…Пять минут езды в темно-зелёном УАЗике "буханке" с закрашенными боковыми окошками – и вот меня, с заведёнными назад руками, ведут по длинному коридору с металлическими дверями с обеих сторон.
- Стоять! Лицом к стене! – приказал конвоир. Потом снял с пояса толстую связку длинных ключей, немного потыкался и, наконец, открыв камеру, со словами «Проходи!», втолкнул меня вовнутрь.
Когда мои глаза привыкли к сумраку, я разглядел узкую длинную комнату шириной чуть более двух метров и длиной около десяти. Вдоль стен стояли двухэтажные нары, оставляя по центру узкий проход. Посередине находился небольшой столик, а справа и слева от входа - умывальник и параша. Под самым потолком располагалось небольшое зарешёченное окошко, через которое пробивался слабый уличный свет. Тринадцать пар глаз нагло и бесцеремонно раздевали меня с головы до ног так, как оценивают покупаемую вещь в магазине или, точнее, как со всех сторон рассматривают кусок мяса на базаре. Голова кружилась, меня шатало из стороны в сторону и постоянно тошнило, но, тем не менее, я собрался с силами и медленно членораздельно произнёс:
- Здорово, кореша, мне бы с паханóм перебазарить…
Передо мной тут же нарисовалась камерная «шестёрка» в виде маленького, тщедушного и грязного человечка с трепыхающимися конечностями и выпученными глазами.
- Ну, я пахан, - гордо выпятив костлявую грудь, пропищал он тоненьким голосочком. – Слушаю вас, очаровательная незнакомка.
Резко, с места, из последних сил я двинул ему правой ногой по яйцам так, что «пахан», визжа как поросёнок, отлетел прямо к параше и стукнулся головой о стену.
- Фраера, на перо (нож) его, падлу - оленя фаршированного (интеллигента) - завыл он из своего угла. – Сивый, отмажь (защити), наших бьют.
С нар соскользнули два крепких уголовника и, потягиваясь на ходу, не спеша двинулись в мою сторону. У каждого из них в руке было по заточке.
- Ша, урки, - послышался из угла тяжёлый властный голос. – Давай его поначалу ко мне на толковище (разбирательство), а там как карта ляжет.
Спустя мгновение, я сидел перед голым по пояс человеком неопределённых лет, всё тело, руки и пальцы которого были в наколках. В верхних частях обоих плеч, с передней стороны, было выколото по многогранной звезде. Глаза его - чёрные, пронзительные - казалось, буравят меня насквозь, сканируя мой мозг и душу. Интуитивно я понял только одно – это мой последний шанс – и второго не будет, поэтому не спеша, тщательно подбирая слова и, глядя прямо ему в глаза, рассказал всю свою нехитрую историю. Другие сокамерники расположились вокруг нас полукругом, и с жадностью ловили каждую мою фразу, многозначительно переглядываясь или жестикулируя при каком-либо эпизоде. Когда я закончил, в камере повисла тяжёлая, гнетущая тишина; все смотрели на пахана и ждали его реакции на мои слова. Казалось, что достаточно одной искорки – и вся эта шобла накинется на меня и порвёт на куски. Однако, Иван (авторитет) привстал со шконки, потянулся, сделал несколько глотков чифиря из алюминиевой кружки и, наконец, изрёк:
- Док, ты пока у двери потусуйся, мне с кентами (приятелями) кой-чо перетереть надо посчёт тебя.
«Совещание» было недолгим, но достаточно бурным. Время от времени до меня доносились непереводимые фразы и слова воровского жаргона и мата, вперемежку с традиционными национальными русскими выражениями. Наконец, все «рассосались» по нарам, оставив пахана сидящим в одиночку за столом.
- Короче, док, я пока чуток не допираю кто ты, в натуре, на самом деле, но базар твой на фуфло (обман) не тянет, горбатого ты не лепишь (врёшь), за ушами не чешешь (лебезишь), баки не забиваешь (морочишь голову) и на мусорского фуганка (доносчика) не похож. Порешим так: бадягу разводить не будем (пустые разговоры), пока покемаришь (поспишь) на нарах, а мы с корешами маляву (записку) на волю нарисуем и ответа от Кузи дождёмся. Не боись, не тронем покамест, но ежели поганку нам гонишь по-чёрному (обманываешь), свинтим (ликвидируем) тебя в пять минут – сначала по кругу прокатим, а потом юшку (кровь) пустим. Усёк?
