Сообщество - Авторские истории

Авторские истории

40 225 постов 28 272 подписчика

Популярные теги в сообществе:

3

Небольшой рассказ "Последний орк"

Перед глазами лишь тьма, сменяемая резкими, мелькающими всполохами света и шумом, пробуждающими воспоминания и разгоняя кровь заставляя её бежать по телу всё быстрее, вскипая и пузырясь от переполняющих эмоций; Гнев, ненависть, азарт, восхищение и отвращение и в конце неутихающий голод. Невыносимое ощущение тяжести, будто сам небосвод свалившийся на плечи и продавливающий плоть. Рот заполнен мерзостной, землистой жижей, смешавшейся со слюной и въедаясь в язык, покалывающий от впитываемого вкуса. Рёбра зажатые, будто в тисках медленно расцветают, наполняясь с сиплым звуком, тонкой струйкой воздуха. Такое знакомое ощущение, родное будто утроба матери. Дом, это значит, что я дома.

Окоченевшее тело резко наполняется теплом, медленно оживая, разгораясь всё сильнее, чтобы с яростью сбросить невыносимые оковы. Руки впиваются в мягкое, сочащееся нечто, пытаясь найти опору, пока стальная кожа нагнетается всё возрастающим жаром, раскаляясь, пока не накопит достаточно силы; затем резкий рывок и грузное тело переваливается, сбрасывая часть накрывшего его свинцового одеяла, открывая небольшой, ломкий лучик света пробивающийся вглубь багрового месива, дающий надежду и привносящий в этот удушающий, безжизненный мир каплю свежего воздуха. Ломкие пальцы жадно вгрызаются в окружающее месиво, заполняясь мелкими, холодными струйками чёрной воды, он медленно продавливает себе путь вперёд, пока наконец перед ним не открывается рубиновый закат поглотивший, бескрайнюю пустыню серого неба.

Багровое солнце, постепенно скрываясь, уже почти не приносит света, оставляя после себя длинные, густые и смолистые тени, переплетающиеся и собирающиеся в неразборчивые комок силуэтов застывших в агонии. Воздух наполнен густой дымкой, стелящейся по этим полям, заполненных частоколом из металла и гниющей плоти, медленно перевариваемом и сочащейся чёрной нефтью пропитывая почву. Эти поля, местами накрытые тучами роящихся насекомых, уходят в даль, переходя в медленно нарастающие мёртвые холмы, затмевающие солнце. Это место будет проклято навеки, обречённое оставаться молчаливым памятником, вкус смерти здесь заполнит почву и воздух до самых небес, отпугивая и животных и птиц, привлекая лишь орды насекомых знакомым запахом гнили.

Это место великолепно, этот день великолепен, переполняя ломящее от боли тело, восхищением, каждый шаг будто торжество, наполнен хрустом, скрипом и хлюпаньем, его рука безжизненно раскачивается, при каждом движении, пока освежающие всполохи ветра приносят отдалённые звуки плача, стонов, предсмертных всхлипов и тихие шёпота последних молитв. С нестираемой улыбкой он медленно идёт вперёд, постепенно поднимаясь всё выше холм устремляющийся к горизонте, отбрасывая, всё нарастающую тень, что жадно поглощает, перемалывая всё, что осталось позади.

—————————————
—————————————

P.s. Это один из рассказов в моей серии, где я пишу по одному рассказу каждый день. Они часто повествуют не столько о персонажах и событиях, сколько передают образы, ощущений и мысли. Если этот рассказ Вам пришёлся по душе, остальные мои рассказы можно прочитать тут: Рассказы каждый день

Показать полностью
4

Кофе

Есть вопросы страшнее, чем «ты меня любишь?». Например: «тебе какой кофе?».

Этот вопрос, заданный шепотом на рассвете в твоей собственной квартире, обладает силой контрольного выстрела. Он обнуляет все ночные договоренности, срывает остатки бравады и требует немедленного, обезоруживающе честного ответа. Это не про напиток. Это про дальнейшие намерения.

Я повернулся. Она стояла у окна, силуэтом на фоне просыпающегося города, завернутая в мою рубашку, которая на ней выглядела куда уместнее, чем на мне. Во взгляде — ни капли вчерашней усталости. Только спокойное, ясное любопытство хирурга перед началом сложной операции.

— Черный. Без сахара. Без иллюзий, — ответил я. Это была моя стандартная комплектация. Моя зона комфорта.

Она усмехнулась — не губами, а одними глазами. И нанесла ответный удар, от которого я до сих пор не могу оправиться.

— Сделай, как себе, — сказала она, не отводя взгляда. — Посмотрим, смогу ли я это выпить.

Черт. Кажется, это был шах и мат.

P.S.

Все мы ищем зеркала. Большинство людей выбирают кривые — те, что делают их стройнее, выше, значительнее. В них удобно смотреться, они льстят и создают комфортную иллюзию. Рядом с ними можно сколько угодно врать себе и им — отражение все стерпит и даже подыграет. Это безопасная игра.

А потом ты встречаешь не кривое зеркало. А идеально ровную, отполированную до безжалостной четкости амальгаму.

Это зеркало не искажает. Оно показывает тебя таким, какой ты есть. Каждую трещинку на фасаде уверенности. Каждую морщинку от усталости вокруг глаз. Всю твою выверенную ложь и тщательно скрываемую тоску. Перед таким зеркалом невозможно притворяться. Любая уловка, любой саркастический выпад выглядит жалко и по-детски. Оно просто отражает. Безжалостно. Честно.

И когда это зеркало говорит тебе: «Я готова попробовать твой мир на вкус. Я не боюсь твоей горечи», — наступает настоящий ужас.

Потому что страх не в том, что оно разобьется. Страх в том, что оно останется. И тебе придется смотреть в него каждое утро.

https://t.me/kunstkameraabsurda

Показать полностью
1651
Авторские истории

Фоторобот

Уличные художники оккупировали вход в парк и предлагали прохожим запечатлеть свой образ в портрете или заказать забавный шарж. За умеренную плату мастера раздували клиентам головы, расширяли подбородки и удлиняли носы. Люди хихикали и, довольные, уносили с собой эти безвкусные варианты человеческих мутаций. Среди десятка безобидных шаржистов затесался и Ваня Краскин со своими «глубокими карикатурами». К нему-то и пристал майор Гвоздев, гулявший по парку вместе со своей свитой.

