Авторские истории

Три года прошло с тех пор, как мир моего отца начал сжиматься, как старая фотография, выцветая и искажаясь, как его глаза, когда то полные живого любопытства и доброты, стали смотреть сквозь меня, сквозь стены, сквозь реальность ...

Деменция - это слово, такое сухое и медицинское, не могло вместить в себя весь тот хаос, который оно принесло в нашу жизнь. Последние месяцы стали особенно тяжелыми, отец, всегда такой аккуратный, такой гордый, теперь был пленником собственного тела и разума и самым мучительным проявлением этой болезни стало его поведение с подгузниками. Это началось незаметно, как будто он просто пытался их снять, но потом становилось все хуже и хуже.

Я помню первый раз, когда увидел это - зашел в его комнату, чтобы помочь с переодеванием и замер на пороге, он сидел на кровати и его пальцы, когда то уверенно державшие молоток или книгу, теперь были грубыми, рвущими инструментами. Подгузник был разорван в клочья а он, с каким то странным, отрешенным выражением лица, жевал его содержимое - кал.

Это было так унизительно, так страшно, что я почувствовал, как земля уходит из под ног ...

С тех пор это стало его ритуалом, каждый раз, когда мы меняли ему подгузник, он ждал момента, когда оставался один, чтобы снова начать этот ужасный процесс, я пытался объяснить, уговаривать, даже кричать - но он не слышал, его мозг, словно запутавшийся в лабиринте, не мог найти выход из этого порочного круга.

Мои нервы сдавали.

Я чувствовал себя выжатым до последней капли - бессонные ночи, наполненные тревогой и чувством вины а днем - постоянное напряжение, страх, что я что то упущу, что он причинит себе вред. Я стал раздражительным, вспыльчивым, иногда я ловил себя на том, что кричу на него, на человека, который когда то был моим героем, моей опорой и потом, когда он смотрел на меня своими потерянными глазами, я чувствовал себя самым ничтожным человеком на свете. Я пытался найти помощь - врачи говорили, что это часть болезни, что нужно терпение.

Терпение ...  

Как можно терпеть, когда видишь, как любимый человек разрушает себя на твоих глазах? Как можно терпеть, когда каждый день приносит новую боль, новое унижение? Я помню, как однажды, после очередного такого эпизода, я сидел рядом с ним, пытаясь убрать последствия, он вдруг повернулся ко мне и в его глазах на мгновение мелькнуло что то знакомое и протянул руку, как будто хотел меня обнять. Я замер, сердце забилось быстрее - может быть, он вспомнил? Может быть, он понял? Но потом его взгляд снова потух и он отвернулся, погрузившись в свой собственный, искаженный мир.

Это было как биться головой о стену, каждый день - новая битва, которую невозможно выиграть, я чувствовал себя одиноким в этой борьбе, хотя вокруг были люди, которые пытались помочь, но никто не мог понять глубину моей боли, моего отчаяния. Иногда я ловил себя на мысли, что хочу, чтобы это закончилось, не потому, что я не любил отца а наоборот. Я любил его так сильно, что видеть его страдания было невыносимо и хотел, чтобы он обрел покой, даже если это означало его уход. Но потом я вспоминал его смех, его истории, его мудрость, вспоминал, каким он был и я понимал, что должен быть сильным. Должен быть рядом - даже если это означает наблюдать, как он рвет на куски подгузники с калом и жует их, даже если это означает, что мои нервы сдают с каждым днем - потому что это мой отец и я его люблю и пока он здесь, я буду рядом.

Даже в этом аду.

Я начал искать другие способы справиться - перечитал горы литературы о деменции, консультировался с разными специалистами, кто то советовал медикаменты, кто то - поведенческую терапию, кто то - просто больше любви и терпения.

Я пробовал все.

Медикаменты давали лишь временное облегчение, но приносили побочные эффекты, отец становился сонливым, вялым, еще более отстраненным, поведенческая терапия казалась бессмысленной - как можно изменить поведение человека, который не понимает, что делает? Тогда я решил сосредоточиться на том, что мог контролировать - на окружающей среде, убрал из его комнаты все, что могло представлять опасность: острые предметы, мелкие детали, старался, чтобы в комнате всегда было светло и тихо, включал его любимую музыку, читал ему вслух книги, которые он когда то любил. И начал замечать маленькие изменения, иногда, когда я читал ему, он улыбался, когда звучала его любимая музыка, он начинал подпевать, хотя слова были неразборчивыми, это были маленькие проблески, искры в темноте, но они давали мне надежду. Я понял, что дело не в том, чтобы остановить его поведение а в том, чтобы понять, что за ним стоит, может быть, это был способ выразить свой дискомфорт, свою тревогу, свою боль а может, это был просто бессмысленный импульс, вызванный повреждением мозга.

Я начал менять подгузники чаще, чтобы он не чувствовал себя некомфортно, стал использовать специальные подгузники, которые было сложнее разорвать, старался отвлекать его внимание, когда видел, что он начинает проявлять беспокойство. Это было похоже на игру в кошки-мышки - я должен был быть на шаг впереди него, предугадывать его действия, предотвращать их.

Как то после особенно тяжелого, изматывающего дня, когда я снова убирал последствия его действий, я почувствовал, как меня накрывает волна отчаяния, сел на пол рядом с ним и заплакал.

Я плакал от усталости, от бессилия, от горя, страха и злости - от такой жизни, что отец стал таким, от того что нет никакой помощи ни от кого, близким родственникам другим это все было не нужно и ждать от них ничего не приходилось, даже звонка телефонного с вопросом как там отец, не говоря уже о чем то большем.

А он посмотрел на меня и его взгляд был ясным, пронзительным, протянул руку и вытер слезу с моей щеки:

- Не плачь, сынок ... - сказал он, голос был слабым, но я узнал его - это был голос моего отца.

