Катехизис Катарсиса

Долгое время нарративный (письменный) источник был для историков единственным способом заглянуть в прошлое. Да и сегодня, по факту, именно письменные источники являются фундаментом исторической науки, так как они несут большую часть исторического контекста. Именно из них мы знаем подробности о событиях прошлого: государствах, правителях, войнах, философских и политических концепциях и т.д. и т.п. Без них прошлое представляло бы для нас сплошное белое пятно, из которого то тут, то там появлялись бы из ниоткуда и исчезали в никуда имена правителей и военачальников прошлого, о большей части которых было бы известно только то, что они когда-то существовали. Не удивительно, что именно нарративные источники и стали центром любого повествования в исторической науке, а источниковедение и архивистика — синонимами истории.

Однако у них есть множество минусов, которые следует помнить, чтобы не попасть в логические ловушки. О них и пойдет речь ниже, в первую очередь в разрезе истории Рима в целом и поздней империи в частности.

___________________________________________________________________

Оглавление цикла:
Введение

___________________________________________________________________

1. Самая главная проблема — письменных источников о древности просто очень мало!

Для обывателя, который впервые видит список римских произведений, дошедших до нас, их число может казаться большим. Однако, на деле до наших дней дошли буквально крохи от того, что было. Античная городская цивилизация была письменной и каждый уважающий себя представитель элит должен был быть знаком с корпусом классической литературы, а также сам уметь создавать новые произведения.

За время существования Римской империи множество людей писали художественные, исторические или общественно-политические тексты - ведь это было частью образа жизни аристократов. До наших же дней дошли хотя бы лишь одной строчкой всего то пара сотен римских авторов. О существовании еще сотен мы знаем или догадываемся. Однако сколько же людей и текстов не оставили о себе в истории никакой памяти — точно неизвестно.

При этом даже из этих сотен дошедших авторов и их трудов далеко не все равноценны с точки зрения исторических сведений. Ключом для понимания контекста прошлого являются, в первую очередь, исторические труды, однако они охватывают собой далеко не все периоды и сферы деятельности. Например, до нас дошли целиком три церковные истории (Сократа, Созомена и Феодорита), описывающие, как несложно догадаться, историю христианской церкви до середины 5 века н.э. Но вот ни одного столь же обширного труда по секулярной истории империи того же периода целиком до нас не дошло [13: c.16]. Ситуация, когда о событии известно всего лишь из одного источника, для историка античности не редкость. И это лишь вершина айсберга из проблем.

2. Проблемы достоверности исторических трудов и агиографии (житий)

Каждое произведение — это изложение событий через призму видения автора.  Хотя Геродот и Ксенофонт задали высочайшие стандарты по написанию исторических трудов, далеко не все авторы ориентировались на них, а сам литературный жанр позволял довольно серьезные вольности.

Во-первых, римская историография была крайне римоцентрична. Поэтому о многих событиях мы знаем только с точки зрения самих римлян. Есть, конечно, греческие авторы, но они отличаются зачастую лишь смещением фокуса на историю Греции. Всё, что происходило за пределами цивилизованного мира, по мнению римлян и греков, представляло мало интереса.

Во-вторых, большая часть исторических трудов касаются событий, важных для всей империи: политики и войн. В то время, как события более мелкого масштаба часто ускользают от внимания. Мы очень мало знаем подробностей о важных событиях в провинциях, вне контекста большой политики, о повседневной жизни простых людей, их работе и досуге. Некоторое исключение из этой тенденции представляют собой жития святых, чьи каноны заметно отличались от классической литературы и делали упор на куда более приземленных вещах, нежели большая политика. Но и они не обладают достаточной детализацией.

В-третьих, авторы исторических трудов далеко не всегда были нейтральны. В римской литературе были сильны традиции морализаторства: когда цель текста была не беспристрастно изложить некие события, а показать на их примере какую-то мысль. Даже если автор в явном виде это не указывал (а, например, Орозий, уже в заголовке «История против язычников» дал ясно понять, что объективности в его тексте не будет), то это всё равно проявлялось в содержании.

Это могла быть проимперская апологетика, как у Феста или Евтропия — где основная задача была показать победы империи. Мягкая оппозиционная критика Аммиана Марцелина, негодующего из-за наступления христианства на языческие традиции и видевшего в этом упадок государства. Или уже антиязыческая критика Орозия, наоборот, стремившегося доказать, что язычество — источник всех бед империи. А самое весёлое, когда один и тот же автор писал два труда, с диаметрально противоположным посылом, как это сделал Прокопий Кесарийский.

Естественно, что явная тенденциозность подачи материала требует и осторожного подхода к источникам. Но это данность, с которой живут историки — любой источник может быть недостоверен. Поэтому «историк спрашивает не “предвзято это или нет”, а “насколько это предвзято и как это влияет на его достоверность и полезность”. Даже источник, полный абсолютной лжи, может быть показательным.» [41].