Майор был крупным, вспыльчивым и разговаривал с художником как с подчиненным. Тут и думать было нечего. Любой представитель жанра карикатуры нарисовал бы толстого самодовольного гнома. На это майор и рассчитывал, глядя на десяток чужих работ вокруг. Он хотел посмеяться над собой и посмешить товарищей.

Но Краскин рисовал шаржи другого характера. Он умел видеть самую суть и разглядел в клиенте не комбинат по производству инфарктов, сахарного диабета и оскорблений, а ранимую маленькую душу, заключенную в большое тело. В глазах майора художник увидел боль нереализовавшегося флориста. И когда Краскин изобразил его тощим обиженным взрослым с детским лицом и букетом ромашек в руке, смеялись все. Кроме майора.

— Шеф, да это сто процентов вы, — снимали на телефон шарж полицейские, продолжая ржать.

Краскину это не сошло с рук, вернее, с карандашей, и майор решил привлечь его по полной, забрав в участок прямо с рабочего места.

В это самое время в отделении № 103 царил хаос. Утром к ним пришла женщина, которая своими глазами видела неуловимого вора-домушника, чья внешность до сих пор была совершенно неизвестна и очень разыскиваема. Проблема крылась в том, что составить фоторобот со слов свидетельницы не представлялось возможным. Из-за стресса она никак не могла описать преступника. Сначала нос у него был сломан и искривлен вправо, а брови были густые и черные. Потом женщина поняла, что описывает соседа. Следующая попытка явила портрет Прохора Шаляпина, о котором грезила свидетельница. А после она и вовсе расплакалась, сказав, что абсолютно ничего не помнит. И вообще ей требуется адвокат или прокурор, сойдет даже местный судья — ей все равно, лишь бы зарабатывал хорошо, был моногамен и умел слушать.

Следователь рвал и метал. Ему был дан шанс проявить себя, поймав крупную рыбу. Ориентировка сильно облегчила бы задачу, но свидетельница была бесполезна. А еще эти балбесы — его коллеги — весь день чего-то ржут, как стая гиен. Подойдя к ним, чтобы узнать причину неуставного идиотизма, он увидел на телефоне фотографию того самого шаржа, в котором сразу узнал майора. «До чего похож… — изумился следователь, глядя на рисунок. — Ни с кем не спутаешь».

— Ко мне этого Пикассо, быстро! — скомандовал он.

— Кого? — не поняли младшие сотрудники.

— Художника, кого!

Майор как раз вменял Краскину шпионаж и вымогательство, когда явился следователь и за шкирку поволок бедолагу в свой кабинет.

— По описанию сможешь нарисовать? Сколько времени потребуется? — спросил следователь.

— Смогу, — кивнул Краскин. — Семь.

— Чего семь? — не понял законник. — Минут? Часов? Дней? Надо сейчас!

— Сотен, — виновато улыбнулся художник.

— Слушай сюда, — нагнулся к нему следователь, и Краскин ощутил на своем лице его горячее кофейное дыхание. — Если сделаешь как надо, выйдешь сегодня же, а не сделаешь — будешь весь год на общественных работах бордюры и стволы деревьев разукрашивать.

Краскин сглотнул комок в горле и еле слышно пискнул:

— Я без оплаты не могу. Кодекс странствующего художника не позволяет. Руки рисовать не будут, — пожал он плечами и показал на дрожащие пальцы.

— Да чтоб вас всех! — следователь выудил из кармана кошелек и бросил на стол перед Краскиным две купюры по пятьсот, а затем крикнул: — Вызовите еще раз эту любительницу юристов!

Женщина снова начала путаться в своей памяти. То это был высокий шатен, то лысый карлик. Но Краскину было важно другое.

— Взгляд у него был гневный, алчный или сосредоточенный? — спросил он, и женщина тут же просияла: — Сосредоточенный, очень сосредоточенный!

— А губы чувственные или такие, что никогда не вкушали любви? — продолжал Краскин.

Женщина прикрыла глаза и, глубоко вздохнув, шепотом произнесла:

— Чувственные, очень чувственные, — и облизала собственные уста, словно перед поцелуем.

Под удивленными взглядами Краскин уже вовсю наносил штрихи будущего «фоторобота».

— Хорошо, а было ли что-то в его лице, что вас бесило? — внезапно спросил он.

— Бесило? — открыла глаза свидетельница.

— Да. Например, черные точки на носу или слишком мужланский подбородок. Ну, знаете, такой, который прямо кричит: «Я бабник и сволочь, который приходит, чтобы украсть не только драгоценности, но и сердце».

Следователю казалось, что Краскин просто над ними издевается и набивает цену, но он хотел посмотреть, что же будет дальше.

— Да! — воскликнула женщина. — Кое-что было. Ресницы…

— Так, — кивнул шаржист.

— У него были очень красивые ресницы. Я за такие же по четыре тысячи каждый месяц отдаю, а у этого гада они от рождения до того пушистые и длинные, что я его сразу возненавидела.

— Отлично! — Краскин вовсю орудовал карандашом по бумаге.

— Ну и сердце у него, определенно, черное, — трагично прикрыла рукой лицо женщина. — По складкам на широком лбу это сразу понятно. У моего папы такие же были. Он слишком много думал и надумал развод с мамой…

Спустя пять минут странного допроса портрет был почти готов. Краскин попросил дать ему акварель, чтобы изобразить человека в цвете и со всеми анатомическими особенностями…

— Нет, давайте лучше холст и масло, — остановил он следователя, а сам принялся добавлять детали: откуда ни возьмись появились родинки, легкая щетина, «гусиные лапки» возле глаз. Все это Краскину подсказывала интуиция.

— Он! Точно он! — задыхаясь от волнения, закричала женщина и вскочила с места, когда художник показал ей изображение.

В этот момент за ними наблюдала уже половина отделения, включая майора, который с завистью и обидой смотрел на портрет преступника, а потом — с тоской и обидой — на свой собственный.

