Авторские истории

— Знаете, как говорят: «Мы по-настоящему узнаем друзей, только когда попадаем в беду, а своих любимых – только когда разводимся», - мне довелось испытать насколько правдивы эти слова на собственной шкуре. Половина моих знакомых также переживала непростое время, так что помощи от них ждать не приходилось, а вторая половина, ранее обещавшая пойти за мной в огонь и в воду, неожиданно оказалась не готова помочь в трудную минуту. Пошли отговорки, долгие гудки в трубке, непрочитанные сообщения и закрытая дверь в квартиру.

— Как вы пережили это?

— Я делал то, что умел лучше всего - вкалывал по-черному, - посмотрев на свои, покрытые рубцами ладони, ответил он. – Стоял у плиты по четырнадцать часов в сутки в своей первой кухне и обслуживал клиентов. Работал на износ - не видел ни жену, ни родителей, ни света белого, домой приезжал просто чтобы помыться и заснуть. Вот только я забыл, что мне уже не двадцать и в итоге спина просто не выдержала такой нагрузки. Меня буквально вынесли с рабочего места – поскольку каждое движение причиняло немыслимую боль. В больнице было так тихо после вечного гомона и стука посуды, что я долго не мог к этому привыкнуть. А потом пришла жена и сказала, что больше так не может и подает на развод.

— Вот так сразу? Она не говорила об этом раньше?

— Говорила, но я не слушал – думал, выправлю дела с финансами и все наладится, - с грустью произнес мужчина и я заметила, как у него на глаза навернулись слезы. – Она привыкла к другой жизни и неожиданно оказавшись за ее бортом не смогла свыкнуться с этим. Мне казалось, что она поможет мне в трудную минуту, что любовь – не пустой звук, но все оказалось совсем не так. В итоге я остался один у разбитого корыта, с кучей долгов и сломанным телом.

— Как вы это пережили?

— Даже не знаю, как вам это объяснить, - он вытер щеку рукавом. – Я лежал в той палате, слушал как за окном ездят машины и чувствовал, как в душе расползается пустота. Одиночество, тоска, неуверенность в будущем, телесная боль и отчаяние смешались во мне, вытеснив все светлое что было. Тот, кто всю жизнь побеждал, неожиданно для себя оказался на самом дне, и я не знал, что делать. Через две недели меня выписали, но в квартире было уже пусто и скоро ко мне послали одного человека, который тонко намекнул, что пора бы отдавать долги. Он предложил отдать мой ресторанчик, но я сказал, что без меня он все равно загнется – видите, ли, посетители приходили в него исключительно из-за моего мастерства. Поэтому я отдал свое единственное жилье, а сам поселился в подсобке на работе.

— Этого хватило чтобы покрыть долг?

— Только один, - невесело хмыкнул Андрей. – С остальными я договорился, что буду отдавать деньги с прибыли. Им, это, конечно, не понравилось, но что поделаешь – лучше хоть какой-то доход, чем вообще ничего, поскольку, даже продав точку, это бы не решило проблемы. Я честно пытался начать готовить, но получалось плохо – спина не давала нормально работать, а нанять себе достаточное число квалифицированных подручных не было возможности. В итоге я снова перетрудился и попал в больницу.

— Ваше здоровье сильно ухудшилось?

— К счастью – нет, но врач сказал, что если продолжу так напрягаться, то останусь инвалидом. К тому времени, кредиторы поняли, что ожидать улучшения ситуации нечего и потребовали отдать бизнес. Так плохо мне еще никогда не было…

— Но сейчас вы не выглядите сломанным – неужели вы сумели как-то выправить ситуацию?

— Вы не поверите, но случилось чудо, - разом просветлев, ответил мужчина. – Я сидел в зале и думал, как же быть, когда прибыл курьер – солидного вида мужчина в костюме и передал мне посылку. Пришлось показать ему паспорт, расписаться в трех местах и только после этого он ушел, оставив меня одного. Я думал, что там какая-нибудь угрожающая хрень, в стиле отрубленной конской башки, как из фильмов про мафию, но там оказались деньги. Несколько миллионов наличными. А еще записка, в которой было написано, чтобы я погасил долги и снова начал готовить. И все – никакой подписи или чего-то подобного.

— Невероятная история.

— Я бы тоже не поверил, если бы не видел все своими глазами. Сначала подумал, что это бывшая постаралась – пожалела меня и, взяв деньги у отца, решила спасти мою жизнь. Позвонил и аккуратно спросил – но она ничего не поняла и попросила, чтобы я ее больше не беспокоил. Тогда я раздал долги и попытался реанимировать свой ресторанчик. Нанял пару толковых ребят и, стоя у них за спинами, начал учить своему искусству. Постепенно, мы пришли к тому уровню качества, который я хотел, да и спина почти зажила. Люди снова потянулись и по вечерам уже не было свободных мест. Я даже снял себе маленькую квартиру на втором этаже в доме напротив и впервые за долгое время начал с оптимизмом смотреть в будущее.

— Вы так и не узнали имя своего благодетеля?

— Нет, и меня это беспокоит больше всего – этот человек подарил мне надежду, и я каждый день думаю о том, что живу только потому, что должен вернуть полученное. Эта мысль постоянно преследует меня, не давая заняться чем-то другим. Хочется купить себе жилье, но я не могу, поскольку эти деньги зарезервированы для моего спасителя. Можно было бы снова начать расширять бизнес, открыть службу доставки и еще кучу всего, но я не могу – ведь за мной долг. Прошел год, а я все никак не решусь начать что-то делать – просто сижу и жду, когда этот человек заявит о себе и можно будет идти дальше.

— И вы пришли сюда, чтобы я уговорила вас не ждать, когда это случится?

— Можно и так сказать, - улыбнулся Андрей. – Я занес ногу, но не могу сделать шаг – что-то все время останавливает меня…

Электричка на Невьянск противно взвизгнула и остановилась. За грязными окнами летние солнечные блики метались по толпящимся елям и соснам. Николай беззвучно зевнул, прикрыв рот кулаком, почесал чёрную курчавую бороду, поднял с пола тёмно-синий рюкзак, в котором лежали паспорт, удостоверение, ключи и кошелёк, и обернулся, чтобы проверить, есть ли толкучка у дверей. Вытянувшаяся от стирок белая футболка и тонкие песочные брюки — идеальная одежда для такой жары. Но Николаю надоело сидеть в душном вагоне среди пенсионеров, хотелось на воздух.