Из осознания этой проблемы родилась научная критика источников, призванная ответить на вопрос их надежности и причин сомнительных и недостоверных фактов и оценок. Процесс этот тем сложнее, чем меньше самих источников и чем более предвзят автор анализа. В процессе развития исторической науки ее немало помотало от некритичного отношения к источникам до гиперкритики, доходящей до отрицания реальности описанных событий (см. подробнее тут).

В-четвертых, значительная часть авторов текстов — это представители римской аристократии. Они могли не соглашаться друг с другом по поводу текущих событий и отношения к ним, но все они были продуктом одной системы воспитания. Именно взгляд элит империи на мир, их образ мысли и действий мы видим в исторических трудах [42: с. 684-691]. А что думали на счет тех же событий простые жители, как они осмысливали себя и окружающую действительность и чем жили из нарративных источников нам известно преступно мало. Фактически, рассуждая о римском обществе, мы всегда, в той или иной мере, смотрим на него через призму взглядов его элит.

3. Законы

В отличие от исторических трудов законы кажутся куда более простой для интерпретации областью. Римляне провели огромную работу в ходе кодификации, сохранив не только сами законы, но и хронологию их введения, а иногда и контекст. Однако, анализ законов не столь прост, как кажется.

Долгое время считалось, что законы отражают текущую реальность. Например, в законах поздней империи неоднократно принимались меры регулирования колоната, из чего делались выводы, что это явление было сильно распространено. Однако частота упоминаний явления вовсе не свидетельствует о его распространенности. Законы отражают не ситуацию как есть, а ту, какую хочет видеть государство [20: с. 748]. Сама по себе частота упоминаний в законах колоната явно свидетельствует лишь о том, что императоры обращали большое внимание на эту сферу [14: с. 268]. Она могла быть вызвана как чисто фискальными мотивами [9: с. 62-63], неэффективностью исполнения законов [20: с. 749], так и тем, что многие колоны были арендаторами императорских земель [21: с. 96]. Так как нет ни одной цифры, свидетельствующей о числе колонов в империи, каждое из указанных объяснений одинаково вероятно.

Еще больше запутывает тот факт, что многие законы принимались императорами реактивно — как ответ на кризисную ситуацию или запрос чиновников и подданных [13: c. 37; 40].

Кроме того, многие законы, даже написанные в строгих юридических терминах, допускали двойственность толкования [39: с.491]. Или нередко имели неясные границы их действия [21: c. 229]. А некоторые законы, даже несмотря на проведённые при Феодосии и Юстиниане кодификации, были попросту утеряны и среди историков идут споры об их содержании [2: с.575].

4. Письма

Один из самых удивительных источников, так как позволяет взглянуть на повседневную жизнь глазами самих её участников. Как и в пункте про исторические труды, письма — это в первую очередь срез образа мысли их авторов, почти всегда принадлежащих к элитам. Однако они зачастую охватывают куда более широкий спектр вопросов: от особенностей закулисья политической жизни до чисто бытовых моментов.

Сведения из писем, естественно, тоже могут быть тенденциозны. А тот факт, что зачастую мы видим только одну сторону переписки нередко оставляет двусмысленность — ведь один и тот же ответ мог быть дан на очень разные вопросы.

5. Папирусы и прочие административные документы

Папирус в античность выполнял функцию долговременного хранилища информации, в том числе экономического и бытового характера. В империи собирали огромное количество статистики для сбора налогов: результаты переписей населения и земли, списки цен на товары, учёт расходов и доходов бюджета. Получи учёные возможность изучить эти данные хотя бы за один год — это продвинуло бы науку гораздо сильнее в плане понимания римской экономики, чем это возможно сейчас за десятилетия обобщения имеющихся сейчас сведений. Но до нас, к сожалению, не дошло ни одного общеимперского статистического документа [27: с. 27; 30: 2.4; 37: с. 1].

Чуть лучше дела обстоят с документами более низкого уровня. Известен ряд наборов папирусов, в которых расписаны некоторые экономические параметры и финансовые операции для отдельных вилл или небольших районов. Однако их неполнота и разрозненность, географический и временной разброс, и малая выборка делают крайне сложным процесс выведения общих тенденций [33: с.15-16].

Таким образом, если резюмировать источниковедческие проблемы:

1) малое число источников и их неполнота;

2) их тенденциозность и противоречивость;

3) фокус многих источников на глобальных вопросах, а не локальных.

