Современный человек уверен в своей рациональности. Он полагает, что живёт в эпоху критического разума, научного метода и прозрачной коммуникации. Особенно убедительной эта иллюзия становится в цифровую эпоху: смартфон в руке воспринимается как инструмент чистого знания, окно в объективную реальность, портал к неограниченной информации. Но именно под этой блестящей поверхностью технологической рациональности скрывается возвращение архаического — мифологическое мышление обрело новую жизнь в цифровых сетях.
Опасность мифического мышления не в самом мифе как таковом, но в его невидимости, в том, что он выдаёт себя за природу вещей. Миф натурализует историческое, превращает культурно сконструированное в якобы естественное и неизбежное. Пользователь, скроллящий ленту ВКонтакте или Дзена, воспринимает последовательность постов как естественный порядок вещей. Между тем, каждое появление контента на экране — результат сложного переплетения алгоритмических расчётов, коммерческих стратегий и отношений власти. Миф работает именно потому, что остаётся невидимым. Демифологизация начинается с обнаружения механизма: лишь осознав конструкцию, субъект обретает возможность выйти за её пределы.
Ролан Барт в «Мифологиях» показал, что миф — это вторичная семиологическая система, паразитирующая на первичном языке. Миф берёт готовый знак (означающее + означаемое) и превращает его в новое означающее для идеологического сообщения. Так работает реклама — вино на столе означает не просто напиток, но «французскость», элегантность, причастность к культуре. Так функционирует культура в целом. Но цифровые сети довели бартовскую логику до предела.
Рассмотрим типичный пост российского блогера о «саморазвитии». На первом уровне мы видим означающее: фотографию человека с ноутбуком на фоне залива в Дубае. На втором уровне — означаемое: успех, свобода, достижение. Но уже на третьем, мифологическом уровне эта конструкция говорит нам: «успех естественен для тех, кто следует правильному пути», «богатство — результат личной эффективности», «социальное неравенство не существует, есть только правильный и неправильный выбор». История стирается, структурные причины исчезают, остаётся только мифическая природа вещей.
Барт предложил несколько стратегий анализа мифа: во-первых, вскрытие его исторической природы; во-вторых, демонстрация его искусственности; в-третьих, показ того, как миф служит определённым интересам. Применительно к цифровым сетям это означает: выявление алгоритмической логики, обнажение коммерческих интересов платформ, демистификация «естественности» цифрового опыта.
Жан Бодрийяр идёт дальше Барта. Если для Барта миф ещё скрывает некую историческую реальность, то для Бодрийяра эпохи симулякров и симуляции — реальность исчезла вовсе. Мы живём в гиперреальности, где знаки отсылают только к другим знакам, где карта предшествует территории.
Цифровой миф создаёт новую онтологию без референта. Когда пользователи Telegram-каналов обсуждают «тренды», они оперируют симулякрами: тренд существует только потому, что о нём говорят как о тренде, референт исчез. Скандал в Instagram не отражает реальное событие — он и есть событие. Хайп вокруг новой функции ВКонтакте не описывает действительность — он её конституирует.
Классический пример: волна «челленджей». Никакой внешней реальности они не отражают, но порождают собственную гиперреальность, где участие в челлендже становится более реальным, чем любой опыт вне сети. Молодой человек из Казани снимает ролик не потому, что пережил нечто достойное запечатления, но чтобы создать симулякр переживания для других симулякров — аватаров в сети.
Принципиально новый элемент цифрового мифа — его алгоритмическая природа. Классический миф создавался коллективным бессознательным, транслировался через ритуалы и нарративы. Цифровой миф производится машинами — но не менее эффективно скрывает свою сконструированность.
Алгоритм — это невидимая рука цифрового космоса, deus ex machina, который волшебным образом разрешает противоречие между бесконечностью контента и ограниченностью внимания. Пользователь ВКонтакте или Дзена не задаётся вопросом, почему видит именно эти посты, а не другие. Алгоритм воспринимается как природная сила, как закон гравитации цифрового мира. Но за этой натурализацией скрывается система власти и контроля.
Рекомендательная система — это не нейтральный помощник, но механизм производства субъективности. Она не показывает то, что вы хотите видеть, но создаёт желание видеть то, что показывает. Житель Екатеринбурга, день за днём получающий контент определённого типа, постепенно становится тем субъектом, для которого этот контент релевантен. Алгоритм не отражает идентичность — он её формирует.
Мишель Фуко показал, как власть в современности действует не через прямое принуждение, но через дисциплинарные механизмы, производящие послушные тела. Школа, тюрьма, больница — институции, где формируется субъект, способный к самоконтролю. Цифровые сети довели эту логику до совершенства: дисциплина осуществляется через добровольное подчинение экрану.
Биовласть цифровой эпохи — это власть над вниманием. Внимание становится главным ресурсом, который извлекается, измеряется, монетизируется. Каждый скролл, каждый клик, каждая секунда, проведённая в приложении — это единица извлечённой стоимости. Но в отличие от классических форм эксплуатации, здесь субъект добровольно отдаёт себя на заклание внимания.
