Авторские истории

Добравшись до места и припарковав машину, я обнаружил, что все это время ехал с открытым багажником. Ну, просто замечательно, мало того, что у меня прав нет, так еще и машина не закрывается.

Попытка сделать хоть что-то при помощи ключа и какой-то-там-матери увенчалась успехом, и я собрался уходить, как меня окликнул какой-то парень, мутный тип.

— Э! Уважаемый.

Остановился и повернулся к нему.

— Машина твоя?

— Да, а что?

— Да так, интересно просто.

— Ну если интересно, то…

Он не дал мне договорить.

— Ты это… Сигареткой угости, ага.

— Не курю, бросил. Ты бы тоже бросил, а то знаешь, как бывает, мне тут сосед рас…

Парень явно нервничал, семенил коленями и разминал пальцы. Кажется, это гоп-стоп.

— Слышь, позвонить дай.

«Молодой засыпался», как сказал бы мой почивший знакомый. Решив не стоять, а действовать, я выпалил первое, что крутилось на языке.

— А ты полай.

Последнее, что донеслось до ушей, было какое-то ругательство. Что-то про маму и собаку, зарытую за корейской лавочкой. Я не обращал внимание, а просто продолжал бежать.

Через минуту я перемахнул через забор. Оглянувшись, понял, что преследователь отстал.

Казалось, что это была засада, и в данный момент меня окружает толпа, готовая разорвать на части. Или у меня опять паранойя разыгралась. Но забор, через который я перемахнул, вдруг расплылся, и белый свет залил глаза. Еще давно, в моей голове обозначилось, что белый – это боль. Голова ударилась о землю и начала выплясывать цветастые каракули в области затылка, а слух начал улавливать чью-то речь.

— Да неужели. Пришел!

Я пробубнил что-то бессвязное и попытался встать; затея успехом не увенчалась из-за удара по ребрам, буквально перевернувшим меня на спину.

— Э, нет, дружок. Не в этот раз.

Голос и характерное «Э» выдавало в его хозяине Игната. А также давало понять, что нашел я его сам, спиной. И кое-как собрав две картинки в одну, получил кроссовком в лицо. Он нагнулся, похлопал меня по карманам и достал финку которую я таскал с собой.

— Знаешь, как говорят, достал нож – режь.

Приподнявшись на локтях, я собирался похвалить Игната за его мудрость, но выхватил в лицо еще раз.

— Ты или дурак, или бессмертный.

Игнат хоть и был большим, но умом не отличался. Неправильный образ жизни сделал дело, превратив греко-римского борца в очередную шестерку. Тупую, но упорную, своим упорством способную на очень многое. Как, например, на проникновение со взломом. Конечно, подозрения падали на всех подряд. Но вынеся все, что к полу не прикручено, мой верный враг решил оставить послание и вбил посреди рабочего помещения топор. Это так мило, настолько, что я проколол колеса, вынес лобовуху и оторвал два боковых зеркальца от «мерина» Игнашки. Да, это было спонтанно и необдуманно, и, кажется, нужно было это предусмотреть прежде, чем ехать на встречу. Действия наобум, как глупо и по-детски наивно. Ведь, обычно человек с возрастом становиться мудрее, но, как показывает практика, на меня это не распространяется.

— Ты, мля, понимаешь, что я тебя просто урою! Мало того, что Топор лично у тебя хотел этот сарай купить! Но нет, мы ж гордые, мля, денег нам не надо, крышу сами себе обеспечим, с ментами договоримся. Сука, к тебе по-человечески, а ты…

— Пока ты лупишь ножками в мой костяной барабан, местные цыгане растаскивают твой тарантас на цветмет и золотые зубы.

Мне прилетело в живот.

— Ты меня не перебивай, сука! Мля! Да я тебя…

— Ты меня что? Возьмёшь в жёны, как тот талиб твою сестру? И в гарем переселишь? У меня тут, кстати, и фоточки есть…

Он не дал мне договорить, ну, по крайней мере попытался. Поставив мне на лицо свой китайский кроссовок, с намерением сделать больно, он не ожидал, что удар в колено и область ахиллово сухожилия подобьет опору и выиграет мне секунд пять. Тело начало заваливаться на меня, и было встречено ударом в кадык. Нож брякнул об камни, казалось, победа близка, и либо я дурак-дураком в свои двадцать семь, либо лыжи не едут, но его это не остановило, и он схватил мою руку для болевого. Понимая, что это ни к чему хорошему не приведет, было принято решение обхватить его шею, подтянуть одну ногу к себе и, вытолкнув колено, вывернутся спиной. Занятое мной положение давало мне преимущество.

— Тебе нравиться сверху, сладенький?

Это было сказано ему в ухо, от чего он рассвирепел еще больше. Руку в этот момент начало ломить, кости скручивались и хрустели, а перед глазами все снова поплыло.

Остатки сознания трубили тревогу, и голова, как пушечное ядро, врезалась в нос обидчика. Танцы на долю секунды остановились, и появилось окно для удара Игната ладонью в ухо, на сколько позволял размах. Следующий мой удар был коленом в пах, от чего он ослабил хватку, и, вырвав свою руку, я встал, прихватив с собой осколок кирпича.

— Прям, как твоей сестре, ага.

Попытался кинуться на меня, но оказался медленнее; подобранный кусок, удобно оказавшийся в руке, поставил точку в нашем споре посредством удара в висок. Свалилось тело на меня. Обжиматься с таким неприятным мужиком – не комильфо, так что руки надо будет помыть в обязательном порядке, ну, а пока душа Игната находиться вне тела, само тело нужно оттащить к машине, благо, моя малинка стоит не очень далеко, так что, ты лежи тут, Игнатка, и не поднимайся. Накрою тебя, как твоя «Мегера», мусором, да и в машину затолкаю.

И пока ноги тащили, шел к машине, а голова думала, как половчее затолкать в эту машину Игната, я обнаружил, что какой-то гад, нацарапал на моей ласточке пару ласковых. Подводя промежуточный итог и сделав себе пару заметок в голове, было решено начать с простого, а именно – с машины, ибо слова уж совсем неприятными были. После спрятать тело, а потом купить коту пожрать. А, ну, и денег занести хозяйке, тогда уже можно будет закругляться на сегодня.

Э-э-эх, количество проблем растет, как мой чле…

— Э! Уважаемый!

Быдловатой наружности паренёк, до того мною не замеченный, уверенно топал в мою сторону. Ну, попробуем театральный подход. Строю удивленную мину, картинно оглядываюсь по сторонам и тычу пальцем в грудь.

— Ведро с болтами твоё?

— Ага.

— Слышь, подойди, поговорим.

Может, ему что-то нужно? Помощь или дорогу подсказать на крайний случай, посему я покорно выполнил просьбу.

— Слушаю.

— Слышь, ты нашего кореша обидел, теперь здоровьем платить будешь, понял? Ну, или башляй на лечение.

— Ай, так у меня и нет ничего, да к тому же ты тут один, что мешает мне пробить тебе голову и вторым в багажник засунуть?

Паренек, надо заметить, выглядел молодо, но с характерными зрачками, которые бегали туда-сюда, что зайцы в поле, то на меня, то на «Малинку», и одет был как павлин: в разноцветное тряпье, широченные штаны и серый пиджак поверх олимпийки. Пока я рассматривал его, он ловко свистнул, сложив пальцы у рта, и в течении пары секунд рядом материализовались еще трое из ларца, как под копирку одетые в гламурно-быдловатый стиль.

