держась за ушибленную щеку, а Макс с тоской и ужасом посмотрел на деревушку внизу. Теперь понятно, почему их не интересует ни курс доллара, ни скачки, ни Олимпийские игры…

…

Глубоким вечером он, держа обессиленную Анку на руках, робко постучал к старикам. Вошел.

- Нагулялися? Тащи ее на чердак, касатик, и спускайся ужинать, - приветливо произнесла Груша, хлопоча по хозяйству.

- Ане тоже надо поесть, - отозвался Макс.

- Она ж у тебя на ногах не стоит. Я и подумала… Впрочем, конечно, садитесь оба.

Максим встретился глазами со Степаном, который уже поел и, не поднимая на него глаз, пил что-то из высокой глиняной кружки. Чай? Бывает ли у них чай? Или они тут запаривают полынь, одуванчики, мокрец?

Он сделал движение, чтобы опустить Анку на пол, но она жалобно, без слов заскулила, и уцепилась покрепче за его шею.

- Пожалуй… Я, действительно, лучше отнесу её наверх…

Кое-как он забрался по лестнице и, уложив девушку на сеновал, распрямился и жадно задышал. Анка была совсем легонькой, невесомой девчонкой, несмотря на высокий рост, но даже кот ощущается обузой, если полдня таскать его на руках. Кроме того, от нее… попахивало…

Весь этот день он уговаривал себя, что и от него самого, без сомнения, разит, как от козла. Шутка ли – таскаться несколько дней без душа! Но от Анки шел какой-то особый, гнусный запашок, не имеющий ничего общего с вонью потного или грязного тела. От нее тянуло чем-то тяжелым, жирным, селедочным, словно она не подмывалась не два дня, а целый год. Этот запах окутывал ее, навязчиво лип к лицу, забивался в ноздри, заставлял его вдыхать через рот и, только отвернувшись в сторону.

- Есть хочешь? – неуверенно спросил он, глядя сверху вниз на ее утонувшую в сене, дрожащую фигурку. Девушка, вместо ответа, перевернулась на бок, закрыла уши руками и подтянула колени к груди.

…

Макс протяжно рыгнул, смакуя выходящий из него пряный, густой дух бараньей похлебки, которой накормила его баба Груша. На краткий миг вспомнилась слепая, лысая овца в хлеве, но он быстро отогнал неприятный образ. Со своей стороны к столу он принес небольшой пакетик соли, каким-то чудом оказавшийся в рюкзаке. Впервые даже Степан оживился, щедро присыпав и хлеб, и овощи и саму похлебку, и, жуя, блаженно мычал. Баба Груша же только поморщилась. Для нее соль была чем-то диким и горьким.

Несмотря ни на что, приятно было просто сидеть на широкой завалинке бок о бок со стариком и курить. Каким бы чудовищным ни был этот день, он закончился и больше не преподнесет новых сюрпризов.

До заката они мотались по бесовскому распадку, пытаясь выбраться. Пешком. Анка сдулась после двух склонов, и ему пришлось усадить ее на закорки и по очереди атаковать каждый из четырех холмов, но безуспешно. Взбираясь на один склон, он делал несколько шагов и оказывался на противоположном спуске. Отходил назад и возвращался в исходную точку. Чувства «вертолета», дезориентации, тошноты и страшной, иссушающей усталости, усиливались при каждом «переходе», но ничего не менялось. Бесовской распадок оказался замкнутым кругом, и Макс, к концу этого безнадежного дня, ощущал себя тараканом, бегающим по ободку миски…

- Тридцать пять лет минуло, как я здесь обосновался, - нарушил молчание Степан, - Нас целая компания была. Товарищей. Взяли отпуск на заводе и отправились на двух мотоциклах в леса. Славка – бригадир и братья-электрики Игорь и Миша Дудь.

Макс покосился на старика, замялся, сказать ли, что совсем ему сейчас не охота слушать этот рассказ. Он только еще глубже погрузит его в пучину безнадёги. Может быть, завтра, на свежую голову… Может, во сне ему придет какая-то отгадка этой дикой путаницы? Она наверняка где-то совсем близко. Достаточно просто успокоиться, выспаться, отдохнуть… Но слова не шли с языка, а Степан, тем временем, продолжил:

- Занесли нас черти на южный склон. Там, в жидких рощицах маслят видимо-невидимо! Хоть косой коси! Поставили палатки и давать «косить». Две бутылочки «Пшеничной» скосили, и тут дождь полил. Да такой, что никакая палатка не спасёт. Та Седмица не чета нынешней была. Настоящий потоп. И тучи вот так же низко-низко цепляли края холмов. Как крышка на кастрюле. Поняли мы, что застряли в этом лягушатнике надолго, спустились в деревню и напросились к первой попавшейся бабке пожить. Кажется, Матрёной ее звали, а может, и Марусей… память уже не та… Да и как – напросились? Не пришлось, собственно, напрашиваться. Стукнули в ближайшую избу, бабка и впустила. Как в сказке, обогрела, накормила и спать уложила. Разве что в баньке не попарила.

Но воду, как ты понимаешь, на помывки не тратили, берегли для питья и еды. Странным нам только показалось, что она вопросов никаких нам не задавала. Плевать ей было, кто мы и откуда. Как и всем остальным. Мы с тобой для них – Приливные, паря. Из пустоты выброшенные и по определению не имеющие прошлого. Пустые, чистые листки. Но мы-то тогда еще не знали ничего, похихикали да и плюнули. Детей нам не крестить, переждать бы дождь и убраться.

Вопросов она не задавала, но прочитала… к-хе… инструктаж. Дескать, воду пить только из кадки в сенях, ноги не мочить, да и вообще лучше не высовываться. В общем, ты все то же от Ографены моей слыхал. Ничего нового. Высовываться мы и не помышляли. Деревушка будто бы стояла на дне зловонного, пропахшего тухлой рыбой болота. И, казалось, не будет этому потопу конца. Но в последний день дождь перестал, тучи немного поднялись, и мы вышли размяться и проверить наши мотоциклы. Местные готовились к празднику, и по деревне гуляли ароматы свежей выпечки и жарёхи. Девицы – а их было тогда гораздо больше, нежели теперь - проходу нам не давали. Мы с Санькой семейные были и твердо решили к вечеру, как подсохнет, забраться в седло, а вот братья Дуди повелись на девчонок и перенесли отъезд на утро.

Мы целый месяц были уверены, что им удалось прорваться… пока я случайно не наткнулся на них в западной роще. Повесились рядышком на березе. Славка тогда уже болел сильно, но все же поднялся и помог мне похоронить товарищей. На сухом.

- Болел? – Макс вынырнул из унылой задумчивости, - А что с ним… было?

- Еще в первый день мозоли в новых штиблетах натер, ну и… загноились. Через неделю рядом с ним находиться то́шно было. Нога разлагаться начала и воняла так, что хоть святых выноси. Я, конечно, перевязки делал. Да и Матрёна какие-то примочки устраивала, но без толку. Он через три месяца по соседству с нашими парнями прилег. А я остался здесь. Ографена быстро взяла меня в оборот, и я оглянуться не успел, как у нее прописался.

- Вот так просто взял и прописался? – Максим скривился, - И даже не попытался вырваться? Разобраться, что к чему?

Степан хмыкнул и, кажется, впервые с момента знакомства улыбнулся. Сухо, криво, неумело, словно давно разучился.

- Шутишь? Да я за проведенные здесь годы каждый миллиметр этой мышеловки чуть ни с микроскопом изучил. Исписал целый том Достоевского своими заметками, - он поймал недоумевающий Максов взгляд и снова хмыкнул, уже смелее, - С собой книгу брал. Думал, на природе почитать. Так вот между строчек ее всю заточенным угольком и исписал. Груша, правда, потом до нее добралась и частично на растопку пустила, а частично - в «комнату раздумий», раздербанила и на гвоздик нанизала. Но она не со зла. Читать здесь все равно никто, кроме Батюшки, не умеет.

- Батюшка… значит, он тоже из наших? Из приливных? А он что думает?

- Да ничего он не думает, - Степан отмахнулся и принялся скручивать очередную козью ножку, - Его все устраивает. Он за пару лет всего до меня «приплыл». Я однажды к нему сходил, в надежде, что вместе доту́мкаем, как отсюда выбраться, но единственное, что смог выяснить – это что беглый он. Умудрился из тюрьмы удрать и тут схоронился. Да так схоронился, что ни в жизнь никакая милиция не найдет. Это ему кажется высшим проявлением справедливости. Он настолько съехал, что считает, будто Господь и место это создал с единственной целью -  уберечь его, Батюшку, от всевидящего ока советской милиции.

- Нет, Степан, больше ни Советов, ни милиции…

- Да знаю я… Это привычка…. – Старик помолчал, - Поначалу-то он не боялся ничего, ходил гоголем, пока его кой-кто из новеньких не попытался тюкнуть. Тот приливный потом во главе стола сидел… ну, ты понимаешь. А Батюшка стал меры принимать. Завел себе апостолов из местных, которые от него ни на шаг… Тогда же он приливных запретил допускать на эти бесовские сборища, чтобы, значит, никто неправильных вопросов мертвым не задал и, не дай Бог, не обнародовал выход, если таковой имеется. Здесь он уважаемый человек, почти что Глава, считает себя мессией в этом гнилом распадке и не хочет снова превратиться в беглого психопата-уголовника.

- Беглого, говоришь? А что он…?

- Говорит, вроде как дочку «замариновал» по примеру какого-то чокнутого итальянца. А, учитывая его страсть к сохранению покойников, этому можно поверить. Только, сдается мне, не из тюрьмы он бежал, а из желтого дома…

Они замолчали. Переваривая услышанное, Макс смутно порадовался, что дед не стал рассказывать, как сам понял, что оказался в ловушке. Это только снова разбередило бы ужас в его, Максовой, душе. Скоро он, без сомнения, найдет разгадку этого ребуса и выведет селян из мышеловки, аки Моисей народ Израилев. А потом… потом вернется и построит вокруг «мокрого» пятиметровый забор с колючей проволокой и дюжиной голодных доберманов внутри.

- Мне пришло письмо, - озвучил он свою главную надежду, - Анонимное. Год назад здесь у вас толкался парнишка…

- Был, да… - согласился Степан, припоминая.

- Он… как-то выбрался. И ни полсловечком не обмолвился о каких-то затруднениях…

Дед пожал плечами.

- Бывает, кто-то и выбирается. За то время, что я здесь, многие приходили, и некоторые уходили. Но я так и не понял, как. Не нашел ни единой закономерности. Разве что уйти легче тем, кто только что пришел, - он поглядел на Макса, скривился, подбирая слова, - Представь песчаный пляж во время прилива. Волна выносит на берег мириады песчинок и, не прекращая движения, тут же большинство их забирает обратно в океан. Если уцепишься за эту волну, то есть шанс быть смытым, но если помедлишь или вынесет прибоем дальше других, то так и останешься на веки вечные на берегу.

