Все мои книги здесь.Мой Дзен
Художник, художник, художник молодой,
Нарисуй мне бабу с голою п-и-и…
Пиликала гармошка, играл аккордеон,
А маленький Антошка натягивал г-о-о… Голландская птица мороза не боится
И может налету показывать свою п-и-и… Пиратики, пиратики — морские акробатики,
Днём они дерутся, а вечером е-е-е-…
Во-первых, я не умею делать деньги. А поначалу так не казалось. В детстве я делал их буквально из воздуха. Точнее, из родительского кармана. Обычно у матери в куртке, специально предназначенной для походов в городскую баню по выходным, всегда оставалась мелочь. В бане мать покупала себе эти дурацкие веники, пользовалась услугами массажиста и другими привилегиями людей, на бане помешанных, пила прохладительный квас, который продавали тут же, в буфете. Одиозная деталь — буфет был общего пользования: как для женского, так и мужского отделений. Особенным фанатам, к коим относится и моя родительница, приходилось между банными сессиями, длившимися часов по 5—6, несколько раз одеваться и раздеваться. Что одно уже достойно гранитного памятника при жизни.
С отцом штуки с мелочью не прокатывали. Рано или поздно он пропажу обнаруживал. Спина моя после того, как правило, была исполосована отцовским ремнём или тем, что попадалось под руку. Вроде детской скакалки.
Времена-то были советские, и каждая заныканная копейка должна была в конце недели обернуться пол-литровой бутылкой «Столичной» за 3.50 или 3.70. — точно не помню. Мал был, и самым главным в жизни — трансцендентными скачками мясного тела в потаённые бездны алкогольного духа — по малолетству, естественно, не интересовался.
Первые более или менее серьёзные поползновения к спекуляции возникли лет в 10—11. На продажу шло всё: от подаренных матерью на день рождения марок «с Лениным», до найденного где-то в подворотне несметного богатства — коробки с вкладышами от жевательных резинок «Turbo» и «Donald duck». Полным набором, разложенным по номерам.
Чуть позднее всё превратилось в уже целенаправленный бизнес-шмизнес. Толчком к нему послужила опять же родительская безалаберность и доброе отношение к собственному чаду. Году этак в 92-ом мои предки приобрели в вечное пользование от почившего в бозе советского государства 6 законных соток глинозёма. Для его обработки мы иногда по весне-осени использовали бельмастую колхозную клячу. Само собой, к кляче прилагался и конюх, который всякими «бляхами-мухами», «чмоканьями-цыканьями» и пинками с рывками принуждал животное ровно ступать в борозде. С конюхом расплачивались всё той же валютой: пресловутой «Столичной», которая уже вовсю тогда разливалась в подпольных водочных цехах какого-нибудь Владикавказа или Рамешек. Также ему платили и папиросами «Полёт» третьего класса. Почти что булгаковская осетрина второй свежести получается.
Короче, у родителей дома, в деревянной котомке для сбора грибов, хранился солидный запас этого «Полёта» -улёта. С его-то пяти украденных пачек и началось моё отроческое восхождение к богатству.
Проданные по шесть рублей за пачку на стихийном перестроечном базаре возле городского универмага (к тому времени уже похожего очертаниями на развалины римского амфитеатра, с парой сонных продавщиц за прилавком), они обернулись семью пачками «Ту-125». «Тухи» были приобретены по пятёре. В овощном, на окраине посёлка. Их почему-то, видно ошибочно, завезли туда ещё по старым совковым расценкам, в то время как на нашем «чёрном рынке» они шли по 25 рублей. Всё-таки фильтр, не хухры-мухры. Недостающие на покупку 5 рублей были опять же спизжены у родителей.
Дальше — больше. Все дети едут классом на экскурсию в Москву: посмотреть Третьяковку, Планетарий, Зоопарк, а Тимофей — незаметно отбившись от общего стада однокашек — рыщет глазёнками по витринам киосков. Высматривает, где цены на жвачку — пониже, чем в родных пенатах. Покупает уже оптом. Блоками.
Но, как говорят, не в коня корм. Всё накопленное потом и кровью богатство было проёбано на модное тогда увлечение — аквариум с «меченосцами» и «гуппёхами». По прошествии полугода рыбки сдохли от какой-то чудной заморской болезни и были благополучно смыты в унитаз. На этом Рокфеллер из меня закончился.