Старики набивались в электричку в Екатеринбурге. Весной и летом по будням они были главными пассажирами, а по выходным — и подавно. Куда ехали? На огороды. Как правило, выгружались ещё до Новоуральска, и далее состав следовал полупустым. Но это «до Новоуральска», эту сутолоку и столпотворение требовалось ещё пережить. Николай со своим хилым рюкзачком протискивался между худыми угловатыми и толстыми, необъятными бабушками и дедушками с набитыми неизвестно чем сумками и тележками с рассадой. Иногда ему, тридцатилетнему детине, удавалось прорваться к заляпанному окошку и присесть, получив под бок чужие вещички. Но чаще он просто стоял, ухватившись за поручень, болтаясь в такт поезду вместе с массой несчастных великовозрастных уральцев, не успевших на лавочку.

Выходить надо было на станции Аять. «Электрон» тормозил там на три или четыре минуты, и потому пенсионеры заранее заполняли тамбур. Но быстро не получалось. Вниз вела неудобная железная лесенка, и споро справлялись лишь те редкие, кого встречал кто-то из родственников, хватавший тележки и баулы и подставлявший плечо. Прочие пыхтели, еле-еле спускаясь. Даже Николай не мог им подсобить, поскольку к моменту остановки пространство возле дверей кишело пожилыми дачниками, и он терпеливо ожидал, надеясь, что ему хватит пары-тройки секунд до того, как состав снова тронется.

Станционную площадку покрывал слой серой щебёнки. Она громко шуршала, когда очередной пенсионер тяжело ступал на неё, а затем обрушивал свою тележку с прорезиненными колёсиками. Николай увесисто спрыгнул. Щебень под его адидасовскими кроссовками звонко цокнул. Закинув рюкзак на плечо, он отступил от вагона, скользнув по нему взглядом.

Состав ещё какое-то время не двигался. Наконец, вздрогнув, медленно покатился дальше. «Следующая станция — Таватуй», — пронеслось в Николаевой голове, ведь электропоезд, похожий на гигантский оцинкованный провод, уже полировал рельсы, нацеливаясь на упомянутый медвежий угол и другие среднеуральские посёлки и городки, торчащие у него на пути.

Охая и вздыхая, высадившиеся пенсионеры принялись перебираться через железную дорогу, взвалив поклажу на больные спины. Чёрная, по бокам усеянная ржавчиной ветка сияла на солнце, истёртая тысячами громоздких колёсных пар.

За рельсами начиналась разбитая, вся в колдобинах, грунтовка. Она вела к поросшему травой склону, затем, цепляясь, ползла к деревне. Мучимые одышкой старики, подобно жукам, семенили по ухабам, волоча пожитки, но вскоре разбрелись по переулкам. Николай не торопясь шёл рядом, пока не очутился в одиночестве возле сельского хлебного, желтеющего крашеными досками с пригорка, на котором живёт Аять.

Вернее, не вся Аять, а лишь южная её часть. Посёлок состоит из двух половин. Северная — с фельдшерским пунктом, почтой, детским садом и школой — прижимается к лесу в низинке за железной дорогой. Там же, на отшибе, виднеется облупленная стела в память о сельчанах, погибших на фронтах Великой Отечественной. Южная половина смотрит на северную как бы свысока. Хотя ничем, кроме жёлтого хлебного, похвастаться не может и теряется в россыпи прудов, густо заросших камышами.

Основали Аять в 1930-м. В 1944-м ей присвоили статус рабочего посёлка. Местные жители сперва трудились для нужд «железки», но в шестидесятых стали добывать торф, который доставлялся в Свердловск. Ради этого даже узкоколейку проложили. Правда, в девяностых торфяное предприятие закрылось, а узкоколейку разобрали на металлолом. С тех пор сельчане занялись «отходничеством» — ездили на заработки в Екатеринбург или перебирались туда насовсем, если средства позволяли.

С востока Аять приобнимает речка Малая Чёрная. Она действительно чёрная. И очень холодная. Извивается, точно змея. Где-то далеко, выше по течению, в землю воткнут шест, к нему привинчена фанерная табличка, на ней прописано, что здесь располагался староверческий скит, сожжённый при Николае I, а теперь остались лишь могилы двух устроителей. Обегая Аять, Малая Чёрная сливается с Большой Чёрной. И уже просто Чёрная течёт до озера Исетского, которое на самом деле вовсе не озеро, а водохранилище.

В детстве Николай постоянно обращал внимание на речку. Но с возрастом стал к ней равнодушен. Вот и сейчас он желал скорее оказаться дома, свалиться на кровать, вырубиться и уже потом, отоспавшись, думать, что предпринять дальше. По Первомайской вышел на Заречную, миновал миниатюрное сельское кладбище с покосившимися краснозвёздными латунными памятниками, жидкий перелесок и взял правее, обходя хозяйства, ютившиеся на берегу Малой Чёрной.

Знакомый забор, собранный из длинных разнокалиберных досок, тянулся вдоль улицы. Изнутри доски удерживали перекладины, образуя секции. Каждая секция была примотана толстой рыжей проволокой ко вкопанному в землю железному столбу. Первая, вторая, третья… Пока не упирались в соседскую ограду. Николай привычно отпер скрипучую калитку, протиснулся, захлопнул, бросил на прибитую к дверце крючковатую скобу увесистую деревяшку, блокирующую вход (и выход), и глубоко вздохнул.

Мельком оглядев нехитрое хозяйство на несколько соток — ветхий сарай, где ещё со времён родителей хранилось всякое старьё, которое было недосуг выбросить; запечатанную скважину; кривой сортир; сломавшееся кресло-качалку около «мангала», сложенного из покрытых копотью кирпичей, — Николай устало опустился на завалинку, посидел так, пошарил в рюкзаке в поисках ключей, встал и громко заковырялся в замке.

Дом был двухэтажный, но маленький, не обширный. Дощатый обшитый жестью низ на три занавешенных окна и свободный от «брони» верх с обзором во все стороны. Не коттедж, но Николая устраивало. Электричество присутствовало. А что ещё нужно? Осенью и зимой тепло. Весной и летом прохладно. Подпол в наличии.

Отомкнув, он включил в прихожей свет, снял обувь, поставил её у двери. Завернув на кухню, бросил рюкзак на табуретку, помыл руки из умывальника над тазиком и врубил плиту — кипятить воду под макароны. Проверил баню, втиснутую за лестницей, вздыбленной на второй этаж, и гостиную, где занимали место стол и два стула. Когда макароны сварились, Николай обжарил их, переложил в тарелку, брызнул туда кетчупом, добавил пару холодных сосисок и унёс в гостиную, не забыв рюмку мутного стекла и водочную початую чекушку.

