За прилавком, между длинным парнем с морскими рыбками и приземистой бабусей со столь же морскими свинками, расположился мужчина, замотанный по брови шарфом. Он открыл клетчатую сумку и вынул оттуда трёхлитровую банку. На её дне, среди кусочков цветной бумаги, сидели эльфы.
Парень с морскими рыбками согнулся во втором своем метре и заглянул в банку.
– Это что? – спросил он с тоном превосходства хордовых над чешуекрылыми.
– Эльфы.
– Почём?
– Пятьсот рублей.
Парень уважительно протянул мужчине руку:
– Борис.
– Семён, – буркнул мужчина, снимая рукавицу.
Тут из-под локтя заглянула приземистая бабуся.
– И зачем они?
– Ну а хомяки твои зачем?
– Это морские свинки, – обиделась бабуся, – детям развлечение.
Морские свинки нахохлились, всем своим видом выражая нежелание кого-то развлекать.
– Эльф. Волшебное существо.
– И чего они умеют? Желания исполняют?
Лицо, замотанное шарфом, изобразило сарказм.
– Ага. Стоял бы я тут тогда.
– Может удачу приносят?
– Мне не носили.
Бабуся замолчала. Эльфы лениво ходили по банке, зевали, взмахивали крылышками. Ярко-оранжевая парочка прижалась личиками к стеклу.
Между рядов с клетками и аквариумами неспешно проходили разнообразные люди в пальто и пуховиках, с сумками и просто, взрослые и дети. Всё это разнообразие бубнило, перемешивалось и выдыхало пар из ртов. К Борису подошёл большой, ватой набитый дед. В ногах у него мыкался мелкий ребятёнок непонятного пола с варежками на резинках.
– Черви есть?
– Трубочник есть, мотыль.
– Деда смотри!
– Мотыля покажи.
– Деда-а-а!
– Вам два коробочка? Три?
– Чего он дохлый такой?
– Деда, это чего в банке, а?
– Где дохлый, мужчина? Путёвый мотыль.
– С какого он бока путёвый?
– Деда, смотри – девочки с крылышками!
– Розовый. Вкусный. Берите!
– Сколько просишь?
– Двадцать пять.
– Де-е-е-е-е-д-а-а-а!
– Уступи десятку за два коробка.
– Не могу, мужчина. Себе в убыток торгую.
– Дед!
– Три шкуры дерёте! Торгаши!
– Вы сколько брать будете?
– Да уж не ведро!
– Берите три коробка, десятку уступлю.
– Де-душ-ка!
– Ладно, давай два коробка, коль уступаешь.
Ватный дед отслюнявил червонцы и спрятал пакет во внутренний карман. Поближе к сердцу. Ребятёнок похлопал деда по колену.
– Деда! Ну смотри – фея!
Дед приблизил левый глаз к трехлитровой банке, поморгал и отодвинулся.
– Чего за звери?
– Эльфы.
– Деда, давай купим!
– Сколько просишь?
– Пятьсот.
Дед отодвинулся и загнал взглядом Семёна, банку и прилавок во внутреннюю прицельную рамку.
– Иди ты. На птичьем по двести никто не берёт.
Семён подтянул шарф и пробубнил:
– А я и не навязываюсь.
– Самцы?
– Поди разбери.
– Мотыля едят?
– Не. Они как бы любовью питаются.
– Ась?
– Любить их надо. Тогда живут. Без любви дохнут.
– Деда, бери! Я их уже люблю.
– Молчи, Валька! – ответил дед, оставив половую принадлежность ребёнка под вопросом.
– Мужчина, возьмите лучше морскую свинку! Полкило восторга!
– Нет, свиней вокруг и так полно. Свинья на свинье.
– Деда!
– Мелкие они у тебя. Морёные. Давай, за триста возьму.
– Четыреста.
– Совесть есть? Есть совесть у тебя, я спрашиваю?
– Ладно. Чтоб почин не спугнуть.
Семён подвинул банку к краю прилавка и кивнул Вальке.
– Протяни руку.
– Выбирать, да?
– Не. Они сами выбирают.
Крошечный эльф морозно-синего цвета вспорхнул Вальке на палец, ухватился ручонками и забрался в ладошку.
– Ну вот. Кормить его не надо, поить тоже. Люби только, одного не оставляй, а то заболеет.
Ватный дед ухватил ребятёнка за капюшон и потащил дальше.
У прилавка остановилась немолодая пара. Жизнь их склеивала, отрывала и опять сминала вместе. И вот уже они друг без друга не полны. Выпуклость к впадинке.