Были, правда, ещё истеричные попытки сдавать дырявые шины на вулканизацию, найденные и вымытые в ручье пивные бутылки карего и салатового стекла, фасовка картофеля по найму у мелкого предпринимателя, но… — всё тщетно. Так и мыкаюсь до сих пор. Лишь иногда, во сне, возвращаюсь в детство, чтобы подержать в руках замусоленные, скомканные дензнаки, пахнущие наивными мечтами. По-другому, наверное, уже и не выйдет. Разве что в следующей реинкарнации.
Вот уже четыре месяца я не работаю. Обрыдло. Последним местом моего рабства оказался расположенный на городском рынке музыкальный киоск. Пахать нужно было сутками. Днём впариваешь кассеты с батарейками, ночью — за сторожа. Ссать нам — мне и моей сменщице — полагалось в эмалированное ведро. Оно же служило и ёмкостью, в которую наливалась вода для мытья пола и витрин в киоске. Уборщиц не полагалось. Никогда не считал себя особо брезгливым или привередой (думаю, что смог бы, подобно патологоанатомам, вполне употребить бутерброд с колбасой близ препарируемого трупа), но такие вещи меня выбешивают.
Палатка принадлежала местному полуолигарху от музбиза по кличке «Борода». Неопрятному жирдяю в расхристанной на потном пузе рубашке-поло, с голдой на телячьей шее, с фонтанчиками похоти в зрачках. Понизу самодовольной рожи — чернявая, с проседью, растительность штыковой лопатой. Вспоминая его, мне приходит на ум чёрно-белая картинка из фантастического романа типа «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна: пупырчатый, исполинский осьминог, зажавший в щупальцах парочку подлодок и херову тучу водолазов. Борода (в обыденной жизни) держал между пальцами-щупальцами пахнущую шоколадной ванилью сигариллу «Captain Black». Это был старый, выживший в перестроечной мясорубке аксакал, поднявшийся от мелкого базарного спекулянта до уважаемого мафиози. Или, что одно и тоже, был как свинья, обожравшаяся арбузными корками и пердящая свысока на весь этот мир. Бабло он грёб самосвалами.
Такие же точно ларьки с аудиопродукцией у него были по всему городу, на каждой остановке. Так что, для него мы — насекомовидные, скудно оплачиваемые холопы — были лишь одушевлённым роботами для толкания звуковых шумов населению. Если один поизносился, сорвался в пьянку или запустил лапу в кассу — прикупим за гроши другого! Объявление о найме рабов постоянно висело в газете «Из рук в руки». Думаю, оно и сейчас там висит. Как всякий пестующий своё дело рачительный хозяин, он любил самолично проверить и увидеть пригодность своих станков к работе. Смазать, так сказать, шарниры солидолом. Зазырить у лошадок-ломовозов крепость зубов.
На собеседовании в конторе, куда я явился по указанному объявлению, он сунул мне в руки список с набитыми в алфавитном порядке рок-группами — вразнобой начал меня по нему гонять. Спрашивая, какая группа в каком стиле лабает. Гонял чётко и грамотно, как опытный сыскарь в Тайной канцелярии. Я ощутил себя гардемарином из популярного у советских тёток фильма. Будто пыхтел, стоя на горохе, под грозным оком канцлера Бестужева и не забывал о Правиле, готовящем у него за спиной, на жаровне, пыточный инструмент. (В подкладке моего камзола было зашито перемётное письмо английской коронованной особы и лежало с десяток испанских золотых дублонов).
Но не на того напал, жирный слизняк! Знал бы ты, пуздро, как я отплясывал в родительской спальне перед трюмо в зимних ботинках, семейных трусах и батиной фетровой шляпе нижний брейк-данс, когда мне и десяти лет ещё не стукнуло! «Ту-ду-ду-ду — can’t touch this». Великий ЭмСи Хаммер уже тогда продал мою чистую детскую душу музыкальному Дьяволу. Я готовился к такому экзамену всю предыдущую жизнь! Джеймс Браун рукоположил меня в сан рок-епископа. Элвис Пресли, стоя в вышине на молочном, невесомом облаке, благословил меня взмахами фильдеперсовой накидки.
В одном только этот уебан оказался круче меня. В диско.