Деревня эта для остального мира существует лишь в последнюю неделю июля. Во все остальное время вы просто пройдете, проедете или пролетите мимо и ничего не увидите, кроме безлюдного распадка. Но если уж вас занесло сюда, то все, суши весла. Везунчики, что проскакивают, даже не понимают, как им повезло, а потому и в набат не бьют. Подумаешь, побывали в гнилой деревушке у черта на куличках. Даже вспомнить нечего…

У Макса что-то забрезжило, защекоталось внутри, он даже подпрыгнул:

- Дед! Ты говоришь, с отливом уйти можно. Мы, когда только приехали, видели, что речка текла вверх по склону! Быть может, если скараулить ее и по воде…

Степан покачал головой.

- Самый умный, думаешь? Пробовал. Каждый год, пока в силе был. Все то же самое – плывешь по течению, а наверху тебя все равно выбрасывает на противоположный склон – на камни.

Он посмотрел на поникшего Макса, похлопал его по плечу.

- Не отчаивайся. Ты молодой, умный. Впереди долгая жизнь! Быть может, тебе удастся разгадать эту загадку.

- Не на это я мечтал потратить свою жизнь, дед…

- Боюсь, твои мечты здесь не играют никакой роли… Я ведь тоже не так, не здесь, собирался прожить свою жизнь, но пришлось. Я много наблюдал и анализировал. Думаю, что бы тут ни произошло, оно произошло сравнительно недавно. В 1985-ом, когда я тут застрял, уже никого не осталось, кто помнил бы Событие, как не осталось никого, кто помнил бы или слышал о тех, кто застал Его. Но все равно, я думаю, что с тех пор прошло не больше ста пятидесяти лет. Иначе язык и архитектура были бы более архаичными.

Думаю, изначально деревня была большая и занимала весь распадок. По сей день у подножия холмов можно отыскать остатки старых жилищ. То, что скот по-прежнему есть, говорит о том, что когда-то здесь было огромное стадо. Да, он вырождается. Как бы животных ни берегли, все равно без свежей крови они чахнут, и все чаще приходится умертвлять приплод, ибо он непригоден даже в пищу. А вот мелкая живность – кошки, собаки давно пропали. Многие из коренных жителей даже не знают, что это за зверюшки. Думаю, это потому, что их изначально было немного. Редко кто держал больше, чем одного пса и пару кошек. Время суровое было – самим бы прокормиться, да скот прокормить. Лошадь вот последняя осталась. Старая уже, больная. Боюсь, через несколько лет и она лишь в воспоминаниях останется, а вскоре, за неимением письменности, и воспоминания умрут…

- Птиц тоже нет…, - задумчиво поглядел Макс на темнеющие лесами склоны. И так ему вдруг захотелось услышать карканье вороны или писк совят… Он уцепился за последние Степановы слова, - Но ведь… И ты, и батюшка умеете писать! Наверняка есть еще такие же приливные, которые могли бы объединиться, научить местных, убедить, что мир не ограничивается этим распадком, всем вместе отыскать выход!

Старик, отмахнувшись, вздохнул.

- Из старых приливных только мы с Батюшкой и шевелимся еще. Остальные умерли. Кто сам решился, а кто от болезней. Здесь ведь если грипп с осложнением подхватил – считай, что все, откукарекался. А самого Батюшку бесполезно тормошить. Помнишь? Здесь он не бегляк-уголовник, а самый уважаемый человек, грамоту знает, покойников в мокрое готовит, чтобы, значит, подвижность более-менее сохраняли. Большинство ведь после возвращения говорить уже не может и остается надежда только на руки… Что напишут о том, что повидали… А местные…, - дед тоскливо усмехнулся, - Люди тоже почти выродились, Максимка. Сейчас в деревне проживает тридцать мужчин и около полсотни женщин (включая старух и малолеток). Все они волей-неволей уже породнились. Стараются, конечно, избегать прямых кровосмешений, но куда там, если кровь так и так уже одна на всех. И влияет это не только на внешний там вид или здоровье, но и на мозги. Все поголовно вялые, апатичные, не видящие дальше своего двора. Плевать им на все, сыночек.

Макс нехотя кивнул, припомнив удивительные по примитивности вопросы, которые задавали местные потусторонним силам.

- Нет смысла их просвещать или спасать, - старик затушил окурок, - Они, считай, уже мертвы. Все, чего жду – это какой-нибудь страшной болезни, вроде бубонной чумы, которая положит конец этой деревне, упокоит ее, наконец. Но, словно по чьей-то злобной воле, ежегодно сюда приносит свежую кровь. Смысла от нее никакого, изменить что-то она не в силах. Только продлевает страдания этого народа.

- Поэтому ты так злобно косился на нас, когда мы приехали? – хмыкнул Макс.

- Это не на вас была злоба, а на те силы, что привели вас в самое ненужное время в самое неподходящее для этого место. Мне искренне жаль, Максим, что у вас не получилось выбраться, но, как говорится, пока есть человек – есть и надежда… Ты, главное, не отчаивайся, а как станет совсем тошно, вспомни про свой ремень и что деревьев тут по-прежнему прорва. Ты ведь прав. Не стоит это место того, чтобы тратить на него свою жизнь.

Старик поднялся, кое-как распрямил затекшую спину и, тихонько скрипнув отсыревшей дверью, ушел в дом.

Макс посидел еще некоторое время, размышляя над последними словами Степана. Удивительно, но они его не напугали, а успокоили. По крайней мере, один надежный выход у них есть… Он сам удивился, насколько спокойно думал об этом. Видать, издерганная нервная система сказала: «Ша, братцы! Перегрев!» и дернула вниз рычаги рубильников.

Он достал очередную сигарету, мысленно напомнив себе, что надо экономить, закурил и обозрел раскинувшееся над ним чистое, звездное небо. Ни единой морщинки не было над холмами. Ничто не указывало на то, что там, по периметру есть какая-то граница, наподобие Кинговского «Купола». К каким инопланетянам взывать? Вспомнились Братья Стругацкие с их «Пикником на обочине». Надо спросить Степана, читал ли. Вроде книга вышла раньше, чем он здесь оказался…

Когда приглушенное стариковское бормотание за стеной стихло, Макс, крадучись, пробрался на чердак, нащупал в сеновале Анку и улегся рядом, пристроив ее голову себе на грудь. От девушки плохо пахло. Очень. Надо бы на утро выпросить для нее баню. Есть ли здесь мыло? А пена для бритья? Глупые вопросы. Стараясь спрятаться от запаха протухшей селедки, он зарылся носом в ее волосы. Голова тоже пахла скверно – грязными волосами и болотом, но хоть не селедкой. В какой-то миг он смог уловить слабые нотки любимого Анкиного шампуня, уцепился за него, как за мамину колыбельную, и погрузился в прерывистый, беспокойный сон.

Некро-Тур (часть 8)

«Минута молчания» продлилась недолго, и зал взревел. То и дело из него неслись, заглушая друг друга, возбужденные выкрики:

- Милка, дитё я опять скинула! Будет еще в этом годе?

- Мила, душенька, а кто мою баньку спалил, не подскажешь?

- Сеять-то в мае можно будет? Картофка нонче совсем плохая - до июня не дотянет!

- Про Зорьку забыли! Митя просил!

Народ начал вскакивать с мест, толкаться, теснить соседей, стараясь придвинуться ближе.

- Тише, дурни! – проревел Батюшка, появляясь из-за ширмы и размахивая руками, - Всем сесть!

Удивительно, но селяне тут же пришипились и, послушно заняв свои места, умолкли. Повисла чудовищная, невыносимая тишина, нарушаемая только звуками разбивающихся о дощатый пол тяжелых капель. Макс без труда нашел источник. Капало - серое, жирное -  из-под подола и растекалось лужицей вокруг босых, сморщенных стоп с поджатыми внутрь пальцами. Смрадные испарения поднимались вверх, достигая Максовых ноздрей. Под ложечкой у него засосало, а наступившее было облегчение начало стремительно испаряться. Как-то все слишком… для актрисы…

- Мила, как ты себя чувствуешь? – спросил Батюшка.

Голова женщины закачалась, как у собачки с приборной панели, и с трудом развернулась к вопрошающему. Макс невольно скривился, видя, как сбоку на ее подгнившей шее разошлась кожа. Растянутые, как у рыбы, губы разлепились, оставив при этом на верхней губе изрядный кусок нижней, и с трудом выплюнули слабое, хриплое:

- Болит. Где Зина?

- Это ничего. Ничего, что болит. Боль не вечна. А с дочкой после свидишься.

- Уложите в сухое. Быстрее. Больно.

- Скоро, - потирая руки, ответил Батюшка и, подхватив ее за второй локоть, помог сесть. Она тут же захрипела, послышался влажный хруст, на губах женщины надулись и лопнули черные пузыри, окатив мелкими брызгами стоящую перед ней пустую тарелку и кружку. Макс зажал рот, стараясь сдержать рвоту.

- Может воды? – батюшка склонился к ней, напоминая услужливого официанта с почтительно прижатой к груди рукой. Женщина отрицательно покачала головой и кое-как установила ее ровно.

- Ну… Как водится, первый вопрос от ближайшего родственника. Зину пришлось… Словом, тёть Рима, что ты хочешь узнать у дочери?

Сидящая напротив отца Зины женщина с неприятными, пронырливыми замашками поспешно приподнялась и выкрикнула:

«Куда ты, дрянь, мои грабли запрятала? Весь двор перерыла! Сколько говорила, ложь всё на свои места, так нет, обязательно бросит, где попало, потом ходи за ей подбирай… Я уже и на делянку сто раз…».

- Спасибо, тёть Рима, - перекричал ее Батюшка, и женщина, недовольно умолкнув, села на место, - Суть вопроса ясна?

Людмила несколько секунд молчала. Максим видел – или думал, что видит – как ее веки трепещут, пытаясь моргнуть. Безрезультатно. После она с визгливым свистом втянула в себя воздух и ответила:

- В овчарне. В левом углу. Упали. Под соломой.

- Дура! – отозвалась ее мама, - Ни в жисть бы туда не полезла! И какого…

- Следующий! – нетерпеливо перебил ее Батюшка и перевел взгляд на отца Зины, - теперь Гоша.

Тот, глядя на нетронутую еду в своей тарелке, угрюмо поинтересовался:

- В прошлом году, пока я на пашне был, к тебе… Егор ходил? Зинка - его?

- Ходил. Его.

Через мгновенье послышались торопливые шаги, и где-то вне поля зрения хлопнула дверь. Не поднимая глаз, Гоша молча встал и пошел догонять беглеца.

- Да она, моить, брешет? – послышался несмелый старческий голос.