___________________________________________________________________

Источники данной главы:
2 - Сборник «A companion to late antiquity» под ред. Philip Rosseau, 2009 г.
9 - Clark Patrick «Taxation and the Formation of the Late Roman Social Contract», 2017 г.
13 - Stephen Mitchell «A History of the Later Roman Empire, AD 284–641», 2015 г.
14 - Simon Esmonde Cleary «The Roman West AD 200-500: an archaeological study», 2013 г.
20 - «THE CAMBRIDGE ECONOMIC HISTORY OF THE GRECO-ROMAN WORLD», 2008 г.
21 - PAUL ERDKAMP, KOENRAAD VERBOVEN, and ARJAN ZUIDERHOEK «Ownership and Exploitation of Land and Natural Resources in the Roman World», 2015 г.
27 - Сборник «Finding the limits of the Limes» под ред. Philip Verhagen, Jamie Joyce, Mark R. Groenhuijzen, 2019 г.
30 - Сборник «Performances économiques de l’Empire romain. Une nouvelle archéologie du commerce et des techniques» под ред. Jean-Pierre Brun, Despina Chatzivasiliou and Willem M. Jongman, 2024 г. (доступен онлайн, ссылки по номерам глав не считая вступления, и абзацам)
33 - Jairus Banaji «EXPLORING THE ECONOMY OF LATE ANTIQUITY», 2016 г.
37 - Walter Scheidel «Roman economic performance and inequality: why we need the big picture», 2024 г.
39 - «THE CAMBRIDGE WORLD HISTORY OF SLAVERY», 2011 г.
40 - Uiran Gebara da Silva «Duties and Rights of Landowners and Tenants in a Late Roman Law», 2021 г.
41 - Bret Devereaux «Collections: What Do Historians Do?», 2025 г.
42 - «THE CAMBRIDGE ANCIENT HISTORY. VOLUME XIII», 2008 г.

Список всех источников цикла, так как их очень много и пикабу не переварит полный список, вынесены в отдельную статью: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм

Что такое для простого русского обывателя малярия? Это страшное заболевание, которым болеют по три сотни миллионов людей в мире, но где-то там, в тёплых странах. Где весь год жарко, влажно и бегают какие-то папуасы с индусами – вообще не у нас. У нас такое случится, если кто-то привезёт эту заразу из отпуска, но и то его быстро примут в добрые врачебные руки и положат в больничку. Потому что здесь климат не тот – холодно, сурово и вообще цивилизация.

А ведь не так давно, как ещё сотню лет назад на территории Южной Сибири малярия была вполне себе сезонным заболеванием, которым болело по нескольку десятков тысяч людей ежегодно. Это сейчас сезонным является скучный грипп и ОРВИ – сопли, кашель, иногда температура да и только. А вот тогда…

Само по себе наше заболевание является инвазивным – в организм при укусе заражённым комаром попадают микроорганизмы из рода плазмодиев. И оттого в зависимости от их вида подразделяют и саму малярию: plasmodium falciparum вызывает тропическую малярию, plasmodium vivax – трёхдневную, а plasmodium malarie – четырёхдневную. И на территории нашей страны наиболее распространённой является именно трёхдневная. Да, она чуть менее смертоносна, нежели тропическая, но заболевшим от этого не сильно легче – симптомы схожи и страшны. Плазмодии, атакуя человеческий организм, вызывают озноб, повышение температуры до 40-41 градусов, потливость. Происходит поражение селезёнки и печени, а также анемия. При этом само заболевание характеризуется частое возникновение рецедивов – не полностью уничтоженные микроорганизмы дожидаются нового ослабления иммунитета, и малярия атакует заново.

При этом долгое время надёжно диагностировать полное уничтожение плазмодиев в организме было невозможно, а потому единственным эффективным способом полностью вылечить больного было увеличить срок лечения. При тропической малярии считалось необходимым продолжать прием лекарств 12 месяцев, а при трехдневной, более устойчивой форме заболевания – 30 месяцев. Несмотря на это, в 40% случаев рецидива болезни избежать не удавалось.

Малярия тесно связана с комарами рода Anopheles – не зря наши плазмодии научились с ними взаимодействовать для своей пользы. При этом надо понимать, что эти самые комары распространены в России очень широко, доходя своим ареалом до субарктических широт, а оттого малярия была вполне себе естественной и привычной для многих наших территорий с большим числом водоёмов – как естественного, так и искусственного происхождения. Помните же, как город Новониколаевск чуть не вымер от тифа в своё время? Так вот, местные органы здравоохранения тогда, летом 1919го, готовились к сезонным заболеваниям – холере, дизентерии и малярии. И пусть до угрозы уровня “вот у нас сейчас нахрен вымрет город” ни одна из них не добралась, но ничем хорошим их влияние на людей не заканчивалось.

И опять же, надо понимать, что такой набор болезней тёплого периода года был напрямую вызван хозяйственной деятельностью человека и тем, как эту деятельность вели. Да, я про заболачиваемые пруды, овраги и котлованы, после дождей или таяния снега превращающиеся в уютный дом размножения для кровососущих гадов всех мастей.

Вообще если рассматривать именно Новосибирскую область – а зачем иначе мы тут все собрались и стали вспоминать тифозную эпидемию – то массовая заболеваемость малярией регистрируется с 1924го по 1961й года. Массовая – это десятки тысяч случаев за год, если что. И в этот период было два пика, когда у этой инфекции был прямо праздник жизни.