В тот же день ориентировками были усеяны все общественные места и доски объявлений всех отделений. Те, кто хоть раз видел лицо преступника, не могли его забыть — слишком уж много чувств он вызывал при одном лишь взгляде. Особенно складки на широком лбу ранили чувства и давили на больное почти у сотни разных людей.

Через три дня домушник сам явился в участок. Кража собственного портрета стала для него идеей фикс. Он смог провернуть это дело, так как был профессионалом, а попался на том, что пришел в парк просить у Краскина подписать работу. Там его и принял майор, который теперь ходил к художнику каждый день и требовал изменить шарж, но каждый раз был недоволен натуральностью, глубиной и принципиальным подходом мастера.

С тех пор жизнь Краскина изменилась. Против собственной воли он переквалифицировался из странствующего художника в полноценного сотрудника сто третьего отделения с официальной зарплатой и пакетом ДМС.

Работы было вагон: пропавшие люди, преступники. Несмотря на наличие качественных фотографий, полиция все равно привлекала Краскина, который мог изобразить то, что не в силах был поймать самый лучший объектив самой лучшей фотокамеры.

Иногда начальство просило и даже требовало от штатного художника сделать портрет или шарж, который можно было бы подарить вышестоящему руководству, но чаще всего эти рисунки оставались невостребованными. Не то чтобы они были плохими или как-то порочили честь. Просто Краскин мог копнуть слишком глубоко, а не каждый был готов столкнуться со своей собственной глубиной, да еще и выставить ее на всеобщее обозрение.

Александр Райн

Поддержать автора можно тут

Тут подписаться на телеграм

А тут можно глянуть гастрольный график и прийти на концерт автора в вашем городе

Показать полностью
40

Жизнь в серых тонах

- Странный он какой-то…

Девушки проводили взглядом молодого мужчину, который вышел от их начальницы. Одна из них вскочила, стоило мужчине выйти за дверь отдела. Она схватила какие-то листки со стола и впорхнула в кабинет главного бухгалтера, который совсем недавно был отделен пластиком от общего длинного помещения.

- Аделаида Сергеевна…, - успели услышать остальные женщины и девушки.

Ирина переглянулась с соседками. Зоя в своем репертуаре. Но зато они скоро точно будут знать, что за человек приходил, зачем он появился и все остальное. Зойка была любопытной. Она как-то умудрялась получить сведения и не нарваться на начальственное ехидство.

Ирина продолжила работать.

- Это наш новый программер, - проинформировала отдел Зойка и тут же выразила свое фэ, - серый какой-то.

Серый? Ирина не особенно любила сплетни, но цветовая характеристика ее несколько озадачила. Почему - серый? Вопрос задали и другие девушки.

- Да вы что? Не видели что ли? Он был, как пылью обсыпан: серый костюм, рубашка, туфли, носки, галстук! Все серое!!! – Зойка была искренне удивлена - как такое можно не заметить?

Она хмыкнула, а потом добавила, что оттенки цвета были разные.

"И когда успела?", - спросила себя Ирина и продолжила работать.

Зоя не ошиблась. "Серый". Новый программист полностью оправдал приклеившееся неофициальное прозвище. У него действительно все было такого цвета. И верхняя одежда и даже машина.

Зойка повертела пальцем у виска. Ирина пожала плечами. Мало ли. Нравится такой цвет. Закон ничего против не имеет. Значит, все в порядке. К новому человеку быстро привыкли и перестали обращать внимание. Только по работе.

- Сухарь!

Это еще одно прозвище, придуманное неутомимой Зоей. Бухгалтеры переглянулись. Не обломилось. Кокетка, вероятно, пробовала упасть парню на хвост, а он отшил. Так или не так, никто не знал, но скорее всего так и было.

Программист отладил все компьютеры. Если что-то висло, он откликался немедленно, но в посторонние разговоры не вступал. Все только по работе. Так прошла неделя.

- Он, вероятно, любит жену, - укоризненно говорили женщины постарше, видя, что Зойка снова пробует на прочность броню программиста.

- Он не женат. Кольца-то нет, - огрызалась Зойка. – Наверно он из этих…, - пренебрежительно фыркнула она.

- Прекрати говорить гадости! - начальство все-таки рыкнуло. - Достала уже.

Зойка заткнулась.

Потом наступили выходные, Зойка сходила в кабак и познакомилась там с неким Васечкой, о чем рассказала в понедельник. Программист ее интересовать перестал. Потом нужно было отчеты сдавать, разговаривать стало некогда.

Прошел месяц, второй, третий. Наступили новогодние праздники.

На корпоратив Ирина не пошла. Вместо этого она съездила к родителям. Отметила с семьей Новый год, наелась оливье – куда же без него – и третьего возвратилась в город.

Мама уговаривала остаться на все выходные, но девушке хотелось просто посидеть в тишине дома, полениться всласть.

На следующий день она отправилась в супермаркет, набрала всяких деликатесов, чтобы лениться было вкуснее, а готовить пришлось бы меньше.

Ирина вывезла тележку на улицу и поняла – переборщила. Возить-то хорошо, но вот нести потом – тяжело. Девушка сложила все два пакета, подняла и поняла – надо вызывать такси... не дотащит.

Девушка полезла за мобильником.

- Добрый день. Позвольте вам помочь, - услышала Ирина.

Она обернулась. Рядом стоял незнакомый мужчина.

- Благодарю, я вызову такси.

Мужчина вдруг засмеялся.

- Ирина! Вы меня не узнали. В сером бы другое дело было.

Девушка с удивлением посмотрела на него. На мужчине была синяя куртка. В сером? Почему в сером?

- Ой, простите! – парень снял темные очки и тут же сощурился.

Выпавший накануне снег, яростно сверкал под солнцем.

И тут Ирина его, наконец, узнала. Владимир. Программист! Мужчина это заметил и снова надел очки.

- Слепит ужасно, - пожаловался он. – Так могу я вам помочь?

Ирина помедлила. А почему бы и нет?

- Если вас не затруднит, помогите, - согласилась она.

Мужчина подхватил пакеты, отказался от порывов Ирины – давайте я один сама!!! И через пару минут привел ее к серой Тойоте, которую она видела около офиса.

