Колесцовый пистолет конной охраны курфюрста Саксонии 1585–1595 гг
Длина 54,6 см. Вес 1,98 кг. Калибр 16,5 мм.
Лига историков
19 478 постов
•
55 095 подписчиков
0 просмотренных постов скрыто
Победил Китай? Теперь ты тоже Китай
В прошлый раз я, надеюсь, доказал тезис о бесконечной экспансии Китая всю свою историю. Тем не менее, пытливый читатель заметил, что Китай рос не только на юг, но и на север. Закономерный вопрос - а что же было там?
Обратите внимание на рост Си Цзиньпина (175 см) - этнического ханьца пекинского происхождения. Средний рост ханьцев к северу от Хуанхэ сегодня достигает 175-178 см. В Южном Китае - к югу от Янцзы - средний рост обычно составляет 165-170 см.
Хуася зародились в середине II тыс. до н. э. в чрезвычайно суровых условиях. К югу от них находились древние аустрические цивилизации, чьи городища - а, по сути, полноценные города-государства номового типа - ровесники шумерам и древним египтянам. К северу же активно развивались не-сино-тибетские культуры, находившиеся на одном уровне развития - агрессивные, склонные к экспансии и завоеванию климатически и географически более лакомых мест.
Карта археологических раскопок, где находят памятники шанской материальной культуры.
Государство Шан - первая известная династия хуася. Это было невероятно военизированное общество, руководимое вождями-полководцами, чья общинная армия выставляла на поле боя хорошо дисциплинированные пешие подразделения. Государственность была связана с тысячелетним опытом использования бронзы - китайские цивилизации в настоящий момент являются единственными из найденных, которые перешли к Бронзовому веку минуя Медный (возможно, он был, просто стал настолько краткосрочным, что покамест его выделить не удаётся). При этом бронзовые орудия труда и оружие - достижения как раз цивилизаций Янцзы, тогда как хуася (древние предки китайцев) заимствовали их, чем и пользовались для побед над северянами.
Вообще, лучший исследователь шанского военного дела - г-н А. В. Варенов. Конспектируя его труды, я сохранил следующее: отсутствие мечей (активное использование копий, клевцов, луков, стрел), широкое одоспешевание воинов (шлемы, доспехи, щиты), применение попарно снаряженных боевых колесниц с конными лучниками, а также глубоких построений (12 воинов в шеренге, 36 шеренг). Между подобными "когортами" существовал промежуток в 15-25 метров, а тактическое руководство осуществлялось отсоединённым от основной армии командованием.
Как вы понимаете, применению южных технологий и собственной выучки северяне ничего противопоставить не могли.
Карта археологических находок материальной культуры Западной Чжоу.
Эпоха Западной Чжоу (12-8 вв.) характеризуется тотальной экспансией хуася на север. Это связано с предшествующим нашествием жунов - не-сино-тибетских народов. В настоящий момент существует дискуссия на тему происхождения жунов, но отечественная синология условно (потому что споры идут по сей день) согласилась с их индоевропейским происхождением. Их расселение очень сложно обнаружить, но, судя по имеющимся письменным источникам, они взяли хуася в полукольцо - сами хуася сражаются с жунами и на западе (Верхнее течение Хуанхэ), и на севере (к северу от Хуанхэ), и на востоке (Нижнее течение Хуанхэ). Войны не прекращались ни на одно поколение, но наибольшего успеха в борьбе с ними достиг Му-ван (965-928 гг. до н. э.) Следующие поколения ванов также сражались с жунами, что завершилось в правление Ю-вана (781-771 гг.), который женился на жунке из рода Шэнь.
То есть... Китайцы обожают расписывать свои победы и очень не любят описывать свои поражения. У нас нет оснований полагать, что они победили жунов. Однако взаимный культурный обмен и начавшиеся высокородные браки демонстрируют, что жуны влились в синосферу - переняли высокую китайскую культуру.
Период Восточного Чжоу (8-3 вв., если искусственно соединить этот период с Эпохой Воюющих царств).
Если взглянуть на политическую карту Китая, то нужно заострить внимание на трёх важных для данной статьи государствах - Цинь, Цзинь и Янь (белое, оранжевое и красное).
Цинь и Цзинь - это военизированные бедные, некультурные государства. Восточные царства относились к ним свысока. Несмотря на то, что сами китайцы не любят про это писать в хрониках, нет ни одного исследователя, который бы не отрицал высочайший жунский фактор в этих царствах. Так, Цинь и Цзинь имели очень высокую жунскую долю населения, а Янь был буквально не-китайским (не-хуася) царством.
Одно из самых могущественных государств Эпохи Воюющих царств - Цзинь - распалось на Чжао, Вэй и Хань. Самое любопытное здесь то, что даже по отдельности все эти три царства были крайне могущественными.
Когда Цинь Шихуанди объединил срединные государства в одно единое Срединное государство - в Китай - он получил крайне недовольное население. В прошлой статье я уже рассказал, во что вылилось недовольство чусцев и вусцев, но на самом деле яньцы и цисцы точно так же не признавали верховную власть хуанди - тиранические законы нового монарха регулярно приводили вчерашних повстанцев на стройку Великой Китайской стены. Здесь надо добавить, что Великая Китайская стена во многом опиралась на цзинньско-чжаоские Длинные стены времён Эпохи Воюющих царств - уже тогда жунско-хуасясское население Северного Китая отчётливо отделяло себя от степняков. И, ясное дело, имело тех соседей, от которых хотело защищаться.
На протяжении истории подобный путь проходило всякое общество к северу от Китая. Сюнну, сяньби, тобгачи, тюрки, чжурчжэни, монголы, маньчжуры - все они имели свою, подчас очень специфическую историю. Но жуны были первыми, поэтому их историю я и хотел рассказать. На их примере мы ясно видим путь северного народа.
Осознание себя полноценной этнолингвистической общностью.
Экспансия на юг, встреча с жёстким сопротивлением со стороны северокитайского населения.
С целью противостояния с китайским населением на китайских территориях происходит адаптация к китайскому образу жизни.
Встраивание в логику китайской глобальной межцивилизационной политической жизни - перенятие "правил общежития", в том числе - письменности, языка культуры, градостроения и так далее.
Борьба с другими китайскими государствами за гегемонию в синосфере, последующий распад этнолингвистического единства и имущественное расслоение, выделение внеэтнической имперской знати.
Население завоевателей встраивается в китайскую цивилизацию. Общины - к хуася-ханьским-китайским общинам, знать - к китайской знати.
В рамках единой общекитайской цивилизации формируется политически единое государство, внутри которого продолжают жить вчерашние завоеватели.
Показать полностью
5
Дореволюционный Ярославль в фотографиях и мемуарах
Продолжаю цикл рассказов о жизни городов Российской империи. На очереди Ярославль.
Ярославль был основан на рубеже 10 и 11 веков и имеет такую бурную историю, что хватило бы на десяток постов, поэтому остановимся именно на временах Российской империи. Пик расцвета города пришёлся на ещё допетровские времена, когда он стал вторым русским городом по количеству населения после Москвы и важнейшим торговым центром. На начало 18 века Ярославль продолжал оставаться вторым городом после Москвы: 2236 дворов, 16 тысяч человек. В 1722 году население составило 22 тысячи человек. Однако в
Рассказов о быте Ярославля 18 века не так много. Л. Н. Трефлев (1839 – 1905) в рассказе «Ярославская старина» писал: «Сто двадцать лет назад Ярославль (прим. при Елизавете Петровне) был далеко не похож на тот благоустроенный город, каким он является в настоящее время. Это был город, носивший на себе множество отпечатков старой, допетровской Руси. Улицы, неправильно расположенные и по большей части узкие, утопали весной и осенью в грязи…
Ходить без бороды, нарядившись по заграничной моде, ещё не значило сделаться европейцем. Ярославец, вкусивший плоды западной цивилизации, в действительности оставался человеком 18-го столетия со всеми его верованиями и предрассудками. Верил он, как веровали его деды, в могущество тайных, сверхъестественных сил. Колдовство, заговоры, приворотные коренья, разрыв-трава, якобы разбивающая железные замки, цветок папоротника, открывающий в Ивановскую ночь несметные клады, оберегаемые чертями…
Город Ярославль много потерял при Елизавете в своём торговом значении. Без платежа внутренних пошлин ярославец торговый человек - нигде не смел торговать. Ясно, что ему, непоседе, подвижной натуре, была особенно неприятна каждая таможня, где с него брали деньги и по законной таксе, и сверх её, в виде взятки. Всюду существовали таможни. Прибыл ярославец в ближние города - "рукой подать" - в Романов, в Ростов: плати деньги, испытывай множество препятствий для своих коммерческих оборотов».