— Слышь, ты за базаром-то следи, а. А то на перо быстро посадим.

— Ладно-ладно ребят, секунду, сейчас все улажу.

Руки поползли под сидение, но главный уркаган довольно резво подбежал ко мне, взяв меня за белы рученьки с намерением второй раз за день подправить моё и без того не ровное личико. Но, будучи достаточно ловким, я таки успел залезть рукой под сидение и достать небольшой подарок, которым и хотел наградить незадачливого гоп-стоп-мальчика, дабы купить у него право спокойно покинуть данный район.

— Ты слышь…

Он не успел закончить так как в его лицо упирался мой кулак с зажатой в нем «Лимонкой».

Знаешь, как в песне поется: “Мне нужны враги, чтобы хоть как-то на плаву держаться, в этой жизни мне нужны враги!”

Он, конечно не знал ни слов песни, ни того что граната учебная, но, тем не менее, ситуация была крайне пафосная, что и вызвало довольно-таки бурную реакцию со стороны павлиньего братства, и, под крики «ГРАНАТА», ребята пустились кто куда. Но стоявший напротив неудачно для себя запутался в своих же штанах, из-за чего упал, как мешок картошки. В таких ситуациях обычно говорят что-то крутое.

— У твоей сестры…между ног борода?

Сам не понял, что сказал, но паренек, стоя на карачках, обернулся, за что и был награжден броском гранаты прямо в лоб. Выключив в его голове свет, я подошел, забрал гранату и решил, что уже можно уходить, как глаз зацепился за плотный лопатник торчащий из кармана олимпийки. Ну, гордость это не про меня, можно и мародерством заняться. Таким образом в мои руки перешли тридцать тысяч рублей и мелочь разного калибра. Отлично! За квартиру считай рассчитался, да и кошке поесть взял.

Дело осталось за малым – затащить Игната в машину, что было той еще задачкой. Закрыв багажник и сев за баранку, я начался мозговой штурм. А что дальше?

Начну, думаю, с машины, а там с телом разберусь, ну, а потом в магазин и домой.

Направился к автомастерской на улице Снежной, что в двадцати минутах езды, попутно думая, кому же сплавить тельце. Ибо Саша не позволит оставить его у себя, значит, нужно искать альтернативу. Которой неожиданно стал Мустафа, прораб на стройке нового ТЦ, который пронесся мимо меня. Я помог ему в свое время, и теперь он поможет мне. Хочет ли он этого или нет.

Вот и мастерская. Вышел из машины и пошел к первому боксу.

— Саня! Ты где?

— Ответил бы, но тут дети.

Голос раздался из-под новенькой иномарки, в которой, судя по всему, Саша и ковырялся. Подошел к нему и подсел рядом.

— Вон ту ху… штуку дай.

Дал.

— Чего хотел? Опять «Малинку» чинить? Учти, после твоей последней потасовки с теми азиатами вонь от рыбы стояла еще недели две.

— Да там в общем по мелочи-то, на крыле пару слов замазать, раз-раз – и готово.

— Слышь... Вон, дерни Олежку, пускай тебе все сделает.

— Премного благодарен.

Я поднялся и было уже отправился искать Олега, но тут, оказалось, что починка откладывается, так как на меня несся Игнат с белой рожей. Он смог открыть багажник, что, в целом, не удивительно.

— Слушай, у тебя сестра, у меня – кот, давай не будем усложнять.

Но это извинение не принесло никакого эффекта. Конечно, если вас изобьют и засунут в багажник, то вы, скорее всего, тоже пожелаете отомстить обидчику. Но что же делать в столь не простой для обоих людей ситуации? Не желая раскидывать мозги по углам, я решил бежать.

Улица, на которую я вылетел пулей, сменилась открытым рынком, он же плавно перетек в подворотню, а впоследствии – в новенький строящийся ТЦ, и, в целом, декорации сменились на стройку.

Решив, что мне по факту без разницы, ибо легкие начали гореть, я рванул в его сторону, перемахнув ограждение, влетел на строящуюся площадку. Игнат не отставал. Не придумав ничего лучше, чем побежать вверх по почти готовым этажам, попутно распугивая местных гастарбайтеров. Этаж, еще один, металл-профиль, еще этаж. Обнаружив себя наверху, метрах в двадцати над землей, я понял, что деваться уже некуда.

Рык раздался сзади.

«Завалю, падла!»

Поняв, что его намерения крепки и подкреплены арматурой в руке, в голове сложилось понимание, что на своих двоих уйдет только один. А ведь за четыре года я убил только шесть человек, и то, пять – по нелепой случайности.

Вытащил из кармана клинок, который всегда ношу, и перехватил его поудобнее, острием к противнику. Махать конечностями в открытую – смерти подобно. Так что, действовать придется хитро и осторожно.

Игнат бросился на меня, занося прут над головой, я парировал это выброшенной с наскока вперед ногой «от параши». Это сбило ему дыхание, если оно у него еще есть, после я ударил его в живот. Рука сорвалась, и клинок остался в брюхе у противника, мне же прилетело локтем в скулу. Больно, но голова, вроде, еще на месте. Игнат же понял, что его нагло пырнули, и остатки мозга дали команду нож не доставать. Обменявшись приветствиями, он совершил первый ход и кинулся на меня, занося арматуру уже справа. Отскакивать было некуда, да и оружие похерено самым тупым способом. Пришлось принять стойку и встречать удар ребрами, которых я, кажется, не досчитаюсь. Но боль принесла свои плоды, позволив приблизиться достаточно близко, и, не став разрывать дистанцию, нож вышел из брюха и вернулся ко мне, а после – заправлен в бицепс Игната, из-за чего противник отпустил прут, который ловко оказался, как и нож, у меня в руке. Бросить нож в Игната, попав плашмя в голову – не очень умная идея. Руки начинали болеть. Я начал тыкать в него прутом, пытаясь попасть в лоб или в глаза, чередуя это с размашистыми ударами по ногам. Это не приносило видимого эффекта так, как, несмотря на рану и общую обдолбаность этого гада, он ловко уворачивался от ударов, отходя назад, что мне и требовалось.

— Ну что, пес, догавкался?

— С-сука…

Было неожиданно то, что он бросится на меня и выбьет из моих же рук прут, при этом сминая как использованную туалетку. Поняв, что дело плохо, я сам подался вперед, параллельно сместив тело, как банальный рычаг, и взял этого бугая за грудки. Подумав, что это вполне уместно, а заорал, что есть мочи: "А судьи кто?!" Эффекта это, к глубочайшему сожалению, не оказало, поэтому, подвергнувшись инерции, было решено кинуть его через плечо на край платформы, но он, кажется, подсознательно прочитал мои движения, перехватив одну из рук, смог отклонить локоть, и весь бросок ушел в молоко. Он повалил меня на землю, пытаясь забраться сверху. «Все, приплыли» – подумал я, но, к счастью для себя, подогнул одну ногу и, встретив его тушу своей пятой, перебросил его через себя.

