17
Божественна. Желанна. И абсолютно недоступна, несбыточна, как заветная мечта ребенка в одночасье стать большим.
Потому что ее любимый мужчина – бог.
Вот так влип.
Прямо из воды Полина произнесла, привычно обращаясь в никуда:
– Странник. Приходи сюда завтра. Поговорим еще. Сможешь?
– Конечно! – вырвалось у меня раньше, чем раскрылся рот. – С удовольствием!
– В полночь? Или… Сможешь раньше? Часов в одиннадцать?
– Как скажешь. За тобой зайти?
Полина вспомнила свой полет:
– Да. Зайти. Замечательная идея.
– Куда?
– Домой не надо. – Она улыбнулась, что-то представив. – Я выйду на луг со стороны колодца. Это к югу…
– Деревня Запрядье?
– Вижу, ты знаешь многое.
Ночная купальщица умолкла, в детали по-прежнему вникать не собираясь. Другая на ее месте утопила бы меня в вопросах. На которые я не знал бы ответов. Поэтому с Полиной было легко. И приятно.
– Кстати. – Она вдруг виновато улыбнулась. – Может, назад меня тоже – по воздуху? Не слишком бессовестно ломаю твои планы?
– С радостью! – выдалось как на духу.
И было рождение Афродиты из вод, затем восхождение и полет.
В общем, денек удался на славу.
* * *
Довольный, как слон после кормежки, я лихо подрулил к дому. Все замечательно. Оконные защелки, как просил, Челеста открыла.
Внутри меня ждал сюрприз. Девушки не было. Заскочив через подоконник, я промчался по всем комнатам. Куда она могла пойти и зачем? Ее похитили? Для воздействия на меня, чтобы вернул то, чего у меня нет? Сусанна ведь знает… тьфу, а папаша – нет.
На всякий случай корабль сделал облет прилегающих улиц. Потом следующих. Потом долго носился по всему городу, заглядывая во все подворотни. Пусто. Я вернулся в квартиру. Прэлэстная ситуация.
Тупо раскачиваясь взад-вперед, я сидел в кресле. Никаких вразумительных мыслей не приходило. Бедная девушка. Как можно было оставить одну в незнакомом мире, в чужой стране, где у меня сплошные проблемы с законом и теми, кто считает себя вне его?
Стоп. Есть способ что-то узнать. Я вскочил как ужаленный, помчался, впрыгнул и велел чуть спуститься. Лицо заглянуло в окно первого этажа. Вечный дозорный нашего двора не спал. Точнее, не спала. Она сидела перед телевизором.
Взгляд упал на часы, и я чертыхнулся. Уже день. Даже не заметил, как улетело время.
Чтоб не светиться на входе в подъезд, пришлось вновь подняться до окон квартиры. Я пронесся сквозь нее, наблюдение в глазок и осторожное выглядывание из отпертой двери ничего не дали. Если кто-то за домом следит, то поста на лестничной площадке установить не додумались, за что сердечное спасибо. Пользоваться лифтом показалось опасно (куда бежать, если что?), на первый этаж я спустился по лестнице.
За нужной дверью задребезжал звонок, грузное тело прошаркало к двери.
– Кто? Кого?
– Баба Нюся! Это Олежик из сто седьмой.
– Олежа? – Для нее я всегда оставался маленьким и неуемным сорванцом с другого этажа. – А тебя искали. Какие-то люди. Потом милиция.
– Полиция, – поправил я. Но бабу Нюсю такие тонкости не волновали. – Я знаю. Пришел спросить, здесь ничего в подъезде или на улице необычного не происходило?
– А чего натворил? На кого-то прокисший суп вылил или опять изделия номер два водой наполнял и бомбардировку устраивал?
Донесся сухой рваный смех.
– Баб Нюсь, я вырос уже. Смотрите, какой большой. И спрашиваю не о своих проделках. Говорят, что-то было у дома. Вы же всегда все знаете. Расскажите, пожалуйста.
– Ну, заходи, присаживайся. Чаю?
– Спасибо, только что пил. Что вы видели?
Я старался вести себя предельно вежливо и аккуратно, как граф на императорском приеме. Иначе можно так попасть…
Боевая старушенция, которая все детство гоняла нас, пацанов, как голубей, и всячески крыла за каждую провинность, долго располагалась на своем диване у окна. Покряхтев, она начала:
– Кажется, понимаю, о чем спрашиваешь. Точнее о ком. Точно, вырос ты уже, Олежа. Ты ведь про маленькую симпатичную грузинку?
