Едем на подстанцию. Время обеденное. Наверняка сейчас в какой-нибудь фирме по продаже сотовых телефонов захлопывают дверь, вещают табличку «Закрыто», достают из холодильника принесенные из дома бутерброды. И заживо загрызут любого, кто посягнет на течение священнодействия процесса питания. Им можно. От того, на час или на два позже они продадут очередную сверкающую хромом мобильную игрушку, не зависит человеческая жизнь. Странно – а ведь получают они куда больше нашего. Наша месячная зарплата – это их трехдневная. И зачастую так обидно становится, что те люди, работа которых не так тяжела, ответственность перед обществом не велика, а зарплата – выше наших самых смелых ожиданий, имеют законное право на обед. А мы – не имеем, получается. Нет у нас в расписании обеда с двух до трех. Есть возможность «осуществления питания в свободное от вызовов время». А если нет такого времени?
Положив голову на локоть, упертый в окошко переборки, слушаю рацию.
- «Ромашка», ответьте десятой!
- Слушаем вас, десятая.
- Мы свободны на Целинной.
- Запишите вызов – Лесная, дом восемнадцать, квартира сорок шесть, там семьдесят один год, «плохо».
- С заездом на станцию можно?
- Нет, «десятка», вызовов много.
- Вас поняли.
Вот так. Ругнешься разве что про себя. «Десятка» поехала на очередное «плохо». А плохо, скорее всего, бесчисленной по счету бабушке с приступом артериальной гипертензии, у которой кончились таблетки. Или она таблеткам просто не доверяет, а верит исключительно во внутривенные инъекции. Или участковый врач, как часто они делают, сказал ритуальную фразу: «Будет плохо – вызывайте “Скорую”». И вместо обеда бригада сейчас будет ломиться сквозь пробки на улицу Лесную, чтобы минимум сорок минут провозиться с этой бабушкой, угрохав все это время на выслушивание ее жалоб, снятие основной и контрольной ЭКГ , ковыряние в ее заросших жиром руках в поисках ломких и бегающих вен, назначение лекарственных препаратов, которые необходимо приобрести, и схемы их приема. При этом зная, что ничего бабуля, конечно, покупать не будет – больно хлопотно и дорого. В следующий раз она снова вызовет «Скорую». Так удобнее.
- Бригада восемнадцать, ответьте «Ромашке».
- Отвечаем!
- Вы где находитесь?
- Везем больного в нейрохирургию.
- Работайте быстрее. У вас меньше всех вызовов.
- Как умеем, так и работаем, «Ромашка»!
- Отзвонитесь из нейрохирургии.
А может, восемнадцатая больного давно уже сдала и стоит, сейчас, спрятавшись где-нибудь за углом, а врач с фельдшером торопливо жуют прихваченные с собой со станции пирожки, или купленные в ларьке рогалики. Как воры, прячутся, от своих же бригад и от идейно озабоченных доброжелателей, которым сам вид праздно стоящей машины "Скорой помощи" кажется оскорбительным. Ведь где-то же люди в этот момент умирают! А мы стоим, банально жрем, вместо того, чтобы сломя голову мчаться и всех подряд спасать! В первые годы работы в ответ на реплики таких вот товарищей мне хотелось схватить их за шевелюру и как следует приложить головой обо что-нибудь твердое и угловатое, пока оно не станет красного цвета. Ведь ни один же из таких вот доброхотов, вызывающих бригаду к лежащему на улице бомжу, елозящему в собственном дерьме и рвотных массах, не подойдет к нему сам. Зачем, ведь испачкаться можно! Гораздо проще делать добро чужими руками.
- «Ромашка», ответьте пятой!
- Слушаем вас, «пятерка».
- Маша, у нас тут конфликтная ситуация! Тут во дворе труп, нас не выпускают родственники! У водителя отобрали ключи, угрожают избить!
- Сколько их?