«Я тогда только из армии вернулся. Прихожу на танцы, и меня как-то сразу зацепило, будто током ударило: Фаусто Папетти, „АББА“, „Рики энд Повери“… до сих пор, больше двадцати лет прошло, в машине слушаю!» — излился он на меня вдруг душевно после экзаменации, затянув лёгкими дым вонючей цигарки. Погонял он меня изрядно. Видно ему самому было в кайф хоть на чём-то меня подловить. Не вышло. Борода с видимым удовольствием взял меня на работу — «…негоже таким спецам на дороге валяться». Он лихо прозрел в этот миг всю мою будущность. Кольцо Нибелунгов замкнулось.
Работёнка, в общем, была не-бей-лежачего, но с моей тягой к городским приключениям и постоянным свербением шила в жопе она мне показалась Адом. Замкнутое пространство 2 на 2 метра подействовало удручающе. (Скрытая клаустрофобия проснулась?) Обычно я отхаживаю в день километров по 7—8. И не в последнюю очередь из-за отсутствия бабла на транспорт. Но даже когда оно есть, я предпочитаю не слишком терять форму и калории. Восполняю то и другое пивком.
Кассеты у меня шли влёт, как свежеиспечённые пирожки у бабушки, закончившей по молодости кулинарный техникум. Придя на первую рабочую смену, я расставил все записи на витринах в должном интеллектуально-логическом порядке. Рок — к року, рэп — к рэпу (включая сольники участников групп), бардов к шанссанью и так далее. Меня всегда бесил и бесит бардак, царящий в таких вот музыкальных ларьках. Нужную тебе запись рыскаешь глазами часа по три. Но население у нас не шибко прокачанное в плане прав потребителя, нормального цивильного обслуживания не ведает. Потому не ропщет. А делает, по неистребимой совковой привычке, заёбывать вопросами продавца. И будет заёбывать, пока не вымрет поколение всех советских рабов. Недаром Моисей 40 (и ещё раз по 40!) лет водил евреев по пустыне. Причина та же.
Но не тут-то было. Я рано расслабился. Ещё не знал, какой презентик уготовила мне судьба в лице сменщицы. Заступив на следующую смену, я обнаружил, что эта пробздявая сучонка расставила всё заново, по-своему. В дурацком алфавитном порядке. Неясно, чем руководствовался Борода, беря её на работу?! (Предыдущие продавцы были с позором уволены за совместные махинации). Это было чем-то вроде надругательства над святыней. Словно заметка в газете о двух бомжах, изнасиловавших на детском секторе кладбища свежевырытый трупик. «…я ранил в ногу сначала одного, потом отстрелил кусок шеи второму!» — гласила подпись под мутной фотографией сторожа сидящего с отрешённым лицом на скамье в зале суда. Дальнейшее знакомство с напарницей лишь углубило эстетический шок.
Раз по телику я видел передачу о женской «зоне». Журналист в передаче рассказывал про такое сугубо мерзкое явление, как женская травестия. Мол, некоторые тётки в тюрьмах берут на себя роль сильного пола: перенимают мужскую походку, брутальную жестикуляцию урок, стригутся «под мальчика», собираются в звериные стаи и контролируют тем самым остальных тёток-заключённых. Администрации зоны — одна выгода. Любой псевдопорядок лучше, чем никакого, да? За взятку — в банку сгущёнки, блок сигарет и пачку индийского чая «со слоном» — эти извращенки возьмут любую зэчку под покровительство. Или наоборот, — сделают неугодную «опущенкой». Само собой, среди них царит оголтелое подлизывание друг у друга межножья и прочее циничное лесбиянство. В духе древнегреческой поэтессы Сапфо. Такие — трудно даже назвать их самками, скорее, «полупидорки», — носят гордое самоназванье «каблохи». (Чем-то похоже на «кривичей» или «вятичей»). Так вот. Напарницей моей по работе оказалась такая вот натуральная каблоха. Каблохе только-только стукнуло годков этак 18.
Теперь о том, как уволился. Из-за неё всё, твари. Мало-помалу, через месяц, я уже свыкся со своей участью мелкого, низкооплачиваемого торгаша. Только-только стал выбираться из проблем с квартплатой… на пиво с «роллтоном» и покупку рыночных чебуреков с сырой собачатиной денег стало хватать… привык бегать отливать ссаки по ночам за киоском (днём-то у меня хватало ума, в отличие от напарницы, ходить в платный туалет на рынке, оставляя табличку «Закрыто на 5 мин.») … привык держать наготове молоток, когда бухие дембеля, просунув в окошечко татуированные пальцы, пытаются выломать витрину…
Но всё внезапно обломалось в одно солнечное утро, когда каблоха пришла принимать у меня смену. Каждое утро мы полностью, до копейки, сдавали друг другу кассу и пересчитывали кассеты с дисками. Иногда это занимало минут по сорок — пока не сойдётся. На этот раз количество не сходилось, хоть ты тресни! Вместо 2040-а кассет каблохе казалось, что их 2037. Пересчитали ещё три раза. По очереди. Та же херня.