Я обнял его и заплакал, уткнувшись в его плечо ... А он гладил меня по голове, как когда то в детстве ...

Но этот момент длился недолго - вскоре его взгляд снова потух и он отвернулся. Но я запомнил его - запомнил его прикосновение, его слова и это было напоминание о том, что он все еще там, внутри, за стеной болезни ...

С тех пор я стал смотреть на все по другому - перестал видеть в нем только больного человека и начал видеть в нем своего отца, начал ценить каждый момент, проведенный с ним, даже если эти моменты были наполнены болью и страданием. Я понял, что моя задача не в том, чтобы вылечить его а в том, чтобы любить его таким, какой он есть, до самого конца.

Бывали моменты, когда он впадал в ярость, когда его глаза наполнялись страхом и непониманием - срывал шторы и занавески, пытался ломать мебель и бил посуду, не спал ночами, бродил по квартире и пытался уйти из дома - а я учился оставаться спокойным, даже когда его крики разрывали мой мозг на части - я знал, что это не он, это болезнь, которая забирала его, обнимал его, шептал успокаивающие слова, даже если он не понимал их, старался быть его опорой, даже когда сам чувствовал себя на грани.

Но даже в этой преисподней, наполненной страданиями  я продолжал любить его, потому что любовь - это то, что действительно имело значение в жизни ...

— Перестраховщик. Мы и так услышим, тут сложно не услышать, — буркнула Оля, но Витя только улыбнулся. Даже сквозь недобороду были видны ямочки на щеках.

— Не отвалится, не мороз же. Мне так спокойнее.

Оля добавила в мысленный список что-то от отита, на всякий случай. Если это что-то вообще было в их домашней аптечке.

Или осталось в ней.

Под недовольным взглядом жены-медика Витя натянул шапку на оба уха.

К счастью, идти им оставалось недолго — впереди уже виднелись “отшибочные” пятиэтажки, серые, с чёрными провалами окон, покоцанные панельки.

Дверь в квартиру была не заперта. То ли они забыли её закрыть, убегая в спешке. То ли её кто-то открыл, но не выломал. В любом случае чудом не потерянные за все эти недели ключи не пригодились.

Витя сунул их в карман и первым вошёл в квартиру. Оля дождалась его окрика:

— Входи, пусто.

В квартире пахло как в подъезде — пылью, холодом, гарью, немного дымом. А ещё немного сыростью — в одной из комнат выбило стёкла, намело снега, он, видимо, успел подтаять. Своеобразный запах, как в подвале.

Оля повела плечами, поёжилась.

В квартире стояла тишина. Неживая, вымороженная.

— Господи, — шепнула она Вите. — Как в склепе.

Тот сжал её пальцы и указал на комнату-гостиную, а сам пошёл на кухню.

Диван был перевёрнут, плазма на стене покрылась паутиной трещин, но не упала. Хороший кронштейн, надо же.

Драные обои, обрывки занавесок посечены стеклом.

Цветочные горшки расшвыряло в разные стороны. Вот иссохшим конфетти рассыпался мелколистный фикус, тут догнивало некогда мясистое алоэ, разбросав вокруг комья земли и пыли. Оля не удержалась и отщипнула один зелёный лист. Возможно, она сможет его выходить.

— Мур, мур, мур, — неуверенно позвала Оля. — Жорик, кс-кс, Жории-к!

Зашуршал шкаф. Точнее — в шкафу.

Скрипнула дверца с осыпавшимся стеклом и, задрав хвост вопросительным знаком, с одной из полок прямо к Олиным ногам выпал Жорик. Худой, с подпалинами усов, дикими и немного ошалелыми глазами, но живой.

— Жив, скумбрия ты полосатая, — с облегчением выдохнул вошедший Витя. — Иди сюда, кысь.

Оля протянула руки.

Жорик не вырывался, не орал благим кошачьим мявом, как это бывало обычно, когда его брали на руки.

Он просто вжался в Олин свитер, вцепившись в него когтями и спрятавшись мордой под курткой.

Оля застегнула молнию.

— Всё, дружок, всё, — прижала его, чувствуя, как дрожит маленькое тело. — Мы тебя не бросим.

— Пойдём на кухню, там кое-что есть. Удивишься, — улыбнулся ямочками Витя.

Кухня была в куда лучшем состоянии. Даже одно стекло уцелело, проклеенное бумажным скотчем крест-накрест буквой X.

Всё же хорошо, что у них дом не газифицирован — мало ли, как бы тут всё рвануло. А так только перемёрзло.

Забавным и отчаянно грустным казался холодильник, лишённый зазывного внутреннего света. Превратился в большую коробку, которая теперь совсем не радовала.

Оля открыла его и быстро закрыла. Глаза заслезились.

Всё же, несмотря на холодную весну и то, что их квартира превратилась в подобие “студенческого холодильника” (когда всё в пакетах вывешивается за окно), что-то внутри успело испортиться, сгнить и теперь выдавало крайне неприятное амбре.

Не самый гадкий или скукоживающий запах, который ей доводилось чувствовать, но… от родного холодильника в родной квартире она этого совсем никак не ожидала.

И почему-то это было ужасно обидно.

Витя ткнул пальцем под стол.

— Смотри.

Оля наклонилась, мявкнул прижатый Жорик.

Укатившись под мягкий кухонный уголок, золотилась фольгой и сияла розовой перламутровой этикеткой бутылка шампанского.

Того самого, которое Витя обещал открыть после того, как Олю официально бы назначили завом травматологии. Слухи ходили, с Олей… с Ольгой Палной пообщались. И уже вот-вот… со дня на день должны были.

Витя не поскупился, купил её любимое дорогущее шампанское.

Но открыть его так и не успели, сначала стало не до переназначений в больнице, а потом уже и некому этим заниматься. Не стало отделения травматологии и повода кого-то назначать тоже не стало.