- Много, все нерусские! И труп – тоже!
- Ясно, «пятерка», сейчас позвоним в милицию.
- Машенька, побыстрее! Они пьяные, с ними невозможно разговаривать! Орут!
- Дарья Сергеевна, сейчас сообщу! Бога ради, будьте там поспокойнее! Не провоцируйте!
Вот так. Людская благодарность, мать ее ети. Я слышал, как злосчастной «пятерке» этот вызов передавали по рации. Повод к вызову – «посинел». Здоровые и живые люди, как правило, не синеют. Это значит только одно – они нашли эту пьянь уже тогда, когда наступило трупное окоченение, но вместо милиции вызвали «Скорую». И сейчас друг перед другом играют в скорбящую родню. А местом приложения этого пьяного артистизма является наша бригада.
- Бригада семь, ответьте «Ромашке»!
- Отвечаем.
- «Семерочка», там нашу пятую бригаду на Горной не выпускают родственники. Милиция обещалась быть не раньше, чем через час.
- Слышали по рации, «Ромашка». Нам ехать туда?
- Да, сгладьте там ситуацию, как сможете. Там девчонки одни с кучей пьяных мужиков!
- Вас поняли, «Ромашка». Едем.
Милиция обещалась через час. Это значит, что раньше, чем черед два – три часа их можно не ждать - проверено. А ведь только вид человека в форме деморализует пьяных дебоширов. На «семерке» вся смена сегодня – молодые крепкие ребята, да только что они могут? Если будет драка, мы же еще и окажемся виноваты. Закон не защищает медиков так, как правоохранительные структуры. Это если на милиционера при исполнении напал, то сразу статья, громадный штраф или срок. А в нашем случае все оформляется как «бытовуха», более того, на нас вполне могут подать в суд. Мол, не оказали помощь, допустили смерть, «а что очки товарищу разбили», так это все только в состоянии аффекта и горя безвременной утраты. И не в коем случае не в пьяном угаре.
- «Ромашка», ответьте двенадцатой!
- Слушаем, один – два.
- У нас тут ДТП, четверо пострадавших, пришлите кого-нибудь для транспортировки.
- Скольких сможете взять?
- Все четверо тяжелые, возьмем двоих.
- Секунду, один – два. Бригада девять, бригада четырнадцать, ответьте «Ромашке».
Все, пообедали. Я молча протягиваю Валерке и Офелии по пакетику сухариков. Врач устало берет в руку рацию.
- Бригада четырнадцать слушает…
* * *
Нам достался толстый дядька армянской национальности, извлеченный из раскатанной почти в лепешку когда-то шикарной «Ауди», с открытыми переломами голеней и разбитой головой. Правда, к нашему приезду «шоки» уже успели сделать все, что требовалось – остановили кровотечение, зашинировали и перевязали болтающиеся отломки, поставили периферический катетер, в который воткнули капельницу, наложили на голову гемостатическую повязку. Когда мы подъехали, то еле протолкались сквозь гомонящую толпу, полностью блокировавшую движение на дороге. Наш пациент лежал на асфальте, мокром от крови, уже собравшейся сгустками, на вытащенной из машины клеенке. Толпа, как водится, негодовала.
- Садисты, что творят, а? Человека на бетон голый, в самую кровищу положили!
- Вон, дрянь какую-то подстелили! Бомжей на ней, наверное, таскают, а тут мужчина нормальный – а они его туда же!
- Во-во, еще такие же приехали!
Распихивая доброжелателей, мы подбираемся, наконец, к больному. «Шоки» не отвечают на ругань, потому как заняты реанимацией особенно тяжелого пострадавшего – фельдшер с врачом проводят СЛР , с хрустом продавливая его ребра и сопя мешком Амбу, второй фельдшер торопливо выволакивает из машины дефибриллятор.
- Козлы, что ж вы делаете! Щас же всю душу из него выдавите! Смотри, смотри, что творят! Врачи, мать их!