- Придонные не брешут! – с возмущением отозвался батюшка, - Кто следующий?

- Про Зорьку можно? Митяй просил… Пока не забыли…

- Да сдохла давно евошняя Зорька! Есть поважнее вопросы! Отвечай, какой козёл баню мою сжёг?!

- Больно…, - Людмила снова с трудом набрала в грудь воздух и выдохнула, - Зорька заблудилась, вымя разорвалось. Околела. В березовой роще лежит. Баню Ефим поджег, ты ему третий год долг не отдаешь. Отомстил…

- Ух, паскуда! – взвыл мужичок, отчаянно крутя головой в поисках обидчика.

Снова хлопнула дверь.

- Дык, а что с погодой-то на будущий май? И рот мне не затыкайте! От ентова все мы зависим!

Людмила беспомощно сморщилась, словно хотела заплакать, но слез в ее организме, видать, уже не осталось.

- Уложите. Пожалуйста. В сухое. И Зину ко мне…

- Потерпи, сердешная, - похлопал ее по плечу батюшка и рассеянно вытер повлажневшую руку о рубаху, - До рассвета всего-ничего осталось. Глаголь, покамест время не вышло.

Людмила высунула толстый, серый, как комок сухой земли, язык и попыталась облизнуть губы.

- После… второй седмицы погода установится.

Вопросы сыпались один за другим. Урожаи? Надои? Когда появятся первые рыжики? Кто у кого родится – мальчик или девочка? Чем лечить понос, если бада́н не уродился?

- Про нас не забудьте! – послышался тревожный, звонкий выкрик из девичьего угла. Батюшка пошарил глазами по залу и нашел вопрошающих.

- Да, у нас тут молодежь, а мы про понос… Милочка… Расскажи-ка молодым? Кому подфартит?

Людмила надолго замолчала, потом произнесла:

- Пелагея уже на сносях. Тамара с Захаркой скоро сговорятся, Акулина с пришлым сойдётся.

Зал загудел, из девчачьего угла послышались визги и смех. Только Пелагея не смеялась, а, прижимая руки к груди, заверяла, что врёт Милка, всего-то раз и попробовала… Но ее в общем гвалте никто не слушал.

- Про дитё мое говори! – перекричал их истеричный женский голос, - Третий раз за год скидываю! Будет ли еще?

- Будет, - спокойно отозвалась Мила, - Еще три раза скинешь, а через два года на погост.

- С чего бы это? Лесиной ли че ли зашибёть? – недоверчиво хмыкнула вопрошающая.

- Карцинома левого яичника.

- Че?

- Ладно, кто следующий?! – пытался взять инициативу Батюшка, - Рассвет уже близко.

- Зину ко мне… пожалуйста…

То ли сгнившие мышцы отказались держать Людмилину голову, то ли она что-то почувствовала, но внезапно голова ее запрокинулась и уставилась в потолок. Максу показалось, что ее мертвые, неподвижные глаза остановились прямо на нем. Он отодвинулся в тень, прижимая к себе камеру. Та едва слышно пискнула, возвещая, что заряд батареи близится к нулю. Анка, зажимая рукой рот, бесшумно отползла в темный угол.

- Небо посветлело, батюшка… - послышалось снизу, и Макс снова осторожно приник лицом к щелястому настилу.

Лысый печально вздохнул, хлопнул в ладоши и поднялся.

- Ну, вот и все… Еще надо дать ей с дочерью свидеться.

Народ недовольно заворчал, но Людмилу уже подхватили под руки и аккуратно повели в «закулисье». Селяне, сшибая со стола посуду и еду, ломанулись следом, пытаясь докричаться до жуткого оракула, но путь им преградили батюшкины «братки». Народ потолкался и нехотя потянулся к выходу. Тут и там слышались приглушенные обрывки разговоров:

- Отличная Седмица. Милка много повидала, а ведь и двух месяцев не прошло, как…

- Егор-то… Впрочем, я давно подозревала…

- Раиса впустую искупалась…

- Главное – картофку сохранить, но ежели в мае…

- Я про курей своих не успела спросить. Пёрья лезуть, а что за хвороба не разберу…

- Дык радовалась бы, щипать меньше придется!

- Зинку, моить, себе заберем? Он от нее теперь…

- Вырастить девку надо – она наше будущее…

- А Палашка, сучка, поди с братом кувыркается. Эх, не уследили!

- Где их уследишь? Природа зовет. Тут не только с братом, с самим…

Голоса отдалились, затихли. Повисла тишина, нарушаемая лишь неразборчивым бормотанием со стороны «закулисья» и сдавленными детскими всхлипами. Зину привели. Макс нервно кашлянул и нашел в полумраке оглушенную Анку.

- Я быстро… Завершающие кадры… Представляешь, как это… эта… ну, в общем, как это свидание будет…

Анка не реагировала, по-прежнему зажимая руками рот, словно сдерживая рвущийся наружу крик. Сегодня впервые ее давняя любовь Смерть увидела её саму и… признала.

- Сиди тихо, - шепнул Макс и, так и не дождавшись ответа, поднялся и на цыпочках, изо всех сил стараясь не скрипеть, пробрался вперед – на закулисную сторону. Доски настила здесь были подогнаны тщательнее. Глазу хватит подсмотреть, но не камере. Он нашел круглую дырку от сучка и приник к ней.

…

Людмилу уже уложили в новый гроб на толстую подушку из белой, сухой травы, прикрыли ей же сверху. Зина сидела рядом с матерью прямо в гробу и, всхлипывая, плела ей косы.

Мертвая женщина успокоилась, губы чуть подрагивали в улыбке, а изо рта её едва слышно несся какой-то заунывный, на одной ноте наговор:

«… пойду к синему морю. На синем море бел-горюч камень Алатырь, на белом камне Алатыре Богиня Джива сидит, в белых ручках держит белого лебедя и ощипывает его белое крыло… »

«Сказку что ли  читает?», - озадаченно подумал парень.

Появился Батюшка со своими «братками», и девочка сразу захныкала, вытянулась рядом с матерью, вцепилась в ее волосы.

- Ну, все, Зинаида, пора прощаться, - он поскреб в затылке, глядя на заливающуюся слезами девчонку, и позволил, - Ладно, но только до Сухого. Тебе еще бабку пестовать, Гоша теперь вам не помощник.

Братки подняли гроб с мирно лежащими женщиной и девочкой, вынесли его на еще темный двор и погрузили в телегу. Распашные створки ворот захлопнулись. «Сельсовет» опустел.

…

- Поехали? – спросил он Анку, вернувшись. Та подняла на него глаза, и Максу на мгновенье показалось, что она не вполне понимает, что он имеет в виду. Но через пару секунд она отрешенно кивнула и поднялась. Он видел, что она оглушена. Он и сам был оглушен. Ничего подобного никогда в жизни не видел и не ожидал, что увидит. Сам он или кто-либо другой. Но помимо вполне понятных чувств – суеверной жути и неверия – его переполняло что-то торжественное, праздничное… почти мелодраматическое…

«…Я пойду по калинову мосту через реку-Смородину, стану супротив мати Морены, поклонюсь ей в ноженьки, лягу в темные воды…» - вспомнились ему тягучие напевные слова. Последние в этой пост-мортем жизни... А может, она до сих пор читает свой пробирающий до костей заговор, покачиваясь под мягким покрывалом из белой травы, пытаясь ввалившимися глазами поймать восходящий над горами диск августовского солнца. И прижимает к груди голову притихшей дочки. Их волосы, спутавшиеся воедино…

- Ну, чего ты? – он помог Анке подняться. Её сотрясала крупная дрожь, глаза лезли из орбит.

- Ты видел, как она на меня посмотрела? - Девушка прижалась горячим лбом к его груди.

Макс кивнул, потом понял, что она его кивок не видит, и ласково ответил:

- Видел. Испугалась? – трудно было разобрать, на кого из них посмотрела мертвая, но если Анка считает, что на нее – пусть так…

Девушка несколько секунд молчала, потом отстранилась и двинулась к чердачной дверце:

- Надо убираться отсюда. Немедленно!

…

Выбравшись на крышу батюшкиной избы, они зажмурились. Солнце еще не выглянуло из-за гор, но небо уже посветлело. Всего пару дней они прожили во тьме, а отвыкли от света так, словно год провели в темном подвале. День обещал быть ярким и жарким. На деревьях и траве сверкала роса, вовсю орали петухи, кричала скотина, где-то вязко журчал последний подсыхающий ручеек. Разве что пустолаек не слыхать. Макс только сейчас задумался, почему в деревне нет ни собак, ни кошек – неотъемлемой части сельской живности… Может, как и птицы, попрятались от странной непогоды?

Анка настаивала на том, чтобы плюнуть на все и немедленно идти за машиной, но Макс решительно потянул ее к домику стариков. Торжественное, праздничное уже улетучилось из его души, оставив после себя лишь жуть, смятение и тревогу. Мысли постоянно возвращались к машине. Что если…? Надо быть готовыми к тому, что они останутся без транспорта. А значит, им предстоит длительный пеший переход, и нужны еда и вода.

Как что-то давно приснившееся, вспомнился Леонид. Где-то он сейчас?...

-Если попадется по дороге, заберем, - отрезала Анка, видимо, припоминая вчерашнюю стычку, - Если же нет…

Макс не стал спорить. Что-то ему подсказывало, что Леонид им не попадется.

В считанные минуты они добрались до стариковского жилища. Баба Груша, распустив по плечам седи́ны и зевая, бродила по горнице и по очереди опускала горящие кончики лучин в миску с водой. Готовилась завалиться спать.

- Что за переполох? – спросила она, когда Анка бегом забралась на чердак и тут же с грохотом обрушилась обратно, прихватив рюкзаки.

- Где набрать воды, бабушка? – спросил Макс. Та кивнула на кадку в углу, и Анка тут же погрузила в нее бутылки. Макс принялся ей помогать, - Пожрать нам чего-нибудь завернешь, бабуль? В дорогу…

Баба Груша озадаченно пожала плечами, но все же полезла в подпол. Вскоре на столе оказались большой кусок вареного сала, несколько ломтей хлеба, россыпь свежих огурцов и зелень.

- Куда снарядились-то? – поинтересовалась она, наблюдая, как Макс торопливо запихивает съестное в рюкзак.

- Уходим, бабушка. Нам домой пора.

- Ну, точно Степан в молодости, - Груша всплеснула руками и с нежностью поглядела на Макса.

- А где, кстати, он? – Макс кивнул на пустой топчан в углу, но Анка тут же его одернула и вытолкала в сени.

- Какого хрена ты болтать начал?! – зашипела она, затравленно озираясь, когда они оказались на дворе.

- В смысле?

- Зачем сказал, что уходим? Неужели нельзя было придумать что-то про поход, пикник или какую другую ерунду?

