История болезни

Эпизод I. Суточное дежурство на «Скорой помощи». После семи утренних вызовов едем на заслуженный обед. По дороге на базу, диспетчер по рации просит посмотреть бабушку, живущую неподалёку от подстанции. Повод: «ИМ». Обычно на такие вызовы у нас раньше выезжали БИТы (бригада интенсивной терапии – реанимация), но поскольку они, как всегда, очень заняты, то ехать предстоит нам. Пытаюсь выяснить у диспетчера непонятные вещи: откуда известно, что у бабушки инфаркт? Кто вызывает и почему помощь оказывается с таким пролонгированием в три часа между временами вызова и передачи? В ответ старая рация только сипит и «булькает», как полупустая кастрюля с подгоревшей и дегидратационной кашей.

Приезжаем в многокамерную «коробку». По закону подлости - лифт не работает, а квартира – на девятом этаже. Как бродячие артисты, нагруженные всякой аппаратурой, топаем наверх. Дверь открывает шустрая, опрятная старушка лет восьмидесяти и со словами: «Слава тебе, Господи, дождалася, наконец», поворачивается к нам спиной, нагибается и берёт с пола в руки две увесистые котомки. Двигаясь задом наперёд, своими regiones gluteus(ягодичными областями, пер. с лат.) «выдавливает» нас из прихожей обратно на лестничную клетку и начинает запирать квартиру. Я и фельдшер, разумеется, от такого поворота событий, мягко говоря, несколько офигеваем и ещё какое-то время тупо смотрим как бабулька старательно проверяет все дверные замки. Потом поворачивается к нам и выдаёт эпатирующую фразу: «Ну, чо, мальчики, поехали?», от которой мы, вообще, выпадаем в осадок.

Дальше на лестничной площадке начинается рикошетный диалог:

- Бабушка, а где больная инфарктом?

- Я больная. Это у меня фаркт (орфография сохранена).

- С чего вы взяли, что у вас инфаркт?

- У меня филёнка (плёнка) есть.

- Покажите.

- Вот она.

- Откуда у вас эта электрокардиограмма?

- Оттуда, из сундучка. В смысле, из поликлиники.

- Вы когда там были?

- Сегодня, рано утром.

И т.д. и т.п. Короче, бабулька с утра почувствовала перебои в работе сердца, появилась одышка. Боль в сердце была слабой. Пешком направилась в поликлинику за пять (!) километров, где состояла на учёте по поводу ишемической болезни сердца и гипертонии. Терапевт заподозрила неладное. Сняли ЭКГ. Там – как в книжке - мелкоочаговый инфаркт без зубца Q и с отрицательным симметричным зубцом Т. Сказали так: дуй бабуля домой и вызывай «Скорую». Она и «дунула» обратно. Также за пять километров. Добралась пешком на девятый этаж. Пока ждала нас – прибралась в квартире, помыла полы, развесила на балконе бельё (!).

Разумеется, спускали мы бабушку вниз уже на носилках. В машине «зарядили» систему, начали стандарты терапии и пр. Довезли до неотложки, передали дежурному врачу-кардиологу из рук в руки. Умерла в реанимации через тридцать минут.

«Умом Россию не понять…».

Эпизод II. Тёплый солнечный осенний день. Вызов в ближний пригород, на картофельную плантацию, где горожане, получившие делянки по десять соток, выращивают и убирают «второй хлеб». Повод: «Плохо с сердцем». Народ, как говорится – в поле. Равнина, площадью в несколько гектаров, колышками и верёвочками нарезана прямоугольными «дольками», на которых целыми семьями, как муравьи, копошатся люди. Совсем как на диком, диком Западе во времена «золотой лихорадки». Страда, «понимашь». За выходные дни, пока располагает погода, картошку нужно выкопать, высушить, засыпать в мешки и отвезти домой.

Проблема. Никто нас не встречает и не может объяснить – кто и по какому поводу вызывал «Скорую». Объехали всю ниву по периметру. Ничего и никого. Водила говорит, что ещё один заход – и мы останемся без бензина. Делать нечего. Выходим с фельдшером из машины, грузимся и – forward (вперёд, пер. с англ.), в поисках пациента.