Первый пришёлся на первый год наблюдений – тогда зарегистрированных заболевших оказалось более 112 000. Второй – на 1936й год и составил аж 113,5 тысяч случаев. При этом отмечается, что каждый двадцатый житель тогдашнего Западно-Сибирского края в период с 33го по 35й года болел малярией. При этом дела в целом по стране с этим заболеванием шли настолько не очень, что в 1934м Наркомздрав СССР утверждает план противомалярийных мероприятий, и среди прочего – обследование население на ношение в организме затаившихся плазмодиев.

Ну, и собственно в 1937м в 105 населённых пунктах Новосибирской области прошла первая массовая проверка на заболеваемость и паразитоносительство. Начавшийся Большой Террор плазмодиев сократил заболеваемость малярией на 40%. И уже в следующем году малярия составляла 157,8 случаев на 10 тысяч населения (суммарно за год заболело 29 475 человек), что было ниже, чем у соседей: в Алтайском краю этот показатель составлял 397 случаев, а в Красноярском – 270. И это было меньше, чем даже в среднем по стране (185 случаев на 10 тысяч населения).

При этом, сократившись в 39м году до примерно 21 тысячи заболевших, в 40м плазмодии снова перешла в наступление, заразив на 10 тысяч людей больше. И это было следствием не только с благоприятными погодными условиями, когда комары и плазмодии смогли безнаказанно размножиться, но и с тем, что государство сократило финансирование противомалярийных мероприятий. А почему оно так сделало? Так ведь заболеваемость благодаря этим самым мерам сократилась на 50-80% в зависимости от региона. Ну, а нашим микроорганизмам это только и было нужно. Ну, а дальше случилась война, мобилизация на фронт, а также большой поток эвакуации из более заражённых мест (до 2/3 случаев приходилось на эвакуированных). В результате всего этого на 43-45й года мы получили новый всплеск малярии.

Но уже после окончания войны государство решило окончательно решить малярийный вопрос – противомалярийные мероприятия были усилены, что позволило к 1952 г. уменьшить число больных до 4085 случаев, а в 1955 г. окончательно ликвидировать заболеваемость.

Что за мероприятия это были такие?

Ну, кроме уже указанной выше массовой проверке населения, это была борьба с комарами и болотами. И в первую очередь, конечно же, в и около населённых пунктов. Учитывая дальность полёта комаров, то производить плазмодиецид дальше 50 км от поселения уже не имеет особого смысла. Однако осушать затапливаемые котлованы с ямами или чистить берега мелких рек, которые по лету заболачиваются – это, среди прочего, были первостепенные задачи, выполнение которых смогло избавить Сибирь (да и всю Россию) от сезонного заболевания малярией на долгий срок – до самого распада Советского Союза случаи заболевания в регионе были только завозными, однако постепенно к ним стали добавляться и местное заражение трёхдневным типом болезни. До десятков тысяч заражённых в год, как было в начале прошлого века, по счастью, далеко – современные случаи единичны. Однако образы мрачного прошлого заставляют задумываться о возможности такого же мрачного будущего.

Что первое приходит вам в голову при словах “поздняя античность” или “поздняя Римская империя”? Упадок и деградация всех областей жизни, рост мракобесия и абсолютизма, которые в конце концов приведут империю к краху. Конечно же, Западную Римскую, а не столь же упадочную византийскую стратократию, которая каким-то образом протянет еще добрую тысячу лет. Обычно именно в таких мрачных красках и рисуют эту эпоху не только обыватели, но и серьезные исторические монографии даже не столь далекого прошлого. Однако сейчас многое в восприятии той эпохи начинает меняться.

Вообще возникновение такого отношения к поздней античности было неизбежно, ведь среди интеллектуалов эпохи просвещения Средние века считались чуть ли не адом на Земле, а период Римской республики или ранней империи — утерянным раем. Поэтому поздняя античность воспринималась лишь как мрачный пролог к точке падения человечества во тьму — крушению Империи Запада. Именно такой подход к рассмотрению вопроса и был воспринят исторической наукой еще в 18 веке, во многом благодаря влиятельнейшей работе «История упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона, где автор ставил себе цель найти причины падения этого великого государства.

Эта парадигма исследования поздней античности станет основной для историографии на долгие годы, не только из-за предубеждений историков, но и ограниченности источников. Многие из письменных свидетельств, рассказывавшие о той эпохе, несли немало критики к разным аспектам тогдашнего бытия, что и не удивительно с учетом масштабов происходивших перемен. Да и зачаточная на тот момент археология демонстрировала изменение художественных форм в позднюю античность от натуралистичности в сторону, как тогда казалось, "примитивизации”. Что, конечно же, трактовалось как доказательство упадка.