— Ты чё, совсем тупой, блядь! В школе не учился, гондон! — стала вдруг орать на меня малолетняя пидораска. — Я из-за тебя тут открыться торговать не могу уже полчаса! — Я забыл, как дышать. Сказать, что я охуел, значит, не сказать ничего. Словно в рожу мне стряхнули мокрый дождевик. На меня глядела, вылупив пустые страусиные глазищи, Срань Господня! Какой-то вырожденец-гермафродит! Мерзко шипящий мадагаскарский таракан! С волосёнками, спаянными дешёвым гелем в черепаший панцирь, в растянутой до коленок водолазке, спрыснутых чем-то клейким (спермой?) джинсах и говнодавах типа «болельщик Спартака». Подвыпившие мужички обычно обращались к ней, заглянув в окошко ларька, не иначе как «браток». И она не возражала! И тут, понимаешь, такое!
— Заткни хлебало, пэтэушница! Не тебе меня считать учить! — заорал я в ответ, сам себя внутренне ненавидя за то, что вдруг сорвался на эту энтомологическую мутацию.
— Сам заткнись, чмо! Я тебе говорю, что их 2037!
— Чего-о-о-о-о-оооо, млядь?! — тут уже у меня в мозгах взорвалась настоящая нейтронная бомба. Хочешь, говногрёбище, мужиком быть?! Щас я тебе сделаю мужика! Сам уже не понимая, что творю, я всадил ей хорошего прямого левой в костлявый грудак (а как ещё скажешь, не в «сиськи» же! — обидится!). Хряяяяяя-сь! — защёлкнулась с размаху её челюсть с заячьими протезами. И каблоху отбросило на кровать так, что она звезданулась башкой в стопку дисков. Я успел заметить на одном из них напомаженную рожу Кати Дрель и надпись «Писи-Писи». Диски обсыпали ослицу (осла?) изрядным метеоритным дождём. Развернувшись, я хлопнул у себя за спиной дверью и выпрыгнул на воздух.
На воздухе было свежо и радостно. С востока уже вовсю колбасило оранжевое солнце. «Свобода!» — подумал тут я и весело запереступал ходулями ему навстречу. Каблоха осталась одиноко дрочить под блатные куплеты группы «Воровайки». Надеюсь, она не сдохла.
Зарплату за неделю Борода мне так и не отдал. Пришлось встать за пособием на биржу труда.
Комната в общаге у Горби напоминала келью средневекового монаха-иезуита. Всякое отсутствие мирских радостей. Узенький, вделанный в нишу у стены кухонный столик со стоящими на нём чайником; пара гранёных стаканов, обгорелая сковородка и алюминиевая миска; окошко, задёрнутое общаговским покрывалом, прикреплённым к «струнам» прищепками. На стене — книжная полка с забитыми до отказа внутренностями (собрание сочинений Маяковского в 10-ти томах, Павич, Борхес, Маркес, Ницше, учебники по литературоведению). На воткнутом в стену гвозде покрытый бурой, как кал, накипью, казнённый через повешенье кипятильник. (Такая же накипь отлакировала изнутри и стаканы). Имелся ещё брошенный поверх панцирной сетки, лежащей на полу, матрас в розовую полоску и две рюмки.
Из этих-то рюмок мы с ним и допивали водочные остатки, развалясь прямо в верхней одежде в позах восточных набобов на матрасе. Полая бутылка «Хлебной» мирно дрыхла рядышком, подле сжатой тульской гармошкой батареи. Меха гармошки чуть грели, хотя под окном нашего четвёртого этажа бродили, словно чайники, выплёвывая пар, запакованные в дублёнки вечерние люди и стояли, завязнув в снежную кашу по самые ступицы, автомобили.