Вы когда-нибудь ходили по свежеперекопанному «русскому полю» с кардиографом, дефибриллятором, кислородом, сумкой-укладкой и прочей атрибутикой? Нет? О, вы много потеряли! «Непередаваемое очучение»! Ноги вязнут в сырой земле, ремни от аппаратуры «вгрызаются» в шею, липкий пот застилает глаза, вокруг слышатся вопли «сочувствующих» соплеменников: «Куда по картошке прёте? Слепые что ли?», «Не ходите по нашему огороду!», «Ничего не знаем, валите отсюда!» и т.д.

Наконец, видим на одном из участков, торчащие из-за кучки мешков с бульбой, чьи-то ноги в перфорированных носках и стоящие рядом высокие резиновые сапоги. Подходим ближе. Здоровенный тучный мужик, лет шестидесяти, с полуприкрытыми глазами, сидит прямо на сырой земле, привалившись к мешкам. Кожные покровы бледные, лоб покрыт испариной. Мокрые седые волосы в беспорядке роятся на голове. Верхние пуговицы рубашки «вырваны с корнем». Левая ладонь прижата к области сердца, правая рука бессильно свисает книзу. Рядом валяются початый блистер валидола и цилиндрическая упаковка от нитроглицерина, с белыми точечными следами от рассыпанных миниатюрных таблеток для сублингвального применения.

Объективно: сознание спутанное, заторможен, контакту не доступен, на вопросы не отвечает. Систолическое давление ниже восьмидесяти, диастолическое – пятидесяти миллиметров ртутного столба. Пульс – под девяносто, аритмичный, слабого наполнения и напряжения. Тоны сердца глухие, в лёгких – жёсткое дыхание с разнокалиберными хрипами. Живот, ввиду нестандартного положения больного, пропальпировать не удаётся, но в данном случае, это, похоже, не принципиально. Заподозрен ИМ. Быстро снимаем ЭКГ. Так и есть: передний, крупноочаговый. Плюс, по клинике, нарастающий отёк лёгких, кардиогенный шок, аритмия и пр. Короче – полный микс.

Фельдшер убегает за носилками. До машины – не менее двухсот метров. Пока начинаю стандартную терапию. Больной тяжелеет на глазах. Параллельно думаю о том, как его дотащить до машины? Вдвоём точно не справимся, нужны помощники. На мгновение поднимаюсь во весь рост и кричу во все стороны:

- Кто-нибудь, помогите донести больного!!!

В ответ – тишина. Все только усерднее стали копать картошку. Кое-кто отвернулся, делая вид, что не слышит. Опускаюсь на корточки, продолжаю делать инъекции. Через минуту снова встаю и ору. Никакой реакции. Обращаюсь к самой ближней группе людей с просьбой о помощи. Два мужика с амимичными физиономиями копают, как мини-тракторы. Рядом женщина, с вязанкой верёвок в руке, тут же отвечает:

- Муж мой – после операции, а у брата – давление повышенное. Им никак нельзя.

Поворачиваюсь и горланю в другую сторону. Три мешка с картошкой и ногами удаляются от меня строевым шагом. Сдерживаю горячее желание догнать эти мешки, уронить их на землю, а несущим - затолкать каждому по картофелине в одно место, да поглубже.

Запыхавшись, возвращается фельдшер:

- Я сказал водиле, чтобы вызывал на нас БИТов.

С трудом укладываем больного на носилки. Пытаемся поднять. Не получается.

Пока мудохались, манифестировал отёк лёгких. Фельдшер быстро набирает растворы, а я ввожу их в вену. Остановка дыхания. Устанавливаем S-образный воздуховод, дышим мешком Амбу. Остановка сердца. Начинаем закрытый массаж. Время от времени меняемся с фельдшером местами. Краем глаза вижу, как вдалеке, к нашей «Скорой», подъезжает другая, с надписью «Ambulance». Наконец-то! Минут через пять подбегает врач БИТ-бригады и с ним два фельдшера. А что? Может, вытянем мужика? Нас же пятеро!

«Слепой сказал: «Посмотрим».

Не вытянули.