Поев и с удовольствием опрокинув три стопки, он помыл в тазике посуду и поднялся наверх, в спальню. Там бухнулся на кровать и, даже не раздеваясь, стал проваливаться в тягучую дрёму, кося закатывающимся зрачком на окна, синее небо, шкаф с кое-какими книгами и ноутбук на комоде. Николай любил свой участок, но второй этаж домика особенно. Отсюда открывался вид на соседские владения. Можно было наблюдать, что у кого делается на таких же скромных «фазендах».

Николаю хозяйство досталось от родителей. Они перебрались в Аять откуда-то из-под Нижнего Тагила при Брежневе. Трудились тут, получили кусок земли, возвели хибарку. Сын, когда подрос, интересовался, почему не попытались закрепиться в том же Тагиле. В ответ пожимали плечами — мол, как-то так получилось само собой. Свердловск-Екатеринбург в картине мира старших представал чуть ли не отдельной планетой, недоступной и не влияющей на их незаметную размеренную жизнь.

Проснулся во второй половине дня. В непривычной после мегаполиса тишине. Подумал о водке. Выпить он обожал. Если, конечно, водились деньги. Но меру свою знал хорошо, не нажирался. Даже при отказывающем теле сохранял относительную ясность сознания. Вспомнил, что, приехав, опрокинул во время еды порцию стопок. Решил воздержаться от повторения. По крайней мере, до ужина.

Устав лежать, Николай, покряхтывая, сел, выгнув спину, повёл плечами. Подтягивая спадающие брюки, открыл окно. Комнату залил тёплый хвойный воздух. Слегка отпрянув, хозяин дома споткнулся взглядом о крайнюю книжку, засунутую на среднюю полку шкафа. Книжка отличалась изрядной потрёпанностью. Это была историческая повесть Константина Бадигина «Покорители студёных морей» — про средневековых новгородцев, боровшихся с ливонцами, шведами и Ганзейским союзом. Сам Бадигин был примечательной личностью — известный полярник, капитан дальнего плавания, Герой Советского Союза, участник Великой Отечественной, создатель отделения Союза писателей в Калининграде, бывшем Кёнигсберге.

На обложке по реке плыли под радугой торговые суда. Их маршрут Николай исследовал в школьные годы по страницам книги. Ему было интересно. Не то что на скучных классных занятиях. Вообще, школьный период он вытянул еле-еле. Порой казалось, что даже тройки ему ставили из жалости. Причём из жалости не к нему, а к родителям. Лучше всего дела обстояли с гуманитарными предметами. Но в Николаевом случае фразу «лучше всего» следовало трактовать также с позиций сдержанного сочувствия, а значит — редкого исключения в виде четвёрок по соответствующим дисциплинам. Его всё это, честно говоря, не особо трогало. Он постоянно размышлял о чём-то своём. Или не размышлял, а плыл по течению, как скудная рыба в Малой и Большой Чёрных?

В армию не взяли по здоровью. На дворе стояла весна 1996 года. На юге бушевала Первая чеченская. Из телевизоров и радиоприёмников сыпались непривычные топонимы: Грозный, Гойское, Бамут, Ярышмарды… Как полагалось, Николай приехал в Верхнюю Пышму, в военкомат. Военкомат оказался местом достаточно оживлённым. В коридорах выжидающе помалкивали призывники, проходящие медкомиссию. Николай присоединился к ним, обошёл врачей. Выяснилось, что у него недовес в пятнадцать килограммов и проблемы со зрением. В итоге отправили в запас, и он вернулся в Аять к старшим.

Надо было куда-то поступать. В ближайшем городе — Среднеуральске — даже техникумов не имелось. В Верхней Пышме только один, да и тот связанный с механикой. А какая механика Николаю? Выбрали областной техникум дизайна и сервиса, что в Екатеринбурге, на Уралмаше. С горем пополам сдал экзамены, приняли на рекламного агента. Общежития при техникуме не числилось. Николай первый курс болтался по съёмным квартирам. Потом деньги закончились, и он уехал домой. На учёбу наведывался периодически, при наличии финансов на проезд. Занятия пропускал. В конце концов бросил. Хотя специальность отторжения не вызывала, да и спрос на неё был. Но родители не вытягивали, а сам он искать работу как-то не особо стремился.

Тёплый хвойный воздух гладил его по лицу. Николай смотрел на крыши посёлка. За ними высилась тайга, игравшая различными оттенками зелёного на солнце. Для его семьи всё изменилось в день гибели отца. Отец работал обходчиком. Перед Новым годом запил и попал под поезд. Ему отрезало обе ноги, и он быстро истёк кровью. Похоронили на том самом сельском кладбище. После такого Николай про учёбу уже не вспоминал.

Мать, трудившаяся на почте, сразу сдала, постарела, обострились болячки, на которых раньше не зацикливалась. Николай понял: пора браться за дело. На железную дорогу он идти не хотел. Но бывшие одноклассники говорили, что в Екатеринбурге полно вакансий. Для начала можно устроиться охранником, а там как пойдёт. Главное — удобный график выстроить, а если получится, то есть шанс и на подработку. Или даже на две.

Проводником Николая в мир охраны стал бывший сосед по парте Лёха Кириллов. Рябой, смуглый, невысокий брюнет, задиристый Лёха даже не пытался куда-то поступать. Чудом окончив сельскую школу, он сразу подался в большой город, сумел попасть сторожем на знаменитый оптовый Уралмашевский рынок — тот, возле которого осела не менее знаменитая уралмашевская барахолка. Но барахолка жила по своим законам, а рынок — по своим. Кириллов вкалывал и днём и ночью, лишь иногда приезжая в Аять отоспаться. Бухал, трезвел и снова устремлялся в Ёбург. Он и сманил Николая с собой. А тому терять было нечего. Какая разница? Уралмаш так Уралмаш.

Приняли его вместо другого «стражника». История там получилась драматическая. Одна из продавщиц психанула. То ли муж довёл, то ли дети, то ли начальство на рынке, то ли все три фактора наложились. Короче говоря, тётка умудрилась где-то достать боевую гранату и притащила её на работу. На работе женщина понемногу вскипала и, достигнув критической точки, вытащила боеприпас и заверещала. Коллеги сперва оцепенели, а затем кинулись наутёк. А продавщица продолжала верещать, поминая матом всех подряд: их, покупателей, начальство, мужа, детей. Прибежавший охранник попытался отобрать гранату. Но куда там… Продавщица резко замолчала и выдернула чеку. Должность этого героя как раз и получил Николай по протекции Кириллова.

