История болезни

доброго времени суток, друзья.
очень давно мучаюсь с одной проблемой и понимаю, что очень страдаю из-за этого.

уже около 10 (на самом деле, больше) лет мучает вздутие живота.

мне становится невыносимо больно, всё бурлит, вздувается до невероятных размеров вне зависимости от того, что съедено. могу ничего не есть, будет еще хуже. исключение разных продуктов по очереди тоже не помогло.
был визит к гастроэнтерологу.
врач сказал, что у меня повышенное содержание каких-то там бактерий (честно, долго было в голове название всех этих заболеваний и бактерий, но спустя месяцев 5 просто забылось).
надо было придерживаться диеты (стол №1) и пропить таблетки (в день по 8 штук).
скажу сразу: лучше мне не стало. (было очень плохо не из-за питания; не сказать, что был голод или что-то не нравилось).

насторожил вопрос врача: неужели вы даже не пробовали народную медицину?

так вот.
в городе, судя по отзывам, это единственный адекватный врач-гастроэнтеролог, поэтому не знаю, к кому могу еще обратиться.

прошу совета здесь.
помогите, пожалуйста, вдруг кто-то знает, как можно избавиться от этого состояния!

Все началось в январе. Легла спать, никаких стрессовых событий не происходило, потрясений не было. Во сне в груди случился толчок, сердце будто резко разогналось, пришлось сесть, чтобы понять, что происходит, но стало хуже - появилась одышка, участилось дыхание, вызвала фельдшера, бригады СМП у нас нет. Померили давление - 140/80, пульс 110, сатурация в норме. Дали две таблетки метопролола с перерывом и от давления одну, спустя минут 10 после второй таблетки метопролола мне полегчало, сохранилась тошнота. Потом долго не могла уснуть. Поехала к терапевту на прием утром, мне прописали аспаркам и бисопролол, сдала все анализы, в том числе на гормоны щитовидной железы, сняли экг, сделали узи почек. Вечером выпила как врач назначила аспаркам и мне снова стало плохо, опять вызвала фельдшера, она со мной посидела и мне стало легче. Она и терапевт предположили, что у меня тахикардия. Позже аспаркам отменили потому что калий и магний были в норме, все анализы, которые пришли в порядке и на гормоны тоже, несколько раз сняли экг тоже в норме. Я вела дневник давления и принимала бисопролол, давление после первого приступа не поднималось вообще, на фоне приема бисопролола видимо было немного пониженое для меня, не критично. В третий приступ я уже поехала сама в приемник, сняли экг - экг чистое, вот ничего просто нет подозрительного, дежурный терапевт предложил пропивать настойки пиона, пустырника и валерианки, смешивать. Давление было в норме, пульс 87, но сколько я измеряла пульс последние несколько лет, он у меня всегда был от 80 до 90 и чувствовала себя хорошо. Съездила к кардиологу, сняли кт - в легких небольшое изменение сосудистого рисунка (кажется так), меня уверили, что это не пневмония и ничего серьезного. Прописали панангин и сотолол. Это я не принимала, так как лечение было назначено давно аналогичное терапевтом, и понемногу перестала принимать бисопролол из за побочек. Направили к неврологу, который помимо всего прочего спросил боюсь ли я вечеров и как сплю, назначил комбилипен уколы, ксефокам уколы и фенибут. Больница у нас маленькая, врачей не хватает, несколько дней назад я узнала что он уволился, теперь если что, то не к кому будет обратиться по поводу лечения. Так же я была на онлайн консультации психолога, которая посоветовала не забывать о себе, несмотря на семейные и родительские обязанности.
Подводя итоги: было три приступа, по симптомам будто тахикардия. Потом я заметила, что могу их контролировать, когда я отвлекаюсь от надвигающейся "тревоги", оно как то забывается на время, при этом по утрам я чувствую себя прекрасно, днем хорошо, но к вечеру начинает болеть спина, грудная клетка, и начинается какой-то нервяк, будто вот-вот наступит приступ, я изо всех сил держу себя в руках, стараюсь забыться, перед сном выпиваю валерианы 15 капель и тревога утихает, я ложусь спать и все сначала. Итого у меня нет ни одного диагноза, я до сих пор не знаю здорово ли мое сердце, терапевт говорила что сосудистый рисунок в легких и какие то боли указывают на проблемы с ним. Из кардиолога вообще ничего выдавить не удалось. Невролог уволился бесследно. Есть у меня так же три варианта лечения, но теперь я боюсь всего, где в побочках хоть какой-то намек на тахикардию, барикардию и тд, это как фобия, я боюсь принимать фенибут, потому что думаю, что нужно наблюдение врача и меня смущают сроки, которые мне рекомендовали - 10 дней приема, если будет легче то бросить. Я понимаю, что я впечатлительный человек, хотя эта незвестность меня сильно гнетет, а какие то проблемы в области сердца, груди, спины, руки, общего состояния, мне сильно отравляют жизнь. Я очень боюсь выпасть из жизни, я хочу растить своих детей, делать с мужем ремонт, и вообще просто ЖИТЬ. Простите, что сильно нагрузила информацией, может были у кого-то подобные симптомы, проблемы, может мне подскажут к какому врачу мне можно еще обратиться, какие дополнительные анализы сдать, может кто-то принимал фенибут?

