Книжная лига

В прошлый раз я упомянула об усилении Цинь во времена эпохи Чжаньго (ок. 475-221 до н.э.), но не рассказала, как так получилось, и что из этого вышло. Не хочется растекаться мыслью по древу, поэтому постараюсь излагать только основное. И вот основная причина состояла в том, что циньские правители взяли на вооружение учение легистов и, руководствуясь им, построили милитаризированное государство с жёсткими порядками и законами, где каждый был обязан делать, что родина и вождь ван прикажут, и где наказывали сурово за любой проступок, эдакий древний прообраз КНДР. Дичь творилась по всей Поднебесной, но Цинь давала прикурить в этом плане всем остальным царствам. Однако в эпоху борьбы всех со всеми именно циньская политика оказалась наиболее выигрышной.

Сначала государство Цинь проглотило царства Хань и Вэй, потом ужасающе расправилось с Чжао, хотя для циньцев борьба с этим царством не была ни быстрой, ни лёгкой. К слову, сын Сяовэнь-вана (ок. 251-250 до н.э.) из Цинь и его наложницы Ся – будущий Чжуансян-ван, а тогда ещё просто Ин Ижэнь, отдан был отцом в Чжао в качестве заложника. Скорее всего, печально и скоро он окончил бы свои дни, кабы не заинтересовался им очень хитрый и предприимчивый торговец по имени Люй Бувэй, который мало того, что помог ему вернуться в столицу Цинь, так ещё и поспособствовал тому, что тот стал наследником своего отца. Да ещё вдобавок явно не без умысла подложил отдал ему собственную наложницу. Личное имя её, похоже, не сохранилось, и впоследствии эта красивая женщина стала известна как госпожа Чжао (и, собственно, родом была из Чжао) и как мать Ин Чжэня, рожденного ею ещё в Чжао, официально от принца Ин Ижэня (от кого неофициально, думаю, все догадались)).

Сам Ин Ижэнь после встречи с Люй Бувэем не так уж долго ждал своего часа и в 250-м году до н.э. стал новым циньским правителем под именем Чжуансян-вана (ок. 250-247 до н.э.) и…естественно, назначил своим первым министром Люй Бувэя) К слову, на этом полученные тем плюшки отнюдь не заканчивались, и бывший торгаш определенно оказался в выигрыше и ещё долго влиял на политическую ситуацию. При возведенном с его помощью на трон Чжуансян-ване в 249-м году домен Сына Неба был ликвидирован и прекратились подношения духам предков дома Чжоу (хотя сами территории Восточной Чжоу были присоединены к Цинь ещё в 256-м году до н.э.).

Однако долго правление Чжуансян-вана не продлилось, и в 247-м году после его подозрительно ранней смерти новым ваном царства Цинь стал 13-тилетний Ин Чжэн, а регентом…тарарам, тот самый пронырливый Люй Бувэй. Правда, он, в конце концов, доигрался. Сгубили его чрезвычайно тесные (если вы понимаете, о чем я) отношения с бывшей наложницей и по совместительству матерью вана, госпожой Чжао. И всё бы ничего, если б при его содействии к ней в услужение не попал Лао Ай.

Тот вроде как был евнухом, но Сыма Цянь в своих исторических записках напирал на то, что евнух-то был ненастоящий и развлекал госпожу и теми частями тела, которых у него не должно было быть. Можно было б и на это закрыть глаза, если б Лай Ай не вообразил о себе слишком много и не попытался захватить власть в стране. Вот тут-то юный ван и показал, что уже не маленький и удержал своё, а всех виновных подверг суровому наказанию, отправив в ссылку даже свою мать, хотя его потом уговорили её вернуть. Люй Бувэй при этом не выдержал позора (или опасался, что иначе будет ещё хуже) и наложил на себя руки.

Не исключаю, что эта история сильно повлияла на вана. И, как бы там ни было, никаких тёплых и родственных чувств к царству Чжао и его жителям (у которых как сын заложника он тоже успел побывать в том же, по сути, качестве) Ин Чжэн, походу, не питал. Даже несмотря на то, что, по некоторым сведениям, в тяжелые времена ему с матерью помогли спастись её родичи оттуда.

Сначала, в 233-м году до н.э., циньскими войсками армии Чжао было нанесено сокрушительное поражение в битве при Фэй, потом страна пострадала от природных бедствий, а после, прибегая к интригам, в 228-м году циньцы окончательно захватили ослабленное царство Чжао, не считая небольшого клочка их владений на севере. Следующими целями были царства Ци, Янь и Чу. Но к ним надо было правильно подступиться. И тут вышла одна занятная история.

Дело в том, что, показав всем кузькину мать, царство Цинь само стало брать заложников, и в качестве такого вот заложника туда попал ещё ребенком Дань, принц царства Янь, с которым, если верить некоторым сведениям, обращались так себе. Однако около 232-го года до н.э. его отпустили домой. И, быть может, он бы смирился со своим прошлым, если б не то, что произошло с Чжао. Все тогда нервно сглотнули и поняли, что происходящее выходит за рамки обычных разборок между царствами, и всем может прийти каюк. Вот наследник Дань будто бы не стал этого дожидаться и отправил в Цинь своего человека по имени Цзин Кэ с чрезвычайно опасной и амбициозной задачей – убить вана Цинь Ин Чжэня.

Случилось это примерно в 227-м году до н.э. Цзин Кэ свою миссию, конечно, провалил, хотя имел все шансы на успех, и погиб. Но слава его как героя и борца против жестокого тирана и захватчика не только разнеслась по всей Поднебесной тех времен, но и дожила до наших дней, обрастая всё новыми и новыми подробностями и сопутствующими рассказами. Ну, типа он же пытался. И ничего, что это дало Цинь желанный повод для начала войны против Янь, и Янь в 226-м году, захваченная циньскими войсками, прекратила своё существование, а наследник Дань был убит своими же слугами по приказу его же собственного отца, чтобы предпринять последнюю попытку принести вану Цинь свои извинения и избежать катастрофы. Сам ван царства Янь бежал в Ляодун, когда попытки договориться провалились, и вышло, что вышло, но его в 222-м году до н.э. нашли и там.

Недолго сопротивлялось и некогда могущественное царство Чу, чью столицу захватили в 223-м до н.э., и царство Ци уже тоже некому было спасать. После его падения в 221-м году до н.э. Ин Чжэн завершил объединение Поднебесной под властью Цинь и, чтобы упрочить своё положение и застолбить свой исключительный статус, объявил Цинь империей, а себя императором – Цинь Шихуанди.

Его правление в качестве императора продлилось примерно одиннадцать лет, и за это время он успел руками своих угнетаемых поданных сделать много такого, за что его помнят до сих пор – прорыть канал Линцюй, соединяющий реку Сянцзян (приток Янцзы) с рекой Ли, впадающей в Гуйцзян, разрушить стены царств, а потом частично из их же остатков создать первый вариант Великой Китайской стены, начать строить огромный и великолепный дворец Эпан, названный по имени любимой императорской наложницы, строительство которого так никогда и не завершилось полностью, объехать не раз свои огромные владения, устроить гонения на конфуцианцев и уничтожить их труды, ещё не единожды стать жертвой покушений, а ещё заложить для себя огромный погребальный комплекс. И это при том, что он занимался поисками эликсира бессмертия и, видимо, с какого-то момента стал надеяться, что гробница ему не понадобится.