Я только обрадовался своей победе, как, обернувшись, заметил, что это тело все никак не хочет сдаваться. Тело устало, дыхание сбилось от удара, конечности горели белым, да и вообще, организм жрать просит, а он все никак не падает. И, может, какая сущность мне помогала, а, может, и карты так выпали, но сверху на Игната свалился молоток, который и выбил его из равновесия. Взяв яйчишки в кулачок и разогнавшись, со всей оставшейся силы влетел в него, из-за чего тело полетело вниз. Пан или пропал.

Подняв голову, увидел Мустафу, который показывал мне большой палец и улыбался во все свои двадцать семь. Я улыбнулся в ответ. Встал и подошёл к краю; видимая мною картина меня устраивала более чем полностью, тело моего сегодняшнего врага лежало на металлическом каркасе, который находился в углублении, а строители, приняв один из тайных жестов от своего гуру, начали активно заливать это место раствором под будущий фундамент.

У меня остались дела. Решив не задерживаться, я направился прочь отсюда. Без мыслей, без сил. Вымотанный, но довольный, я шагал обратно к Саше и Олегу. Осталось покрасить бочину и можно спокойно лечь и не вставать часов эдак пятнадцать-двадцать, но проходя мимо рынка я вспомнил, что не купил коту еды.

НуСааш:

– Когда почую, что ты кайф от рыбалки словила.

Цыпа:

– А как ты узнаешь, что уже словила?

НуСааш:

– Так же, как узнаЮ, когда у тебя оргазм настоящий.

Дверь хаммера захлопнулась, и он свалил в сторону Ершовки.

Цыпа(растерянно сама себе):

– Когда оргааазм настоящий? Так что же это, значит, никогда?

Старательно запутав леску, Цыпа выплюнула на ладонь жвачку, обваляла ее в трухе почти пустой пачки чипсов:

– Глукомат Натрия, млять, и для рыб глукомат!

....насадила полученную массу на крючок, и забросила спиннинг в пруд. Весь, разумеется.

Через половину подкаста по курсам по самосовершенствованию личности, спиннинг, плававший посередке пруда, вдруг стремительно пошел ко дну.

Цыпа(радостно захлопав в ладоши, и подпрыгнув так, что шпильки лабутенов до основания вонзились в береговую жижу):

– Клюет!

На скрежет накладных ногтей друг об друга, из глубин "Алешкинского" пруда, со спиннингом в правой руке, и авоськой, полной живых раков в левой, медленно выходил на берег рябой тощий старик, эпично поправляя тупым концом спининга растянувшуюся майку-алкоголичку...

Цыпа(охнув):

– Вот жеж блеать!

Мужик:

– А я – Петрович.

Через полчаса нашла.
Принесла домой. Там стоял голодный муж:
- Это что? Это же хомяку? - с надеждой спросил этот двухметровый мужик.
- Нет.
- У тебя ещё сельдерей не сдох, Зоя.
- Она такая красивая. На ужиков похожа.
- На хуинки зелёные она похожа, - сказал муж.

Потом мы передрались из-за рецептов.

Я орала:" Запечь!". Муж: "Выкинуть сразу, минуя термическую обработку!"

Я женщина невероятно упертая. Запекла. Получилось гамно. Зелёное соленое запеченное в фольге гамно со вкусом чеснока.

Короче, подписывайтесь на мой блог, чтобы узнать еще больше невероятных рецептов для мусорного ведра, хе хе.
2020

ЗОЯ АРЕФЬЕВА

источник https://t.me/zoiarefeva/3041

— Всё плохо? — спросил я.

— Нам надо поговорить.

Я кивнул — уже понимал, к чему он клонит. Но ошибся.

— Переходите на нелегальное положение, — сообщил Генрих. — Отсюда — никуда. Вообще. Третий фронт на ушах. Вас ищут.

— Я понял, — перебил я. — Уйду.

— Что? — искренне удивился Генрих. — Ты что такое говоришь?

— Не хочу, чтобы из-за меня… — Я прервался — в горле запершило. Но Генрих отрезал:

— Не смей даже думать! А с Северовым разберёмся, уже разбираемся. Доказательств у него маловато. Там больше работа на публику.

Он быстро доел, попрощался и уехал. А я сидел у окна и понимал, что уйти всё-таки надо. Северов не отступится — от меня. Зато отступится от Тольки, если я сдамся добровольно.

Не знаю, сколько так просидел. Наверное, час. В конце концов я решился: тяжело вздохнул и протянул руку к телефону.

Я поднял его — медленно, словно тяжёлый кирпич. Ткнул в «Контакты», затем прокрутил до «Виктор Егорович».

И снова в кармане кольнула монетка.

Я достал её и положил на ладонь. Я уже привык, что она всегда со мной — даже если её не брать. Волшебство? Наверное. А может, правда, Юрген помогает?

Вспомнилась Маруська, потом Родриго, Аня, Орден. Они были в мой жизни, а теперь их нет. И дома нет, и папы с дедушкой. И вообще ничего больше нет!

Монетка потяжелела, словно грустила вместе со мной. А потом нахлынула злость.

Что же это получается? Можно плевать в нас, оскорблять, продавать родной дом. А я сдамся, без боя? И всё на блюдечке принесу этому подонку?

Пальцы сами набрали номер — я помнил его наизусть. Тогда, после Ветерка, я звонил Фёдору Николаевичу. Но он не ответил.

А теперь вдруг ответил.

— Никита? — растерянно спросил он.

И тут я выложил ему всё.

Фёдор Николаевич слушал молча, не перебивая. А я говорил и говорил, словно остановиться не мог. Про митинг, драку, про Третий фронт. Про трудсоюз, про то, как вышел с Толькой из Заставы, и чем это всё закончилось.

Я надеялся, что он хоть что-то ответит. Что позовёт к себе, познакомит с Ниной и Авивой, и покажет странную светлую комнату без лампочек. Но в глубине души я знал, что он не позовёт. Так и случилось.

ЭфЭн дослушал до конца, пообещал помочь и просто повесил трубку. Под мерное бибиканье я сидел, как оплеванный. Потом швырнул телефон на кровать и вышел во двор прогуляться.

Было прохладно, но солнечно. Над столами растянули навесы — от дождя. Весь двор сразу стал похож на стоянку кочевников.

Толька куда-то запропастился. Я собрался было на поиски, но тут заметил, что в глубине двора столпился народ. Протяжно рыдала какая-то женщина. Я осторожно подошёл и увидел Барджиля.

Женщина плакала у него на плече. Сухая, морщинистая, в цветастом платке. Она подняла голову к небу и заголосила — громко, тоскливо. Я заметил, что у неё не хватает передних зубов.

Барджиль шептал по-хазарски, словно утешал. Потом сквозь толпу протиснулся мужчина — рослый, с седой бородой. Он отстранил Барджиля и прижал женщину к себе.

— Сколько мы будем это терпеть? — грозно спросил он.

— У Фатимы горе, Рашид. Давай не будем, — очень спокойно ответил Барджиль.

— Что не будем? — выпрямился Рашид. — У неё убили сына, а мы смолчим? Простим этим шакалам?

Толпа загомонила. Барджиль помрачнел.

— Мустафу убили не здесь, а в Хазарии, — медленно сказал он. — Я говорил, что этим кончится. Финикийцы не любят террористов — они их бомбят. С дронов и самолётов.

— Слышали? — громыхнул Рашид. — Мустафа погиб за веру, а этот пёс называет его террористом! Как ты смеешь?

— Прекрати, — Барджиль заиграл желваками. — При чём тут вера? Он связался с «джамаатом». По-другому кончиться не могло.