Думала, мышцу потянула, а оказалось вон оно что…

В предыдущих сериях: летом приболела нога, боль всё списывала на усталость и потянутость мышцы, а оказалась саркома третьей стадии. Я выиграла в лотерею. В самую отстойную лотерею в своей жизни.

Я прошла четыре пятидневных курса химиотерапии, последний из которых закончился 30 декабря, подключичный катетер сняли в восьмом часу вечера и, не желая больше ни минуты оставаться в стационаре, я отчалила домой. Новогодние каникулы были прекрасным временем, за исключением побочек (после каждой очередной химии побочки всё хуже, восстанавливаешься всё дольше, полагаю, присутствует какой-то накопительный эффект) и необходимости ездить в дневной стационар за восстанавливающими капельницами и, конечно, филграстимом. Лейкоциты, тромбоциты, нейтрофилы и гемоглобин покинули чат примерно на 1.5-2 недели. После этого очередное КТ и МРТ и опять в Москву, опять на консилиум.

В конце января состоялся очередной консилиум, на котором наконец-то (!!!) принимается решение об операционном лечении, но с поправкой, что это, скорее всего, будет ампутация. Да, конечно, ногу постараются сохранить, но, мол, тёть, готовьтесь. Домой я отправилась в смешанных чувствах с наказом сделать очередную кучу анализов крови и ангиографию сосудов нижних конечностей.

В середине февраля пришел вызов на операцию и я отправилась навстречу неизвестности.

В стационаре со мной опять говорили врачи, теперь уже другие, всё популярно объясняли, что опухоль сожрала бедренный сосудисто-нервный пучок, необходимо ее удалять вместе с пораженными сосудами, а без сосудов нога останется без питания смысла в её оставлении не будет, поэтому в таких случаях её тоже под нож. Для них это тоже нестандартный случай, они постараются сделать всё возможное, помимо прочих будет работать на операции сосудистый хирург, с тем чтобы совершить эндопротезирование сосуда, но ты готовься к ампутации. Опухоль росла не в окружающую среду, а внутрь, поэтому она довольно большая, хотя нога выглядит обычно, без наростов и уродств. И даже в случае успешной операции и успешного протезирования, в 24часовой послеоперационный период возможны осложнения в виде тромбозов и, соответственно, ногу мне могут отчекрыжить и после основной операции. Результатом всех этих бесед мною было дано помимо прочих семи согласий, восьмое и самое страшное - согласие на потерю левой нижней конечности. (Я говорила, что я «счастливчик»?.. :)))))

Подготовка стандартна: накануне операции вечером не есть, не пить, очищающая клизма и успокаивающая таблеточка перед сном от анестезиолога. Поэтому уснула я прекрасно, сны не снились, утром сложнее было натянуть компрессионные чулки, чем проснуться. Где-то в 7.30 утра меня уложили на каталку, накрыли простыней и повезли в реанимацию (я могла дойти пешком, но протокол есть протокол). Реанимация выглядела местом из фантастических фильмов, там было столько всего, всяких умных штук и приборов! Венозный катетер в правую руку, манжета давления на левую руку и спинальная анестезия, соответственно, в межпозвоночное пространство. Последнее, что я помню - наложение маски с кислородом на лицо.

Не буду томить, операция длилась 4.5 часа и прошла успешно. Первое, о чем я спросила медсестер, когда очнулась после наркоза и после их стандартных проб Гейла (пожать руку, достать кончик носа пальцем руки, поднять голову и удержать ее в приподнятом положении в течение 2-3 секунд, задержать дыхание), сколько у меня ног. И после их ответа, что две, конечно, заплакала. Даже сейчас, когда я это описываю, я вновь переживаю это чувство - непередаваемая радость, благодарность, облегчение и еще куча всего, что, ввиду моего скудоумия, на бумагу я перенести не могу.

Меня перевезли в палату, наказав не двигать ноги вообще. Сложно было в принципе ими двигать - действие спинальной анестезии не закончилось, ног я не чувствовала вовсе. Максимум, что я смогла - пошевелить большими пальцами ноги, ну прям как в мелодраматическом сериале. Во мне всё еще был венозный катетер (забегая вперед, он будет еще 8 дней) и спинальный катетер (к нему подключили помпу с обезболивающим), добавились дренаж из зашитой раны и мочевой катетер.

