Философия

Конечно, раз в человеке существует какой-либо орган, имеется какая-либо функция - они должны получать свое удовлетворение, но чем выше орган или функция в человеке, тем сложнее стоит вопрос об их удовлетворении или проявлении. С особой, ни с чем не сравнимой силой это сказывается как раз в сфере пола, которая принадлежит к числу основных и даже центральных сфер в человеке. Чтобы разобраться во всей сложности жизни пола в человеке, надо принять во внимание огромное различие между энергией пола и половой энергией - это вовсе не одно и то же. Под энергией пола надо разуметь все то, что рождается от сферы пола (и в теле, и в душе), что, в общем, соответствует понятию творческой силы в человеке, половая же энергия связана с деятельностью половых органов в человеке. Уже из этого определения ясно, что понятие энергии пола шире понятия половой энергии; действительно, вовсе не вся энергия пола переходит в половую энергию. Большая, может быть, самая значительная часть энергии пола, не переходя в половую энергию, как бы минует половую сферу, уходит в другие сферы нашего существа. На этом зиждется все огромное значение полового воздержания, которое как бы освобождает энергию пола для творческого использования ее в высших формах психической жизни. То, что в современной психологии именуется "сублимацией", как раз состоит в том, что половая энергия может как бы вновь переходить в общую энергию пола и тем освобождаться от связи с деятельностью половых органов. Парадокс сферы пола, среди других функций в человеке, в том и заключается, что полное половое воздержание, т. е. решительное отсутствие удовлетворения половой потребности, оказывается, вовсе не разрушает жизни человека, а наоборот, часто является предпосылкой настоящего расцвета высшей творческой жизни в человеке.

Все только что сказанное опирается на современное знание о человеке и особенно на данные психопатологии - но то же учение о человеке всегда развивало и христианство. Христианство не только утвердило принцип моногамии, решительно осудив многоженство, не только способствовало гуманизации отношений между мужчиной и женщиной, одухотворило эти взаимоотношения, но оно высоко подняло идею девственности. И в языческих религиях найдем мы культ девственности при некоторых видах религиозного служения (вспомним о "весталках") - но в христианстве самый принцип девственности получил новое значение как раз в силу нового, высокого понимания брака. С самого своего начала христианство осудило всякое гнушение браком, освятило брачные отношения (cр. чудо в Кане Галилейской. Иоан. 2,1-11), а потом создало особое таинство бракосочетания. Поэтому принцип девственности в христианстве вовсе не противопоставляется браку, а является как бы параллельным, хотя и иным путем движения человека к Богу. И на путях семейной жизни, и на путях девственности человек может идти к Богу - но именно потому принцип девственности в христианстве заключает в себе некое особое откровение о человеке. Смысл этого откровения вырисуется перед нами дальше, когда мы займемся вопросом о девственности и о монашестве, сейчас же подчеркнем, что и все современное знание о человеке, в частности, медицина, тоже высоко ценит физическую чистоту (т. е. чистоту в сфере пола). Физическая чистота признается всеми ценнейшим подспорьем для жизненного расцвета личности, является для человека величайшим благом, источником духовной силы и крепости.

Но в христианстве есть еще одно важное откровение о человеке (тоже совпадающее с тем, что дает современная психопатология) - о целительном значении исповеди, в которой отпускаются наши грехи. Если утеря физической чистоты, нарушение девственности невознаградимо, то о потере душевной чистоты надо сказать, что эта чистота восстанавливается через покаяние. Это есть чрезвычайно важный факт с точки зрения духовной гигиены и еще более в интересах морального развития в человеке. Нельзя считать непоправимой утерю душевной чистоты; грехи, совершаемые в юности часто по неведению, часто по легкомыслию, не остаются тяжким бременем для человека. Надо признать глубоко вредным заблуждение, что будто бы нет прощения совершенным грехам. Сколько молодых людей впадают от этого либо в отчаяние и перестают бороться со своими дурными склонностями, либо - и это бывает еще чаще - впадают в цинизм, высмеивают и в себе и в других все светлое и чистое, ибо не имеют надежды на лучшее, не верят в самих себя, ибо не знают того, что дает нашей душе исповедь и отпущение греха. Невосстановима только утеря физической чистоты (почему надо всячески избегать добрачной половой жизни), но чистота души, живая радость творческого движения вперед восстановимы, если только мы покаемся в своих грехах. В этом наше спасение от того, во что вовлекло нас неведение или легкомыслие.

/Василий Зеньковский - На пороге зрелости. Беседы с юношеством о вопросах пола/

Тогда — может, черты личности? Но с этим было ещё проще. Он не выбирал их. Спокойствие, стремление к порядку, привычка сомневаться — всё это лишь тени, отражения чужих слов, чужих взглядов. Кто-то сказал «упрямый», кто-то — «надёжный». Оценки других, наложенные на набор реакций.

Значит, черты — не-Я.