- Я просто… не подумал… Милейшие ведь старики…

- Да? – она сердито хихикнула, - Уверена, что твой Степан с остальными уже караулит нас у хлева. С вилами в руках.

- Но… зачем им это…, - Макс поскрёб верхними зубами колючую ложбинку под нижней губой и оглядел пустые улицы и дворы. Ни души. Либо все, утомленные «праздничными гуляниями», отправились на боковую, либо… Под сердцем противно заныло.  

Из оружия у него был разве что карманный набор туриста. Нож, штопор, ложка и вилка в одной связке. Таким разве что грибочки срезать… Все же он достал его из рюкзака и под хмурым, напряженным взглядом Анки сунул в карман.

- Сдурел? – она невольно перешла на шепот, - Если мы заметим их… ну, или что-то подозрительное, немедленно разворачиваемся и уходим пешими. Понял? Или ты собираешься отбиваться от толпы этой зубочисткой?

Макс нехотя кивнул, но нож оставил в кармане, хотя капелька уверенности, которую он нес, без следа тонула в океане страха и беззащитности. Анка внимательно вгляделась в его лицо и удовлетворенно кивнула.

- Я не могу с уверенностью сказать, зачем им это надо, но…, - Анка внимательно сканировала округу на предмет любопытных и недобрых глаз, - Но, если бы они выпускали отсюда, то мы бы узнали об этом месте еще лет двадцать назад из передачи Каневского.

- Не глупи, - Макс поправил лямки рюкзака и с опаской двинулся вверх по улице, к хлеву, - Тот парень точно не отсюда свое письмо отправил.  

- А что тот парень видел? – Анка, пружиня шаг, чтобы не топать по бревенчатому настилу, шла чуть позади, - Несколько пустых могил! Смысла было его… удерживать?

- Да уж… Мы повидали гораздо больше… Ходячие мертвяки! Может… нам все приснилось?

- Ничего мы не повидали! Мертвецы не ходят и не говорят. Мертвецы лежат в своих гробах и гниют. Это все, на что они способны, - угрюмо ответила она, и Макс от неожиданности затормозил, удивленно уставившись на подругу.

Она, не отвечая на его взгляд, прошла мимо.

- Аня, постой, - Макс догнал ее и осторожно взял за локоть, - Ты же сама видела…

- Видимо, дело в воде, - она раздраженно стряхнула его руку, - Скорее всего, вода здесь отравлена круглый год, Поэтому они постоянно под кайфом, вот им и мерещится, что нет вокруг ничего, кроме этого села. А в период этих седмиц концентрация токсичных веществ становится критической… Воду они не пьют, но ведь лето, жара, испарения. Надышатся за неделю, а потом откапывают трупы и смотрят «мультики».

- Мы с тобой тоже видели…

- Массовый психоз, коллективные глюки, - резко ответила Анка, и изо рта ее брызнули капельки слюны. Она отерла рукавом губы, затравленно огляделась, а потом резко села на корточки и, скинув рюкзак, принялась выливать из бутылок воду.  

- Что ты творишь?! – зашипел он, пытаясь выхватить у нее остатки воды, - Без воды мы…

- В машине осталась еще. Если не хватит, отъедем, как можно дальше от этой дыры и наберем. А если нет машины, значит. пойдем без воды. За двое суток не пересохнем!

Макс понял, что девушка в стадии отрицания. В поиске простых, рациональных объяснений, которые ему лично показались, наоборот, фантастическими. Он скорее поверил бы в Дэвида Копперфильда. Но зачем устраивать такое трудное в исполнении и, без сомнения, дорогостоящее представление для горсточки дремучих деревенщин? А когда деревенщины ушли, представление продолжилось для одной единственной девочки…

«…На синем море бел-горюч камень Алатырь, на белом камне Алатыре Богиня Джива сидит…» - вспомнилось ему напевное и жуткое из гроба вместо более уместного «Стоп! Снято!»

Улица слегка повернула вправо, и на пригорке показался край хлева. Макс одернул Анку за рюкзак и оттащил за угол ближайшей избы. Они присели под окном, прислушиваясь, пытаясь уловить приглушенные голоса, какие-то сигналы, разговоры. Но вокруг стояло тихое летнее утро. Даже скотина, кричащая спозаранку, умолкла, то ли получив необходимую ей порцию заботы, то ли временно смирившись с её отсутствием.

В кронах деревьев гулял ленивый августовский ветерок. Вот и все звуки.

Они опасливо выглянули из-за угла, готовые увидеть местных здоровяков с вилами, но путь был… совершенно свободен.

- Может, успели отогнать машину? Или замок навесили? – пробормотала Анка, не желающая верить, что их просто… отпустят.

Ни засады, ни амбарного замка… Макс снял с петель служащую засовом грубо обработанную доску и распахнул ворота. Анка шумно задышала, всхлипнула и кинулась к мирно стоящей в полумраке машине, потом притормозила и с подозрением велела: «Открой капот. Может, они аккумулятор сняли или свечи выкрутили…».

Макс послушно выполнил ее поручение. Все было на местах. Тогда девушка забралась в машину и счастливо затихла, откинувшись на спинку. Макс проверил багажник – и канистры с бензином, и остатки бутилированной воды на месте. Он с удовольствием приложился к одной, машинально пытаясь припомнить, пили ли они местную воду? Пили, конечно…

- Ты уснул там что ли? – послышался нетерпеливый шепот. Он достал еще одну бутылочку, аккуратно захлопнул багажник и уселся за руль.

- Я не смогу тут развернуться, - сказал он, протягивая ей воду, - Тебе придется выйти и направлять меня, чтобы я не слетел с пандуса.

Анка нехотя вышла. Пока Макс прогревал двигатель, она оглядела хлев. Вчера в темноте она толком не разглядела животных, да и не шибко они ее интересовали. Сейчас же пробивающееся в щелястую крышу солнце высветило четвероногих обитателей. Она поежилась. Большинство животных было вполне нормальным, хоть и выглядело вялым и болезненным, но попадались и явные уродства. Совершенно лысая овца, коза с деформированным черепом, пара телят с безобразными наростами вместо рогов, напоминающими ореховую скорлупу. У одного при этом был только один глаз. На месте второго кудрявилась грязно-белая шкура. Разве что черное пятнышко по центру словно подсказывало, что при иных обстоятельствах тут был бы глаз.

Она тихонько стукнула костяшками пальцев по стеклу, привлекая внимание Макса, и указала на животных. Тот на несколько секунд замер, потом включил заднюю.

Через несколько секунд они были внизу. Ворота Анка не закрыла, но Макс не хотел задерживаться - побоялся, что машина встанет. Почва хоть и подсохла, но все еще была топкой, вязкой, как замазка. Животные в загонах, не должны разбежаться… А если разбегутся, то и хрен с ними…

- Видел? – спросила Анка, когда он тронул машину и на малой скорости, чтобы не шуметь, двинулся в обход деревни, - Это вода! Может, тут захоронены радиоактивные отходы?

- Но люди вполне здоровы…, - ответил он, отчаянно выкручивая руль, когда машина начинала буксовать.

- Ну… может, человеческие уроды не выживают, в отличие от животных… Ты ведь не будешь спорить, что деревня вырождается…

- Не буду.

Некоторое время спустя ехать стало намного легче. Они начали взбираться на спасительный холм. Анка без конца оглядывалась, пытаясь засечь запоздалую погоню, но деревня стояла на удивление тихая и мирная в лучах желтенького утреннего солнца. Длительный пологий подъем встречал их оставленными их же автомобилем колеями. Придавленная мокрая трава уже начала отряхиваться, приподниматься. Вскоре совсем сровняется, словно и не было тут никакого авто…

Макс вдруг резко затормозил и, скрипнув ручником, достал с заднего сидения камеру. Анка непонимающе уставилась на него.

- Мы – идиоты! – воскликнул он, - Ведь я постоянно снимал! Если это все лишь радиоактивный морок, то…

Он включил перемотку, и пока изображение беспорядочно мельтешило на маленьком экранчике, тяжело сглотнул… Что если запись действительно покажет лишь гору гнилого мяса…

Включил на воспроизведение и облегченно выдохнул. Мертвая женщина с качающейся головой вещала в зал свои дурацкие предсказания.

Анка отвернулась, к горлу подступал комок, по спине, несмотря на усиливающуюся жару, сбегали холодные ручейки пота. Она чувствовала себя бесконечно напуганной, дезориентированной, больной, грязной и уставшей. Наверное, что-то подобное ощущал и труп во главе стола… Который потом посмотрел прямо на нее – глаза в глаза, словно отметил… Нет, не думать об этом. Это верный путь в психушку!

- Что? – рассеянно спросила она, словно издалека уловив сбивчивый Максов бубнёж. Он явно взбодрился, убедившись, что теория с «мультиками» оказалась ошибочной.

- Я говорю, представляешь, какие возможности! А эти идиоты растрачивают их на своих «курей» и «картофку». Аж зло берет! Но, с другой, стороны, тем лучше для нас.

Анка глядела на него безо всякого выражения, и он начал кипятиться еще больше, едва не подпрыгивая на сидении, раздраженный ее молчанием.

- Нет, это путешествие мы оставим пока в тайне, - почти кричал он, - У нас есть хорошие сбережения, да и кое-какие старые материалы можно из загашника достать, смонтировать, если вдруг прижмет! Нет, ты прикинь! Тотализаторы! Скачки! Сраные Олимпийские игры! Курсы акций! Грядущие войны, эпидемии… Ты представляешь? Нам не пришлось бы больше никогда работать! Можно немедленно завести ребенка! Мы имели бы все, что…

Анка отвернулась обратно к окну, глядя на медленно приближающуюся вершину холма. Вот и рощица, где они встретили Лёню с Ксенией… Река теперь была по правую руку и текла, как ей и полагалось, вниз по склону – в деревню. Тихая, светлая, не такая, как два дня назад.

Все, что Макс с пеной у рта ей доказывал, приняв ее молчание за отрицание – она прекрасно понимала, но ей это было сейчас совершенно не интересно. Все, чего она хотела – это в благостном молчании просто убраться отсюда, уснуть в пути, а проснувшись, увидеть за окном придорожную забегаловку с мангалом, проезжающие мимо машины, людей, горящие на трассе фонари…

- Что молчишь? – спросил Макс, - Все еще будешь меня убеждать, что мы мультиков насмотрелись?

Она пожала плечами, и нехотя, без стремления к спору, ответила:

- А ты не задумался, почему при таких фантастических возможностях, эти люди не стали олигархами, а продолжают жить в жалкой деревушке на курьих ножках?

- Конечно, задумывался. Это…

Макс резко замолчал и сбросил скорость. Они уставились вперед на «свадебный дуб»,  под которым, разминая затекшие ноги, поднимался дед Степан.