Моей персоне ничего не оставалось, как кивнуть головой. Я лёг на грязный вонючий матрац без подушки и моментально отключился. Мне снились какие-то кошмары, дьявольские физиономии подполковника и его «фелшера», крысиные морды Моськи и Павлика Морозова и ещё какая-то чертовщина. Не знаю, сколько времени я был в небытие, но проснулся от ароматного запаха пирогов и ещё чего-то вкусного. Под ложечкой противно ныло и очень хотелось есть. Вся камера расположилась вокруг стола: кто-то нарезал копчёную колбасу, другой разливал по пластиковым стаканам водяру, третий ломал на одинаковые куски мягкий пушистый хлеб. Во главе восседал пахан Сивый. Глаза его добродушно маслянились от изобилия свалившейся на голову добротной пищи, а пальцы тарабанили по толстому конверту, лежащему рядом на нарах.
- Ну что, док, очухался? – пробасил он. – Тебе тут грев (передача) с воли от Кузи, так мы решили его по-братски с кентами разделить, чтобы никому обидно не было, если ты, конечно, не возражаешь. И он загоготал на всю камеру своим басом, а все остальные сокамерники – кто баритоном, кто фальцетом - дружно ему «подпевали».
- Без базара, - ответил я. – Какие ещё новости от Кузи?
- Кузя нам конкретный хавчик (еду) с гужонами (деликатесами) и керосином (алкоголем) подкинул в масть (удачно), бабок (деньги) в придачу на общак кинул, за тебя поручился, усёк? Короче, пока твои вопросы с хозяином (начальником СИЗО) решаются, ты в нашей хате перекантуешься (переждёшь). Ща ты в киче качаешься (находишься под следствием), но главное, на исповеди (допросе) надо восьмерить (хитрить), динаму крутить (обманывать) и в несознанку (отказ от причастности к преступлению) идти, чтоб мусора тебя вчистую (за недостаточностью улик) освободили. Так и держи базар (веди разговор). Только атанду не метай (идти на попятную). Кокушки им (фига с маслом). Усёк? Давай кишку бить (принимать пищу). Жлобиться (жадничать) не будем, тут на весь калган (группа) хватит. Копчёный, сделай-ка ему Байкала (слабозаваренный чай), а то он, Кузя передал, водяру не употребляет, трезвянку уважает.
Пока мы хавали (ели), Сивый продолжал.
- Слышь, док, ты пока ким держал (спал), стонал не по-людски, тя чо, мусора до нас метелили (били)? Небось, все бебехи (внутренние органы) и жабры (рёбра) отбили, да и хрюкальник у тебя весь начищенный (избито лицо до крови)?
- Немного, больше пластиковой бутылкой с водой по голове стучали до потери сознания.
- По жбану (голове), значит, до отруба (потери сознания)? Вот суки. Они так и делают: если даже коньки не отбросишь (умрёшь) – потом ничего не докажешь: следов-то никаких нет. Короче, завтра с утра вертухай (охранник) отведёт тебя к доктору (адвокату) от Кузи, с ним и будешь дальше базар держать. Усёк? А ща похаваешь – и в душ. Помыться надо, видать кулак (побои) крепкий был, раз обоссался и облевался весь. Да ты не кныжься, тут многие и не через такие подлянки прошли. Сегодня наш прикормленный контролёр дежурит – он тебя и отведёт. Кишки (одежду) свои скинешь, наденешь чистое, а он стирнёт и завтра доставит. Опосля к коновалу (медбрату) определим, шоб подлечил. Мы с Кузей старые корефаны (приятели): он попросил – я сделал. Лады? Вот увидишь, лафа (удача) тебе кучерявиться (улыбаться) будет, потому как маза (поддержка) в этой хате всегда за мной! Так что не бэ (не стоит беспокоиться), за мной не заржавеет.
Многие слышали, что собака Павлова при виде лампочки пускала слюни, но мало кто знает, что она вытворяла при виде паяльника! Если бы кто-то, когда-нибудь сказал мне, что я окажусь в тюрьме – не поверил бы ни за что. Активист стройотрядов, член комитета комсомола института, внештатный врач обкома комсомола, Вишневский стипендиат в студенческие годы с отличием окончивший мединститут, мало того, кандидат наук, обладатель двух высших категорий – в одной камере с махровыми уголовниками – это просто не укладывалось в мою больную, да и здоровую, голову. В перерывах между допросами, беседах с адвокатом, медицинскими процедурами и разговорами с сокамерниками, я лежал на «блатных» нарах и думал, думал, думал. Как случилось так, что я сюда попал? Как отсюда выбираться? Что будет со мной дальше? Какие последствия всё это будет иметь для работы? Что делать в семейном плане? И, наконец, за что судьба подвергает меня таким испытаниям? Вопросы, вопросы, вопросы без ответов...