- Кто вас учил, дебилов? За что вам зарплату платят? Я, вот, когда в больнице работала…
Старая песня. Удивительное дело – при любом мероприятии такого рода в толпе находится как минимум с десяток медработников, которые, однако, скрывают свою принадлежность к службе «Красного креста», пока нет медиков настоящих, зато открывают рты, когда за дело берется бригада "Скорой помощи". И начинают учить, указывать, распоряжаться! Где же вы были раньше, уважаемые, со своими знаниями, умениями и навыками, когда больной кровью истекал, упав с высоты? Когда горлом булькал и синел, вытащенный из воды? И, что самое страшное, это умники ведь даже не думают, что творят, выкрикивая свои комментарии. Им что – ляпнули, покрасовались, перед всеми эрудицией блеснули и ушли. А толпа ловит каждое слово, особенно если состоит из родных и близких. И, не приведи Господи, если больной умрет, нас же просто разорвут! Не раз и не два бывали ситуации, когда приходилось убегать с вызовов, уворачиваться от камней, от ножей и прочих попавшихся под руку атрибутов выражения чувств разгневанной родни, после такой вот консультации со стороны. Конечно, нам же умный человек из толпы сказал – а мы не сделали! Потому больной и умер! И вовсе не потому, что у него вместо легких кровавая каша, а мозги частично на асфальте.
Не отвечая на ругань, вытаскиваем с Валеркой носилки, начинаем осторожно перегружать больного. Из толпы, оттолкнув самых активных, выходят двое парней:
- Ребят, чем помочь вам?
Парни здоровые, крепко сбитые. И на вид – порядочные. Спасибо тебе, неведомый покровитель усталых скоропомощников.
- Да, дружище, хватайся здесь! А ты – с того конца.
- Это… - неуверенно говорит парень. – Давай лучше мы тут сами, поздоровее будем. Ты капалку свою придержи, а водила пусть пока заводится.
И то верно. Киваю. С посторонней помощью дело пошло быстрее, мы быстро загружаем больного в салон. Я цепляю флакон с полиглюкином к крючку на перекладине. Офелия, закончив строчить в карте вызова, пристраивается рядом, доставая тонометр. Гляжу на стрелку манометра, пока она меряет давление. Низковато. Больной в сопоре, на происходящее реагирует невнятным бурчанием. Один зрачок у него визуально больше другого.
- Ушиб мозга, - комментирует Михайловна. – Внутричерепная гематома. АД – 60/20. Шок. Замечательно, мать его. Антон, доставай кислород, адреналин с атропином в карман, но пока не набирай.
- Ясно.
- Валера, с мигалкой в «тройку».
- Понял.
- Ребята – вам спасибо большое. Помогли.
- Да ладно, - засмущался один из них, уже вылезая. – Меня самого как-то девчонка с «неотложки» на пляже с того света вытащила, когда тонул. Я теперь… на всю жизнь, короче.
Крупица золота ты, дружище, среди кучи дерьма. Огромной кучи. Над головой взвыла сирена, толпа шарахнулась, когда «ГАЗель» тронулась с места. Валерка для эффекта еще пару раз «крякнул», разгоняя самых непонятливых.
- Дави их к чертовой матери! – неожиданно крикнула Офелия. – Быдло, стадо бешеное… у-у-у, твари! Всех бы вас вот так!
Молча достаю кислородный ингалятор, начинаю протирать маску спиртом. Нет, не то, чтобы я был согласен с Михайловной, но где-то я ее понимаю. Человек, как личность, прекрасен, слов нет, и жизнь его бесценна. Но в толпе нет места личности, толпа – это дикое, необузданное образование, зачастую не имеющее ничего общего с homo sapiens . Это – homo vulgus , страшное, мыслящее спинным мозгом существо, и отождествлять его с чем-то разумным ошибочно.
- Валер, дай рацию!
