Авторские истории

Нина Ивановна Еськова жила одна и очень гордилась, что справляется, только вот мочевой совсем распоясался: мышцы перестали держать то самое дорогое, что не должно пролиться.

— Как же так, а? — плакала женщина, застирывая трусы. — Опять упустила, глупая старуха!

Ей было стыдно перед внучкой Катей и обидно за подводившее тело, с возрастом ослабевшее ещё и глазами.

— Свитер у тебя красивый, голубой, как небо. Цвет Богородицы! — хвалила она.

— Бабуля, это зелёный. — Девушка разминала бабушке ледяные пальцы: доктор Мясников учил массировать мизинец при сердечных болях. — Попробуй, какой мягкий, кашемировый.

Нина Ивановна замолкала, страшась надвигающегося бессилия. Ладони нерешительно скользили по гладкой шерсти, пытаясь поймать хотя бы отголоски тепла: теперь она всё время мёрзла.

— Мягкий. — Повтор чужих слов оставлял пусть слабую, но уверенность в правильности происходящего. — Очень даже.

Внучка измеряла давление, пекла картошку и заваривала мятный чай, слушала и расспрашивала о прошлом, чтобы бабушка немного оживилась, погрузившись в омут памяти. И уходила в молодую жизнь, а в квартире становилось всё тусклее, как будто желтизна со старых фотографий переползала в реальный мир.

Он появился на кухне под батареей, наверное, тоже замерзал, и поначалу женщина ничего не заметила, а потом споткнулась и упала.

— Батюшки! Кто здесь? — она шарила перед собой, ощупывая непонятное, безволосое и дрожащее. — Спаси, Господи, помилуй!

Болели разбитые колени, кружилась голова, жалобно пищал испуганный зверь.

— Ты ещё маленький, да? Наверное, Димка опять! — Дворника Диму Кошкова в доме не любили. — Лежи здесь, молочка налью.

Молоко Нина Ивановна на дух не переносила, но Катя приносила регулярно, варила полезную кашу почти без соли, чтоб не повышалось давление.

Внучка, как обычно, забежала после института, принесла запахи близкой зимы и свежие новости, а солёную селёдку не принесла — вредно.

— Бабуль, всё хорошо? Голова не болит?

— Да, — невпопад ответила женщина. — Там, на кухне…

— Не переживай, посуду я помыла, молоко с пола вытерла.

Значит, Катя никого не заметила.

По давней традиции Нина Ивановна провожала внучку у окна: крестила, а та махала рукой. Заросший тополями квадрат двора с годами стала скрывать мутная пелена, но знакомые очертания девятиэтажки напротив, сушилки, детской площадки как будто отпечатались на обратной стороне век. Только Катина фигура оставалась неуловимо размытой.

Мысли кружились назойливо, как осенние мухи, кусались, заставляя действовать.

В этот раз женщина подходила осторожно, неизвестный зверь ворочался и вздыхал.

— На кого же ты похож?

Нина Ивановна села на табуретку, а зверь положил голову на колени, подставляясь под ласку. Под пальцами Нина Ивановна чувствовала выступающие позвонки и лопатки, кожа зверька была бархатисто-тёплой.

Вспомнилось, как она, молодая, ехала в троллейбусе, а маленький сын так же сидел рядом. Он перемазался конфетой. «На кого же ты похож, Юра!» — воскликнула она. А Юра, удивившись, стрельнул чёрными глазёнками: «Ты что, мам? Я похож на тебя!»

Зверь слушал, что Юра с годами всё больше напоминает отца. Что старший, Лазарь, погиб молодым, всего в пятьдесят, разбившись на машине, что она работала заведующей столовой, а вечерами — домашний хоровод. Что муж последние годы был совсем плох, приходилось кормить с ложечки, что внуки разъехались, только младшая ещё здесь. Что домашний телефон отключили, потому что некому больше звонить, а маленьким она не умеет пользоваться, что не осталось никого, кому можно сказать: «А помнишь?» и услышать: «Помню!»

Зверь вздыхал, и слабые руки окутывало тепло. Вечер вплывал в комнату синим и жёлтым сквозь незашторенные окна. На улице слышалось шорканье: Дима Кошков мёл асфальт.

— Димка! — Нина Ивановна открыла форточку. — Твоя работа?

Дворник остановился и запрокинул голову. Из-за тусклого стекла на первом этаже смотрели двое: старуха Еськова и бледный зверь с глазами кинодивы.

— Здравствуйте, Нина Ивановна! — Дима был вежливым. — Нет, не моя.

— Я думала, у тебя убежал. — Все в доме знали, что Димка химичил в подвале.

— Подвал закрыли три года назад, — привычно объяснил Дима. — Я теперь на чердаке.

— Да? — Старуха не поверила. — Я уж давно не выхожу, Катя всё покупает.

Катю он знал, а она его — нет. Ещё бы, Димки-невидимки получаются из нелюбимых детей или одиноких стариков, а Катя — красивая, цветущая, как жимолость.

Зверь поставил на стекло когтистую лапу и застенчиво приоткрыл пасть с розовым языком — поздоровался. Дима махнул в ответ.

— Буду работать, Нина Ивановна.

— Бог в помощь, Димка! — Старуха равнодушно отвернулась: интереснее было рассказывать, чем слушать.

Истории текли всё медленнее, слова становились бессвязнее: старуха засыпала, убаюканная своим же голосом.

— Ой! Больно! — Зверь легонько прикусил запястье. — Рыжий?

Нина рассмеялась и схватила пса за нежные уши, а тот улыбался, вывалив язык.

— Куда ты меня тащишь? — Женщина выпрямилась, мимолётно удивившись, что больше ничего не болит. — Мне такой сон приснился, как будто я стала старой!..

Собака слушала и уводила женщину всё дальше от тела на табурете, от дома и этого мира.

* * *

Елена Николаевна Кожина, учитель русского языка и литературы высшей категории, плакала в ванной. За открытой дверью спальни стоял кто-то: то ли горе, то ли зверь. Большой, тёмный, он раздвигал пухлыми боками стены, грозя высунуть в коридор любопытный носище: чего это рыдает послебальзаковская тётка, скрючившись на бежевом унитазе?

Лена устала. Морально, аморально, физически, метафизически и по-всякому. Её будто высосали школьники, начальство, родители, унылый город и бесконечная хмурая осень.