Вот это было узнаваемо.

- Да, в сером бы я вас сразу узнала! – весело сказала она, садясь в салон и называя адрес.

Во время поездки они болтали ни о чем. Про праздники, про погоду, про какой-то фильм.

- Как это вы изменили своему любимому цвету? - спросила девушка, покосившись одежду.

Владимир засмеялся.

- Серой не было. А старую спиногрыз порвал. Целый клок выдрал. А хотите узнать жуткую тайну моей любви к серому? – весело спросил он.

- Хочу! – согласилась девушка, соображая про какого "спиногрыза" речь.

- Тогда давайте отвезем ваши покупки, а потом заглянем ко мне домой. И я вас познакомлю с этим вредным типом.

- Ну, а он против не будет? – Ирина по-прежнему не знала про кого речь. Она почему-то подумала про собаку. – А он не кусается? Ваш спиногрыз.

- Нет. Он не кусается!

- Ну, тогда давайте!

Они доставили покупки. Ирина наскоро разложила их в холодильник и шкаф. Подумала и сунула в сумочку нарезку колбасы. Если это пес, то она его угостит.

Ехать пришлось не слишком далеко, но в пробке они постояли.

Владимир жил в старой хрущевке. Они поднялись на пятый этаж. Ирина прислушивалась, пока мужчина открывал дверь, но лаять никто не начал.

"Воспитанный пес", - подумала она.

Владимир открыл дверь.

- Прошу вас.

Они зашли в квартиру.

- Вот, видите – не вру! – мужчина показал подранную серую куртку, из которой торчал солидный кусок подкладки..

Он помог Ирине раздеться и позвал:

- Василий Семенович, покажитесь.

Никто не появился.

- Прошу! - Владимир пригласил девушку в комнату. Она зашла и увидела, что куртку порвал не пес.

- Василий Семенович, просыпайтесь!

На диване лежал флегматичный серый котище. Он открыл один глаз. Обдал людей презрительным взглядом и снова глаз закрыл.

- Вот. Спиногрыз. Хулиган. Вроде бы взрослый уже, но как начнет беситься – порвет и не заметит. А знаете, Ирина, я прочитал, что кошки различают двадцать пять оттенков серого. Я решил это проверить, - вздохнул Владимир.

- Удалось? – Ирина разглядывала котяру, не решаясь прикоснуться.

- Неа, я не Куклачев. Наверно поэтому. Васька чихать хотел на оттенки. А я увлекся и почему-то мне понравился этот цвет, - засмеялся Владимир.

- А можно его погладить?

Кот снова открыл глаз.

"Ну, рискни", - прочитала, Ирина во взгляде и вспомнила про нарезку колбасы.

Она достала упаковку из сумочки.

- А ему можно?

Кот открыл оба глаза.

- Кусочек, - сурово сказал хозяин.

Потом кот жевал колбасу, а люди пили чай и разговаривали. Они обменялись телефонами и договорились погулять, если позволит погода.

Василий проводил девушку взглядом, взгромоздившись на подоконник.

"Ничего так", - подумал кот, - "может и еще придет".

Он прикинул, а хорошо ли, что в его жизни появился новый человек? Потом сообразил, что от двоих людей получить вкусняшки проще, чем от одного. Ладно уж, пускай будет.

Показать полностью
3

Тень в Окне

Тень в Окне

Артем тащил коробки по узкой лестнице, пропахшей пылью и старой краской. Подъезд в этой хрущевке был как из другого века: облупившиеся обои с узором листьев, лампочка, мигающая на последнем издыхании. Городок на окраине Москвы — не то чтобы глушь, но и не центр. Просто место, где можно спрятаться от шума, от дедлайнов, от всего, что жрало его сон по кускам. Фрилансер. Копирайтер. Три месяца без нормального сна. Врач сказал: “Бессонница. Стресс”. Выписал таблетки. Артем их не пил. Зачем, если кофе работает лучше?

Квартира на третьем этаже — двушка с видом на двор. Хозяин, дядька с седой бородой, сдал дешево. “Тишина, — сказал он, ковыряя в ухе. — Только по ночам иногда скрипит”. Артем кивнул. Скрип — это ерунда. Главное — кровать. И стол у окна, чтобы работать допоздна.

Он распаковал вещи быстро. Ноутбук на стол. Кофеварка на кухню. Одежда в шкаф, где пахло нафталином. Зеркало в углу прихожей — треснутое, паутина трещин от угла к углу. Артем повесил на него полотенце. Не любил зеркала ночью. Отражают тени, которых нет.

Солнце садилось, когда он уселся за работу. За окном — панельный дом напротив, такой же серый, как этот. Двор пустой: пара скамеек, ржавый гараж, фонарь, который зажжется через час. Артем стучал по клавишам. Текст для клиента — скучная статья о маркетинге. Слова плыли, буквы расплывались. Глаза жгло. Часы показывали десять вечера.

Он встал, потянулся. За окном стемнело. Фонарь зажегся — желтый свет размазался по стеклу. Артем подошел ближе, прижался лбом к холодному стеклу. Напротив, в окне второго этажа, горел свет. Тонкий занавес, и за ним — силуэт. Женский, наверное. Стоит. Не двигается. Смотрит?

Артем усмехнулся. Соседка. Курит, наверное, или ждет кого-то. Он помахал рукой — шутка, чистой воды. Силуэт не шевельнулся. Просто стоял. Черный контур на фоне тусклой лампы. Артем моргнул. Усталость. Глаза подводят. Он отвернулся, налил кофе. Горький, как всегда.

Вернулся к столу. Работал еще час. Тишина давила. Ни машин, ни голосов. Только тиканье часов на стене — старых, с римскими цифрами. Тик. Тик. Артем зевнул. Сон не шел, но тело ныло. Он глянул в окно снова. Силуэт все там. Ближе? Нет, показалось. Занавес колыхнулся — сквозняк? Артем прищурился. Силуэт повернул голову. Медленно. К нему.

Сердце стукнуло. Артем замер. Это не соседка. Слишком неподвижно. Слишком… черно. Нет лица. Только контур. Он смотрит. Прямо в его окно. Артем отшатнулся. Рука с чашкой дрогнула — кофе плеснул на клавиатуру. Горячий. Жжет.