Ярмарка на Ильинской площади
Ярославль считался торговым городом и был известен активными и предприимчивыми людьми. Еще Александр Герцен отмечал: «Калуга производит тесто, Владимир — вишни, Тула — пистолеты и самовары, Тверь извозничает, Ярославль — человек торговый». Значительная часть московских и петербургских торговцев были выходцами из Ярославской губернии. Также ярославцев было много среди работников общепита.
Писатель В. В. Толбин (1821–1869) писал о местных жителях: «Ярославцы - народ нежный, деликатный, не марающий своих круглых лиц ни известкою, ни каменной пылью, ни сапожным варом: ярославцы народ промышленный, который вам и порося обратит в карася, и на воде не утонет, и в огне не сгорит, на обухе рожь смолотит, шилом патоку заварит. Впрочем, и зачем бы было и говорить о ярославцах? Как будто они не известны всякому человеку, имеющему только желудок да очи, чтобы рассмотреть всевозможные символические вывески и с руками, с подносами, выходящими из облаков, и с самоварами, под которыми человек в рост мухи открывает кран, вывесками, по которым решительно можно в России каждому памятливому путешественнику очень хорошо научиться географии без помощи учителя и, не солгавши, сказать, что мы, дескать, побывали и в Вене, и в Аршаве, и в Кронсбере, и из Москвы, так сказать, улепетывали, подбирая пятки, если бы не чесался язык да не было лишней бумаги! Взойдите в любой дом, ознаменованный надписью растерации, трактера, гостиницы, харчевни и даже распивочной лавочки с продажею пива и меду, - везде вы встретите людей, у которых все говорит и все вертится, как будто они наполнены ртутью, и вы можете познакомиться поближе с ярославцами. Это первое и главное поприще их деятельности, начиная с малочинной степени полового и разносчика различных горячих и вскипяченных питей до почетного класса маркеров, выигрывающих подчас у подгулявших игроков все, даже до последней акакиевки, то есть шинели, которую нельзя назвать шинелью, если осмотреть ее внимательно.<*> Впрочем, всякому известно, что ярославцы народ находчивый. Ведь и архангелогородцы продают иногда полотно, даже, по словам многих хозяек, и лучше ярославского; но почему же именно всегда почти слышишь, что полотно куплено у ярославца? потому, что ярославцы умеют лучше их товар лицом продавать. Придет к вам архангелогородец, прокричит перед окном: полотно, эй, полотно] - не дождется и прочь пойдет. Ярославец, напротив, влезет к вам в дом почти насильно, не погонится даже и за треухом, приберет к своему товару всевозможные применения, приберет до того красно, что иному и совсем оно не нужно, а подумает, что нужно, поглядит, поглядит да и купит… Загляните в любую мелочную лавочку, и если вы увидите в ней человека, который вместе одною рукою и вешает какой - нибудь старухе кофе, и тут же режет хлеб, и в один и тот же раз и мальчику лавочному успевает дать подзатыльника за то, что тот вместо того, чтобы с покупателями обращаться, котом занимается, - это ярославец».
В 1839 году вышла книга маркиза де Кюстина об его путешествии по России. Книга вызвала большой скандал, так как автор отзывался о стране и её нравах негативно и с редким даже по иностранным меркам снобизмом. Однако некоторые наблюдения маркиза интересны. Ярославлю он посвятил сразу две главы.
«Город Ярославль, столица одной из самых примечательных губерний во всей империи, заметен уже издалека, как и предместья Москвы. Подобно всем провинциальным городам в России, он обширен и кажется безлюдным. Обширность его — не столько от многочисленности обитателей и домов, сколько от огромной ширины улиц и площадей и оттого, что здания здесь обычно расположены далеко друг от друга, так что жителей почти и не видать. От края до края империи царит один и тот же архитектурный стиль. Вот вам пример того, насколько ценят сами русские свои псевдоклассические здания…
Цветные и золоченые главы ярославских церквей, которых здесь немногим меньше, чем домов, видны путнику издалека, как и в Москве, но сам город менее живописен, нежели старая столица империи. Рядом с ним протекает Волга, и со стороны реки город заканчивается высоким, обсаженным деревьями набережным бульваром. Ниже этого широкого бульвара пролегает подъездной путь, спускаясь от города к реке и пересекая под прямым углом бечевую тропу. Этот необходимый для хозяйственных и торговых нужд путь не прерывает собою набережной, переходящей в красивый мост. Скрытый под прогулочною аллеей, мост этот заметен лишь снизу; в целом получается недурная картина, которая имела бы внушительный вид, будь в ней еще и движение и свет; однако город, несмотря на свое торговое значение, настолько плосок, настолько правильно расчерчен, что кажется вымершим; в нем пусто, печально и тихо; впрочем, другой, сельский берег реки, который виден с набережной, еще более пуст, тих и печален. Я почитаю своим долгом представлять вам воочию все, что вижу сам, — и потому опишу этот пейзаж, рискуя показаться неоригинальным и навеять вам тоску, какую испытываю я сам при его созерцании.
Огромная серого цвета река, с берегами крутыми, словно утесы, но песчаными, невысокими, а наверху переходящими в бескрайнюю серую равнину с пятнами сосновых и березовых лесов, — другие деревья на здешней холодной почве не растут; серо-металлическое небо, где сквозь монотонные свинцовые тучи, отражающиеся в жестяного цвета воде, местами проглядывают серебристые полоски, продуваемые ветром и дождем; вот такие холодные и суровые картины ожидали меня в окрестностях Ярославля!...
Внутреннее устройство русских жилищ весьма разумно; внешний же их вид, а равно общий план городов этой разумности лишены. Разве не высится в Ярославле колонна наподобие петербургской, а напротив нее — несколько зданий с аркой внизу, подражающих Генеральному штабу в столице? Все это отличается самым дурным вкусом и странно не соответствует строению церквей и колоколен; здания эти словно принадлежат не тому городу, для которого их возводили.
Чем ближе подъезжаешь к Ярославлю, тем более поражает красота местных жителей. Села здесь богаты и добротно отстроены; я даже видал в них несколько каменных домов, но они еще слишком малочисленны, чтоб разнообразить облик местности, монотонность которого не нарушается ни единым предметом…
Нынче вечером между порывами ветра, когда этот противник мой словно переводил дух, до меня доносилось издали пение матросов на реке. На таком расстоянии гнусавые звуки, обезображивающие русскую народную песню, пропадали, и я слышал лишь невнятно-жалобную мелодию, смысл которой угадывал сердцем. Несколько человек сплавляли по родной своей Волге длинный плот, умело им управляя; поравнявшись с Ярославлем, они решили сойти на сушу; увидав, что туземцы эти причалили к берегу и направляются ко мне, я остановился; они прошли мимо, не взглянув на чужестранца, даже словом не перемолвившись между собою. Русские молчаливы и нелюбопытны; мне это понятно — то, что они знают, отвращает их от того, что им неизвестно.
Я любовался их тонкими лицами и благородными чертами. Повторяю уже в который раз: если не считать женщин калмыцкой расы, горбоносых и скуластых, русские чрезвычайно красивы.
Интересные воспоминания о городе оставил Иван Сергеевич Аксаков (1823–1886), который с мая 1849 по апрель 1851 года в качестве чиновника особых поручений МВД находился в Ярославской губернии. «Поговоримте собственно о наружности Ярославля. Он мне очень нравится. Город белокаменный, веселый, красивый, с садами, с старинными прекрасными церквами, башнями и воротами; город с физиономией. Калуга не имеет никакой физиономии или физиономию чисто казенную, Симбирск тоже почти, но Ярославль носит на каждом шагу следы древности, прежнего значения, прежней исторической жизни. Церквей — бездна, и почти ни одной — новой архитектуры; почти все пятиглавые, с оградами, с зеленым двором или садом вокруг. Прибавьте к этому монастыри внутри города, с каменными стенами и башнями, и вы поймете, как это скрашивает город, а тут же Которосль и Волга с набережными, с мостами и с перевозами. Что же касается до простого народа, то мужика вы почти и не встретите, т. е. мужика-землепашца, а встречается вам на каждом шагу мужик промышленный, фабрикант, торговец, человек бывалый и обтертый, одевающийся в купеческий долгополый кафтан, с фуражкой, жилетом и галстуком… Роскошь в городе страшная. Мебель, квартиры, одежда — все это старается перещеголять и самый Петербург».