Сегодня по программе была поэзия. Одиннадцатиклассники мучили Мандельштама: бессонница, Гомер, тугие паруса, рыбий жир ночных фонарей, век-волкодав и синематограф. Никто ничего не понимал, и неизвестно, что хуже: тупое невнятное бубнение, как будто во рту недожёванный бутерброд, или звонкий молодой пафос самолюбования и внутренней пустоты?

Лена не выдержала, прочитала стихи — свои, не Осипа, всё равно им наплевать. На что рассчитывала, непонятно: может, достучаться, может, шокировать.

— Со звоном лопнувшей струны и жизнь оборвалась. — Это она сочинила в семнадцать, когда впервые безответно влюбилась.

Стеклянные взгляды замерли, и тут прозвенел звонок, туши зашевелились, сбрасывая оцепенение урока, загудели уважительно — в школе её побаивались.

— Свободны. — Лене стало горько: бесполезно, любое усилие напрасно, силы уходят, как в песок. — Домашнего задания не будет.

Гул окрасился радостным: надо же, русичка пожалела. «Знали бы они, что я просто УСТАЛА». В конце концов, можно и поберечься. Причина была, страшная и радостная тайна, которую Лена скрывала даже от себя самой, — задержка. Организм, точный как часы, дал сбой на пять дней. Телефон подкинул напоминание: «Не забудьте указать дату последней менструации», которая никак не начиналась.

«Сегодня после репетиторства зайду в аптеку, куплю тест, Олегу можно ничего и не говорить».

Классики угрюмо смотрели с портретов, предчувствуя декрет.

В аптеку она зашла и тест купила, но воспользоваться им не пришлось: дома, едва сев на унитаз и спустив бельё, Лена увидела алые пятна на ластовице.

— Начались, — вслух сказала Лена, и по щекам покатились горячие слёзы.

За пять дней мечты о круглоголовом пухлощёком младенце оформились, налились, приобрели вес и объём. Она уже мысленно передвинула мебель, освободив угол для пеленального столика и кроватки, купила коляску сдержанно-кофейного цвета и пару летящих «беременных» платьев на весну, чтоб ни в коем случае не скрывали живот: ей стесняться нечего.

Пусто было в квартире, и тихое гудение холодильника только оттеняло звенящую пустоту. Олег приходил по выходным, они оба ещё не старые, амбициозные, современные, гостевой брак никого не смущал. Пусто было на душе: там растаял образ малыша в смешном костюме зайчика, неважно, кто бы родился, мальчик или девочка. Пусто было в холодильнике: Лена вечно худела, покупая продукты только к вечеру пятницы.

Зверь тяжело вздыхал, бодая лобастой башкой маслянистый пузырь горя, который окутывал Лену, а она равнодушно смотрела мимо и сквозь.

— Зато можно пить. — Невесёлый смех ударился о стены и вернулся бумерангом.

Красное полусладкое неприятно просвечивало сквозь бокал, желудок скрутило кислым узлом. Лена назло глотала адское пойло, а за незашторенным окном — кому она нужна в почти сорок — блестела фонарями улица, и сутулый дворник — всегда она забывала его имя — сгребал листья в кучу. Зверь вытянул шею, вглядываясь в отражение, и женщина вздрогнула, заметив движение. Олег шутил (или не шутил), что как-то ночью видел в зеркале белый силуэт. Холод стёк по позвоночнику, от выпитого желудок скукожился, и кислота стояла в горле.

— Пора спать, «завтра в восемь утра начнётся игра». — Даже в самые одинокие моменты с ней был любимый Цой.

От тяжёлого одеяла стало ещё холоднее, ноги словно покрылись ледяной коркой. Зверь сжался в комок, уплотнился от Лениного присутствия, запрыгнул сверху, утаптывая лёжку, слизнул соль слёз, забирая мечты об утраченном, и лицо женщины разгладилось: ей снилось море и рыжий кот Андрюша, который когда-то давно, ещё у родителей, согревал ноги, пока она учила старославянский и литературу эпохи Возрождения.

«Брошу Олега с его аллергией на шерсть, заведу кота, а летом рвану в Крым», — Лена проснулась в великолепном настроении с готовым решением.

* * *

Женя Ерёменко расплакалась в школьном туалете от стыда и унижения. На уроке не отпустила математичка-сука, а на перемене, едва Женька залезла на подиум и присела, забежал одноклассник Стасик Белов.

— Ой, Женьк! Извини! Я и не видел ничего! — протараторил он, жадно разглядывая замершую, как курица на насесте, одноклассницу.

Женя сразу поняла: соврал. Всё он видел и теперь растреплет классу. За голым окном чернел осенний вечер, отражение раздражало: помидорные щёки, испуганные глаза, дурацкая чёлка, растянутый ворот свитера — уродина! Мучительно резало низ живота, но что-то внутри заклинило: мышцы скрутило в гордиев узел, о котором твердила историчка, пописать девочка так и не смогла. В тускло-жёлтом коридоре из мужского туалета тянуло сигаретами, а из кабинета технологии — гречкой.

Километровый пример на доске расплывался: цифры, скобки, знаки крутились и прыгали, норовя ускользнуть за границу сознания. «Упрощение» — тема гадко скалилась, как Анька Аникина с предпоследней парты, — наверняка Стасик уже рассказал.

Математичка по-рыбьи выпучивала карие глаза и шевелила алыми губами:

— Всем понятно? Вопросы есть?

Женьке было ничего не понятно и тошно, а вопрос, конечно же, был: когда уже всё это кончится?

Звонок резко ввинтился в уши — она подскочила и описалась. Тёплая жидкость потекла по ногам, впитываясь в колготки и вельветовые штанины. За спиной кто-то по-шакальи захихикал, наверное, Анька.

— Ерёменко, ты куда? — Девочка выбежала из класса под строгий окрик, но после такого позора двойка по математике стала неважной.

В углу фойе маячило бабушкино зелёное пальто с каракулевым воротником.

— А мама где?

— Здравствуй, Женечка! — Бабушка потянулась поцеловать.

— Привет, бабуль!

— Мама сегодня допоздна на работе, переночуешь у нас с дедушкой.

Усилием воли Женя загнала слёзы поглубже: среди недели мама забирала редко, только по выходным. До дома далеко, а от дома бабушки и дедушки школа — через двор.