Уралмашевский оптовый был скопищем железных вагончиков. Они стояли рядами, образуя коридоры. С вагончиков торговали чем угодно: крупами, сахаром, солью, овощами, сладостями, растворимым кофе, пакетированным чаем, минералкой, газировкой, жвачкой, консервами, стиральным порошком и прочей бытовой химией, канцелярскими принадлежностями, игрушками. Поток покупателей не прекращался. Они, от мала до велика, в любое время года стекались со всего Орджоникидзевского района в поисках чего-нибудь подешевле.

Контролировали рынок здешние братки — ОПС «Уралмаш». Официально — общественно-политический союз, по факту — организованное преступное сообщество. Было бы странно, если бы уралмашевские проигнорировали такой привлекательный объект. Конечно, Николай никого из них не видел, а вот шнырявшей по рынку шпаны насмотрелся. В основном наблюдал карманников и младших «пацанов». Вторые выслеживали «лохов» из числа школьников и студентов, отводили за пределы рынка «на разговор» и обчищали. Или догоняли их, когда те покидали территорию, топая дальше по своим делам. Если кто-то сопротивлялся — разбивали носы.

Вдобавок Николай нашёл халтуру — пристроился ночным сторожем в ближайшую школу. Отработав на рынке, ужинал разваренной в кипячёной воде китайской лапшой с колбасой и не торопясь шествовал к детям. Хотя к моменту его появления все дети разбредались по домам. И он просто слонялся по опустевшим гулким помещениям трёх этажей, спускался в каморку у входа, тихонько включал радио, ближе к ночи снова перекусывал, пил чай, уже во тьме на всякий случай обходил школьные пространства, прислушиваясь к шорохам, возвращался к себе и засыпал на кушетке. Утром его снова ждал рынок.

Каждую ночь являться в школу не требовалось, а потому он взял ночные дежурства в ещё одной — на Эльмаше, за проспектом Космонавтов. Из-за этих дежурств Николай совсем перестал приезжать в Аять. Мать не жаловалась, понимала, что нужны деньги, а сын зарабатывал как умел. Ладно хоть, к уралмашевским не прибился — и то хорошо. А то вон Кириллов Лёшка… Кириллова — усердного, споро выполнявшего поручения и не пропускавшего занятий в подпольном спортзале — заметили и продвинули в «бригаду». Средства у него завелись. Но, как говорится, жил он ярко, да коротко. На очередной рейдерской операции по захвату очередного завода в области что-то пошло не так: Лёшка получил пулю в живот и, промучившись неделю, умер.

Мать Николая тоже не задержалась. В последнее время у неё было плохо с сердцем. Сын обретался в Екатеринбурге, и она кое-как справлялась по хозяйству сама. Вернее, пыталась справляться. Нашли её летним утром соседи. Накануне вечером она присела на завалинку, да так и осталась до рассвета. Зарыли рядом с мужем. На кладбище Николай держался внешне отстранённо. Все удивлялись. А придя домой, поднялся наверх, опустился на пол возле кровати и долго-долго рыдал. Отныне — круглый сирота.

В отличие от карьеры покойного Кириллова, карьера Николая развивалась по горизонтали. Сохранив за ним должность охранника, перевели с оптового рынка на склад. Платили там чуть больше, рабочий день был менее суматошным. Правда, ответственности прибавилось. Претензий к его школьным подработкам начальство по-прежнему не имело, а потому Николай, ночуя в «своих» образовательных учреждениях, спозаранку приходил на базу.

Оставив окно открытым, он проскрипел ступеньками лестницы на первый, выпил на кухне воды и двинул на участок. Приближался вечер. Солнце постепенно заваливалось за край леса, окрашивая небо оранжевым, оранжевый превращался в бордовый. На соседних участках было тихо. Да и кому там шуметь? Жильцов Николай видел редко. Когда видел — здоровался, в разговоры не вступал. Родители с ними общались, но то родители. Они уже умерли. А Николай продолжал жить в каком-то оцепенении. Словно сонная муха за стеклом.

Справа от него обитали Родионовы. Пенсионеры. Ютились в маленьком домике. Довольствовались мизерными выплатами, весной и летом ковырялись на грядках. Им помогал сын, отучившийся в техникуме в Верхней Пышме и принятый на работу в УГМК. Периодически наведывался на «историческую родину», привозил внуков, мальчика и девочку, на радость пожилым.

Слева держалась старенькая баба Маша. Муж её давно скончался, а дочь переехала в Среднеуральск, работала на ГРЭС. Баба Маша, подобно Родионовым, старалась на овощных грядках, обихаживала ягодные кусты. Дочь иногда, на недельку-другую, доставляла ей внучек-близняшек. Но баба Маша неуклонно ветшала. В конце концов с разрешения зятя, тоже ГРЭСовца, её перетащили в город, поближе к врачам. Дом навещали нечасто. А потом зять пропал. Уехал в командировку в Таджикистан, в Душанбе. Утром пошёл на деловую встречу и не вернулся. Те, с кем должен был встретиться, его не дождались. Подали заявление в местное МВД. Милиция искала-искала, но безрезультатно.

Владения взором окинув, Николай вильнул за угол, расстегнул ширинку, отлил. Вернулся, застёгиваясь. К нынешнему лету у его шефов что-то стало проседать. Сказали: мол, финансовый кризис. Принялись продавать активы, сокращать сотрудников. Николай напрягся, но о нём пока не вспоминали, только дополнительных смен накинули за счёт уволенных. Доплачивали совсем жидко. Но он не брыкался. Уж лучше так, чем с голой жопой на улицу.

Наконец ярким солнечным днём вызвали в бухгалтерию. Он сразу понял, внутренне сосредоточился. Бухгалтер, блондинистая девочка лет двадцати пяти, сочувственно протянула лист бумаги и ручку. Сказала, что нужно по собственному. Что значит «по собственному»? Ну вот... Сволочи! Ну ладно. Спорить не собирался. Быстренько подмахнул, получил остатки и удалился. Отрабатывать пару недель не просили. Закинул за плечо рюкзак и вышел за ворота. В запасе у него имелись ещё две школы.