— Слушай, идея есть, — начал он вдруг, соскочив с довольно рьяно обсуждаемой за секунду до этого темы покупки океанского лайнера. На его палубе мы планировали устроить плавучие Содом и Гоморру: с сотней обряженных в одни только бикини тёлок, держащих в миниатюрных лапках бокалы с «мартини»; со встроенным прямо в трюм корабля бассейном, через стеклянное дно которого можно было бы наблюдать акул, гигантских черепах и расплющенных, будто асфальтовым катком перееханных скатов; а также с играющим сутки напролет диджеем, заводящим пластинки ска-реггей-фанк. — А что если нам квартирный концерт устроить? Как раньше, в Совке. И денег, может, заработаем!
— Да каких, на хрен, денег? — скептически ответил я. — У них же наверняка запросы по гонорарам такие же, как за нормальный концерт, у рокеров этих.
— Да ну! Я был на одном таком концерте. Мой знакомец — Толик — организовывал, а у него ваще квартира однокомнатная, и родственник там какой-то на коляске — инвалид. И ничего. Дышать было нечем. Илью «Чёрта» из группы «Пилот» привозили. Главное, чувака пораскрученней взять — баб набьётся жуть!
— Ты на мою хату что ли намекаешь?
— Ну ладно, проехали, — хата будет. Бабы это good. А что с гонораром?
— Вот это уже по Инету пробивать надо. Как получится…
— А деньги-то где возьмём, всё-таки? Сто рублей осталось последних. Ты вроде как забыл, что ни ты, ни я в данный момент не работаем. Ну, ты-то я понимаю, в «академе» — типа студент ещё. Стипендию получаешь. Хотя я в твои годы ни сторожем не брезговал пахать, ни землекопом.
— И чего копать? Зима на дворе.
— Ладно. Забей, богема. Что всё-таки с бабками?
— Ну, есть у меня один знакомый…
— Угадал. — Шурик этот, двухметровый здоровущий полуузбек-полурусский с говорящей фамилией Миллиард (до встречи с ним я думал, что такой может быть только кличка) работал на мебельном производстве. Закончив с год назад политех, он стал работать там сначала попросту станочником, а потом подрос до завпроизводства. В ночные смены он втихаря гнал левые заказы и уже вот-вот был готов открыть свою, такую же, мебельную конторку. Собирал необходимые для оформления документы. Значица, деньги водились.
— Ну, вообще-то, можно попробовать. Флаг тебе в руки — ищи, ты же у нас по интернетам специалист. Я, сам знаешь, не ведаю с какой стороны к компу подойти. Каждый раз решаю, какими дарами и пряностями с благовониями задобрить эту сраную Шайтан-Машину.
Идеи замутить что-нибудь эдакое возникали что у него, что у меня с завидным постоянством. Как утренняя щетина на подбородке. Или похмельный понедельник. То мы хотели открыть видеосалон по типу перестроечных, где бы мы демонстрировали всякие арт-хаусные фильмы с предварительными лекциями (Горби любит развести заумную демагогию), то мы желали печатать продвинутую газету безо всякой цензуры, где публиковались бы мы и наши друзья, а то мы удумывали снимать и продавать местному телеканалу передачу, где бы мы сидели и рассуждали про современное кино. Он — был бы в роли профессора околовсяческих наук, а я бы — просто «белое отребье» то и дело, прямо в эфире, присасывающееся к бутылке. Или же просто — открыть публичный дом для собак и кошек благосостоятельных хозяев. Спаривать их по-породно в тепле и на розовых надушенных простынях, а животнофилы бы в это время попивали кофии, лежа на пуфах за стеклянной перегородкой. Жаль, что ни одна из идеек так и не реализовалась.
— Завтра же в салон зайду, — пустил он самодовольно в поднебесье колечко сигаретного дыма. Из-за напрочь закупоренных ватными колбасками щелей в окнах уже вся комната дрейфовала (как океанский лайнер) в дымном мареве.
— Ну, тогда за рок, — сказал я, и мы синхронно опрокинули стопки в глотки.
— Угу… ещё пойдём? — вытерев мокрую губу вельветовым манжетой моего (а точнее, моего отца) пиджака, с надеждой спросил Горби. Пиджак был чехословацкий, купленный отцом по какому-то дикому блату ещё 25 лет назад, но, благодаря тому, что почти всё это время провисел в шкафу и был надёван только по торжествам, имел вполне адекватный имидж. Точно такие же — с зауженной талией и в облипку — недавно заново вошли в моду. Всякие бритпоперы их заносили. Горби я отдал его временно, потаскать, на какой-то подобной посиделке.