Однако таким подходом историки загоняли себя в логическую ловушку. Так как упадок считался аксиомой, то задачей историков было найти его первопричины и выстроить имеющиеся факты в непротиворечивую картину того, как в прекрасном античном обществе вызревали ростки мерзкого феодализма. Это искажало их взгляд, заставляя везде искать следы декаданса и средневековщины, подстраивая обнаруженные ими тенденции под общую концепцию деградации. Историки стали заложниками собственной же теории: она стала настолько удобным методологическим шаблоном, что её даже не пытались оспорить, а новые факты интерпретировались исключительно в рамках неё.

Робкие попытки оспорить такой подход натыкались на серьезное сопротивление. Искусствовед Алоиз Ригль в конце 19 века пытался доказать, что изменения в искусстве поздней античности (в его понимании с 3 века н.э. и до каролингской эпохи) вовсе не были признаком упадка и деградации. Наоборот, это были новые формы со своими тенденциями развития, причинами появления и популярности.

Искусство Нового времени продемонстрировало целый калейдоскоп сменяющихся стилей, на основании которых почему-то никто не спешил делать далекоидущие выводы об упадке или развитии общества. Поэтому Ригль настаивал на необходимости выделения поздней античности в отдельный период, отказавшись от предвзятого отношения к ней.

Идеи Ригля в тот момент не нашли поддержки среди академических историков, однако вскоре схожие тезисы стали все чаще звучать в спорах об античности. Ведь фактически, при постановке в центр дискурса вопроса “падения Западной Римской империи”, из рассмотрения выпадали не только территории за пределами римского мира, но даже его восточная половина, уцелевшая в 5 веке. Что Византию (Восточную римскую империю), что варварские королевства запада выселили в медиевистику, тем самым не только изолировав их от эпохи, в которой они возникли, но и изъяв саму Империю Запада из глобального контекста. А при попытках этот контекст вернуть и расширить за счет новых археологических сведений уже никаких однозначных свидетельств упадка не выходило, что нарушало общепринятую парадигму.

В 1971 году Питер Браун в монографии «The World of Late Antiquity» подверг обширной культурологической критике все господствовавшие ранее представления о поздней Римской империи. Уйдя от модели “упадка”, он увидел многообразные преобразования культурной среды, сочетающие в себе разные тенденции, как новые, характерные только для этой эпохи, так и старые. Обозначенный Брауном подход оказался применим и к другим сферам жизни поздней античности, дав схожий результат: вместо одномерной схемы упадка, получалась многообразная картина трансформации под действием различных факторов.

Революция в подходах к осмыслению поздней античности, была подкреплена и все новыми данными археологии, показавшими, что в разных регионах тенденции развития протекали совершенно по-разному. Где-то наблюдались свидетельства экономического спада, а где-то наоборот — бума строительства, производства и торговли. Столь разнонаправленные тенденции сложно было уложить в старую парадигму “упадка”, поэтому термин “трансформация” тут пришелся к месту. Сегодня едва ли хоть одна зарубежная работа по поздней античности обойдется без упоминания положительного (а то и основополагающего) влияния концепций Брауна.

А вот историку Мозесу Финли повезло меньше. Если Браун стал героем современных историков, то Финли скорее антагонистом. Его тоже часто упоминают, но в критическом ключе, хотя этим он тоже сделал царский подгон исторической науке. Пока другие историки и экономисты активно искали в античности признаки капитализма, Финли создал теорию, согласно которой для древних римлян прибыль имела малое значение, а гораздо более важным был размер земли во владении, так как он определял статус и авторитет. Соответственно и вся экономика по Финли строилась вокруг принципов далеких от капитализма, хотя и не отрицала полностью рыночные отношения.

Эта теория наделала немало шуму, заставив опять-таки по-новому взглянуть и на образ мысли людей прошлого, и на трансформацию институтов античности. И хотя идеи Финли в массе своей историки не приняли, но поставленные им вопросы все еще активно обсуждаются.

Поздняя Римская империя в современных исследованиях предстает отнюдь не упадочным государством, которое только и знает, что катится к краху. В 4 веке империя оправилась от потрясений кризиса предыдущего столетия, а её правители активно модернизировали и пытались укрепить государство. Упадок и процветание, жесткий государственный контроль и полный отказ от него, эгоизм и бескорыстие, консерватизм и динамизм органично соседствовали в империи, переплетаясь в чертовски сложную и интересную картину. И вот об этом и будет данный цикл: непривычный для обывателя взгляд на Римскую империю 4 века по данным исторических работ последних десятилетий.

Но прежде, чем мы погрузимся в ту эпоху, я считаю крайне важным в следующих частях поговорить об источниках и методологии исторического процесса на примерах из эпохи, которой посвящен данный цикл. Это позволит Вам лучше понять суть проблем, с которыми сталкиваются историки, и причины, по которым регулярно случаются пересмотры, казалось бы, незыблемых концепций о нашем прошлом.

