Несмотря на то что я успел пару недель прожить в туманном Альбионе в ожидании отправления лайнера и успел немного подучить английский язык, почти ничего из их речи понять не мог. Хоть я достаточно свободно могу говорить, помимо моего родного русского, ещё и по-французски. И вполне сносно на латыни и древнегреческом благодаря неустанному вколачиванию терпеливыми преподавателями на протяжении всего моего обучения в гимназии в мою голову знаний мёртвых языков. Да и какие-то остатки знаний японского всё ещё хранились у меня в памяти, что я успел выучить во время короткой и позорно проигранной войны.
Изрядно потратившись на билет, который стоил почти семь полновесных червонцев, – благо, несмотря на голодный год, к моменту, когда я решил принять предложение моего брата и перебраться к нему за океан в Североамериканские Соединённые Штаты, в кубышке оставалось ещё почти двести рублей, – за две недели распродал нехитрый скарб, которым успел обрасти к тридцатилетию. И, справив билеты на поезд, поехал на запад.
И вот в очередной раз, наблюдая, как мятые бумажки фунтов меняют владельца, я обдумывал, что, возможно, стоит рискнуть малой толикой своих денег в надежде немного разбогатеть, хотя чует моё сердце, что как только мне улыбнётся фортуна, единственное, что я заработаю, – это в лучшем случае зуботычина, ну а в худшем – несколько дюймов острой стали под ребро.
Незаметно для самого себя уснул и вновь, как уже много раз до этого, во сне отбивался штыком и прикладом от набегающих на наши позиции желтолицых низкорослых солдат.
Пропустив удар вражеской сабли, я с негромким криком очнулся и со страхом осознал, что проснулся не столько от своего крика, а оттого, что весь корпус исполинского корабля затрясся как в конвульсиях и где-то на грани слышимости раздался тихий треск.
– Ivan, cad é an fuck atá tú ag yelling? – раздался с нижней полки недовольный баритон.
– Я Пётр, – недовольно буркнул в ответ по-русски, хоть из всей фразы понял только два слова, – сам на хер иди.
С негромким щелчком зажглась электрическая свеча, осветив нехитрое убранство каюты, состоявшее из четырёх двухъярусных коек и железного умывальника. Взглянул на наручные часы, отметив про себя, что до полуночи осталось ещё с десяток минут.
– Fucking solas! – громогласно посетовал всё тот же голос.
Не слушая зарождающуюся перепалку, я спрыгнул вниз и быстро оделся. Что бы ни вызвало этот "скрежет", нужно у стюардов узнать поподробнее; будет совсем печально, если у нас отвалился винт или погнуло вал. Да и неспроста прекратился тихий гул, что сопровождал нас с момента отбытия.
Выглянув в коридор, который прямо на глазах заполнялся взволнованными людьми, я, влекомый людским потоком, состоящим из полуодетых мужчин, женщин и хныкающих детей, вышел в просторный холл, что использовался пассажирами третьего класса как столовая.
Неожиданно среди толпы прозвучало слово "айсберг", что и по-французски, и по-русски значило одно и то же. Похоже, столкновение с огромной глыбой льда меня и разбудило. Но если верить рекламным брошюрам, то плывём мы на непотопляемом судне, и беспокоиться пока не о чем, вот только верится в это с трудом.
Прокашлялся и громко крикнул по-французски:
– Кто-нибудь из корабельной команды может нам сказать, что случилось?
Вслед за мной раздались ещё крики как минимум на пяти языках, и не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что требовали они примерно того же, что и я.
Забравшись на одну из скамей, я увидел троих стюардов с немного бледноватыми лицами. Один из них что-то прокричал по-английски и, перекрывая поднявшийся гомон, повторил по-французски с сильным акцентом:
– Разойдитесь по каютам! Опасности нет! Небольшая авария с одним из паровых котлов!
Вот только что-то мне в его слова не особенно верится. Впрочем, не мне одному, так как гомон всё усиливался, да и возгласы про айсберг неспроста были. Да и странно, что проплывший рядом айсберг странно совпал с поломкой.
– Нужно на палубу выбираться, а то не ровён час ко дну пойдём в этой консервной банке, – тихо пробурчал я себе под нос и принялся проталкиваться в сторону своей каюты.
Вроде бы под одной из коек я видел спасательные жилеты, да и баул с вещами стоит, также прихватить. Обидно будет потерять памятные для меня вещи.
Минуты за три, лавируя мимо снующих вокруг людей, протолкался к своей каюте, где мои ирландские спутники уже почти оделись.
Самый говорливый из них тронул меня за плечо и что-то спросил, и я не без труда, подобрав английские слова, односложно ответил:
Столь короткий ответ его явно не удовлетворил, и он, повысив голос, опять задал тот же вопрос.