…Я оглянулся вокруг. Наверное, с высоты птичьего полёта, мы и наш бывший больной выглядели как опасные чужеродные тела в муравейнике. Пока мы занимались реанимацией, все соседи, в радиусе метров тридцати-сорока, потихоньку «растворились», как в кипятке лапша. Даже мешки с картошкой побросали.

…Четверо из нас взяли носилки с трупом; один фельдшер, что покрепче, нагрузился аппаратурой. Пошли к машинам, совсем как инопланетяне, несущие своего павшего в бою товарища к космическому кораблю в кинофильме «Чужие против хищников».

Мы и были чужими в этом «злом человеческом стаде» (О. Хайям)…

Эпизод III. В далёкие школьные годы, в какой-то книжке из серии «Эврика» я прочитал одну историю.

Санаторий-профилакторий для реабилитации больных, перенесших ИМ. Сосновый бор, белоснежные корпуса, вежливый персонал, спокойный умеренный быт. Два пациента в одной комнате из разных уголков нашей необъятной Родины - задумчивых, немногословных, неконтактных друг для друга. Всё еще находящихся под впечатлением от палат интенсивной терапии, с ежедневными летальными исходами других больных, до конца не верящих в свою счастливую судьбу и окончательно не пришедших в себя. Весь курс реабилитации жили строго по расписанию: приём пищи, процедуры, обследования и пр. Утром вставали, говорили: «Доброе утро» - и расходились до вечера. А там: «Спокойной ночи». Даже фамилию и имя-отчество друг друга толком не знали.

В последний вечер, перед отъездом, мужики собрали свои нехитрые пожитки, упаковали чемоданы, сели напротив друг друга и разговорились. Каждый поведал о своей жизни до «катастрофы», сиречь, до инфаркта. Первый - всё своё житьё-бытьё любил одну женщину, но не мог бросить жену и троих детей. Второй – гениальный инженер - много лет покорно терпел унижения и оскорбления своего начальника-самодура, присваивавшего его изобретения, только потому, что боялся потерять любимую и, по-своему, интересную работу.

Они проговорили всю ночь до рассвета.

Каждый из них вскрыл другому душевный абсцесс, не дававший ему покоя полжизни.

Морально и духовно они откровенно и сочувственно «сроднились в земле» и «сплелись ветвями».

Утром, взломав дверь, сотрудники санатория обнаружили два безжизненных тела…

Аутопсия, наряду с другими данными, показала наличие у обоих «свежих» обширных некрозов сердечных мышц, послуживших причиной смерти.

Они повторно пережили свой преморбид и снова вернулись к «точке отсчёта», но ослабленный болезнью организм не смог «дважды войти в одну и ту же реку».

*******

История медицины свидетельствует о том, что до конца девятнадцатого века ИМ практически не диагностировался, а в первое десятилетие двадцатого и вовсе являлся казусом. Лишь в тысяча девятьсот девятом году, на первом съезде российских терапевтов, В.П. Образцов и Н.Д. Стражеско дали классическое описание этой патологии сердца (status anginоsus, status asthmaticus и status gastralgicus). С тех пор диагноз ИМ перестаёт быть редкостью, а с тридцатых годов и до наших дней частота его возникновения и тяжесть клинического течения неуклонно возрастают. Это обусловлено увеличением числа лиц пожилого и старческого возраста, улучшением диагностики, возрастанием количества и качества вскрытий, совершенствованием медицинской статистики и другими факторами. Следует также отметить и значительное «омоложение» ИМ в последние годы. Кроме того, летальность при этом заболевании, по-прежнему, остаётся чрезвычайно высокой и не имеет тенденции к снижению. Лишь половину больных удаётся доставить в больницу живыми, и еще треть от выживших пациентов умирает в ближайшее время.

ИМ тяжело «ранит» человека не только физически, но и морально. Из-за инфаркта рушится привычная система жизни, в результате чего людям приходится перестраивать свои жизненные приоритеты. Вот, например, уже немолодой мужчина, который всю свою сознательную жизнь «пахал» на износ, являлся основным добытчиком и кормильцем семьи, перенёс инфаркт. Он уже не может трудиться на прежней работе в привычном темпе и идентичными нагрузками. К тому же, первое время после перенесённого заболевания, «инфарктник» может испытывать постоянный страх смерти или бояться рецидива заболевания. Вместе с тем, находясь на длительном сроке реабилитации он, как правило, остаётся без обычной, хорошо оплачиваемой, престижной работы и должности, к которым стремился и добивался не один десяток лет. Также возможны варианты его перевода на более лёгкую, а, значит, менее оплачиваемую работу или, вообще, смены профессии. Начинаются финансовые трудности, проблемы в семье и, как следствие, со здоровьем.