Некро-Тур (часть 7)

Словно… они ждали, что вместо гнилой плоти Лысый вот-вот достанет из гробов пушистых белоснежных кроликов…

Он аккуратно протиснулся вперед, стараясь поймать в фокус гробы, но их было не видать за бортами. Тогда он приблизил лицо Лысика и тоже затаил дыхание, наблюдая, как тот деловито копается внутри, а потом… расплывается в широкой, радушной улыбке…

- Ну, привет, привет, душечка…, - произнес он и, подняв глаза, радостно закивал толпе, - С ней все в порядке! Раиса не так хороша, но воздадим и ей должное.

Толпа возбужденно загалдела и придвинулась еще ближе, вытеснив Макса с камерой к телеге. В нос ему тут же ударил чудовищный, тошнотворный смрад. Казалось, он недвижным, почти осязаемым облаком висит над телегой. Он не выдержал, скинул с плеча камеру и, прижимая ее к груди, принялся мучительно, до головокружения, отрыгивать содержимое желудка. Перед зажмуренными глазами разлетались синие всполохи, ноги подкашивались. Он много повидал покойников, и свежих, и не слишком, но никогда прежде не чувствовал такой чудовищной вони! Помимо обычных запахов тления и гнили здесь присутствовало что-то химическое, жирное, словно труп долго мариновали в серной кислоте.

Рядом послышались укоризненные шиканья. Такие, наверное, он мог бы услышать в театре, рыгнув во время молчаливой сцены, когда музыка стихает, а Ромео понимает, что Джульетта мертва…

Все так же, согнувшись в три погибели, он поспешно отступил назад, за пределы вонючего облака, и принялся жадно хватать ртом воздух.

- Иди сюда, малышка, поздоровайся с мамой, - услышал он и невольно вскинул взмокшее, бледное лицо.

Лысый поманил пальцем кого-то из толпы, и вскоре несколько пар рук подняли над головами и поставили в кузов телеги небольшую девчонку, лет восьми. Она боязливо заглянула в гроб и тут же горестно разревелась, протягивая к нему руки. Лысик придержал ее, что-то шепча на ухо,  а потом отдал обратно в толпу.

Телега тронулась, отчаянно скрипя колесами. Лошадь пыталась брыкаться, но все же шагала вперед, глубоко зарываясь ногами в топкую землю. Селяне двинулись следом, возбужденно гомоня, радостно улыбаясь и похлопывая друг друга по плечам,. Какой-то плюгавый, кривоногий мужичонка, замыкавший шествие, не удержался, сорвал с головы шапку и, бросив ее под ноги, в избытке чувств потоптался на ней, а потом припустил догонять своих.

Макс перекинул ремешок камеры через плечо и зашагал следом, но вдруг опомнился и остановился, оглядываясь. Сердце пропустило пару ударов, а потом он увидел ее. Анка пряталась за толстой елью, чуть поодаль, и очень напоминала кладбищенское привидение. Встретившись с ним взглядом, она затрясла головой.

- Не пойду. Не хочу это видеть, - в голосе ее отчетливо звенели панические ноты, - Поехали домой… пожалуйста…

- Да что с тобой творится?! – воскликнул он, - Что ты, как малолетка? Я же сказал, соберем материал и уедем!

Она молчала.

- Слушай, - Максим глянул в сторону удаляющихся факелов, поскреб затылок, - Ты иди к старикам. Степан должен быть дома. Я, как закончу, заберу тебя, и пойдем за машиной…

Он сглотнул. Откуда-то наползла тоскливая неуверенность… С чего он взял, что машина еще на месте? Степан сказал, вчера надо было… Или это она его заразила своей паникой?

- Я без тебя никуда не пойду! - Стиснув зубы, Анка вышла из-за дерева. Казалось, она идет босиком по битому стеклу, а глаза заняли добрую половину лица.

…

Толпу они нагнали быстро и пристроились в хвосте. Макс решил поберечь заряд батареи и снимать только самое важное. Вскоре вместо чавкающей глины под ногами застучали деревянные настилы и мостки. Они углубились в деревеньку. Несмотря на то, что телега тащилась далеко впереди, Макс время от времени чувствовал долетающие от неё миазмы. Желудок тут же мучительно подводило, на спине выступал ледяной пот, кишки начинали болезненно бурлить. Он только однажды испытал нечто подобное – когда по студенчеству отравился копченой курой из супермаркета, и три дня провел на унитазе. Он покосился на Анку, но её вонь, казалось, совершенно не волновала.

«Чего же она боится?», - задался он мысленным вопросом, - «Уж, конечно, не мертвяков…»

А следом снова вспомнилась машина, запертая в коровнике… Или уже не в коровнике… В голову поплыли туманные намеки Степана. Что все-таки он имел в виду, когда говорил, что шанс уйти был только вчера? Он нашел Анкину холодную руку и ободряюще пожал. Она слабо улыбнулась в ответ.

Через несколько минут процессия остановилась у большого, явно нежилого барака с крошечной пристроенной сбоку избушкой.

Максу пришло в голову, что это какой-то старый клуб или Сельсовет. Гробы внесли через широкие ворота с левого торца, а ручеек «празднующих», толкаясь и напирая, потек в центральную дверь. Ребята сунулись, было за ними, но, едва переступив порог, были остановлены парой плечистых мужланов.

- Приливным нельзя, - сказал один из них, тесня Макса обратно на улицу.

- Может, на будущий год, - бесстрастно произнес второй, выйдя вместе с ними на улицу.

Макс почувствовал себя малолеткой, пытающимся пробиться на сеанс «для взрослых», но в то же время испытал некоторое облегчение. Наличие запретов подразумевает хоть какие-то правила, законы. Он не стал сопротивляться, отойдя вместе с Анкой в сторонку, но внимательно разглядывал помещение поверх плеча «вышибалы».

Ожидалось увидеть что-то из старых советских фильмов про деревню. Дощатую сцену под портретами Ленина и Сталина, стол, покрытый бархатной скатертью, за которым будет восседать Правление, и зал, заполненный рядами лавок – местами для присмиревших деревенщин.

Вместо этого в просторном и освещенном множеством горящих лучин помещении он увидел широкий и длинный, накрытый как для свадебного пиршества стол, вокруг которого рассаживалась гомонящая толпа. То и дело под радостные возгласы поднимались глиняные кружки, передавались с одного края на другой порезанные пироги, блюда с жареной курятиной, над головами проплыл чугунный котел, распространяющий липкий дух вареной баранины. Быстро пробежавшись взглядом по головам, Максим насчитал порядка ста человек.

Заглавное место пустовало. Кто его займет? Что-то подсказывало, что не молодожены. И даже не Лысик. При мысли о том, что во главу празднично накрытого стола усадят разлагающийся, текущий труп, у него снова подвело желудок, а ноги задрожали. Даже пресловутые Мадагаскарцы такого себе не позволяют….

Он неуверенно установил на плечо камеру. При должной сноровке можно снимать и с улицы. Разве что слышно ни черта не будет. Он покосился на «вышибалу», лениво оглядывающего почти иссякший людской ручеек, и приготовился к тому, что тот потребует её убрать. Всегда требуют, ибо «неприлично», «кощунственно» и «нужно иметь уважение»… Но нравственные вопросы, как правило, легко решались при помощи зеленых купюр. Купюры любого цвета этим дикарям, конечно, были ни к чему, но он мог в качестве альтернативы предложить, например, канистру бензина или пару штанов из своего багажа…

Впрочем, на камеру никто не обратил внимания, и Макс пришел к выводу, что местные просто… не знают, что это такое. И более того – им на это совершенно наплевать!

Подтягивались опаздывающие, шумно здоровались с присутствующими, втискивались на свободные места, разогревались…

- Представление…, - послышался рядом Анкин глуховатый голос.

- Что? – переспросил Макс, склоняясь к ней.

- Я говорю, готовятся к представлению… к шоу… Боже, какая дикость…

- Это ты сейчас говоришь? Или я подцепил по ошибке какую-то другую курочку? –  Макс через силу ухмыльнулся, чтобы ее подбодрить. Его радовало, что Анка заговорила. После «купания» она была сама не своя и очень его тревожила.

- Я знаю, знаю... Это звучит лицемерно, ведь вся наша жизнь сводится к танцам на костях… Но… Мы это делаем, чтобы дать зрителям так необходимую им порцию адреналина, жути, отвращения. Чтобы они зажмуривались, рыдали, взвизгивали от страха, тайком примеряли смерть на себя и… благодарили, что все еще живы… Здесь все иначе...

Макс заметил в зале несколько разновозрастных детей, включая и ту девчонку с кладбища, которая теперь сидела в почетной близости к председательскому месту, нетерпеливо ерзала и без конца дергала рядом сидящего мужчину за оторвавшуюся тесемку на рубашке. Отца?

Он молча кивнул, понимая, о чем девушка говорит … Действительно, словно пришли с детьми в кино на «Шрека» или «Мстителей». А вместо попкорна и колы – вареная баранина и самогон.

Когда все заняли свои места, «вышибала» еще несколько минут вглядывался во тьму деревенских переулков и, убедившись, что никто не спешит запрыгнуть в последний вагон, вошел внутрь и закрыл у Макса перед носом дверь.

Почему-то такой финал он не предусмотрел и растерянно оглянулся на Анку. Она сдержанно усмехнулась в ответ.

- Слушай, теперь я точно не могу просто уйти, - произнес он, раздраженный ее усмешкой.

Окон у строения не было, а ворота, через которые занесли гробы, были уже заперты. Но с другого края он приметил деревянную лестницу на крышу избушки, с которой, в свою очередь, можно было забраться в чердачное окно самого «Сельсовета». Что-то подсказывало ему, что именно с чердака будет возможность если не снять происходящее, то подсмотреть или хотя бы подслушать.

Через несколько минут, стараясь не шуметь, они оказались на просторном и совершенно пустом чердаке. Дощатый настил, как и ожидалось, был выполнен кое-как. Тут и там зияли широкие щели и даже открытые проемы.

Галдеж снизу надежно укрыл их скрипящее перемещение, и вскоре они заняли вполне удобную позицию, с которой могли обозревать бо́льшую часть праздничного стола и – главное – председательское место. Подсветку Макс, конечно, включить не мог, и качество записи должно было получиться ниже среднего, но это лучше, чем совсем ничего!

- Все закончится тем, что в самый разгар веселья мы обрушимся вниз, - едва слышно прошептала ему на ухо Анка, - Давай уйдем, пока еще можем…

Макс молча показал ей кулак и сосредоточился на происходящем. Заряд батареи близился к нулю, но он надеялся, что его все-таки хватит. Потом можно будет зарядить от аккумулятора в машине. Машина… Он прикрыл глаза, прогоняя тревожные мысли. О машине он будет беспокоиться потом…

Шум внизу внезапно стих, и Макс аккуратно пристроил объектив камеры между досками.