– Ага, про девушку, только она не грузинка. Черненькая такая, кудрявая, худенькая…
– Точно, она. Из девяносто девятой. Тогда, молдаванка, наверное. Балаболила что-то по-своему. Речь чем-то похожа. Был у меня один молдаван…
Я не выдержал:
– Почему из девяносто девятой? Не ошибаетесь?
– Откуда же еще? Только там чужие ошиваются. Анна Макарьевна всех своих назубок знает, и русских, и нерусских. Всех! В сто третьей – армяне. В сотой – дагестанцы. Но эта не их девочка, иначе повыскакивали бы все на шум, такое бы началось....
Баба Нюся вдруг приникла к окну.
– Глянь, Олежа, какие стервецы. Не люблю современную молодежь. Шумят день и ночь, в подъезде гадят, курят под окнами. А как ведут себя, поганцы…
Кривой палец погрозил из окна посмеявшимся мальцам, один из которых только что прилюдно помочился под деревом.
– Были бы силы… Раньше бы так не оставила. До обкома партии дошла бы. За уши в милицию притащила бы, причем – всю дрянную компашку. Чтоб не повадно было. А уж милиция бы их пужанула, так пужанула. А ныне-то у нас – по-ли-ци-я… Тьфу на них, войну забывших. Теперь эта мерзота за людей нас не считает, тех, кто там жизни свои сложил и здоровье угробил – чтоб эти сволочи над пожилыми ржали, как кони на переправе.
Она перевела дух, выставив руку, чтоб я молчал. Речь еще не окончена.
– Теперь всюду так. Куда ни глянь – одно и то же. Грязь, стыд, срам. Вона, гляди, какая идет. Задницей прямо танцует, дойки выпятила, пупок наружу… Засранка малолетняя. Никакой управы на них, окаянных. И жаловаться некому. Только если родителям, но где ж их отыскать-то. Живут, небось, где-нибудь в своей сельской Тьмутаракани, радуясь как умничка-дочка замечательно в городе устроилась… Да как прилежно учится, хорошо себя ведет, старших уважает… А на самом деле…
Я сидел, словно на сковороде в аду, но не перебивал. Давний опыт сообщал – станет хуже. А баба Нюся сейчас являлась единственным шансом на информацию.
Старушка проводила голоногую девицу взглядом до самого подъезда, перед которым юная вертихвостка вдруг нагнулась, сдувая пылинки с лакированных полусапожек.
– Глянь, вымя-то почти вывалилось прохожим на потеху. Вот позорище-то. Другая бы от стыда провалилась, а этой хоть бы хны. Потянулась как кошка в марте, зевнула… Тьфу, срамота.
В сердцах баба Нюся перевела взгляд на другую сторону двора. Я заметил, как то же самое быстро сделал молодой человек, из тени ближайшего дерева тоже наблюдавший за бесстыжим представлением. Зловеще зыркнув на похотливого парня, Анна Макарьевна покачала головой.
– Еще один фрукт. Ему бы книжки умные читать, а он на титьки пялится. Конечно, нонче этого добра полно, куда ни плюнь.
Старушка вновь умолкла, укоризненно уставившись на не о том думающего незнакомца, а я резко подался назад. Лоб покрылся испариной. Если из окна так хорошо видно бабулю, значит, и меня, и если обнаруженный фрукт висит под деревом именно по мою душу…
– Собраться бы с силами, пойти да высказать насчет его глазенок распутных и мыслей поганых все, что накопилось… Представляешь. – Бабуля обернулась ко мне. – Возвращаюсь вчера из поликлиники… Сталина нет на этих мздоимцев! Уйму народу без очереди примут, перед некоторыми даже лебезят, чуть задницу не вылизывают. Тьфу! А старики – сидят, ждут. Потому как нету у них ни родственников в верхах, ни денег лишних. Вот и обслуживаются по остаточному принципу…
Неизвестный под деревом принялся названивать по мобильнику. Я занервничал.
– Что насчет девушки, молдаванки, из девяносто девятой? Простите, но если ей нужна помощь, то нужно торопиться.
– Зазноба твоя? Понятно. Да, нужно. Одна только Анна Макарьевна теперь никуда не торопится. Никому не нужна.
Старушка вдруг старательно прищурилась.
– Ну, ты глянь. Вон, выходит из подъезда. Вот же. Опять эта, что при входе груди вывалила. Не одна. А мужчина-то – представительный, при галстуке. Начальник, наверное.
– Может, с папой вышла? – брякнул я, не подумавши.