Другой вариант. Допустим, наш сердечник реабилитировался и относительно восстановил своё пошатнувшееся здоровье. Вернулся на старую работу, а его должность уже занята другим, более молодым, энергичным и перспективным сотрудником. Как всё вышеизложенное отразится на прогнозе и вероятности повторного ИМ? Понятно, что не лучшим образом.

Далее. Что также волнует нормального, ещё не старого, мужика? Правильно догадались - секс. И тут проблемы. У многих пациентов, активных в сексуальном плане до болезни, после перенесённого ИМ наблюдаются снижение полового влечения, половая слабость и пр. А тут ещё доктор в референциях, в числе прочего, написал о недопустимости физических перегрузок. А какой нормальный секс без должного напряга? Выходит, и интимная жизнь теперь ограничена? Ибо секс – это труд, а секс с трудом – мýка. Если алкоголь употреблять запрещено, курение – исключено, «факаться» – тоже, значит, нельзя? Что же ему остаётся? Морковка, аспиринчик и лавочка с участниками Куликовской битвы возле дома?

«Да пошли вы со своими рекомендациями на трёхбуквенный кукан или в пятибуквенную бездну! – скажет он. - Я ещё пожить хочу! Есть пока у меня «похер в похеровницах»!

«Охота жить!», - сказал Василий Макарович Шукшин. И умер.

источник

Пока едем, вспоминаю, какие бывают инородные тела уха - эндогенные и экзогенные, живые и неживые, фиксированные и свободнолежащие и т.д. Всё это понятно, но дело в другом. По ЛОР-неотложке сегодня дежурит горбольница, находящаяся не то, что в соседнем микрорайоне, а вообще, на другой окраине города. Ехать туда, откровенно говоря, не улыбалось. Но, если будет как в прошлый раз, когда ревнивая супруга воткнула своему мужу карандаш (экзогенное неживое инородное тело) в ухо, хочешь или нет – ехать в эту тьмутаракань придётся.

…Несмотря на поздний час, вся общага и её окрестности гудели, как улей, и суетились, как муравейник. Близлежащие рощицы, кустарники и прочая солитарная растительность, в непосредственной близости от данного вертепа, издавали различные разнокалиберные звуки и шумы. Тут и там слышались смех, гитарное бренчание, звоны стаканов и бутылок, охи, ахи, вздохи, чмоки и т.п. С такой жизнью было немудрено не то, что инородное тело уха «заработать», но и что-либо посущественнее, например, «гусарский насморк» или «Люську», Bugs in the rug (жучки в коврике – лобковые вши; мед. жарг.) или Fascinomу (интересное заболевание – мед. жарг.). Одним словом, жизнь в этой вихаре и её окрестностях била ключом.

Мы подъехали прямо к крыльцу, остановились и вышли из машины. По традиции нас никто не встретил, поэтому мы, лавируя мимо жарко и страстно целующихся парочек и стаек оживлённо чирикающих девушек, прошли мимо пустой вахтёрской будки и стали подниматься по лестнице.

Общага! «Как много в этом слове для сердца русского слилось!». Мусор на лестничных пролётах, детские коляски на площадках, сохнущее бельё в длинных и тёмных коридорах, непередаваемые запахи жареного лука, щей и общественного сортира. За всю свою жизнь я несколько раз жил в общежитиях – Института клинической и экспериментальной хирургии в Киеве, Рижского института инженеров гражданской авиации, Института Склифосовского и др. Открою вам маленькую тайну – все они, с небольшими девиациями, идентичны, как однояйцевые близнецы. Как говорили марксисты-философы о материи: формы разнообразны, а закономерности едины. Эта общага также не была исключением из правил, но имела одну существенную особенность: здесь обитали только представительницы прекрасного пола, «слабая половина» человечества, молодые девушки и женщины, одним словом, - хищницы.