Продолжение следует...

Список источников цикла, так как их очень много и Пикабу не переварит полный список, вынесены в отдельную статью: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм

Ссылки для скачивания (ведут на мой яндекс-диск):

EPUB (формат открывается любой читалкой)

PDF (собран под десктопы)

На следующей неделе я планирую начать выпуск большого цикла по Римской империи 4 века и тому, насколько непривычную картину этого периода показывает современная наука. Если хотите, чтобы вас на него тегнули, то ставьте плюс под мои комментарием под этим постом.

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм

Римское общество, как и многие другие, было иерархичным. Для римлян было нормальным считать, что одни люди более достойны, нежели другие и поэтому имеют право на большее количество благ. Даже в современном обществе, где сильно наследие идей Великой французской революции с её “свобода, равенство, братство”, такая концепция не чужда. А в Риме эта идея будет одной из основ общественного сознания.

Читайте также:

• Первый триумвират

• Второй триумвират

Римская общественная иерархия, как и сегодня, была формальной и неформальной. Формальная - это иерархия должностей в общественных и государственных институтах. В Риме таковой можно считать статус магистрата, принадлежность к сенаторскому сословию или участие в различных комиссиях. Особенность этой иерархии при Республике была в том, что она не имела командного начала - т.е. ни один магистрат не мог приказать другому, даже нижестоящему.

Тогда как неформальная иерархия - это зависимость положения в обществе от факторов не связанных с занимаемой должностью. Особенность Римской республики была в том, что именно неформальная иерархия в обществе была главенствующей и фактически являлась фундаментом государства.

Положение в неформальной иерархии зависело в первую очередь от знатности (репутации семьи), личного авторитета, числа клиентов и богатства. При этом репутация, связи значили куда больше, чем деньги - так как купить их было крайне сложно. Поколениями римские политики копили влияние и расширяли связи - это был их главный ресурс.

Каждый достаточно влиятельный человек осуществлял патронаж над менее влиятельными, помогая услугами и ожидая за это для себя ответных услуг. Естественно, что чем влиятельнее был человек - тем более обширные и сильные сети клиентов он имел. А это в свою очередь также усиливало влияние, так как позволяло получить больше поддержки от клиентов.

Каждый элемент этой неформальной иерархии был тесно связан друг с другом и все вместе они заставляли крутиться шестеренки республиканских механизмов.

Начиная с основания республики и до периода её кризиса именно неформальное влияние определяло положение в формальной иерархии. Занятие должности магистрата было в первую очередь признаком уважения и почетной заслугой, и лишь во вторую - способом увеличения влияния. При этом сама по себе успешность деятельности магистрата во многом зависела от отношения к нему в обществе. Чем больше было личного влияния у магистрата, тем больше возможностей он имел на должности. Советы низкородного выскочки магистрата могли просто игнорировать, тогда как у знатного и влиятельного - они приобретали силу приказа.

Звучит несправедливо? Возможно, но пока эту иерархию признавали все уровни общества, выстроенные на её основе республиканские институты, требовавшие согласия большинства, работали эффективно. Однако в ходе Второй пунической войны огромные потери среди правящего класса заставили включить в ряды сенаторов тех, кто раньше был на более низких этажах иерархии. Эти люди имели гораздо меньше влияния, нежели представители старого нобилитета, и во многом зависели от их воли. Для них магистратуры были не признаком их знатности и влиятельности, а как раз таки средством закрепиться в высшей лиге. А потому “новые люди” начнут бороться за “демократизацию” системы, за уменьшение влияния клиентелы на выборы и рост значения личного авторитета. Потому что именно эти качества и дали им путь в сенат.

Однако этот процесс совпал по времени с значительным притоком богатств в Рим. Его демонстрация через показную роскошь - стала самым простым способом самоутверждения. Если раньше деньги в политике имели куда меньшее значение, нежели неформальное влияние, то теперь они стали действенным инструментом - ведь они стали всем нужны. Сначала на них покупали поддержку отдельных патронов и сетей их клиентов. А после введения тайного голосования на выборах в последней трети 2 века до н.э. скупать можно стало и отдельные голоса граждан: деньгами или демагогией и популизмом. Это привело к серьезной деформации неформальной общественной иерархии, где на самый верх стали выбираться уже не только самые достойные и авторитетные. Однако, с другой стороны - это была эпоха “римской мечты”, когда с каждым годом влететь в политику и вознестись на самые вершины становилось все проще. Вылететь тоже.

Политика стала куда более конкурентной и непредсказуемой. Политические карьеры стали строиться с нуля и сливаться в ноль буквально за жизнь одного поколения. Патрон-клиентские связи возникали и распадались под влиянием переменчивого политического климата. Прежде равномерная сеть клиентских связей, через которую до верхних этажей доходили чаяния нижних, теперь зияла дырами. Из-за чего далеко не все могли добиться, чтобы об их проблемах услышали.