– Что это? Здрасти! – сказала женщина удивлённо.
– Эльфы.
– Посмотри, Серёженька, чудо какое!
Мужчина что-то буркнул и остался на месте.
– Они продаются? – женщина приблизила глаза к стеклу, осторожно постучала ногтем.
– Пятьсот рублей.
Женщина заворожено извлекла из кармана кошелёк. Семён пододвинул банку, но ни один эльф к ней в руки не пошёл.
– Дайте вот этого – зелёненького.
– Видите – не идёт он к вам.
– А вы достаньте.
– Не могу. Сам должен прийти.
– Так он не идёт.
– Вижу. Значит, не продам. Извиняйте.
– Как? Почему же?
– Им, эльфам, любовь нужна, иначе помрут.
– Ну вот и хорошо! Я его буду любить, ухаживать буду за ним.
– Ухаживать… Не продам, коли сам не идёт.
К прилавку пододвинулся муж.
– Я что-то не понял, тут рынок?
– Рынок-то он рынок, но… не продам. Ну сдохнет он у вас.
– Идём, Лен, – сердито дёрнул жену за рукав Серёженька.
– Но…
– Пошли. С психами я ещё не связывался.
– Хотите – тысячу заплачу? – сказала Лена.
Семён всплеснул руками.
– Барышня, да это тут причём? Вот я его вам продам, а он любовь к себе притягивает, требует. А ежели пересилит супруга вашего?
– Как это?
– Да просто. Магическое существо. Без пропитания ему нельзя, материального-то оно и в рот не возьмёт! Или супруга разлюбите, или эльф помрёт. Хорошенькая покупка.
– Вы… шутите, да?
– А вот, дамочка, возьми лучше свинью морскую! Или двух!
– Свинью? – испуганно спросила Лена.
– Ага! – радостно сказала бабуся и соломинкой простимулировала свинку показать свои стати.
Рыжий, косматый, угрюмый жирдяй забрался в колесо и сделал несколько шагов вперевалку.
– А? Глянь, какие кунштюки ушкваривает!
Зелёного эльфа, получил пятиклассник без шапки и двух зубов. Лимонно-желтый выбрал себе в хозяйки смешливую девушку с пирсингом. Вид железных шариков в носу, в губе и даже на языке потряс Семёна, но эльф не задумываясь вспорхнул ей на воротник. Бирюзовый эльф устроился в варежке сухонькой старушки с сияющими глазами. Она дала за него Семёну сто рублей мелочью и веснушчатое зимнее яблоко.
За три часа он распродал всех эльфов, кроме одного. Оранжево-красный, как язычок пламени, ни к кому не хотел идти.
– И часто они так… кочевряжаться? – спросил Борис.
– Да бывает.
– И чего тогда?
– Ну чего. Обратно отпускаю.
Борис достал термос кофе и развернул из фольги два бутерброда с копчёным салом. Приземистая бабуся скребла ложкой в кастрюле с картошкой и варёной рыбой. Семён перекусом не озаботился.
– Ты их где ловишь-то? Или секрет? – спросил Борис, активно жуя.
– Внучка ловит.
– А где?
– Да не скажет он, – сердито постучала ложкой о край кастрюли бабуся, – жмот.
– А чего не сказать-то? Я секретов не делаю. Берёт внучка моя, Милка, коробку акварельной краски. Только медовая нужна, и вообще лучше мёда добавить для густоты. Липового. Дальше – надо в ванной всё зеркало разукрасить акварелью, погуще так. И разрисовывать надо в темноте. И чтобы девочка разрисовывала. Как высохнет – вносим свечку, только зайти надо спиной вперёд. Самое оно, если на стекле останется одно окошко, или два, тогда может и приманишь. Потом просто – банку трёхлитровую приготовь. Перед зеркалом бумаги цветной настриги. У них же там всё серое, у эльфов, вот они на цвет-то и клюют. Ну а как они, стало быть, из зеркала полезут, ты их банкой и накрывай. Да! Забыл совсем! Одежду надо надеть шиворот-навыворот, эльфы тогда не увидят. И булавку медную прицепи на ворот. Чтобы того… глаза не отвели.
– Чего?
– Ну мне раз глаза отвели, так я целый час в ванной стоял и в зеркало пялился.
– Зачем?
– Выход искал.
– Из ванной?
– Тьфу, пропасть. Из зеркала!
Слушатели расхохотались. Бабуся прохрюкалась и вытерла рот платком. Борис, опершись о прилавок, некоторое время ещё побулькивал, но вдруг поднял глаза и осёкся. Семён махнул рукой и выпустил пар изо рта прямо сквозь шарф:
– Да чего вам объяснять – всё равно не поверите!