Накануне нам выдали новую сахарно-белую форму в виде куртки и брюк, с аппликациями красных крестов, слов «Скорая медицинская помощь», «03» и пр. Вероятно, наше начальство полагало, что мы «плаваем» не по лужам крови, мочи, рвотных масс и околоплодных вод, а, подобно белым лебедям - по чистой и зеркальной глади жизни.

Теперь представьте себе такую сцену. Два «привидения» в белых костюмах медленно продвигаются по чёрным коридорам общаги, периодически подсвечивая маленькими фонариками в поисках нужного номера комнаты, спотыкаясь о всякое барахло, чертыхаясь и вспоминая какую-то мать. По-видимому, такой nature-morte производил на обитателей этой ночлежки неизгладимое впечатление, поскольку они при встрече, визжа и крича от неожиданности, моментально «испарялись» и прятались в своих кельях, громко хлопая дверями и лязгая то ли зубами, то ли ключами от замков.

Наконец, после длительных мытарств и «поисков сокровенного», мы обнаружили необходимую нам камеру и, еле сдерживая себя от непреодолимого желания отдубасить её ногами, деликатно постучали. Тишина. Мы ещё раз слегка побарабанили пальцами и, не дожидаясь ответа, открыли дверь и вошли.

Картина маслом. Небольшая комнатка со скудной мебелью и четырьмя кроватями, на трёх из которых, полностью укрывшись, кто-то спал, а на четвёртой, чисто символически прикрывшись простынкой, полулежала молодая обнажённая девушка и читала книгу. Точнее, делала вид, поскольку держала «источник знаний» вверх ногами. Рядом «свеча горела на столе, свеча горела», но, в отличие от Пастернаковского стиха, подле ещё стояла запечатанная бутылка шампанского и пара бокалов, а на улице ничего не «мело по всей земле». Ну, блин, прямо картина Константина Васильева «Ожидание» или Николая Фешина «Обнажённая».

Однако наши эротические и романтические ассоциации тут же куда-то нивелировались, когда мы принюхались и ощутили какой-то непонятный запах, заполнивший всю комнату, и стойкий, несмотря на открытое окно. Запашок был терпко-тошнотворный, сладковатый, пряный. Почти так же пахнет горелая прошлогодняя трава, сушёный базилик, концентрированный фруктовый компот. Таким «ароматом» в те годы провоняла добрая половина подъездов нашего нового микрорайона.

Это был запах анаши.

Она же травка, она же солома, она же косяк, дурь, план, зелень, ханка, гашиш, конопля, петрушка, дагга и пр., пр., пр. У меня в голове тут же сложился пазл диагноза: наркотическое опьянение – глюки – инородное тело уха.

Я подошёл ближе, безответно поздоровался, подтянул простынку повыше и спросил:

- Это вы «Скорую» вызывали? Что вас беспокоит?

Девица подняла на меня стеклянные глаза с широкими зрачками:

- Ты кто?

- Я – Карлсон, который живёт на крыше. Пролетал мимо, решил заглянуть на огонёк. А это – мой друг Малыш.

Лучше бы я так не шутил. Весёлое озорное хихиканье тут же заполнило всю комнату. Лежащие под покрывалами нагишом подружки, дружно попрыгали со своих лож и, совершенно не стесняясь своего внешнего вида, собрались в кучку вокруг меня и, со страхом смотревшего на всё происходящее, фельдшера. Все они весело смеялись и наперебой тараторили, как трещотки:

- Ура, ура! К нам прилетел Карлсон и его друг Малыш! Ура, Ура! Какие у них яркие костюмы! Хи-хи-хи! У одного красный, а у другого зелёный! А мы не спали, мы притворялись и ждали нашего рыжего клоуна и его друга! Хи-хи-хи!

Странно, но, несмотря на обилие обнажённых женских тел и постоянные касания нас их различными частями, никаких рефлекторных процессов в нас с фельдшером не происходило. Девки, конечно, все были как на подбор – молодые, крепкие, ладноскроенные, симпатичные, но… было в них что-то отталкивающее, настораживающее, я бы даже сказал, угрожающее.