Угол Большой Федоровской улицы и Московского шоссе
И. С. Аксаков писал о предпринимателях Ярославля: «Меня поразил вид здешнего купечества, оно полно сознания собственного достоинства, т. е. чувства туго набитого кошелька. Это буквально так… На всем разлит какой-то особенный характер денежной самостоятельности, денежной независимости… Бороды счастливы и горды, если какой-нибудь его «превосходительство» (дурак он или умен — это все равно) откушает у него, и из-за ласк знатных вельмож готовы сделать все, что угодно, а уж медали и кресты — это им и во сне видится».
Из письма Аксакова: «Ярославская губерния почти вся тянет к Петербургу. Это можно сказать решительно. О Москве здесь никто и никогда не вспоминает и не говорит. Сильное влияние имеет на них “Петенбург”, как они выражаются, со всеми своими соблазнами».
Масленица на Ильинской площади
Красоту местных дам в середине 19 века оценил Александр Дюма: «Ярославль славится красивыми женщинами и исключительными страстями: за два года пять молодых людей там сошли с ума от любви. Не менее интересно для путешественников, что Ярославль располагает, говорят, лучшим в России отелем и единственным, может быть, вне обеих столиц, где встретишь настоящие кровати. По имени владельца, он называется гостиницей Паструкова. Этот собственник дважды или трижды миллионер, чем и знаменит; но разбогател не кроватями отеля, а благодаря широкой торговле железом, в зависимость от которой попала вся Россия. Он делит эту монополию с другим торговцем металлом по имени Барков. Все железо, что продается в Нижнем на ярмарке - собственность двух этих беспримерных спекулянтов».
«Ярославские губернские ведомости» сообщали о городской моде: «Употребляемая жителями одежда обыкновенная, как и в других городах. Мужчины, почти все, одеваются летом в кафтаны, суконные и китайчатые, синие и других цветов, а зимой в шубы, полушубки и тулупы, крытые сукном, плисом, бумажною саржей и китайкой… подпоясываются более шелковыми, нежели каламенковыми кушаками; на голове носят летом поярковые и пуховые круглые шляпы, а зимой немецкие и русские шапки; на ногах — сапоги и валенки. В немецком платье ходят и бороды бреют немногие.
Женщины одеваются так же, более в русское платье. Обыкновенный наряд их в летнее время, по праздничным и воскресным дням, составляют юбки, называемые здесь полушубками, холодные епанечки (юбки и полушубки), обложенные по краям широким золотым и серебряным позументом, парчовые, шелковые, штофные, гарнитуровые, канаватные, тафтяные, ситцевые, выбойчатые и проч…. также кофточки, шугаи и черные салопы. Этот же наряд служит и зимою; сверх того употребляются тогда теплые парчовые, бархатные, штофные и других материй епанечки с фраком и по краям собольими, куньими и прочими опушками, так же коротенькие, гарнитуровые, шелковые и китайчатые шубки на заячьем и беличьем меху, с рукавами, с высоким назади перехватом или лифом и множеством частых боров и складок. На голове носят шелковые простые или шитые золотом и серебром платки, с такою же по краям бахромою. На шею надевают снизки из многих ниток жемчуга, иногда с разными каменьями, а при них еще снизку жемчужную же широкую для креста, а на руки зарукавные, простые или с каменьями. Рукава у рубашек батистовые или из тонкой кисеи, с кружевными манжетами, длиною только по локоть, но широкие и всегда накрахмаленные, чтобы были пушистые и не обминались. Обуваются в башмаки и полубашмаки».
В 1861 году Ярославль посетил поэт Аполлон Григорьев. «Ярославль – красоты неописанной. Всюду Волга и всюду история. Тут хотелось бы мне,- так как Москва мне по личным горестным разочарованиям опротивела,- хотелось бы мне покончить свое земное странствие. Тут, кстати, чудотворная икона Толгской Божией Матери, которой образом благословила меня покойница мать. Четыре дня прожил я в Ярославле и все не мог находиться по его церквам и монастырям, налюбоваться на его Волгу. Да! вот настоящая столица Поволжья, с даровитым, умным, хоть и ерническим народом, с торговой жизнью».
«Ярославль – город, каких очень не много в России. Набережная на Волге уж куда как хороша», – написал в 1848 году в дневнике начинающий драматург Александр Островский. В ту пору будущий классик трудился над окончательным вариантом своей пьесы «Свои люди – сочтёмся».
Кроме вышеупомянутой Волжской набережной, литератору особенно понравились здание Демидовского лицея, церковь Ильи Пророка с колокольней и «памятник Ришелье». Так Островский ошибочно называет Демидовский столп, установленный в 1829 году в честь основателя Ярославского высших наук училища Павла Григорьевича Демидова. «Хорош также бульвар, по которому с правой стороны от Волги идет Стрелецкая улица; на ней кондитерская Юрезовского. В одном доме с этой кондитерской живёт Ушинский. Заходил к нему, потолковали с ним побольше часу», – лаконично сообщает автор дневника.
Исполняющий обязанности профессора Демидовского лицея Константин Дмитриевич Ушинский был старым приятелем и однокурсником Островского.
Мануфактура Малая Ярославская (казармы Николо-Мокринские)
Островскому очень понравились местные девушки. Их он упоминал несколько раз. «От Ярославля поехали по луговой стороне и тут встретили такую девочку, что все зараз ахнули от удивления – полненькая, черноглазенькая, говорит, ровно поёт, только, к нашему несчастию, при ней был Аргус в виде старухи». «За две версты до станции попались нам две девочки – сёстры, одной лет 19, другой лет 17. Что это за милашки. Мы их посадили в свой тарантас, довезли до станции. Как вольно и вместе с тем прилично они держат себя, как хорошо одеты. У старшей такие маленькие и беленькие ручки, что не грех поцеловать. Мы с ними натолковались досыта». В Переславле девушки показались автору особенно красивыми.
Стена Спасо-Преображенского монастыря и церковь Рождества Богородицы
Из воспоминаний С. В. Дмитриева (1875 - 1949): «Гуляя как-то летом с товарищами, я заинтересовался открытыми воротами Казанского монастыря. Меня привлекало то, что на этот раз были открыты ворота со стороны бульвара, тогда как было хорошо известно, что в этой стене открывалась только калитка, и то открывалась лишь во время церковных служб в монастыре. Обычно же дни и ночи калитка и ворота, выходившие к бульвару, были заперты, в монастырь можно было попадать только с противоположной стороны, с Варваринской улицы, где в стене, под колокольней, были и ворота, и калитка, открытые целый день. Встал я в этих неожиданно открывшихся воротах и смотрю: выносят хоругвь, икону, торжественно идут и что-то поют монахини. Вдруг одна из монахинь машет мне рукой и зовет к себе. Я снял фуражку и подошел. Она предложила мне нести маленькую невысокую полотняную хоругвь до Загородного сада… Я, конечно, сейчас же согласился. В те далекие годы нести во время религиозных торжеств какую-нибудь церковную реликвию: икону, хоругвь, евангелие, кадило и т. п. — считалось очень почетным и благородным делом.
Я это знал: гордо нес хоругвь и с большим бахвальством поглядывал иногда на своих товарищей, которые шли с нашим крестным ходом, очевидно наблюдая, что из всего этого выйдет. Они рассчитывали на мой маленький рост и думали, что я не выдержу такой работы, а мы, мол, ее перехватим! Но хоругвь была очень легкая, а ветра не было, и я нес ее свободно.