— Уходи, — тихо всхлипнула Фатима. И повторила, переходя на визг: — Уходи! Уходи-и-и!

Барджиль взял меня за плечо и потащил прочь. Рашид кричал нам вслед:

— Он уже притащил сюда неверных! Но мы сами виноваты. Я говорил — не отдавать детей в их школы! А теперь сам говорю на языке кяфиров, потому что дети хазарский забывают!

— Не подходи к нему, — сказал Барджиль, когда мы остановились. — Рашид опасный. Вербовщик.

— В смысле?

— Работает на «джамаат». Говорит про веру, а сам молодых ребят заманивает.

Я оглянулся. Толпа потихоньку расходилась, но Рашид недобро смотрел нам вслед. В грудь ему уткнулась Фатима. Рядом стоял молодой парень и что-то говорил.

— Салим, второй сын Фатимы, — скрипнул зубами Барджиль. — Задурили голову. Один брат погиб, теперь и этого потеряет.

— Надо же что-то делать, — нерешительно сказал я.

— Делать? — Барджиль горько усмехнулся. — У «джамаата» деньги, связи, оружие. Слово поперёк скажешь — убьют. И никто не заступится: свои же, как ты против своих пойдёшь?

— Но откуда у них столько денег?

— Блисс. — Барджиль сплюнул. — Торгуют. Хазария, Финикия, даже сюда везут.

Он оглянулся:

— Неделя — уедет наш Салим. Рашид поможет, билеты купит. «За брата мстить». Полгода — и конец. Финикийцы где угодно достанут.

В новостях недавно показывали: финикийцы ликвидировали террориста в Каракташе. Он семь лет назад автобус взорвал, и его тоже взорвали, в машине. Маленькая страна, а разведка — ого-го. Византийцев бомбят, жестоко — отвоёвывают Арвад. И никто им слова не скажет.

— Так это, выходит, правда? Про блисс?

— Неправда! — воскликнул Барджиль.

Но потом понизил голос:

— Когда вы пришли, Рашида и его людей тут не было. Их предупредили, блисс забрали. За всё хотели посадить меня. Но Генрих вмешался.

— Вас-то за что? — удивился я.

— Мешаю. — Барджиль грустно улыбнулся. — Северову — земляков в обиду не даю. Рашиду — голову людям дурить не даю. Мустафа погиб — кому лучше? Финикийцев взрывал — что изменилось? Ничего. Только мать теперь плачет.

— И что теперь? — спросил я.

Барджиль грустно улыбнулся.

— Я раньше не знал. Отродясь все друг друга убивали — сотни лет, тысячи. А Генрих объяснил: можно иначе. Прошлое — это прошлое. Будущее ещё не написано.

Он похлопал меня по плечу:

— Ладно. Иди. Если что — звони, в обиду не дам. И помни — Рашида стороной обходи. Плохой человек. Гнилой. Шайтан.

***

На следующий день обедать мы выходили с опаской. На всякий случай сели подальше от людей. И оглядывались — не выскочит ли из-за угла Салим?

К нам никто не подходил, и никто ничего не говорил. Рашида я больше не видел, Салим тоже исчез, как Барджиль и предсказывал. Только Фатима иногда появлялась — брала себе плов и сидела тихонько в углу. Иногда к ней подсаживались подруги. Но я видел, что Фатима им не рада.

Генрих про нас не забывал — наведывался каждые пару дней, но всегда без Таньки. Жаль. Я по этой занозе даже соскучился. А потом узнал, что её так и прозвали: «Заноза».

Не знаю, почему, но я словно чего-то ждал. Про мой с ЭфЭном разговор я никому не говорил, даже Генриху. Боялся, что засмеют. Или отругают — чего, мол, вмешиваешься?

Не помню точно, сколько прошло. Наверное, недели две. Утром меня разбудил звонок. Это был майор Герхард.

— Никита? — строго спросил он. — Я жду тебя за воротами.

— Но мне нельзя…

— Можно, — перебил майор. — Одевайся и выходи.

Я хотел позвонить Генриху, но передумал. Вместо этого я оделся, вышел и сел в военный джип. Внутри сидели Хельга и Фёдор Николаевич. Мы поздоровались, но больше ни о чём не говорили. А сидящий за рулём Герхард даже не поздоровался.

Дальше всё было как во сне. Спустя два часа я уже сидел в нашей комнатушке и держал на коленях пухлую папку. Чуть позже приехал Генрих. Не говоря ни слова, я протянул ему документы.

Он открыл, пробежал глазами первую страницу. Потом вторую. Потом снова вернулся к первой.

— Это… — Он поднял на меня глаза. — Это что?

— Усыновление, — объяснил я.

— За ДВЕ НЕДЕЛИ?! — Генрих снова уставился в бумаги. — Никита, это невозможно. Процесс занимает месяцы. Проверки, комиссии, суд…

— Но вот же. — Я ткнул пальцем в печать и подпись Марцеллы Георгиевны.

— Кто этот твой Фёдор Николаевич? — тихо спросил Генрих.

Я пожал плечами. Сам хотел бы знать.

— И Анатолия усыновил? — Генрих листал дальше. — И Тимофееву? Без личного-то присутствия?!

— Он сказал, что у него есть связи.

— Ни черта себе… — Генрих аккуратно отложил папку. — Ты уверен, что хочешь связываться с этим археологом?

Я вспомнил Северова. Дом, который должны продать. Стасю в приюте, Тольку, которого ищут.

И после этого бояться какого-то ЭфЭна?

— Возьмите меня к себе. Пожалуйста.

— Но зачем? — растерялся Генрих. — С такой протекцией ты и с Северовым справишься. Он тебе вообще ничего теперь не сделает.

— Не всё так просто. — Я помотал головой. — Нет у меня никакой протекции. Они всё оформили и уехали. Даже не попрощались.

— Может, у них дела, — осторожно заметил Генрих.

— Может. Только майор этот, Герхард, так и сказал, что больше они помогать не станут. Словно одолжение сделали. Через силу.

— Странные они, — протянул Генрих. — Усыновление это молниеносное, офицер в штате… Зачем всё это археологической экспедиции? И с чего они вообще решили, что в Ветерке что-то найдут?

— Кто их знает, — раздражённо буркнул я. — Так возьмёте?

Генрих перевёл на меня взгляд и кивнул.

— Возьмём. Нам сейчас очень нужны люди. Но скажи честно — ты Северова не боишься?

— Надоело бояться, — ответил за меня Толька. — Пусть они теперь боятся.

***

— Запомните главное, — Генрих обвёл нас взглядом. — Мы не провоцируем. Ни при каких обстоятельствах.

Мы сидели в кабинете — я, Толька, Стася, Джавад, Олег с Гришей. На столе лежали стопки листовок.

— Если пристают — уходим, — продолжал Генрих. — Если оскорбляют — молчим. Если толкают — не отвечаем. Им только этого и надо — чтобы мы первыми полезли в драку.

Толька напряженно грыз ногти, Гриша перебрасывал в руках силиконовый мячик.

— Возражения есть? — спросил Генрих. — Самоотводы? Я ещё раз напоминаю: всё сугубо добровольно. Риск немаленький, всего не предусмотришь. Если кто-то откажется, мы поймём.

— Да ладно тебе, пап, — отмахнулась Танька. — Решили уже давно.