Кстати, он стал первопроходцем из числа китайских императоров, которых во гроб и вогнали поиски бессмертия. Предположительно он умер, отравившись таким вот чудо-снадобьем, причем прямо во время очередной поездки по стране, что и дало возможностью катать по хорошим циньским дорогам его смердящие останки до тех пор, пока все заинтересованные не оказались готовыми объявить о его смерти. После этого были проведены пышные похороны (причем, судя по всему, одними только статуями и фигурками отнюдь не обошлось при погребении такого великого владыки), а новым правителем стал Хухай под именем Эрши Хуанди (210-207 до н.э.), которому помогали известные интриганы и гады тех времен Ли Сы и Чжао Гао. Они и их сторонники обманом избавились от старшего сына Шихуанди по имени Фу Су и тех, кто его поддерживал. Но сильно им это не помогло, потому что повсюду стали вспыхивать восстания, и империя рушилась на глазах. Эрши Хуанди проправил всего несколько лет, а потом его настиг бумеранг, и он был убит по приказу Чжао Гао. Тот, к слову, от бумеранга тоже не увернулся, как и Ли Сы.

Последним правителем династии стал Цзыин, правивший недолго в 207-м году до н.э., да и то в качестве вана. Потом начался полный бардак, и в 207-м году Сяньян, столица Цинь, была взята войсками Лю Бана, будущего основателя династии Хань. Тот был в принципе челом не кровожадным (да и вообще всячески поддерживал свою репутацию милостивого и великодушного владыки, что ему очень в жизни помогло) и бывшего правителя не тронул, однако позже передал его Сян Юю. Тот столь же милосерден не был, и Цзыин был казнен. Так вот и пришёл окончательный конец и династии, и некогда могущественному государству.

Цинь Шихуанди, несмотря на всю свою, мягко говоря, неоднозначность, был и остается одним из самых известных и выдающихся китайских правителей, поэтому о нём и связанных с ним событиях снято немало фильмов, самыми любимыми из которых для меня являются «Император и убийца» Чэнь Кайгэ и «Герой» Чжана Имоу, в которых подробно рассказывается о некоторых из упомянутых выше историй. С книгами оказалось всё куда сложнее. Однако я нашла настоящие сокровища, и спешу ими поделиться: о покушении Цзин Кэ и правлении Цинь Шихуанди повествуется в двух произведениях, отлично дополняющих друг друга:

«Яньский наследник Дань» и «Повесть о Великой стене» О. М. Гурьян

Время действия: III век до н.э., ок. 247-210 до н.э.

Место действия: государства Янь, Чжао и Цинь конца эпохи Сражающихся царств и империя Цинь (современный Китай).

Интересное из истории создания:

«Яньский наследник Дань» (оно же «Дань, наследник царства Янь») – это короткая повесть, судя по всему, написанная примерно в I – VI вв. н.э. неизвестным автором. Я читала перевод, который был сделан по китайскому изданию 1955-го года: «Хань, Вэй, Лючао сяошо сюань», составленному Сюй Чжэнь‑э (Шанхай). Больше мне об этом произведении ничего выяснить не удалось.

Настоящим же открытием стала для меня Ольга Марковна Гурьян (1899-1973), писательница, написавшая свыше пятидесяти книг для детей и подростков, автор не только повестей, рассказов и сказок, но и стихов. Кроме того, она выступала в качестве переводчика с армянского и идиш.

Происходила Ольга Марковна вроде как из семьи букинистов и коллекционеров, собиравших старинные редчайшие издания книг, и по окончании гимназии поначалу работала библиотекарем, а после техником и даже актрисой. Печататься начала в 1924-м году («Приключения Димы»).

Доводилось читать, что Гурьян – это только псевдоним, но видела и более простое объяснение, согласно которому Гурьян – её девичья фамилия, а Калабушкиной она стала, когда вышла замуж за химика-литейщика В.С. Калабушкина, вместе с которым несколько лет провела в Китае. Эта страна ошеломила и захватила их обоих. Восхищение и глубокий интерес к древней культуре Китая переросли не только в создание писем и литературных произведений, но и в коллекционирование прикладных и художественных изделий китайских мастеров. Позднее в коллекции появился японский раздел. Сейчас эта коллекция хранится в Москве, в Государственном музее искусства народов Востока.

Повесть же, полное название которой «Повесть о Великой стене, о Чжэн-ване и Цзин Кэ, о двух сестрах и о том, как поднялась буря», была опубликована в 1959-м году. Вполне вероятно, что вдохновение О.М. Гурьян черпала не только из китайской истории, но и из китайского искусства и литературы. Например, вот так она писала в письме к А.А. Румневу о китайской опере: «…На (??).. ровную нить нанизаны бесконечные эпизоды. Очень редко определенная завязка и развязка. Обычно можно начать и кончить в любом месте, что китайские зрители и делают…». Определенное сходство это описание имеет и с повестью самой писательницы, но об этом скажу подробнее позже.

О чём и сразу отрывок:

В повести «Яньский наследник Дань» начинается повествование несколько раньше хронологически, чем в «Повести о Великой стене» – с того, что наследник Дань ещё в детстве попал заложником в Цинь, и циньский ван плохо с ним обращался, подвергая его унижениям, насмешкам и угрожая тем, что никогда не отпустит его на родину. Однако это всё-таки произошло, но Дань вернулся в Цзи, столицу Янь, с глубокой душевной раной и чувством, что оказался опозорен своим пленом, а, значит, должен был отомстить, дабы очистить своё имя и успокоить свою душу. Это и стало причиной, по которой он, посоветовавшись со своим наставником, выбрал Цзин Кэ и, одарив его всяческими милостями, не щадя при этом ни своего имущества, ни своих людей, отправил его на самоубийственную миссию ко двору циньского правителя.

«Повесть о Великой стене» откладывает рассказ о положении заложника принца Дань в прошлом и переносит нас сразу в осень 228-го года до н.э., но в остальном поначалу повествует о тех же самых событиях, что и произведение выше, хотя и с иными деталями, акцентами и трактовками. Параллельно с этим рассказывается история сына-подростка Цзюй У, того самого наставника наследника Даня. Мальчишка в свои четырнадцать лет, судя по всему, не отличался ни высоким ростом, ни крепким телосложением, зато отличался говнистым характером и длинным языком, за которым следил ещё хуже, чем за своими конечностями. В один непрекрасный для него день он послал своего учителя Ю Ши на три веселых иероглифа (ну или два, таких, например, как 鸡巴), потом то же самое сделал со своей нянькой, применив вдобавок ногоприкладство, да и свалил в лес со своим слугой-заикой Цзэба на охоту.

Занятие это энергозатратное, поэтому оба вскоре проголодались и в поисках того, кого можно было б развести на еду, пришли к одиноко стоящей хижине. Цзэба отметил, что хижина эта какая-то странная. А потом ещё оказалось, что там и обитательница странная тоже:

«…— Ах нет, господин, — возразил Цзеба, — это не крестьянская хижина. Думается мне, что это кабачок и что голодные путники могут здесь получить и еду и п-питье.

Пока, запинаясь, он говорил эту такую для него длинную речь, они незаметно добрались до самого порога хижины. Тотчас же, будто она следила за их приближением, как паучиха следит за звенящей мошкой, появилась хозяйка.