В церквах, мимо которых мы проходили, звонили во все колокола. Это придавало мне, как участнику процессии, еще больше энергии и гордости, мальчишеского хвастовства! В воротах Казанского монастыря нас встретило великое множество монахинь во главе с игуменьей. Вся наша процессия под звон колоколов и пение громадного монашеского хора вошла в церковь. Та же монахиня, которая пригласила меня нести хоругвь, отобрала ее у меня и ласково расспросила, откуда я, чей сын, кто и чем занимаются родители. Получив ответы, очевидно, понравившиеся ей, пригласила меня приходить каждый праздник к ранней обедне».
Ярославль. Входные ворота Спасского монастыря
С. В. Дмитриев на примере церкви Власия описал доходы местных церквей: «Приход Власия был богатый. Петр Алексеевич (прим. псаломщик)говорил, что они получали доходы по службе при дележе кружки: священник до 6000 руб., дьякон до 3000 и псаломщик до 1500 руб. в год при готовых квартирах и отоплении. Кружкой называлась просто касса священнослужителей, она стояла в алтаре на жертвеннике, в нее опускались все денежные поступления: с поминаний, молебнов, панихид, крестин, свадеб и т. п. Заперта она была на висячий замок, ключ от которого хранился у священника. Каждый месяц кружка эта отпиралась, содержание подсчитывалось всем причтом и делилось…
Священник отец Константин Крылов был жадный человек. В первое время моего служения в алтаре он тщательно наблюдал — не стащу ли я чего-нибудь, особенно с блюд с поминаньями.
Ярославль.Волжский набережный бульвар
На каждом поминанье лежала просфора или две и деньги на поминовение, от 2 до 20 копеек. Если на поминанье лежало 10 и больше копеек, то это значило поминать «на обедне», то есть не только перечитать поминанье у жертвенника, но и прочитать дьякону на амвоне, а священнику в алтаре “о упокоении душ усопших рабов Божиих”. Таких «обеденных» поминаний ежедневно у Власия было так много, что священник и дьякон читали их приблизительно около часа. Проскомидия, а значит, и поминание продолжались, по уставу, конечно, до херувимской песни, то есть примерно до половины обедни. Эту часть обедни православное духовенство старалось и до сих пор старается протянуть подольше, дабы собрать побольше поминаний, а с ними, конечно, и самое главное — пятаков. Одну только “херувимскую песнь”, как певчие, так и псаломщики, что называется, тянули без конца…
По праздникам у Власия служились две обедни: ранняя и поздняя. Но при одном священнике при церкви, по церковному уставу, не полагалось служить две обедни. Потому на раннюю обедню приглашался из Афанасьевского, а иногда из Спасского мужских монастырей монах. Платили ему за службу один рубль. Во время его службы отец Константин, бывало, не отойдет от жертвенника, или, вернее, не допустит монаха до жертвенника, из опасения, как бы «отче монасе» не стащил бы с поминанья гроши».
Толгский мужской монастырь, Кедровая аллея.
Случались в городе и курьёзы. Однажды в ярославской газете «Северный край» была опубликована безобидная детская сказка Ариадны Тырковой «Глупый тюлень». Кто-то из местных острословов обратил внимание на то, что ярославский губернатор Борис Штюрмер внешне напоминает тюленя. В итоге кличка «Глупый тюлень» накрепко прилипла к губернатору. При этом сама Ариадна Владимировна, в будущем активный член партии кадетов, утверждала, что отнюдь не имела в виду губернатора в качестве прототипа своего героя.
В Ярославской губернии некоторое время жил известный писатель В. А. Гиляровский. До того, как он в качестве репортёра исследовал Москву, в том числе криминальную, он на личном опыте изучил местное дно. «Пошел на базар, чтобы сменять хорошие штаны на плохие или сапоги — денег в кармане ни копейки… Посредине толкучки стоял одноэтажный промозглый длинный дом, трактир Будилова, притон всего бездомного и преступного люда, которые в те времена в честь его и назывались “будиловцами”. Это был уже цвет ярославских зимогоров, летом работавших грузчиками на Волге, а зимами горевавших и бедовавших в будиловском трактире.
Сапоги я сменял на подшитые кожей старые валенки и получил рубль придачи и заказал чаю. В первый раз я видел такую зловонную, пьяную трущобу, набитую сплошь скупавшими у пьяных платье: снимает пальто или штаны — и тут же наденет рваную сменку. Минуту назад и я также переобувался в валенки… Я примостился в углу, у маленького столика, добрую половину которого занимал руками и головой спавший на стуле оборванец. Мне подали пару чаю за 5 копеек, у грязной торговки я купил на пятак кренделей и наслаждаюсь. В валенках тепло ногам на мокром полу, покрытом грязью. Мысли мелькают в голове — и ни на одной остановиться нельзя, но девять гривен в кармане успокаивают. Только вопрос: где ночевать?.. Где же? Кого спросить? Но все такие опухшие от пьянства разбойничьи рожи, что и подступиться не хочется… Рассматриваю моего спящего соседа, но мне видна только кудлатая голова, вся в известке, да торчавшие из-под головы две руки, в которые он уткнулся лицом. Руки тоже со следами известки, въевшейся в кожу. Пью, смотрю на оборванцев, шлепающих по сырому полу снежными опорками и лаптями». Также современники отмечали значительное количество бездомных и нехватку ночлежек.
Сохранилось такое описание местного общепита конца 19 века, оставленное старожилом: «В прежних так называемых харчевнях, ныне столовых, первое блюдо: щи, суп, лапша — стоили пять-шесть копеек, конечно, мясное или рыбное блюдо. И именно «блюдо», а не тарелка. Такое блюдо готовилось очень жирным и густым, в простонародном вкусе: поставленная стояком в кушанье деревянная ложка не падала. Хлеба посетители могли взять сколько угодно, из расчета две копейки за фунт. Чистый ржаной хлеб был всегда мягким и очень вкусным. Были еще черные хлеба: обдирный, кисло-сладкий бородинский и еще какие-то, на полкопейки или копейку дороже обыкновенного черного ржаного хлеба в фунте. Вином харчевни не торговали, но посетители приносили, кто хотел, с собой и выпивали «тихонько», наливая в стаканы из кармана, где была укрыта посуда с вином; делалось это с оглядкой, чтобы не заметила полиция. Чай в харчевнях стоил пять и даже четыре копейки «пара»; так она называлась потому, что чай подавали в маленьком чайнике, а кипяток при этом — в большом чайнике, и притом два куска сахара подавалось, от сахара и название «пара». Кипятку подавали сколько угодно — хоть весь день пей. Ситный (белый хлеб) стоил от четырех до семи копеек за фунт: простой, с изюмом, с маком, с анисом и другими приправами. Так что блюдо щей — шесть копеек, два фунта хлеба черного — четыре копейки, чай — пять копеек, ситный — фунт пять копеек; итого: за двадцать копеек получалось сытное простонародное питание».
На рубеже 19 и 20 веков Ярославль был одним из наиболее крупных городов Центральной России. На 1897 год он занимал 12-е место по числу жителей в пределах современной территории России. В Ярославле работало более 50 предприятий с 15 тысячами рабочих.
Показать полностью
24
"Полувдова"
Когда он насытился и счастливо развалился на соломе, Бертранда приподнялась на локте и стала пристально смотреть на него, загадочно улыбаясь. "Чего лыбишься?" - спросил он, смутившись.
"Признайся, ведь ты же не муж мой, - сказала она. - Ты не Мартен Герр".
В иллюстративных целях.
Бертранду де Рольс выдали за Мартена Герра, когда ей было тринадцать лет. Жених был старше на год. Произошло это знаменательное событие в 1538 году во французской деревне Артига в исторической области Лангедок.
Бертранда и Мартен происходили из зажиточных крестьянских семей, так что свадьба была весьма богатой по деревенским меркам.
Родители выделили новобрачным отдельный дом. Бертранда и Мартен жили вполне благополучно, не ссорились, работали вместе, но вот только детей у них долгое время не было.
Лишь в 1546 году, после восьми лет брака, Бертранда родила сына. Мальчика назвали в честь деда по отцовской линии - Санси.
Художник Жюльен Дюпре.
Несмотря на то, что Мартен Герр дал сыну имя своего отца, с родителем у молодого крестьянина отношения не ладились. Мартен считал, что Санси недостаточно ему помогает финансово.