Рост стоимости ведения политической карьеры привел и к росту рисков от неудачи. Если раньше неуспех на выборах в основном отражался на собственном ЧСВ, то теперь можно было разорить семью и лишить ее тем самым влияния. А это привело к еще большему росту конкуренции на выборы в те магистратуры, что открывали доступ к денежным потокам.

Неформальная иерархия теперь стала гораздо более зависима от формальной, а это приводило к росту фракционности из-за конкуренции. Фундамент республики пошел множеством трещин, а достижение согласия большинства стало чрезвычайно сложным. Республика не имела инструментов для разрешения таких кризисов - раньше они были попросту не нужны. И поэтому, столкнувшись с первым серьёзным и достаточно глубоким кризисом, вызванным действиями Тиберия Гракха, многие сенаторы ухватятся за самое простое решение - физическое насилие.

Это была важная психологическая граница, пересекая которую, общество согласилось с тем, что убийство - иногда может быть выходом. При этом политическое насилие - это всегда очень опасный метод. Он редко может решить первопричину кризиса, но зато гарантированно создаст множество новых.

В условиях, когда к насилию стали прибегать все чаще, ставки в борьбе за власть выросли до небес. Так как теперь ценой поражения нередко была смерть. Что, согласитесь, исход куда более неприятный, нежели разорение. А следовательно и ожесточенность борьбы за магистратуры росла еще сильнее. Коррупция и демагогия росли вслед за ними, формируя новые неформальные общественные связи. Новые методы приобретения связей не обошли и армию, где все чаще между военачальниками и солдатами возникали фактически клиентские отношения: так как благодаря поддержки своего лидера они после службы могли получить бонусы.

Римляне не могли не замечать всю порочность сложившейся ситуации. И первые попытки решения проблемы были предприняты ещё во время первой гражданской войны между Суллой и Марием, Цинной и Карбоном. Обе стороны при имевшейся разности взглядов проблему увидели в недостатках текущего государственного устройства и слишком “либеральной” избирательной системе. Поэтому и ответ был схож по духу, но различался методами.

Цинна ограничил политическую конкуренцию на выборах процессом согласования кандидатур с ним. Допущены были только наиболее договороспособные, а выборы контролировались армией и угрозой её применения против недовольных. При этом авторитарный характер власти был оформлен через ежегодное занятие консулата Цинной. Во многом этот политический строй предвосхитил принципат. Однако мы не знаем устоял бы он, так как в гражданской войне выиграл Сулла.

Сулла решил проблему иначе - он оставил республиканские выборные механизмы в покое, но за счет чисток и репрессивного законодательства зачистил политическое поле от конкурентов и добился монополизации власти в руках его соратников. А в дополнение он ограничил влияние на политику народных трибунов. Все это привело к еще более сильной деформации в общественной иерархии. Не только потому что были уничтожены многие видные политики, но и так как высокое положение сулланцев обеспечивалось исключительно их монополией на магистратуры. Как только она нарушится - вся конструкция пойдет под откос.

А она не могла не нарушиться, так как созданная Суллой система пыталась подстроить общество под существующие политические институты, что всегда обречено на провал. Слишком многие были оставлены за бортом политической жизни без возможности повлиять на нее, не представленные во власти ни через политические институты, ни через патрон-клиентские связи. Потому внутри самой же этой системы и возник бунт против неё, снесший сулланские ограничения и вернувший старые порядки. А вместе с ним вернулись и прежние проблемы, усугубленные тем, что теперь источником авторитета и влияния был в большинстве случаев факт занятия магистратуры.

Т.е. парадигма существования общества перевернулась с ног на голову. И тут на свет вылезет ещё одна проблема - система магистратур обеспечивала достаточное число человек для повседневного управления республикой. Претендентов на них всегда было больше, чем самих должностей. И в этом не было проблемы - ровно до того момента, пока продвижение по магистратурам не стало главным способом повышения статуса в общественной иерархии.

Все это приведет к еще большему росту популизма и политической коррупции, которые примут совсем гротескные формы. Политическая теория и практика республики разойдутся столь далеко, что внешняя форма из республиканских институтов, совершенно заслонит собой внутреннее их содержание. Идеологи республиканизма, сокрушаясь по изменениям в обществе, его упадку, тем не менее будут стремиться законсервировать политическую систему. Чем лишь усугубляли проблемы. В конце концов и образование Первого триумвирата, и последовавшая череда кризисов и гражданская война, все они были вызваны тем, что изменившейся общественной иерархии было уже тесно в рамках застывших политических форм. И так как само по себе общество уже не могло измениться - значит подстроиться должны были политические институты.