Из официального: иссечение опухоли мягких тканей левого бедра с резекцией бедренного сосудистого пучка и аутопластикой бедренной артерии большой подкожной веной. Иными словами, взяли мою вену повыше места опухоли (хорошую, годную вену) и пришили ее к месту вырезанной артерии дабы сохранить кровоток. Вену и нерв, которые сожрала опухоль уже было не восстановить. Это ебучее яйцо чужого размерами 10на8на7 см захавало медиальную широкую мышцу бедра, полуперепончатую, полусухожильную мышцы. Всё на выброс. Собакам (вообще-то нет, морфологам на гистологию).

Восстановительный период в больнице проходил хорошо, тромбов не оказалось, сначала разрешили стоять, потом потихоньку ходить. Швы не кровоточили, гноя не было, на УЗИ тоже все сосуды проходимы. Моё состояние радовало и меня, и врачей и на двенадцатый день после операции меня, наконец-то, выписали. Уже дома в местной поликлинике мне сняли швы. Еще хожу как раненая черепаха, нога сильно не сгибается и очень отекшая, а также нет чувствительности в коленке и ниже до стопы и не вернется эта чувствительность никогда (поскольку нерв удалили).

Из планов: узнать результаты гистологии (лаборатории работают не так быстро как хотелось бы) и определяться с дальнейшей тактикой. Я так поняла, что предстоит еще лучевая терапия, дабы убить все возможные оставшиеся клетки опухоли. Но, возможно, если края резекции будут отрицательными, то обойдусь без неё. В любом случае, ложе опухоли мне пометили скобами специально для лучевых терапевтов.

Моё отношение к врачам… как бы поскромнее… они боги!!! Реально, починка моей ноги это какое-то чудо, для меня похлеще превращения воды в вино. Без лишних размусоливаний и сюсюканий, всё четко, логично, спокойно. И такое отношение не только ко мне - ко всем, абсолютно ко всем пациентам. И средний, и младший медперсонал очень корректные, уважительные и заботливые. Больница не курорт, но в данном случае, всё на высоте: и работа медработников, и состояние больницы, и еда, и санузлы, и телек в каждой палате. Само пребывание в больнице и операция не стоили мне ни рубля - всё квота на ВМП. Единственное за что я платила, это сиделка (так называемой патронаж) пять суток после операции и кофе из вендинга с шоколадкой с первого этажа клиники:)

Знаю, в последнее время много постов с тегом рак и онкология. Это один очередной из них. Я постаралась рассказать (как могла) свою историю, на сегодняшний день со счастливым исходом операции. Но это еще не конец моей болезни, не конец моего лечения. Я всё еще лысая (хотя потихоньку отрастаю), всё еще мелкие ранки плохо заживают (привет, ифосфамид!), всё еще аменорея. Но это всё такая фигня, по сравнению с тем, что я на ДВУХ своих ногах! Всё остальное меркнет, поверьте. Я хотела до всех донести, что даже саркома (а это довольно редкий и агрессивный вид опухолей) поддаётся лечению, что рак реально не приговор, что не надо на себя забивать и теперь я действительно думаю, что хороший подарок друзьям на день рождения - это МРТ всего тела:)

На сей раз врач приемного «тройки», в память о нашем прошлом посещении, даже не скандалила, увидев меня и Михайловну, вкатывающих каталку с благоухающим клиентом, щедро облепленным грязью и свежими рвотными пятнами – она молча выслушала нас и принялась писать что-то в журнале. Володю осмотрел нейрохирург, констатировал сотрясение головного мозга, и его «лифтом» уволокли в отделение.

Я уселся на подножку машины, подстелив предварительно клеенку, и привычно щелкнул зажигалкой. Уж не знаю почему, но курить я люблю после особенно пакостного вызова именно на подножке. Водители сначала поругивались, потом привыкли. Псих есть Псих.

- Слышь, Антон?

- Слышу, - флегматично отвечаю я, пуская в морозное небо струю синего дыма. – И вижу тоже. И нюхать еще не разучился…

- Нет, ты это, не прикалывайся, - сердится Гена из кабины. – Лучше скажи – тебя совесть не мучает?

- А что такое совесть, Гена?

- Ну… - сложный вопрос для нашего водителя. – Это… Ты же мужика сейчас двинул ни за что, практически. Не стыдно?

Вот, пожалуйста. Даже свои – и те не всегда тебя понимают.

- Гена, я сегодня на вызове получил по носу кулаком. Тоже ни за что. Перед бомжиком я извинился. Тот урод, что меня бил, по сию пору не сожалеет о содеянном. Ты бы лучше его спросил насчет совести.