В 1548-ом году напряженные отношения между отцом и сыном привели к настоящей катастрофе: Санси Герр обвинил Мартена в краже зерна с его мельницы. Отец был готов заточить сына в тюрьму, и Мартену пришлось спешно бежать из деревни.
Отец после бегства сына сменил гнев на милость, но найти Мартена не удалось. Молодой мужчина исчез, как будто его и не было.
Прошел год, затем еще один, и еще. Бертранда ждала мужа, с каждым годом теряя надежду. При этом, согласно Каноническому праву Католической церкви, выйти повторно замуж женщина не могла, пока ее супруга официально не признают умершим.
Художник Жюль Бретон.
Санси Герр, отец беглеца, скончался так и не увидев больше сына: старик до последнего вздоха проклинал себя за подозрения в адрес Мартена. На смертном одре Санси простил сына и вернул ему право наследования.
Вскоре скончался и отец Бертранды. Теперь главой семьи стал Пьер Герр, дядя Мартена. Пьер, чтобы не упускать богатство семейства де Рольс из рук, спешно женился на матери Бертранды.
Жизнь в деревне Артига продолжалась по-старому, а "полувдова" (так прозвали Бертранду сельчане), все также оставалась одна, не зная, жив ее супруг или мертв.
В 1556 году исполнилось восемь лет с тех пор, как Мартен Герр сбежал из деревни. 31-летняя Бертранда, все еще очень красивая, и, к тому же, весьма обеспеченная, жила одна.
Это обстоятельство привлекало внимание многих мужчин: всякий хотел "пристроиться под теплый бочок" одинокой "полувдовы", стать хозяином отличного дома, мельницы, амбара, погребов, набитых снедью.
В иллюстративных целях.
О несчастной жизни Бертранды де Рольс прознал и Арно дю Тиль из деревни Сажа.
Арно считался распутником, вором и бродягой. Как-то раз в таверне дю Тиль повстречал жителя деревни Артига, который принял его за другого человека - за Мартена Герра.
Дю Тиль не стал разубеждать крестьянина а, напротив, хорошенько расспросил его о Мартене и его жене.
На следующий день Арно пришел в соседнюю с Артигой деревню и назвался там Мартеном Герром.
Когда Бертранде сообщили, что ее супруг нашелся и подвизается поблизости, бедняжка лишилась чувств. Члены семьи Герр, между тем, запрягали повозку.
К дю Тилю приехали Бертранда, Пьер Герр, а также четыре сестры Мартена.
Взглянув на Арно, Бертранда признала мужа: авантюрист был очень похож на Мартена внешне, а кроме того, с момента исчезновения Герра прошло восемь лет. Однако предстоял еще разговор. Изворотливый дю Тиль воспользовался полученными от сельчанина сведениями, а кроме того, заявил, что многое он не помнит из-за полученного во время скитаний удара по голове.
Бертранда умоляла мужа вернуться домой, но Арно признался, что страдает дурной болезнью, и не желает заразить супругу.
Герры уехали восвояси, но самозванец не отказался от своего плана стать Мартеном Герром. Напротив, Арно стал искать людей, готовых рассказать ему о семьях Герр и де Рольс.
Узнав достаточно, дю Тиль приехал в Артигу и явился к Бертранде. "Жене" мужчина заявил, что полностью излечился от дурной болезни с помощью некой бабки-шептухи, и теперь готов к супружеской жизни.
Бертранда с радостью приняла подменного мужа. В опочивальне, а может, и еще раньше, женщина поняла, что "Мартен" - самозванец, однако, не имея возможности вновь вступить в брак, была рада и тому, что есть.
Кадр из фильма "Возвращение Мартена Герра".
Вскоре Бертранда забеременела и родила девочку, затем - вторую. Тиль, укрепившись в семье Герр, чувствовал себя уверенно и рассказывал всем, как восемь лет он служил во французской армии, а затем жил в Испании.
Новоявленный Мартен был недоволен, как "дядюшка" Пьер Герр управлял финансами семьи. Муж Бертранды требовал перераспределения средств в пользу жены.
Пьера такой расклад никоим образом не устраивал, и дядя стал настаивать, что Мартен - самозванец.
Основным доказательством Пьера было то, что Арно не знал баскский язык (Мартен родился в Стране Басков). Кроме того, зажиточный крестьянин указывал, что у племянника размер ноги был явно больше, чем у пришлого.
В январе 1560 года Пьер Герр получил судебное постановление об аресте самозванца.
К тому моменту Арно дю Тиль четыре года благополучно жил "под теплым боком" Бертранды, был примерным мужем и отцом.
Кадр из фильма "Возвращение Мартена Герра".
Вскоре Арно предстал перед судом. Пьер Герр самолично обвинял "племянника" в самозванстве, но его доводы не выглядели убедительными. Внезапно на суд явился некий человек, заявивший, что видел Мартена Герра. По словам свидетеля, мужчина служил в испанской армии и потерял ногу на поле брани.
Суд признал Арно дю Тиля самозванцем и приговорил его к обезглавливанию и последующему четвертованию за присвоения чужого имени, имущества, а также за совра щение чужой жены.
Дю Тиль немедленно подал апелляцию в Парламент Тулузы, после чего о деле Мартена Герра заговорили по всей Европе.
Огласка привела к неожиданному результату: в 1561 году прямо на судебное заседание явился мужчина с деревянной ногой, заявивший во всеуслышание, что именно он - Мартен Герр.
Двух "Мартенов" поставили перед Бертрандой, и женщина указала на одноногого:
"Вот мой муж!".
Этого же человека опознали его дядя, сестры и другие члены семьи Герр.
Кадр из фильма "Возвращение Мартена Герра".
На суде Мартен рассказал, что в 1548 году, опасаясь ареста, он сбежал в Испанию, в Бургос, где стал лакеем кардинала Хуана Альвареса де Толедо.
Кардинал передал Мартена в свиту своего брата, военачальника испанской армии.
Во время битвы при Сен-Кантене, проходившей в рамках Итальянской войны, Мартен получил ранение в ногу, началась гангрена и врачу пришлось лишить солдата конечности.
Вернувшись в Испанию Мартен стал служить при монастыре, где и услышал о скандальном судебном процессе во Франции.
После того, как многие люди опознали в самозванце Арно дю Тиля, все стало понятно: 12 сентября 1560 года суд в Тулузе утвердил первый приговор, но четвертование заменил на повешение.
Самозванец был казнен в деревне Артига напротив дома Герров. Посмотреть на это зрелище собралось много народа из окрестных сел и деревень.
Мартен Герр отказался принять Бертранду обратно и отбыл в Испанию. Муж считал жену виновной в измене и не верил, что та могла принять самозванца за него.
С другой стороны, Мартен так и не объяснил, почему он не вернулся к жене, оставив ее одинокой на много лет.
Дальнейшая судьба Бертранды, Мартена и других участников этой средневековой драмы, к сожалению, историкам неизвестна.
Дорогие читатели! В издательстве АСТ вышла моя вторая книга. Называется она "Узницы любви: "От гарема до монастыря. Женщина в Средние века на Западе и на Востоке".
Должен предупредить: это жесткая книга, в которой встречается насилие, инцест и другие извращения. Я отказался от присущей многим авторам романтизации Средних веков и постарался показать их такими, какими они были на самом деле: миром, где насилие было нормой жизни. Миру насилия противостоят вечные ценности - дружба, благородство и, конечно же, Любовь. В конечном итоге, это книга о Любви.
Тем временем, моя книга о русских женщинах в истории получила дополнительный тираж, что очень радует!
Прошу Вас подписаться на мой телеграм, там много интересных рассказов об истории, мои размышления о жизни, искусстве, книгах https://t.me/istoriazhen
Всегда ваш.
Василий Грусть.
ПС: Буду благодарен за донаты, работы у меня сейчас нет, а донат, чего греха таить, очень радует и мотивирует писать.
Показать полностью
9
3 сентября 1650 года - роковая дата в истории когда-то независимой Шотландии
Вот уже 375 лет Шотландия фактически является частью Великобритании, хотя юридически ее вхождение в состав островной монархии произошло только в 1707 году.
Но ее судьба решилась за полвека с лишним до этого - когда Кромвель наголову разгромил шотландскую армию в битве при Данбаре. Примечательно, что ранее (в 1296 году) в этом же месте тоже была битва, в которой тоже победили англичане.