…

В зал вышел Лысик. Единственной растительностью на его голове были необычайно густые, даже косматые брови. Они так же были единственным, что на нём двигалось, становясь то «домиком», то сходясь к носу, то взлетая чуть ни на самую макушку, собирая глубокие морщины на лбу. Остальная мимика отсутствовала полностью, и даже когда он заговорил, Макс не смог уловить движения его губ, словно тот был искусным чревовещателем.

- Раисе нехорошо! – гаркнул он.

По залу пронесся ропот разочарования.

- Но…, - Лысый выдержал паузу, подняв вверх указательный палец, - Одна из её рук действует, и она может ей пользоваться!

Тут же облегченные выкрики:

- Что ж ты тогда нагнетаешь?..

- Рука есть – больше и не надо!

- Да хоть ногой пусть глаголет, мы не гордые!

Следом раздался дружный хохот, который Лысик перекричал уже с некоторым трудом:

- Я упомянул ее недомогание лишь потому, что хотел бы попросить вашего позволения вынести ее прямо в домовине. Боюсь, если будем ее тягать, она... кхм… словом, можем не донести.

- Плевать!

- Не тяни уже, выноси! И так столько времени потеряли!

Лысый оглядел зал, словно желая увериться, что согласны все до единого, потом пропал из поля зрения, а через несколько секунд к столу подтащили сочащийся влагой гроб. Тут же поплыли густые миазмы. Народ притих, внимательно наблюдая, как пара здоровенных детин пристраивает гроб в полувертикальном положении, опирая его на лавку. Макс машинально глянул на притаившуюся рядом Анку, и тут же заметил на ее лице знакомое экзальтированное выражение. Зрачки расширены, брови приподняты, губы приоткрыты в мягкой, мечтательной улыбке, а на щеках теплится румянец. Выражение, которое он мечтал хоть раз увидеть направленным на него, а не на груду мертвой плоти. Выражение… страстной влюбленности. В тысячный раз в его мозгу пронеслась мысль: «Её срочно надо показать хорошему психиатру…».

…

Страхи и тревоги, наконец, отступили. Анка вся подалась вперед, распластавшись на занозистых досках. Внизу – из черного нутра деревянного ящика – ее приветствовала давняя подружка Смерть. Успевшее высохнуть тело за последнюю неделю напиталось водой, разбухло, как вымоченная в молоке черствая булка, и едва умещалось в гробу. Лиловое, отекшее, в черных разводах, оно скалилось на присутствующих оголенными редкими зубами, таращилось губчатой массой, выпирающей из глазниц. Похожее на гнилое желе тело студенисто содрогалось, изо рта то и дело выплескивалась черная жижа, голова норовила упасть на грудь, но ее с двух сторон бережно поддерживали стоящие за гробом детины.

- Эка ее потаскало, - краем уха уловила завороженная Анка чье-то недовольное бормотание.

- Брось, Триша, - ответил другой голос, - Все ж полгода в земле…

- Аксинья почти год пролежала, а сохранилась не в пример лучче… Срамота!

Анка услышала, как Триша на последнем слове с укоризной сплюнул, словно труп был сам виноват в столь плачевном своем состоянии.

- Подайте Раисе доску и известь! – послышался повелительный голос Лысого.

Спустя минуту какая-то бабусечка в платочке принесла простую, ученическую грифельную доску и заточенный обломок известняка. Лысый пристроил доску на столе, покопошился в гробу и очень бережно, стараясь не повредить, вытащил из него тщательно забинтованную задубевшими тряпками руку. Установил на доску и вложил в черные, скрюченные пальцы мелок.

На несколько минут повисла глубокая тишина. Все чего-то ждали, затаив дыхание и, казалось, даже не моргая. Заразившись всеобщим настроением, ждала и Анка.

- Ну же… Раечка, постарайся, - залебезил Лысый, осторожно подпихивая ее под локоть, когда пауза начала затягиваться, - У тебя же только что получалось…

Труп по-прежнему таращился в пустоту перед собой. Анке на мгновение показалось, что в ее губчатых глазницах промелькнуло выражение беспомощной растерянности.

- Я помогу тебе, - подобострастно произнес Лысый и накрыл ее кисть своей, сжав мелок, - Ну, кто первый? Еремей, давай ты, по праву единоутробного брата.

- Да, шо там с её спрашивать? – отмахнулся щуплый старикан, откладывая на край тарелки тщательно обсосанную куриную кость, - Плохо ты её, Батюшка, замариновал! С таким же успехом можно поставить к доске эту жареную курицу...

Послышались одобрительные смешки и шевеление, которые внезапно прервал невероятно противный звук – скрежет мела по грифельной доске. Все навострили уши, следя за тем, как накрытая батюшкиной пятерней рука медленно скоблит по черному графиту.

- Что? Что там, Батюшка?

- Эм-м… тут ничего не понятно…

Поднялся ропот, и Батюшка нехотя произнес с извиняющимися нотками в голосе.

- Раиса глаголет: «Тришка, ты сгниёшь быстрее чем я»

И закончил в некотором смещении: «…сука»

Тришка тут же возмущенно засопел, привстал, словно намереваясь гордо удалиться, потом передумал и сел обратно, вытирая руки о штанины.

- Рая, что с посевной на будущий год? – послышался чей-то выкрик из зала, явно старающийся разрядить обстановку, - Картофку в мае можно сажать будет али еще подморозит?

Батюшка склонился к трупу, почти касаясь ее черной, влажной щеки своей, что-то зашептал в дырку сгнившего уха, и твердый наконечник мелка с трудом принялся скоблить доску.

- Что она глаголет? Ну? – послышались нетерпеливые возгласы.

- Э-э…, - Батюшка выглядел смущенным и растерянным, - Пишет, что сажать можно, но… еще подморозит.

…

Макс снял пару крупных и пару общих планов и выключил почти севшую камеру. Достаточно. Обернулся к Анке и одними губами шепнул: «Двигаем». Та не отозвалась, целиком поглощенная дурацким представлением. Если бы кто-то сказал, что его девушка способна повестись на такую пошлятину, он первым бы расхохотался обидчику в лицо. Неужели повелась на игрища сельского скомороха?

- Слышишь, пошли отсюда… ты же хотела…

- Подожди, - возбужденно отозвалась та, прижимаясь широко открытым, зачарованным глазом к занозистым доскам, - Их было двое!

Максим закатил глаза и хотел уже попробовать донести до любимой, что от перемены слагаемых, сумма не изменится, как ее, словно услышав, поддержали снизу - из зала:

«Ведите Милу! Она посвежее будет!».

…

В «антракте», пока уносили гроб и подтирали оставленную им лужу, Макс блуждал взглядом по сидящим за праздничным столом. То и дело попадались уже знакомые лица – Егора и других мужиков, помогающих ему утром с машиной; бабы Груши, уже порядком захмелевшей; девиц, включая ту, что проявляла к нему болезненный интерес. В своих многослойных, помоечных нарядах сверху она еще больше напоминала пышную бабу-грелку на чайник. Не нашел он только Фросю и мысленно ухмыльнулся этому факту. Видать, этой ночью она решила пропустить праздник, чтобы утешить новоиспеченного вдовца…

Тем временем, вернувшийся к столу Батюшка прокашлялся, призывая к тишине.

- Что ж…, - начал он, - Не получилось у Раисы поделиться своим Знанием, а у нас не получилось воздать ей должное… Но кто из вас, здесь присутствующих, может быть уверен, что у него получится лучше?!

Он гневливо сдвинул брови и оглядел сидящих. Селяне смотрели в ответ безо всякого интереса, а кто-то и с откровенным небрежением. Если батюшка пытался воззвать к всеобщей совести, это у него не получилось.

- Если бы мы дали Рае больше времени, она…

- Нет у нас, Батюшка, времени, - выкрикнула женщина средних лет с дальнего конца стола, - Скоро рассвет, а мы еще ничего не узнали!

- Не уверен, что Людмила ответит на ваши вопросы. Все ж таки чуть больше месяца, как ее уложили на дно. Она и отойти толком не успела…

Зал нетерпеливо загудел, и Батюшка с досадой отмахнулся, дав знак за облезшую, штору, отделявшую «обеденный зал» от техпомещений, которые Макс про себя назвал «закулисьем».

- Что ж… встречайте Людмилу. Она чувствует себя на удивление хорошо и способна не только ходить, но и говорить!

Макс нахмурился. Это еще что за фокусы? Со скептической ухмылкой он принялся снова включать и настраивать камеру, как вдруг зал огласился детским плачем и истошными криками: «Мама! Мамочка!!».

Та самая девчушка с кладбища кричала и вырывалась из рук удерживающего ее отца, тянула руки к рваному занавесу. Полный самых мрачных предчувствий, Макс позабыл про камеру и посмотрел туда же.

…

Людмила, действительно, шла сама, но Максим, не желая верить очевидному, все равно заполошно оглядывал пространство над ее головой. Леска? Но куда крепится?! Будь он внизу, среди остальных, то непременно решил бы, что сумасшедший кукловод расположился на чердаке!

Но даже если допустить, что батюшка тот еще Копперфильд, то как объяснить выражение невыносимых тоски и страдания на лице вышедшего из закулисья мертвеца?!

Внезапно он почувствовал почти болезненное облегчение. Объяснить страдания очень просто. Женщина жива. Актриса? Грим? Спецэффекты? Крис Коламбус и его свита, давящиеся от хохота за дряхлой занавеской…?

Некро-Тур (часть 6)

Могил, как таковых, на этот раз было всего две. Довольно свежие. Даже холмики, несмотря на поднимающуюся из недр воду, не потеряли свою форму. Остальные стояли разрытыми и заброшенными. Оскальзываясь, Макс подошел ближе и тут же признал «любачкин» крест. Только он уже не принадлежал «любачке». Ее имя было небрежно затерто, а сверху вырезано жирно и внушительно «Мама Рая». На втором кресте читалось «Милка», а на мокрой глине у его основания лежал немного подвядший букетик полевых цветов – ромашки, клевер, медуница… Сами же холмики крест-накрест были перевязаны плетеными, кожаными ремнями, вызывая нелепую ассоциацию с похороненным тортом.

Он поискал в объектив Анку и, обнаружив ее в глубокой задумчивости над третьей, ныне пустой, могилой, досадливо фыркнул. Не тот кадр. Девушка, боязливо сгорбившись, стояла на самом краю и глядела в бурлящую подземными водами яму. Макс оттащил ее от края.

- Давай работать! - сказал он, - Возьми же себя в руки, наконец!