Москвич в метро, бездумно пролистывающий ленту, не осознаёт, что участвует в дисциплинарной практике. Его палец, механически двигающийся по экрану, — это послушный орган, выдрессированный системой микровознаграждений. Дофаминовая петля превращает тело в автомат потребления контента. Причём, в отличие от тюрьмы фуко, здесь не нужен надзиратель — алгоритм незримо присутствует в самой структуре интерфейса.
Эхо-камеры и распад символического
Эхо-камера — не просто метафора, но точное описание структуры цифрового мифа. Это лабиринт, где каждый коридор ведёт обратно к себе, где Нарцисс обречён вечно созерцать собственное отражение. Алгоритмическая персонализация создаёт герметичные пространства, где подтверждаются только те взгляды, которые пользователь уже разделяет.
Житель Новосибирска, получающий новости исключительно из определённых Telegram-каналов, живёт в отдельной реальности. Его картина мира не просто предвзята — она онтологически замкнута. Миф здесь достигает тотальности: нет внешней позиции, с которой можно было бы его наблюдать. Персонализация — это не сервис, но тюрьма из зеркал.
В терминах Жака Лакана, происходит распад общего символического порядка — того языка, который позволяет различным субъектам разделять общую реальность. Вместо него возникают бесчисленные микро-мифологии, несоизмеримые друг с другом. Два человека за соседними столиками в петербургском кафе могут жить в настолько разных информационных вселенных, что между ними невозможен даже базовый диалог о фактах.
Алгоритмическая герменевтика — интерпретация мира через призму персонализации — превращает каждого в монаду без окон. Мир не даётся в своей объективности, но всегда уже преломлён через фильтр того, что алгоритм счёл релевантным для данного профиля. Истина исчезает в множественности версий, каждая из которых кажется очевидной для своего потребителя.
Жиль Делёз в постскриптуме к обществам контроля предвосхитил переход от дисциплинарных институций к новым формам власти — распределённым, гибким, модулирующим. Цифровые сети реализовали это пророчество. Инфлюенсер — фигура пастыря в обществе контроля, лидер мнений, осуществляющий власть не через принуждение, но через обольщение и идентификацию.
Российские блогеры — будь то beauty-гуру из Москвы с миллионами подписчиков или локальный «эксперт по недвижимости» из Сочи — функционируют как механизмы биополитического управления. Они не приказывают, но показывают желательный образ жизни. Их власть основана на добровольном рабстве через идентификацию: подписчик хочет быть таким, как инфлюенсер, и добровольно перенимает его потребительские практики, убеждения, жизненный стиль.
Мимесис здесь работает как форма подчинения. Девушка из Краснодара, копирующая макияж популярной блогерши, не осознаёт, что воспроизводит коммерческую стратегию косметических брендов. Молодой человек, повторяющий инвестиционные советы финансового блогера, встраивается в систему распределения рисков, где он — пушечное мясо для крупных игроков.
Производство желания через демонстративное потребление — ключевой механизм. Инфлюенсер не продаёт товар напрямую — он продаёт образ жизни, где этот товар естественным образом присутствует. Это делает рекламу невидимой, превращает её в миф: покупка кажется не результатом внешнего воздействия, но спонтанным желанием субъекта.
Геймификация — зловещий эвфемизм для алгоритмической дрессировки. Превращение жизни в игру — не безобидное развлечение, но глубокая трансформация субъекта: от человека к «юзеру», от личности к функции в системе.
Каждый лайк, каждая реакция, каждое достижение в приложении — это корм для лабораторной крысы. Бихевиористская психология, против которой восставала вся континентальная философия, триумфально вернулась в форме UX-дизайна (дизайн пользовательского опыта). Москвичка, зарабатывающая «баллы» за ежедневный вход в приложение доставки, или школьник из Воронежа, повышающий свой «уровень» в образовательной платформе, — оба подвергаются одной и той же процедуре дрессировки.
Самое перверсивное в геймификации — удовольствие от собственной эксплуатации. Субъект наслаждается процессом, в котором из него извлекается стоимость. Курьер, видящий свою статистику доставок в виде игровых достижений, работает интенсивнее и получает удовольствие от цифр на экране вместо адекватной оплаты труда. Геймификация превращает эксплуатацию в развлечение.
Цифровые сети производят фундаментальное расщепление субъекта. Возникает разрыв между аватаром — тщательно сконструированной цифровой персоной — и телом, обречённым на биологическое существование. Этот разрыв — источник нового типа отчуждения.
Житель Санкт-Петербурга проводит вечер, создавая идеальную фотографию для Instagram: освещение, ракурс, фильтры, подпись. Час реального времени конвертируется в одно изображение, которое должно создать впечатление спонтанности и лёгкости. Цифровое Я становится продуктом, который необходимо постоянно производить, поддерживать, улучшать.
Но одновременно это Я — и потребитель. Аватар потребляет контент, реагирует, лайкает, комментирует. Субъект становится одновременно товаром и покупателем на рынке внимания. Эта двойная роль создаёт невиданную ранее форму самоотчуждения: я продаю себя себе же, я потребляю собственную жизнь как контент.