– Не знаю! Не понимаю! Отвали! – выделяя голосом каждое слово, я рывком освободил свою руку и протиснулся вглубь каюты, собираясь надеть пальто и облачиться в белый спасательный жилет.
Пока одевался, заметил, что как будто пол немного наклонился. Хоть без привязки к горизонту сложно это определить, но ощущения скорее всего меня не подводят, да и корабль похоже всё ещё так и не тронулся с места после остановки.
Подхватив баул, вышел прочь и уверенно зашагал к трапу, что вёл, как мне помнилось, на нос корабля – не шлюпочная палуба, конечно, но по крайней мере не буду заперт как крыса в этой стальной коробке.
Вот только ожидания мои оказались напрасны: трап перегораживала массивная решётка, за которой стояли два стюарда, облачённых поверх своей формы в такие же жилеты, что и я.
Возле решётки истерически разорялась по-английски какая-то женщина, но ни её, ни десяток других пассажиров выпускать похоже не собирались.
Сплюнув на пол, почти бегом бросился дальше по коридору в надежде найти неперегороженный проход.
Свернув в неприметный закуток, присел на корточки и, открыв баул, принялся с остервенением выкладывать вещи.
На пол полетело исподнее вслед за льняным костюмом. Аккуратно достал трофейный японский кинжал со скошенным лезвием, вслед за ним извлёк небольшую шкатулку, что хранила как военные награды, так и немного драгоценностей. С самого дна выудил увесистый свёрток и, быстро размотав, проверил, снаряжён ли мой верный наган.
Револьвер отправился в правый накладной карман пальто, а содержимое шкатулки – во внутренний.
Быстро запихнув ненужные пока вещи назад, я побежал дальше по коридору. Если не удастся найти свободного прохода, то, угрожая оружием, можно попытаться принудить матросов открыть решётку, так как палуба стала наклоняться ещё заметней.
Возле одного из трапов часть пассажиров начали пропускать наверх, и вполне ожидаемо – только женщин с детьми. И раз здесь выпускают хоть кого-то, то, может, я смогу найти проход на верхние палубы, пусть не наружу, но хотя бы в часть корабля, что отведена была под второй или первый класс.
Поднявшись по очередному трапу, я упёрся в закрытую деревянную дверь, обитую железом, на которой красовалась надпись Only 2 Class.
– Понятия не имею, что ты за "Онли", но это не иначе проход во второй класс, – негромко произнёс я в тщетной попытке открыть дверь.
Остервенело подёргал за ручку, но, как и ожидалось, она оказалась надёжно запертой. В бессильной злости пнул пару раз дверь пяткой. Приготовившись и за два шага разбежавшись, правым плечом врезался в нещадно скрипнувшую дверь. Застонав от боли, врезался в неё ещё несколько раз.
Не обращая внимания на нараставшую с каждым ударом боль в плече, я за несколько минут с корнем выбил дверь. И как раз практически в тот момент, как я ввалился в распахнутую створку, по лестнице за моей спиной поднялась семья из трёх человек.
Молодой светловолосый мужчина, почти юноша, нёс на руках напуганного мальчика лет четырёх, а в паре шагов за ним семенила женщина с измученным лицом, и в неверном свете электрических свечей ей можно было дать и тридцать, и пятьдесят лет.
– Magda, det finns en passage här, – обернувшись к женщине, негромко произнёс юноша.
В бытность мою в Санкт-Петербурге у заезжих чухонцев слышал похожую речь. Неужто это тоже подданные нашего помазанника Божиего? Впрочем, неважно, сейчас главное выбраться на шлюпочную палубу.
Пройдя через короткий тамбур, я столкнулся с низкорослым стюардом, что принялся на меня орать по-английски, тыча мне за спину рукой.
Не обращая на него внимания, коротко врезал ему кулаком чуть повыше пупка, отчего он согнулся дугой и свалился мне под ноги.
– Лучше разбираться с полицмейстером позже, но живым, нежели быть мёртвым, но законопослушным, – про себя подумал, переступая через стонущее тело.
Пройдя чуть вперёд, я оказался в коридоре, который в отличие от палубы третьего класса оказался драпирован деревом, да и пол устилал ковёр с плотным ворсом. По коридору сновали промеж растерянных полуодетых пассажиров взволнованные стюарды и горничные, стуча в двери кают.
Осмотревшись, решил двигаться в ту же сторону, что и редкий поток людей.
Моё внимание привлёк детский крик: полуголый маленький мальчик не более чем пяти лет истошно звал: – Мама, мама!
И только я собрался броситься к нему, чтобы если не успокоить, то хотя бы вывести на палубу, как из толпы выскочила растрёпанная женщина и, перемежая поцелуи оплеухами, подхватила его на руки.
Вывалившись наружу, я с удивлением услышал звуки живого оркестра, что оживлённо играл какую-то незнакомую приятную мелодию, которую заглушило шипение белоснежной ракеты, пущенной в небо.