Битва при Данбаре (Dunbar; 3 сентября 1650 года) — одно из важнейших сражений периода Английской революции XVII века и ковенантского движения в Шотландии.
Победа английской армии Оливера Кромвеля над шотландской армией Дэвида Лесли открыла англичанам возможность завоевания Шотландии. Сражение при Данбаре считается самой выдающейся победой Кромвеля за всю историю его многочисленных военных кампаний.
Заключение 1 мая 1650 года Бредского договора между изгнанным королём Англии и Шотландии Карлом II и шотландским правительством ковенантеров создало угрозу для правления Кромвеля в Англии. 23 мая Карл II присягнул на верность Ковенанту, высадился в Шотландии и начал формировать армию для новой попытки реставрации королевской власти. Кромвель немедленно вернулся из Ирландии, которую он только что покорил, и лично возглавил английские войска, направленные для подчинения Шотландии. 22 июля c пятнадцатитысячной армией Кромвель перешёл шотландскую границу и двинулся к Эдинбургу.
Против англичан действовала крупная армия ковенантеров во главе с выдающимся шотландским полководцем Дэвидом Лесли, который в 1644 году воевал вместе с Оливером Кромвелем против английских роялистов. Лесли занял позицию между Эдинбургом и Лейтом, не давая возможности англичанам продвинуться вглубь страны и, в то же время, избегая ввязываться в генеральное сражение. Почти месяц прошёл в маневрировании двух армий вокруг шотландской столицы, причём англичане всё более теряли силы из-за трудностей с доставкой провианта и болезней солдат.
Шотландские войска также оказались ослабленными, но по другой причине: правительство ремонстрантов приказало исключить из армии офицеров и солдат, симпатизирующих «ингейджерам» и королю, взамен которых были рекрутированы солдаты с более строгим религиозным чувством, но совершенно неопытные в военном деле. В конце августа 1650 года Кромвель был вынужден отступить к Данбару. 1 сентября английские войска разбили лагерь в нескольких километрах к югу от этого города, неподалёку от побережья. Лесли удалось опередить англичан и шотландцы, заняв холм Дун-Хилл, отрезали Кромвелю путь из Данбара к английской границе.
Численность армии Кромвеля к моменту начала сражения при Данбаре достигала всего 11 000 человек против около 23 000 у шотландцев. Более того, позиционное превосходство было явно на стороне последних: он занимали высоты, доминирующие над англичанами и вероятная атака Кромвеля могла быть легко отбита. В то же время англичане не имели возможности для отступления, зажатые между Северным морем и грядой Ламмермур.
Лесли планировал выждать развития событий, не теряя позиционного преимущества. Однако находящийся в армии комитет представителей шотландского правительства принял решение атаковать противника. Увидев, как вечером 2 сентября шотландские войска стали спускаться с холмов и строиться в военные ряды на равнине, Кромвель, по преданию, воскликнул: «Сам Господь передает их в наши руки».
Шотландцы планировали атаковать позиции англичан утром 3 сентября. Кромвель тем временем перестроил свои войска. Основные силы английской пехоты под командованием Джорджа Монка были помещены в центр боевых позиций, которые с флангов прикрывала кавалерия Джона Ламберта. Ночью английские войска перешли небольшой ручей, отделявший их от шотландцев.
Ранним утром 3 сентября неожиданно для шотландцев, англичане пошли в атаку. Кавалерия Ламберта быстро разгромила конницу Лесли. В центре шотландская пехота достаточно упорно сопротивлялась. Однако Оливер Кромвель вновь применил свой излюбленный приём: с крупным резервным отрядом обошёл шотландцев с правого фланга и ударил с по находящейся там кавалерии. Зажатые между холмами и атакующими англичанами шотландские кавалеристы были вынуждены отступать прямо в гущу позиций ковенантской пехоты.
Это довершило разгром шотландской армии.Битва продолжалась немногим более двух часов и с восходом солнца окончилась полной победой Кромвеля. Около 3000 шотландцев было убито, ещё 10 000, а также вся артиллерия взяты в плен. Часть пленных (в основном раненых солдат) вскоре отпустили, а оставшиеся были перевезены в Дарем, где большинство погибло от голода и болезней, а выжившие позднее были направлены на работы в Новую Англию. По уверениям Кромвеля англичане потеряли в битве всего около тридцати человек убитыми.
Сражение при Данбаре позволило перейти Кромвелю к систематическому завоеванию Шотландии. Уже 24 декабря англичане захватили Эдинбург и оккупировали всю юго-восточную часть страны. Однако сопротивление шотландцев не было сломлено. Король Карл II после поражения парламентского войска при Данбаре смог привлечь на свою сторону умеренное крыло правящей партии ковенантеров, сместить религиозных экстремистов и начать формирование новой армии для защиты Шотландии.
В честь победы при Данбаре в Англии была отчеканена специальная медаль, которой были награждены все участники сражения. Это был первая медаль такого рода в истории Англии, причём следующая появилась только спустя полтора века, в честь битвы при Ватерлоо (1815 год).
В течение еще полутора веков шотландцы время от времени бунтовали, но неизменно терпели поражения от регулярных британских войск. Рекомендую посмотреть отличный историко-приключенческий фильм "Роб Рой" (1995) по роману Вальтера Скотта, он вот здесь с рецензией https://www.litprichal.ru/work/569955/
Показать полностью
3
1
Продал печатную машинку и пошел гулять по барам
Книга об обычных подростках, которые рискуют упасть в глубокую, страшную пропасть и не найти путь в своё будущее, потерять его и так и не вырасти по-настоящему. Это книга для тех, кто легко может противопоставить себя обществу, кто очень одинок и не с кем высказаться. С Холденом Колфилдом могли ассоциировать себя все — от военных до домохозяек, — и на то были свои причины.
J. D. Salinger Jd salinge
Роман «The Catcher in the Rye» («Над пропастью во ржи») — это единственный опубликованный роман американского писателя Джерома Дэвида Сэлинджера, вышедший в 1951 году. Он стал классикой американской литературы XX века, однако никогда не был экранизирован из-за одного глупого случая, приключившегося с автором ещё в молодости.
Некогда популярный «Сборник 9 рассказов» включает в себя крайне короткую историю «Лапа-растяпа». Какого-то грандиозного действия там не происходит, да и сюжет нельзя назвать закрученным. Однако Голливуд возжелал снять по нему фильм, добавил столько отсебятины и настолько забыл о смысле самого рассказа, что Сэлинджер разозлился и запретил экранизации своих книг.
Сэлинджер начал работать над элементами романа ещё в 1940-х годах. В 1941 году он продал рассказ «Slight Rebellion off Madison» журналу The New Yorker, где впервые появился Холден Колфилд, но публикация была отложена из-за Второй мировой войны и вышла только в 1946 году.
Другие ранние рассказы, такие как «I'm Crazy» (1945), содержали материал, позже вошедший в роман. Сэлинджер писал части книги во время службы в армии США во время Второй мировой войны: он служил в разведывательном корпусе 12-го пехотного полка, участвовал в высадке в Нормандии в 1944 году и носил черновики в своём кармане.
Роман частично автобиографичен: школа Пэнси основана на Valley Forge Military Academy, где учился Сэлинджер, а персонажи вдохновлены его опытом в Колумбийском университете и ранними рассказами. В 1946 году Сэлинджер представил 90-страничную рукопись The New Yorker, но отозвал её, продолжая дорабатывать текст на протяжении следующего десятилетия.
«Над пропастью во ржи» всё-таки был опубликован 16 июля 1951 года издательством Little, Brown and Company и сразу стал бестселлером, несмотря на смешанные отзывы: его хвалили за блестящий стиль, но критиковали за нарциссизм и язык. И язык действительно такой, что сколько переводчиков над ним ни сидело, идеального перевода так и не появилось. В Англии вообще не поняли сленг, на котором изъяснялся американец.
Роман написан от первого лица и рассказывает о двух днях из жизни 16-летнего подростка Холдена Колфилда, исключенного из престижной школы-интерната Пэнси за неуспеваемость (он провалил все предметы, кроме английского). Не желая сразу возвращаться домой, Холден уезжает в Нью-Йорк, где проводит время в блужданиях по городу, встречах с людьми и размышлениях о жизни.