— А если бить начнут? — уточнил Олег.

— Звоним мне. Сразу. — Генрих постучал по телефону. — У нас юристы наготове, камеры. Пусть попробуют.

Я мысленно прокручивал в голове план. Прийти на Штажку, раздавать листовки. Не вмешиваться, не нарываться. На случай столкновения у трудсоюза есть резерв, но с нами они не пойдут — нельзя. Власти разрешили только нас — молодёжный пикет. Поэтому — либо мы, либо никто.

Танька раздала повязки с эмблемой Республик — большой шестерёнкой и рукой, держащей факел. Мы встретились глазами. Я почувствовал, как у меня горят уши.

— Привет.

Зачем я это брякнул? Виделись же. Сейчас она меня разделает, недаром «Заноза»! Но Танька ничего не сказала. Странно хихикнув, она двинулась дальше.

— Никита, ты слушаешь? — строго спросил Генрих.

— Слушаю, — кивнул я.

— Повтори, что делаем, если начинается провокация.

— Отходим. Звоним вам. Не отвечаем на удары.

— Молодец. — Генрих кивнул. — Помните: нас мало, их много. Поэтому сначала думаем, а потом делаем.

— Тогда зачем идти? — напряжённо бросил Толька. — Если нас мало?

Танька закатила глаза, но Генрих только улыбнулся.

— Чтобы показать городу, что мы есть. А значит, существует другой путь, кроме войны и ненависти.

Толька усмехнулся:

— Вы правда думаете, что это что-то изменит? Дураку ведь ясно, что Третий фронт победит.

— Если ничего не делать — победит. — Стася взяла его за руку. — А если увидят, что есть мы, то может быть и задумаются.

Толька сидел хмурый, сжимая и разжимая кулаки. Стася тоже была бледная. Но вся какая-то решительная.

— Вопросы есть? — спросил Генрих.

Никто не ответил.

— Тогда по машинам. И помните — мы не герои. Просто люди, которые не молчат.

***

В этот раз Штажка была забита до отказа. Гремела музыка, всюду реяли флаги Третьего фронта: чёрный кулак на зелёном фоне. Мы стояли у входа и раздавали листовки.

— Возьмите. — Стася ослепительно улыбнулась и протянула листовку проходящему мужику.

Мужик притормозил, оглядел Стасю заблестевшими глазками. Попытался отпустить шуточку про «красавицу», но тут вмешался Толька, и мужик поспешно ушёл.

— Плохо идёт, — мрачно резюмировал Джавад.

Я и сам видел, что плохо. Митинг Фронта собрал в разы больше людей, чем даже фестиваль.

Я не узнавал свой город. Почерневший, потускневший, весь сжатый, как кулак на баннерах. Хуже всего было, когда показался Северов. Он шёл в окружении ребят, и Виль хотел на что-то сказать, но Северов спокойно его прервал:

— Не надо. Они ничто. Не трать время.

И так меня резануло это «ничто»! А может, мы и правда ничто? И зря трепыхаемся?

Ну уж нет!

— Гляди — Салим, — удивлённо протянул Толька. — Он-то что здесь делает?

Салим проскочил мимо и растворился в толпе. Нас он не заметил — смотрел в землю. Зато я заметил у него на лбу крупные бисеринки пота. А когда он ушёл, решился окончательно.

— Пошли.

— Куда? — удивился Толька.

— Туда. — Я кивнул на толпу. — В народ. Чего здесь-то ловить?

— Нельзя, — возмутилась Танька. — Не по инструкции.

— Пока мы по инструкции, они город захватят. Уже захватывают.

Танька упёрлась. Я понял, что спорить бесполезно и ввинтился в толпу. Я протискивался, приставал и раздавал всем листовки. На меня неодобрительно косились, но не трогали.

— Погоди, — догнала меня Заноза. И лихо сунула кому-то листовку: — Возьмите.

Остальные тоже пошли за нами. У входа остались только Гриша с Олегом. Для порядка.

Флавия в этот раз не было — с ним случился какой-то скандал, и он срочно улетел на Зелёное море. Вместо него по сцене скакали девушки в коротких шортиках и топах.

— Уния домой уйдёт! Третий фронт нас всех спасёт!

Толпа подхватывала. Кто-то свистел. Меня затошнило.

Музыка прекратилась, на сцене показался кандидат в мэры. Толстый, лоснящийся, с окладистой бородой. Следом за ним шёл Северов.

Кандидат дождался, пока стихнут крики, и заговорил: долго и вычурно. Про врагов, про Унию с Колониями. Про то, что когда назревает драка, надо бить первыми. И про военные заказы для Тихореченского завода, а ещё про какой-то Институт передовых исследований.

Я не слушал — раздавал и раздавал листовки, старательно обходя всех в форме Третьего фронта. До поры у меня получалось. Но потом нас заметили.

— Гляди-ка, — гаркнул Славка. — Какие люди. Виктор Егорович!

По живой цепочке сообщение дошло до сцены. Северов сел на корточки, выслушал и обвёл толпу взглядом.

— Одну минутку, — прервал он кандидата. — Мне доложили, что трудсоюз ведёт активную агитацию на площади. Мы стерпели их присутствие на входе, но они снова нарушили закон. Никита, ты слышишь меня?

— Он тут! — крикнул кто-то и вскинул руку. Вспыхнул прожектор, я зажмурился от яркого луча.

— Ты испытываешь моё терпение, — зловеще-спокойно произнёс Виктор Егорович. — Немедленно покиньте площадь, иначе…

Взрыв прогремел совсем рядом: громкий, оглушительный. Надо мной просвистело — осколки? Танька кричала, зажимая окровавленную руку. Я бросился к ней и потащил к выходу.

Как нас не затоптали — не знаю. Нас вынесло с площади, словно рекой. Потом меня с Танькой подхватили, затащили в машину, и мы поехали в больницу.

Нас осмотрели — всё было в порядке. Таньке наложили бинт. «Чуть в сторону — и лишилась бы руки», — пробормотал врач. Нас отпустили, и мы вернулись в приёмный покой. Мимо проехали носилки с раненым. Он громко стонал.

Танька, всхлипывая, уткнулась мне в плечо. Стася тоже рыдала, Толька с Джавадом сидели бледные как мел.

Генрих примчался первым, за ним — Барджиль, Хасан с Лейлой и Родриго Мартой Алексеевной и Маруськой. Барджиль что-то шептал, словно молился. Генрих прижал к себе Таньку и крепко поцеловал в макушку.

— Что случилось? — спросил я.

— Теракт, — бросил Генрих. А Барджиль добавил:

— Салим…

Первой ко мне бросилась Маруська: повисла на шее, чмокнула в щёку. Я понял, как ужасно по ней соскучился и тоже обнял, так, что, казалось, раздавлю.

Лейла на нас смотрела: долго, словно сдерживаясь. Потом не выдержала: кинулась и прижала. У меня на глаза навернулись слёзы.

— Простите, — всхлипнул я. — Простите меня, пожалуйста.

Лейла прошептала что-то и продолжала меня тискать. Родриго и Хасан стояли рядом и молчали. Но я понял — они меня тоже простили.