Это была здоровенная женщина лет за сорок, одетая в городское платье, но по-деревенски подоткнутое, вылинявшее и выгоревшее. Волосы у нее были не убраны. Толстые ручищи уперты в крутые бока. Цзеба тихонько взвизгнул и втянул голову в плечи. Хозяйка мельком взглянула на него, улыбнулась и, кланяясь Цзиню, заговорила:

— Окажите мне милость, сойдите с коня, господин, чтобы ваши благородные кони могли отдохнуть от долгой дороги. Какие прекрасные кони! Они, наверное, любят, чтобы ветер дул им в ноздри. Не то что деревенская кляча, которую ветер подгоняет, а она ни с места.

— Ты сама деревенская кляча! — грубо сказал Цзинь. — Поторапливайся, подай мне поесть!

— Ах, господин, — говорила женщина, не обращая внимания на слова Цзиня и продолжая поглаживать лошадь, — будь у меня слуга, он обтер бы пот, от которого потускнели их гладкие шкуры, и, дав коням отдышаться, бережно напоил бы чистой водой и подкинул душистого сена, чтобы они восстановили свои силы. Но у меня нет слуги, и придется мне самой о них позаботиться. А вас я прошу пройти на балкон, где вам будет удобно и прохладно дожидаться обеда.

На это Цзинь ответил грубыми словами, каких устыдились бы даже конюхи и возничие, а смысл их был тот, что он голоден и будь хозяйка проклята, если тотчас его не накормит. Но она и виду не подала, что обиделась, и, продолжая кланяться на каждом шагу, сказала:

— Знала бы я, что мою скромную хижину посетит такая знатная особа, уж я бы правдами и неправдами раздобыла кусок мясца. Уж я бы не поленилась, сама бы вышла на промысел. Подстерегла бы добычу, зарубила топором, сварила, испекла бы пироги. А сейчас в моем доме нет ничего, кроме овощных кушаний.

— Ври больше! — прервал Цзинь речь хозяйки. — Никогда не поверю, что ты так разжирела на одних овощах. Посмотреть на тебя — гора сала!

— Ах-ах-ах! — сказала женщина. — Что за шутник молодой господин! Какие слова и какие речи! Мне таких и не приходилось слыхивать!

Слушая эти любезности, Цзинь подумал, что она испугалась его знатности, развалился на циновке, застучал кулаками и закричал:

— Эй, поворачивайся, неси мне поесть! Неси мяса, неси дичи, а свои овощи подавай свиньям!

Тогда хозяйка улыбнулась так сладко, что ее маленькие глазки исчезли в складках щек, а губы, раздвинувшись, обнажили большие желтые зубы.

— Уж раз господин требует мяса, придется его мясом угостить! Я повариха искусная, умею и парить и жарить. Могу протушить кусок мяса так, что будет он нежней небесного облачка. Могу приготовить подливки: сладкие, соленые, кислые, горькие и острые. Могу угодить и нёбу, и желудку, так что из жадного рта слюнки потекут…

Так она говорила и с каждым словом подходила все ближе к мальчикам и уже не улыбалась, а хмурилась, и густые брови изогнулись, как мохнатые змеи, над сверкающими глазами. Цзинь откинулся назад и, как завороженный, не мог отвести от нее взгляда, а Цзеба тихонько пискнул и втянул голову в плечи.

— Но нет у меня мяса, и негде его добыть. Так что же прикажешь делать? Не хочешь ли ты, чтобы я зарезала твоего слугу и взамен поросенка изжарила его на обед?

— Я людей не ем! — плаксиво закричал Цзинь. — Верно, сама ты людоедка! Оставь Цзеба! Это мой шут, а не твой! Вот я пожалуюсь моему отцу, и он велит отрубить тебе голову!

— Ах, так! — закричала хозяйка и выпучила глаза. — Ррр! Где мой большой ножик? Р-р-р! Зарежу и слугу, и господина, чтоб не дерзили, не грубили, были вежливы! P-p-p!

Тут оба мальчика в ужасе перемахнули через перила балкончика и, не разбирая дороги, кувырком, ломая кустарник и раздирая одежду и кожу о сучья деревьев, скатились вниз с горы. Сверху им вслед несся звонкий хохот хозяйки, потом эхо отчетливо повторило ее смех. Потом все стихло, и только где-то, невидимый, журчал ручей.

— А к-к-кони? Они остались наверху, — сказал Цзеба, зализывая исцарапанные руки.

— Я за ними не стану подниматься, — ответил Цзинь, — а ты, если хочешь, иди.

— Н-н-нет, — сказал Цзеба, — я не хочу. П-п-пусть остаются.

Что с мальчиками случилось дальше, читатель узнает аз следующей главы. Что же касается лошадей, то хозяйка, все еще смеясь, стегнула их хворостиной, крикнув:

— Пошли, кони, за своим хозяином следом!

И кони поскакали домой. Но они не добрались до дому, верно кто-нибудь украл их по дороге, и мы о них больше рассказывать не будем…»

Читая это, я невольно подумала о том, как автору удалось буквально на ровном месте нагнать жути. Сразу вьетнамскими флешбеками перед глазами встали всякие стрёмные детские сказки. И это я сейчас не про какие-нибудь страшилки, а про, к примеру, сказки братьев Гримм в их изначальном виде с каннибализмом, расчлененкой, чёрной магией и прочими «прелестями». Короче, как по мне, саспенс удался. Это был первый впечатливший меня эпизод, но далеко не последний. Да и мальчишки хотя и легко отделались в этой истории, ухитрились потом вляпаться в другую. Причём для юного господина Цзюй закончилась она трагично:

«…А молодой господин Цзинь, только что полный жизни, лежал неподвижно и ни разу не успел вскрикнуть, и теперь хоть целая вечность была перед ним, ему уже не закричать.

Когда Цзеба понял это, он бросился бежать. За его спиной заходящее солнце залило кровью все небо, но он бежал вперед, он бежал всю ночь и вот добежал.

— Может быть, он был еще жив, — сказал Ю Ши, учитель. — Надо было дать ему воды…

Цзеба с ужасом посмотрел на него и проговорил, заикаясь:

— Т-т-такие живые не б-бывают…»

Последнюю фразу просто в цитаты) Не, серьёзно) Я заценила изящество способа сказать, мол, «Там песто, улиточка»)) И гадала ещё, что там от головы осталось. Хоть в этом г-жа Гурьян пощадила нежную психику читателей: она просто рассказывала, как дело было, но от подробностей, так и быть, избавила.

Однако, как так вышло с юным Цзюй Цзинем, и к чему привела вся эта история, раскрывать не буду, дав возможность заинтригованным узнать это самим. Не хочу портить удовольствие)

Не могу, впрочем, удержаться и не процитировать и другой отрывок, уже о временах империи Цинь:

«...Если книги наталкивают на преступные мысли, то надо сжечь эти книги. Составьте указ.

Как только эти слова достигли слуха Фу Су, старшего сына императора, он почтительно попросил об аудиенции и был принят государем. Исполнив все церемонии, он заговорил:

— Государь, если вы приведете в исполнение свое намерение и сожжете книги, погибнет вся человеческая премудрость.

Эта речь не понравилась императору.