Но обе отвалились. В дальней стартовал запланированный ремонт, и от услуг Николая отказались. В ближней торчать при таком раскладе смысла не было — больше туда-сюда на проезд потратишь. Он забрал последние деньги, послонялся по району и пешком двинул на железнодорожный вокзал — по проспекту Космонавтов, вдоль трамвайных путей и бесконечных бетонных заборов, ограждавших корпуса, некогда, при советской власти, принадлежавшие Уралмашзаводу.

На вокзале Николай взял билет на электричку и — о, чудо! — успел сесть у окошка. Пространство окрест заполонили пенсионеры. Прислонившись головой к стеклу, он размышлял, где взять денег. Заначка имелась, конечно. Кроме того, кое-что скопили родители. Но… Но кубышки обычно таяли очень быстро. Надеяться на них не стоило.

А однажды утром он приметил на участке бабы Маши незнакомца. Бритый наголо безусый бородатый мужик, одетый в синие джинсы и потасканный серый пиджачок поверх линялой голубой футболки, стоял на крыльце, покуривая, думая о чём-то своём. Деревенские славянские черты лица его в потускневшем коричневом загаре были расслаблены.

Николай решил присматривать за мужиком, а тот бродил по огороду бабы Маши, иногда что-то полол, поливал, таскался в домик и на улицу, курил, не уезжал. Вёл себя как не в гостях, деловито, даже в чём-то по-хозяйски. Активность незнакомого дядьки на знакомой территории Николаю не нравилась. «Кто такой? Бабы Маши родственник, что ли? Или дочь участок в аренду сдала?» — рассуждал он, поскрёбывая заросший подбородок.

А мужик не уходил и не уходил. С утра уже ковырялся в сарайке, шастал за водой на колонку, понемногу кашеварил. Ни с кем особо не контактировал, но и не сторонился, не стеснялся. Вспыхнувшее поначалу со стороны сельчан любопытство угасло, и о дядьке перестали судачить. Только Николай сохранял внимательность, регулярно зыркая на соседний участок.

Потом, на выходных, объявилась дочь бабы Маши — высокая шатенка в лёгком платье насыщенного зелёного цвета, волосы прихвачены в длинный хвост под небрежно наброшенным салатовым платком. При этом в кедах. Симпатичная. И не скажешь так сразу, что двоих родила. Николай поглядел на неё, точно кот на сметану. И сразу понял, что безусый бородатый персонаж — тот самый муж. И никуда он не пропадал. А если и пропадал, то вернулся. Ну куда он мог деться в Таджичке? За речку, в Афган смотаться? Ну нет. Бред! Для чего русскому, живущему на Урале, имеющему нормальную работу и семью, бегать в какой-то Афган? Чушь какая! Наваждение. С чего вообще мысль такая взялась? Тут Николай вспомнил прошлогодние новости про двух татарчат с девками, которые объявились где-то за Верхней Пышмой, постреляли погнавшихся за ними ментов и егерей, зарезали случайно попавшегося на пути паренька, но в конце концов были блокированы, задержаны и отправлены в тюрягу. А ведь тоже в Таджичку пёрлись, идиоты.

Через несколько дней они с незнакомцем столкнулись лицом к лицу. Николай шёл из магазина, а незнакомец — куда-то по делам. Встретились у забора.

— Здрасьте, — буркнул Николай.

— Добрый день, — мягко промолвил сосед и протянул руку. — Павел.

— Коля, — ответил тот, смутившись, однако не подавая вида.

Рукопожатие Павла было крепким, но сдержанным. Это было рукопожатие человека, знающего собственные желания и умеющего добиваться своего. Впрочем, достаточно умного, чтобы не отпугнуть. По крайней мере, при первом касании.

Но Николай не терял бдительности. Жена Павла свалила в Среднеуральск, и вроде бы всё двинулось по-прежнему. Если бы… На третий день после её отъезда в гости к Павлу пожаловал мужик, которого раньше в Аяти не видели. Коренастый, скуластый, стрижка «бобрик». В камуфляжном охотничьем прикиде. В отличие от Павла, держался напряжённо, настороженно, постоянно озирался. Движения резкие, прерывистые. Мимика недружественная.

Протусовался он в Аяти день. Ну как протусовался… Сидели у Павла в домике, наружу не высовывались, что-то обсуждали. Николай подумывал, не позвонить ли в милицию. Впрочем, так и не удосужился — засомневался. Чего он скажет? Сосед, по слухам, пропал, затем возвратился и теперь дружка принимает. Очень подозрительно! Серьёзно? На хрен с этими подозрениями пошлют в ментовке. И правильно сделают. А мужик только к ночи смылся. Стукнул дверцей, вильнул за калитку и тенью на станцию, на электричку до Екатеринбурга. Ищи-свищи теперь.

Милиция пожаловала сама. Николай узрел бело-синюю раскраску ведомства утром, когда явился в хлебный. УАЗ правоохранителей был припаркован за железной дорогой, у магазинчика в северной части Аяти. Самих стражей порядка не наблюдалось. Либо в салоне сидели, либо в киоске отоваривались. «Чой-то вдруг прискакали? Неужели Павликом интересуются? — прикинул Николай. — Но вроде на нашу половину не заезжали».

Смутная тревога вновь обступила его, везде сопровождала, дышала над ухом, за что бы ни принимался: ел, читал, трудился на участке, мылся в бане. Не давала заснуть и обнимала на рассвете. Подозрительный мужик соседа больше не посещал. Да и Павел не суетился, не дёргался, занимался обычными сельскими делами. Правда, в Среднеуральск, судя по всему, не спешил. А семья? Карьера на ГРЭС? Но если пропадал — значит, уволили? Или нет? Так он безработный! Тут Николай осёкся, вспомнив о своей неустроенности.

Хотя недавно ему позвонил знакомый по работе на рынке и сказал: мол, есть вакансия. Да, снова в охране. Да, в Екатеринбурге. График приемлемый. Ждут в сентябре. Николай согласился. А чего отказываться? Деньги скромные, но на земле не валяются. Ему на жизнь хватит. Вот только Павел этот…

Ночью лил дождь. Николай проснулся рано. Отворил форточки, и холодный воздух пронзил дом насквозь. Во дворе всё блестело под слоем студёной росы. Приятная влажность висела в рассветном голубоватом воздухе, струящемся из леса. Николай вскипятил чаю и, придерживая кружку с горячей водой с привкусом вчерашней заварки, вытащил из пакета полузасушенную печеньку и принялся мелко откусывать, запивая скромными, осторожными глотками. Прозрачная тишина стояла над Аятью. Собаки не лаяли. Электрички не гудели. Лишь в кустах на берегу Малой Чёрной еле слышно тренькали невидимые птицы.