Анка отошла от раскопанной могилы и натянула поглубже на глаза козырек бейсболки. Она словно стыдилась…

Макс снова приник глазом к объективу и невольно улыбнулся. Все, как всегда. Пусть она сейчас и выглядит потерянно и невзрачно, но камера любит ее. В густых, словно студийных, клуба́х, среди покосившихся, мрачных крестов стояла прекрасная фея. Туман обволакивал ее длинные, с узкими коленями ноги. Тонкое, породистое лицо загадочно пряталось в тени козырька, являя взору смотрящего то уголок идеально очерченного рта, то кончик чуть вздернутого носа, то сладкую впадинку, где скула соединяется с ухом…

Макс расслабился и с удовольствием наблюдал за Анкиным преображением. Голос ее звучал, как всегда – спокойно, немного отрешенно, словно она вела репортаж из супермаркета, а не стояла по колено в смрадной жиже среди размытого кладбища.

«…Все указывает на то, что наш информатор был прав. Что-то странное происходит на этой земле и… с этой землей», - говорила она, - «Вы не поверите, но вчера никакого потопа не было и в помине, а за ночь… Остается только фантазировать, что сейчас происходит с телами в этих могилах. Впрочем, если все пойдет так, как мы ожидаем, то уже этой ночью увидим акт дремучего вандализма – самовольную эксгумацию трупов, совершенно не характерную для России-матушки…».

Они отсняли много общих и крупных планов. Оба уцелевших «коллективных» креста и все могилы. В одну, затопленную уже до краев, Макс по неосторожности чуть не обрушился вместе с поехавшим грунтом. В сторонке они обнаружили целую свалку крестов. Разбухшие от влаги, трухлявые, испещренные небрежными и почти не читаемыми именами.

«Зачем они тут? Почему их не сожгли? Не выбросили?», - задавала Анка вопросы и сама же себе отвечала, - «Они еще пригодятся… Пройдет год или два и, вполне возможно, они снова будут стоять над чьим-то временным покоем…»

Девушка сбилась, дала знак Максу, и он остановил съемку.

- Смотри, там, кажется, еще погост…

Макс оглянулся. Чуть выше по склону среди загустевшего леса виднелись еще кресты.

Они поднялись по едва приметной тропке и, действительно, оказались на втором кладбище. Это тоже был жалкий, сельский погост с деревянными крестами, но как же он отличался от того – нижнего! Деревья здесь были здоровыми и пышными, чистенькие могилки засажены цветами, а тропинки вычищены. Кресты по большей части были простецкими, убогими, но среди них попадались и настоящие произведения искусства – в деревянных кружевах и узорах. Не было лишь фотографий.

Максим снова включил камеру и прогулялся среди могил. С перекрестий на него в глубоком упокоении смотрели имена -  «Маруся», «Дети», «Сергий мол.» и рядышком - «Сергий ст.». Он озадаченно хмыкнул, заметив знакомую «Любачку». На ее могиле помимо живых цветов лежали деревянные куколки. Та самая или уже другая? Он оглянулся на Анку.

- А я то все думала, куда они их девают после того, как… Не выбрасывают же вместе с крестами…

- Думаешь, они все прежде побывали на нижнем кладбище?

Анка пожала плечами, потом приметила неподалеку лавочку и уселась на нее, с наслаждением стянув сапоги.

- Ты бы не торопилась разуваться, - произнес Макс и уселся рядом.

- Земля здесь совсем сухая, - отозвалась она, снимая носки и зарываясь стопами в хвойную подстилку, - Давай дождемся ночи здесь, не пойдем больше в деревню.

- Слушай, мне тоже не нравится это местечко. Но мы ведь на работе. Сейчас как раз такое время, чтобы расспросить местных, узнать про их странные традиции. А ночью останется только отснять раскопки и… ну, то, что последует за ними…

- Вот у них прекрасный сухой участок соснового леса, куда не достает этот их Прилив? И есть отвратная, сочащаяся отравленными водами, низина. Так почему некоторые похоронены там, а некоторые здесь?

- Может… это вроде примитивного наказания нечестивцам? Дескать, нагрешил, будь любезен разлагаться в смрадной жиже в отличие от праведного соплеменника, который будет гнить более благопристойно в сухой почве. От того и кресты внизу сделаны шаляй-валяй, без должного уважения… А на Седмицу их в честь праздника «амнистируют» и переселяют к остальным… Меня больше интересует, почему они не перетащат свою деревню повыше на холмы, вместо того, чтобы городить эти насесты и мостки. Или вовсе не уйдут отсюда. Послушай, даже птиц не слыхать…

Они надолго замолчали, вслушиваясь в лес. Ни стрекотания белок, которых на любом кладбище – пруд пруди, ни пения птиц, ни шуршания мелких грызунов в кустах… Только срывающиеся с ветвей тяжелые мутные капли.

- Да… много вопросов, - задумчиво протянула Анка, разглядывая свои ступни среди палой хвои.

- Вот поэтому нам и стоит пойти в деревню и расспросить народ. Дед Степан, конечно, бирюк, но его старуха, кажется, не прочь поболтать…

Анка нехотя кивнула и принялась надевать сапоги, а Макс вдруг увидел, что на противоположной стороне кладбища появились люди. Он тронул Анку за плечо, и они уставились на тяжело покачивающийся над головами идущих простой сосновый гроб. Среди деревьев плыла массивная фигура Фроси с небольшим крестом на плече, вызывая карикатурную ассоциацию с Христом, а в хвосте скорбной процессии, едва переставляя ноги, плелся совершенно оглушенный Леонид.

Макс подскочил было, но тут же неуверенно сел обратно.

- О, черт…, - пробормотал он, - Значит, все-таки…

Тягостный, моральный долг – пойти туда, поддержать, предложить какую-то помощь – звал за собой, но мешало чувство вины. Если Леониду и требовалась какая-то помощь и поддержка, то явно не сейчас, а когда еще можно было попробовать помочь. А они совсем позабыли про спутников, занимаясь сначала машиной, потом пикником, потом съемками…

- Надо… помочь копать могилу…, - неуверенно пробормотал он, смутно надеясь, что Анка произнесет какие-то правильные, весомые слова, чтобы отговорить его, но она только кивнула и поднялась. Может, нет на свете таких слов? Макс пригляделся к девушке. Лицо ее порозовело, в глазах зажегся знакомый жадный огонек. Внезапно его передернуло от жгучего отвращения. Она, без сомнения, нашла бы тысячу подходящих аргументов, чтобы тихонько скрыться, если бы гроб был… закрыт, но гроб был открыт, а эта девушка никогда не упустит случай полюбоваться на труп. Настоящая одержимость!

Макс нехотя поплелся следом за ней, пристраивая на плечо камеру. Может, получится несколько удачных ракурсов? Так сказать, совместить неприятное с полезным.

…

Народу было совсем немного, но они окружили гроб и Леонида таким тесным кругом, что Максим, неуклюжий из-за камеры, некоторое время не мог к ним пробиться и снимал обезображенный труп Ксении и коленопреклонённого вдовца вслепую через головы.

Лицо женщины было совершенно неузнаваемым – отекшим, лиловым, с вывороченными запекшимися губами. За приоткрытыми веками виднелись красноватые белки, шею разбарабанило до таких размеров, что, казалось, бедняжка умерла, подавившись бейсбольным мячом. Зато все, что располагалось ниже , словно провалилось внутрь. И даже накинутая на тело серенькая простынка не могла ни скрыть этого, ни замаскировать. За спиной то и дело вздрагивающего Леонида стояла Фрося, ласково положив ему на загривок пухлую руку. Мужики – те самые, что помогали Максиму с машиной – теперь так же споро и весело копали могилу. Разве что без залихватского напева «Пчёлки», и он мысленно поблагодарил их за это.

Когда могила была готова, селяне, как по команде, расступились, и у гроба остались лишь Леонид и завороженная Анка. Внутренне похолодев, Макс выключил камеру и подошел к новоиспеченному вдовцу.

- Лёня, друг… мне очень жаль, - как мог проникновенно произнес он. Леонид вышел из мутной прострации, повернулся на голос и уставился на Макса, словно не узнавая его.

- Мы тебя полдня искали..., - заикаясь и сгорая от стыда, продолжил тот, - Даже решили, что вы с… ну, в общем, что вы решили уйти без нас, как ты и собирался вчера… А потом кто-то сказал, что… Мы сразу прибежали…

- Ты снимал? – спросил Леонид глухо.

- Что?..

- Ты снимал мою жену?

- Ну…, - Макс запоздало спрятал камеру за спину.

- Дай сюда, - он удивительно проворно вскочил на ноги и протянул руку. Максим отшатнулся. Что они будут делать, если…? Додумать он не успел. Перед глазами вспыхнули звезды, и он рухнул на землю, молясь, чтобы и челюсть, и камера остались целы.

- Чертовы извращенцы! – орал Леонид, и Макс не сразу сообразил, что речь идет о нем и Анке, - Я же говорил, надо ехать в больницу! Трупы снимать приехали?! Снял, гнида, труп?!

Последовала серия пинков по ребрам, но слабых, вялых. Вероятно, все имеющиеся силы Леонид вложил в первый удар.

- Оставь его, - послышался рядом дрожащий Анкин голос, - Вас никто не заставлял ехать с нами. Вам вообще повезло, что вы нас встретили в этой глуши.

- Может, мне еще и спасибо сказать?!

- Может, и так. Твоя жена была обречена, но здесь ее хотя бы похоронят, а что бы ты делал с ней один на один в лесу?

Леонид по-лошадиному всхрапнул и тяжело двинулся на нее. Его тут же перехватили чьи-то руки, но он вывернулся и кинулся на девушку. Макс, все еще лежа, ухватил его за и́кру, и тот упал, но тут же вновь подскочил и, прихрамывая побежал за петляющей меж могил Анкой. Следом за ним торопились мужики, потом Максим, ощупывая на ходу камеру, и замыкали шествие старухи.

Жуткая и нелепая погоня закончилась на нижнем погосте, когда Анка, поскользнувшись на текучей глине, съехала на животе прямо в стоячую смрадную воду, заполнившую пустую могилу.

На несколько мгновений все застыли на месте, переглядываясь. Макс первым скинул оцепенение, помог ей выбраться и оттащил выше на склон. Она икала, всхлипывала и мелко тряслась, цепляясь за него.

- Ты не…? – он сглотнул, - Ты не хлебнула воды?

Она яростно затрясла головой. Макс оглянулся и прошелся взглядом по лицам. Старухи укоризненно качали головами, мужики глядели разочарованно, а в глазах Леонида горело жгучее злорадство.

- Не забудь и свою бабу заснять, когда ляжет в гроб, - ядовито произнес он, - Столько лайков соберешь…

- Она не пила! – крикнул он, - Слышите? Все в порядке!