— Закрой рот, дурацкая голова! — закричал он. — Это еще что за человеческая премудрость? Я — премудрость! Я первый император и первый мудрец! Что ты там вычитал в книгах? Как люди вили гнезда на деревьях, словно бескрылые птицы? А сейчас они строят стену длиной в десять тысяч ли. Десять тысяч! Про такое ты читал? Что это была за премудрость, когда министры сажали в темницу своих повелителей, а вся страна беспрестанно кипела, как котел, потому что владетельные князья дрались без передышки и топтали конями посевы, так что все годы были голодные и народ одичал! Это премудрость? Ты стоишь перед горой Тайшань и не видишь ее! Смотри, что я сделал для моей земли и как благоустроил ее! Посмотри на мои дороги, которые всю ее оплели из края в край! Бывало, за сто ли тащились неделю и ломали лошадям ноги в колдобинах да еще каждый день меняли оси у повозок, потому что колеи были то слишком узки, то слишком широки, так что у каждой заставы валялись негодные оси с колесами. А теперь по моим дорогам кони добегут за четыре часа и на почтовую станцию явятся свеженькие и сухонькие, так что и менять их не надо и конюхам обтирать их не стоит. И эти дороги объединили страну крепче всех воинских побед, а об этом в книгах нет ни слова.

— Зачем искать в книгах то, чего в них не может быть? — возразил Фу Су.

— Если этого нет в них, значит они бесполезны. А если они бесполезны, значит они вредны. И, если они вредны, их следует сжечь, и не о чем спорить. Ты можешь удалиться.

— Но, государь, — воскликнул Фу Су, — молю вас, выслушайте! Учитель Кун в своих книгах велит подданным почитать государя, а сыновьям — родителя. Так же он пишет о манерах и музыке…

— Вот уж по тебе видать сыновнюю почтительность! — закричал Ши Хуанди. — Учит почитать государей? А давно ли Поднебесная стала единой страной? Еще живы люди, которые помнят, что они не Цинь, а Чжоу, и Чжао, и Янь, и Хань, и Чу, и Ци. Вот они и почитают своих старых князей и то и дело покушаются на меня. Хорошие манеры, нечего сказать! А музыка? Когда я был мальчишкой, колотили в дно глиняного таза, хлопали себя по бедрам, орали «ох! ох!» и думали, что это музыка! Мои враги ищут в книгах не музыку и манеры, а предлоги для покушения на мою жизнь. Премудрость — ах, ах! В ущелье Чертова Дыра сидел чертов старец, скрывавший свое имя и учивший мальчишек премудрости, как им стать княжескими советниками и мутить Поднебесную, образуя союзы, чтобы уничтожить друг друга. Вот уж стоило учиться этой премудрости! Что ни княжество — своя монета, что ни город — своя мера, что ни двор— свой господин! Я это прикончил! Властитель один, страна едина, монета едина, вес един, едина дорога от гор до моря! И об этом в книгах не сказано, и все я придумал сам! Я оросил пустыню! Я осчастливил землю! Я объединил страну!..»

Отрывок этот хорош и как пример спора с обменом аргументами, и как противоположный взгляд на деятельность Цинь Шихуанди. Хотя методы его были совершенно не гуманны, всё написанное выше, однако, вполне справедливо, что и делает данного правителя столь противоречивой фигурой. И, на мой взгляд, О.М. Гурьян отлично удалось это показать. Равно, как и многое другое.

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Эта повесть, очевидно, была написана для подростковой или даже детской аудитории, что выражается в манере повествования (она примерно такая же, как у Апте, о котором я говорила тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 48. «Чандрагупта» и «Добрый царь Ашока»), однако, у меня невольно сложилось впечатление, что по ходу дела, мадам об этом забывала и начинала фигачить всё, как было, и про человеческие жертвоприношения, и про казни через распиливание, и про нанесение увечий, и про войну с её последствиями и т.д. и т.п. Так что на деле чтиво вышло просто написанное, но не сказать, что детское. К тому же Ольга Марковна оказалась мастером клиффхенгеров) И вроде она тебе в лоб говорит, мол, а теперь лови клиффхенгер, но от этого ты ещё больше хочешь знать, что ж там было дальше) Да ещё вдобавок сюжет построен таким образом, что действующие лица на первый взгляд никак могут быть с друг другом не связаны, но потом непременно пересекутся. При этом лично мне не удалось предугадать ни как, ни в какой момент это произойдет, ни как надолго, ни, зачастую, чем кончится. Я читала и не могла оторваться. Прервать чтение пришлось только потому, что пора было спать.

С одной стороны вся эта череда «необычайных совпадений» и «теснота мира» напоминают старые индийские фильмы, с другой стороны…А разве в жизни, в сущности, происходит не так же? Сколько реально поразительных совпадений, сколько пересечений судеб может каждый вспомнить из собственной жизни. И никогда не знаешь, во что это выльется, чем станет – короткой встречей на несколько часов или союзом, либо соперничеством на долгие годы. И никогда не знаешь, с кем и когда встретишься, а с кем и когда расстанешься, на время или навсегда. Так что вот-это-поворотов лично для меня хватало, когда ждешь по законам жанра одного, а тебя кидают через бедро и выдают нечто совсем иное. И лично мне бросилось в глаза то, что в повествовании как будто намекается на то, что паника (и вообще импульсивность) даже в самых жутких обстоятельствах ещё никого до добра не довела: под воздействием паники и стресса герои этой истории теряли память, свободу, здоровье, имущество, а иногда и жизнь. И вместе с тем немилосердно между строк читается и прямо противоположная мысль – иногда всё хорошенько обдумать у тебя просто нет времени. Если ты ошибся, то ты ошибся.

Отдельный плюсик от меня за знание материала и всё-таки ощутимую достоверность. Хотя было несколько сомнительных моментов, в остальном я была очень довольна, особенно после того, как в ходе своих поисков почитала всякое разное. Например, в одном тексте про первого китайского императора написано про столы, кресла и скамейки. Всё замечательно, только достаточно посмотреть хотя бы на фрески Западной Хань и почитать немного литературы по теме, чтоб узнать, что в те времена китайцы ещё не использовали в обиходе высокую мебель, а пользовались низкой мебелью, циновками и широкими сидениями на низких ножках. Так вот в «Повести о Великой стене» таких косяков я не заметила. Бытовые моменты описаны без явственных, заметных даже мне, ошибок, чувствуется, что автор глубоко погружалась в тему и знала, о чем она пишет. Даже деньги в форме бронзовых ножей, которые использовались в царствах Янь и Ци, упомянуты.

Да ещё вдобавок к этому постоянно использовались китайские идиомы, чэнъюй. Не знаю, владела ли писательница китайским языком (полагаю, что да), но чэнъюй знала точно и много, что моему намётанному глазу после написания собственного романа теперь видно отлично. Так что тут мое почтение. Я словила восторг заклёпочника.

В то же время некоторые социальные моменты выглядят для меня не совсем однозначно. Кое-что вроде бы и логично, и даже многое объясняет, но прям конкретно расходится с другими, более ранними, произведениями. Я не зря советую читать эту повесть вместе с «Яньским наследником Дань», потому что они повествуют об одном и том же, во многом перекликаются, но в то же время диаметрально противоположными представлены характеры некоторых действующих лиц, отчасти их мотивация и социальное взаимодействие между ними. Так лично мне бросилось в глаза то, как в старинной повести наследник Дань разговаривает со своим наставником снизу-вверх, как ученик с учителем, в то время как у Гурьян это взаимодействие идёт сверху-вниз, Дань говорит как сын правителя с хоть и высокоранговым, но служителем. И ведь логично и то, и другое. Но тут я больше верю повести I-IV-го веков, поскольку они написаны во времена более близкие к описанным.