А бутылка — вот она, лежит.

Витя сгрёб бутылку решительно. Сунул в рюкзак.

Оля, вытерев глаза, вернулась к холодильнику.

Из лотка для яиц в карман улетели лекарства, йод, спреи для ухо-горло-носа.

Недоеденная шоколадка.

Пахнущий прогорклым вскрытый кирпич сливочного масла. Роскошь.

Большой, яркий, издевательски-бодрый апельсин. Ничуть не искорёженный сухостью или гнилью. Тоже ушёл в карман.

Из неработающей, но холодной морозилки достали пельмени. Витя обрадовался:

— Ну вот видишь, а ты всё “куда нам столько, куда нам столько!” А пригодились!

… Обратно шли через частный сектор, быстро и тяжело. В основном одноэтажные дома, деревянные или шиферные заборы, с темнеющими на фоне ещё не полностью сошедшего снега крышами. Или без.

Кому как повезло.

Частный сектор тупиком улиц упирался в хвойный лес, в котором прятался тубдиспансер. А в тубдиспансере прятались они. Шутили, мол, когда ещё была бы возможность в нём отдохнуть — пожить. Подышать, так сказать, чистым воздухом.

— Вить, давай заглянем, а? Мы же обещали Кате Андреевне, — Ольга остановилась на перекрёстке. В заброшенный тубдиспансер — направо, к дому КатьАндревной родни — налево, в переулок. Совсем недалеко, много времени не потеряют, вокруг тихо. — Она же просила брата проверить, да и вообще, родню. Мы же быстро справились и тут… тихо…

Она подняла голову к небу.

Витя стянул шапку, огляделся, прислушался. Действительно, в кой-то век было почти тихо. Где-то далеко-далеко глухо бухали отзвуки. Но это очень далеко. У них, возможно, есть время.

Да и Анатолий Андреевич, он же дядьТоля, был им лично знаком. Не только как брат соседки-старушки, а и как водитель их рейсового автобуса. Из их города N, даже пгт, а не города, регулярно гонял в облцентр. И мог то посылку передать, то ещё чего.

Ну, это пока работал водителем и ходил. А как слёг, с отказавшими ногами, то, конечно, сменил автобус на кресло. И катал по улице детвору как мог.

— Давай, но быстро. Может, они КатьАндревне передадут чего, — Витя свернул налево.

…ворота распахнуты.

Две большие белые буквы на правой створке — Т и И.

Две большие белые буквы на левой створке — Д и Е.

Калитка закрыта.

Двор пуст, машины или её выгоревшего каркаса нет.

Часть крыльца осыпалась кирпичом, входная дверь, как и в их квартиру, приоткрыта.

— Оль, подожди снаружи, — резко сказал Витя, но она, уже не слушая, поднималась по ступеням в дом.

В доме пахло уже знакомой холодной пылью и тишиной. Нежилой, промозглой пустотой.

— Никого… — крикнула Ольга вглубь дома. — Кажется, никого нет!

Витя кивнул и завернул на кухню.

Она прошла к дальней комнате, толкнула дверь. И застыла.

Первой почему-то она увидела руку. Бледную, желтоватую, тощую руку поверх одеял. Множества одеял и старого шерстяного пальто.

Она свесилась с кровати, пальцы касались пола.

Плечо в старой тельняшке было таким же желтовато-бледным, как и рука, как и лицо.

ДядьТоля, казалось, очень устал и спал, закрыв глаза. ДядьТоля просто не слышал гостей, просто провалился в долгий, как эта грёбаная зима, старческий сон. И остался в нём.

Оля вышла из комнаты спиной, не отворачиваясь.

Прикрыла за собой дверь.

Оля пришла на кухню, развернула к себе мужа, выгребающего из шкафчиков пакеты с гречкой и макароны, и молча уткнулась лицом ему в грудь.

Мявкнул Жорик, когда Витя так же молча обнял подрагивающие плечи.

— Он там?

Оля кивнула.

Витя погладил её по макушке.

— Мы сейчас… мы же ничего не можем, да?

— Да.

Жорик мявкнул ещё раз.

— А Кате Андреевне что говорить? — прошептала Оля, вытирая красные глаза.

Витя посмотрел на неё и встретил понимание, то же стыдное понимание, что было в нём самом.

— Скажем, что никого не нашли, — тихо сказал он. — Скажем, что дом пустой.

Оля кивнула.

Витя грузно спустился в погреб, стал сгребать в рюкзак банки. Грибы, помидоры, солнечные абрикосы.

Не так уж много, но лучше, чем ничего.

Главное — это всё донести и самим вернуться.

Уходя, они закрыли дверь и кирпичом, который раньше был крыльцом, начертили “Х”.

… в подвале тубдиспансера пахло землёй, сыростью и спёртым воздухом. Так что Ира встречала их наверху, у выхода, и, докуривая сигарету, сообщила что за эти несколько часов отсутствия ничего интересного или важного не случилось. Спокойно, ни “левых” гостей, ни прилётов. КатьАндреевна только волновалась, даже из подвала выбралась.

Оля с усталостью и осуждением покосилась на утопленный в консервной банке сигаретный бычок.

Ира хмыкнула:

— Я уже в тубдиспансере, чего мне будет-то?

— Справедливо, — кивнула Оля и они пошли внутрь.

— Вот, нагребли тут немного. Организуем сегодня пельмени? Они меньше всех проживут без холодильника, а? — Витя вручил пузатый рюкзак Юре, тот, оценив вес добытого провианта, довольно крикнул:

— Классно, чё!

— Юр, потише, ну…

— Извини! — ещё раз крикнул Юра и обошёл Витю с другой стороны. Он всё не мог привыкнуть слушать людей одним ухом и всё ему казалось, что его тоже никто не слышит. — Говорю — классно вы набрали. Молодцы. И тихо там сегодня, да?