“Бред”, — подумал он. Усталость. Переезд. Тени играют. Он вытер стол, сел обратно. Не смотреть в окно. Работать. Но пальцы не слушались. Буквы плясали. Часы — полночь. Фонарь мигал. Артем выключил лампу над столом. Комната погрузилась в полумрак. Только экран светит синим.

Он лег на кровать, не раздеваясь. Пялиться в потолок. Потолок — в трещинах, как паутина. Сон. Нужно заснуть. Глаза закрыты. Но мозг крутит: силуэт. Смотрит. Почему не ушла? Артем открыл глаза. Комната холодная. Должна быть теплее. Батарея теплая на ощупь, но воздух — ледяной. Дыхание видно? Нет. Или да?

Он повернулся к окну. Силуэт все там. Ближе. Как будто шагнул вперед. Артем сел. Сердце колотится. “Эй!” — крикнул он тихо, сам не зная зачем. Тишина. Только… шепот? Нет. Ветер. За окном ветер. Артем встал, подошел к раме. Прижался. Силуэт смотрел. Глаза? Нет глаз. Только пустота.

Он моргнул. Долго. Долго моргнул. И когда открыл — пусто. Окно напротив темное. Занавес свисает неподвижно. Свет выключили. Артем выдохнул. Галлюцинация. Усталость. Таблетки завтра купит.

Вернулся в постель. Лежал. Часы тикали. Тик. Тик. Сон подкрадывался, тяжелый, вязкий. Но в тишине — шорох. Как шелест листьев. Или… голос? Тихий. Далекий.

“Не смотри”.

Артем замер. Шепот. Из ниоткуда. Из головы? Он сел, оглянулся. Комната пуста. Зеркало под полотенцем — тень под тканью. Шепот повторился. Ближе. Холоднее.

“Не смотри”.

Утро пришло серое, как старая газета. Артем проснулся от звона будильника — или от того, что не спал толком. Голова гудела, как после перепоя. Кофе. Нужно кофе. Он встал, шаркая тапками по линолеуму, который скрипел под ногами, будто жаловался. Кухня — крохотная, с раковиной в ржавых потеках. Вода из крана пахла железом. Артем налил кружку, уставился в окно. Двор просыпался: бабка с собакой, парень на велике. Нормально. Обыденно.

Силуэт? Нет. Вчерашний бред. Он усмехнулся, потирая виски. Таблетки. Сегодня купит. Работать. Дедлайн горит. Артем сел за стол, открыл ноут. Экран мигнул — курсор мигает. Текст вчерашний — недописанный. Клавиши стучат. Слова льются. Но мысли цепляются: шепот. “Не смотри”. Голос в голове? Или ветер в вентиляции?

Часы — десять утра. Солнце пробилось сквозь шторы, полосы света на полу. Артем встал, потянулся. Книга на столе — вчера лежала стопкой слева. Теперь справа. Он нахмурился. Ветер? Окно закрыто. Стул у стены — сдвинут на сантиметр. Паранойя. Усталость. Он толкнул стул обратно, сел. Работать.

День тянулся. Текст дописан. Отправлен. Клиент ответил: “Ок”. Артем выдохнул. Перерыв. Прогулка? Нет. Лень. Вместо этого — окно. Он подошел, отодвинул штору. Напротив — пусто. Окна темные. Двор шумит: дети кричат, машина газует. Нормально. Артем вернулся к кофе. Холодный. Допил.

Вечер подкрался незаметно. Небо — свинцовое. Дождь моросит, стучит по стеклу, как пальцы. Артем не работал. Смотрел сериал — старый триллер, про призраков. Смешно. Фальшиво. Но отвлекало. Часы — девять. Фонарь зажегся. Желтый свет. Артем выключил телек. Тишина. Тиканье часов.

Он встал. Подошел к окну. Дождь размазал стекло. Напротив — свет. В том же окне. Силуэт. Стоит. Ближе. Как будто на подоконнике. Артем замер. Сердце — стук. “Нет”, — прошептал он. Руки дрожат. Телефон. Сфоткать. Доказать себе. Бред это. Он схватил мобилу, навел камеру. Клик. Флэш мигнул.

Экран: пустое окно. Свет горит, занавес свисает. Ни силуэта. Ни тени. Артем моргнул. Посмотрел снова — без камеры. Она там. Смотрит. Голова наклонена. Ближе. Артем отшатнулся. Штора упала. Комната потемнела. Дождь усилился. Гром? Нет. Шепот.

Сначала тихо. Как шелест. Потом громче. Слова? Артем прижался к стене. “Не смотри… но не спи”. Голос — женский? Хриплый. На русском? Нет. Что-то старое. Как в фильмах про ведьм. Славянское. “Гляди не гляди… а спи не спи”. Он не понимал. Но знал. Страх холодом по спине.

Интернет. Нужно проверить. Артем схватил ноут, набрал: “шепот ночью не смотри”. Поиск. Статьи. Форумы. “Бессонница и галлюцинации”. Ерунда. Дальше: “дух шепчет не спи”. Локальные байки. Городок этот. Форум жителей: “Кто слышал шепот в старых домах?” Комменты: “Это Ночная гостья. Приходит к тем, кто не спит. Забирает сон. Потом — разум”.

Артем замер. Ночная гостья. Легенда. Славянская. Дух бедных дев, что умерли без покоя. Стоит в окнах, шепчет. Если посмотришь — прилипнет. Если заснешь — войдет. Он засмеялся нервно. Суеверия. Но сердце колотится. Еще поиск: “Ночная гостья пропавшие”. Новости. Местные. “Жилец исчез из квартиры №17”. Его квартира. Третий этаж, №17.

Шепот вернулся. Ближе. Из комнаты? “Не смотри…”. Артем встал. Огляделся. Книга — снова сдвинута. Стул — у окна. Он подошел к зеркалу в прихожей. Полотенце соскользнуло. Отражение: он сам. Бледный. Глаза красные. Усталые. Артем улыбнулся — шутка. Отражение не улыбнулось.