Нас с Лёвчиком за его дебош навсегда исключили из Люберецкого клуба ценителей высокого искусства. Я как бы ни при чем, это все мой друг, решивший кулаками доказать превосходство своих литературных предпочтений, но кто бы разбирался. Табу паровозом прицепили и мне! На фоне творческого голодания Лёвчик однажды выдал мне: «А поехали к Чехову на дачу!» А почему бы и нет? Там я никогда не был, да я, собственно, вообще нигде не был, кроме Тархан, куда меня занесло по довольно-таки странному стечению обстоятельств. Помнится, атмосфера сего места, пропитанная особой энергетикой, что не случайно, ведь частичка Лермонтова витает в воздухе. Пруды. Кирпичные дорожки. Роща. Старые дома. Сохранившийся его кабинет. Спальня. Когда-то здесь бегали маленькие ножки Мишки и хаживали отполированные сапоги Михаила Юрьевича.

После такого заряда я написал кое-что сильное. Меня даже в какой-то там список престижной премии взяли. Я особо туда не стремился, ибо отправил на шару. А что? А вдруг! И вуаля... оценили! Так что проникнуться духом Антона Павловича показалось мне вполне приемлемой авантюрой на фоне моего затянувшегося творческого кризиса из-за праздника души, вылившегося в продолжительный запой на фоне проигрышных результатов амурных войн. Женщины умели трясти мою душу так, что аж жить не хотелось. Если у брошенной дамы остались чувства, то она превратит в ад жизнь своего бывшего. Его ждут истерики, мольбы, угрозы расправы, снова мольбы, признания в любви, признания в ненависти. Люди истерят лишь для того, чтоб обратить на себя внимание. Театр одного актера будет работать до тех пор, пока зрители не догадаются, что хотел сказать автор пьесы. Можно было просто поговорить, но одни испытывают каскад проблемного эмоционала в издании звуков, другие — в приеме. Так и живем, смешивая спектакли. Театральный сезон закончился, а пустота в душе осталась, ее стоило чем-то заполнить.

Всего-то девяносто километров — и ты в Мелихово. Если, конечно, ты на машине. А один автомобиль и одни права в нашем тандеме были, правда, на двоих. Лёвка — вечный лишенец со старой вишневой «девяткой», а я пешеход, но с правами.

«Решено!» — как-то заорал я, ударив по столу так, что пустые стаканы попадали, а огуречный рассол бунтарски вырвался наружу, растекшись по старому лакированному столу, оставшемуся от бабки в наследство.

Лёвка вписал меня в страховку, я порулил по району, вспомнив, как это вообще — водить. Естественно, опозорился, заглохнув на перекрестке, за что был осужден порцией недовольных сигналов от стоящих сзади машин, но в итоге мышечная память освежилась. Руки с ногами вспомнили. В гаражах я прошел инструктаж от местных пьяных водил, а также был одарен антирадаром, регистратором и новомодным приложением, что голосом Василия Уткина вещало о направлении маршрута.

Ночью пред поездкой что-то плохо спал, потому с утра встал с таким ощущением, будто по мне танк проехал. А еще ж рулить по пробкам. Благо суббота и не все так плохо, как казалось бы на первый взгляд. Крепкий кофеек начал потихоньку разглаживать вмятины на моем невыспавшемся лице.

Несмотря на простои, Лёвкина «девятка» работала как часы.

— Ну что, в путь? — спросил у меня штурман.

— От винта! — заржал я.

— Поехали уже, Зигзаг!

— Так, прошу не командовать, тут я — капитан корабля.

— Ты летчик или моряк? Определись уже!

— Морская авиация! — заржал я и врубил первую передачу.

Мы потихонечку направились в гости к Антону Павловичу. На дачу. В Мелихово.

— А что ты ожидаешь увидеть, Виталь? Я в интернете посмотрел, там немного всего. Усадьба как усадьба. У нас под боком таких с десяток.

— Ты чего такое говоришь, Лёва? А как же дух Чехова?

— Не факт... ой не факт!

— Еще как факт. Через полтора часа мы там все и посмотрим. Может, я что-то большее получу, чем просто экскурсию.

— Например?

— Проникнусь и напишу «Вишневый сад».

— Пародию?

— Дурак ты, Лёва! Свой! И лучше будет. Вот увидишь...

— Ты хоть одну пьесу писал когда-нибудь?

— Лёва, никогда не поздно что-то начать. У хороших идей нет границ. И вообще, это ты предложил поездочку! Так что не бухти мне тут!

— Все? Прошел творческий кризис?

— Кто есть писатель, что не пишет? Он как слепец, не знающий, куда идти. Руками на ощупь ищет выход, мечется. Утерянная мысль отголосками еще блуждает по разуму. Он пытается ухватиться за нее, броситься по следу, но увы, в этой погоне не всегда стоит ждать успеха. Но если в его глазах появляется свет, Лёва, да не просто свет, а пылающий огонь, что придает ему такого пару, закачаешься, ручку больше не остановить, пока она не поставит точку. Когда портал в поток открыт, жизнь приобретает иной вкус, даже брокколи начинают отдавать чем-то непостижимым... Но сколько искать нужную дверь? Одни ищут годами и не находят, другие скачут от двери к двери. Кто-то остается в коридоре навсегда. Во тьме! Так и не обретя огня. Последних жаль, ибо, познав магию однажды, лишиться ее — боль, что может убить. Сегодня я нашел свою дверь.

— Ну-ка дыхни! Я с тобой синим никуда не поеду.

— Да не пил я.

— Точно?

— Еще как точно!

— Атмосфера путешествия, Лёва! Атмосфера!

— Какая атмосфера? Мы с района даже не выехали еще!

— Люди не понимают того, что есть вещи, на которые стоит смотреть с разных сторон.

— Тормози, Сократ, вон палкой тебе машут!

— Давай уедем, типа не видели!

— Ага, а потом с мигалками будут догонять. Тормози! У нас все нормально.

— Как знаешь!

«Девятка» со скрипом остановилась недалече от двух милицейских мотоциклеток.

Я полез за сумкой с документами на заднем сидении, в окно уже стучал чуткий дорожный шериф. Да-да! Права. СТС. Страховка. Знаю-знаю! Не молоти! Ищу я, ищу...

Окно открылось с жутким скрипом.

— Здравствуйте!

— Документы! — сунув свою физиономию в щель открытого окна, загорланил страж правопорядка. Нос его пытался уловить алкогольные ароматы, отчего тот активно сдувал и раздувал ноздри.

— Пожалуйста-пожалуйста!

— Пили? — Он забрал документы.

— Я?

— Вы!

— Нет.

— Очки подымите!

— Пожалуйста! — Я представил свои уставшие глаза для обследования.

— Точно? Может все-таки пили? — Он разглядывал документы, затем меня, затем снова документы и уже готов был отпустить нас, как подрулил его коллега, явно чем-то недовольный, сие было написано у него на лице. Судя по соответствию возраста и капитанского звания, налицо самоубийство карьерных амбиций, что вылилось в негодование на весь белый свет.

— А чего в очках, когда солнца на улице нет?

— Так не запрещено ж! — Я сделал виновато-молящее лицо, но товарищ капитан принял мое непокаяние как личную обиду.

— Очки поднимите!

— Снова?

— Будете подымать сколько требуется! — рявкнул на меня дорожный служитель Фемиды.

Я поднял.

— Что с глазами?

— Я не офтальмолог.

— Что?

— Не офтальмолог, говорю! — громче повторил я.

— В смысле?

— Ну как я себе диагноз поставлю, если я — не врач.