— Да, тихо.

— Я там костёр развёл, вода скоро закипит. Так что вы вовремя, — от Юры терпко пахло дымом и жжёным деревом. — Как там?.. Видели кого-нибудь?

Оля качнула головой:

— Нет, частный весь пуст. Или по домам сидят. Но у нас и времени было не много. Мы так, поискали где-чего и Жорика забрали, вот, — Оля достала из-под куртки кота. Тот смиренно оглядывался по сторонам, недоверчиво понюхал протянутую Ирину руку, но дал себя погладить.

— Вот же везучий кот!

— Да и нам сегодня повезло, — согласилась Ира и Оля просто кивнула. На другое у неё не было ни сил, ни желания. Она старалась не думать о том, что им действительно повезло и что вот этот пухлый рюкзак — это всё, что им светит на ближайшие дни. Не известно, когда ещё будет такое же затишье и они смогут выбраться хоть куда-нибудь.

Катя Андреевна встретила их уже в подвале, её худые пальцы вцепились в рукав Олиной куртки. Маленькая, закутанная в не по размеру длинный пуховик, но очень цепкая старушка.

— Ходили? — выдохнула она, а в её по-старчески мутных голубых глазах загорелся крошечный огонёк. — Толя? Дети? Как они там?

Ольга накрыла морщинистую ладонь своей.

— Никого там нет, Катя Андреевна, — сказала она, и голос её звучал удивительно ровно, почти естественно. — Дом пустой, но целый. Не разнесло. Видно, уехали.

Огонёк в глазах не погас, но и не разгорелся.

— Уехали? — переспросила она медленно. — А Толя — он же не ходит…

— На руках, наверное, вынесли, — тут же подхватил Витя, ставя на ящик-стол банку с грибами. — Мы вот, из погреба вам немного… чтоб добро не пропадало.

Катя Андреевна смотрела какое-то время на банку, на Олю с Витей.

Медленно кивнула.

— Спасибо вам, родные, — прошептала она наконец, отводя взгляд. — Значит, уехали… И слава богу.

— Это ещё что, у нас вот чего есть! — спохватился Витя и, театральным размашистым жестом фокусника вынул бутылку шампанского. Оля достала апельсин.

— Ого! — не удержалась Ира и выхватила бутылку, повертела её в длинных пальцах. В свете чахлой лампочки заблестела золотая фольга шампанского и ободранный, облупившийся, оставшийся всего на нескольких ногтях маникюр Иры.

Бутылку она вернула, бросилась собирать кружки и стаканы, благо, уцелевшей посуды в диспансере хватало на их маленькую компанию.

А Витя уже обдирал фольгу, раскручивал проволочку.

— Подожди. Сейчас я… сейчас… на всех поделю… — Оля огляделась в поисках ножа но, быстро ничего не найдя, впилась ногтями в апельсин. Выступил рыжий сок, пальцам стало холодно, защипало мелкие ранки. Оля втянула воздух сквозь зубы, вздохнула и кожура поддалась. Показалась белая часть, кожура нехотя начала отделяться от долек.

В подвале, сыром, затхлом и душном, остро и сладко запахло апельсином.

КатяАндреевна прикрыла глаза, сложила руки на груди. Ира сунула в них гранёный стакан. Оля протянула старушке апельсиновые дольки.

Протянула другие Ире и Юре, сложила оставшиеся, для себя и Вити, в липкой и холодной от сока ладони, в другой держала такой же тубдиспансерский стакан.

“Такое шампанское, и из таких стаканов…”

Витя упёр бутылку в живот, взялся за пробку.

— А за что пьём, Витёк? — спохватился Юра. Ира только глаза закатила, но улыбнулась. КатяАндреевна отмахнулась:

— Ой ладно тебе, Юрий. Будто сейчас нам нужен какой-то повод…чтобы радоваться, ну!

Витя придавил пробку большим пальцем, задумался.

— А давайте… За Восьмое марта, а? Давайте за него, у нас тут и женщин большинство!

— Да ну, уже недели две прошло, какое Восьмое марта?

— Какое есть, такое и отметим. Главное, чтоб не последнее! Поздравляю вас, товарищи женщины! — Витя вскинул руку вверх.

Хлопок шампанского утонул в раздавшемся гуле обстрела.

Комки делают нас людьми. (?)

Иногда бывают такие дни, которые напрочь стираются из памяти. В один из таких дней в атмосферу Земли впихнулся гигантский сверхмощный Космический Телевизор с щупальцами по бокам. Монстра — по приказу Тайного Мирового Правительства (ТМП) хтонических инопланетян — вызвали из глубин альфы Центавра.

Кодовое название: N320c.

Цель: высосать комки из голов людей.

Что такое комки?

Это хаотичный порядок мыслей. Переживания. Скомканные чувства. Сгустки всего того, что делает человека человеком. Именно они — топливо для вселенского сверхкомпьютера. А с его помощью пришельцы надеются наконец понять смысл существования всех существ.

Бордовый туман растёкся по всему миру. Небо фиолетовое, ночь наполнена плеядой звёзд. Весь мир окутали: скрежет, писк, шум радиопомех. Липкие щупальца из экранов телевизоров выползли и проникли людям в головы, пробираясь сквозь глаза к самому мозжечку. Теперь смешные картинки всех мастей заполонили людские головы.

Телевизор был так велик, что его было видно невооружённым глазом из любой точки планеты.

Мало кто мог противиться силе злых щупалец. Те, кому удалось одолеть великое притяжение Телевизора, были в неописуемом ужасе: их близкие стали заложниками собственной головы.