Молчим какое-то время.

- Странные вы, все-таки, люди – эпкулапы, - с явным удовольствием произносит последнее слово Гена. – Совесть вас не беспокоит. Меня вот один, когда ногу зашивал, еще и лаял, что я пьяный был. И к брату «Скорая» приезжала – тоже ругались. И, пока им денег не дали, все бухтели…

Я швыряю сигарету в сторону.

- Гена!

- А?

- Ты на «Скорой» сколько?

- Ну, три месяца. Какая…

- Есть разница, - перебиваю я. – Твоя работа – это руль крутить, ты даже на вызовы не ходишь. И что там происходит, не видишь.

- А чё видеть-то?

- Чё видеть? – прищуриваюсь я. – Ты походи по бригадам, поспрашивай. Если ты не в курсе, то просвещаю – ты работаешь в самом незащищенном подразделении из всего здравоохранения. Такого бесправия, как у нас, нет ни у кого. Сколько жалоб на вот это вот заведение было? – киваю на серую стену корпуса «тройки». – И что? Хрен по деревне, как говорится. Те, кто больных гробил, гробят и дальше, кто деньги вымогал – вымогают и по сей день. Попробуй, находясь на стационарном лечении, что-то высказать лечащему врачу! Посмотрю я тогда, как ты будешь долечиваться. Перед врачами отделений выплясывают и больные, и их родственники, периодически щедро осыпают всевозможными благами и дождиком из вечно зеленых условных единиц. А у нас посмотри! Одна старая калоша позвонила позавчера на «03» с жалобой, что бригада, бывшая у нее на вызове, спёрла последний пузырек с клофелином. Из-за нее бригаду, вместо обслуживания очередного вызова, отправили к калоше с объяснениями, и, когда те вошли, первое, что увидели – этот долбанный пузырек, закатившийся за ножку дивана в той помойке, которую она называет своей квартирой. Ты думаешь, эта тварь извинилась?

- Нет, ну, старая женщина...

- Возраст тут не при чем! Мы с Сергеевной три месяца назад приехали на высокую температуру у шестилетней девочки. Нас с порога обложили матом мама с бабушкой, махали перед лицом оттопыренными пальцами, верещали про знакомства и связи в городской администрации, обещали, что завтра же мы повылетаем с работы. Стали разбираться – у ребенка третий день температура под 39, присоединилась рвота и сыпь. Бабушка начала трясти в воздухе жаропонижающим сиропом, громко крича, что он уже не оказывает действия, ребенок явно умирает, а мы, сволочи такие, тридцать минут на вызов ползем. Дарья выхватила у нее сиропчик – а тот возьми, да и окажись на восемь месяцев просроченным! Она маме им в физиономию и ткнула – мол, что же вы, люди добрые и к медицине ласковые, нас хаете, а сами свое дитё родное лекарствами просроченными пичкаете? Вот ваша и рвота, и сыпь откуда.

- И? – заинтересовался Гена.

- А ничего, - зло усмехнулся я. – Бабуля театрально заохала, схватилась за сердце и начала причитать, как на похоронах. А мамаша, сконфуженно хихикая, сказала: «Да что ты, мама, перестань, я же тебя ни в чем не виню». Правильно, как можно маму винить? Она ведь мать родная, хоть и дура набитая, чуть ребенка не угрохавшая. А мы ей кто?

- Хрен в пальто! – отвечает на мой вопрос показавшаяся в дверях приемного Офелия. – Поехали.

Хлопаем дверями.

- «Ромашка», бригада четырнадцать, третья больница!

- Один – четыре, пожалуйста – Возрождения, семнадцать, квартира двадцать три, там шестьдесят три года, «все болит».

- «Все болит», - передразнивает голос Инны Офелия. – Усс…ся можно. Приняли, «Ромашка».

Информативный повод к вызову, правда? Это самое «все болит» может оказаться действительно всем, чем угодно, от загноившейся ранки на пальце до инфаркта с кардиогенным отеком легких. К чему готовиться? Ну, диспетчера…

Хотя, нельзя полностью винить диспетчеров. Их работе на телефонах «03» не позавидуешь. Есть четкий алгоритм приема вызова, составленный много лет назад, представляющий собой перечень вопросов, которые фельдшер по приему вызовов должен задавать вызывающим. Все эти вопросы придуманы не для скуки и простого любопытства, каждый из них имеет четкую практическую значимость. Но те, кто вызывают бригаду "Скорой помощи", на волне своего негативного эмоционального подъема на каждый заданный вопрос реагируют, как на укол раскаленной иглы в задницу. И разражаются такими словами и угрозами, что и Христос бы выматерился. Вот и дают нам карты с поводами к вызову, которые удалось собрать на основании телефонного разговора: «все болит», «плохо», «тело ломит», «заболела», «не спит» и им подобные.