Даже если ты выбился в люди и прокачал свой интеллект, тебе придется каждый раз спускаться до масс в своих выражениях. Бравируя умными словечками, ты скорее вызовешь смех либо подозрение в высокомерии, а такое пролетарии не любят, могут и по морде дать, по твоей зажравшейся морде, а со служителями правопорядка вообще шутки плохи, но меня уже было не остановить.

— Дерзить, значит, вздумали?

— Я?

— Вы!

— Отнюдь...

— Что?

— Отню-ю-ю-юдь! — громче повторил я.

— Вы что тут, голос на меня повышать вздумали?

— Я думал, вы — глуховат! Извините!

— Кто глуховат?

— Вы глуховат!

— Почему глуховат?

— Ну я вам говорю, а вы мне «что» да «что». Думал, не слышите. Вот и говорю громче. Забота, так сказать, о ближнем своем.

— Я не глуховат.

— Хорошо ж, когда так! — Я сбавил громкость до нормальной.

— Запрещенное что-то везете?

— Кем?

У шерифа начал подергиваться глаз.

— Государством! — ответил он мне, явно сдерживаясь.

— Каким?

— Российской Федерацией.

— Спасибо.

— За что? — полицейский явно нервничал.

— За пояснение.

— Так! Выйдите из машины. И вы! — капитан ткнул пальцем в Лёвчика.

— Виталя, давай уж завязывай. Мне-то это все за что?

— Зачем? — не унимался я.

— Осмотр на предмет запрещенных веществ, колюще-режущего и огнестрельного оружия.

«Начало-о-о-о-сь! — подумал я. — Виталя, вот кто тебя за язык тянул».

— Выйдите из машины!

— Блин!

— Что?

— Говорю, спасибо! — громче повторил я.

— Вытащите все из карманов, я сверху посмотрю.

— Понятые будут? Акт?

— Это осмотр, а не досмотр! Ведется видеофиксация. — Он указал на камеру, висящую на брюхе.

— А акт?

— Какой акт?

— Осмотра!

— Будет вам акт, когда найду что-то запрещенное.

— Кем?

— Государством... вы мне тут ваньку не валяйте.

— А если не найдете? Компенсация будет за моральный вред?

— Какой еще вред?

— Моральный, говорю ж.

— То есть?

— Меня всегда потряхивает, когда вожу беседы с вами...

— А чего ж потряхивает, коль ничего при вас нету? — Он внимательно посмотрел в мои глаза. — Или все же есть?

— Да нет вроде...

— Приступим!

Со всей пролетарской ненавистью осмотрщик похлопал по моим карманам и даже наклонился к носкам. Мне стало почему-то весело. Я улыбался во все щеки. Товарища капитана злило сие еще больше. Второй страж дорог лениво досмотрел Лёвчика, они закурили, молча наблюдая за процессом...

Согласен, что паренек в спортивном костюме, едущий на старой «девятке», да еще и с невыспавшимися глазами, может быть наркоманом, но увы и ах, монсеньор, Штольман — идейный алкоголик, уж извините, не по адресу... Открыл двери. Открыл бардачок. Закрыл бардачок. Закрыл двери. Открыл багажник. Закрыл багажник. Дело дошло до барсетки. Я вытаскивал из каждого ее отсека содержимое, а там всякого хлама навалом, как у порядочной барышни в ридикюле. «А это что? А это?» — прощупывая каждый миллиметр, спрашивал меня бордовый капитан. Я отвечал весело, но спокойно. В одном из карманов таился с десяток презервативов россыпью и пропуск на работу, очень, кстати, символично.

— Это что? — страж правопорядка стал прощупывать один из продуктов компании Durex.

— Это презерватив, товарищ капитан, новый, запакованный!

Рука была убрана с такой скоростью, будто ее током прошибло. Знаете, какой самый насыщенный оттенок у красного? Киноварь. Его добывают из сульфида ртути. Такого вот цвета было лицо шерифа.

— Езжайте! — Он отдал мне документы.

— Все, да?

— Да! — уходя, сказал мне он.

— Точно?

— Точно! — заорал капитан.

— А акт?

— Какой акт?

— Осмотра!

— Не будите лихо!

— Спасибо! — крикнул я уже ему вслед.

— Ну ты, брат, даешь! — захохотал Лёвчик.

— Комплексующие люди всеми правдами и неправдами пытаются выбиться к любой форме власти, чтобы показать этому миру, как он заблуждался на их счет. На практике выходит лишь изощренная форма синдрома калитки, через которую они никого не пустят, не напомнив о том, что являются хранителями ключей, а значит, и могуществом над ситуацией. Ко всеобщему несчастью, таковых хватает во всех сферах жизни человечества. И это говорит о том, что оно обречено. Людей, что кричат о своем гордом величии, основанном ни на чем, хочется искренне пожалеть. Глупость сделала их такими. Им с этим жить и дальше, так и не познав того, что смех вокруг — над ними.

— Что-то я не заметил, как ты над ними ржал...

— Это все метафорически!

— Рули давай, философ, пока нас не загребли еще за что-нибудь!

— Так я не понял, Лёва, а чего тебя так мало шмонали?

— Да потому что я на алкоголика похож, а это не запрещено законом.

— Я вообще-то тоже.

— Все дело в лице! — Он указал на свою пропитую рожу. — Видал? А у тебя еще ничего...

— Не похож я на наркомана.

— Это не я сказал, а капитан.

— Он не говорил.

— Ну имел же в виду.

— И что?

— Ты синяки свои под глазами видел?

— Так не выспался.

— Времена нынче такие!

— А интересно, как они меня на своих мотоциклетках на освидетельствование повезли бы? Насколько я понимаю, если ты вызываешь подозрения, то на своей машине туда ехать нельзя.

— Ага, и шлемофон бы дали, и с ветерком бы довезли! — заржал Лёвчик.

— А там облом!

— Ага.

— А обратно в таких случаях довозят, не знаешь?

— Конечно, такси бизнес-класса вызывают и публично извиняются. Сам начальник ГАИ выйдет, пожмет тебе руку и пожелает хорошего дня.

— Что-то мне кажется, сударь, вы привираете.

— Вам не кажется! Ты своими вопросами самого живого в могилу сведешь! — Лёвчик рассмеялся пуще прежнего.

— Вопросы могут ранить сильнее оружия.

— Доиграешься ты, Виталя, со своим оружием. Попадешь не на того, и все — пиши пропало. Подкинут чего. Не отвертишься. А мне потом тебе сухари таскать, да? Потрясающе ты придумал.

— Цивилизация двигается вперед сумасшедшими бунтарями, готовыми выйти за рамки дозволенного обществом. Так познается совершенное мастерство. Их финалом становится историческое признание либо психиатрическая клиника. Мыслительный процесс утомляет, особенно когда ты мечешься из стороны в сторону в поиске гениальных идей. В общем, кому как повезет.

— Вот-вот.

— У Чехова есть «Палата № 6», и у меня будет.

— Будет-будет, поехали уже, Склифосовский.

Спустя два часа дорожных мытарств по подмосковным пробкам мы очутились у забора усадьбы Чехова в Мелихово. Внимание Лёвчика привлекли два толстых гуся, что мирно щипали травку у небольшой речушки рядом.

— Виталя, это знаменитые Мелиховские гуси. Я пойду их сфотографирую. Для истории.

— Лёва, это плохая идея!