— Пиджак у меня этот вот покупай за 50 рублей, — тогда ещё сходим! — нагло осклабился я.
— Базара нет! — ответил он на удивление радостно. — Я и так не хотел его тебе отдавать, ха-ха!.. — Он достал из заначки в сплющенном томике Есенина два полтинника, и мы пошли за второй.
Уже где-то через неделю всё само собой как-то замутилось. Полуузбек Миллиард согласился выдать 3000 рублей на гонорар + кормёжку пельменями артиста. Горби пробил электронные адреса всевозможных гастролирующих по Руси-Матушке рок-музыкантов (попсюков нам, естественно, было не потянуть по деньгам, да и противно). Попереписывавшись с ними, он решил остановиться на питерском полупанке по кличке «Чёрный Лукич». Самом дешёвом и удобном для нас, начинающих.
Вообще-то, жителем Северной Пальмиры Лукич стал не так давно. Практически всю жизнь он прожил в Новосибирске и проработал там слесарем на металлопрокатном заводе. Этой новости я сильно удивился. Дело в том, что я знал Лукича ещё по совместной деятельности с Егором Летовым, а это чего-то да стоило в панк-кругах бывшей совдепии. Ещё в далёком 1987-м году они вместе записали альбом «Кончились Патроны» — Летов там был на подпевках и на барабанах, — который на равных циркулировал по стране с прочими летовскими записями. Как можно было продолжать работать на заводе после такого «оглушительного», пусть и подпольного успеха, для меня было загадкой. А я-то рассчитывал — сразу, как прославлюсь со своей группой — зажить африканским царьком!
Выяснилось всё позже, при совместном общении, когда я узнал, что у Лукича (в миру Вадима Кузьмина) было двое детей. В отличие от прочих, «бесплодных» представителей сибирской панк-волны, ему надо было их содержать и кормить. Год назад он переехал в Питер, чтоб, наконец, попробовать кормить их музыкой. На данный момент в составе лукичёвской группы уже играла половина музыкантов «Аквариума». (Как он их завлёк-то, они ж все меркантилы и типа «звёзды»! ) Впрочем, несмотря на панковское прошлое, песни его были очень мелодичны и правильно слеплены. Что не может не привлечь любого профессионального лабуха.
Так как у Горби и у меня свободного времени было завались, мы вплотную занялись организацией.
Горби рисовал на компе в университетском классе информатики макеты афиш и билетов. Я их либо одобрял, либо не одобрял. В целях экономии было решено остановиться на афишах в один цвет — печать малого тиража на принтере дешевле типографской — а билеты, наоборот, сделали поразноцветней. Расчёт тут простой: если людям понравится, если у них останется на память яркая картонка с автографом музыканта, то они наверняка притащат с собой в следующий раз и пару друзей. Да-да, у нас уже хватало наглости рассчитывать на вторичный угар! Билеты оценили в 130 целковых. Горби состыковался с одной мелкой рекламной фирмой, которая согласилась отпечатать билетный тираж бесплатно в обмен на их рекламный лого на афишах.
Вопросами гастролей у Лукича занимался человек по прозвищу Алес. Он был небольшой шишкой в звукозаписывающей компании «Хор-мьюзик», на которой Чёрный Лукич и подвизался. Созвонившись с ним несколько раз, Горби обговорил детали приезда, да и вообще они проверили друг друга на вшивость. Иногда по голосу человека можно узнать о нём столько же, как если бы прожил с ним 10 лет бок о бок. В кутузке, на соседних нарах.
Лукичу было удобней отыграть у нас проездом. По дороге из Москвы в Питер. На том и договорились. Гонорар — сто бакинских. Покормить и напоить — само собой. Концерт назначили на пятницу, согласовав с Московским выступлением. Потому как, кто заинтересуется — придёт обязательно, а кто не особо — придут всё равно, за компанию. Ибо нормальные, большие клубные концерты идут по субботам (в воскресенье у пипла отсыпной).
Как оказалось, поклейка афиш зимой в тридцатиградусный мороз дело сильно трудоёмкое. Жопы в ледяном мыле. Пальцы примерзают к тюбику с клеем, волосы в носу встают дыбом, как стеклянные иголки на искусственных ёлках под Рождество, а в ботинках образуются топи, в которых ещё Геракл силился поймать и обезглавить многоголовую гидру. Из-за этого каждые полчаса забегаем в какую-нибудь забегаловку и согреваемся коньяком. Тратим выделенные «золотым» Миллиардом на текущие расходы деньги. Приходится.