Перед прилавком невесть откуда оказался неприятный, известный всему рынку детина. Звали детину Соплёй. Но звали его так за глаза и в верной компании.
Был он высок ростом и лицом широк – по блину на каждой щеке поместится. Волосы, брови и даже реснички – бесцветные, как подвальная плесень. Глаза васильковые и пустые, по меткому слову поэта: как два пупка. Сын директора рынка, и сволочь крайнего разбора. Сейчас он был слегка поддавши. В такие минуты его настроение колебалось на кромке. С одной стороны – буйное веселье, когда он бегал по рынку, натянув на голову отобранный у вьетнамцев малиновый бюстгальтер арбузного размера. С другой стороны – гадючья злоба, плевки в суп обедающим торговцам, затоптанная корзинка с котятами. А переход осуществляется лёгким толчком с любой стороны.
Сопля привалился к прилавку спиной, иронически глянул на толкущихся покупателей. Ухватил лапой плюгавого паренька с косенькими глазами.
– Эй, китайса, курить дай!
Китайса вынул пачку, Сопля поплевал на пальцы, вытащил две сигареты, одну сунул в рот, вторую уронил. Китайса дал прикурить. Сопля почавкал, окутался дымом, забрал пачку и зажигалку, отвесил добродушного пинка. Покурил, осовело, наблюдая за дерущимися воробьями. Развернулся к Борису.
– О! Здорово, барбус!
– Здрасти, Эдуард Иваныч. – Улыбнулся барбус Борис, приветливо прогнувшись.
– Ну, чё тут? Как торговля?
Барбус неопределённо скособочился, всем видом показывая, что хотя он и тронут заботой Эдуарда Ивановича, но мотыль квёлый, рыбок не берут, и свободных денег совершенно нет.
– Ладно, брось шлангом прикидываться. Курить будешь?
– Я, Эдуард Иваныч, завязал. Здоровья-то нет, как у Вас!
– Потому что здорово… это… здоровый образ жизни веду!
Сопля придвинулся к Борису. Свёрнутая бумажка перекочевала из руки одного в обширный карман другого.
– Ладно, торгуй, мотылёк. Ах-ха-ха! Ловко подколол? Мотыля продаёшь – значит мотылёк!
– Хрю-хрю-хрю! Здравия желаю, Эдуард Иванович! – улыбнулась пластмассовыми челюстями бабуся.
– Здорово живёшь, Микитична!
– Вы вроде как с лица схуднули, Эдуард Иванович?
– На фитнес хожу. Знаешь, что такое? Это когда спорт.
– Ну, дай-то Бог! – истово перекрестилась Микитична, – нам и без надобности уж.
– Ладно. Хватит мне зубы это самое. Чего там у тебя?
– Как перед иконой, чтоб у меня руки отсохли, если вру!
– Так.
– Нету! Ни одной не продала! А всё конкуренты!
– Какие конкуренты?
– Да вот, – сказала подлая бабка и указала на Семёна, – пять клиентов отбил!
Семён и, отчасти, Борис опешили. Сопля вдруг увидел Семёна с его банкой, как будто они только что вывалились из зазеркалья.
– Оппа! Ты кто такой? Ты чего тут стоишь, а?
– И чего? Купил, вон, место и стою. А что?
– Чего ты тут толкаешь?
– Эльфа вот.
– Дрянь какая-то летучая, – вклинилась Микитична, – больная, наверное, не ест ничего! Сам говорил!
– Нуксь!
Сопля залапил банку. Она почти целиком поместилась в его ладони.
– Оппа! Зашибись! Засушу и на зеркало в тачилу повешу!
– Ты давай не борзей! Поставь банку!
– Пасть закрой, дедушка! – элегантно парировал Сопля, для верности положив вторую ладонь Семёну на лицо. Лицо тоже поместилось в ладони целиком.
– Эт! Ты руки-то убери!
Сопля потряс банкой, отчего крохотный эльф свалился и стукнулся головёнкой о стенку. Потом он сунул банку под полу и пошёл в сторону дирекции, задевая шапкой жестяные козырьки навесов.
Семён перелез через прилавок и крикнул:
– Да что же?! Воруют же! Эй!
Соседи по прилавку превратились в болванчиков с отпущенными нитками – стояли, глазами хлопали, внутренне радовались чужому унижению. Сопля невозмутимо удалялся.
– Эй! Харя!
Сопля продолжал уходить. Эльф в банке попробовал вылететь, но опять стукнулся о стекло.