— Смотри, какие они жирные. Ты ел когда-нибудь гуся?

— Жатецкого только.

— Интересно, какие они на вкус? Как курица, наверно...

— Ты их фоткать собрался или жрать?

— Т-с-с-с! — он приложил палец к губам и на цыпочках начал красться в сторону речки. Выглядело сие максимально комично, ибо Лёвчик по комплекции своей был похож на типичного вышибалу из клуба, — Сейчас такой кадр будет, хоть в National Geographic отправляй.

Люберецкий фото-ниндзя был с легкостью обнаружен Мелиховскими гусями, которые ревностно кинулись защищать свое личное пространство. Видели бы вы, как Лёвчик молниеносно передвигался в сторону машины. Я уже сидел внутри и закатывался над ним.

— Это тебе кармическая месть!

В забеге все же победил мой друг, а гуси еще минут двадцать наворачивали круги вокруг машины.

— Лёва! Мы пойдем к Чехову или тут целый день просидим?

— Ты первый выходи!

— Ага, ну конечно, ты их взбаламутил, вот и выходи!

— Давай еще посидим!

Видимо, хозяевам речного побережья охота на Лёвчика наскучила, и они удалились восвояси.

— Ну что, пошли?

— Только быстро.

— Раз, два, три! Побежали!

Два бегущих из машины в административное здание взрослых мужика знатно повеселили школоту из подъехавшего автобуса, а гуси даже не посмотрели в нашу сторону.

Я зашел в здание и направился к кассе. Из какого-то помещения мне навстречу сначала вылетела ворона, а за ней — тетка с веником. Лёва шарахнулся к стене.

— А ну кыш-кыш отсюда! — вопила она.

— Как-то это по-гоголевски! — заржал я.

— Не умничай тут! — ревностно заревела тетка.

— По-чеховски так по-чеховски!

Ворона билась об окно, пока не нашла открытую форточку.

— Разлетались тут! — воронья гончая резко остыла. — Ну бывает! — И заняла свое законное место в кассе.

— Два взрослых! — едва сдерживая смех, выдавил я из себя.

— Пожалуйста! — как ни в чем не бывало выдала кассирша, а затем наградила меня картой усадьбы, чтоб путники не заплутали.

— Лёва, пойдем просвещаться!

— Тут у птиц бешенство какое-то! Ты тоже заметил?

— Не говори-ка!

— Я вам сейчас устрою бешенство! — тетка из кассы демонстративно обозначила намерение снова взяться за свое оружие. Мы ретировались.

К великому сожалению, в Мелихово Чеховского духа я не ощутил, как бы ни старался его найти в доме, кухне, еще не расцветшем вишневом саду и в других зданиях и помещениях, где когда-то бывал великий русский драматург.

— Лёва, я ничего не чувствую!

— А ты хотел, чтобы привидение Антон Палыча к тебе явилось и нашептало пьесу?

— Чтобы создать что-то великое, надо разрушить не менее монументальное. Высвобожденный поток энергетики обречен на достойный результат. Боль рождает гениальные вещи, Лёва, сечешь?

— Ты чего это удумал?

— Да ничего, так, к слову пришлось, в Тарханах по-другому все было, там воздух как будто заряжен творчеством, а тут нет.

— Сдались они вот тебе все? Будь тем, кем хочешь казаться, не пасуй перед жизнью.

— Plaudite, acta est fabula.

— Слышь, Цезарь, давай по-русски...

— Рукоплещите, комедия окончена.

— А-а-а-а! Может, по пивку?

— Лёва, мы же приличные люди! И я за рулем!

— А я по пивку!

— На обратном пути.

— Хорошо.

— Смотри! — Лёва указал на проходившую мимо толпу школоты с экскурсоводом: как бы та ни распиналась пред отроками, из мобил они не вылезали, — Вот на кой их сюда привезли? Им же плевать!

— Во-во, а еще нас поколением пепси называли. Слепая игра сперматозоидов и яйцеклетки породила непутевых. Пропащие совсем...

— Поехали уже, Виталь! Трубы горят!

— Вообще-то я просвещаюсь, и это ты больше всех орал: «Поехали к Чехову на дачу! Поехали к Чехову на дачу!»

— Ну съездили, отметились! Все! До скорых встреч, Антон Палыч.

— Нет в тебе ничего глубокого, Лёва!

— Денег тогда в долг больше не проси.

— Да ладно-ладно, чего началось-то? Поехали.

Мечты моего товарища сбылись в продуктовом магазине соседней деревни, где он затарился несколькими полторашками Лакинского нефильтрованного. В любом человеке есть нечто, за что он готов умереть, помпезно и под истории. Для Лёвчика сиим стало пиво. Любовь и пенное. Любовь к пенному. Пенно о любви. Эта любовь была настолько крепка, что не было в мире той силы, способной разрушить ее.

— Лёва, на МКАДе нельзя останавливаться.

— Я сильный.

— Мда-а-а!

В своих суждениях о стойкости организма мой друг, конечно, преувеличивал, потому уже через час завязывал в узел свой готовый взорваться кран, а останавливаться было нельзя.

— Виталя, тормози, я больше не могу!

— Да тут осталось до дома три поворота, терпи!

— О, смотри, наш друг на мотоциклетке снова машет палкой.

Я открываю со скрипом окно, а Лёвчик пулей летит в редколесье. Страж правопорядка, забыв обо мне, помчал за преступником. Теперь он — эвентуальный наркоман. Я хохотал так, что не мог остановиться. Штраф мы все же получили, правда, за мелкое хулиганство в размере пятисот рублей, ибо мой друг не прекращал опустошать баки даже тогда, когда шериф дорог настиг его и начал читать морали о чести, достоинстве и приличии гражданского общества.

— Ну что, Лаки Лучано, поехали?

— Да я чуть не лопнул! — пробасил явно облегченным голосом Лёвчик.

— Куда в следующий раз поедем?

— К Есенину.

— Под Рязань?

— Да! Только пива побольше надо взять.

— А почему бы и нет? Просвещаться так просвещаться...

Виталий Штольман

Я работаю в компании GreenWield — мы занимаемся эко-продуктами. Ну вы знаете: правильное питание, обеды для худеющих, дешёвые пакеты для мамочек после родов, которые хотят привести себя в форму. Всё красиво, всё со звёздочками "эко" и "натурально".

Однажды мне как администратору сайта сказали поднять цены в 2 раза. Но написать на сайте, что они стали меньше. Типа акция, специальное предложение, только сегодня.

Я не стал спорить. Зачем? Сделал как сказали — пара кликов, и готово.

Спустя 2 недели наш сайт просто завалили заказами. Люди яростно скупали продукцию, радовались "скидкам", писали в комментариях "спасибо, что думаете о нас!". Мамочки, которые считают каждую копейку, покупали наши "доступные пакеты" по двойной цене. Женщины, которые отказывают себе в нормальной еде ради похудения, платили вдвое больше за ту же самую еду.

Моим эмоциям не было границ — это же прибавка к зарплате!

Бухгалтерия щедро мне заплатила. Я, счастливый, купил себе пиццу. Большую, жирную. Устроил киновечер с любимым собой.

А на следующий день снова зашёл на сайт и увидел новый заказ: "Пакет для экономных мам. Помогите похудеть после родов".

Вот так всё и работает. Вы думаете, что экономите. А мы покупаем пиццу.