Водитель, не оборачиваясь, протягивает ее через окошко в переборке.
- «Ромашка», ответьте четырнадцатой!
- Какая бригада отзванивается?
- Один-четыре!! – ору я.
- Отвечаем, один – четыре.
- У нас тяжелый больной, позвоните в приемное третьей больницы, чтобы встречали.
- Кто нужен?
- Здесь ЧМТ и переломы голени. ЧМТ с ушибом головного мозга.
- Все ясно, сейчас позвоню.
Офелия, не снимая фонендоскопа, одобрительно кивает.
Мы с воем несемся по улице. Я удерживаю одной рукой кислородную маску на лице больного, другой – его самого, чтобы на очередном повороте он не улетел в проем между носилками. Смешно – в американском кино про очередных суперменов из «911» у них носилки были оборудованы фиксационными ремнями, не дающими больному сползти. Для наших носилок такие ремни почему-то не предусмотрены. Предполагается, вероятно, что на наших больных не действуют законы инерции. Михайловна держит руку на шее пострадавшего, ловя слабый пульс на сонной артерии.
- Как он? – ору сквозь грохот машины и размещенного в ней инвентаря.
- Жив! – кричит в отчет врач. – Тяжелый! Господи, дай довезти только!
Довозим. У приемного травматологического корпуса «тройки» нас встречают родственники пострадавшего – видимо, «шоки» им сообщили, куда его повезли. Громче всех кричит крупногабаритная дама, вероятно – жена нашего пациента. С ней еще несколько мужчин, преимущественно кавказских кровей.
Насколько можно быстро, мы перекладываем больного на каталку. В приемном нас уже ждет нейрохирург с травматологом и четверо солдат. Солдатики здесь работают «лифтом», поскольку настоящий грузовой лифт на ремонте. Рядом с больницей находится воинская часть, и с ней есть договоренность – на время ремонта больных наверх таскают проходящие срочную службу пацаны. Не думаю, правда, что кто-то спрашивал их мнения.
- Как он, а? – теребит меня дородная дама, в норковой шубе и обшитом блестящими побрякушками шарфе. – Жив? Или нэт? Умэр, да? Умэр?
- Да никто не умер, - отмахиваюсь я. – Жив. Все вопросы к специалисту.
Мотаю головой в сторону нейрохирурга, склонившегося над больным и что-то спрашивающего у Офелии. Дама оставляет меня в покое и устремляется к ним.
Пристроившись в уголке, собираю ингалятор. Шины уехали вместе с больным в отделение, выпрашивать их сейчас бесполезно. Придется заезжать потом, если будет вызов рядом. Бардак, все-таки. За них я несу ответственность. Но никого это не колышет.
Выхожу на крыльцо. Валерка, пристроившись у капота, хрустит сухариками.
- Ну, как он там?
Пожимаю плечами. Как он там… Как судьба распорядиться.
- Денег отстегнули?
- Кто – эти? – презрительно сплевываю. – С чего бы?
- А я тут стою, поглядываю – они на двух «Лексусах» прикатили. Вон, видишь, стоят.
- Стоят, - соглашаюсь я.
- А ведь врачам больничным сейчас отстегнут, - развивает мысль Валера. – Так ведь? Ну, за уход там, за лекарства, за процедуры…
- Не без того.
- Ну а вы что – не врачи, что ли?
- Мы, Валер, извозчики, - зло отвечаю я. – Лошади мы ломовые. А лошадям не платят. Ты посмотри наш суточный отчет по подстанции – до полутора сотен перевозок бригады делают. Кровь в детскую, специалиста в ЛОР, бабку с вывихом на квартиру, деда-инвалида на процедуры. Один урод полупьяный мне в маршрутке заявил как-то: «У нас в городе нет "Скорой помощи" – у нас есть санитарные машины, занимающиеся перевозками».
- Это когда бумага с милиции на станцию пришла? – усмехается Валера.