Я понимал: эйфория скоро закончится, и начнутся глюки. И не просто галлюцинации. Может развиться самый настоящий психоз, причём с непредсказуемыми последствиями. Подобные психические расстройства, в общей структуре вызовов за сутки по городу, составляли немалый процент и включали в себя суициды, насильственные убийства и даже «расчленёнки». Жалко, конечно, было этих дурочек-гашишисток, которые даже в самом кошмарном сне и представить себе не могли в какое дерьмо вляпались, какие проблемы их ожидают и что их жизнь начала обратный отсчёт. Им бы жить-поживать, да детишек рожать…

Короче, Склифосовский, надо сваливать, пока не поздно.

Под хихиканье и хахаканье осматриваю ушную раковину и наружный слуховой проход лежащей в кровати девушки, которая утверждает, что ей туда заполз таракан. Фельдшер, обвешанный девицами, как груша, протягивает мне из сумки земский отоскоп в виде небольшой блестящей воронки с чёрной матовой поверхностью внутри. Это старинное и примитивное ушное зеркало, точнее, его часть, досталось мне по наследству от знакомого «лорика» и не раз выручало во время дежурств на «Скорой». Подсвечиваю фонариком, но ничего, кроме серной пробки, не обнаруживаю. Сообщаю об этом пациентке. Она, под дружные смешки подружек, заявляет, что вот-вот, именно под ней он там и сидит, «шуршит и щекочет».

Можно ли верить наркоманке? А был ли мальчик-то вообще, то есть таракашка? Кто ж знает? А, может, это глюк? Привиделось, показалось, приснилось, наконец. На наше счастье, от поездки в дежурную клинику девушка категорически отказывается. Даю рекомендации по обращению в поликлинику по месту жительства. Всё понятно? Всё. Тогда – до свидания.

В этот момент ключ в замке двери дважды поворачивается, извлекается и демонстративно (чтобы я и фельдшер видели) выбрасывается в окно. Дамы требуют продолжения банкета в виде «попьём шампусика, посидим, поговорим…». Наши просьбы отпустить бедных докторов по-хорошему – побоку. Каменные, бесстрастные лица без каких-либо эмоций. Стальные, холодные глаза - как у ощетинившейся волчицы при угрозе потомству. Начинается банальный шантаж: «…иначе будем кричать, вызовем милицию и заявим, что вы нас пытались изнасиловать».

Вот впёрлись, мать твою! Что делать?

«Скорая», в отличие от других врачебных специальностей, иногда требует принятия не только молниеносного, мгновенного, но и жизнеспасительного решения для бригады.

О,кей, девочки, уговорили. Но у нас есть деловое предложение. Давайте кое-что добавим в шампанское для, так сказать, остроты ощущений. Кайфанём, в натуре. Согласны? Вот и умницы.

Отгородившись от наших валькирий и горгулий спинами, вытряхиваем в каждый бокал по чуть-чуть доброго успокоительного. Барная посуда тут же наполняется шампанским и выпивается. Процедура повторяется. Ждёмс. Как в том анекдоте: для тех, кто не спит, повторяем ещё раз. Две попросили «добавки». Не вопрос! Что у нас на десерт? Конечно же, мягкое снотворное!

Через некоторое время в комнате воцарилась тишина.

«Мёртвая».

Вот что хорошие баюкальные и дремотные лекарства «животворящие делают»!

Быстренько и тихо с фельдшером собираем свои пожитки и пустые ампулы. На прощание пощупал у всех пульс. Ритмичный, хорошего наполнения и напряжения. И тут мой взгляд почему-то задержался (нет, не на том, что вы подумали) на оном ухе нашей пациентки. Что-то привлекло моё внимание, и я склонился над спящей.

Из наружного слухового прохода, пошатываясь, как пьяный, выполз маленький, миллиметров пять, «прусачок». Он икнул, огляделся мутным взглядом, протёр лапками свои «моргала» и зигзагами, вспоминая чью-то мать, похромал по своим делам. Видать, тоже обкурился, бедолага – Blatella germanica (тараканчик немецкий, пер. с лат.). А по-русски звучит почти как «брателло»!

Аккуратно с фельдшером «выдавливаем» дверь и сматываемся. Повторного вызова до конца дежурства не было.

Занавес.

источник