Миг. Доля секунды. Лицо в зеркале — не его. Женское. Бледное. Глаза — черные ямы. Улыбка — кривая. Артем закричал. Отпрыгнул. Полотенце упало. Зеркало — пустое. Только трещины. Он. Только он.

Но шепот смеялся. Тихо. В голове.

Ночь прошла в полудреме. Артем ворочался, прижимая подушку к ушам. Шепот не утихал — то в голове, то в стенах. Утром он встал разбитым, как после драки. Зеркало в прихожей — полотенце на месте. Не смотреть. Не вспоминать то лицо. Кофе. Горький. Жжет горло. Двор за окном — серый, дождь не кончился. Силуэт? Нет. Пока.

Работать не получалось. Экран мигал, буквы расплывались. Артем закрыл ноут. Нужно выйти. Воздух. Люди. Нормальность. Он накинул куртку, спустился по лестнице. Подъезд вонял капустой и сигаретами. Дверь в квартиру №16 — соседка. Старуха с вечным платком. Артем постучал. Тихо. Еще раз. Дверь приоткрылась — цепочка звякнула.

— Чего? — Голос хриплый, как наждачка. Глаза — прищуренные, цепкие. Бабка. Лет семьдесят. В фартуке, руки в муке.

— Здравствуйте, — Артем улыбнулся криво. — Я в семнадцатой. Артем. Только переехал. Вы… не слышали ничего странного? По ночам? Шепот? Или… тени?

Бабка фыркнула. Осмотрела его с головы до ног. “Городской”, — подумала, наверное. Дверь шире. — Заходи, милок. Чай налью.

Квартира — как музей: иконы на стенах, самовар на столе, запах трав и пыли. Артем сел на табуретку, скрипнувшую под ним. Бабка налила чай — крепкий, с малиной. Смотрела. Молчит.

— Говори, — наконец сказала. — Что там у тебя?

Артем выдохнул. Рассказал. Окно. Силуэт. Шепот. Зеркало. Бабка кивала. Глаза — темные, как лес. — Ночная гостья, — сказала она тихо. — Старая байка наша. Славянская. Девки бедные, что в лесу пропали, или от мужей сбежали. Умирали без покоя. Теперь бродят. К тем, кто не спит. Шепчут: “Не смотри, но не спи”. Посмотришь — прилипнет. Заснешь — войдет. Разум заберет. Станешь тенью сам.

Артем замер. Чай остыл в руках. — А… в этом доме?

Бабка вздохнула. Глубоко. — Был один. Как ты. Молодой. Фрилансер, или как там. Переехал год назад. Ночью орал. Шепот слышал. Тень в окне. Исчез. Полиция искала — пусто. Только записки оставил. В шкафу, наверное. Не трогай, милок. Уезжай. Пока не поздно.

Артем встал. Ноги ватные. — Спасибо. За чай.

Дверь за ним захлопнулась. Лестница вверх — вечность. Ключ в замке — дрожит. Квартира. Тишина. Он подошел к шкафу. Старому, с резьбой. Дверца скрипнула. Внутри — пыль, паутина. И тетрадь. Потрепанная, кожаная. На обложке — инициалы: “А.К.”. Предыдущий жилец. Артем взял. Руки холодные.

Сел за стол. Открыл. Страницы — неровные, почерк торопливый. Первая: “День 1. Переезд. Тишина. Хорошо”. Дальше: “Ночь 2. Силуэт в окне. Соседка? Утром спрошу”. “Ночь 5. Ближе. Шепот. ‘Не смотри’. Голос старый. Не мой”. Артем листал. Сердце стучало. “Дневник 12. Вещи двигаются. Сама. Зеркало… в нем не я. Она. Улыбается”.

Страницы желтели. Почерк хуже. “Не сплю. Боюсь. Если засну — она войдет. Ночная гостья. Легенда живая”. Последняя запись — размазано чернилами. “Она внутри меня. Шепчет моим голосом. Не верьте, если найду это. Я — тень. А вы…”.

Свет мигнул. Артем поднял голову. Комната потемнела. Дождь? Нет. Фонарь снаружи? Часы — вечер уже. Он встал. Тетрадь выпала. Шорох. В углу. Тень. Не от лампы. Самостоятельная. Стоит. Растет. Черная. Ближе.

Артем замер. Дыхание — ком в горле. “Нет”, — прошептал. Руки потянулись к телефону. Фонарик. Включить. Свет — белый луч. Разрезал тьму. Угол пуст. Только паутина. Выдох. Галлюцинация.

Он повернулся к зеркалу. Полотенце соскользнуло. Отражение: он. Бледный. Глаза — красные. Но губы… растянуты. Улыбка. Не его. Медленная. Злая.

Артем закричал.

Крик эхом отлетел от стен, но никто не постучал в дверь. Никто не спросил: “Все в порядке?” Артем стоял, уставившись в зеркало. Отражение — теперь нормальное. Его лицо. Бледное, потное. Глаза — дикие. Он схватил полотенце, накинул на стекло. Крепко. Узлом. Не смотреть. Никогда. Тетрадь предыдущего — на полу. Он поднял, сунул в ящик. Не читать. Не думать.

Ночь накрыла, как мокрое одеяло. Дождь лил стеной, стекло в окне — сплошные потеки. Артем сидел за столом, лампа — единственный свет. Кофе — третья кружка. Руки трясутся. Сон — враг. Если засну — она войдет. Ночная гостья. Или… хуже. Дневник шептал: “Она внутри меня”. А улыбка в зеркале? Не ее. Его.

Он встал. Ходил по комнате. Шаги — тяжелые. Пол скрипит. Стены — холодные. Артем подошел к окну. Не смотреть. Но взгляд скользнул. Напротив — темно. Силуэт? Нет. Только дождь. Капли стучат. Как пальцы. Он отвернулся. Телефон на столе — экран мигает. Уведомление. Клиент: “Где текст?” Артем схватил мобилу. Открыл. Экран — черный фон, текст белый. Но в отражении…

Лицо. Его. Но глаза — чужие. Черные. Улыбка. Артем выронил телефон. Экран треснул. “Нет!” — заорал он. Шепот вернулся. Не женский. Мужской. Его голос. “Не смотри… Артем. Ты устал”. Он замер. Голос в голове. Повторяет мысли. “Засни. Я подержу все за тебя”.