— Хочешь, погуляем на площадке? — Бабушка чувствовала, что с внучкой что-то не то, и подлизывалась.

Качели выступали из темноты, как скелеты динозавров, мокрые штаны липли к коже.

— Не хочу. — Женя выдернула руку из бабушкиной ладони. — Пошли домой.

Приземистые коробки домов подмигивали жёлтыми квадратами окон, как будто звали, но Женя знала: там нет ничего интересного. Только вороны устраивались на ночь в макушках тополей, да пробежал какой-то зверь: или крупная кошка, или мелкая собака. Возле подъезда стояло пустое ведро и валялась метла.

— Дворника не видно. — Бабушка едва не споткнулась

Старуха-соседка, торчавшая в окне первого этажа, моргнула.

— Нина уже давно не выходит, — вздохнула бабушка.

— А я помню, как она с рыжим пёсиком гуляла. — Женя оживилась: собаку хотелось давно и безнадёжно. — Его потом машина сбила.

Лифт пыхтел и поскрипывал, пока полз на девятый, Женя жмурилась от страха: вдруг упадёт?

Дома было душно, орал телевизор и пахло жареным луком.

— Иди ешь. — Дед улыбался. — Я щей наварил.

Женя чмокнула деда в пропахшую табаком щёку и прошмыгнула в маленькую комнату, сдирая на ходу одежду. Зверь сверкнул из темноты любопытными глазами: девчушка была красивая, но очень расстроенная.

— Ты чего свет не включила? — Бабушка заглянула, загорелась лампа. — Щи будешь? Дед наварил.

— Буду, — хмуро буркнула Женя.

Остаться бы одной, молчать, и чтоб рядом никого, и никуда идти не надо!

Только в ванной, раздевшись, Женя поняла, что с ней: на трусах размазалось бурое и липкое, мама называла это менструацией. Девочка наконец-то расплакалась от усталости и облегчения, а зверь, поставив лапы на край ванной, участливо задышал, вывалив язык. Разноцветные пузыри поплыли к потолку и лопнули, рассыпав блестящие искры. От слёз стало легче, а от горячей воды распустился тугой узел в животе.

— Стасик — урод и дурак, у него кроссовки дырявые! — Женя глубоко вдохнула, за закрытыми глазами проявились картины прошедшего дня: утро, школа, позор в туалете, бесконечные примеры.

Зверь ловил и проглатывал образы, довольно урча. Постепенно дыхание обоих выровнялось, запахло фрезией и карамельками, хлопнула дверь, Женя рассмеялась.

— Мам?

— Я пришла! Долго ещё будешь замачиваться?

— Уже выхожу!

Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала: «Теперь я девушка, пора носить лифчик, а не майку. Интересно, Стасик видел, что у меня на лобке растут волосы?» Будоражащее и тревожное чувство колыхалось в душе, как водоросли за стеклом давно не чищенного аквариума. От воспоминаний, как Стасик вытаращил глаза и открыл рот, настроение прыгало, как шампанское (ей дали попробовать три глотка на Новый год) и щекотало изнутри. «Скоро что-то случится, что-то обязательно хорошее! Стасик пригласит на медляк на дискотеке или мама разрешит завести собаку!»

Зверь выдохнул, растаял и вместе с паром поднялся в вентиляцию, изморосью осел на крыше. Звёзды гроздьями повисли над головой, любопытные и колючие, как кошачьи усы.

— Привет! — Дима Кошков от неожиданности выронил ведро, оно загрохотало и покатилось. — Ты как здесь?

Кривые когти впились в седой рубероид, зверь потоптался и поднял голову: взгляд у него был кошачий, немигающий и очень серьёзный.

— Ты меня видишь?

Зверь кивнул.

— Удивительно! Меня мало кто замечает.

Белые крылья зашелестели.

— Тебя тоже, да? — Дима поднял ведро и поставил в него метлу. — Любишь небо? Я мечтал летать, а вместо этого мету улицу.

Зверь приглашающе толкнул Диму мохнатой лапой.

— Полёт? Ты зовёшь меня в полёт? Конечно же да! — Дима неловко подпрыгнул и взобрался на спину, а зверь разбежался, прыгнул, расправил крылья и, кружась, набрал высоту.

Огни города остались где-то далеко внизу, а здесь свистел ветер и царила хрустальная пустота. Крик родился внутри пупка, выплеснулся наружу, небо треснуло, а из разрыва посыпались белые перья, которые долетали до земли уже снежинками. Дима был оглушающе, всеобъемлюще счастлив.

Редактор: Александра Яковлева

Корректор: Александра Каменёк

Другая художественная литература: chtivo.spb.ru

— Где представители СМИ?

Девушка в строгом костюме пыталась организовать творящийся в небольшом помещении хаос.

— Мы из «Медицинских инноваций XXI века». — Два молодых парня стояли пред ней в некоторой растерянности.

Девушка сверилась со списком.

— Да, ваши места вон там.

Она указала на места в центре и заметила, как там уже начала устраиваться компания, активно разговаривающая на иностранном языке.

— NeuroToday, The seats with the simultaneoustranslation headphones are over there, pleasecome through. — Проговорила она заученную фразу с указанием мест оснащённых наушниками с параллельным переводом.

Она тяжело вздохнула на попытку представителя иностранных компаний выяснить волнующий его момент.

— No, I don't speak English, your translator on duty will be here in a moment. — Пояснила она, что не говорит на английском и пообещала, что штатный переводчик сейчас подойдёт, а потом проговорила в рацию. — Где переводчик?

В просторном помещении с небольшой трибуной, на которой уже поставили несколько столов и микрофоны, было шумно. То и дело раздавались звуки сработавших затворов камер, вспыхивали отсветы вспышек. Фотографы и операторы настраивали аппаратуру, чтобы не упустить ни единого кадра, когда начнётся большая конференция.

Гости резко вздрогнули от раздавшегося свиста микрофонов.

— Рас, рас… Рас, два… Третий не работает, проверь штекер. — Техники, два парня в поло, джинсах и сбитых кроссовках, полезли под стол, проверяя, куда уходит провод от нужного микрофона. — На хрена такая суета? Нельзя что ли было зара… Вот чёрт… — Один из техников вылез из-под стола, а второй незаметно ретировался. — Третий работает.

Включился проектор, разогревая лампы и на экране за сценой появилась картинка.