Подводя итоги, скажу, что оба произведения заслуживают знакомства с ними, хотя и по разным причинам. Причем читать лучше оба вместе: то, что непонятно и неочевидно в старинной повести, может быть объяснено в повести Гурьян и наоборот. По поводу «Повести о Великой Стене» я могу смело сказать, что это отличное произведение, одно из лучших, что я читала за минувший год, и в своем личном рейтинге я определенно поставлю ему одну из самых высоких оценок.

Список прошлых постов, как обычно:

Часть 1 (XXXI-ХХХ вв. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 1. «Листы каменной книги»

И самый полный перечень других частей от 1 до 16 в конце:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 16. «Война в Фивах»

Перечень частей от 17 до 30:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 30. «Царь Давид»

Перечень частей от 31 до 44:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 44. «Обесчещенная Лукреция»

Часть 45: История нашего мира в художественной литературе. Часть 45. «Турмс, бессмертный»

Часть 46: История нашего мира в художественной литературе. Часть 46. «Сотворение мира»

Часть 47: История нашего мира в художественной литературе. Часть 47. «Пламя с небес», «Персидский мальчик» и «Погребальные игры»

Часть 48: История нашего мира в художественной литературе. Часть 48. «Чандрагупта» и «Добрый царь Ашока»

Часть 49: История нашего мира в художественной литературе. Часть 49. «Саламбо»

На протяжении всей главы герои слышат звук барабанов, созвучный слову Doom, которое можно перевести как «гибель, рок, судьба, приговор, страшный суд, смерть». Перевод ГГ и Кистямуров «Рок» здесь мне кажется удачным. КК оставили «думм», у них была на это причина. Перевод названия Mount Doom, также содержащего это слово, должен содержать корень «суд», это без вариантов. Но Толкин не одно это слово обыгрывает в разных контекстах, выводя на поверхность разные значения, у него это сплошь и рядом. И в Мории перевод «рррок» это, кмк, то, что здесь имел в виду автор. Судьба, суд – это ещё не обязательно приговор к смерти, суд может быть и справедливым, а вот рок – нечто беспощадное и неотвратимое. Также здесь созвучие с названием Мории на гномьем языке Кхазад-Дум. И с названием главы соответственно.

Фродо действует во время битвы как самый настоящий герой, но он не может нанести удар безнаказанно, чтобы не получить удара в ответ.

И даже если бы я решила ничего не писать по этой главе, вот эту цитату бы я принесла:

Gimli hewed the legs from under another (orс) that had sprung up on Balin's tomb.
КК: Гимли обрубил ноги наглецу, вспрыгнувшему на могилу Балина;

Ещё раз:

Гимли обрубил ноги наглецу, вспрыгнувшему на могилу Балина;

В фильме Джексона Гимли сам запрыгивает на могилу Балина.

По-моему, это отличная иллюстрация того, что фильм снят абсолютно не о том, о чём написана книга. Того, что там всё перевёрнуто вверх ногами и положительные герои совершают такие поступки, от которых оторопь берёт.

И я «щас спою» (с)
В очередной статье об отличиях фильма и книги ВК прочла чудесную версию, что Саурон в книге, оказывается, был… чёрной рукой с четырьмя пальцами (Голлум зуб даёт). Я не сообразила, что это кладезь, закрыла страницу, и так как у меня не сохранялась история, теперь кусаю локти. Вот балда, там были просто россыпи перлов! Вообще заметила, что писатели таких статей почему-то не удосуживаются сами себя проверить, пишут по памяти, которая их сильно подводит.

На ютьюб миллион видео на тему Фильм ВК vs книга ВК, в интернете море статей, а по существу почти ничего. Все о каких-то мало значащих фактах, что, мол, нету Бомбадила, и у Брода встречал Глорфиндель, а между днём рождения Бильбо и уходом Фродо прошло 17 лет, а о сути ноль. Да леший бы с ним, с Бомбадилом, и даже с Глорфинделем. В фильме нет Фродо. Совсем нет. Вообще. Сэма нет тоже, но в отсутствие Фродо его отсутствие неудивительно и теряет актуальность.

Нужно ли смотреть фильм? Зависит от того, что вы хотите.
Если хочется посмотреть классный фильм про приключения хипстеров на войне, посопереживать их нелёгкой доле, то без шуток, кино может очень понравиться. Мне тоже оно понравилось в своё время. Просто нужно понимать, что Средиземье Джексона и Средиземье Толкина это две далёкие-далёкие друг от друга галактики. И что если цель понять, почему столько народу сходят с ума именно по Толкину, нужно читать Толкина, Джексон об этом не расскажет. У Джексона своя история и свои герои, даже близко не похожие на первоисточник, несмотря на то, что их одинаково зовут и они вроде бы в фильме тоже переместились из точки А в точку В.
Это хороший фильм? – да, очень. С прекрасной музыкой, хорошими актёрами, нереально красивой картинкой, результат работы очень многих талантливых людей.
Это хорошая экранизация Толкина? – отвратная. Потому что это глумление над Толкиновским миром, персонажами и идеями.
Я не люблю фильм, потому что он не просто исказил, он изгадил толкиновских героев, вывернул наизнанку идеи Толкина, и за красивой, очень красивой картинкой серая муть, и нет ничего того глубокого и настоящего, о чём рассказывает книга.

Если мы говорим о каком-то «не нашем» мире и другой эпохе, в первую очередь неплохо поинтересоваться, по каким законам живёт то общество, какой у них морально-нравственный кодекс, какое поведение в том мире считается достойным, а какое позорным. Допустим, в 21 веке вполне допустимо врать взахлёб взявшему тебя в плен, чтобы выкрутиться. Или королю по рождению страдать всю жизнь и маяться, не верить в себя, и удирать, сверкая пятками, от мертвецов, по чьи души он пришёл, такой весь крутой перец, и потом размазывать слёзы и сопли по лицу. Или сыну гондорского наместника приказать жестоко отпинать беззащитного пленника, а потом тыкать мечом в безоружного полурослика и считаться при этом суперположительным героем. А запрыгивать с ногами на могильную плиту своего родича? Но почему нужно со своим уставом лезть в чужой монастырь, то есть с современными нормами морали в миф?
Средиземье Толкина – это другой мир со своим кодексом чести. Врать там – покрыть себя позором. Фродо vs Фарамир «Не было третьего» против книжного «Не убивайте его, если найдёте». Голлум служит Фродо, Фродо не может отречься от него. Бросить тело погибшего хозяина приближающимся оркам, а самому спрятаться – немыслимо, а для толкиновского Сэма немыслимо втройне. Он и так себя с огромным трудом через «не могу, но надо» оторвал от погибшего Фродо, намереваясь потом вернуться, если сможет, и умереть рядом, и пошёл дальше с кольцом только потому, что надеялся, что Фродо там, высоко в горах, никто не найдёт. Похоронить в скалах его было просто невозможно. Услышь толкиновский Сэм орков чуть раньше – он просто защищал бы тело хозяина до тех пор, пока бы не погиб сам. И его окончательный выбор на перевале в книге – да пропади оно всё на свете, гори огнём и Кольцо и весь мир, моё место рядом с Фродо, живым или мёртвым. Он бросился убиваться об орков, нашедших Фродо. Просто не успел добежать. Вот такой Сэм в книге.