Неожиданно со стороны кладбища вырулил милицейский ВАЗ, за ним второй. Они тормознули возле Николаевского участка. Из салонов выскочили оперативники и, пригнувшись, доставая пистолеты, побежали к огороду бабы Маши. Резко выбили калитку и метнулись к теплицам и грядкам. В следующий момент за углом заурчало, а спустя несколько секунд за забором мелькнули одетые в серый камуфляж омоновцы в касках и брониках. Присев около снесённой калитки, бойцы с «калашами» приготовились прикрывать.

— Охуеть! — изрёк Николай, роняя печеньку.

Меж тем опера, наставив «стволы», подтянулись к двери домика и попытались её выломать. Дверь не поддавалась. Милиционеры остервенело пинали полотно, понимая, что теряют фактор внезапности. Потом из-за двери пару раз громко бахнуло. Стреляли в упор из дробовика или из обреза двустволки картечью. Один сотрудник схватился за правое бедро и отпрянул, а у другого рубашка раскраснелась на животе, и он стал оседать у завалинки.

— Блядь! У нас два «трёхсотых»! — завопил кто-то.

Омоновцы сразу рванули вперёд, подхватили раненых и потащили их к машинам. За ними отступили уцелевшие опера. Видя такое, Николай бросил кружку с недопитым чаем, перепрыгнул через крыльцо, шлёпнулся в коридоре на пол и пополз в гостиную, чтобы оттуда, украдкой из-под белой прозрачной занавески, подглядывать за происходящим.

Скукожившись, притаившись под подоконником, почти под столом, он рассматривал ножки стульев. С улицы послышался шум отъезжающих милицейских авто, а затем донеслась металлическая, дребезжащая речь из громкоговорителя:

— Уважаемые граждане, просим покинуть зону проведения операции… Просим покинуть…

— Покинешь тут, — прошептал Николай и осторожно приподнялся, аккуратно отодвигая занавеску.

Улица молчала. Ему захотелось отлить. Но как выйти? Придётся терпеть.

Ядрёный треск накрыл участки, когда Николай просто лежал на полу, уставившись в потолок. По кривобокому владению бабы Маши лупили из автоматов. Свинец глухо клевал деревянные стены. Оконные стёкла со звоном осы́пались. Павел пробовал огрызаться, но быстро прекратил.

Не найдя в карманах убитого ничего взрывоопасного, сапёры ОМОНа вытащили труп на двор. Футболка и джинсы, грязные от разлетевшейся штукатурки, неестественно задрались. Голова запрокинулась окровавленной бородой вверх. В груди зияли два бордовых отверстия. Скорее всего, Павел словил свинца, когда показался в окне, чтобы шмальнуть в ответ.

Николай, решив, что под столом можно уже не валяться, опасливо озираясь, выбрался наружу. В воздухе витал лёгкий запах пороховой гари.

— Эй, мужик! Сюда иди! — крикнул щуплый капитан, стоявший руки в боки возле трупа, сдвинув на затылок фуражку.

— Да-да, сейчас.

— Узнаёшь? — кивнул капитан на убитого, дождавшись Николая.

— Узнаю.

— И кто это?

— Сосед мой, Павел. Бабы Маши зять.

— Правильно. А сам как здесь?

— Да… живу тут.

— Почему не ушёл, когда объявляли?

— Ну, дома всё-таки. Как-то спокойнее.

— Ни хуя себе спокойнее! — всплеснул руками капитан. — Ты, главное, пока не уезжай. Ещё опрашивать будут.

— Хорошо. А он чего? — спросил Николай, указывая на тело.

— Так террорист.

— В смысле? Он же русский вроде.

— Русский! Русских террористов, думаешь, не бывает?

Николай пожал плечами.

— Ладно, давай к себе пока. Потом ещё позовём, — сказал капитан и отвернулся.

Редактор: Глеб Кашеваров

Корректор: Вера Вересиянова

Все избранные рассказы в Могучем Русском Динозавре — обретай печатное издание на сайте Чтива.

Не было сил даже поднять руку, чтобы почесать зудящую кожу, и это было невыносимо. Разумеется, я знал, чем кончится дело ― при волнениях обычно возникало чувство, что сотни маленьких ненасытных москитов вырвались на свободу, чтобы насладиться кровью. Моей кровью. И после такого, пусть и воображаемого пира спасти несчастного могло только лекарство, всегда лежавшее в кармане пиджака или, как сейчас, на тумбочке в спальне. В противном случае…  Впрочем, в последние годы обходилось без осложнений.

Но сейчас всё было иначе. Никогда раньше не думал, что сон может быть настолько опасен. Я тяжело дышал, ощущая себя беспомощным младенцем, спелёнатым и брошенным на рельсы перед приближавшимся поездом. Время, словно насмехаясь, не просто замедлилось ― казалось, секунды безжалостно растягивались не в минуты, а часы ожидания. Ожидания окончания мучительной пытки ― ведь не могло же это длиться вечно?

Здравая мысль забрезжила в паникующем мозгу где-то на окраине спутанного сознания: конечно, надежда есть ― это же не просто сон. Как я мог забыть ― Кэти привела мужа к специалисту как раз из-за участившихся последнее время тяжёлых кошмаров, толкнувших меня в лапы коварной бессонницы. Кажется, его зовут доктор Леман ― какой-то там профессор, светило медицины с его знаменитой, особенной методикой гипноза. Он всё контролирует и обязательно вытащит пациента отсюда, обязательно…

Словно услышав бьющиеся в истерике мысли, перед глазами возник образ совсем ещё не старого, но совершенно седого, худого мужчины, чьи глаза невозможно было рассмотреть за толстыми стёклами очков в старомодной оправе. Воротник его чёрной водолазки, сливаясь с окружающей темнотой, словно отрезал крупную голову от высокого, хорошо сложенного тела в белом халате. Крепко сжатые губы с печально опущенными уголками не дрогнули; приятный, успокаивающий голос, казалось, исходил откуда-то сверху:

― Дышите глубоко, Роберт. Ничего не бойтесь и идите вперёд. Смелее, Вы обязательно справитесь…

Не скажу, что меня сразу отпустило, но зуд на коже постепенно прошёл, и словно сдавленное чужой рукой сердце забилось ровнее. Через несколько мгновений озноб полностью прекратился, и я, наконец, смог пошевелить рукой. Звук открывавшейся где-то совсем рядом двери заставил «подопытного» напрячься, но вслед за ним, словно слабые искры надежды, под потолком зажглись тусклые лампы, осветившие коридор моей квартиры.