Когда-то я читал «Гулаг» Солженицына, «Утро без рассвета. Колыма» Нетесовой, «Записки Серого Волка» Леви, «Дубарь» Демидова, «Представление» Довлатова и другую специфическую литературу о тюремной жизни. Там детерминировал культ насилия, жестокости и человеконенавистничества. Хотя я и обитатели камеры были разного, так сказать, сословия, стояли они за меня горой, как, впрочем, и друг за друга. У них была своя жизнь, идеология и политика, свои интересы и законы. Это было как маленькое государство в государстве. Сначала я думал, что отношение их ко мне обусловлено периодическими щедрыми передачами с воли, но впоследствии, присмотревшись, понял, что ошибался. Их бесхитростная психология подразумевала, в первую очередь, открытость, честность и, если можно в данном случае применить это забытое в наше время слово, - порядочность.
Никаких закулисных интриг, подлостей, предательства, зависти – всего того, от чего мы так часто страдаем и болеем на свободе. Это была самая настоящая коммуна, не раз описанная в трудах марксистов и социалистов-утопистов. Вся моя прежняя жизнь и работа виделись с этой стороны как бесконечный марш-бросок по минному полю, работа разведчика в глубоком тылу врага, неравный бой горстки бойцов с превосходящими силами противника. Даже сейчас, по прошествии многих лет, несмотря на то, что я был чужим среди своих, вспоминаю их с теплом и благодарностью даже только за то, что чувствовал себя среди них человеком, а не зверем, как на воле.
Незаметно пролетели недели моего заточения в тюряге. Адвокат - один из лучших и опытнейших в городе по уголовным делам - добился-таки моих реабилитации и освобождения, правда, за довольно крупную взятку. Дело вначале спустили на тормоза, а потом пункт за пунктом развалили. Прокуратура никогда не жила дружно с милицией, скорее, наоборот, и на этом противоречии и была построена вся защита. Но мои материалы, в совокупности с протоколами допросов, «анамнезом» задержания, результатами «наружки» и пр., так и остались в электронной базе данных силовых структур. Возможно, хранятся они там и в настоящее время.
Об этом я случайно узнал через несколько лет в беседе с отставным полковником МВД, которому оказал небольшую услугу, а тот – в благодарность – через своего сослуживца «выцепил» копию моего личного дела в виде нескольких листочков формата А4 из архива, пояснив, что оригинал не удаляется даже после смерти человека. Такие же листочки лежали на столах у дознавателей УБНОНа, ОРЧ и других ведомственных организаций, куда меня неоднократно «приглашали» на многочасовые беседы в последующие годы. Из любопытства я спросил полковника: а правда ли, что такие дела имеются практически на всех граждан нашей страны? Ответ был туманным, недвусмысленным и абстрактным, что только косвенно подтвердило мои обоснованные предположения.
Оказавшись на свободе, я первым делом отправился в Центр, которому отдал десять лет жизни в прямом и переносном смысле этого слова. Как говорится: hайом кацар вэhамлаха (делу - время, потехе - час; пер. с иврита). Сразу зашёл к директору и, по его распоряжению, написал объяснительную записку с изложением причины своего достаточно продолжительного отсутствия на рабочем месте. К ней я прикрепил справку из СИЗО, мотивирующую моё полное оправдание ввиду «отсутствия состава преступления». Однако что-то меня насторожило в поведении собеседника, который разговаривал со мной, опустив глаза, и без конца переставлял с места на место канцелярские атрибуты на своём столе. Наконец, директор уставился на меня своим «рыбьим» взглядом и, как-то уж очень скромно, попросил один экземпляр «нашей книги» на память, причём без дарственной надписи. Я сказал, что книга в кабинете и сейчас её принесу, но в это время раздался телефонный звонок ЧС-ного аппарата. Собеседник снял трубку, и лицо его сразу напряглось.
- Да, да, понял, выезжаем, - ответил он кому-то.
И далее мне:
- Сбор по тревоге. В соседней области крушение пассажирского поезда. Есть жертвы.
- Можно мне тоже? – попросил я. – Очень соскучился по работе.
Директор кивнул.
- Про книгу не забудьте, - напомнил он, нажимая на переговорном пульте Центра кнопку оперативного дежурного.