Подросток, чья самооценка зависит от количества просмотров Stories, переживает экзистенциальный раскол. Его «настоящая» жизнь становится лишь сырьём для цифровой репрезентации. Событие перестаёт быть ценным само по себе — оно существует, чтобы быть конвертированным в контент. Отдых на природе важен не переживанием момента, но возможностью сделать эффектное фото.
Мирча Элиаде описывал мифическое время как циклическое, противопоставленное линейному историческому времени. Цифровые сети возвращают эту архаическую темпоральность. Бесконечный скролл — это вечное настоящее без прошлого и будущего, время без событий, только последовательность стимулов.
Фид в ВКонтакте или Дзене устроен как вечное возвращение. Вы заходите утром — видите новости. Заходите вечером — снова новости, но уже другие, хотя структурно идентичные. Завтра повторится то же самое. Это циклическое время без развития, без накопления смысла, без истории.
Житель Москвы, проводящий в транспорте по два часа в день, погружённый в ленту, живёт вне исторического времени. Эти часы не принадлежат ни прошлому (они мгновенно забываются), ни будущему (они не ведут ни к какой цели). Они растворяются в вечном настоящем потребления контента.
Амнезия становится условием функционирования системы. Если бы пользователь помнил, что видел вчера, бесконечное потребление стало бы невозможным. Но алгоритм производит забывание: контент организован так, чтобы каждый элемент казался новым, даже если структурно повторяет предыдущие. Студент из Казани, который месяц назад читал статью о том, «как заработать первый миллион», сегодня с тем же интересом читает её структурный дубликат.
Эта амнезия — не баг, но фича. Она позволяет системе бесконечно продавать одно и то же разными словами. Мотивационные посты, лайфхаки, разоблачения — всё это возвращается в новой упаковке, потому что предыдущая итерация уже стёрлась из памяти. Цикличность фидов воспроизводит структуру мифического времени: вечное повторение одного и того же, маскирующееся под новизну.
Демифологизация — не отказ от технологий, но обретение критической дистанции. Барт учил нас, что миф можно разрушить, сделав видимыми его механизмы. Применительно к цифровым сетям это означает понимание алгоритмических принципов, экономической логики платформ, психологических техник удержания внимания.
Первый шаг — осознание, что «лента» — не нейтральное пространство, но продукт множества решений: коммерческих интересов, идеологических установок, технических ограничений. Когда жительница Нижнего Новгорода видит определённый пост первым в своей ленте, это результат сложного расчёта, учитывающего сотни параметров. Видимость естественности — иллюзия.
Второй шаг — возвращение исторического времени. Необходимо практиковать чтение длинных текстов, требующих концентрации и памяти. Книга, в отличие от фида, предполагает линейное развитие мысли, накопление смысла, диалог с автором. Она сопротивляется фрагментации внимания и забыванию.
Третий шаг — коллективная рефлексия. Обсуждение того, как алгоритмы влияют на наше восприятие, какие интересы они обслуживают, какие альтернативы возможны. Это может быть разговор с друзьями в петербургской коммунальной кухне или дискуссия в провинциальном книжном клубе — важно создавать пространства, где цифровой миф может быть назван и проанализирован.
Четвёртый шаг — практики цифрового воздержания. Не как бегство от технологий, но как способ восстановить суверенитет над собственным вниманием. День без смартфона, неделя без соцсетей — не аскеза ради аскезы, но эксперимент по возвращению себе способности присутствовать в моменте, быть здесь-и-сейчас вне цифрового опосредования.
Пятый шаг — политическая борьба за прозрачность алгоритмов и демократизацию платформ. Требование раскрытия принципов работы рекомендательных систем, права на доступ к собственным данным, альтернативных бизнес-моделей, не основанных на торговле вниманием.
Заключение: от потребления к деконструкции
Цифровой миф силён своей невидимостью. Он выдаёт себя за техническую нейтральность, за естественный порядок вещей, за неизбежность прогресса. Но философия даёт нам инструменты, чтобы увидеть под поверхностью технологической рациональности возвращение архаического — мифологического мышления, которое натурализует исторически сконструированные отношения власти.
Задача не в том, чтобы отказаться от цифровых технологий — это невозможно и нежелательно. Задача в том, чтобы перейти от пассивного потребления к активному деконструированию, от мифического забвения к критической памяти, от добровольного рабства к осознанному использованию инструментов.
Молодой человек, откладывающий смартфон и открывающий книгу Барта или Бодрийяра, совершает революционный жест. Он выходит из матрицы мифа в пространство критической мысли. Он перестаёт быть функцией алгоритма и становится субъектом, способным видеть механизмы собственного подчинения и, следовательно, способным от них освободиться.
Демифологизация цифровых сетей — это не проект завершённый, но постоянная практика бдительности. Миф всегда готов вернуться в новых формах, под новыми масками. Но пока есть критическое сознание, способное называть миф мифом, остаётся надежда на пространство подлинной свободы — не как метафизической абстракции, но как конкретной практики сопротивления той тотальности, которую так убедительно описали мыслители континентальной традиции.