Холден Колфилд на обложке в красной охотничьей шапке
Парень ходит по барам, постоянно курит, ему вечно хочется выпить. Встречается то с девчонками, то с проституткой, то танцует с кем придётся, даже умудряется заглянуть в гей-бар и поговорить о любви с монахинями. Тратит он деньги бабушки и вырученные за дёшево проданную печатную машинку. Родители у него — состоятельные юристы, поэтому передвигаться он предпочитает на такси, потому что ненавидит автобусы, да и такси он особо не любит. На самом деле, мальчик, судя по его рассказам, и сам на вопрос, а что, собственно, он любит, ответить не может.
С кем бы он ни общался, с кем бы ни встречался, в нём проявляется его детскость; он чувствует себя ниже всех. Мальчик — как оголённый нерв, остро реагирует на всё, что с ним происходит. Любит покритиковать своих сверстников, поговорить с ними ни о чём. Описывает нечистоплотность ребят, постоянно спорит с ними или и вовсе вступает в острую конфронтацию. Есть намёки на то, что с ним случился какой-то неприятный инцидент в прошлой школе. Однажды он и вовсе был свидетелем того, как мальчишка выпрыгнул из окна.
С учебой у него совсем беда. Старший брат Д.Б. живёт в Голливуде, он для него чуть ли не икона — он же его самый любимый писатель. Младшая сестрёнка Фиби учится на отлично, много читает и сама пишет. Покойный брат Алли тоже был человеком, на которого не могли нарадоваться — настолько он был чудесным мальчиком. А вот Холден — разочарование в семье. Талантов у него особо нет, его постоянно выгоняют из разных учебных заведений. Не может найти своё пристанище. Особенно его раздражают хорошо сложенные ребята, и это неудивительно: когда кто-то легко может тебя повалить на пол и придавить, он не будет казаться тебе классным и приятным.
Примечательно то, что он вроде ругается направо и налево, говорит, что всех и всё ненавидит, но при этом ему стыдно видеть скабрёзные надписи в музее, и он их стирает тайком. Он, как и каждый из нас когда-то в школьное время, пишет глупость на экзамене, а внизу приписывает невинное обращение к учителю — чтобы тому не было стыдно срезать нерадивого ученика за вот такой вот «замечательный» ответ.
Египтяне были древней расой кавказского происхождения, обитавшей в одной из северных областей Африки. Она, как известно, является самым большим материком в восточном полушарии.
В наше время мы интересуемся египтянами по многим причинам. Современная наука все еще добивается ответа на вопрос — какие тайные составы употребляли египтяне, бальзамируя своих покойников, чтобы их лица не сгнивали в течение многих веков. Эта таинственная загадка все еще бросает вызов современной науке двадцатого века.
Он очень сильно любит своего младшего брата. На протяжении всего романа Холден будет обращаться к воспоминаниям о нем, трогательно опишет рукавицу ловца, которая принадлежала мальчику. Тут мы понимаем, что у Холдена все-таки есть зачатки писательства, но пока он их не признает:
Я взял и стал описывать бейсбольную рукавицу моего братишки Алли. Эта рукавица была очень живописная, честное слово. У моего брата, у Алли, была бейсбольная рукавица на левую руку. Он был левша. А живописная она была потому, что он всю ее исписал стихами — и ладонь и кругом, везде. Зелеными чернилами. Он написал эти стихи, чтобы можно было их читать, когда мяч к нему не шел и на поле нечего было делать. Он умер. Заболел белокровием и умер 18 июля 1946 года, когда мы жили в Мейне. Он вам понравился бы. Он был моложе меня на два года, но раз в пятьдесят умнее. Ужасно был умный. Его учителя всегда писали маме, как приятно, что у них в классе учится такой мальчик, как Алли. И они не врали, они и на самом деле так думали. Но он не только был самый умный в нашей семье. Он был и самый хороший, во многих отношениях. Никогда он не разозлится, не вспылит. Говорят, рыжие чуть что — начинают злиться, но Алли никогда не злился, а он был ужасно рыжий.
И ужасно славный, ей-богу. Ему иногда за столом что-нибудь придет в голову, и он вдруг как начнет хохотать, прямо чуть не падал со стула. Тогда мне было тринадцать лет, и родители хотели показать меня психиатру, потому что я перебил все окна в гараже. Я их понимаю, честное слово. В ту ночь, как Алли умер, я ночевал в гараже и перебил дочиста все стекла, просто кулаком, не знаю зачем. Я даже хотел выбить стекла в машине — в то лето у нас был «пикап», — но уже разбил себе руку и ничего не мог. Я понимаю, что это было глупо, но я сам не соображал, что делаю, а кроме того, вы не знаете, какой был Алли. У меня до сих пор иногда болит рука, особенно в дождь, и кулак я не могу сжать крепко, как следует, но в общем это ерунда. Все равно я не собираюсь стать ни каким-то там хирургом, ни скрипачом, вообще никем таким.
Холден постоянно мечтает о том, чтобы уехать и где-нибудь уединиться. Это роднит его с самим Сэлинджером. Вот только автору это удалось, а у Холдена всё будет только впереди.
Ох, какие же у него сложные отношения с девочками! Он яростно пытается убедить читателя, что уже подкован в этом деле, аки ловелас, но мы-то точно знаем, что у парня всё ещё впереди. Девчонки ему нравятся; он так и норовит разглядеть их пятую точку и ущипнуть за неё. Балдеет от того, как они сидят, ничего не делая, хохочут и прихорашиваются. Он завидует Страдлейтеру, тому, что все видели, как он целуется с девочкой. Сам Холден рассказывает, что девушек у него было много и он непременно со всеми целовался, и кое-что побольше, но вот сцена с Санни подтверждает наши подозрения, что мальчишка — девственник.
Понимаете, девчонки такие дуры, просто беда. Их как начнешь целовать и все такое, они сразу теряют голову. Вы поглядите на девчонку, когда она как следует распалится, — дура дурой! Я и сам не знаю, — они говорят «не надо», а я их слушаюсь. Потом жалеешь, когда проводишь ее домой, но все равно я всегда слушаюсь. А тут, пока я менял рубашку, я подумал, что наконец представился случай. Подумал, раз она проститутка, так, может быть, я у нее хоть чему-нибудь научусь — а вдруг мне когда-нибудь придется жениться? Меня это иногда беспокоит.
Также можем обнаружить трогательное размышление о судьбе всех этих девочек, что сейчас счастливы и беззаботны, а потом с ним случится страшное - замужество:
“Вообще смотреть на них было приятно, вы меня понимаете. Приятно и вместе с тем как-то грустно, потому что все время думалось: а что с ними со всеми будет? Ну, окончат они свои колледжи, пансионы. Я подумал, что большинство, наверно, выйдут замуж за каких-нибудь гнусных типов. За таких типов, которые только и знают, что хвастать, сколько миль они могут сделать на своей дурацкой машине, истратив всего галлон горючего. За таких типов, которые обижаются как маленькие, когда их обыгрываешь не только в гольф, но и в какую-нибудь дурацкую игру вроде пинг понга. За очень подлых типов. За типов, которые никогда ни одной книжки не читают. За ужасно нудных типов”
Есть отзвуки того, что время было послевоенное. Сэлинджер сам воевал, участвовал в Хуртгенский мясорубке, бывал в Дахау, где был свидетелем сотни обугленных разлагающихся тел. Это оставило свой след. После войны он даже сам пошел и положил себя в психбольницу для лечения постравматического синдрома.
Писатель отдал Холдену свой голос, а сам предпочел спрятаться за маской его старшего брата, который и на войне был, участвовал во втором фронте и до чёртиков не любил армейскую службу.
Честное слово, если будет война, пусть меня лучше сразу выведут и расстреляют. Я и сопротивляться бы не стал. Но одно меня возмущает в моем старшем брате: ненавидит войну, а сам прошлым летом дал мне прочесть эту книжку — «Прощай, оружие!». Сказал, что книжка потрясающая. Вот чего я никак не понимаю. Там этот герой, этот лейтенант Генри. Считается, что он славный малый. Не понимаю, как это Д.Б. ненавидит войну, ненавидит армию и все-таки восхищается этим ломакой.