- Конечно, сейчас только переоденусь и на обратном пути занесу.
Я кубарем скатился по лестнице этажом ниже и, перебирая связку ключей, подлетел к своему кабинету. Странно, но дверь была приоткрыта, а за моим столом сидел совершенно незнакомый молодой человек.
- Вы кто? – спросил я его.
- А вы кто? – срикошетил он мой вопрос.
- Я здесь работаю, это мой кабинет, – ответил я.
- Я тоже здесь работаю и это тоже мой кабинет, а там, в углу сложены чьи-то вещи и, если они ваши, можете их забрать.
- Вы очень любезны, – поблагодарил я, переодеваясь. – Когда вернусь с ЧС – разберёмся.
- Всегда к вашим услугам, – с издёвкой отозвался незнакомец.
На ходу я заскочил в кабинет директора.
- Только что уехал в Минздрав, - проворковала секретарша. – А книжку сказал оставить у меня. Я передам, вы не волнуйтесь. Счастливого пути.
И опять меня кольнуло какое-то нехорошее предчувствие. Как это понимать? Что это за хмырь в моём кабинете? И зачем директору экземпляр книги без надписи? Никогда не любил недосказанности и неконкретности в человеческих отношениях, поскольку считал, что лучше выложить горькую, но правду, чем сладкую ложь. Конечно, кто-то обижался, а кое-кто становился пожизненным врагом. Ну и прекрасно, зато ты с этим человеком уже определился: понял, что он собой представляет и тебе с ним не по пути. На каждый чих не наздравствуешься. С такими мыслями я запрыгнул в последний, пятый по счёту реанимобиль, который, выехав в город, включил все мигалки, сирену и с «дискотекой» рванул в сторону загородного шоссе.
…Место катастрофы являло собой жуткое зрелище. Переломанные пополам, словно спички, железобетонные опоры линии электропередач; спутавшиеся в клубки и искрящие обрывки проводов; запах дыма, гари и машинного масла; разбросанные, как кубики, и покорёженные пассажирские вагоны. Душераздирающие крики, стоны и плач грязных и окровавленных людей, лежащих тут и там, или с отрешёнными взглядами бродящих среди этого кошмара словно лунатики.
Согласно должностным инструкциям, врачебно-сестринские бригады обязаны работать на границе очага, в котором непосредственное нахождение отводится спасателям МЧС. Это была аксиома. Догма. Закон. Мы делали так всегда – и при ЧС, и на учениях. Но в данном конкретном случае спасатели почему-то отсутствовали. Как потом было установлено, их машина попала в ДТП, столкнувшись с автомобилем «КамАЗ», за рулём которого находился пьяный водитель. Вторая группа спасателей в это время находилась на подходе. Ждать и терять драгоценное время было нельзя – и мы ринулись в очаг. Сортировка пострадавших, оказание экстренной медицинской помощи, подготовка к эвакуации – всё это не смешалось в одну кучу, а выполнялось чётко, слаженно и организованно. Оказалось, что и в пульманах находится немало людей, которые по тем или иным причинам были не в состоянии выбраться наружу. Мы разделились и пошли, согнувшись в три погибели, точнее, поползли по платформам, пробираясь, как через бурелом, деформированных плацкартных и купейных перегородок в поисках тех, кому ещё можно было помочь.
Вагон, в котором я работал, лежал вверх колёсами на склоне небольшого оврага и предательски качнулся, когда я в него запрыгнул. Пульман практически был пуст. Тем не менее, я решил пройти его до другой входной двери, чтобы удостовериться в отсутствии пострадавших. С трудом передвигаясь вперёд через какие-то чемоданы, авоськи, матрацы и прочий хлам, я услышал, как мне показалось, слабый стон и детский плач. Добравшись до конца, я обнаружил живую молодую женщину, лежащую на спине и прижимающую к груди маленького писклявого малыша, завёрнутого в пелёнки. Она находилась в сознании, но её ноги были зажаты в изуродованных металлических конструкциях платформы, как в тисках. Я наложил ей жгуты на нижние конечности и ввёл внутримышечно промедол. Пока всё. Нужно было идти звать подмогу и тащить специальный домкрат. Я встал и стал выбивать ногой треснувшее стекло в ближайшем окне. Вдруг вагон качнулся, заскрежетал и, по нарастающей набирая обороты вдоль оси, с грохотом покатился в овраг. Что-то с силой ударило меня по голове, и наступила темнота…