— Выключи задние лампы… Да, и вон те… Не эти, а вон те… Во, так хорошо. — Женщина в просторном, но достаточно официальном платье придирчиво смотрела на экран и пыталась понять, достаточно ли ярко светит проектор для презентации.

Гости постепенно устроились, иностранцы надели свои наушники и тихо переговаривались, многие из присутствующих достали диктофоны и блокноты. Кто-то судорожно расписывал ручку, но, плюнув на предательницу, достал запасную и успокоился. Шум от камер стих, а вспышки издали тихий писк после последнего срабатывания и затаились в ожидании.

Дверь около сцены открылась и в зал вошёл высокий худощавый мужчина. Лицо его осунулось, но сохранило очертания гордости и, возможно, немного высокомерия.

Вспышки и звуки техники обрушились на гостя словно ураган.

За ним вышли ещё несколько человек в простой одежде, помогли разложить на столах папки с документами и поставили ноутбук.

Техник помог подсоединить провода и проектор. Аппаратура, немного поиграв с фокусом, представила на всеобщее обозрение первый слайд, на котором была одна единственная надпись: «Соединяем и Восстанавливаем.»

Зал зароптал.

— Добрый день. — Немного дрожащим голосом проговорил молодой человек, сопровождавший худощавого мужчину. — Мы готовы начинать. Доктор Генри Рейвин, прошу.

Доктор Генри встал из-за стола, взял пульт для презентации и вышел ближе к экрану. Он выглядел сдержанно, но в его движениях была сосредоточенность и точность, будто всё было заранее выверено.

— Спасибо, Николай. Добрый день, уважаемые коллеги, гости, — начал он, скользнув взглядом по залу. — Сегодня я представлю вам не теорию, не гипотезу, а результат.

На экране сменился слайд. Рентгеновский снимок позвоночника с явным разрывом спинного мозга. Следом появился документ с официальным диагнозом и фотографией юной девушки в больничной палате с первыми признаками мышечной атрофии.

— Перед вами Кира. Несчастный случай. Повреждение спинного мозга в шейном отделе. Полная парализация нижней части тела. Нарушение моторики рук. Диагноз был подтверждён ведущими нейрохирургами. — Генри сделал паузу. — Я не буду комментировать, насколько это необратимо. Вы сами знаете. Все подтверждающие документы собраны здесь, — он указал на несколько папок, лежащих на столе.

Следующий слайд: видео. Девушка пытается поднять руку, но та едва подрагивает, словно отзывается на команду с большой задержкой. Кто-то в зале шумно втянул воздух. Сверкнуло несколько вспышек.

— Моя команда провела ряд сложнейших операций, вся информация о которых также представлена. Долгие месяцы экспериментов, моделирования, адаптации тканей, сложнейшая операция по нейропластической имплантации, реабилитации… — Доктор взглянул в зал. — И вот мы здесь. И я могу показать вам то, что обычно не показывают на конференциях.

Он кивнул кому-то в открытую дверь, ту самую, через которую вошёл несколько минут назад.

Небольшая суета в коридоре и вот в зал вывезли девушку на кресло-каталке. Та самая девушка с видео. Но сейчас она была в красивом платье и с милой улыбкой на лице.

Зал замер.

Камеры ожили.

— Познакомьтесь с Кирой, моей дочерью.

Девушка лет четырнадцати неуверенно посмотрела на отца, он кивнул ей. Она подняла руку и помахала, приветствуя гостей. Движения были ещё не очень быстрые, но вполне уверенные. По залу прокатилась волна шепотков.

— Давай, милая. У тебя всё получится. — Доктор Рейвин проверил блокировку колёс и придержал кресло.

Кира кивнула, больше себе, чем отцу, опустила ноги в красивых, лакированных туфельках с подножек кресла и медленно поднялась.

Зал застыл. Только камеры старались запечатлеть каждый миг происходящего и беспрерывно освещали помещение вспышками.

Девушка сделала шаг. И ещё. Чуть оступилась, неловко улыбнулась, будто извиняясь за несовершенство ожидаемого чуда и выпрямилась. Один из сопровождающих бросился к ней, но доктор Рейвин жестом остановил его. Камеры щёлкали, глаза блестели, кто-то начал аплодировать.

— Мистер Рейвин, «Институт биомедицинских инноваций», позвольте задать вопрос…

— Доктор Генри, «Фонд восстановительной медицины», есть ли…

— Господин Рейвин, «Медицинский обозреватель», скажите…

Зал кипел.

Казалось, каждый из присутствующих собирался обрушить на выступающих целую лавину вопросов. Доктор подошёл к Кире, положил руку ей на плечо и тихо сказал:

— Горжусь тобой, малышка!

На лице девушки засияла улыбка, а Генри расправил плечи, позволяя журналистам сделать лучшие кадры. Это был их триумф.

***

С пожелтевшей страницы журнала «Наука и Жизнь» смотрел доктор Генри Рейвин. Он стоял, положив руку на плечо своей дочери, ставшей двадцать с лишним лет назад мировой сенсацией. Подпись под фото гласила: «Первая успешная интеграция спинного имплантата».

«Ничего в жизни не меняется. Что тогда, что сейчас журналисты делают что-то непотребное с учёными.» — Усмехнулась Арина, прочитав заголовок, который знала до последней буквы, как и статью, что скромно терялась под ним.

Арина помнила, как тогда, в четырнадцать лет, она аккуратно вырезала эту статью из свежего журнала и повесила её над письменным столом.

Помнила она не только эту статью, но и ту самую конференцию, которая потрясла её до глубины души, когда девушка, не отрываясь, смотрела её по телевизору.

Девочка с фото улыбалась почти так же, как улыбалась её сестра до аварии. Тогда это фото стало спасением. Теперь, спустя годы, Арина сидела среди десятка журналистов, чтобы, в череде повседневных задач и громких интервью, задать свой самый важный вопрос:

«Куда пропал гений, подаривший ей надежду?»

Она всегда любила истории о героях. Особенно тех, кто остаётся в тени, помогая другим без пафоса и лишних слов. Но повзрослев и увидев двуличие взрослого мира, Арина захотела показать всем, какие на самом деле их кумиры. А попутно найти и узнать своего кумира — Доктора Генри Рейвина.

Поэтому, когда главный редактор положил ей на стол редакционное задание, в котором значилось имя того самого человека-легенды, Арина согласилась без колебаний.