– Тьфу! Да и пошёл ты! Щенок! Трус! Сопляк!
Такого оскорбления Эдуард Иванович не вынес. Он повернулся, сделал четыре шага, подкинул банку с эльфом и запустил в голову обидчику.
Машина «скорой помощи» долго пыталась протиснуться к рыночным воротам. Наконец встали как-то между бородатым дедом с гусями и бабой с крупами. Румяные, вонючие от табака санитары, резво помчались в толчею. Принесли Семёна с бурым от крови лицом. Он лежал такой маленький, жалкий, вцепившийся в ниточку жизни. Шептал: «Убил… убил… убил». Хлопнули двери, распугала жирных воробьёв сирена. Баба с крупой охнула и уселась на мешки.
Трупик эльфа, раскатанный кованными ботинками в лоскуты, пролежал в грязном снегу недолго – зашипел и превратился в ничто.
Сопля сидел в рюмочной. Перед ним стояла тарелка пельменей со сметаной, стопка, графинчик. Он налил стопку, выпил, с хрустом откусил пол-луковицы, пожевал, закинул в рот пельмень. Самое оно, после физических упражнений, да на морозце, выпить ледяной водки под пельмешки. Настроение у Сопли вновь было превосходное. Солнце проплавило в ледяной корке на окне полынью. Раскалённые добела пылинки плавали в косом луче. Сопля налил ещё стопку, закусил, запил стаканом горького шипучего пива. Разжевал ещё один пельмень и пошёл отлить.
Потом в туалетном предбаннике долго мыл руки, поскольку был он великий аккуратист.
Перед самым выходом Сопля заглянул в мутноватое зеркало. Вскочивший утром над губой прыщик почти уже созрел. А сразу под третьим писсуаром лежала толстая золотая цепь. Сопля резво обернулся и подошёл к писсуару: на метлахской плитке распластана обёртка от конфеты.
Он вернулся к зеркалу и опять всмотрелся в ненаглядный прыщик. Но глаза уже сами скосились на писсуар. Цепь! Цепяра толстенная! Лежит в пятне солнечного света – даже звенья можно разглядеть. Что за чертовня? Сопля опять подбежал к писсуару, и даже заглянул в него. Ничего нет. Солнечный зайчик вдруг появился на ботинке. Сполз по замше на пол, скользнул к выходу из туалета, замер на месте. Вот она! Широкая цепь, нездешняя, как из гробницы фараона. Лежит на полу. Сопля наклонился над ней – цепь рассыпалась на солнечные пятна! Голова закружилась. Зайчики глумливо запрыгали по полу, вскочили на стену, подползли к зеркалу. С той стороны тупо смотрел мордастый юноша.
Сопля подбежал к зеркалу, зацепившись ногой и вывернув плитку с куском бетона. Стекло обернулось прямоугольным окошком, и стремительно зарастало какой-то серой изморозью. В окошко смотрел он сам, длинная нить слюны свисала на воротник. За спиной стоял бледный юнец и вытаскивал из его кармана кошелёк. Второй юнец притоптывал в нетерпении у двери.
– Эй! – крикнул Сопля, ударив в окошко кулаком. – Эй там! Пацаны!
Увы, и его двойник, и тощие наркоманы совершенно ничего не видели сквозь зеркало. Сопля обернулся. Мир выцвел. Вокруг волнами разрасталась черно-серая плесень. С шипеньем истаивали и блёкли краски. Он всплеснул руками – спортивный костюм мазнул в воздухе алым. Цвет сползал и с него, стремительными акварельными дымными струями. С визгом Сопля рванул на тусклый свет в проём двери. Снёс плечом часть крошащейся стены, выбежал в огромную залу с мутным, взболтанным воздухом, стал посреди неё и взвыл совсем уж по-волчьи:
– Отче мой! Еже веси на небеси! Ну чего?! Пусть светится имя! Я больше не буду! Выпустите меня отсюда! Во имя Отца и Сына, аминь!
И дикая молитва помогла – в сажевой тьме Сопля увидел маленький квадратик живого цвета! Он пошёл к нему, расталкивая какие-то осыпающиеся шершавые столбы. А тьма наливалась силой, высасывала реальность, уже и руки стали как стеклянные – кости видно. Того и гляди – растворится. Но – нет. Успел. Успел, чтоб ему сдохнуть! Протиснулся сквозь радужное окошко! А тьма шипнула бессильно, да и сгинула. И он смеялся, смеялся до икоты, и катался по холодному фаянсовому полу.
А потом кто-то невидимый опустил на него сверху большую стеклянную банку.