Артем метнулся к шкафу. Полотенца. Газеты. Завесить. Все отражения. Окно — шторами наглухо. Зеркало — уже. Телефон — в ящик, экраном вниз. Лужи? В ванной — сухо. Но если дождь… Он вытер пол. Сухо. Тишина. Только дыхание. Его. Быстрое.

Сел на пол. Спина к стене. Часы — два ночи. Сон тянет. Глаза слипаются. “Нет”, — бормочет он. Пальцы впиваются в ладони. Боль. Держит. Мысли кружат: тень — не она. Он сам. Отражение отделилось. Когда? В зеркале? От бессонницы? Разум треснул, как стекло. И кусок ушел. Стал самостоятельным. Хочет назад. В тело.

Шепот — громче. Его голос: “Я знаю тебя лучше. Твои страхи. Твои сны”. Артем зажмурился. “Заткнись!” — крикнул. Эхо. Тишина. Потом: “Ты боишься темноты. С детства. Помнишь?” Вспышка. Память. Комната в детстве. Тень под кроватью. Мама: “Спи, сынок”. Он не спал. И тень шептала.

Глаза открыты. Комната плывет. Стены — ближе? Нет. Усталость. Артем встал. Ходить. Кружить. Шаги — ритм. Не заснуть. Шепот: “Я — ты. Без слабостей. Без бессонницы. Дай мне тело. Я напишу твои тексты. Живу за тебя”. Артем остановился. Дверь в ванную — приоткрыта. Отражение в луже на полу. От дождя? Сквозняк? В ней — он. Стоит. Протягивает руку.

Артем закричал. Бросился. Нога поскользнулась. Удар. Голова в стену. Боль — вспышка. Мир темнеет. Сон. На миг. Секунду. Он проваливается. Холод. Руки — не его. Обнимают. Шепот: “Наконец”.

Артем дернулся. Проснулся. Пол — холодный. Голова болит. Комната — та же. Лампа горит. Но… рядом. Ощущение. Кто-то. Дыхание. На шее. Теплое. Чужое.

Он повернул голову. Медленно.

Артем повернул голову — медленно, как в кошмаре, где тело не слушается. Пол холодный под щекой. Лампа мигает, тени пляшут по стенам, как черви. Рядом — никого. Пусто. Только воздух тяжелый, густой, как сироп. Дыхание? Его. Или… эхо? Он сел, опираясь на локоть. Голова гудит — удар в стену оставил синяк, пульсирующий. Часы на столе — четыре утра. Сон. Этот миг. Он заснул. И она…

Шепот — сразу. Везде. Его голос, но искаженный, как из колодца: “Проснулся? Хорошо. Я ждал”. Артем встал на колени. Комната — вращается. Шторы на окне — сдвинуты. Кто? Он. Сам. Нет. Тень. Она внутри. Дневник прав: “Она внутри меня”. Но это не она. Это он. Отражение. Кусок души, что отвалился от бессонницы. Холодный. Безжалостный. Хочет все.

“Уничтожить”, — подумал Артем. Зеркало. Первое. В прихожей. Он метнулся, схватил стул. Размахнулся. Удар. Стекло взорвалось — осколки, как лед. Кровь на руке — режет. Боль — живая. Держит. Шепот засмеялся: “Бесполезно. Я в тебе”. Артем повернулся. Окно. Отражение в стекле — дождь размыл, но видно: силуэт. Его. Стоит у рамы. Протягивает руку. К нему.

Он бросился к кухне. Нож. Из ящика. Блестит. Разбить. Все. Окно? Нет. Стекло — последнее. Артем вернулся. Нож в руке — дрожит. Ударил по раме. Треск. Осколки сыплются. Ветер врывается — холодный, мокрый. Двор снаружи — черный. Фонарь мигает. Напротив — окно. Свет. Силуэт. Ближе. Не напротив. Здесь. В комнате.

Артем замер. Нож выпал. Тень — не контур. Форма. Его тело. Но глаза — пустые. Улыбка — шире. “Я устал ждать, — шепчет она. Его голосом. — Ты слаб. Сон — твоя слабость. Я не сплю. Я вечен”. Шаг. Ближе. Артем отступил. Спина к стене. Холод. Стена — живая? Шепчет. “Засни. Дай мне”.

Борьба. Кулаки. Артем бьет — воздух. Тень — скользит. Обнимает. Холод проникает — в кости. “Помнишь детство? Тень под кроватью. Я был там. Ждал”. Вспышки: воспоминания. Не его. Чужие. Девушка в лесу. Бег. Крики. Смерть. Ночная гостья. Легенда — правда. Но теперь — он. Отражение поглотило ее. Стало им.

Силы уходят. Артем сползает по стене. Глаза — тяжелые. “Нет… не сплю”. Пальцы — впиваются в пол. Осколки режут. Кровь. Тепло. Но сон — сильнее. Тень наклоняется. Лицо — его. Близко. Дыхание — лед. “Теперь я здесь”.

Глаза закрыты. Темнота. Сон. Глубокий. Бесконечный.

Утро. Двор просыпается. Бабка с собакой. Парень на велике. Окно квартиры №17 — открыто. Шторы трепещут. За столом — фигура. Сидит. Работает. Ноутбук мигает. Клавиши стучат. Текст льется. Идеальный. Без ошибок. Фигура поднимает голову. Смотрит в окно напротив. Улыбка.

Шепот — тихий. В тишине: “Не смотри. Но не спи”.

Если вам понравился рассказ.

Поставить лайк и комментарий можно по ссылке - https://author.today/work/501817

Показать полностью 1
8

Женихи на пожизненном

Женихи на пожизненном

🧠

— Доктор, знаете, за что она любила преступников?

— За опасность?

— За предсказуемость. Они хотя бы не притворялись хорошими.

📖

Светлана с детства знала запах писем из лагеря.

Бумага, пропитанная табаком, чужими пальцами и чем-то металлическим.

Отец уходил “в командировки”, “на вахту” и даже в “дальнее плавание”, а мать говорила коротко:

— Не задавай лишних вопросов. Вырастешь — сама всё поймёшь.