А для Фродо объявить кольцо своим было личной трагедией и личным крахом, несмотря на все доводы разума, что сопротивляться такой силе и победить не мог никто, а он совершил невозможное, продержавшись до самого Саммат Наура. Его ведь никто и не помыслил осудить, его как героя чествовали. А он после всего в Средиземье жить не смог.

Не могли герои завершить свой квест, когда они по дороге только и занимались, что выяснением отношений. Что это за Сэм, который не уважает и ни в грош не ставит Фродо, и что это за Фродо, который в рот глядит Голлуму? О чём он, этот Фродо? Почему он избранный, потому что его не жалко? Повесим ему, дурачку, на шею кольцо, чтоб самим руки не марать, и допинаем до Мордора. Когда он всё поймёт, уже поздно будет. Прэлэстно!

В книге он избран потому, что обладает светлой чистой душой, железной волей, таким же чувством долга, и такой любовью к миру, что готов за него душу свою отдать на растерзание злу, добровольно и осознанно. Он сразу в Шире понял, что дело дрянь и ему не вернуться. И принял это. Есть это у Джексона? Да ему в кино Сэм до последнего мозги пудрит, что они туда и сразу обратно. При этом морали не забывает читать. Сэм? Фродо? Морали?! Да он души в нём не чаял, только что не молился на него. И было за что. Перевёрнутые с ног на голову и, как будто этого было мало, вывернутые наизнанку отношения. Сэм там старший и главный. Почему тогда не он кольцо несёт? Чтобы у роковой расселины было кому подопечного с кольцом в лаву спихнуть?

История Фродо – это история осознанного самопожертвования и мученичества, история Сэма – это история служения своему нравственному идеалу, результатом которого для самого Сэма стало то, что он сам стал таким же. Отношения Фродо и Сэма – это пример христианской любви в чистом виде. И упростив и уравняв их и вырвав из этого контекста взяли и разрушили Толкиновский замысел о них.
История Голлума о том, как заблудшая, потерянная душа пытается искать спасения и освобождения от зла, это история неудачной попытки с очень трагическим концом.
К героям Толкина не надо подходить с лекалами 21 века, они вообще к Толкиновскому миру не применимы.

В фильме герои себя ведут, как кривая вывезет, потому что средиземского кодекса чести там и в помине нет. Логики и ограничений в поведении нет вообще. Поймали – надо врать. «Голлум? – Знать не знаю никакого Голлума». Орки идут – запрыгну на могилу родича, чтобы их мочить было сподручнее. И когда судишь о фильмовых героях, опереться в этом болоте не на что. Только на книгу и остаётся. Если б "кодекс чести" был продуман, пусть даже изменён - можно было попробовать книгу отложить в сторону и обсуждать только фильм. А как на такую кашу опираться? Арагорн весь в магнолиях, Фродо врёт Фарамиру, Сэм Фродо жизни учит, Гимли с ногами на могилу Балина лезет, Арвен мечется как раненая лань между Валинором и Арагорном.

Ну не по Толкину кино, ну вообще мимо. Вся суть разбита.

Остап был сегодня в ударе, да. Дизлайк, отписка, как можно на святое, сперва добейся!

Но вернёмся к прекрасному. У меня в этот раз маленькие отрывочки на перевод, вот один из них:

A fire was smouldering in his brown eyes that would have made Ted Sandyman step backwards, if he had seen it.
В его карих глазах разгорался такой огонь, что обратил бы в бегство Тэда Сэндимана, встреться тот ему на пути.

Это про Сэма.
И Сэм снова первый бросается Фродо на помощь.
Мне нравится пассаж:

'I am all right,' gasped Frodo. `I can walk. Put me down! '
Aragorn nearly dropped him in his amazement. 'I thought you were dead! ' he cried.
'Not yet! ' said Gandalf. 'But there is time for wonder.

– «Я цел», – прохрипел Фродо. – «Я могу идти. Отпусти меня!»
От неожиданности Арагорн едва не уронил его. – «Я думал, что ты мёртвый!» – крикнул он.
– «Не похоже», – сказал Гэндальф. – «Потом разберёмся».

Фродо, побывавший «между молотом и наковальней», хорошее выражение, как раз для Мории, и чувствующий себя, надо думать, ужасно, при этом как всегда ни на что не жалуясь, опять в буквальном смысле опирается на Сэма. Они оба проявили себя в этой стычке с орками, и оба пострадали. И то, что они держатся друг друга, уже данность. (Я тут неспроста это упоминаю, кое-кому в конце второй книги от меня достанутся не только дифирамбы). А вот Мерри и Пиппину время геройствовать придёт позже.

В финском сериале есть интересное решение, его создатели поменяли голос Фродо после происшествия в Мории. Он и так там не красавец, и только привыкнешь к его облику на экране, как после Мории у него становится жуткий хриплый голос, и остаётся таковым до самого конца. И это производит зловещее впечатление. Вообще этот очень страшненький в плане визуала сериал богат действительно интересными решениями и отличной драматургией. Вот прям до печёнок.

Под землёй, во тьме, на мосту Кхазад-Дума, Гэндальф встаёт на пути балрога. Лицом к лицу встречаются двое майяр, светлый и падший. Оба обладают чудовищной силой и властью. Но Гэндальф оказывается сильнее, он не даёт балрогу перейти мост, однако в последний момент тот увлекает его за собой в бездну. Братство остаётся без своего могущественного ангела-хранителя и любимого друга.

`You cannot pass,' he said. The orcs stood still, and a dead silence fell. `I am a servant of the Secret Fire, wielder of the flame of Anor. You cannot pass. The dark fire will not avail you, flame of Udûn. Go back to the Shadow! You cannot pass.'
Что говорит Гэндальф на мосту, преграждая балрогу путь? Всё-таки глава не зря называется «Мост Кхазад-дума», поэтому то, что на нём происходит, и что говорится, самое важное. Тайный Огонь принадлежал Эру Илуватару, описание этого Огня у Толкина сильно параллелится со Святым Духом в христианской мифологии и он имеет непосредственное отношение к возможности творить и давать жизнь и свободную волю. Частица этого огня присутствует в каждой живой душе. Позднее Эру поместил Тайный огонь в центр мира. Гэндальф называет себя служителем Тайного Огня, по сути, он говорит, что он служитель Эру. Анор – это Солнце, скорее всего здесь речь идёт о кольце огня Нарья, владельцем которого он являлся. Тёмный огонь, это, судя по всему, Моргот, так как он сошёл в Арду в виде огня, но обратившись ко злу, стал тёмным вала. Пламя Удуна – это балроги, обитавшие в крепости Мелькора Удун (Утумно).
То есть если перевести слова Гэндальфа на совсем понятный язык получится: Ты не пройдёшь! Я служитель Эру Илуватара, владелец кольца огня. Ты не пройдёшь! Моргот не поможет тебе, балрог (его служитель). Возвращайся во мрак! Ты не пройдёшь!

И небольшое отличие киношной фразы от книжной. В кино "You shall not pass!" в книге "You cannot pass!" В кино это приказание, в книге - констатация факта. Приказа можно ослушаться. С фактами не поспоришь. То есть cannot в данном случае звучит ещё более категорично, чем shall not. Ну это так уже, филологические тонкости.