— Борис Кириллович, откуда у вас это?

Девушка, а Арина была из тех, кто благодаря своей открытости и энергичности останется девушкой и в тридцать, и в шестьдесят, уже собирала документы, удостоверение, диктофон и вообще всё, что попадалось ей на глаза, расспрашивала босса, как ему удалось выйти на доктора.

— Я всегда говорю, — Борис Кириллович сидел на краю её стола, ломая стереотипы о важных начальниках и мужчинах его возраста, — если задавать правильные вопросы и внимательно слушать… — Он сделал паузу. — Особенно внимательно слушать. То можно найти хоть иголку в стоге сена, хоть совесть у наших любимых «клиентов».

— Помню, помню. — Улыбалась Арина от предвкушения. — Но стоит помнить, что найденное не обязано нам понравиться.

— Вот именно… — Он хмуро посмотрел на подчинённую, а потом широко улыбнулся. — Жду план встреч и примерную структуру к концу недели.

— Будет сделано! — Девушка схватила куртку из шкафа у двери и исчезла в гуле коридоров.

— Билеты не забудь к отчёту приложить. — Крикнул мужчина в пустоту дверного проёма.

***

По указанному в редакционном задании адресу, как уверял интернет, значился научно-исследовательский институт, давно выведенный из эксплуатации и переданный в частные руки для коммерческих разработок.

Арина вышла из такси и огляделась. Долгий перелёт дался ей с трудом, но не из-за усталости, а от нестерпимого волнения перед встречей.

Узкая улица уткнулась в железные ворота с облупленной табличкой, на которой в потёртых буквах читалось:

«НИИ восстановительных технологий»

И всё. Ни логотипов. Ни вывесок. Ни рекламных плакатов. Только тишина, ржавчина и ветер, играющий с бумажным мусором у ограды.

Она прошла через калитку. Никакой охраны, никакого персонала. Однако, несмотря на это территория казалась ухоженной. Каменное здание в глубине двора больше напоминало чей-то дом, нежели научно-исследовательский институт.

Неуверенно подойдя к входной двери, девушка нажала дверной звонок.

Мелодию звонка было хорошо слышно, но больше это место не делилось никакими звуками.

Долгое время ничего не происходило и только она снова потянулась к кнопке звонка, как в глубине раздался голос:

— Уже иду.

Дверь открылась и на пороге появился высокий мужчина. Такой же худой, как и двадцать с небольшим лет назад, и всё с тем же выражением лица. Гордость вперемешку с высокомерием, причём второго было куда больше, чем запомнила Арина. Время лишь добавило морщин и седых волос. В остальном это был всё тот же доктор Генри Рейвин, который пронзительно смотрел прямо в глаза, как на том самом фото.

— Доктор Рейвин? Генри Рейвин?

— Просто Генри, прошу вас. А вы…

— Арина Селиванова. Профайл-журналист. Вам должны были передать…

— Да-да, Арина, проходите, я вас ждал.

Внутри здание сохраняло атмосферу частного дома и мало чем выдавало свою исследовательскую суть.

Аккуратная, даже чересчур выверенная обстановка: простая современная мебель, ровные поверхности, идеальный порядок — всё стояло под прямым углом, будто само пространство боялось ошибиться.

На стенах висели сертификаты, дипломы, официальные письма. Некоторые пожелтели и чуть помялись со временем. Названия медицинских конгрессов, подписи, эмблемы, фотографии: Генри Рейвин на фоне лабораторного оборудования, Генри с наградой в руках, Генри рядом с людьми, лица которых будто стёрты временем.

Единственным, что говорило о том, что в этом месте есть исследовательский центр, был запах. Запах антисептика, кварца и лекарств.

Девушка следовала за хозяином дома и была напугана от того, что весь журналистский опыт куда-то испарился, стоило ей увидеть этого человека.

— Так значит, — начал Генри, чтобы прервать затянувшееся молчание, — вы из тех, кто рушит публичные образы знаменитостей? — Он добродушно усмехнулся.

— Я просто стараюсь рассказывать правду. Вы опасаетесь за свой публичный образ?

— Даже если бы он у меня был, мне нечего было бы бояться. — Мужчина рассмеялся. — Прошу, мой кабинет.

Арина прошла в просторное помещение, в котором стоял рабочий стол с компьютером и большим количеством папок, а также разнообразных документов, которые говорили, что работа тут кипит даже сейчас. Вдоль стен стояли стеллажи, заставленные книгами, а у больших панорамных окон, чуть поодаль, стояли два дивана и журнальный столик.

Генри устроился на одном из диванов и предложил девушке присесть напротив.

— Итак, вы проделали огромную работу, чтобы разыскать меня. Чем могу быть полезен?

Арина села, аккуратно положила сумку рядом и достала диктофон.

— Вы не против?

Генри наблюдал за ней внимательно, с любопытством, которое казалось вежливым, но чересчур точным. Девушка явно нервничала. Он откинулся на спинку дивана и легко махнул рукой.

— Пожалуйста.

— Вы производите куда более живое впечатление, нежели ваш публичный образ, доктор Рейвин, — нарочито спокойно заметила она.

Он приподнял бровь.

— Я за ним давно не слежу. Надеюсь, я не выгляжу «там» как злой гений.

— Вовсе нет. Вас помнят, но помнят слишком по-разному. — Арина открыла блокнот, не сводя с него взгляда. — Кто-то как недооценённого новатора, кто-то как медиа-афериста, исчезнувшего с деньгами после громкой сенсации. Есть ещё несколько конспирологических теорий, но они вряд ли достойны внимания. А я... я пришла, чтобы узнать правду и заполнить пробелы между этими образами.

— Интересная задача. — Он чуть кивнул. — Особенно если учесть, что меня в этих образах может и не быть.

— Тогда тем более нам стоит поговорить. — Она сделала пометку, не отводя взгляда. — Начнём с простого. Почему вы ушли из публичного поля?

Он чуть улыбнулся.

— Слишком яркий свет вредит. Как людям, так и нервным окончаниям. Они лучше себя чувствуют в более… — Он задумался, подбирая слова. — Подходящих для них условиях.

Арина не засмеялась.

— Интересная метафора, но её будет трудно вставить в лонгрид. Можете объяснить чуть конкретнее?