Когда ей было около пяти, отец исчез окончательно. Без писем, без следа, без объяснений.

С тех пор в её голове поселился образ: мужчина — это тот, кто всегда где-то далеко.

В подростковом возрасте она коллекционировала не открытки, а газетные вырезки.

На стенах висели фотографии, где другие видели монстров, а она — искалеченные души.

“Мне их жаль,” — говорила она. — “Они просто не нашли тех, кто бы их понял.”

Первое письмо она написала в восемнадцать.

Однажды по телевизору показывали известного маньяка, и что-то в её голове щёлкнуло. Это был он.

Сердце забилось по-особенному, а в животе засвербило то чувство, которое многие называют “бабочками”.

Хоть это и было непросто, Светлана разыскала адрес колонии и написала письмо, закончив его строчкой:

“Я не верю, что вы плохой. Просто вам было больно.”

Ответ пришёл через две недели.

Он благодарил за тепло, за веру, за то, что она “другая” и только с ней может быть настоящим.

Она перечитывала письмо сотни раз, засыпала с ним под подушкой, мечтала о встрече.

Устроилась на подработку, чтобы посылать “любимому” посылки, и писала, писала, писала…

А потом поехала на свидание.

Свидание прошло под контролем.

Охранники с недоумением смотрели на совсем ещё молодую девушку, приехавшую к монстру,

но для неё это был венец любви: два часа под лампой, запах железа, холодный взгляд сквозь стекло.

Она ценила каждую минуту и чувствовала — будто они знакомы всю жизнь.

Сначала он перестал отвечать на письма.

А потом она узнала из новостей, что он погиб при попытке побега.

Только Света знала: он бежал к ней.

Ещё два дня она писала последнее письмо — не ему, а в пустоту. Закончила словами:

“Я всё равно буду ждать.”

Когда боль утраты утихла, Светлана незаметно для самой себя начала искать новые отношения.

Каждое имя в уголовной хронике становилось для неё шансом вновь испытать то знакомое чувство.

Письма летели одно за другим во все места, где содержались “особо опасные”.

И ответы приходили тоже — с завидной периодичностью.

В скором времени у Светы появился целый “батальон женихов”: все — пожизненные, все — “понимающие”.

И всех она хотела пожалеть, ведь верила, что жизнь обошлась с ними слишком несправедливо.

В каждом из них она искала того, кто наконец скажет:

“Я возвращаюсь.”

Последний из её женихов казался особенным.

Писал коротко, но нежно.

Словно знал её слишком хорошо.

На свидание она поехала с дрожью — чувствовала, что это “тот самый”.

В комнате для встреч — стекло, охранник, две табуретки.

Он вошёл, сел напротив.

Смотрел долго, внимательно, будто видел привидение.

Потом улыбнулся уголком губ и сказал:

— Ну вот, мы и встретились.

Её сердце ударило, как тюремная дверь.

Он постарел, осунулся, но глаза…

Она узнала их сразу.

Это был он.

Отец.

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

История болезни — наследственная: отец хронически сидел, мать хронически ждала.

Рекомендовано изолировать от почтовых ящиков и каналов федеральных новостей.

Доктор Семёнов, психиатр третьей категории, напоминает: иногда любовь действительно слепа —

особенно если смотришь через стекло следственного изолятора.

Больше историй тут t.me/ShizoFred8

Показать полностью 1

Ответ на пост «Европейские стандарты»1

Категорически не согласна с первым пунктом Кодекса писателя в части женщин. Чем больше дамский опус, тем короче у неё должны быть волосы. Самые длинные и заумные "саги" пишут лысые, мужеподобные тётки)))

32

Европейские стандарты1

Недавно выложил видео, где я под гитару переделал песню. Тут же пришёл комментарий от Ирины С.:

«Последние ваши «изменения» вам не к лицу! Очень жаль, что вы чрезмерно стали молодиться! Талантливый писатель подгоняете себя под европейские стандарты».

Я стал искать европейские стандарты писателей - не нашёл. Потом мы сняли в Ижевске видео-интервью с интересными людьми Ижевска. Они девушки. Сразу прилетел комментарий от Ирины С.:

«Махровая самодеятельность со смазливым личиком, блин как жаль…. Жаль, что свой талант размениваете на девиц, далеких от литературы и русского языка! Ваши видео с эскортницами это уже моветон. Отписываюсь от вас».

Понимаю, осень. Задумался, а ведь нет никакого документа, который описывал бы настоящего писателя. Ну, если нет, то он должен появиться!

Итак, та-дам…

Кодекс настоящего писателя

1. Настоящий писатель должен ходить с бородой! Чем длиннее романы он пишет, тем длиннее его борода. Если писатель пишет рассказы – достаточно хотя бы усиков. Если посты в Тредсе, то пушок под носом. (Женщинам-писательницам: большой роман - длинная коса).

2. Настоящий писатель должен выпивать не больше 50 граммов крепкого алкоголя в день. Если больше, то не стоит путать писателя с алкашом. 

3. Писатель должен медленно ходить по улице, впитывая в себя информацию, приходящую от Вселенной. Если человек быстро ходит, а ещё хуже – бегает, то это графоман. Бегает он…

4. Настоящий писатель должен одеваться во всё настоящее и вязаное. Никакой синтетики! Сегодня майку из полиэстера наденет, а завтра стихи писать начнёт?! Нет! Только лён и крапива! Не стоит молодиться! 

5. Писатель должен писать свои рукописи только на бумаге. Никаких телефонов и компьютеров! Если пишете в гаджетах, то это по-любому ИИ! 

6. Настоящий писатель начинается только от 40 лет! Если раньше, то это блоггер! 

7. Писателю нельзя петь песни, танцевать, играть в компьютерные игры и т.п. Только ходить с бородой в костюме из льна и впитывать информацию, приходящую от Вселенной. Ему нельзя общаться с другими женщинами (эскортницами), за исключением жены. Общаться можно только с читательницами и только посредством своих текстов. Личные встречи, включая онлайн, запрещены. Нельзя молодиться!

Что забыл?

(с) Александр Бессонов

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!