Едем по вечерней улице, освещенной фонарями. Я, привычно уткнув нос в локоть, опертый об окошко переборки, разглядываю мельтешащую линию дорожной разметки, исчезающую под капотом машины.

- Генка.

- А?

- Тоскливо чего-то. Включи радио, будь человеком.

- Стольник, - привычно огрызается водитель, однако тыкает пальцем в порядком затертый «Сони» на панели. Динамик в салоне, прикрученный «саморезами» к шкафчику, взрывается воплями чего-то нового и молодежного, слаженно скандирующего рифмованную ахинею. Офелия раздраженно прикручивает громкость.

- Что, бананы в ушах?! Да еще и такую херню слушать.

- Да ладно вам, Офелия Михайловна, - дружелюбно говорю я. – А что еще слушать? Инну по рации?

- Все лучше, чем этот бред вовремя не уколотого шизофреника. «Ее образ на сердце высечен ароматами гладиолусов», - язвительно комментирует врач. – Кардиохирурги прямо, ядрен батон! Я молчу о том, что гладиолусы не пахнут! Ты вот себе как это представляешь, например, меломан?

- А никак. Вы музыку слушайте, а не песню.

- Это ты музыкой называешь? Вы, молодые, совсем очумели, если это называете…

- А мы продолжаем наш музыкальный марафон! – радостным голосом перебивает ее ди-джей. – Следующая наша заявка от Михаила для его сестры Нади, у которой сегодня родился сын, с поздравлениями и пожеланием доброго здоровья. А также - и для врачей бригады "Скорой помощи" номер четырнадцать, Милявиной и Вертинского, которые помогли этой новой жизни появится на свет. Цитирую: «Спасибо вам, ребята, за ваш профессионализм и смелость, пусть у вас будет поменьше вызовов и побольше денег. Простите, если что не так». Присоединяюсь к этим словам, от всей души поздравляю Надю со светлым чувством радости материнства, врачей Милявину и Вертинского – с успешным исполнением их профессионального долга, и для вас всех сейчас в эфире звучит эта песня! Оставайтесь на нашей волне!

Гена крутит руль, приоткрыв рот.

- Это… чего? Это про вас, что ли?

- Ага, - признаться, я ошарашен не меньше его. Ай да Михаил, брат Нади! – Офелия Михайловна, вы слы… Офелия Михайловна!

Господи! Офелия плачет, отвернувшись к окну.

- Гена, останови!

«ГАЗель» притормаживает у обочины. Я торопливо выскакиваю из салона и открываю дверь в кабину.

- Офелия Михайловна!

- Ничего, ничего, не ори так, - отмахивается она, вытирая слезы, текущие по морщинистым щекам. – Сейчас…

- Вы что, расстроились?

- Обалдела я, а не расстроилась. Сколько лет уже работаю… и чтобы так вот… всегда ведь только в говне мажут…

Я залезаю в кабину и неловко обнимаю ее за трясущиеся плечи. Гена, посоображав с минуту, достает из кармана платок.

- Это... доктор. Возьмите, он чистый.

- Спасибо, Геночка, - всхлипывает Михайловна.

Геночка!!! Зашибись! Впрочем, трудно ее не понять. Когда человека за постоянно совершаемое добро в благодарность только поливают грязью (в лучшем случае – провожают сухим «Спасибо, доктор»), он ожесточается и перестает от жизни ждать чего-то хорошего в ответ. А так, я думаю, на весь город, ее еще никто не благодарил.

Михайловна шумно сморкается и вытирает уголком платка остатки слез.

- Ладно, ребятки… Хватит рассиживаться, вызов, все-таки...

- Да, а то, не дай Бог, там все пройдет, что болит, - усмехаюсь я.

Забираюсь обратно в салон, просовываю голову в переборку.

- Генка.

- Чего тебе еще?

- Включи мигалку, а?

- Да на кой хрен? Дорога пустая!

- Ну и что? Попугаем местных аборигенов. Давай, давай, не жмоться, аккумулятор не сядет.

- Вот же задолбал! – в сердцах выкрикивает Гена. – Да на, на, подав…

Его голос исчезает в жутком вое сирены и скрежете ожившей мигалки. Водитель беззвучно орет мне еще что-то оскорбительное и рывком вышвыривает машину на полосу движения - так, что меня по инерции бросает спиной в кресло.

Дурак ты, Гена. И не лечишься. Как я говорил раньше, тебе только руль крутить. А Михайловне сейчас смотреть проблемного больного, решать сложнейшие вопросы догоспитальной дифференциальной диагностики и выбора тактики оказания медицинской помощи. Что никак не получится в расстроенных чувствах.