Генри чуть наклонился вперёд. Его взгляд цеплял и изучал.

— Понимаете, Арина, когда ты один раз создаёшь чудо, от тебя начинают ждать только чудес. Всё, что окажется ниже ожиданий, будет считаться разочарованием.

— То есть вы ушли, потому что не хотели разочаровать? Или разочароваться?

— Я ушёл потому, что не хотел врать. Ни себе, ни другим. — Он сделал небольшую паузу, посмотрел в окно. — Все свои наработки я выложил во все возможные базы и сделал открытыми и публичными. Считаю, что дал этому миру больше, чем он заслуживал, после того, что сделал с моей дочерью.

— Да, ваши работы очень продвинули достижения в сфере восстановительной хирургии и имплантации. Доктора, что одними из первых внедрили ваши наработки в практику почти поставили на ноги мою сестру… Но никто из них не повторил вашего триумфа. Отсюда и поползли те слухи, что всё это было просто шоу. — Генри бросил на неё быстрый взгляд, но девушка не отступила. — Как вы думаете, почему то, что получилось с Кирой, получилось только у вас?

— «Почти» … Этого ведь недостаточно. Это то, ради чего вы здесь, не правда ли? — Он снова откинулся на диван, сцепив пальцы.

— Как я сказала, я здесь ради правды и мне искренне интересен ваш взгляд на причины неудач ваших коллег.

— Вот видите. Как я и говорил, всё что будет ниже ожиданий, будет считаться провалом.

— И всё же… — Не отступала Арина.

— В истории человечества есть очень много всего. Хорошего и плохого. И как любой живой организм, как бы сложно он не был устроен, человек стремится чтобы было больше хорошего и меньше плохого. И именно поэтому была придумана «Этика». Но, видите ли, «этика» работает в обе стороны и ограничивает не только плохие вещи, но и хорошие.

— Вы хотите сказать, что такие потрясающие результаты вам помог достичь отказ от этики?

— Исключительно в теоретической плоскости. — Мужчина рассмеялся. — Я не призываю творить зверства ради науки, но человеческому разуму должно быть дано чуть больше свободы.

— Вы имеете в виду принцип «мысли как преступник»?

— Что-то вроде того. — Генри уже расслабился и его взгляд больше не колол так сильно, как в начале встречи. Он был явно доволен тем, как проходит беседа. — Хотите кофе?

***

Диктофон всё ещё мигал зелёным. Запись длилась уже больше часа, хотя казалось, что разговор шёл на одном дыхании.

Арина всё ещё не могла решить, искренен ли он был в своих историях или признании о недоверии протоколам клинических исследований. Он рассказывал много. Даже слишком много. Но что из этого было правдой, она пока что так и не поняла. И то, с какой лёгкостью он делился подробностями своей жизни настораживало.

Ближе к вечеру на журнальном столике скопилась пара пустых кружек из-под кофе, крошки и косточки от фиников. Несмотря на лёгкость беседы, девушка была вымотана и хотела скорее оказаться в номере отеля.

— Благодарю за откровенность, — сказала Арина, выключая диктофон.

— Это ещё не откровенность, — усмехнулся Генри. — Это только контекст.

— Очень рада, что мы нашли общий язык. — Девушка собрала вещи и встала. — Я направлю вам письмо с датами следующих интервью. Очень надеюсь, что мне удастся поговорить и с Кирой.

— Полагаю, такая возможность может представиться. О нет, оставьте это, я сам всё уберу.

— Ох, хорошо… Ещё раз спасибо за эту встречу Генри. Приятно было познакомиться. Всего хорошего.

— И вам, Арина. Мне тоже было очень приятно с вами познакомиться.

Дверь закрылась за спиной и прохладный вечер окутал её и пробирался под лёгкую курточку.

«Нужно будет написать у себя на лбу, что стоит проверять погоду в пункте назначения при дальних командировках.» — Ругала себя девушка, начиная подрагивать от холода.

Вечером ждал ужин, рассылка писем с графиком и планом следующих встреч. Один для Генри и один для Бориса Кирилловича. И много-много размышлений над услышанным.

Позже, переслушивая запись, Арина удивится, как ловко Генри уводил разговор от некоторых тем. Именно эти темы девушка выписывала в отдельный список, чтобы лучше подготовиться к следующим встречам.

Она знала, что услышала много, но не была уверена, достаточно ли этого для правды.

***

За следующие две недели Арина встретилась с доктором Генри ещё три раза. Каждый раз он рассказывал чуть больше. О своём детстве в бедности, первой пациентке, которую потерял. Рассказал, как мир подарил ему чудесных супругу и дочь. И как жестоко отобрал одну и покалечил другую.

Он говорил о боли утраты и надежде. О вере в чудо и годах бессонных ночей, чтобы это чудо стало реальностью.

Его рассуждения о человеческом теле одновременно пугали и завораживали. Порой даже сложно было понять, где он лишь строит теории, а где говорит как чистый практик.

Постепенно доверие между ними крепло. Он начал показывать ей архивные материалы: старые фотографии, медицинские отчёты, схемы имплантов, наброски, сделанные от руки. Арина всё это тщательно изучала, ловя себя на мысли, что с каждым днём всё меньше ощущает грань между интервью и исповедью.

На третьей встрече он провёл её в исследовательскую часть здания. Помещение было стерильно чистым, с включёнными мониторами и заблокированными лабораторными шкафами. Он показывал оборудование, объяснял методы, говорил о контроле нервной передачи, с увлечением, гордостью.

— А что на счёт Киры? — Спросила однажды девушка. — Мне бы очень хотелось познакомиться с ней.

— Понимаю, она чудесный человек и она бы вам точно понравилась. Вы очень похожи. Но возможность вашей встречи, к сожалению, зависит не от меня.

Генри отошёл к лабораторному столу и сказал:

— А вы знали, что ваша кровь может рассказать о вас куда больше, чем кажется?

— Ну это не удивительно, недаром же врачи постоянно заставляют сдавать её на анализы литрами. — Рассмеялась девушка.

— Не без этого, — поддержал её веселье доктор. — Но я говорю о том, что достаточно всего лишь пары капель вашей крови и через неделю вы узнаете, кто вы, откуда ваши предки и что за химия прячется под вашей кожей. Ну и заодно узнаете, нет ли у вас каких неприятных предрасположенностей.