В наглую зафигачиваем мы поверху, на афишных тумбах, рожи всевозможных «трофимов», «ларисдолиных» и «актёров больших и малых театров». По-моему, так их скучные, отъевшиеся физии смотрятся намного веселее! Наши чёрно-белые листовки в духе революционных воззваний и с контактными номерами телефонов оказались чертовски хороши. Про автобусные остановки и придорожные столбы тоже не забываем. Нам ещё не приходит в голову, что по этим телефонам нас могут легко вычислить «обиженные» акулы и акулки шоубиза и заставить платить штраф. Посредством паяльника, вбитого в мыльные задницы.
В день концерта мы с самого утра засели в предоставленной нам в полное распоряжение квартире мебельного магната Шурика Миллиарда. Especially for us. Бегая из кухни в комнату и обратно, мы поминутно заваривали себе кофе, готовили в микроволновке бутерброды с сыром и ветчиной, смотрели по видаку без звука «Броненосец Потёмкин». В общем-то, фильмец и так был немой, с одними титрами, но мы заменили классический саундтрек на альбом «Кирпичей» «Капитализм ОО». По-моему, стало не хуже. Со стороны это было похоже на предвыборный штаб боевиков экологической партии, готовящих похищение зверей из городского зоопарка. «…и бродят там животные невиданной красы…». Ах… ну да, ну да, ещё мы постоянно отвечали на телефонные звонки.
Звонков был целый биллион и ещё несколько. Перед тем, как в очередной раз отозваться на въедливый телефонный зумм, мы по-быстренькому успевали сыграть в «камень-ножницы-бумага». На то, кому брать трубу. Уши в трубочку стали уже сворачиваться от желающих поглазеть на живую легенду панк-рока. Хоть поначалу нам и было интересно чувствовать себя воротилами от шоубизнеса, ещё каких-то пару недель назад, упивавшихся несбыточным фуфлом про океанские лайнеры и дома свиданий для дворняг.
Вопросы были стандартные: «А во сколько начало?», «А что, Лукич ещё не умер?», «А где нас будут встречать?», «Сколько билет стоит?». Когда человек оказывается в роли просителя, он почему-то неизбежно тупеет. «Все ответы — на афише!» — захотелось мне уже наорать в трубку, когда очередной звонок прервал моё уринирование в туалете. (Горби курил на балконе).
— Да! Слухаю! — нервно гаркнул я, стоя посреди комнаты со спущенным подгузником и силясь сокращением паховой мышцы не упустить струю прямо на журнальный столик. На экране пьяный матрос разинул рот и перевернул вверх дном обеденный стол с мисками мутной баланды. Снизу всплыли белые буквы: «Братцы! Опять нас червями кормють!»
— Олега Александровича можно? — спросил меня, прорываясь сквозь трескучие помехи, мужской голос. (Словно то ныряющая в штормовую волну, то вновь выскакивающая на её гребень, отстреленная голова в бескозырке, которая, повращав слегка глазами, удумала доплыть без хозяина аж до самой до Южной Америки).
— Это тебя, — протянул я радиотрубку Горби, выбежав в сползающем исподнем на балкон.
— Алло… — бодро сказал он в неё, и, потыкав (как котёнка мордочкой) «бычок» в глиняное блюдце, весь обратился в слух. — Я ушёл доделывать свой мочеточный бизнес.
— Говорят, что сели уже в автобус. Через три часа будут, — сказал Горби, вынырнув с балкона, когда знаменитая детская коляска вовсю уже кувыркалась по знаменитой потёмкинской лестнице. Вася Васин из «Кирпичей» к тому времени 6-ой раз просклонял в динамиках проклятую «шаварму-шаверму-шаурму».
— Окей. Я тогда поеду в квартире уберусь хоть маленько. И в магаз сбегаю — за бухлом.
— Давно надо было сделать.
— Когда? Я же здесь, с тобой, на звонки отвечал.
— Щас добазарится кто-то!
— Иди-иди уже. Мы с Шуриком как на такси их встретим, так тебе сразу отзвонимся, — парировал он и… — Начало-о-о-ось! — заверещал он вдруг мне в самое ухо и, схватив за плечи, стал трясти, что твою резиновую куклу из секс-шопа.
— Ага… началось… изыди… Сотона!..