Мысль, что я дома, немного успокаивала, и, сделав над собой усилие, шагнул вперёд. Пол под ногами непривычно пружинил, совсем как на болоте, и иногда казалось, что нога вот-вот провалится в невидимую яму. Но всё обошлось, вот только коридор и не думал заканчиваться, подхлёстывая притихшую было панику начать новую атаку на измученное сознание. В этот момент «дорога» внезапно свернула, и оттуда снова раздался стон, от которого я замер.

― Продолжайте идти, Роберт. Нельзя останавливаться, ― голос профессора звучал спокойно и мягко, но не желавшие подчиняться ноги словно приросли к месту.

Все отчаянные попытки сделать хотя бы небольшой шаг вперёд ― с треском провалились. И тогда это случилось ― меня начало затягивать вниз. Голос врача стал строже и холоднее:

― Идите, или останетесь здесь навсегда, ― в его интонации испуганному человеку даже почудились нотки злорадства, но здравый смысл, как обычно, взял верх над страхом, и, изо всех сил потянувшись вперёд, я вырвался из ловушки, наконец повернув за угол.

Невидимая лампа наверху освещала лежавшую на полу мужскую фигуру, свернувшуюся в позе зародыша и зажимавшую рукой бок. Человек, вероятно, был ранен и истекал кровью. Небольшая тёмная лужа рядом с ним увеличивалась прямо на глазах, пропитывая порванную одежду. Опущенная вниз голова с растрёпанными волосами приподнялась, и такой знакомый голос простонал:

― Ради бога, помогите! Умоляю Вас…

Но закричав, как безумный:

― Нет, это неправда! ― я развернулся, бросившись назад, потому что там, в мутном пятне света стонал и плакал мой двойник. Его покрытое синяками и порезами лицо, глаза, полные муки, пугали гораздо сильнее всего того, что случилось раньше.

Словно сгорая в невидимом огне, я спешил вернуться к началу этого страшного пути, но вместо темноты собственной комнаты увидел новый поворот. Ледяной, беспощадный голос гипнотизёра уже не успокаивал, а требовал:

― Идите туда, Вы должны… Ну же, Роберт, возьмите себя в руки!

Но я сел, а потом улёгся на пол, поджав колени к животу и закрыв голову руками, упрямо продолжал твердить:

― Это всё неправда, неправда…

Широкий, идущий сверху луч света ударил по глазам, на мгновение ослепив, тут же сменившись слабым свечением, напоминавшим золотистый отблеск костра.  Я чувствовал ― что-то не так: в боку нестерпимо пульсировала боль, и тёплый, вытекавший из раны ручеёк уже намочил одежду, образовав маленькую неровную лужицу.

Из темноты вышел тот самый двойник, от которого я бежал. Его равнодушный взгляд скользнул по мне, словно не замечая чужого страдания. Чувствуя, как быстро утекает жизнь из слабеющего тела, крикнул ему безо всякой надежды на успех:

― Помогите! Где же Ваше милосердие?

Но он отвернулся и ушёл, оставив чужака корчиться от невыносимой боли. Я стонал, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги передумавшего двойника, понимая, что это не более чем самообман. В отчаянии, собравшись с последними силами, обратился к тому, кто должен был защитить меня от этого кошмара:

― Скажите хотя бы ― за что?

Было так тихо, что собственное хриплое дыхание показалось мне шумом приближавшейся грозы. Я уже знал ответ, потому что вспомнил глаза профессора, ненадолго снявшего в кабинете тёмные очки. Это был он, тот мужчина около искорёженной аварией машины на просёлочной дороге. Несчастный человек, прижимавший к себе изломанное тело жены в окровавленном платье. Тот, кто молил о помощи проезжавшего мимо очень спешившего на важную встречу бизнесмена…

И чьи страшные, полные гнева глаза я так и не смог забыть, даже спустя несколько месяцев. Ведь преследовавшие меня кошмары не дали этого сделать ― не помогли ни искреннее, но запоздалое раскаяние, ни молитвы с просьбой о прощении...

Была ли наша новая встреча случайностью? Не думаю.

Что ж, до встречи в аду, профессор…

Он стоял перед небоскрёбом из стекла и стали. Это была штаб-квартира издательства «Фэкс» — самого крупного и престижного издательства в стране. В руке была заветная флешка с его новой роскошной жизнью и целым состоянием. Десять гениальных книг, созданных высокими технологиями по его гениальному промту. Один промт — один шедевр, не больше, не меньше.

«Все эти нищеброды вокруг даже не догадываются о моей гениальности», — подумал он и чуть не плюнул в прохожего. Он поднял голову, расправил спину и вошёл в здание издательства. Протиснуться мимо надменной секретарши к самому Сергею Леонидовичу Волкову, главному редактору художественной литературы, удалось только благодаря наглости отчаяния и фразе: «У меня бестселлер, который перевернет рынок! Исключительно для господина Волкова!»

Кабинет поражал. Панорамные окна, кожаные кресла, стеллажи с книгами в роскошных переплётах. Сам Волков — мужчина лет пятидесяти, в идеально сидящем темно-синем костюме и с массивными золотыми часами на запястье — смотрел на Толяна без особого интереса, но с профессиональной вежливостью.

— Ну, молодой человек, что у вас там за бестселлер? — спросил он, едва кивнув на стул.

Толян, забыв про стул, выложил на стол синопсис и флешку.

— Сергей Леонидович! Это не просто книга! Это феномен! «Один Гениальный Промт»! Написан нейросетью! Один запрос — и готовый роман! Но не просто роман! Это книга о том, как я искал этот самый промт! О моих мучениях, надеждах, о том, как нейросети хвалят, но не пишут, как психологи и программисты разводят на деньги… Это же гениально! Свежо! Остро! Про наше время! Про погоню за халявой и иллюзией мгновенного успеха! И написано… — Толян понизил голос до драматического шёпота, — …нейросетью! По моему промту! Это же революция!

Он смотрел на Волкова, ожидая всплеска энтузиазма, немедленного предложения контракта, но лицо издателя оставалось каменным. Он медленно взял синопсис, пробежал глазами первую страницу. Потом поднял взгляд на Толяна. В его глазах не было ни восторга, ни даже любопытства. Была лишь усталая, ледяная определённость.