А так – от воя сирены Офелия очень скоро осатанеет и снова станет сама собой. И пусть уж лучше такой и остается. Мне так комфортнее.

Отрывок произведения " Смена " взят из этой книги с разрешения автора. Берегите себя и не болейте.

Автор - Олег Врайтов. 

На счастье, Офелия спустилась уже после того, как мои новые друзья укатили, потому как она уже была на взводе. Из всех периодов приема пищи ужин для нее священен и особенно почитаем, поэтому любой больной, вызвавший бригаду в промежуток с восьми до девяти вечера, попадает под разряд лютейшего из врагов. Плюс – сам вызов, «лежит БОМЖ, гл. вход Центр. рынка».

Бомжи – это особая категория людей, с которой у остального социума сложились довольно странные взаимоотношения. Слов нет, их жалко, этих опустившихся, истерзанных жизнью людей, ночующих на лавках, дрожащих от холода в переходах, копошащихся в мусорных баках в поисках себе на обед того, что любой другой человек не предложил бы своей собаке. Но это – поверхностная жалость, абстрактная и не имеющая никакого материального базиса под собой. Так многих из нас жалко отчаянно визжащих свинок, которым цинично режут глотки на фермах угрюмые волосатые мужики в окровавленных фартуках, но, тем не менее, все мы любим и колбасу, и бифштекс, и котлеты, и прочие производные из этих неправедно убиенных.

Бомжей всем жалко, но никто ничего не делает для них. Они – истинно «ненужные люди», если использовать термины упомянутой Зябликовым статьи. В день до трех десятков звонков поступает на линии «03» с гневными выпадами в адрес наших медиков, позволяющих этим «ненужным» тихо умирать на асфальте. Голоса звонящих просто вибрируют от праведного гнева, одержимые пароксизмом человеколюбия, сострадания к ближнему и ненависти к нашей вопиющей черствости и цинизму.

Простой пример обычного разговора диспетчера с таким вот идейно одержимым:

- Я жилец дома номер семнадцать по переулку Еловому. У нас возле подъезда уже две недели лежит бомж. Ему плохо. А ваша «Скорая» отказывается его забрать! Мы будем на вас…

- Что с ним?

- Откуда я знаю, что с ним! Вы – врачи, вы и выясняйте! Мы уже четыре раза за эти две недели вызывали к нему «неотложку», ваши приезжали, давление ему мерили и уезжали. А забирать его отказывались! Он лежит возле подъезда, тут дети!

- Хорошо, откуда вы знаете, что ему плохо? Вы его расспрашивали? Он жалобы какие-то предъявлял на здоровье?

- Девушка, вы что, издеваетесь там все? Я вам русским языком говорю, что человеку плохо, ему надо в больницу, а вы мне про жалобы какие-то!

- А вы сами к нему подходили?

Нет, конечно. Зачем? Краткая предыстория – бригада действительно ездила к этому бедняге четырежды. Все четыре раза он от помощи категорически отказывался, поливал бранью врача и фельдшера. Один раз, под напором возмущенной общественности, его все-таки отвезли в «тройку». Там он пробыл ровно полчаса, пока врачи приемного отделения не осмотрели его и признали неподлежащим стационарному лечению. Диагноз – «алкогольная энцефалопатия». С этим в стационар не кладут. Больница – это не приют для сирых и убогих, а место, где проходят лечение те люди, чье состояние слишком тяжелое, чтобы лечиться амбулаторно или дома. И она не резиновая, к великому сожалению, количество койко-мест там ограничено. Вряд ли бы тот гуманный житель дома номер семнадцать обрадовался бы, если бы лично ему или его близким отказали в госпитализации только по причине того, что в стационаре нет мест, все свободные заняты бомжами. Мой знакомый врач из приемного «тройки» всегда говорил так: «Хорошо, я сейчас его положу. А завтра заболеет твоя мама, но места ей уже не будет. Или она будет лежать рядом с ним и дышать его вонью. Ты согласен?».

Людей, конечно, можно понять. Никого не обрадует, если грязный и оборванный бродяга, даже издали выглядящий ходячим питомником для вирусов особо опасных инфекций, будет постоянно «маячить» перед глазами. И все эти звонки и угрозы – не более чем тщательно завуалированное желание убрать его с глаз долой, куда угодно, только бы отсюда подальше. Никто из этих звонящих никогда не станет марать руки лично, чтобы хотя бы помочь ему подняться и уйти.

Иногда, правда, вместо «Скорой» они звонят в милицию. Но у тех уже выработан четкий алгоритм отказа: «Мы больного не возьмем. Звоните в “Скорую”». Интересно, а где они видели пышущего здоровьем бомжа?