- Да. Жалко, я ему ничего сломать не успел, только глаз подбил. Я со смены ехал, еще на «психах» работал тогда, устал, как собака – да под утро труп на вызове.
- На «психах» - труп?
- Труп. Парень молодой, из армии в увольнение пришел, а обратно идти не захотел. Били его там, в части, или что еще похуже – не знаю. Закрылся он в комнате и не выходил, а когда менты дверь ломать стали, нож себе в живот воткнул. Воткнул - и еще вверх им протянул.
- Нихрена себе! Харакири прямо.
- Харакири, - угрюмо подтверждаю я. – Пока мы приехали, там весь пол в крови, а эти бараны с автоматами даже рану ему не перевязали. Когда доктор спросил, какие меры они приняли после нанесения себе больным ранения, один ответил: «Мы вас вызвали». Пока парня везли, он плакал, маму звал, говорил, что не хочет в армию, обещал в институт поступить. Юристом, кричал, хочу стать. Представляешь, Валер? Утро, холодина, вонь в машине кровью, кишечным содержимым и газами, а он за твою руку пальцами, в крови и дерьме измазанными цепляется, и тебе это все говорит. Глаза дурные-дурные… Так и умер он, в меня вцепившись. Попытались мы его покачать, когда уже к «первой» подъезжали, да толку с того? При такой ране ОЦК ничем ты не восполнишь. С меня семь потов сошло, пока мы с Костей его раздышать пытались. И после этого всего слышать такое в маршрутке от какой-то алкоты, которая никогда смерти в глаза не видела?
- Тогда тебя Психом и прозвали? – интересуется Валера.
- Нет, не тогда.
- Один – четыре, четырнадцать, ответьте «Ромашке»! – доносится из кабины.
- Проснулись, блин! – тяну руку. – На связи, «Ромашка».
- Вы больного сдали?
- Сдаем.
- Как сдадите – приезжайте на станцию без звонка.
- Вас поняли.
В дверях приемного показывается Офелия, красная, как переходящее знамя социалистического труда. Интересно, что это ее так…
- Антон! Тебя где хрен носит?! Иди сюда!
Недоумевающе переглядываемся с Валерой. Захожу в приемное, конвоируемый зло сопящим доктором.
- Что случилось-то? – спрашиваю в полголоса, пока идем.
- Скандал, - также тихо отвечает Офелия.
Я на ходу снимаю с пояса сотовый и кладу его в карман ее халата. На всякий случай.
Больного уже нет, его увезли «лифтом», остался только фельдшер приемного, молодой незнакомый врач и толпа родственников.
- Ты медбрат, да? – хватает меня за рукав один из родственников.
Неторопливо выдергиваю рукав.
- Медплемянник я. Руки при себе держи.
- Тихо-тихо, - предостерегающе говорит врач приемного. – Без эмоций, пожалуйста. Вот, гражданка Чолокян жалуется, что у ее мужа при себе был бумажник, в котором было две тысячи долларов. Сейчас, при осмотре, оказалось, что при нем бумажника нет.
- И на что мы намекаем? - сразу стала ясной причина необычного цвета лица Офелии. – Что мы его вытащили?
- Тише! Гражданка Чолокян…
- Слуший, отдай па-харошему! – внезапно фальцетом выкрикивает на все приемное давнишняя дама. – Ты этот деньги заработал, да? Зачем взял?!
- Кто у тебя что взял?! – взрывается за моей спиной Офелия. – Ты совсем охренела, корова толстозадая?! Мы твоего мужа с того света тащили через весь город – это ты так спасибо говоришь?!
Офелию тут же толкают в плечо. Сильно толкают.
- Ти каво каровой называещь, э? – зло шипит толстопузый мужик, со сросшимися на переносице густыми бровями и недельной щетиной на роже. – Щас в бащка палучищ за карова, понял, э, я твой маму…
Я прерываю непереводимую игру слов с использованием местных выражений, вставая между доктором и этой тушей.
