- Бедного, говорите… А три тысячи долларов в вашем сейфе на работе – это откуда? Чтобы вам, врачу, скопить такую сумму, даже работая в двух местах, надо три года не пить, не есть, не содержать семью и не платить за квартиру. А вы даже на базаре, куда ходите каждые выходные, не торгуетесь - раньше с одной сумкой ходили, а теперь две до отказа набиваете. И квартиру кооперативную выкупили. И гараж с машиной приобрели. Это всё тоже на вашу нищенскую зарплату?
- У меня много больных родственников… - начал было я, но он остановил меня взмахом руки.
- Ты меня за дурака не держи, «док», я тут и не таких колол, - переходя на ты, сказал УБОПовец. – У меня к тебе столько вопросов, что и недели разгребать не хватит. Вот только не я один с тобой поговорить хочу, есть люди и повыше. И поверь мне, уж им-то ты всё расскажешь, «как на духу». Как у вас говорится – «назвался груздем – лечись дальше».
- Кому? Что именно? Конкретно.
- Сейчас они за тобой подъедут, сам у них и спросишь. Если тебе рот вообще разрешат открыть. Поверь мне, с ними не соскучишься, умеют и клиента развлечь и самим при этом не грустить. Одним словом, опыт.
В дверь постучали и в кабинет ввалились три человека. Одного из них я узнал сразу – это был ФСБэшник, который «навещал» меня в наркологической клинике.
- Кого я вижу, - радостно заорал он, дыхнув на меня перегаром, и, развернувшись, врезал мне хук в челюсть. Я отлетел к стене, сильно ударился головой и потерял сознание.
…Очнулся я в небольшой камере без окон, с серыми стенами, потолком и полом; узкой кушеткой с привинченными ножками и маленьким столиком; сидящим на железном стуле, к которому кожаными ремешками были прикреплены мои руки, ноги и голова. Последняя раскалывалась от боли, страшно хотелось пить. Верхняя губа была распухшей и ныла, а во рту был какой-то сладковатый привкус. Скосив глаза вниз, я увидел на своей форменной одежде пятна крови. Память услужливо восстанавливала события последних часов. Сначала я вспомнил УБОПовца, потом ФСБэшника. Сзади лязгнула дверь, в камеру кто-то вошёл и встал за моей спиной.
- Воды, дайте пить, - нарушая затянувшееся молчание, попросил я.
Тишина. Слышно только было, как кто-то часто и со свистом дышал.
- Астматик, - подумал я. – Или курильщик со стажем, хроническим обструктивным бронхитом с астматическим компонентом. Снова взвизгнула дверь, и передо мной появился мой старый знакомый подполковник.
- Ну что, очухался, бедный доктор? – с нотками фальшивого сочувствия поинтересовался он. – И где же это мы так упали, бедненькие, даже губу разбили и одежду кровушкой испачкали?
- Попить дай, - снова попросил я.
- Ах, тебе ещё и попить дать. Это можно. Водные процедуры у нас, если хочешь знать, впереди, но воду сначала надо заслужить. Вообще, мне кажется, что твой геморрой не стоит свеч. Вот ответишь на один вопрос – глоток воды гарантирован, а не ответишь – не обессудь. И он поставил на столик пластмассовую «полторашку» с минералкой.
- Что за вопрос? - поинтересовался я.
- Где Кузин общак? – нагнувшись ко мне, полушёпотом спросил он.
- Какой ещё общак? – успел спросить я, - и тут же получил удар бутылкой по голове.
- Неправильный ответ, гражданин доктор, - как сквозь сон услышал я. – Повторяю вопрос, условия те же. Где общак? Я знаю, что ты после Кузи сразу поехал в типографию и расплатился за книгу.
- Н-н-н-е-з-з-н-а-ю.
Удар, ещё удар, ещё… Потом наступила темнота.
А знаете ли вы, что если смешать ЛСД с анальгином, то головная боль уедет на драконе? Когда я кое-как пришёл в себя, то уже не сидел на стуле, а лежал на железной кушетке. Попробовал пошевелиться – бесполезно: руки и ноги намертво притянуты к лежанке кожаными ремнями. От одежды нестерпимо воняло мочой и блевотиной. Похоже, у меня наступила диарея в стадии обосрения. Тошнило, голова гудела как колокол и кружилась, от чего комната постоянно меняла свою геометрию и объём.
Скрипнула дверь и в моём поле зрения возникла расплывчатая фигура амбала в белом халате, маске и шапочке. Можно было подумать, что у него вместо лёгких кузнечные мехи, там постоянно что-то сипело, хрипело и свистело. Время от времени амбал натужно кашлял и со смаком сплёвывал вязкую мокроту прямо на пол.
- Попить дай, - попросил я.
Никакой реакции. Я попросил ещё раз. Потом ещё. Наконец, «доктор Менгель» что-то услышал и склонился над моим лицом, вплотную поднеся своё ухо к моим губам.
- А-а-а, так ты пить хочешь, - проклокотал он, - и, надавив на нижнюю челюсть своей огромной пятернёй, вставил мне в рот горлышко пластиковой бутылки и с силой её сжал. Поток воды хлынул мне в гортаноглотку и ниже, как мне показалось, до самой прямой кишки. Я попытался вырваться из этих тисков – бесполезно – закашлялся, и тут вся эта вода вследствие рвотного рефлекса фонтаном вырвалась обратно, окатив этого «гестаповца» в белом халате с головы до ног.