Очень уж хотелось ускорить процесс.
– Как же. Гля-ка, как голубочки друг дружке глазки строят. Ну и срамота. Он же ей в деды годится…
Старушка быстро перевела взгляд в другую сторону:
– О, опять хахаль к этой пошел, которая из сто пятой. Еще недавно сикилявка голоштанная в песочнице возилась, а вона, гляди – уже мужиков водит. Кто-кто, а соседи-то все видят! От них не скроешься!
Баба Нюся старчески-зло сплюнула без слюны, только чтоб обозначить отношение.
– Совсем стыд и совесть потеряли. Идут по улице – сосутся, словно одни на белом свете, сидят на лавке – так девка все норовит сваму любчику на колени забраться. Причем на ней ведь не одежда, одно название. Широкий пояс, что по глупости юбкой считает, а сверху что-то такое же, вроде пояса, все выпячивающее. Топик называется. Тьфу, прости, Господи.
Седая голова совершила новый поворот:
– А вон молодой человек прошел мимо, опять не поздоровавшись, как вдоль пустого места. Видел ведь, что я тут сижу! А я, между прочим, ветеран войны и труда! И ни здрасьте, ни до свидания, ни как здоровье, бабушка… Вот когда целых два месяца во дворе чужая машина стояла, из нее ребятки со мной здоровались, даже за лекарствами ходили.
Новость вышла не слишком неожиданной. Я ждал, что за квартирой будут усиленно следить. Но не терпелось узнать насчет Челесты.
А человек под деревом по-прежнему глядел в мою сторону.
Во двор въехала незнакомая машина. Черная. Опасная. Чем-то встревожившая. Из нее раздался четкий гнусавый голос:
– Здесь?
Происходящее на улице я слышал прекрасно, у старушки окна старые, деревянные, все в щелях.
– Баба Нюся, быстрее, – взмолился я. – Куда пошла девушка? Что случилось?
– Как все было, сама я не видала, – выдала, наконец, говорливая бабушка. – Шурка рассказала. Из соседнего дома. Знаешь, из пятьдесят…
– Знаю, баба Нюся. Что рассказала?
– Пошла твоя красотулечка вон туда, на овраг, церкву смотреть. Увидела, как выносят гроб. И захлопала в ладоши, умалишенная.
– В ладоши?!
– Ну, дык. А хоронили Петьку, местного алкаша. Из сто десятой. Вот, его дружки, уже не раз помянувшие, и учудили. Уделали бедняжку…
– Где она? – затравлено вскинулся я. – В полиции? В больнице? В…
Слово «морг» не вылетело, застряв на языке.
– В полиции? – Баба Нюся отрицательно покачала головой. – Нет, полицию тут не вызывали, ее сразу в травма-пункт вызвали. Сюда еще не приезжали, хотя должны. Дождусь. Ты потом заходи, я расскажу.
Подъехали еще две машины. Отнюдь не полиция. Часть выгрузившихся ребят окружала дом, несколько человек двинулись по направлению подъезда. Некоторые смотрели на мои открытые окна вверху.
– Спасибо, баб Нюсь. Огромное!
Чмокнув старушку в сморщенную щечку, я опрометью бросился к выходу, потом вверх, в квартиру. И – через окно – на корабль.
– Взлет!
Кольцо окружения на улице плотно, но бесплодно сжималось.
* * *
Вот она, родная: медикаментами с ног до головы перемазана, бинтами перемотана, одни глазищи торчат. Сидит на стульчике в коридоре, среди прочих бедолаг. Увидела меня, расцвела, что-то радостно залопотала.
– О, порка мадонна… – выплеснулась из меня запомненная энергичная фраза, весьма уместная для такого случая.
Глаза Челесты вылезли из орбит:
– Довэ ай аскольтато квеста скифецца?!*
*(Где ты услышал эту мерзость?)
Я был безумно рад ее видеть.
– Сказал что-то не то? Сорри. Впредь буду ругаться своими словами, а не твоими.
Ноги понесли меня к окошку регистратуры. Выяснилось, что девушка попала сюда с многочисленными ушибами и переломом руки. Ее долго не хотели обслуживать без полиса и документов, но, спасибо какому-то мужику с оторванным ухом, застращал иностранным подданством бедолаги. Первую помощь оказали до выяснения паспортных данных.
– Полицию вызвали, ждем, – напоследок сообщила регистраторша. – А они ищут переводчика.
– Не надо переводчика. Это моя знакомая. Я ее забираю.