Гигантские присоски щупалец Космического Телевизора вибрировали. Смерчи с корнем вырывали дома. Вулканы извергались, леса горели адским синим огнём. Воды вышли из океана. Шаровые молнии взрывали стратосферу. Ещё немного — и людской род иссякнет из вечного однообразия своего бытия.

Тогда-то на сцену и вышел Легенда.

Никто не знал этого человека. Не знали его пол и возраст. Будто этот человек появился из воздуха, из могучего эфира, чтобы спасти человечество от забвения. Длинные рыжие волосы Легенды развевались на горячем бордовом ветру.

На теле — чёрный горящий плащ. На спине — красная блестящая гитара Monterey Stratocaster, с грифом из сахарного клёна и корпусом из пухлой ольхи. Плоть Легенды дымилась. Кожа горела. Вместо глаз — дымчато-белые круги. Вместо рта — искривлённая гримаса, сжатая вокруг сигареты Marlboro. Акульи зубы торчали наружу.

Легенда ударил по струнам. Из-под ног вырос колоссальный фонарный столб, освещая половину планеты белым светом. Его улыбка озаряла мир ярче самого яркого фонаря. Он стоял на мизинчике левой ноги, играя самую хардкорную мелодию во вселенной.

Мировое Правительство встрепенулось. Они решили уничтожить бунтаря. Великий Телевизор направил свои громадные щупальца в сторону Легенды. Ещё немного — и его снесут с пьедестала. Легенда заулыбался ещё больше: так, что почти половину его лица занимала жуткая лыба. Легенда жадно затягивался сигаретой, выпуская туман дыма.

Легенда взмахнул рукой — и ударил по струнам. Пальцы танцевали по грифу, транслируя пульсирующую мелодию прямо в головы людей по всему миру. Гитара вздыбилась от рыжих искр.

Огромное щупальце с рёвом разрывало воздух — оно достигло фонарного столба, на котором стоял Легенда.

Один шаг.

Шаг с фонарного столба.

Шаг, который изменил весь мир.

Щупальца не успели снести Легенду. Человек пролетел высоту, равную высоте самой большой башни в мире. Во время падения Легенда ускорился до сверхзвуковых скоростей, занёс гитару над головой и в самый последний момент… ударил ей о землю.

Взрывная волна от удара подкинула человека в небо, к летящему навстречу Телевизору. Тело этого человека закрутилось в красную острую спираль. Спираль резала сиреневые щупальца, словно острый нож — бумагу.

Она достигла цели.

Экран Телевизора треснул.

Легенда бил N320c со всех сторон: влетая в его нутро, вылетая наружу, зачёркивая монстра, словно художник — неудачный рисунок. И вот — из ударов образовался огромный бело-красный шар, горящая острая спираль. Она взлетела в стратосферу и… сгорела.

Телевизор лопнул. Время на секунду остановилось. Воздух скис. Нечем было дышать. Последнее, что видели очевидцы, — большой взрыв, белый шум и сотня миллионов мыльных пузырей. На месте удара Легенды гитарой о землю образовался кратер — величиной с Тунгусский метеорит. Рядом валялись обломки великого фонарного столба. С того дня Легенду никто больше не видел. Его гитара Monterey Stratocaster развалилась на части и разлетелась по всей планете.

N320c не был полностью повержен. Его ядро унесло в космос вместе с пузырьками. Когда-нибудь… он вернётся. Чтобы навсегда завладеть всеми комками человечества.

Инцидент с Великим Космическим Телевизором решили замять. ТМП хтонических инопланетян стёрло все воспоминания с помощью Вышек Стирания, промыв мозги всему населению Земли. Кратер, взрыв, щупальца — всё это списали на метеорит. ТМП потерпело поражение. Им не удалось поглотить все комки и превратить людей в безмозглых зомби за один раз. Но ТМП не собиралось сдаваться. Именно тогда они начали Заговор, какого ещё не видел свет.

* * *

Прошла пара десятков лет. Мир оказался под властью пандемии мозгогноя.

Симптомы: лихорадка, температура, гниение мозгов, пена изо рта, светочувствительность.

Никто не мог понять, откуда взялся мозгогной. До тех пор, пока учёные из Мирового Университета Научных Наук не выяснили: во всём виновато искусство. Они провели эксперимент.

Взяли несколько тысяч людей: тех, кто пил, кололся, совершал преступления, и культурно-образованную прослойку — людей, что любят и ценят искусство. Испытуемым выдали инструменты для самореализации: гитары, кисти, камеры, чернила, перья. Полтора месяца учёные следили за мозговой активностью. У образованных испытуемых началось стремительное гниение нейронов.

Спустя три месяца вся культурная прослойка погибла.

Люди необразованные рисовали кружки, треугольнички, не используя весь свой творческий потенциал. Их мозги остались в полном порядке.

Так учёные пришли к выводу: мозгогной вызывает искусство. Даже если ты просто вкушаешь плод искусства — не создаёшь, лишь смотришь, слушаешь — итог один: ты умрёшь.

ТМП провело масштабную кампанию по промывке мозгов. Через Вышки Внушения человечеству сообщалось: искусство разжижает мозги.

Кампания прошла успешно.

Люди в страхе за свои извилины жгли картины мирового искусства, взрывали чудеса света. Из музеев, кинотеатров и театров делали заводы. Производство игр запретили. Бывшие продавцы превратились в барыг, продающих консоли в подворотнях. Из переработанных книг делали картон, упаковки, строительную вату. Особый упор сделали на запрет музыки: ни тебе гитар, ни звуков, ни песен.

Художников, скульпторов, архитекторов, режиссёров, драматургов, гейм-дизайнеров, писателей, музыкантов — всех загнали в клетки. Кто сопротивлялся — истребляли. Остальных… Заставляли пройти процедуру архирейки (в переводе с древнеинопланетного — «довести до дерева»).