— Господин… Смирнов, — произнёс Волков чётко, отчеканивая каждое слово. — Мы не издаём книги, написанные нейросетью.

Толян замер. Его словно окатили ледяной водой.

— Н… но… как? — выдавил он. — Почему? Это же гениально! Что может быть гениальнее, чем книга про то, как стать гением? Про саму суть творчества в эпоху генеративной литературы?

Волков отложил синопсис в сторону, как грязную салфетку.

— Потому что это не творчество, а генерация. Пусть и остроумная, как вы утверждаете. Наш бренд, наша репутация построены на человеческом слове, на авторском видении, на боли, на труде, на уникальном опыте личности. Нейросеть — это лишь инструмент, как пишущая машинка. Мы не издаём книги, написанные пишущими машинками. Мы издаём книги, написанные авторами.

— Почему нельзя?! — Толян вскочил, лицо его начало заливаться краской гнева и непонимания. — Кто запретил?! Кому это мешает?! Людям же понравится! Она же захватывающая!

Волков взглянул на свои золотые часы. Этот жест был красноречивее любых слов.

— Запретило руководство и акционеры, которые вкладывают деньги в бренд живой литературы. Запретила, в конечном счёте, общественность, которая пока не готова покупать искусственное за те же деньги, что и настоящее. Риск репутационный слишком велик. — Он встал, давая понять, что аудиенция окончена. — Желаю вам удачи в поисках… более прогрессивных партнёров. Или советую сосредоточиться на собственном творчестве без посредников в виде алгоритмов.

Он нажал кнопку на столе. В кабинет тут же вошла та же надменная секретарша.

— Анна, проводите господина Смирнова, — сказал холодным голосом Волков.

— Я изобрёл кнопку «Бабло», понимаете! У меня на флэшке, — Толян протянул серый брелок на ладони, — добрый десяток книг в разных жанрах, которые в одночасье станут бестселлерами.

— Но мы не издаём книги, написанные нейросетями, — настаивал главный редактор.

— Хорошо! Я понял! Но у меня есть инструкция под названием «Один гениальный промт». Это отдельная книга, и это бестселлер! «Один гениальный промт» — не просто кнопка «Бабло», а история о том, как создавалась кнопка «Бабло»! Высокотехнологичный инсайд! Высший пилотаж! Грёбаная путёвка в рай!

— Вы её сами написали?

Толян осел. Он сам её написал? Или это всё же нейросеть? Но порыв эмоций и желание как‑то вывернуться породили в нём бурю эмоций:

— Да это книга настоящее откровение из откровений. Это смесь технологий, реальности и потребностей читателей. Это задокументированная работа сотен людей. В этой книге моя жизнь!

— Это замечательно, Анатолий, но мне важно знать, кто написал эту книгу, вы или нейросеть?

Толян вдруг понял, что юлить и обманывать бесполезно. Если его уличат во лжи, с ним могут расторгнуть договор, а тогда никаких денег…

— Нейросеть! — сказал с грустью Толян и сжал флэшку в кулак.

— Тогда прошу прощения, но мы не можем подписать с вами договор. Инвесторы не одобрят.

Толян стоял как оплёванный. Его гениальный промт, его шедевр, его билет в новую жизнь — всё это было отброшено как мусор. С флэшкой и смятым синопсисом в руках его вежливо, но неумолимо выпроводили из кабинета, через шикарный холл, к лифтам. Золотые буквы «Фэкс» издевательски сверкали над его головой.

«Не понимают! Дураки! Консерваторы!» — яростно думал Толян, выйдя на улицу. Солнце, казалось, светило слишком ярко, обнажая всю жалкость его положения. «Найду других! Тех, кто мыслит шире!»

Он сел на первую попавшуюся лавочку у подножия небоскрёба, достал телефон и нашёл контакты других крупных издательств. Три гиганта, поменьше «Фэкс», но все равно монстры.

Звонки сливались в один горький фарс. Голос менеджера по приёму рукописей, вежливый и безликий: «Благодарим за интерес! К сожалению, в настоящее время наша редакционная политика не предусматривает рассмотрение произведений, созданных с помощью генеративного искусственного интеллекта. Желаем успехов!»

В другом издательстве ему ответил устало раздражённый женский голос: «Нейросеть? Нет, нам это не нужно. Следующий!»

В третьем издательстве ему ответил резкий мужской голос, не терпящий возражений: «Вы что, не в курсе? У нас мораторий на генеративные тексты. Приносите рукопись, написанную вами лично, тогда посмотрим. До свидания».

Толян опустил телефон. Тишина в трубке слилась с грохотом города, который вдруг обрушился на него всей своей тяжестью. Он сидел на лавочке, сжимая в потной руке флэшку, на которой лежал его отвергнутый шедевр. Каменная стена. Непонимание. Отторжение. Его гениальный промт, его книга о книге, его путь к освобождению — всё упёрлось в непробиваемый барьер человеческого снобизма, страха перед новым и холодного расчёта издательских корпораций.

«Руководство… Акционеры… Общественность…» — эхом звучали в голове слова Волкова. Мир, который он мечтал покорить одним промтом, оказался не готов к его гениальности. Толян закрыл глаза. Отчаяние начало подниматься по спине. Что теперь?

Он посмотрел на флэшку. В ней была его книга. Его история. Его боль и его абсурдная надежда. Ирония была настолько горькой, что хотелось смеяться. Или плакать. Или снова кричать на нейросеть, которая в итоге написала ему не билет в рай, а зеркало, отражающее всю нелепость его погони за мгновенным чудом. Сидя на лавочке у подножия издательской цитадели, Толян впервые за все эти безумные дни почувствовал себя не гением на пороге славы, а просто очень уставшим и очень глупым человеком.

Нихрена себе «Один гениальный промт», — подумал Толян. Надо было идти на работу. У него висел долг в двести тысяч. Нервы были не то что расшатаны, они были выкорчеваны.

— Мля, какое же зло эти нейросети! Как я вас ненавижу! — сказал Толян и выкинул флэшку в ближайшую урну, где дымились не потушенные бычки… — Гори оно всё огнём!

Толян ушёл, а к скамейке где он сидел незаметно подкралась тень. Откуда ни возьмись появилась рука с массивными золотыми часами и нырнула в дымящуюся урну…

Читать книгу "Один гениальный промт" полностью

(Спасибо за лайки и комменты, которые помогают продвигать книгу)