– Нельзя! Нужно дождаться…
Ее уже никто не слушал. Ойкнув, подхваченная под колени и талию Челеста восторженно повисла на мне, как коала на любимом эвкалипте.
– Осторожно! – завопил я встречному потоку. – Дорогу!
Бегать по заполненным инвалидами лестничным пролетам – еще то удовольствие. Меня проклинали, о болтавшиеся сбоку ножки кто-то стукался, иногда эти ножки задевали стены или перила. Челеста терпела и счастливо прижималась. Я летел, в мозгу полыхало: промедление смерти подобно. Каждая потерянная секунда приближала развязку, от которой не поздоровится. Да, не поздоровится именно мне, это эгоистично, но как же иначе, ведь для меня – более чем принципиально.
Заботливо придержанная кем-то дверь выбросила нас на улицу, где я впрыгнул в корабль, очень изумив хромавшего к травмпункту пьяницу. Пока я располагал девушку на постели и выруливал вверх в обход многочисленных проводов, тот долго тряс головой и тер глаза.
Передвигаться по самому низу центральных улиц было сложно, везде что-то висело и мешало, но летательный аппарат успешно вышел из опасной зоны. Я направил его далеко за город.
Челеста виновато моргала. Непривычно тихая, она сидела, не двигаясь. Даже не жестикулировала, что для нее совершенно непривычно. Словно побитая собака. Причем, действительно побитая. Щеки и лоб расцарапаны, под глазом что-то наливается, шея в грязи. На остальное вообще смотреть страшно.
– Дверь-то хоть заперла за собой? – Моя рука изобразила поворот ключа в замке.
– Си-си, – радостно закивала девушка, – ва бене. Экко ла кьяве. Нелла таска.*
*(Да-да. Конечно. Вот ключ. В кармане)
– Только скажи: зачем ты хлопала на похоронах?
Я изобразил жмура: руки сложились на животе, глаза закрылись, тело склонилось назад, типа, лег. Потом резко отстранился и забил в ладоши, как бы глядя со стороны.
– Э пер традиционэ.*
*(По традиции)
Из груди вырвался могучий выдох облегчения. Головой юнга не повредилась, это радовало.
Она была в своем красном платье, ныне выглядевшем более чем плачевно, в моей куртке и в туфельках, совершенно неуместных в средней полосе в такое время. Одна рука в гипсе, остальное просто перевязано на местах многочисленных ссадин и ушибов.
Горло перехватывало от ее усилий не выдать боль. От вымученной улыбки. Невероятного оптимизма. И бесконечной веры в меня.
Пожав хрупкими плечиками (и конвульсивно дернувшись от этого движения), девушка пробормотала под нос:
– Ки нон ведэ иль фондо нон пасси ль аква.*
*(Не зная броду не суйся в воду)
Мои руки принялись стаскивать с шеи медальон.
– Потерпи, если будет больно. Надеюсь, это недолго.
Наступать на прежние грабли? Увольте. Проведем эксперимент. Развязывая веревочку укротителя корабля, я разулся и прилег рядом с девушкой.
Челеста заинтригованно наблюдала за моими манипуляциями.
Продолжая священнодействовать, я продел веревочку под напрягшейся девичьей шейкой, голова прижалась к голове, и завязки медальона, надетого теперь на две шеи, соединились.
На минуту оба застыли. Челеста молчала, прислушиваясь к ощущениям. И я молчал.
Мысли после бессонной ночи уныло ворочались. Ворочались-ворочались – и остановились.
Проспал я недолго, но почувствовал себя только что родившимся. Мгновенно вспомнилось все.
Вокруг ничего не изменилось. Во мне тоже. Все члены и чувства функционировали, как заложено природой, никто в их работу не вмешивался.
Осторожно отвязанную веревочку я вытянул и закрепил на себе, лишь после этого нашлись силы улыбнуться недоуменно моргавшей девушке. Она боялась пошевелиться без моей команды.
– А ну, давай руку. – Моя ладонь весело потянулась за ножом.
Челеста не успела даже испугаться. Несколько надломов и перепиливающих надрезов, и остатки гипса свалились под ноги.
Взмахнув по волшебству вылеченной рукой, девушка скакнула совершенно не болевшими ногами. Тело согнулось и выпрямилось, глазищи выпучились, как у улитки, у которой сперли домик:
– Дио, квесто э ун мираколо!*
*(Господи, это чудо)
Вымазавшихся в гипсе, нас можно было принять за туземцев какого-то человеколюбивого (в прямом смысле) племени. А засохшая кровь рассосалась, будто не было.