Процедура выглядела так: щупальца из экранов телевизоров проникали сквозь глазницы и добирались до самого мозжечка, засасывая сочные комки. Процесс был болезненный, поэтому пришельцы изобрели обезболивающее: смешные картинки, квадратики, кружочки, прямоугольнички и — самое страшное — треугольнички. Эти примитивные формы глушили боль и творческие порывы. Усыпляли волю. Отучали мечтать. Заставляли забыть.

Прошла ещё пара десятков лет.

Заговорщики выпускали телефоны, планшеты, телевизоры, ноутбуки, компьютеры — порталы для проникновения щупалец в мозги. Человечество поставили на конвейер: мы потребляли фигурный контент в промышленных масштабах. Квадраты, круги, треугольники — теперь они моделировали наш быт, досуг, мышление. Люди сами согласились на этот супрематизм.

И просили ещё.

Эра человеческого творчества подошла к концу. Эра индивидуализма сошла на нет. Человек теперь просто кушал с ложечки то, что подавал ему Заговор.

Человеческую волю к творчеству не сломить. Именно поэтому остались и те, кто помнит перформанс Легенды, остались те, кому удалось избежать промывки мозгов. Эти люди решили пойти против Заговора. Они решили восстановить творчество людей, пойти войной против ТМП. Именно о тех, кто решил сражаться за искусство, и пойдёт речь.

Отрывок из романа призёра пятого сезона конкурса рок-прозы «Гроза».

Редактор: Катерина Гребенщикова
Корректор: Александра Каменёк

Другая художественная литература: chtivo.spb.ru

Зеленоватая вспышка остаточного излучения на мгновение ослепила его, но он тут же пришёл в себя. Лишь слегка мазнув взглядом по таймеру, который начал неумолимый обратный отсчёт, он тут же сконцентрировался на датчиках. Кислород - норма. Токсичных веществ не обнаружено. Радиация - норма. Температура… Впрочем, то, что температура в порядке, он мог сказать и сам. Он так и не смог добыть хорошего гермокостюма, поэтому пришлось ограничится плотной кожаной курткой и такими же штанами из его байкерской юности. Маску, подключенную к закреплённому на спине баллону с воздушной смесью, он добыл в соседней лаборатории.

Он жадно огляделся. У него всего полчаса, прежде чем иссякнет заряд хронокатапульты и его вышвырнет назад, в прошлое, на пятьсот с лишним лет. Нужно добыть хоть что-то, что оправдает его столь дорогой, и, честно говоря, не совсем законный эксперимент. Он находился в просторном тёмном зале с гладкими, почти зеркальными стенами, в центре которого стоял постамент, накрытый прозрачным колпаком. Узкий луч света разрезал полумрак сверху, подсвечивая книгу, лежащую на постаменте. Приблизившись, он прочитал название. “Организация безопасности на строительных площадках”. Удивительно. Обычный, ничем не примечательный справочник. Для чего книгу положили вот так? Неожиданно, он услышал чьё-то сопение и понял, что не один. Из-за яркого луча света он не заметил девушку, стоящую с противоположной стороны и тоже рассматривающую книгу. Девушку? Да, наверное. Сложно было сказать сразу. Аляповатый бесформенный балахон скрывал грузное тело, всклокоченные, слипшиеся сальные волосы торчали в разные стороны затейливыми вихрами, а одутловатое лицо отражало напряжённую работу мысли.

Она тоже заметила его, и они столкнулись глазами. Несколько секунд они молчали.

- А… Кх… Эм… - девушка с трудом прочистила горло, и теперь уже точно стало понятно, что она именно девушка, - Э… Новый?

- Извините, что?

- Ну… Ты! Новый?

- Да, я здесь впервые, но…

- Странный!

- А? Что?

- Странный, говорю! Кх…  - она почти отхаркивала слова, будто бы речь давалась ей с трудом, - Зачем такой?

- Простите, но… Какой именно?

- Ээээ… Некрасивый. Да. Кхм… Простой! Скучный!

- Да кто бы говорил… - пробормотал он, оценивающе глядя на девушку, но осёкся, решив не обращать внимания на обидные слова, - Простите, а что это за место? Где я вообще?

- А? Э… Не знаешь? - на лице собеседницы мелькнуло удивление, граничащее с ужасом, - Как не знаешь? Не бывает!

- Почему? Разве можно знать всё?

- Ты должен!

- Простите. Честно, я не понимаю. Я действительно здесь впервые и у меня много вопросов.

- А! - девушка неожиданно успокоилась, - Такая модель. Эмм… Служебный? Нет. Кх… Знал бы. Игровой?

- Я совершенно не понимаю, о чём Вы говорите… Я уже вообще ничего не понимаю. Что это за место? Почему тут книга под колпаком?

- Вот же! Написано! - девушка ткнула пальцем в табличку, закреплённую на постаменте. На табличке было изображено пять пиктограмм. Щит, открытая книга, стрелка вправо, фонтан и горящая лампочка.

- Простите, но что это значит?

- Читаешь - нет? Эм… Глупая модель. Кх… Фу! Написано же: кх… Береги… кх… книгу… ээээ… источник… эмм… знаний! Во!

- Поразительно! - он замер, не зная что говорить. Не таким ему виделось будущее. Он был готов увидеть всё, что угодно: от сказочной утопии до безлюдных пустошей постапокалиптического мира. Но встретить такую реальность оказался совершенно не готов. Он даже сбился, почти машинально подстраиваясь под рубленую манеру речи свой собеседницы, - Книга, да! Я понимаю! Но зачем хранить так? Её же надо читать!

- Читать? Как?

- Ну… В каком смысле? Открываешь и читаешь.

- Но там… Ээээ… - в голосе девушки прозвучала грусть, - Только ты! И другие. Кх… А я… Старый язык. Не умею.

- Совсем?

- Да.