Въезжаем на площадь перед Центральным рынком. Уже стемнело окончательно, зимний холод начинает покалывать тело сквозь одному ему ведомые щели в одежде. Под ногами у меня гудит печка, но тепла практически не вырабатывает. Гаденыш Гена в ответ на мою ругань каждый раз поясняет, что дело в печкином радиаторе, который надо бы сделать, но дальше объяснений дело не идет. Сдается мне, пора писать вторую докладную.

Удивительно, но толпы, встречающей нас гневным воем, нет. Машине знаками указывает дорогу грязноватый мужичонка, сам, судя по неверно скоординированным движениям, пребывающий в алкогольной эйфории.

Площадь ярко освещена фонарями, туда-сюда ходят люди, торопящиеся домой с работы. С другой стороны дороги на асфальт падают разноцветные блики от сверкающей огнями вывески ночного клуба «Картахена». На широком балконе, облокотившись о мраморные перила, за нами наблюдает с десяток разряженных девиц и парней. Кое-кто из них тычет пальцами в нашу сторону, явно комментируя нашу работу. Парни, как один, наряжены в просторные шелковые рубашки, небрежно распахнутые у ворота. Жарко им, видите ли. Я ежусь, открывая дверь машины. Каждому свое, конечно. Билет в «Картахену» стоит 800 рэ, цены на спиртное – от 300 и выше. Моей зарплаты как раз хватит войти и скромно проглотить в уголочке двести грамм не самой дорогой водки…

- Сюда, - хрипло зовет встречающий, подводя нас к скрючившейся в растекающейся луже фигуре. Офелия что-то буркнула под нос, явно нелестное.

- Ты вызывал? – зло спрашиваю я.

- А? Не-е, это менты. Мне сказали – посторожи, а сами уехали.

Вот так. Братья в погонах, как всегда, оказали очередную услугу коллегам-бюджетникам.

Натягиваю перчатки и пытаюсь развернуть лежащего к себе. В лицо мне ударяет сложная смесь перегара, застарелого пота, мочи и гнилых зубов.

- Инннна!! – ревет смрадное существо, отпихивает мою руку и снова принимает позу эмбриона. Лужа под ним снова начинает расползаться.

- Еще и обоссался, скотина, - в ярости шипит Михайловна. – Ты постель убрал?

- Убрал.

Носилки в машине мы всегда застилаем одеялом, простыней, на подушку натягиваем наволочку. Все-таки салон машины – это временная палата больного. Но я лично считаю преступлением класть на чистое белье этого обгаженного алкаша – особенно если следующим после него будет, к примеру, пятилетний ребенок. Конечно, после каждого вызова мы обязаны белье менять – но кто сказал, что после каждого вызова нас пускают на станцию?

- А чего вызывали-то?

Встречавший нас мужик пожимает плечами.

- Не знаю. Лежал он тут… ну и это… замерзнет ведь.

Очень может быть. Судя по медленно немеющим мочкам ушей и кончику носа, мороз уже миновал нулевую отметку и карабкается по первому десятку градусов минусовой температуры. И на улице этот облитый мочой товарищ, даже не смотря на сильное подпитие, до утра не протянет.

Я снова пытаюсь его поднять, но бомж проявляет завидно упорство и так пихает меня ногой, что я едва не падаю. Все, на этом игры в гуманность заканчиваются.

- Помоги, - мотаю я головой стоящему и с любопытством взирающему на происходящее мужику. После чего заламываю руку лежащего за спину, заставляя его взвыть по-звериному. Отдыхающие в «Картахене» разражаются негодующими воплями с балкона. А вы как думали, ребята? В мужике килограмм сто веса, во мне – восемьдесят четыре. Не дотащу я его просто-напросто. А так он уже сам горит желанием идти со мной хоть на край света, потому что в противном случае обзаведется переломом лучевой кости. Встречавший мужик поддерживает его сбоку, пока мы помаленьку ковыляем к машине. Офелия, доставая их чехла тонометр, шлепает следом, вполголоса бормоча ругательства. Спешащие домой прохожие останавливаются, привлеченные необычным видом оказания медицинской помощи.

- Вы что же это с человеком делаете, изверги? – вскрикивает какая-то ярко накрашенная дамочка, брезгливо морща носик.

- А ты забери его себе! – я мгновенно поворачиваюсь и толкаю бомжа в ее сторону. Дамочка отпрыгнула не хуже испуганной серны. – Ну, куда побежала? Забери, мужик ведь еще не на пенсии! Отмоешь, накормишь, поселишь у себя, а?

- Да пошел ты… - доносится в ответ. Сама благодетельница стремительно удаляется, то и дело оглядываясь. Словно боится, что я и впрямь увяжусь за ней с моим подопечным.