– Димэнтико ке авево маль ди дэнти. Нэ нон о адэссо. Кон ун кольпо ди бакетта маджика!*
*(Я вспомнила, что меня все время мучила зубная боль. Теперь этого нет. Как по мановению волшебной палочки!)
– Другие бинты сама снимешь, – сказал я, указывая на туалет. – Там. Потом халат надень. Андестенд?
– Йес!*
*(Понятно? – Да!)
Через пару минут пыхтящих стараний из проема туалета высунулась вопрошавшая о чем-то головка:
– Че нелла поссобилита ди фарэ ля дочча?*
*(Здесь существует возможность принять душ?)
Фареля доча? Кроме дочки форели ничего в голову не приходило. Видя в моем глупо мигающем взгляде лишь непроходимую тупость, Челеста вылезла до пояса и изобразила падающую с потолка воду всеми доступными средствами – шумящим голосом, быстро опадающими на голову руками и последующим растиранием тела.
– Душ? – дошло до меня. – Хе. Да пожалуйста. Это вот здесь. – Указательный палец ткнул в будуар.
Прикрытая халатиком, Челеста подошла к спальной выемке в стене, удивленное личико заглянуло туда.
– Э ун скерцо?*
*(Это шутка?)
Я едва удержался от мальчишеского озорства, чуть не врубил ливень в тот же миг, чтобы посмотреть, как некогда произошедшее со мной смотрится со стороны.
– Тогда мне надо выйти. – Я показал на себя и на улицу. – И у тебя будет форели доча.
– Си-си! – последовал радостный отклик.
Корабль отворился. Ноги уже выносили меня в люк, когда сзади донесся визг накрытой потоком девушки. Смилостивившись, я сделал воду теплей и окончательно вышел.
На пустой лесной опушке дел не нашлось. Где-то сверху промчался реактивный лайнер, за ним, как шнур за утюгом, тянулся видимый след. Губы презрительно скривились: тоже мне, чудеса технологий. Чудеса – летать как и куда хочется, не думая о заправках и ремонте, а технологии – делать это невидимо. С точки зрения создателей моего корабля человек недалеко ушел от обезьяны. Если вообще ушел.
Снова кольнуло: «моего». Наивный.
Интересно, пропустит ли корабль сквозь себя неодушевленный посторонний предмет, когда внутри кто-то находится?
Рука потянулась к камешку. Стоп, а если эксперимент удастся? Точнее, если не удастся? Точнее… Короче, что делать, если каменюка тюкнет гостью, а не отскочит от невидимой обшивки?
Думаю, будь внутри обладатель медальона, корабль его как-нибудь защитит. Челеста являлась посторонней, и ей опасность угрожать может, даже если она гость официально приглашенный.
Постояв немного, я принялся нарезать круги. Место стоянки выбрано удачно – далеко от дорог, от населенных пунктов и от случайных зрителей, вроде недавнего меня в роли мужичка-лесовичка. Здесь были абсолютные дебри. На много километров – заболоченные леса. Надо запомнить на будущее.
Я обернулся к невидимому кораблю:
– Сделай слышимым отсюда внутрь.
Челесту надо известить, когда буду входить, чтоб девчонка не испугалась.
А чтоб войти, нужно знать, что омовение закончилось. Пришлось расширить приказ:
– И оттуда тоже слышимым.
А гадливая мыслишка вдруг прибавила где-то очень глубоко, зато четко: «И видимым…»
– В одну сторону! – едва успел я втиснуть, заливаясь краской.
Потому что посреди поляны возникла моющаяся Челеста. В непредставимой пустоте. Одна. Просто в воздухе.
Устыдившиеся глаза резво отпрыгнули, я беспокойно огляделся. Ничего. Все спокойно.
Взгляд снова утянуло назад. Висящая на небольшой высоте Челеста совершала странные на посторонний взгляд движения, она казалась феей, танцующей на радуге. Если не знать, что со всех сторон брызжут водяные струи, можно подумать, что она долго и разнообразно ласкает себя.
Все остальное, то есть свое нутро и привнесенные вещи, корабль не показывал. То есть сделал именно то, что я подсознательно незатейливо сформулировал.
Словно вернувшаяся в материнское лоно, чувственная кудесница плавала в счастливом отрешении и неведении. Невидимый водопад заглушал все звуки и вообще вынес девушку за пределы мироздания. Как мало иногда нужно человеку для счастья. Всем бы это качество – уметь наслаждаться тем, что имеешь.
(продолжение следует)