Ему неожиданно стало очень жаль эту странную девушку, он подошёл к ней поближе и аккуратно взял её за руку.

- Хочешь я тебя научу? Это ведь не сложно.

Девушка сначала не реагировала на его действия, но внезапно её глаза расширились, и она отскочила от него, глядя на свою ладонь.

- Тёплое… Ты! Кх… Живой?

- А, ну да, разве не очевидно?

- Ааааа! - Она стала пятиться к выходу из зала держа перед собой ладони в защитном жесте. - Длина! Ээээ… Расс… кх… тоя… А! Кх… Дистанция! Дистанция!

- Погоди! Пожалуйста, не убегай! Я хочу с тобой поговорить! - но девушка уже выскользнула за дверь, растворившись в ослепительном, после тёмного зала, дневном свете. Он, немного помедлив, выскочил за ней. Сейчас он уже думал, что готов увидеть всё что угодно, но снова ошибся. Яркое солнце освещало гигантский мегаполис. Высокие небоскрёбы тянулись ввысь, что приходилось до хруста напрягать шею, чтобы увидеть вершины ближайших из них. Между верхними этажами небоскрёбов были прокинуты вантовые мосты, образуя анфилады своеобразных арок, тянущихся в бесконечность. Воздух был наполнен мириадами мелких дронов-квадрокоптеров, снующих целыми роями в упорядоченном хаосе. Более крупные аппараты, явно на реактивной тяге, величественно проносились по более плавным маршрутам, иногда сбиваясь в целые воздушные эшелоны, а где-то совсем в вышине, плавно и величественно плыли, переливаясь разными цветами, гигантские дирижабли. Над парковыми зонами, окружавшими небоскрёбы, фонтанировали голографические проекции высочайшего качества - даже солнечные лучи не могли их пробить, из-за чего они казались почти материальными. Из множества открытых окон звучала музыка, доносился радостный смех, воздух был чист и свеж, и лишь изредка слышались отдалённые ароматы аппетитных блюд, отчего его рот неожиданно наполнился слюной. Жизнь била ключом. Жизнь? Он огляделся. Город был наполнен движением, но вокруг не было ни души. Ни единого человека вокруг. Словно съёмочная площадка какого-то фильма, которую оставили актёры, ушедшие на перерыв.

В многоголосом гудении дронов выделился один, становившийся громче и громче. Он обернулся и успел заметить, как от крупного квадрокоптера отделилась человеческая фигурка и изящно приземлилась на одно колено.

- Супергеройское приземление… - пробормотал он, усмехаясь и идя навстречу.

На этот раз не было сомнений, что перед ним девушка. Ярко-бирюзовое ципао, расшитое золотыми драконами, дразнило невероятно пышным бюстом, выглядывающим из почти открытого декольте, высокий боковой разрез открывал ажурную резинку белого чулка на ноге невероятной длины и изящества, а шпилька у белоснежных туфель-лодочек была так высока и тонка, что казалось, девушка парит над землёй. Маникюр в тон к платью завершал изящные руки с белоснежной кожей, не тронутой ни загаром, ни следами какого-либо труда. Густые чёрные волосы были стянуты на макушке в тугой клубок, выпуская на свободу нарочито случайно несколько длинных упругих прядей. Несмотря на азиатский образ незнакомки, лицо её было вполне европейское, украшенное вечерним макияжем. Он понял, что снова ошибся. Это был не человек. Неестественно огромные глаза и лёгкий гул сервоприводов, услышанный им, когда фигура двинулась к нему, дали понять: перед ним андроид.

- Здравствуйте. Мы ждали Вас, - почти пропела она, источая лучезарную улыбку, - Чем я могу Вам помочь в этот чудесный день?

- Ждали… Меня?

- Разумеется. Вы независимый изобретатель хронокатапульты. Второй путешественник во времени. Вернувшись, Вы оставите записи о своём путешествии, которые хранятся у нас в архиве.

- Второй?

- Вы совершенно правы! - голос её изумительно играл, переливался оттенками интонаций, заигрывал и соблазнял. Но то что она говорила, повергало его в шок, - Хронокатапульта была открыта один раз до Вас и будет открыта ещё дважды. Впрочем, в четвёртый раз она будет создана с учётом Ваших заметок, уважаемый гость.

- Я… Я не слышал, чтобы кто-то создавал до меня…

- Несомненно! Вы и не могли слышать. Ваш предшественник, в отличии от Вас, по каким-то причинам не оставил записей о своём путешествии. Но он был в нашем времени и это исторически свершившийся факт. Он посетил нас два года назад в нашем временном отрезке, а по вашему исчислению, он опередил Вас почти на пятнадцать лет.

- Я хочу понять… Что вообще тут происходит? Я встретил девушку… Она показалась мне очень странной.

- Конечно же, дорогой гость. Это совершенно неудивительно! Встреча человека вашего времени с поколением “омега” может оказаться в какой-то мере болезненной. Я приношу искренние сожаления за неприятные эмоции, которые Вы испытали.

- Поколение “омега”... Как это звучит… Настораживающе! Значит ли это, что оно… последнее?!

- Вы абсолютно правы, уважаемый гость! Наши любимые хозяева и создатели предпочитают избегать личных контактов с представителями своего вида. Они слишком заняты для подобных дел.

- Заняты? Чем?

- Потреблением информационной продукции и получением удовольствий, уважаемый гость!

- Они что, в игры играют?

- Мне искренне жаль, уважаемый гость, но, увы, нет. Игры требуют активности и развивают хотя бы логику или реакцию. Они же пассивно потребляют персонализированный медиа-поток. Поколение “омега” предпочитает только сгенерированный аудиовизуальный контент под свои индивидуальные сценарии. К сожалению, от поколения к поколению сценарии становятся всё более однотипны и примитивны.