А структура — структура чужих Я.

Он продолжал. Если формирование шло из стимулов, если осознанность возникла после, если не было момента выбора — значит и выбор не его. Значит, Я не формировал себя.

Значит, Я — не Я.

Но тогда — что остаётся? Где центр? Где то, что было всегда?

Он пошёл глубже. К имени.

Имя дали родители. Слово, возникшее до его тела. Табличка, прикреплённая заранее.

Имя — не-Я.

Он опустился в биологию.

Гены. Потенциал. Мать. Отец. Математическое слияние двух векторов. Возможности. Предрасположенности. Формы.

Но и это — не выбор. Это заданное.

Гены — не-Я.

Он вспомнил детство. Когда впервые появилось это «Я»? Он вспомнил: сначала было «мама», потом — «папа», и только потом — через паузу, через молчание — появилось: «Я».

И он понял:

«Я» — это навык.

Удобство.

Сокращение.

Оно позволяет не разворачивать бесконечность. Позволяет не объяснять. «Я» — это ярлык, которым мы метим целый внутренний космос. И забываем, что он там есть.

Он замолчал.

И в этом молчании — впервые что-то стало проясняться. Не слово. Не мысль. Не суть. А присутствие до слова.

Как будто внутри всего этого — был взгляд. Внимание. Без центра. Без определения.

Не-Я?

Может быть.

Но живое.

От идейной четкости и шибкой учености фашизм скорее проигрывает в привлекательности для масс; это все лишне. Сила фашизма — в простоте, в простых лозунгах национального величия, славы страны и ее вождя, военных песнях и парадах, в культе войны и жертвы за родину и фюрера. Сила фашизма — в раздутом всей мощью тотального государства фантоме простого смысла жизни как отдаче всего себя партии, отечеству, народу, великому кормчему. Наиболее полно такая отдача реализуется на войне, потому она и нужна. Религиозные институты в фашистском государстве имеют главной задачей именно эту, каковы бы ни были их древние писания и предания.

Хотя корни фашизма уходят во время оно, наибольшей выразительности он достигает с пришествием нигилизма, когда старые традиционные рамки перестают стеснять безграничную власть государства и тирана. Эти рамки либо с негодованием отбрасываются, как у Ленина и раннего Сталина, либо приспосабливаются под нужды режима, как у Гитлера, позднего Сталина и некоего пожилого человека.

АЛЬТЕРНАТИВА ГРАЖДАНСКОЙ СВОБОДЕ

— тоталитарность. Эти понятия образуют полюса одной шкалы. А поскольку свобода многолика — религиозная, философская, экономическая, политическая, артистическая, свобода слова, передвижения, союзов разного рода итд — то столь же многоликой оказывается тоталитарность.

Отношение человека к свободе противоречиво: он ее желает и боится одновременно. Почему желает — вроде бы понятно: не мешайте мне жить так, как я хочу, во всяком случае пока я не чиню насилий, а действую в рамках добровольных договоров и никого не обманываю. Но человек свободы все же боится, и не только для других, что понятно, но и для себя, что достойно удивления. Человек, по выражению Эриха Фромма, склонен бежать от свободы — именно своей. Тоталитарность рождается не только из страха перед свободой другого, но и перед свободой собственной. Но почему, откуда идет этот странный страх?

Хочу еще раз подчеркнуть отличие страха свободы другого от страха перед своей свободой. Первое связано с проблематикой взаимных прав и обязанностей граждан и обеспечения этих балансов судебной системой, а второе порождает тоталитарную власть, снимающую бремя ответственности за свою жизнь.

Перед свободным человеком во весь рост встает проблема смысла жизни, которую может решить лишь он сам. Перед свободным человеком встает угроза пустоты, жизни, прожитой ни к чему, будь то по собственной вине, собственной слепоте и дури, или по причине всеобщей безысходной бессмысленности всего. Не каждый готов к такому испытанию, к такому бремени ответственности. Не каждый готов на свой страх и риск, на свою полную ответственность делать ставку в казино Паскаля, и потом честно, до конца дней, пожинать плоды. Неготовых много, и они это казино обходят за версту, лишь бы не попалось оно на глаза.

Вот тут и возникает запрос на тоталитарность: как бы было хорошо, если бы это чертово казино напрочь закрыли, чтобы с нас это бремя ответственности кто-то по-отечески снял, наобещал бы всего хорошего, все взял в свои крепкие руки, развлек дружными песнями и плясками, военными парадами, демонстрацией своей и нашей силы, а заодно накормил и обогрел. Чтобы мы были как дети у мудрых заботливых родителей, все за нас решающих. От таких чудесных отцов-матерей примем всё, примем и самое сильное средство освобождения нас от свободы, великое средство нашего братского единения — войну с врагами нашего прекрасного народа.

Покажите, где они. Мы готовы.

/Алексей Буров/

https://lebed.com/2025/10034.htm