Быстро огляделся и, расталкивая менее расторопных пассажиров, быстрым шагом направился к шлюпкам, которые остервенело подготавливали к спуску.
В первую шлюпку с опаской начали садиться женщины в дорогих шубах, поверх которых инородным куском белели спасательные жилеты.
Один из офицеров ударом кулака в лицо оттолкнул пытавшегося протиснуться мужчину, одетого в дорогой штучный костюм, и практически сразу после этого пропустил на шлюпку затравленно следящую в толпу зарёванную женщину, прижимавшую к груди небольшую сумочку. И несмотря на то что шлюпка была заполнена в лучшем случае наполовину, её принялись спускать в воду.
Взглянув поверх голов на остальные шлюпки, обнаружил, что и на них мужчин не пускают.
Можно, конечно, пристрелить особо ретивых моряков и спастись, вот только как потом жить подлецом, да и хмуро смотрящие на спускаемые шлюпки с рыдающими женщинами и плачущими детьми мужчины меня скорее самого сбросят в море.
Лихорадочно соображая, как бы спастись, не уронив чести, я побежал на правый борт в надежде, что там, возможно, удастся спастись.
Протискиваясь среди толпы, что бежала мне навстречу, я сквозь зубы проклинал и этот треклятый пароход, и айсберг, а особенно дурацкую брошюрку, описывающую этот Титаник как непотопляемый.
К моменту, когда я пробился на правый борт, оставались на палубе всего пяток шлюпок, и сажали на них всех без разбора: среди соболиных шуб мелькали рабочие робы. Но пробиться сквозь всю эту толпу шансов у меня, увы, уже не было.
Зло сплюнув на палубу, я достал серебряный портсигар и немного дрожащей рукой с третьей попытки поджёг папиросу и прикурил.
Не замечая горького дыма, я про себя начал думать, как всё же спастись.
– Первое, это как можно позже оказаться в воде, – Покосившись на нос судна, что уже почти скрылся в волнах, – нужно добраться до кормы.
– Второе, зацепиться за какой-нибудь мусор и постараться доплыть до спасательных шлюпок.
– Третье, оно же главное, пока буду в воде, постараться не помереть, – невесело усмехнувшись, бросил на палубу прогоревшую до мундштука папиросу.
С трудом пробираясь по накренившейся палубе в сторону кормы, я невольно дивился тому, что электрический свет ещё не погас.
На палубе перед кормой плотной толпой на коленях стояли люди, среди которых ходили два священника, отпуская им всем грехи: пожилой католический и помоложе лютеранин.
Добравшись почти до самой кормы, куда, как и я, устремились многие из оставшихся пассажиров, я с трудом забрался по накренившейся лестнице и, ухватившись за железный поручень, уместился возле одного из подъёмных кранов. Спустя пару минут ко мне присоединился богато одетый джентльмен в смокинге, поверх которого было надето чёрное пальто.
Поравнявшись со мной, он принялся всматриваться в темноту ночи, по всей видимости, ища на морской глади шлюпку – не иначе, на одной из них плывёт его жена с детьми или возлюбленная.
Сглотнув подкативший к горлу ком, я намеревался выкурить папиросу напоследок. Заинемевшими пальцами это хоть и с некоторым трудом удалось сделать, а вот спички отказывались гореть на ледяном ветру.
Пару мгновений посмотрев на мои мучения, мой сосед засунул руку за отворот пальто и с металлическим щелчком достал бензиновую зажигалку:
– Light up with a lighter.
– Мерси, монсеньор, – кивнул я, затягиваясь дымом.
Корма забиралась всё выше и выше, и я уже приготовился, что так она и уйдёт в пучины, но тут раздался страшный треск рвущейся стали. Тросы, что крепили четвёртую трубу, оборвались и хлестнули, словно гигантские плети, рубанули по людям, что жались к палубе. Крики боли заглушил треск, и корма обрушилась на поверхность моря. Несмотря на то что я сидел, вцепившись в поручень, меня так сильно рвануло вверх и почти сразу вниз, что почти отсушило руки.
С ужасом я наблюдал, как людей на нижней палубе раскидало к бортам, и изрядное их количество выкинуло за борт, но моему спутнику, как и мне, удалось удержаться на месте.
Я со страхом наблюдал, как волны поглощают обломки трубы и нижнюю палубу, и вот уже через десяток секунд моё прибежище поглотит холодное море.
Не дожидаясь неминуемого, я приподнялся на ногах и, оттолкнувшись от поручня, что стал для меня полом, прыгнул в набегающую волну.
Боль пополам с холодом на мгновение сковали всё моё тело, но благодаря баулу, что сохранил внутри себя воздух, и спасательному жилету, я не пошёл камнем на дно и судорожно гребя руками и ногами в тусклом свете звёзд.
С другими моими произведениями можно ознакомиться вот здесь.