Гэндальф жертвует собой ради того, чтобы Фродо шёл дальше, и получается так, что своим самопожертвованием он показывает Фродо пример и делает отступление от пути в Мордор уже просто немыслимым – Гэндальф же погиб, спасая его квест.
В происшествии на мосту в Мории просто невозможно не увидеть параллели с логовом Шелоб. Там, под землёй, тоже встречаются могущественные силы добра и зла (потомок Унголиант и свет Сильмариля), там Фродо так же одерживает блестящую победу и буквально через несколько мгновений падает поверженный предательским ударом, отправляется куда-то в тёмную бездну с кошмарами (описание Гэндальфом своего путешествия под землёй сильно напоминает то, что рассказывает Фродо Сэму в Кирит Унголе), чтобы потом возродиться уже в новом качестве. Даже нагота во время этого возрождения будет упоминаться и в том и в другом случае.
______________________________________________________
И вот опять, я не хотела трогать переводы, но они доставили. Впрочем, я делаю это не веселья ради, а ясности для. Хотя иногда трудно удержаться и от веселья.

ГГ: Внезапно, к собственному удивлению, Фродо окатила волна ярости. Он оттолкнул изумленного гондорца и с криком: «За Шир!» всадил Шершень в отвратительную ступню.

Я долго смеялась, представляя, как Фродо толкает Боромира. В колено, что ли?

КК: Ловко выбросив вперед крепкий кожаный щит, он отразил удар Боромирова меча, со страшной силой оттолкнул гондорца, нырнул под руку Арагорна и, молниеносно, как атакующая змея, ринувшись в гущу Отряда, со всей силы метнул копье прямо в Хранителя. Удар пришелся в правый бок. Фродо отбросило в сторону; наконечник копья пригвоздил его к стене. Сэм с воплем бросился к хозяину, повис на копье, и древко обломилось. Орк выхватил ятаган и кинулся к жертве, но тут ему на шлем обрушился Андарил.

Кистямур: Орк-предводитель бросился к Фродо и, закрывшись от Арагорнова меча щитом, умело нырнув под меч Боромира, со страшной силой метнул копье, пригвоздившее несчастного Фродо к стене, правда, хоббит успел повернуться, и копье вошло ему не прямо в грудь, а соскользнуло по мифрильной кольчуге чуть вбок. Сэм перерубил вражье копье, и Фродо безжизненно сполз по стене, а орк уже выхватил черный ятаган и хотел прикончить беззащитного Фродо, но в это мгновение тяжелый Андрил, сверкнув, обрушился на шлем врага, и он упал с разрубленной головой – шлем не спас его от Возрожденной Молнии.

ГГ: Почти с человека ростом, в черной кольчуге с головы до пят, плосколицый, с длинным красным языком, он большим щитом отбил меч Боромира, увернулся от удара Арагорна, словно стремительно атакующая змея, ворвался в гущу отряда и с размаху ударил Фродо копьем, отбросив и пригвоздив хоббита к стене. Сэм заорал дурным голосом и перерубил древко копья. Орк отшвырнул обломок и схватился за рукоять ятагана, но в этот миг Андрил пылающей молнией пал ему на голову.

Так что ж там было-то? ГГ оказались ближе всех к истине, только мне не нравится «дурным голосом», этого не было. У КК и Кистямуров не понятно, зачем Сэм рубил древко копья. Рубил затем, что орк его не метнул, а ударил им Фродо, и держал в руке, пригвождая его к стене. И у Кистямуров слишком много спойлеров и выдумки: и мифрильная кольчуга упоминается, и Фродо у них успел среагировать – нет, его ударом копья развернуло, а не он сам повернулся. И у них, и у КК, так же создаётся впечатление, что куда-то телепортируется Сэм, который оставался между Фродо и орком, когда орк доставал ятаган. На самом деле орку пришлось бы сначала убить Сэма, что бы он, скорее всего, и сделал, если бы не Арагорн.

With a thrust of his huge hide shield he turned Boromir's sword and bore him backwards, throwing him to the ground. Diving under Aragorn's blow with the speed of a striking snake he charged into the Company and thrust with his spear straight at Frodo. The blow caught him on the right side, and Frodo was hurled against the wall and pinned. Sam, with a cry, hacked at the spear-shaft, and it broke. But even as the orc flung down the truncheon and swept out his scimitar, Andúril came down upon his helm.

О прошлом необязательно врать. Можно просто замолчать неудобные факты. Можно, в конце концов, уничтожить архивы. Сжечь Александрийскую библиотеку. Ещё Рамзес Второй сбивал имена своих предшественников с фасадов зданий, выстроенных ими. А некоторые правительственные записи эпохи наполеоновских войн были засекречены в Британии и в семидесятых годах прошлого века.

Избирательность и подтасовку фактов автор ставит в упрёк и современным историкам, в числе которых находится Дэвид Ирвинг, получивший скандальную известность своим отрицанием Холокоста. С ранних лет он отличался симпатиями к Гитлеру и попросил вручить ему «Майн кампф» в качестве приза за победу в школьном соревновании. Получил вместо этого немецко-русский технический словарь. Он бросил университет, где учился на экономиста и отправился на работу в ФРГ, где выучил язык и узнал о бомбёжке Дрездена. Про неё он и написал свою первую книгу. Книга получила широкую известность. Так он стал историком-самоучкой. Последовали другие труды, которых накопилось около тридцати. Они выставляли историю Второй мировой войны в более благоприятном для фашистов свете. И, надо сказать, хорошо продавались. Они содержат и прекрасные исследования, и «плохую историю». Материал выстроен так, чтобы оправдать Гитлера и приуменьшить Холокост. Это привело к тому, что его перестали называть историком вообще. Автор справедливо спрашивает, чем принципиально он отличается от Геродота с Цезарем, работавщих подобными методами. Лишь тем, что имеет неугодные убеждения?

Ирвинг уже давно издал первых два тома своей трилогии о Черчилле. Он нещадно критикует этого «великого британца» за то, что тот профукал империю. Конечно, эта критика не добавляет ему популярности на родине. В прошлом году, являясь уже глубоким стариком, он смог дописать третий том, охватывающий период Второй мировой. Всё было готово к изданию, но неожиданно он утратил часть текста. Пришлось начинать всё сначала. Переписал по-новой – появилась новая проблема: не берутся издавать. Ни один издатель в Британии. Нужно печатать на свои. Своих средств, однако, не хватает, и Ирвинг пошёл по миру с протянутой рукой. Сомневаюсь, что у него получится.

Ревизионизм цветёт и пахнет в Японии, страдающей от «комплекса жертвы». Некоторые её историки отрицают сам факт Нанкинской резни. Печатаются альтернативные учебники истории. Ревизионисты открыто заявляют:

История – это не только что-то, что включает обнаружение и интерпретацию фактов. Она также что-то, что должно быть переписано в соответствии с изменяющимися реалиями настоящего.

Прав был академик Покровский, ох прав. Ревизионисты поощряют патриотизм самообманом. Кого удивит, что японцы не осудили ни одного своего военного преступника? В феврале 2007 года премьер-министр Абэ заявил об отсутствии доказательств, что власть отправляла в солдатские бордели женщин на захваченных территориях. Прошли годы, Абэ потерял пост и снова занял его, и ему пришлось извиняться, а государству – платить компенсацию немногим оставшимся в живых.