Зрители зашевелились и потянулись назад, вспомнив, что у них осталось незавершенное дело. Последним, часто оглядываясь, плелся Леонид. Бодрящий приступ злорадства миновал, и он снова ссутулился и по-стариковски шаркал ногами. Максим, глядя на его спину, вдруг осознал, насколько тот изменился со вчерашнего дня. Когда они встретились, это был крепкий и подтянутый мужчина средних лет, а теперь... Даже местные старухи выглядели на его фоне резвыми и свежими. Сознание захлестнуло чувство вины. Ведь, действительно, если бы не он, Макс, они бы вернулись в Усть-Илыч. Да, Ксения, скорее всего, все равно бы умерла в дороге, но она умерла бы по пути в больницу… А расплачиваться за его ошибку, вероятно, придется Анке…

Борясь с муторным чувством брезгливости, словно обнимал больную проказой, он отвел с ее лица мокрые, пахнущие рыбой волосы и прижал к себе покрепче, стараясь согреть своим теплом.

- Ты как?

- Но-нормально, - ответила она, стуча зубами.

- Ты точно не…

- Я же сказала, что нет! – выкрикнула она, - Я задержала дыхание и плотно стиснула губы . Если бы хоть капля попала, я бы почувствовала…

- Ладно… Пойдем скорее к горячей печке. Я боюсь, что ты простудишься.

Он помог ей подняться, стянул с нее промокшую курточку и вместо нее надел свою худи. Дрожь ее немного улеглась, и они поспешили в деревню.

- Искупалася? – спросила баба Груша, когда они забрались по лесенке к избе. Она сметала березовым веником с настила двора палые листья, и в голосе ее не слышалось ни тревоги, ни беспокойства.

«Да, что же это за люди!», - в отчаянье подумал Макс и ответил:

- Она сильно промокла… Можно у печки погреться?

- Грейтесь, ежели змерзли, - спокойно отозвалась она, - И поешьте. Мы там оставили.

Печь была жарко натоплена, и Максим, накинув на дверную петельку крючок, тут же принялся стягивать с Анки промокшую одежду, попутно внимательно осматривая ее тело на предмет ссадин, порезов, заусенцев или мозолей – всего, что могло бы сигнализировать об опасности.

- Я в порядке, в порядке, - бормотала она, трясясь рядом с раскаленной печкой в одних трусиках и лифчике,  - Просто замерзла и испугалась…

Максим сбегал на чердак, вернулся с сухими вещами и спальником и, закутав девушку, уложил ее поближе к печке. Несколько минут она глядела застывшим взглядом в сумеречное окошко, то и дело крупно вздрагивая, потом уснула. Макс тихонько поднялся и, зачерпнув ковшом из кадки воды, вышел с ним во двор. Тщательно полил себе руки, сполоснул лицо.

Что-то неуловимо изменилось вокруг. Под ногами на вытертом дереве мелькали слабые блики. Солнце?! Он задрал лицо к небу и с облегчением увидел, что тучи поднялись выше и истончились, а далеко на западе заполыхали багровым заревом. Улица внизу по-прежнему текла и журчала, словно после ливня, но уже спокойнее, тише…

- Вот и еще одна Седмица на исходе, - послышался позади голос. Степан сидел на своей любимой завалинке с вонючей самокруткой в зубах, - Как она? Нахлебалась?

Максим пожал плечами и, усевшись рядом, достал из кармана мятую, отсыревшую пачку. Где-то в рюкзаке была еще одна, но за ней надо было снова тащиться на чердак, а он так безумно устал…

- Говорит, что нет, - ответил он угрюмо, - Но даже если не хлебнула… могло и с лица натечь, с волос… Не знаю…

- Сейчас вода уже не та, что вчера… Я несколько лет назад тоже хлебнул на последнем закате. Пару дней с горшка не вставал – вот и вся хворь.

Макс слабо улыбнулся. От сердца немного отлегло. Некоторое время они молча курили, глядя на подсвеченные снизу кроваво-алым тучи.

- Дед… что тут у вас происходит? Что за чертов потоп?

- Я себе этот вопрос уже 45 лет задаю, а что толку?

Макс ошарашенно уставился на Степана, а тот безучастно усмехнулся и выпустил идеально ровное колечко вонючего дыма.

- Пошли с товарищами в поход, - произнес он, - палатка, шашлычки… Хотели от работы, жен, детей отдохнуть пару недель… в 85-ом это было… Я мастером на заводе работал. Хорошее было время…

Степан проморгался, вытер тыльной стороной ладоней глаза и с сочувствием посмотрел на Максима.

-  Я первые годы всем «приливным» одно и то же говорил: ищите выход, не может не быть выхода. Так не бывает… Но на моем веку лишь нескольким удалось удрать. И то, я думаю, совершенно случайно… И ни один не привел помощь… Видать, ни один из удравших так и не понял ни как ему повезло, ни что здесь кому-то нужна помощь… А помощь нужна всем нам. И вам...

Повисло молчание. Столбик пепла Максовой сигареты рос и загибался внутрь, грозясь вот-вот обрушиться на влажное дерево.

- Дед… ты о чем? – спросил он, наконец, осторожно.

- Мы завтра об этом поговорим, сыночек, - ответил тот и бросил самокрутку в древнюю банку с головой индейца, - Сейчас смысла нет.

- Завтра мы уже уедем, - с нажимом произнес Макс, - посмотрим, что вы тут вытворяете и адью, мон дью… Поэтому…

- Это вам так кажется, - дед, кряхтя и щелкая суставами, поднялся, - Если у вас и был шанс уйти, то только сразу, вчера.

- Дед…, - начал было Максим, но умолк, не зная, что сказать. Степан явно спятил. Что значит – был шанс уйти? Их что, будут удерживать? Поэтому заперли машину?

Появилась разрумянившаяся, возбужденная баба Груша. От нее пахло пирогами с ревенем и чем-то спиртным. Макс с некоторым смущением оглядел ее наряд. Под явно домотканым, грубым, мышиного цвета платьем в пол мелькала растянутая, вышитая люрексом синтетическая водолазка ядовито-фуксинового цвета. Шея при этом была в несколько рядов окольцована дешевыми стеклянными бусами.

- Кажется, у Фроси сладится! – сообщила она Степану, - И, дай бог, кому-то из девчонок подфартит. А вот мужики нонче пролетают. Никто не хочет связываться… Слишком тоща, говорят, да еще и запачкалась…

Макса передернуло от ее слов, но он постарался успокоить себя тем, что не стала бы она говорить об Анке в его присутствии. Значит, имеет в виду кого-то другого…

Груша кинула на него благодушный, озорной взгляд, и он тут же отвернулся, якобы любуясь угасшими небесами.

Дед сказал, надо было успевать вчера…

Мучимый неясной тревогой, он оглядел деревеньку, которая уже начала зажигаться огоньками. Из труб валил дым, ноздри будоражил дух свежей выпечки и жареной курятины. По уже почти высохшей главной дороге прошла группа девушек. Он приметил одну, которую видел вчера днем и которая явно с ним заигрывала. Круглолицая, крутобедрая, пышная вдвойне из-за многослойных одежд. Принцип «Надену все лучшее сразу» явно был актуален в этом сезоне, а вот качество одежды в расчет не бралось. Все растянутое, деформированное, явно с чужого плеча.

Она махнула ему и с притворной стыдливостью накинула на голову широкий полосатый шарф – поблекший, весь в затяжках. Макс таким и машину не стал бы мыть, но девушка им явно гордилась. Он вяло вскинул в ответ руку, с удивлением чувствуя, что заливается краской, как подросток. До чего же глупо…

Он встретился глазами с бабой Грушей. Та подмигнула ему:

- Праздник начинается. Не хочешь составить бабушке компанию?

- Компанию?

- Возьмем пироги, пройдемся по соседям, выпьем, спляшем…

- А что же Степан?...

- Степан не любит Праздник.

Максим помолчал, потом ответил, стараясь добавить в голос вежливого сожаления, которого вовсе не испытывал:

- Я бы с радостью, но… Ане не здоровится. Мне лучше с ней остаться … Да и ехать нам рано…

- Куда ехать то?

- Как куда? Домой.

- Вот шальной! Прям, как мой Стешка когда-то. Нету же там ничего!

Максим молчал, не зная, что сказать. Потом выдавил:

- Как же «нету»? Там города большие, страны и океаны…

- Эх, взбалтывает вам приливом головёнки, вот и мерещится всякое, - весело отмахнулась старуха, - Не пойдешь ли че ли?

Юноша покачал головой.

- Ну, как знаешь, - она снова подмигнула ему и обратилась уже к Степану, - Мы на Людмилу сегодня большие надежды возлагаем! Есть, что спросить?

Степан сплюнул и отошел.

- Ну и дурак, - благодушно отозвалась баба Груша и заковыляла прочь, бормоча себе под нос: «Про кур надо не забыть … Шутка ли, так перо лезет!»

Максим вернулся в дом и, подсвечивая себе зажигалкой, вгляделся в Анкино лицо. Девушка крепко спала. Он коснулся ее лба и немного успокоился – теплый. Та что-то недовольно проворчала в ответ и накрылась с головой. Из спальника теперь торчала только спутанная, влажная прядь. За окном почти стемнело. Внутренние часы подсказывали, что время перевалило за десять, а значит, до Главного Действа оставалось около двух часов. Решив дать девушке немного отдохнуть, он уселся рядом, прислонившись спиной к остывающей печке, и принялся ждать.

Деревня гудела вовсю! То и дело до него доносились вызывающие зубную боль звуки какого-то струнного инструмента и хор, горланящий бесконечную «Пчёлку». Где-то надрывно орал баран. По улицам бродили люди. Он слышал звонкий девичий смех и поздравления.

«Словно Новый Год или Пасха…», - подумалось ему, но праздничное чувство так и не коснулось души, ведь странные деревенщины не Новый Год собрались встречать, а откапывать своих мертвецов… Поскорее бы все это осталось позади… Он прикрыл глаза и, стараясь расслабиться, представил их с Анкой просторную квартиру, тусклое питерское солнышко, лижущее окна, голоса друзей, пришедших «заценить» их новый шедевр, и, конечно, себя, в красках расписывающего приключение.

- Вот так дыра! – будут восклицать друзья, глядя запись, - Наверное, страшно было?

- Ерунда. Мы с Анкой и не такое видали, - ответит он, пренебрежительно отмахнувшись… И никто никогда не узнает, как колотилось его сердце в этот последний час перед…

Он вскинул голову, почувствовав, что что-то изменилось вокруг. Прислушался. На деревню опустилась торжественная тишина. Решив, что проспал, он затормошил Анку и выскочил во двор.

- Дед…, - начал было он и умолк. Завалинка была пуста. Он снова метнулся в дом и, схватив камеру, посветил на сонно моргающую Анку.

- Который час? – спросила она, отчаянно зевая.

- Поздно… Но надеюсь, не слишком. Быстренько обувайся и пошли, иначе проебём все хлебные карточки.

- Фи, как некультурно, - вяло отозвалась она и потянулась за сапогами.

Некро-Тур (часть 5)