- Выражения выбирай, земляк! С женщиной разговариваешь!
- Э-э, ти хто такой, а? Ты дэнги верни давай!
- Кто видел, что я эти деньги брал? – спрашиваю я.
- А кто брал, э? Шел по улыца – был дэнги, ехал в «Ськорая» - нэт дэньги! Кто брал, э?
- Доктор, вызовите милицию, - внезапно произносит Офелия. Врач приемного молча смотрит на нее. – Вызывайте, ну!!
- Что ти нас свой милиция пугаищ? – взвился толстяк. – Нам твой милиция до одын мэст, понил!
В доказательство он звучно хлопает себя по обширной заднице. Родня одобрительно загомонила.
- Нет, все правильно, - пожимаю плечами я, пряча руки в карманы куртки. Чтобы не было видно, как они трясутся. – Вы хотите разбираться – будем разбираться. Вы обвинили нашу бригаду в хищении довольно крупной суммы, безо всяких оснований. Есть такая статья в Уголовном Кодексе, называется «клевета». Пусть милиция разбирается, снимает отпечатки пальцев с нас – и с вас тоже. А потом в суде насчет клеветы поговорим.
- Какой «в суде», э? Какой «суде»? Ти хто такой?! Ти, сапляк, как базарищ?!
В переносице вспыхивает шар боли, разливаясь по лицу. В себя я прихожу на полу, куда грохнулся, расшвыряв стоящие для посетителей стулья. Нос саднит и кажется чужим, а на шею по подбородку стекают две теплые струйки. Врач приемного куда-то исчез, фельдшер разглядывает происходящее с широко открытым ртом, держа в руках телефонную трубку.
- Вот это уже будет самооборона…
Поднимаюсь, держась руками за угол стены – и, коротко размахнувшись, изо всех сил врезаю не ожидавшему удара толстяку между ног. И, пока он сгибается, открывая пасть для пронзительного вопля, добавляю сверху локтем по темени. Кто потом меня ударил, я уже не видел, потому что скорчился на полу, защищая от посыпавшихся ударов лицо. Один раз попытался подняться – и получил носком ботинка в живот. Решил больше не пытаться.
Веселье заканчивается тем, что меня рывком поднимает с поля фигура в камуфляже.
- Ты как, зёма? Живой?
- Не уверен. Нос цел?
- А?
- Нос, говорю, не сломан?
- Да нет, вроде. Кровищи только…
Оглядываю поле боя. Да, кровищи и впрямь хватает, что на мне, что на полу… За нас вступились те же четверо солдат, которые поднимали больного в нейрохирургическое отделение. Трое самых активных родичей лежат на полу, со скрученными руками, придавленные солдатскими «берцами». Один активно отплевывается, украшая бетонный пол приемного алыми пятнами и осколками выбитых зубов. Родня помоложе, не такая боеспособная, в количестве трех человек, прижата в угол, совместно с матерью семейства невесть откуда взявшимся охранником, поигрывающим дубинкой.
Мой друг толстяк привалился к стене, очумело водит головой по сторонам, явно не понимая, где находится. Я подхожу к нему, провожу рукой под носом, пачкая пальцы в крови, и размазываю по его физиономии.
- За это я тебя посажу, сука, - тихо, но отчетливо произношу я. – Сгниешь на зоне, жирная мразь, и никакие деньги тебе не помогут.
- Антон, прекрати! – Офелия, вооружившись неизвестно где взятым марлевым тампоном, смоченным, судя по запаху, перекисью водорода, поворачивает мое лицо к себе и начинает вытирать кровь. – Ты как? Голова?
- Нет, все нормально, кажется. Нос разбил…
- Что здесь происходит?
А вот и кавалерия. Два ОМОНовца и участковый. Вовремя, как всегда. После этого еще говорят, что «Скорая» долго едет…