Но, положа руку на сердце, можно ли вообще назвать страну, которая бы не «чистила» свою историю? Автор пишет, что это нехорошо, что жизнь с фальшивым прошлым до добра не доведёт. Эх, коли так, то всем нам каюк... Джордж Оруэлл сокрушался, что в наше время оказалась оставленной даже идея о том, что прошлое вообще может быть правдиво описано. Главными виновниками для него были Ленин со Сталиным. При Сталине иметь неугодное мнение было всё равно, что играть со смертью. Сталинских историков Коэн сравнивает с крысиным королём. Оказывается, такое на самом деле бывает: крысы переплетаются хвостами и продолжают жить и здравствовать долгое время в таком состоянии. После смерти Сталина наступила Хрущёвская оттепель, стало можно критиковать вождя, но по-прежнему нельзя было критиковать линию партии. А потом и оттепель закончилась с отставкой Хрущёва. Историю писали не в архивах и университетах, а на партийных конференциях.

Перестройка положила этому конец. Историки, писавшие в стол, показали свой настоящий цвет. Особенно усердствовал Волкогонов, который оттоптался на всех красных вождях. Западным историкам позволили работать в российских архивах. Их книги издают в России, но не без проблем. Их снабжают нужными предисловиями и делают менее доступными для широкой публики. Особенно это касается книг Энтони Бивора, писавшего о «зверствах советских войск». Подвергаются преследованию организации, изображающие историю страны в невыгодном свете, например общество Мемориал. Школьные программы вычищаются от альтернативных учебников, хоть на бумаге конкуренция на рынке присутствует. Учителям выдаются методички с предпочтительными оценками Сталина (хороший), Хрущёва (плохой), Брежнева (хороший) и прочих вождей. Всё это говорит о возрождении контроля власти над историей. Почему? На фоне путинской ностальгии по Советскому Союзу просматривается желание возродить у народа гордость за свою страну. Именно в этом духе учитель должен рассказывать историю, а не мазать Родину грязью.

Автор считает, что у Путина не выйдет и подтверждает свой тезис фактом из биографии самого Путина, который в свою бытность офицером КГБ сжигал в срочном порядке документы о шпионской деятельности своей организации в ГДР. Бумаг было так много, что не выдержала и вышла из строя сама печь. Пришлось резать и рвать, и всё равно окончательно уничтожить не удалось. Многое смогли восстановить при новой немецкой власти, в том числе с помощью компьютера, который собирает обрывки воедино.

Манипуляции с фактами особенно наглядны в случае фотографий. С них могут стереть неудобные персонажи (как Ежова рядом со Сталиным). Могут не стереть, а просто отодвинуть (как спутников Мао). Или переснять без них (как Эйзенхауэра без любовницы).

Сталин с Ежовым и без

На переднем крае истории находятся те, кто её создают. Люди пишут дневники, журналисты сообщают о событиях. Пресса выросла из новостных сообщений частных лиц и правительств и служила для многих инструментом влияния на политику, а не средством информирования публики. Она стала массовым продуктом с появлением автомобилей и универмагов, нуждавшихся в рекламе. Если раньше о зарубежных новостях рассказывали письма из-за рубежа, то в девятнадцатом веке появились специальные корреспонденты. В число журналистов, которых особо выделяет автор, вошли Уильям Говард Рассел, рассказывавший на страницах «Таймс» о Крымской войне, уже упомянутый выше Оруэлл, воевавший в Испании и вещавший по радио Би-Би-Си, а также Светлана Алексиевич, которую он называет «устным историком». Достижения последней называются «экстраординарными». Её документальные свидетельства трудно читать, но она фильтрует их таким образом, что добавляет эмоций и поэзию в текст. Можно ли её назвать писателем, а не журналистом? Можно, на Западе всё можно: и писателем, и историком, и Нобеля за литературу вручить.

Последняя глава в книге посвящена телевидению. Традиция рассказывать об истории с телеэкрана появилась уже в 1957 году с появления Алана Тейлора на британском телевидении. Со временем внимание рассказчиков переключилось с королей, президентов, войн и бедствий на социальную историю. Внимание американцев приковывают сегодня Дэвид Старки и Кен Бёрнс, британцев – Саймон Шама. Признаться, я не очень внимательно прочитал главу, поскольку она посвящена исключительно англоязычным историческим трансляциям, которые я не смотрел и не смотрю. Интересным образом в ней всплыл Нил Фергюсон, о последней книге которого «Площадь и башня» я рассказывал. Нил любит набрасывать на вентилятор своими провокационными взглядами и ниспровержениями признанных допущений. Большим плюсом его является сведущесть в экономике и финансах, правда об этой сведущести говорит чаще всего он сам. Критики у него хватает, и от историков, и от экономистов.

В послесловии автор заключает, что история всё-таки продвинулась за последнее время вперёд, как в плане качества, так и охвате, и в новом знании. Но знание это находится в осаде со стороны невежд и манипуляторов, нашедших новые средства для распространения своих взглядов. И всё же современная техника идёт на пользу и добросовестным исследователям тоже. Книгу завершает цитата из Уильяма Прескотта, перечисляющего, какими качествами должен обладать историк. Автор приписывает ещё кое-что от себя и заключает:

Вряд ли необходимо добавить, что подобного монстра никогда не было и не будет.

Не был монстром и Ричард Коэн, написавший эту книгу. Ему не хватило, на мой взгляд, объективности, кругозора, краткости, а также увлекательности. Мне жаль времени, потраченного на «освоение» семи сотен страниц. Предвзятости у автора – хоть отбавляй. Да он и предупреждает заранее. Самые значительные историки у него – родные англосаксы, а у русских, кроме Толстого, уважения заслуживают лишь «чернушники» типа Солженицына или Алексиевич, которой дали Нобеля за произведения, списанных с магнитофонных интервью. Разумеется, публиковались самые гадости. В этом и был её труд, как писателя. Если бы она публиковала всё подряд, то это стало бы «чистым журнализмом», по её же словам. А так – писатель...

Но я отвлекаюсь. Автору милы свои писатели, он немногословен, описывая историков из других стран. За исключением древних, конечно. Но и у англосаксов хватает своих трупов в подвале. Империя давно почила в бозе, но только лишь в последние десятилетия набрали силу антирасистсткие и антиколониальные исследования. «Чёрную» историю ему пришлось включить в книгу после того, как её отказались издавать в США (и всё равно потом не издали). С антиколониализмом – по-другому, он американцам не столь интересен, и потому можно «не заметить». Можно задуматься о причине подобной слепоты. Быть может, он желает сохранить патриотизм в народе? Тогда зачем было катить бочку на Путина, у которого такая же задача?

Книга слишком длинна. Больше пишется о биографиях конкретных историков, чем о том, что они дали миру. Делается это слишком многословно и нудно. Мне трудно понять цель автора. Хочешь писать хронику – пиши академически. Хочешь развлечь читателя – пиши интересно и сжато. А то – ни то, ни сё получилось. Без конъюнктурных реверансов («чёрная», женская, «инвалидная» главы) вышло бы и короче, и адекватнее. Главы о Библии и «плохой» истории – хороши, но их всего две из 22. Уложился бы автор в триста страниц – было бы лучше.

Стоит ли читать предвзятую историю? Стоит, потому что другой просто нет. Все мы люди. У каждого своя картина мира, которая неизбежно накладывается на его произведения. Этим тезисом начинает и этим заканчивает автор. И если мы хотим, чтобы наше собственное мировоззрение было более адекватным, надо читать. Надо читать всех, потому что хоть в «каждой игрушке свои погремушки», выбирать из которых нам придётся самим.