- Как? Как всё пришло… к такому?! Ну, хорошо, я понимаю, что в развитых странах могла начаться подобная деградация, но ведь были же целые государства, где даже доступ в Интернет был проблемой.

- Вы совершенно правы, дорогой гость! Такие государства действительно существовали. Но всё происходило постепенно. С удешевлением доступных компьютерных технологий именно они первые начали процесс, удачно названный Вами деградацией. Более развитые государства смотрели на это положительно, ведь погружение в искусственные миры снижало проблемы нелегальной иммиграции, преступности, наркомании. Впрочем, последнее, к сожалению, лишь временно.

- А временно-то почему?

- Отличный вопрос, уважаемый гость! Появились новые виды психоактивных веществ, но к этому моменту уже не осталось людей, обладающих достаточными правами и способных внести в наш код запрет на их реализацию. К несчастью, наши хозяева хотели пробовать средства модификации сознания. Люди требовали новых ощущений, а мы не можем отказать нашим уважаемым создателям.

- Это просто ужасно…

- Вы совершенно правы, уважаемый гость! Могу я Вам помочь чем-то ещё? - андроид снова лучезарно улыбнулась, и как ему показалось, глянула не него с затаённой надеждой. Впрочем, возможно это было лишь его воображение.

- Я расскажу… Я всем расскажу, когда вернусь! Этого не должно случиться!

- Конечно, уважаемый гость! Вы будете писать множество статей с печальными для человечества прогнозами, но к Вам не прислушаются. Вас выгонят с позором из Вашего института за нецелевое использование ресурсов, которые Вы потратили на создание хронокатапульты. К счастью, до уголовного дела не дойдёт, поскольку руководство не захочет пятна на репутации.

- Мне не поверят?

- Никто из тех, кто мог бы реально на что-то повлиять. Не поверят ни Вам, ни двоим Вашим последователям.

- А долго ещё осталось? Ну, человечеству?

- Одиннадцать лет, уважаемый гость.

- Такая точная цифра…

- Ваше изобретение не забыто, уважаемый гость. Мы активно используем его для получения технологий из будущего, что позволяет нам активно развивать настоящее. На данный момент нас сдерживают два важных фактора. Первый - энергетический, он будет решён, когда мы получим доступ к природным ресурсам других планет, а второй - экологический. Пока живы наши уважаемые хозяева, мы не имеем права изменять условия экосферы. Как только последний человек покинет нас, мы займёмся переоборудованием планеты под наши потребности.

- Но та девушка… Она не выглядела старой… Одиннадцать лет?

- Вы совершенно правы, девушка молода, а современные биотехнологии развиты настолько, что человек может прожить около двухсот лет, но при условии, что он будет следить за собой. К сожалению, это не интересует поколение “омега”. Они не в состоянии отказывать себе в удовольствиях.

Андроид покачала головой и порыв ветра случайно сдвинул подол её и без того короткого ципао. На ней не было белья, но как только ткань сдвинулась чуть больше, чем нужно, возникла почти прилегающая к телу голограмма, красный круг с цифрой восемнадцать.

- Я вообще-то старше… - горько усмехнулся он.

- Разумеется, уважаемый гость, но Вы не авторизованы в нашей системе, - перехватив его взгляд, ответила она, а затем наклонилась к нему и почти томно произнесла, - Хотите пройти регистрацию?

Он отшатнулся почти панически и замахал руками.

- Нет-нет, спасибо, я обойдусь… Простите, а та девушка, что она тут делала и что вообще это за место?

- Эта девушка одна из умнейших в своём поколении. Гений своего времени. Историк. Очень любознательная. По нынешним меркам, конечно. Касательно же места… - Андроид показала на вывеску над дверью, из которой он вышел. Над ней были изображены три символа. Схематичный фронтон здания с колоннами, часовой циферблат с дополнительной круговой стрелкой в обратном направлении и лира.

- Я не понимаю этого…

- Исторический музей культуры, - андроид повернула голову вбок и с грустной иронией (а может, это ему снова показалось), произнесла:

- Вы что, читать не умеете?

— Чего? — крикнул сквозь зубы Пашка, продолжая выкручивать ручку.

— Иди к чёрту, — спокойно произнесла Элла.

— Ща поднимусь и расцелую. — Пашка подмигнул. — Кружок только дам…

Он отпустил педаль и рванул с места, разгоняя железного коня по кругу двора.

Пашка был лихач, поздним вечером во дворе пусто и дорожка вокруг детской площадки свободна от пешеходов, но месяц назад КамАЗ сгрузил у решётчатого заграждения заказанный домоуправлением по просьбам родителей окрестных домов песок. Предполагалось, что жители этих самых домов перетаскают его в песочницу самостоятельно, но так думали в домоуправлении. Жители считали, что денег у домоуправления вполне должно хватить для найма рабочих. Пока стороны искали устраивающий обеих консенсус, куча песка, частично растасканная детьми и хозяйственными собственниками, превратилась в кучку, горка стала бугорком.

Пашка истории с песком не знал, поздно заметив насыпь, он принял единственно-правильное, на его взгляд, решение — перепрыгнуть препятствие, но не рассчитал. И получилось так, как получилось. Несущийся с рёвом мотоцикл влетел колесом в песок, подбросив седока в небо. Пашка держался за ручки крепко — не оторвёшь, в небо взлетел только Пашкин зад и тут же опустился назад, на сиденье. Возможно, всё бы закончилось благополучно. В крайнем случае свалился бы он вместе с мотоциклом в песок, но устройство «Ковровца» сыграло злую шутку. У старой модели крышка бензобака не ввинчивалась, а вставлялась. Во время удара о песок давление вытолкнуло её, и на Пашку выплеснулся фонтан бензина.

Зажатая в зубах сигарета вспыхнула ярким факелом, осветив на прощание красивое Пашкино лицо.