Особое место здесь занимают утки и рыбки. Сэлинджер сам жил недалеко от Центрального парка. Он горячо любил его и в романе просто не мог не запечатлеть.
С другой стороны, эти глупые вопросы в духе «Куда деваются утки?» подчёркивают инфантильность героя. Что, несмотря на копну седых волос, желание постоянно пить и курить, он ментально много младше, чем пытается казаться. Его отец правильно подмечает: «Вот тебе скоро семнадцать, а ведешь себя так, словно тебе двенадцать».
Живу я в Нью-Йорке, и думал я про тот пруд, в Центральном парке, у Южного выхода: замерзает он или нет, а если замерзает, куда деваются утки? Я не мог себе представить, куда деваются утки, когда пруд покрывается льдом и промерзает насквозь. Может быть, подъезжает грузовик и увозит их куда-нибудь в зоопарк? А может, они просто улетают?
В конце концов, он тайком навещает младшую сестру Фиби, делится с ней фантазией о том, чтобы быть «ловцом во ржи» — тем, кто спасает детей, бегущих по полю ржи, от падения в пропасть. Он хочет спасать мальчиков, не дать таким же, как маленький Алли, пропасть. Название книги получила благодаря строчке из Бернса.
Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.
Фиби не дает ему сбежать и уехать в неизвестность. Он очень сильно ее любит и не представляет своей жизни без нее. Она заставляет его бояться смерти: ведь если он заболеет и умрет от заражения крови, что будет с Фиби? Он чувствует себя самым счастливым человеком на свете только тогда, когда Фиби счастлива. А она готова на все ради брата: отдает ему последние деньги, готова покинуть дом вместе с ним. А он даже не смог принести ей пластинку целой — разбил на сотни маленьких кусочков.
Роман заканчивается тем, что Холден после эмоционального срыва попадает в санаторий в Калифорнии и планирует вернуться в школу осенью. Персонаж так до конца и не понял, кем он будет, кем вырастет, но эти два дня стали точкой, которая толкнула парня на написание своей маленькой рождественской истории. Холден не изменился, он остался таким же оголенным нервом, который не знает, что будет дальше.
Казалось бы, что в этой книге может быть такого, что она вдруг становится бестселлером, ее все вокруг любят и боготворят? Сюжета-то почти нет: парень просто блуждает и проходит все стадии отрицания и принятия. Он боится вернуться домой, не знает, что вообще ждет его в будущем, да и не понимает, что вообще делает и зачем живет. Книга затрагивает темы подросткового отчуждения, потери невинности, фальши взрослого мира, идентичности, секса, депрессии и бунта против общества. Холден — икона подросткового мятежа, его голос выражает одиночество и разочарование в конформизме 1950-х годов.
После Второй мировой войны Америка переживала экономический бум. Общество стремилось к стабильности и «американской мечте» — белые заборы пригородов, семейные автомобили, телевизоры в каждом доме, — но под этой идиллией кипели страхи: Холодная война, ядерная угроза — в школах ввели учения по защите от атомной атаки, маккартизм с охотой на «коммунистов» и жесткий консерватизм, где все должны были соответствовать нормам: мужчины — на работу, женщины — дома, молодежь — в строгих рамках.
После разрушительной Второй мировой войны 1950-е годы стали десятилетием американской мечты, экономического роста и масштабных политических и социально-экономических изменений в США.
Книга вышла в 1951 году и сразу попала в нерв времени: она отражала травму послевоенного поколения, где ветераны вроде самого Сэлинджера возвращались в мир, полный фальши, а молодежь пыталась найти себя настоящих в мире потребления и страха.
Произведение повлияло на поколения подростков, став голосом отчуждения и бунта против конформизма послевоенной Америки. Она часто запрещалась в школах США из-за нецензурной лексики, сексуальных намёков и антиобщественных идей. Но вы сами знаете, как молодежь воспринимает такие темы — это просто идеальная реклама для них. Холден стал символом для тех, кто не хотел «быть фальшивкой» в мире, где все притворялись счастливыми.
Идеальная картина: семья 1950-х годов в США, 1958 год.
С 1961 по 1982 год это была самая цензурируемая книга в американских школах и библиотеках: её убирали из списков чтения в более чем 70 округах. В 1960 году учитель в Оклахоме потерял работу за то, что дал её на изучение в классе, а в 1978-м в Вашингтоне запретили, обвинив в «коммунистическом сюжете».
Более того, книга популярна даже сейчас. Роман также печально известен связью с убийством Джона Леннона: его убийца заявил, что книга была его манифестом. Об этом даже сняли фильм «Глава 27», где играет наркозависимый и крайне непривлекательный Джаред Лето. Есть также фильм байопик о карьере Сэлинджера, основанный на романе Кеннета Славенски о нём «Идя через рожь».
Глава 27
Такие вот дела, а как вам история Холдена? Читали книгу подростком или уже взрослыми? Смогли ли проникнуться этим маленьким романом?
Показать полностью
15
Различные плакаты РСФСР 30-х годов
Показать полностью
10
Как были найдены четыре римских меча возрастом около 1900 лет
Вот они красавцы
Открытие произошло в рамках многолетнего археологического обследования более 800 пещер в Иудейской пустыне, проводимого командой Judean Desert Archaeological Survey под руководством Израильского управления древностей. Проект стартовал в 2017 году с целью предотвращения разграбления древних артефактов и поиска новых фрагментов Свитков Мертвого моря.
Конкретно эта пещера, где были найдены мечи, расположена недалеко от национального парка Эйн-Геди, недалеко от Мертвого моря. Эта пещера уже была известна ученым: около 50 лет назад в ней нашли сталактит с фрагментарной надписью на древнееврейском языке, датируемой периодом Первого Храма (примерно 800–600 гг. до н.э.). В 2023 году исследователи вернулись в пещеру, чтобы сфотографировать сталактит с помощью мультиспектральной фотографии и возможно найти дополнительные части надписи.
Забраться в пещеру то еще приключение
Во время этой экспедиции, кто то из команды заметил в глубокой узкой трещине хорошо сохранившийся римский пилум, а в соседней нише - фрагменты дерева, которые позже оказались частями ножен мечей. О находке сразу сообщили археологам, и в последующем обследование пещеры, были найдены четыре меча, спрятанных в небольшой расщелине. Кроме того, у входа в пещеру нашли бронзовую монету времен восстания Бар-Кохбы, которая помогла датировать обнаруженные мечи.
Все четыре меча были выкованы во II веком н.э. и относятся к римскому периоду, три из них — это спаты, типичные римские мечи с клинками длиной 60–65 см, четвертый - стандартный короткий меч. Три меча были найдены в деревянных ножнах, с рукоятями из дерева и металла, а рядом лежали полоски кожи и металлические детали. Клинки сделаны из стали и сохранились в отличном состоянии: по словам археолога Боаза Лангфорда, "они выглядят так, будто их можно взять и использовать прямо сейчас, даже спустя 2000 лет после ковки".
Сохранность артефактов объясняется сухим климатом Иудейской пустыни. Римский пилум найденный вместе с мечами, если не считать деревянной части, тоже хорошо сохранился.
Мечи связывают с восстанием Бар-Кохбы - вторым крупным еврейским восстанием против Рима, возглавляемым Шимоном Бар-Кохбой. Восстание вспыхнуло в 132 г. н.э. из-за религиозных ограничений и римской политики. Повстанцы контролировали значительную территорию, включая Иерусалим и даже чеканили собственные монеты.
Археологи полагают, что мечи были захвачены еврейскими повстанцами у римских солдат как трофеи и спрятаны в пещере для дальнейшего использования или чтоб избежать наказания за хранение.
Как отметил доктор Клейн- человек который присутствовал при извлечении мечей из схрона: "найти один меч - уже редкость, а четыре - это мечта археолога".
Всем спасибо, кто прочитал. Подписывайтесь будет интересно.
Еще есть группа в вк https://vk.com/club230098140 - где статьи выходят чуть раньше, есть короткие посты, и просто исторические фотографии.
Так же сообщество в телеграмме https://t.me/+Y-znwBrdDJlhMTIy тут выходит, дополнительный контент 18+ и самые кровавые и ужасные истории
Показать полностью
5