— Это щедрое предложение, Генри, но боюсь мой командировочный бюджет не переживёт такой удар. — Девушка неловко улыбнулась.

— Ну что вы, Арина. Мы не тронем ваш бюджет. — Он мягко посмотрел на собеседницу. — Как вы видите, у меня не очень активная медицинская практика, а навыки подобного плана теряются достаточно быстро. Свою кровь я уже вдоль и поперёк изучил и могу предсказать по ней не только свою реакцию на завтрак, но ближайшие головные боли. А вот что-то новое увидеть, это дорого стоит.

Девушка немного замялась, но всё же решилась на эксперимент.

Генри взял немного крови из пальца и обработал ранку так быстро и профессионально, что Арина даже пикнуть не успела.

— Ну вот и всё. — Удовлетворённо произнёс доктор. — Уже к следующей нашей встрече будет готов ваш генетический паспорт. Буквально эссенция правды, как вы любите. Кровь не умеет врать или быть двуличной.

Арина посмотрела на свой палец.

— Могу я задать вам не скромный вопрос?

— Конечно, почему нет?

— Вы сказали, что с врачебной практикой у вас не густо, но всё оборудование очень дорогое. Кто вас финансирует?

— Действительно, не скромный вопрос, — рассмеялся Генри. — Хороший врач всегда на вес золота. Да-да, знаю, сам себя не похвалишь, и всё прочее. Мне платят люди, которым нужна помощь. Иногда не самые законопослушные, но от того и вознаграждение за труды и молчание выше. Но разве это важно? Я просто врач и мой долг помогать людям.

Он говорил об этом так легко, будто обсуждал погоду, но его взгляд снова стал цепким, как в первые дни их знакомства.

— Ну вот и у меня нашлось то, что могло бы угрожать моему медийному образу, если бы он у меня был. — Сказал доктор и снова рассмеялся. — Вы действительно хороши в своём деле, Арина.

Неделя прошла быстро. Все записи, отчёты и чеки улетели шефу, как и уверение в том, что следующая встреча будет последней, после его фирменного:

«Ну всё, стрекоза, закругляйся. Бюджеты не резиновые.»

Арина решила, что если встреча с Кирой на следующей неделе не состоится, то вряд ли имеет смысл дальше давить на эту тему. Генри и так очень много терял, чтобы причинять ему дискомфорт своей настойчивостью.

На последней встрече Генри был в очень приподнятом настроении и с порога заявил, что Кира готова пообщаться.

— Арина, не сочтите за грубость, но я попрошу провести эту встречу неформально. Без записи и съёмок.

— Конечно, Генри, никаких проблем. Я очень рада, что хотя бы в последний мой визит мне удастся познакомиться с вашей дочерью. Она и раньше казалась мне невероятно сильной девушкой, а после ваших рассказов…

— Отлично, тогда пойдёмте? — Он галантно пропустил девушку вперёд. — Она ждёт нас в лаборатории, дорогу, я подозреваю, вы ещё помните?

— О да, конеч…

Как только Генри пропал из её поля зрения, вместе с ним начало пропадать и всё остальное. Ноги стали ватными, пол неожиданно подскочил и больно ударил по голове. Сознание уходило, унося с собой свет, звуки и ощущения.

***

Приходила в себя девушка постепенно. Тело ныло, мышцы были будто чужие, а в голове поселился звон. Она открыла глаза и увидела, как доктор отчаянно пытается кого-то успокоить.

— Успокойся, милая, всё хорошо, папа здесь, — шептал он, стоя на коленях возле массивного, судорожно движущегося нечто.

Арина постаралась сфокусировать взгляд, так как не могла понять на что она смотрит.

— Милая, успокойся, у нас не так много времени. Обещаю, всё будет хорошо.

Морок постепенно проходил и она смогла разглядеть то, с чем разговаривал Генри.

Если бы она могла, она бы закричала. Но, несмотря на все усилия, изо рта вырвался только сдавленный хрип. Тело ещё не пришло в себя, а лампы дневного света слишком хорошо освещали помещение и всё что ей сейчас оставалось — утопать в волнах ужаса, омывающих её разум.

Сначала она подумала, что видит огромную сколопендру, но это оказалась девушка. По крайней мере часть её была. И вторая, и третья, и… все остальные. Все они были девушками.

Арина слишком внимательно слушала Генри, когда он рассказывал ей про особенности операции, которую они с командой разработали для Киры, и готова была поклясться, что позвоночник этого существа состоял исключительно из Т позвонков грудного отдела. Всех Т позвонков с первого по двенадцатый. И после Т12 снова шёл Т1. И снова, и снова, и снова…

У первых двух тел не было ног, но они сохранили все руки. Конечности двигали хаотично и постоянно. Одни руки трогали пол, другие скребли стены, третьи судорожно хватали воздух и разные предметы, тут же отбрасывая их.

То, что Генри называл своей дочерью ревело, не давая отцу подойти. Ноги отталкивали её в произвольные стороны, от чего вид извивающегося тела вызывал приступ тошноты.

Ясность сознания вернулась к Арине и её тут же стошнило.

Генри обернулся и на его лице читался не то страх, не то гнев.

Кира тоже посмотрела на девушку и зашевелилась ещё активнее. Трубки от капельниц, которые теперь могла разглядеть журналистка, выходили из некоторых конечностей Киры, заходили ходуном и свалили на пол несколько стоек с препаратами.

Арина с трудом перевернулась и свалилась с каталки, опрокинув её вслед за собой и больно ударилась о пол. Придя немного в себя, она начала отползать в хрупкой надежде спрятаться. За спиной слышалось:

— Ты моя гордость, моя жемчужинка… Пожалуйста, не бойся. Всё… под контролем, — продолжал говорить доктор, но его голос срывался.

Одна из рук Киры взметнулась вверх и опрокинула поднос с инструментами, стоящий на столе неподалёку. Другие руки начали тянуться к Генри и по лицу мужчины можно было понять, что он теряет контроль.

— Нет! Не надо, милая, это я! Это папа! — Кричал он, но пальцы Киры вцеплялись в его ноги, бёдра, плечи и шею.

Кира хрипела и пыталась прижаться к отцу. Она обнимала его, но тело не подчинялось. Слишком много сигналов, слишком много сенсорной нагрузки. Все части её тела двигались, казалось, сами по себе и каждая пара рук искала объятий отца.