- Бмэээ… нах…ибб-блээ! – внезапно прорезается голос у «больного». Я успеваю отвернуть его лицо от себя, и струя рвоты, рассыпая вокруг вонючие брызги, ударяет в борт машины. Внутри Гена разражается матюками. Господи, мне бы его проблемы! Ему мыть машину – это окатить ее из шланга. А вот если этот товарищ споет свою эзофаго-гастральную арию в салоне…

С горем пополам вытерев остатки желудочного содержимого с грязных усов и бороды, мы с помощником водворяем протестующего бомжа на носилки.

- Спасибо, дружище!

- Да какие вопросы… эта, доктор? Ты мне того, спиртом не поможешь? Трубы с утра горят…

Ладно, все же мужик, в отличие от мычащего большинства, оказал реальную помощь. Хоть и алкоголик. Я оглядываюсь на Офелию, которая, свирепо рыча, натягивала манжету тонометра на руку бомжа, и отдаю мужику резервный флакон со спиртом. Спишу потом на кого-нибудь.

- Спасибо, командир, - мужик исчезает.

Я захлопываю дверь и принимаюсь помогать врачу, снова заламываю руку сопротивляющемуся клиенту, пресекая его ненужную двигательную активность, и мельком глядя на пляшущую стрелку манометра. Увы, АД в пределах нормы, с поправкой на алкогольное опьянение.

- Ну и что с ним делать? – устало спрашивает Офелия, вынимая из ушей дужки фонендоскопа.

Вопрос хороший. Анамнез заболевания практически отсутствует, соматически его состояние далеко от катастрофического. По крайней мере, далеко от того, чтобы этого товарища положили хоть в какой-нибудь стационар. Даже стандартная и часто практикуемая «гипотермия» не пройдет. Отвезем мы его в ту же самую «тройку» с надуманным диагнозом – и его через полчаса вышвырнут на мороз. И загнется человек.

- У тебя что-нибудь болит? – громко спрашиваю я, тряся его за плечо. – Руки, ноги, уши, глаза?

- Нееее… - мутно отвечает бродяга.

- Жара нет? – включается Офелия. – Температуры? Ну?!

- Нее… нах… ничё!

Мы дружно вздыхаем. Дохлый номер.

- Слушай, может завезем его куда? – угрюмо предлагает Офелия. – И пусть чешет.

Да, так порой и делаем, не надо округлять глаза. Когда вызывают к таким вот приболевшему, вокруг наседает толпа, а госпитализировать его абсолютно не с чем, бригады, случается, завозят таких вот подальше и выгружают. А в карте оформляют устный отказ больного от помощи. Тактика, перенятая в свое время у ППС-ников.

- Жалко, - вздыхаю я. – Замерзнет он ночью. Слышишь, братец, тебе ночевать есть где?

С пятого раза мой вопрос доходит, он мотает головой. Впрочем, и так понятно, что негде. Мы с врачом молчим.

- Ну что, доктора, едем куда, нет? – интересуется Гена в окошко.

- Рот закрой!! – мгновенно реагирует Офелия. – Я тебе щас покомандую, сопляк!!

Гена мгновенно закрывает и рот, и окно, исчезая за переборкой.

- Офелия Михайловна.

- Да!

- Его рвало. И у него рана на брови, видите?

Действительно, левую бровь бедолаги украшает корка давно запекшейся крови.

- Это ссадина, - раздраженно отвечает врач. Она уже вся поняла. – Где там рана! Да и зрачки… Клинику откуда взять?

- Найдется клиника. Разрешаете?

Офелия, не отвечая, тяжело поднимается с кресла, открывает дверь и выходит на улицу.

- Смотри на меня, - приказываю бомжу. Одной рукой хватаю его за подбородок, поворачивая лицо к себе. – Тебя зовут-то как?

- Э?

- Имя свое назови!!

- Володя, - помолчав, довольно внятно отвечает бомж.

- Прости, Володя, - говорю я. И, коротко размахнувшись, бью его в лицо.

Володю снова вырвало, на сей раз – не от алкоголя, из свежерассеченной брови брызнуло бурой кровью. Я силой швырнул его на носилки, сдавил руки, коленом прижал ноги, утихомиривая брыкания, и держал его так, пока Офелия, вернувшаяся в салон, обрабатывала рану и накладывала повязку. После чего мы включили мигалку и понеслись в «тройку».

Кто-то осудит меня? Пусть смело отправляется в задницу. Из больницы бы его выкинули непосредственно после нашего убытия с больничного двора, не оформляя даже истории болезни. Он – никто, человек без паспорта, полиса и прав, жаловаться не пойдет.

А теперь – не выкинут. Пусть лучше он, хоть и с больной головой, но проведет ночь в отапливаемом отделении, на человеческой постели, чем отдаст Богу душу где-нибудь под кустами на улице.

Продолжение следует...