Период, начиная с убийства Цезаря и заканчивая победой Октавиана над Антонием можно считать уже даже не кризисом республики, а циничным изнасилованием её трупа. Уже правление Цезаря было агонией старого республиканского порядка. И если бы в гражданской войне после победили Брут и Кассий, то они всего лишь продлили бы эту агонию. Потому что коренные причины кризиса никуда не делись и среди победителей обязательно нашлись бы те, кто оказался бы недоволен и решил бы силой оружия изменить ситуацию. Слишком много крови было уже пролито, чтобы римские политики отказались от самого эффективного своего инструмента - насилия.

Цицерон еще в 51 году до н.э. в труде “О государстве”, как раз на пике кризиса вокруг проконсульства Цезаря, нащупал коренную причину проблемы - деформацию общественной иерархии, которую нужно было иногда выправлять какому-то внешнему игроку - “ректору”. Цицерон, вполне в духе республики, предполагал, что таким “ректором” должен быть самый влиятельный человек в обществе, чей авторитет признавался бы всеми. Однако в римском обществе таких бесспорных лидеров уже давно не было: им попросту неоткуда было взяться. А потому, “ректору” нужно было бы хотя бы опираться в своей власти на существование у него инструментов насилия.

Парадоксально, но наиболее близкое воплощение идей Цицерона о “ректоре” для республики было в диктатуре Цезаря, который пытался достичь всеобщего согласия без насилия. Благодаря установлению им контроля за избранием на должности прежняя борьба всех против всех притихла, а общественная иерархия приобрела стабильность и предсказуемость. Хотя источником власти была его военная победа в гражданке и верная армия, этот факт не выпячивался, а на первое место ставились атрибуты гражданской власти. Однако для Цицерона хватало самого факта военной сущности власти Цезаря, чтобы считать его тираном.

Другой крайностью стал триумвират, где военный характер власти наоборот выставлялся напоказ. От старой республиканской модели он взял элемент коллегиальности, так как триумвиры были равны и формально правили совместно. Но и эта идея не взлетела, так как слишком уж разные были взгляды у всех трех правителей. Так что установление единоличной власти было на тот момент безальтернативным - без “ректора” республика и вправду никогда бы уже не выбралась из кризиса. Однако слишком многие были не готовы признать, что государству, чтобы оно работало, нужен фактически тиран. А потому кто бы не победил в борьбе за власть, им все равно пришлось бы маскировать новую авторитарную сущность власти за старым республиканским фасадом.

При этом контуры этого авторитарного правления могли сложиться самыми своеобразными. Победа Октавиана была не предопределена. Большую часть времени Антоний был более влиятелен и могущественен. Однако череда обидных неудач сделала его уязвимым. Какой был бы итог в случае победы Антония предсказать крайне сложно, так как уж больно своеобразно было его положение в конце жизни. И все же одно можно сказать точно - возврата к республике уже не было бы.

Сама идея республики не умрет, но вслед за обществом при принципате претерпит серьезные деформации. Формально, политическая жизнь с борьбой за магистратуры будет активно протекать даже при позднем принципате. Но смысл её будет в борьбе за благосклонность принцепса. Народ уже при Тиберии будет отстранен от большей части функций и лишь иногда его будут привлекать для формального одобрения императорских решений. Принцепсы, ставшие по факту главным народным трибуном, низведут эту должность до её оригинального смысла: помогать плебсу взаимодействовать с властями по бытовым вопросам.

Сенат, лишенный функций осуществления внешней политики, управления войсками и значительной части фискальных вопросов, сохранит дух старого сената. Оппозиция принцепсам будет существовать всегда, проекты законов будут вызывать жаркие споры, однако духу бросить вызов императорам этот орган будет иметь все меньше. Да и люди, заседавшие в нем уже были не те. Кровавый молох последних 50 лет существования Республики так хорошо прокатился по составу римского нобилитета, что от него толком ничего и не осталось. Многие обладатели звучных старинных фамилий были выходцами из побочных ветвей некогда влиятельных родов. А те, чьи предки заседали в сенате с самого основания Республики, стали исчезающим видом.

Сам принцепс станет тем самым цицероновским “ректором”, находящемся над политической системой и интересами её игроков. Благодаря концентрации в его руках контроля за назначением на магистратуры, законодательной системой и армией, он получал и полный контроль, как над формальной, так и неформальной общественной иерархией. Принцепсы будут тем связующим звеном между двумя типами иерархий, которого так не хватало. Старые республиканские институты будут продолжать существовать, но рядом с ними начнут зарождаться новые, основанные на жесткой вертикали власти и воспитывающие новые элиты, с новым набором ценностей.

При этом ключом к власти принцепсов будет оставаться инструмент, бездумное применение которого завело Республику в тупик - политическое насилие. Однако теперь оно было лишь одним из инструментов для влияния на общество, а не спасательной соломинкой, когда все пошло под откос. Да, это жестоко и цинично. Но без этого было уже никак.

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Пост с навигацией по Cat.Cat

Также читайте нас на других ресурсах:
Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.
Канал автора в Телеграме ↩ – о Риме и не только.