- Ах ты, сука, - ругнулся амбал, - и ладонью другой руки влепил мне смачную оплеуху.
Я снова отрубился.
…Сознание медленно возвращалось в мой отбитый мозг, тщательно выискивая наименее пострадавшие участки коры и подкорки, соединяя их друг с другом нейронными связями; пытаясь, хотя бы частично, восстановить видимость жизнеобеспечения моего организма. Повинуясь какому-то внутреннему толчку, я с трудом разлепил веки и увидел склонившихся надо мной экзекуторов.
- Будешь говорить, сучёныш? – как из подземелья услышал я голос подполковника. – Слышь, «фелшер», сделай-ка ему наш фирменный коктейльчик - до смерти ещё дожить надо, а то вдруг он подохнет, а мы так ничего и не узнаем.
Я почувствовал какое-то шевеление в области левого плеча, и потом укол, после которого рука начала наливаться свинцом. Боль была невыносимой, я открыл рот и, как мне показалось, начал громко кричать, но на самом деле изо рта у меня вырывались лишь нечленораздельные звуки и хрипы. Вероятно, такая реакция вызвала у моих палачей приступ гомерического хохота, они веселились от души как дети, а «фелшер» даже согнулся пополам, то ли от смеха, то ли от очередного приступа бронхиальной астмы. Постепенно боль от инъекции прошла, тело налилось теплом и энергией, а мозг заработал как часы. Постоянные головокружение и тошнота почти нивелировались, появилось ощущение вселенской эйфории, я широко открыл глаза и гулко произнёс чужим утробным голосом:
- Развяжите меня, я хочу говорить.
- Ну вот, другое дело, - радостно потирая руки, промурлыкал подполковник.
Вместе с «фелшером» он помог мне сесть на кушетке.
- Давай, док, колись, да быстрее: надо к начальству с докладом бежать.
- Я не знаю где Кузин общак и вообще, что означает это слово, а если бы и знал, то вам, ФСБэшным уродам, уж точно не сказал.
- Я его щас грохну, гниду, он же над нами издевается, сука, рванул ко мне «фелшер», но подполковник удержал его за рукав халата.
- Погодь, погодь, давай дослушаем доктора, должен же он после укола что-то сказать. Или лучше поступим так: сделай-ка ему ещё кубика три нашего волшебного лекарства, надеюсь, он не подохнет, а если и отбросит копыта – туда ему и дорога; а пока дождёмся, так сказать, рекламной менопаузы.
- Ты, похоже, хронический садист, - сказал я ему, - прямо чувствуется солидный опыт и стаж работы.
- Угадал, док, - ответил мне подполковник, - я являюсь потомственным чекистом в третьем поколении. Дед мой ещё Дзержинского знал лично, получал из его рук именное оружие.
- Значит, твой дед - моего прадеда – известного муллу в городе мог в тысяча девятьсот семнадцатом году к стенке поставить и расстрелять? А также моего деда по другой линии – помощника раввина соседней области – спустя два года тоже уничтожить таким же образом?
- Конечно, мог. Он в той области собственноручно расстрелял человек двадцать – интеллигентов вшивых, контриков, жидов и прочих нелюдей. Надеюсь, что и твой дед иудей был в их числе. В нашем городе он тоже много работал, чистил, так сказать, революционные ряды от всякого говна. Мой дед был почётным чекистом, и вся наша семья им очень гордится много лет.
- Понятно, - сказал я. - У вас, значит, что-то наподобие семейного подряда - конвейера смерти? Как у фашистов?
Подполковник с ненавистью смотрел на меня, с трудом сдерживая своего дергающегося, как Буратино, помощника. Я продолжал, пока были силы.
- Ты меня лучше убей, потому что если не сделаешь этого сейчас, я потом тебя сам убью. Это я тебе обещаю. Жизнь – она круглая: сегодня ты – лицо официальное, а я – неофициальное, а завтра - наоборот. А если убьёшь сейчас – ты всё равно труп, потому что мои пациенты – очень благодарные люди с хорошей памятью – они тебя из-под земли достанут и грохнут. Ты знаешь, о ком я говорю, эта публика слов на ветер не бросает.
На секунду мне показалось, что в глазах подполковника промелькнула какая-то мысль. Он задумался и, барабаня пальцами по столику, переводил взгляд с меня на своего помощника-садиста и обратно. Наконец он встал, сделал несколько шагов по камере и остановился.
- Нет, мочить мы тебя не будем. Это было бы слишком просто. Я знаю, как с тобой поступить. Сам потом в петлю залезешь. Тут неподалёку есть следственный изолятор, вот мы тебя туда и отправим в «командировочку», чтобы там из тебя «петушка» сделали, а потом отпустим на волю. А? Как я придумал?
- Гениально, - паровозом засвистел «фелшер», - зайдясь в приступе астматического кашля.
- Прощайте, гражданин доктор, - патетически произнёс подполковник. - Мне будет вас очень не хватать. Эти трое суток, проведённые в вашей компании, произвели на меня неизгладимое впечатление и навсегда останутся в моём сердце. Конвой! В СИЗО его, в «петушатник»!
Я с кушетки прыгнул на подполковника, пытаясь вцепиться ему в глотку, но его помощник оказался проворнее и «срезал» меня в воздухе коротким и точным ударом в солнечное сплетение, от которого я переломился пополам и, беззвучно хватая ртом воздух, грохнулся на пол.