Она снова захрипела и Арина закрыла уши, не в силах вынести этих звуков.

— Милая… — Раздаётся охрипший голос мужчины. — Милая…

По телу Киры прокатилась судорога и тела, из которых она состояла, выгнулись дугой. Пары её рук, сжимающих отца с разной силой, давили и тянули каждая к себе. Она хотела почувствовать тепло, но её действия разорвали доктора пополам. Звук треска костей, хруст, глухой стон. Всё кончилось быстро.

Кира остановилась и её руки опустились. Тело ещё подёргивалось от мелких судорог, как марионетка с обрезанными нитями. На мгновение она застыла, глядя на тело отца.

Журналистка, прячась за перевёрнутой каталкой, смотрела за происходящим и видела шрамы на теле девушки. В ужасающих подробностях она видела все модификации, которые проводил Генри Рейвин над телом своей собственной дочери.

Опустив глаза, журналистка увидела самого Генри и издала короткий стон. Она не могла отвести глаз от сцены перед собой.

То, что осталось от доктора, лежало у ног существа, которое когда-то было Кирой. Девушкой в милых лакированных туфельках, гордо стоящей рядом с отцом презентуя дело всей его жизни.

Перед глазами Арины встала фотография из журнала «Наука и жизнь», но тут же исчезла, уступив место тому, чем она стала.

Кира посмотрела в сторону девушки. Голова двигалась с трудом, постоянно дёргаясь и никак не могла повернуться достаточно, чтобы полностью увидеть ту, что пряталась за опрокинутой каталкой.

Создание протянуло к Арине одну из многочисленных рук, дрожащую, робкую, как будто хотела понять, что делать дальше.

Но затем ещё одна судорога прокатилась по телу. Некоторые конечности выворачивались в неестественные положения и заставляли суставы издавать тошнотворный хруст.

Кира схватилась за голову верхними руками и из её рта вырвался очередной стон. Существо обернулось к стене и несколько раз ударилось о неё телом. Ещё один стон прокатился по помещению. В своих метаниях она заметила под потолком окошко в соседнее помещение и начала лезть вверх, как ужасная, адская сколопендра. Быстро, судорожно. Свежие швы расходились, ткани рвались, а её тело трещало по швам и суставам. Но она исчезла, перевалившись через край окошка, оставив за собой кровавый след и несколько изуродованных тел, что некогда были её частью.

Журналистка осталась одна. Её взгляд скользил по трупу доктора, его пустым глазам, перепачканным кровью бумагам. Затем по рукам и ногам безымянных девушек, оставшихся после побега Киры. Она чувствовала себя частью этого ужаса и ещё одной, новой жертвой.

Она дышала тяжело, пытаясь пошевелиться, но миорексанты, которыми накачал её доктор Генри, продолжали оказывать влияние на тело и не давали свободы. Сознание снова начало покидать её, но теперь уже не из-за препаратов. Арина была бы благодарна, отключись она раньше, чтобы ей не пришлось видеть всего этого. Но этого не произошло, и она увидела. Гораздо больше, чем хотела. Но сейчас можно…

***

Тьма окутала всё вокруг. Она казалась мгновением, но как потом сказали Арине спасатели, её нашли только вечером, когда главный редактор не смог связаться с ней и решил, что происходит что-то неладное.

Когда журналистка пришла в себя, она ещё долго благодарила Бориса Кирилловича за его бдительность.

Профессия журналиста очень опасна, ведь они всегда в центре событий. И как хорошо, что принципы этого человека распространялись на всех в его редакции, а не только на тех, кто ведёт репортажи и пишет статьи из горячих точек.

Когда девушка очнулась, её уже куда-то везли, а вокруг был хаос. Полиция, медики, сирены, каталки.

Дальше последовали долгие месяцы восстановлений. Попытки снова спать в одиночестве, без света и не вскакивать среди ночи с криками.

К ней приходили разные люди из разных служб и задавали одни и те же вопросы, ответов на которые не было.

Она отказалась идти на опознание Генри и Киры, которую нашли в одном из помещений лаборатории. Ещё слишком ярко перед глазами стоял образ Киры. Её глаза. Безумные, но разумные… и очень страдающие.

Пять часов десять минут – неприятное жужжание часов на руке, которое сигнализирует о том, что настало утро. Не самая приятная новость, особенно с учетом того, что смертельно хочется спать, а ведь еще нужно собрать волю в кулак (а потом и себя), чтобы отправиться на работу.

Утро обещало хорошую погоду. Однако, как известно, обещать – не значит выполнить. К моменту выхода из душа всё как-то кардинально изменилось: солнце пропало, уступив место темно-синим грозовым тучам. На улице шел дождь – из-за его интенсивности я невольно вспомнил библейский отрывок о Великом потопе.

Утро как-то сразу стало менее позитивным, а ведь я еще даже не вышел из квартиры. Да и не выспался. Настроение стремительно ухудшалось. Внутренний голос нашептывал: «Останься дома!» И, черт побери, это было очень соблазнительное предложение. Но разум взял верх.

Я вышел из квартиры в парадную, немного повозившись с замком, закрыл дверь. На лестнице, свернувшись клубком, лежал большой кот пестрого окраса. Он уютно уткнулся мордой в собственный мех и, казалось, спал. Я посмотрел на него с завистью. Кот словно почувствовал мой взгляд и лениво поднял голову, уставившись на меня большими зелеными глазами. В них читалось: «Ты чего шумишь в такую рань? Не видишь – тут уважаемый кот спит! Всю ночь не смыкал глаз, решал свои кошачьи дела, и только прилёг отдохнуть под шум апокалипсиса, который доносится с улицы через открытое окно в парадной».

Справедливое замечание, подумал я, потрепал его по голове. А он молча проводил меня взглядом.

При выходе на улицу меня встретил порывистый ветер и тропический ливень, устроенный природой. Зонт я решил не открывать – дабы не улететь на нём по направлению ветра. До автомобиля оставались считаные метры – я побежал.

Слегка мокрый, сел в машину, привычным движением повернул ключ зажигания, включил дворники и музыку. «Да начнётся новый день!» – нажал на педаль газа и медленно тронулся.

Я не был уверен, плыву я или еду, но мысленно ощущал себя капитаном первого ранга, который преодолевает стихию на своём корабле, направляясь к месту выполнения боевой задачи. Настроение немного улучшилось.